Собирание русских земель Москвой

Княжое владение долями Московского княжества осложнено во времена Василия Дмитриевича обособленностью Серпуховского княжества и вопросом о наделении младшего Дмитриевича Константина, который родился за несколько дней до смерти отца. Последняя духовная грамота в. к. Дмитрия, составленная до этого рождения, предполагала, что, если Бог даст великой княгине сына, она наделит его, взяв по части из уделов его старших братьев. Но есть основание признать, что в. к. Дмитрий успел еще и сам сделать распоряжение о наделении младшего сына: в. к. Василий Дмитриевич в первой же своей духовной «дает ему в удел Тошню да Устюжну» и делает это «по душевной грамоте» отца385. Конечно, таков был не весь удел Константина, но что ему предназначалось еще – установить невозможно386. Дело наделения этого младшего княжича вызвало слишком много осложнений, и сложилось его владение после ряда мен и соглашений между московскими князьями, которые долго «волостились» из-за этого между собой.

Вопрос о распределении владений между князьями московской княжеской группы особенно обострился потому, что духовная в. к. Дмитрия поставила на очередь проблему отношения семейно-вотчинных порядков раздела владений к области великого княжества, как и ранее его договоры с князем Владимиром Андреевичем открыли путь для притязаний младших князей на долю в великокняжеских захватах: «пожалованием» серпуховскому князю «в удел» Галича и Дмитрова. Эти притязания грозили подорвать в самой основе то собирание власти над городами и волостями великого княжения, которое вело к устранению местных княжеских сил и пользе непосредственного великокняжеского управления, хотя им, с другой стороны, и создавались. Возникнув при первых же значительных успехах этого собирания во времени Дмитрия Донского, притязания эти едва ли были вполне удовлетворены тем полупризнанием, какое при нем получили. Тем более должен был заново подняться вопрос о составе владений Владимира Андреевича, деятельного участника обороны московской области и великого княжения, энергичной опоры власти и силы великого князя: замкнуться в обособленном вотчинном княжестве значило для него служить лишь орудием чужой выгоде, притом не единой великокняжеской власти, а членов родственной семьи, которая делилась и переделялась не только наследственной вотчиной, но и новыми приобретениями этой власти.

Все эти дела и притязания поднялись по смерти в. к. Дмитрия Ивановича в связи с выполнением его предсмертного ряда. И эти домашние раздоры становились все опаснее ввиду напряженных новгородских, литовских, татарских отношений великого княжения.

В первый же год по смерти в. к. Дмитрия возникло «розмирье» между Василием Дмитриевичем и его серпуховским дядей. Владимир Андреевич вскоре после посажения племянника на стол великого княжения поднялся со всем двором своим, уехал от великого князя в свой Серпухов, а оттуда в Торжок387. Помирились князья на том, что в. к. Василий придал дяде к его отчине Волок и Ржеву388. Но это было только началом разделов и переделов владениями, которые характерны для времени в. к. Василия Дмитриевича; эти разделы и переделы нарушают устойчивость обычного удельного владения, все более сдвигают его со старой основы – отцовского ряда, наследственности долей и обычно-правового уклада междукняжеских владельческих отношений – на почву произвольных, договорных соглашений, результат которых оформляется как великокняжеское «пожалование в удел» или «в удел и в вотчину» и как уступка требованиям той или иной из сторон, спорящих о волостях, т. е. великого князя и его «младшей братьи». Традиционный порядок владения по уделам и самый территориальный состав княжеских владений вступают в период колебаний, в которых постепенно разлагается устойчивость удельно-вотчинного строя и традиционных владельческих понятий.

Договор 1390 года не покончил с переговорами и соглашениями между в. к. Василием и кн. Владимиром Андреевичем. К 1405 году относится его пересмотр, при котором великий князь обменял Волок на Городец (волжский), а Ржеву – на Углич с придачей нескольких волостей389. Выдающаяся роль, какую играл Владимир Андреевич в обороне великого княжества и Москвы давала ему сугубую возможность предъявлять требование на расширение владений, а состав семьи – пять сыновей – должен был возбуждать эту требовательность. Перед кончиной (умер весной 1410 года) князь Владимир дал «ряд сынам своим и княгине своей», в котором отразился сложный состав его владений390. Свою треть в городе Москве князь Владимир «приказал» всем пяти сыновьям в поочередное, погодное пользование доходами, причем старшему Владимировичу Ивану «на старейший путь» выделен ряд статей дворцового хозяйства. Все, что князь Владимир считает своей и сыновей своих отчиной, он делит между пятью сыновьями (Серпухов, Боровск, Ярославль, Радонеж, Перемышль), а затем указывает волости добавочного их наделения из «князя великого удела Василья Дмитриевича»: это Козельск, Городец на Волге, Углич391.

Строй княжеской семьи и княжого владения в остальном, по этой духовной грамоте, вполне традиционен. Во главе семьи – вдовствующая княгиня-мать, которая самостоятельно управляет своими пожизненными владениями – судом и данью; Владимировичи владеют своей отчиной по уделам, передавая их пожизненно вдовам и в потомственное владение сыновьям, но без права отчуждения и завещательного распоряжения выморочным уделом, который идет в раздел поровну братьям. Раздоры между братьями-князьями улаживаются съездом их бояр и окончательным решением княгини-матери под опекой великого князя, которому «приказаны» серпуховская княгиня и ее дети, с тем чтобы он печаловался о них и доправлял, что установит княгиня, блюдя, чтобы отчине их было без убытка и их уделам.

Дробление владений князя Владимира Андреевича между сыновьями упразднило относительную значительность его княжества и свело князей Владимировичей на положение мелких подручников великого князя392; моровое поветрие 1426–1427 годов ни одного из них не пощадило, и последний отпрыск серпуховского княжеского дома Василий Ярославич выступает более значительной фигурой в княжеской московской среде, но его владельческое положение уже захвачено отношениями времен потрясшей всю эту среду смуты.

Однако, хотя строй владельческих отношений, сформулированный в духовной князя Владимира Андреевича, не создал никакой прочной и устойчивой организации Серпуховского княжества, он показателен и для сложившихся воззрений княжого права, и для условий данного исторического момента. Перед нами не удел московской отчины, а особое вотчинное княжество, повторившее в своем внутреннем строе отношения того целого, из которого оно само выделилось. Владимировичи владеют своей отчиной по уделам, на началах традиционного семейно-вотчинного права и остаются объединенными в семейную группу как семейно-владельческой связью и старейшинством княгини-матери и старшего брата, так и единством внешней, политической связи с великим княжением. Но старейшинство серпуховского князя над братьями явно лишено какого-либо политического значения, а стало быть, и реального веса, так как целиком подавлено зависимостью всей группы местных князей от великокняжеской власти. Единственной чертой политико-административного объединения этой группы и ее владений остается коллективная уплата дани на татарский выход в казну великого князя: серпуховская великая княгиня и ее сыновья собирают дань, «коли выйдет дань великого князя ко Орде», каждый со своего удела «по уроку», который точно изложен в духовной грамоте, а затем все вместе посылают ее к казне великого князя и сдают ее общей суммой, назначая для этого по боярину с каждого удела. В этом порядке нет для Серпуховского княжества элемента сохранения его финансовой силы: тут только своего рода круговая порука по исполнению великокняжеского требования «дани неминучей»393. В таких условиях, когда Серпуховское княжество утратило последние черты политически-значительной единицы, сохранение его единства от окончательного вотчинного распада, а его князей от перехода в положение служивых подручников, а затем и княжат-землевладельцев становилось невозможным, и только моровое поветрие исказило и прервало этот процесс, пережитый рядом других измельчавших княжеских владений.

VII

Пререкания князя Владимира Андреевича с племянником, князем великим, о волостях обусловлены его принадлежностью к московской княжеской семье и его деятельным участием в борьбе за усиление великокняжеского владельческого – московского – центра. Двойственность его положения, как князя на своей серпуховской вотчине и как члена московской княжеской семьи, создавала противоречие между условиями прочного вотчинного владения обособленной волостью, княжением серпуховским, и стремлением использовать на свое усиление участие в общем владении землями Московского княжества, по уделам-долям наделения из новых приобретений, осуществленных общими усилиями394. Последнее было тем более соблазнительно, что между прямыми вотчичами по Дмитрии Донском дошли свои споры о волостях, свои разделы и переделы владениями, поставленные на очередь выделом «удела» для младшего Дмитриевича – Константина395. Выдел этот вызвал ряд мен волостями между братьями, мен по договорным условиям и соглашениям, которые, не имея устойчивой опоры в подробном отцовском ряде, вносили начало произвола и «пожалования» в их взаимные владельческие отношения.

На почве этих проявлений «волощенья» между великим князем, его дядей и братьями сложились враждебные отношения между в. к. Василием Дмитриевичем и его братьями – вторым, Юрием, и младшим Константином. До нас дошел только один договор в. к. Василия Дмитриевича с братьями, притом только с двумя – Андреем и Петром; показательна сама бессодержательность этого договора, который только утверждает уговор князей «быти за один и до живота» и взаимное «блюденье» владений друг под другом, причем, однако, в нем не участвуют братья Юрий и Константин. О тех же отношениях между братьями свидетельствуют три духовные в. к. Василия Дмитриевича: в первой великий князь «приказывает» княгиню свою и сына князьям Владимиру Андреевичу и двум братьям – Андрею и Петру; во второй – тестю Витовту и братьям Андрею, Петру и Константину и серпуховским князьям Владимировичам; в третьей – им же, но опять без Константина396. Юрий нигде не назван и, видимо, находился в гневной оппозиции к старшему брату во все время его великого княжения, хотя и ходил в походы по его посылкам на Новгород и в Двинскую землю, на волжских булгар. Ни летописные своды, ни иные какие источники не дают указаний на причины раздора между братьями; нет и договоров между ними. Обычно историки связывали с этими чертами их отношений ту особенность духовных грамот в. к. Василия Дмитриевича, что в первой и в третьей он лишь условно благословляет сына великим княжением: «А дасть Бог сыну моему великое княжеше»… Правда, у нас нет прямых указаний на то, чтобы Юрий выдвигал свои притязания на великое княжение уже при жизни Василия Дмитриевича; но в пользу предположения, что князь Юрий по меньшей мере не хотел допустить подписи своего имени под именем племянника и признать старшего великокняжеского сына старшим себе братом, князем великим, говорит аналогия с поведением младшего Дмитриевича Константина, который в 1419 году вошел в «розмирье» с в. к. Василием и отъезжал от него в Новгород Великий из-за того, что великий князь его «восхоте подписати под сына своего Василья»397. Предположение, что сходные мотивы руководили и князем Юрием в его отношениях к брату, князю великому, быть может, подтверждается и отсутствием между ними договоров, где соответственная формула была бы неизбежна398.

Разлад между князем Юрием и в. к. Василием Дмитриевичем, во всяком случае, сложнее по мотивам, чем простой спор о волостях. Его выступление по смерти старшего брата против племянника Василия Васильевича не было неожиданным: оно явилось только завершением тех притязаний и отношений, какие сложились ранее. Поэтому надо признать, что нам в точности неизвестно, когда и в какой форме был впервые поставлен вопрос о сравнительном праве дяди и племянника на старейшинство в семье московских князей. С вопросом этим связано в нашей исторической литературе представление о смене старого «родового» порядка наследования в княжеской власти «новым», вотчинным, от отца к сыну, с исключением боковых линий. Однако нельзя упускать из виду, что вотчинное наследование само по себе старинное, исконное явление княжого права, но касалось оно вотчинных княжений, возникавших в переходе княжества от отца к сыновьям путем потомственного владения общей отчиной и дединой по уделам и ее распада в смене дальнейших поколений. С этим вотчинным наследованием не следует, однако, смешивать преемства в старейшинстве среди целой группы князей-братьев и родичей; это последнее было явлением не владельческого, а семейного права и в княжеской среде явилось носителем тенденций и интересов политического характера. Ряд попыток свести и это преемство, при связи великокняжеского старейшинства с определенным столом княжения, к вотчинному наследованию в круге одной отцовской семьи наблюдаем издревле – с выдела полоцкой отчины для «Рогволожих внуков», а еще ярче в борьбе старшей линии Мономашичей за вотчинное право на «золотой стол Киевский» и связанное с ним старейшинство во всей братье, князьях русских. То, что не удалось Мономашичам на юге, осуществили на севере московские Даниловичи. Они создали себе крепкую отчину вокруг своего вотчинного города, добились великого княжения владимирского и всея Руси, встали во главе Великороссии, утвердили свое господство над Великим Новгородом, привели под свое великокняжеское главенство и Тверь, и Рязань, и Нижний Новгород, сохраняя в течение трех поколений великокняжеское преемство в своей семье. По составу этой семьи вопрос о взаимоотношении в ее среде между дядей и племянником возник лишь однажды – при Дмитрии Донском, когда Владимир Андреевич признал двоюродного племянника старшим себе братом; но и тут еще не было ничего «нового», а только лишний пример отдаления от старейшинства боковой линии, осевшей на своей обособленной вотчине.

На иной, подлинно «новой» почве возникают притязания князя Юрия Дмитриевича и разгорается затяжная смута в московской семье наследников Дмитрия Донского. Эта иная почва создана той новостью, какую находим в духовной грамоте в. к. Дмитрия Ивановича: применением вотчинного начала к великому княжению и его территории. Дмитрий «благословил» сыновей владимирским великим княжением, Галичем, Белоозером, Угличем. Эти владения стоят еще особо от московской вотчины, как и Переяславль, и Кострома, которые впервые появятся особыми вотчинными единицами в духовной Василия Темного, хотя еще Донской распоряжался переяславскими и костромскими волостями в своем ряде детям. Кроме того, крупный шаг к закреплению связи великокняжеской власти с вотчинным владением и наследованием сделан в. к. Дмитрием в создании великокняжеского удела как особого владения среди московской вотчины, которое не подлежит ни в каком случае разделу между братьями, а целиком переходит к тому из них, кто станет великим князем.

В. к. Дмитрий Иванович в своем ряде имел в виду только своих сыновей, ближайшее поколение московских вотчичей. Но его духовная неизбежно должна была в дальнейшем возбудить новый вопрос. Ее применение ясно и просто при бездетной смерти старшего сына; но как быть при наличии у него сына-отчича? Что возьмет верх – вотчинность или старейшинство? Так, установление новой черты московского княжого права – неустранимой связи между великим княжением и московско-коломенскими владениями, которые стали «уделом князя великого», вело к тесному сплетению и слиянию преемства в великокняжеской власти и вотчинного наследования по ряду отца, великого князя. А за этой новостью княжого права стоял реальный факт великорусской политической действительности, что Москва, а не Владимир – подлинный центр великого княжения всея Руси.

Такое значение Москвы, созданное ее политико-стратегическим весом и ролью резиденции великих князей и митрополитов всея Руси, сложилось со времен Калиты, а при Дмитрии Донском определилось и окрепло. С этой поры великое княжение без Москвы неосуществимо и немыслимо, в ней его реальная опора и организующий его силы центр. А Москва – семейная вотчина Даниловичей, точнее – Дмитриевичей Донского. Владение ею подчинено традиционным семейно-вотчинным порядкам. По смерти отца во главе семьи стоит вдовствующая княгиня-мать, Москва и ее станы в совладении братьев-отчичей, московские волости в их долевом владении по уделам, с перспективой вотчинного распада и с весьма условным объединением воинских сил и финансовых средств всего княжества. Такой строй внутренних отношений делал Московское княжество ненадежной опорой для великокняжеской политики, а положение великого князя, руководителя всей политической жизни Великороссии, – внутренне противоречивым и житейски фальшивым. Это глубокое несоответствие строя княжого владения политическим задачам великокняжеской власти – основная причина острого кризиса, который назревает в дни Василия Дмитриевича, разражается бурной смутой при Василии Темном и находит разрешение после новых столкновений в недрах княжеской семьи при Иване III ликвидацией удельно-вотчинного строя.

Борьба князя Юрия Дмитриевича с Василием Темным – это борьба за Москву. Великое княжение стало из владимирского московским. Это борьба за старейшинство в московской княжеской семье, от которого неотделима великокняжеская власть. В ней с новой силой вскрылась необходимость перестройки всего уклада семейно-вотчиных отношений на новых, политических началах великокняжеского властвования, если только вековой строительной работе московских государей суждено было избежать крушения. Слияние великого княжества с московской отчиной в единое Московское государство – вотчину государя великого князя и превращение московской княжеской семьи в «царствующий дом», династию московских государей с соответственной перестройкой ее внутренних отношений – таковы результаты кризиса, пережитого междукняжескими отношениями при Василии Темном и Иване III. Исторический процесс вел московских Даниловичей к этим двум результатам в течение второй половины XIV века и в XV столетии, а смута при в. к. Василии Васильевиче резко вскрыла его зрелость и ускорила его завершение.

Эта смута зародилась в отношениях времени Василия Дмитриевича и разразилась тотчас по его смерти399. В. к. Василий благословил перед кончиной в свое место десятилетнего сына Василия; опекуном юного князя оказался митр. Фотий с боярами.

И началась борьба, некоторые моменты которой требуют особого внимания. В ту же ночь, когда скончался в. к. Василий Дмитриевич, митр. Фотий послал в Звенигород за князем Юрием, но тот удалился в Галич и стал собирать всю свою ратную силу. Московские правители ответили также быстрым сбором войска и выступлением против Юрия, который отступил к Нижнему400.

До битвы дело не дошло; заключено перемирие, и начались переговоры. За в. к. Василия стали, кроме московского правительства с митр. Фотием и в. к. Софьей во главе, его дяди Андрей, Петр и Константин и «все князи и бояре земли его»; прибегли и к в. к. Витовту, которому покойным великим князем завещано было «печалование» о сыне, его внуке. По общему совету401 митр. Фотий сделал попытку добиться соглашения, но князь Юрий не хотел мира, а настаивал на перемирии и только под карой митрополичьего неблагословения согласился прислать в Москву своих бояр для дальнейших переговоров. И то состоялось лишь соглашение, что «князю Юрию не искати княжения великого собою, но царем, которого царь пожалует, той будет князь великий Владимирский и Новугороду Великому и всей Руси».

Так повествуют наши летописные своды. Но они опускают ряд данных, которые объяснили бы дальнейший ход событий. По-видимому, на этот раз дело обошлось без обращения к ханской власти402. Юрий не решился на борьбу главным образом ввиду той литовской поддержки, какая при посредничестве в. к. Софьи Витовтовны и митр. Фотия стояла за в. к. Василием. О значении этой поддержки свидетельствуют подчинение в эту пору великорусской великокняжеской политики литовскому влиянию и новый взрыв борьбы за великое княжение тотчас по смерти Витовта и переходе власти на Литве к Свидригайло, свояку князя Юрия Дмитриевича.

Внуку пришлось не дешево заплатить за «печалование» деда. Пользуясь своим перевесом над Москвой, Витовт сделал попытку возобновить наступление на Псков и на Новгород; в 1426 году он нападает на Псковскую землю и принуждает псковичей купить мир уплатой крупных сумм. Призывы о помощи, обращенные псковичами к Новгороду и в. к. Василию, остались втуне. В 1428 году Витовт идет на новгородские волости и принуждает новгородцев просить мира «по старине» с уплатой крупной контрибуции. Бессилие западных окраин Великороссии перед литовским напором сказывается в их разрозненности; Новгород не решился помочь псковичам, ограничился бесплодным дипломатическим представительством; Псков заключает с Витовтом мир «а без Новгорода» и принял обязательство не помогать Новгороду. За ними не было великокняжеской силы. В. к. Василий посылал к Витовту посла с протестом против разорения своей отчины, дал псковичам князя по их челобитью, но активно не смог за них вступиться, а «деду своему князю Витовту и крест целова, что ему не помогати по Новгороде, ни по Пскове»403.

Московские великокняжеские силы оставались свободными для давления на князя Юрия. Только в марте 1428 года удалось привести его к «докончанью» на всей воле великого князя. Но договор, тогда заключенный, ликвидирует едва ли только мероприятия, принятые в 1425 году, в те первые моменты «розмирья», о которых только и повествуют наши летописные своды. Великокняжеские наместники и волостели, посельские и тиуны и позднее «ведали» отчину князя Юрия и села его бояр, пока князь Юрий не согласился на договор, которым признал в. к. Василия братом себе старейшим, обязался не вступаться в московские и коломенские его владения, в Нижний Новгород и Муром и во все великое княжение ни под ним, ни под его детьми404.

Однако и этот договор дал только перемирие, хоть и устанавливал обязательство князей быть «везде за один и до своего живота». Он заключен через месяц после кончины князя Петра Дмитриевича, бездетного дмитровского князя, а этой смертью создан еще новый повод для раздоров между князьями – из-за судьбы выморочного Дмитровского княжества: в договоре в. к. Василия с дядей Юрием нет упоминания о Дмитрове, хотя этот вопрос должен был стать очередным в момент их «докончанья»; из дальнейшего видно, что Дмитровом овладел великий князь и притом без раздела дмитровских волостей с дядями.

Договор 1428 года установил лишь временный и худой мир. Внешнее равновесие продолжалось года два. А 1430–1431 года принесли два многозначительных события: смерть Витовта в октябре 1430 года и митр. Фотия в июле 1431 года. В Москве не стало авторитетного руководителя великокняжеского правительства, а на Литве власть перешла к свояку князя Юрия – Свидригайло. Юрий Дмитриевич тотчас «розверже мир» с великим князем и отослал в Москву свой противень договорной грамоты 1428 года вместе со складной грамотой405. «Спершись о великом княжении», князья решили, по прежнему соглашению, идти в Орду на ханский суд. К сожалению, дальнейший ход дела изложен в наших летописных сводах сбивчиво и противоречиво, в сокращении и сводке более обстоятельных первоисточников, так что восстановить последовательность событий и их характер с достаточной уверенностью трудно.

Большой интерес представляет изложение аргументов, какими князья поддерживали свои притязания. По летописному рассказу, князь Юрий обосновывал их «летописцами и старыми списками и духовною отца своего великого князя Дмитрия». Главный его аргумент – ссылка на «мертвую грамоту отца» – показывает, что добивался он не только стола великого княжения, но и московско-коломенского удела как великокняжеского, стало быть, отрицал утрату статьей духовной грамоты Донского о том, что этот удел должен перейти, по смерти старшего Дмитриевича Василия, к следующему брату, всякого значения, раз у Василия Дмитриевича имелся сын – вотчич этому уделу. Аргумент этот вытекал естественно из окрепшей связи между московско-коломенскими владениями и властью великого князя, но резко противоречил вотчинной традиции406; даже среди лиц, близких к князю Юрию, проявилось затем сомнение в законности подобного притязания и возникла попытка разрешить вопрос отделением Москвы от Коломенского удела с признанием вотчинных прав Василия Васильевича на этот последний и сохранением за Москвой исключительно значения резиденции великого князя.

В этом скрещении вотчинного права с преемством на великом княжении была слабая сторона домогательств Юрия. Представитель малолетнего великого князя, боярин И.Д. Всеволожский, противопоставил им права Василия Васильевича «по отечеству и по дедству», а поддержал свою аргументацию ссылкой на ханское пожалование, обеспеченное за сыном еще в. к. Василием Дмитриевичем, и его политическую надежность, в отличие от Юрия, «побратима» литовскому Свидригайло. Осложненный борьбой между влиятельными ордынскими вельможами, спор князей затянулся и не получил сразу того определенного решения, какое дают ему некоторые из летописных сводов. С осени 1431 года и до следующего лета продержали русских князей в Орде, пока в июне 1432 года хан не отпустил их «на свои отчины», причем «придал» к владениям князя Юрия Дмитров со всеми волостями, т. е. весь Дмитровский удел407. Вопрос о великом княжении остался открытым408, по крайней мере формально, и только через три месяца ханский посол водворил Василия Васильевича на столе великого княжения.

Утвердившись на великом княжении, Василий Васильевич вернул себе Дмитров409. Борьба началась заново, вооруженной рукой. Князь Юрий быстрым наступлением сломил собранное наспех ополчение в. к. Василия, вынудил его к бегству в Тверь, а оттуда в Кострому, тут захватил его и принял его челобитье. И Юрий сел великим князем на Москве, но Коломенский удел вернул племяннику, по совету своего ближнего боярина Семена Морозова. Это имело сразу характерное последствие: бояре и вольные слуги московского великокняжеского двора «начата отказыватися от князя Юрия Дмитреевича за великого князя Василия Васильевича и поидоша с Москвы на Коломну безпристани»410. Князь Юрий потерпел крушение на попытке отделить неотделимое: великокняжескую власть от ее владельческой базы, с которой тесно связан организационный центр этой власти – московский великокняжеский двор. Его сыновья сразу поняли, что при таком положении все потеряно, убили Морозова и покинули отца. Юрию осталось признать, что «великое княжение ему непрочно», и мириться с племянником. По новому договору князь Юрий обязался иметь Василия «собе братом старейшим» и держать его «в старейшинстве»; отрекался от притязаний на великое княжение и на все владения племянника, а также на всю дмитровскую отчину брата Петра, обязуясь выдать и ярлык, полученный им на Дмитров от хана; отказывался впредь от сношений с Ордой, хотя и выговорил себе право не участвовать в походах против Литвы411.

Договор этот был заключен Юрием в гневе на покинувших его сыновей: он принял обязательство не принимать к себе «и до своего живота» Василия Косого и Дмитрия Шемяку. Эти Юрьевичи засели в Костроме, и попытка великокняжеской рати выбить их оттуда кончилась ее поражением, причем оказалось, что в бою против в. к. Василия участвовали полки Юрия Дмитриевича с его воеводами. Борьба поднялась с новым ожесточением, и в. к. Василий, вторично разбитый в Ростовской области, вынужден бежать в Новгород Великий, а оттуда пробрался в Нижний. Юрий опять водворился в Москве. На этот раз сила Василия казалась вовсе сломленной, и младшие князья спешат перейти на сторону победителя. Можайские Андреевичи – Иван и Михаил412 – снова признали великокняжескую власть Юрия413, как признал ее и рязанский князь Иван Федорович414, младшие Юрьевичи – оба Дмитрия – преследуют низложенного великого князя, которому, казалось, остается только бежать в Орду.

Но весь успех его врагов рухнул с неожиданной смертью Юрия Дмитриевича. На Святой неделе 1434 года сдалась Москва Юрию, а 5 июня он скоропостижно умер415. Старший сын его, Василий Шемяка, занял было стол великого княжения, но братья не признали его, а поспешили помириться с в. к. Василием. И Василий Васильевич, которому «не быеть ниоткуду помощи», снова сел «на своей отчине, на великом княженьи Московском»416. По договору с Дмитрием Шемякой в. к. Василий утверждает за собой не только московско-коломенские владения и все великое княжение, но и Дмитровский удел и Звенигородский удел князя Василия Юрьевича, что князь великий «взял собе»; Шемяка, заново поделившийся галицкой вотчиной с младшим братом Дмитрием, получает сверх Галича, Рузы и Вышгорода от великого князя «в удел и в вотчину» Ржеву и Углич, бывший удел дяди Константина, но отступается от Вятки417; Дмитрий Юрьевич младший получил Бежецкий Верх418. Помирился в. к. Василий и с Василием Юрьевичем после военных действий 1435 года; весной этого года состоялось их «докончанье». Великий князь не возвратил Василию Юрьевичу его Звенигородский удел, не восстановил его в удельном владении галицкой отчиной, а пожаловал в удел и в вотчину Дмитров с волостями419. Но Василий только месяц усидел в Дмитрове. Новое его выступление показывает, что главная его обида – в устранении от галицких вотчинных владений. Захватив Кострому и послав отсюда «розметные грамоты» великому князю, Василий Юрьевич идет на Галич, собирает ратную силу, в том составе – вятчан и двор галицкого князя Дмитрия Юрьевича. Из Галича Василий идет на Устюг, где встретил серьезное сопротивление и покарал за то устюжан жестокими карами420. Это выступление Василия Юрьевича навлекло подозрение великого князя и на Шемяку, который отправлен на заточение в Коломну, а сам в. к.идет на Василия Юрьевича с его братом, Дмитрием-младшим, и можайским князем Иваном; значительной поддержкой оказалась литовская помощь – приход к в. к. Василию друцкого князя Ивана Бабы. С этой помощью Василий Юрьевич был разбит и взят в плен. Его бурная политическая карьера тем и закончилась; ослепленный по приказу в. к. Василия, он дожил до 1448 года вне активной жизни421. Этими событиями закончился первый акт московской смуты. Бурно смял он, исказил и перепутал все налаженные обычным порядком отношения. Рушился семейный строй московского княжого дома перед новой перспективой выдела одного из уделов московской отчины в обособленную вотчину галицких князей. На место обычно-правовых владельческих отношений стали захват, определение владений по «пожалованиям» и «докончаньям», жестокая борьба, в которой нарастают черты крайнего ожесточения, предательства и насилия. Эти черты – показательны. Им предстоит дальнейшее нарастание и развитие. В них – психический отзвук предсмертных судорог разлагавшегося, изжитого строя.

VIII

Сломив Василия Косого, смирив Шемяку, в. к. Василий Васильевич мог считать смуту исчерпанной. Прошло несколько лет до ее нового взрыва. Но тогда она поднялась с сугубой силой и накопившимся раздражением, глубже захватила мелких князей Великороссии, а разыгралась в более сложной обстановке – в нее замешаны и татары, и Тверь, и Великий Новгород.

Смута привела в расстройство дела великого княжения. С Москвой перестали считаться. Правда, рязанский великий князь не уклонился от ратной помощи Василию Васильевичу против Юрия, но и он признал Юрия великим князем при вторичном захвате Москвы. Внутренняя разруха грозила вовсе подорвать значение Москвы как великокняжеского центра, тем более что и последние годы Василия Дмитриевича укрепили ее зависимость от мощного литовского влияния, и опека деда Витовта над московским внуком углубляла смысл этой зависимости: видим в. к. Василия Васильевича с митр. Фотием вместе с великими князьями тверским и рязанским при дворе Витовта в Троках на знаменитом «коронационном» съезде 1430 года. Тверской великий князь состоял притом с 1427 года с Витовтом в договоре, которым признавал себя «при его стороне» с обязательством «пособлять ему на всякого, не выимая», и эти литовские связи Твери оказались настолько прочными, что, как выше было упомянуто, в. к. Борис возобновил с Казимиром Ягеллончиком в 1449 году договор о подчиненном «одиначестве», а в. к. Василию пришлось – в том же году – признать тверских князей состоящими «в стороне» литовского великого князя422.

При таких условиях немудрено, что и вопрос о замещении митрополии после кончины Фотия не мог быть разрешен по воле великорусского великого князя. Новый литовский великий князь Свидригайло отправил в Константинополь на поставление в митрополиты смоленского епископа Герасима, который и был поставлен на митрополию всея Руси423. Московские правители не пытались послать в Константинополь своего «нареченного» кандидата – Иону рязанского424, хотя Герасим на Москве и не появлялся425: он, видимо, ожидал победы Юрия Дмитриевича, которая ему доставила бы осуществление прав на митрополию всея Руси. Перипетии московской смуты, затем смерть Юрия разбили эту перспективу, а летом 1435 года Герасим погиб жертвой гнева Свидригайло за какую-то «измену». Теперь в. к. Василий отправил Иону на патриаршее поставление, но в Константинополе более широкие и важные цели – проекты унии – привели к посвящению на русскую митрополию грека Исидора. Митрополию не удалось вернуть в состав великорусских политических сил, пока низложение Исидора, разрыв с Константинополем и решительная ее национализация не вывели Русскую церковь на новый исторический путь.

Великий Новгород держался осторожно и уклончиво перед московской княжеской смутой426. В. к. Василий нашел у него убежище, когда вынужден бежать от дяди Юрия; новгородцы пережили момент острой тревоги, выступали ополчением, но буря их не захватила. Вскоре появился у них другой гость – Василий Косой, искавший средства для новой борьбы, и, уходя, грабежом новгородских волостей отплатил за отказ в поддержке. Зимой 1435 года, когда в. к. Василий вновь утвердился на столе своем, Великий Новгород вступает с ним в соглашение на том, что великий князь вернет Новгороду «новгородскую отчину» – все великокняжеские захваты прежнего времени – Бежецкий Верх и земли на Волоке Ламском и на Вологде и пришлет на условленный срок своих бояр «на розвод земли», а новгородские бояре вернут ему доходные статьи, издавна спорные «князьщины». Но покончив с Василием Косым, великий князь не выполнил «розвода», не учинил «исправы» и «отчины новгородской нигде новгородцам не отвел». Требования его возросли, обещанные уступки сокращены, и новгородцам пришлось выдать ему в 1437 году черный бор «на новоторжских волостях на всех, куды пошло по старине»427. Развитие политической самостоятельности Великого Новгорода все более подрывало новгородские «пошлины» великого князя, и настояния великокняжеской власти «пошлин не таити, по целованью» переходили в попытки восстановления фактически утраченных или периодически не осуществлявшихся прав; эти настояния, с одной стороны, и непрерывные столкновения из-за волостей, которые великими князьями захвачены из «новгородской отчины» в свое прямое распоряжение – с другой, создавали неизменный повод для новых и новых вспышек «розмирья». В 1441 году в. к. Василий подверг новгородские волости большому разоренью, несмотря на встречные действия новгородских воевод с заволочанами, причем двинул на них и псковичей, и тверскую рать. Новгород вынужден добить ему челом о мире с уплатой 8000 рублей и обязательством восстановить «по старине» великокняжеские оброки и пошлины428. Давняя и коренная неустойчивость этих отношений великокняжеской власти дала Шемяке повод к попытке использовать новгородское недовольство для новой смуты. О такой попытке летописи сохранили только краткое и неполное упоминание. Надо полагать, что какими-то действиями Шемяки во время новгородского «розмирья» вызван поход на него в. к. Василия, состоявшийся тотчас по заключении мира с Новгородом. Шемяка бежал в Новгородскую область и обратился в Новгород с предложением, чтобы новгородцы приняли его к себе на княжение на всей своей воле. Уклончивый ответ заставил Шемяку добить челом великому князю через троицкого игумена Зиновия429. Толчком к новому взрыву смуты послужили не новгородские, а татарские дела. Все глубже сплетаются сложные трудности внешнего положения великокняжеской власти с неустойчивым равновесием внутреннего строя Великороссии.

Золотая Орда, окрепшая было при Мамае, Тохтамыше, Едигее, снова пошла по пути распада. Значительные обломки татарской силы организуются особо, и этот процесс, ослаблявший векового врага Руси, имел на первых порах такое влияние на ее судьбы, что приблизил непосредственную татарскую опасность: орды, выделявшиеся из Кипчакского царства, придвигаются в поисках нового центра к пределам Русской земли. Осенью 1438 года хан Кичи-Махмет выбил из Золотой Орды брата Улу-Махмета и тот засел в Белеве. Ища пристанища, поддержки и безопасности, Улу-Махмет «начать даватися во всю волю русским князем», обещая, если овладеет царством в Золотой Орде, «стеречь земли русской», а «по выходы не посылати, ни по иное ни что». Но в. к. Василий послал на него двух князей Дмитриев Юрьевичей, чтобы выбить его из русских пределов. Однако дело кончилось поражением русской рати, и Улу-Махмет засел в Нижнем Новгороде старом, где продержался до осени 1445 года. В нижегородском «меньшом городе» затворились было воеводы великого князя, но в конце концов голодовка заставила их сжечь город и уйти к Москве. Улу-Махмет делает из захваченного укрепления набеги на Русь, под самую Москву, сжигает Коломну, нападает на Муром430. В те же годы на Рязанскую землю приходил царевич Мустафа и расположился на зимовку в Рязани; в. к. послал на него рать, усиленную пешим рязанским ополчением, рязанскими казаками и отрядами мордвы; татары побиты; погиб и Мустафа431.

Эта тяга к русским пределам отбросов татарской силы, видно немалочисленных и крепких боевой годностью, стала источником нового явления, чреватого немаловажными последствиями. В составе боевых сил великого князя появляются служилые татарские царевичи и ордынские князья с отрядами своих слуг и воинов. Уже в 1445 году в. к. Василий посылает в поход на литовские города двух царевичей; упоминается в ту же пору служилый царевич Бердыдад432. Улу-Махмет, вытеснив воевод из нижегородского городка, послал сыновей Мамутяка и Якуба на в. к. Василия. Шемяка не пошел на помощь, Бердыдад не успел к бою, и великий князь был разбит у Спас-Евфимьева монастыря и попал в плен с верейским князем Михаилом Андреевичем и многими боярами433.

К сожалению, мы не знаем в точности, что произошло затем между ханом и его пленником. Наши летописи – одни, видимо, воздерживаются от изложения условий их «докончанья», другие – упоминают про огромный выкуп, будто в 200 тысяч рублей, и добавляют: «А иное Бог весть, да они»434. Улу-Махмет отпустил в. к. Василия из плена на крайне тяжелых условиях; в. к. Василий освобожден с князем Михаилом и всеми боярами, но пошли с ним на Русь и многие татарские князья со многими своими людьми.

По Руси пошли фантастические слухи, использованные Шемякой, чтобы напугать князя Ивана Можайского, будто Василий Васильевич «ко царю целовал крест, что царю сидети на Москве и на всех градехрусских, и сам хочет сести во Твери». И позднее винили в. к. Василия «чему еси татар привел на Русскую землю, и городы дал еси им, волости подавал еси в кормление? а татар любишь и речь их паче меры а крестьян томишь паче меры без милости, а злато и сребро и имение даешь татаром»?»435 В дни большой беды – ослепления и изгнания – видим в ряду преданных стороннииков в. к. Василия двух сыновей Улу-Махмета – Касима, по прозванию Трегуба, и Якуба, которые пришли со своею силой «искати великого князя за прежнее его добро и за его хлеб, много бо добра его до них было»436. Какое же «добро» связало татарских царевичей с верной службой великому князю? В ту пору Улу-Махмет после соглашения с в. к. Василием и его отпуска пошел на Казань, городок князька Азы-Алибека, взял его, но был убит сыном Мамутеком, основателем Казанского царства. А братья Мамутека – Касим и Якуб – служат «со всею силою» в. к. Василию на всякого недруга и прежде всего против ногаев и казанских татар. Однако мы ничего не знаем об их «кормлении за службу», конечно, не случайно, как не случайно молчат наши источники о времени возникновения Касимовского царства. Только договор Ивана III с рязанским князем Иваном Васильевичем сообщает, что в. к. Василий Васильевич «кончал» с царевичем Касимом за себя и за рязанского князя об их положении как владельцев Мещерской земли437.

В этом круге отношений и фактов – реальная основа раздраженных нападок на в. к. Василия за его пристрастие к татарам, новой опоре в обороне страны и власти великого князя; для впечатления, какое произвели на Руси эти татарские связи Василия, показательно намеренное замалчивание их фактических деталей в наших летописных сводах, пройденных позднейшей редакторской рукой.

В. к. Василий вернулся из плена, окруженный татарами и обремененный тяжким долгом, от которого настала крестьянству великая тягость. А по вестям о его пленении Москва пережила острую панику; ждали прихода татар, великие княгини бежали в Ростов, бояре стали покидать город, черные люди подняли бунт против малодушия покидавших столицу, укрепляли город, готовились к осаде. Татары под Москву не пошли, а поднялся Шемяка, которого особый посол Улу-Махмета известил о поражении и плене в. к. Василия. Однако соглашение великого князя с татарами предупредило на первых порах захват Шемякой Москвы и великого княжения. Василий Васильевич вернулся 17 ноября 1445 года на свой стол великого княжения, но не долго. Удручающее впечатление его возврата с татарской силой и татарскими обязательствами создало настроение, которое едва его не сгубило. Шемяка привлек на свою сторону можайского князя Ивана, обеспечил себе согласие тверского великого князя Бориса, снесся с враждебно настроенными москвичами – из московских бояр, купцов и монахов и в феврале 1446 года захватил наездом великого князя в Троицко-Сергиевом монастыре на богомолье, велел его ослепить и сослал в Углич, а в. к. Софью Витовтовну в Чухлому438.

Новая «беда зла», поразившая в. к. Василия, грозила полным крушением великорусской великокняжеской власти. «Победителей», опьяненных быстрым и легким успехом, обуяло стремление к разделу между собой великого княжества на крупные самостоятельные владения. Можайский князь Иван Андреевич, который и раньше переходил на сторону Шемяки, но покинул его за пожалование Суздалем439, опять вернулся к Дмитрию Шемяке, обеспечив закрепление за собой Суздаля440. Но это вызвало решительный протест суздальских отчичей, князей Василия и Федора Юрьевичей, которые добились договора о восстановлении в их обладании суздальской «прадедины, дедины и отчины» – Суздаля, Новгорода Нижнего, Городца и Вятки441. Тверской великий князь Борис Александрович еще ранее использовал московскую смуту для нападений на новгородские волости442.

Но все наиболее значительные общественные силы великого княжения, как и в первую утрату Москвы в. к. Василием, поднялись на нового захватчика. Бояре и служилые князья попытались укрыть от Шемяки детей Василия, но Дмитрий Юрьевич заставит епископа Иону, нареченного митрополита, привести их из Мурома, куда их увезли бояре, на Москву и нарушил обещание дать им с отцом свободу и «отчину довольну», а послал к отцу в заточение в Углич. Этим он только усилил брожение, направленное против его власти. Сторонники в. к. Василия собирались за литовским рубежом вокруг серпуховского князя Василия Ярославича и князя Семена Оболенского443, к ним бежал с Москвы и Федор Басенок; князья Ряполовские, Стрига Оболенский и другие собирали силу идти к Угличу на службу своему князю; весь двор его потянулся прочь от Шемяки. Настойчивые протесты Ионы и волнение московской служилой среды заставили Шемяку выпустить Василия Васильевича из угличского заключения444 и дать ему «в вотчину» Вологду, конечно, укрепив его «крестным целованием и проклятыми грамотами»445. Но великий князь, получив свободу, отправился под видом богомолья в Кирилло-Белозерский монастырь, где игумен Трифон разрешит его от вынужденного крестного целования; и отсюда ушел в Тверь к Борису Александровичу, союз с которым закрепил обручением семилетнего сына Ивана с пятилетней тверской княжной Марьей Борисовной, освобождение великого князя дало толчок общему движению его сторонников. Москва занята без боя, в. к. Василий двинулся на Шемяку и можайского князя «со многою силою» от тверской границы, из-за литовского рубежа пришли силы Василия Ярославича, а с ними соединились и татарские царевичи. Дмитрию Шемяке пришлось уйти в свой Галич и просить мира446. Но и это примирение не внесло успокоения, не помогли крестное целование и «проклятые грамоты». Дмитрий Шемяка делает – в ближайшие годы – ряд попыток возобновить борьбу, попыток бессильных, но тревожных, которые вызывали вспышки суетливой и бесплодной усобицы, направленной, со стороны великого князя, на то, чтобы до конца смирить Шемяку и покончить с его покушениями возбудить против великокняжеской власти все возможные элементы недовольства и опереть их на связи с внешними ее врагами. Ряд татарских набегов, тревоживших Великороссию в конце 40-х и начале 50-х годов, обусловлен в значительной мере не только тем, что, как в старину, княжая «котора» облегчала «поганым» возможность «нести розно Русскую землю», но и прямыми сношениями Шемяки с Казанью. Шемяка призывал в то же время других князей, Великий Новгород, вятчан, а также бояр и слуг великокняжеских на свою сторону, во имя освобождения Москвы от господства в ней татар, приятелей в. к. Василия447.

Этим проискам и усилиям Шемяки в. к. Василий противопоставит не только ратную силу. Он отдал свои раздоры с князем Дмитрием на суд освященного собора, которому представил докончальные и перемирные грамоты Шемяки и доказательства нарушения им всех основ «одиначества». Духовенство выступило против Шемяки с пространным обличительным посланием, налагая на него отлучение, если он не исправится по всем статьям крестоцеловального «докончанья». Это выступление духовенства закрепляло за великим князем общее мнение правящих кругов. По поставлении своем на митрополию Иона разослал окружную грамоту, обращенную к князьям, боярам, воеводам и всему «христоименитому людству» об изменах князя Дмитрия и отлучении, наложенном на него всем освященным собором, если он возобновит свои покушения на великого князя, «на христианское нестроение и кровь»448. В то же время в. к. Василий рядом договоров изолирует Шемяку в княжеской среде. Можайский князь Иван Андреевич связал свою судьбу с Шемякой, но соглашение в. к. Василия с Борисом Тверским заставило обоих князей искать мира при посредничестве князей Михаила Андреевича и Василия Ярославича449. Но «докончанье» состоялось на этот раз только с Иваном Можайским, который примирился с великим князем при посредничестве и под гарантией тверского великого князя Бориса450. Однако князь Иван не порвал еще с Шемякой и, видимо, настаивал на включении в мирные соглашения и его451. В начале 1448 года при возобновлении враждебных действий между в. к. Василием и Шемякой Иван Можайский снова становится на сторону противников великого князя. Широкие планы еще не улеглись. Князь Иван ведет переговоры с литовским великим князем Казимиром, как Шемяка с татарами, ища союза для захвата великого княжения: князь Иван обязался уступить Казимиру Ржеву и Медынь, если тот посадит его на «великом княженьи на московском»452. Но реальная его обида была в том, что он лишился Бежецкого Верха, добытого в пожалование от великого князя; и в. к. Василию удалось опять отделить князя Ивана от Шемяки возвратом ему этого владения453, чтобы затем покончить с ними порознь. Одиноко тянул Шемяка еще несколько месяцев свое безнадежное сопротивление. Против него стоял теперь князь великий в мире со всеми силами Великороссии, хотя и не достиг еще властного распоряжения ими. Отношение тверского великого князя к московским делам можно назвать отношением дружественного к в. к. Василию нейтралитета. С рязанским великим князем Василий Васильевич в договоре, по которому в. к. Иван Федорович признает себя «братом молодшим» великому князю всея Руси, отказывается от самостоятельных внешних сношений и обязуется держать полное «одиначество» в отношении ко всем друзьям и недругам454. Брат Ивана Можайского верейский князь Михаил Андреевич отделился от брата, как только тот встал на сторону Шемяки, и сидел на своих верейских и белозерских волостях верным подручником, «молодшим братом» великого князя, который снял в 1447 году на два года уплату «выхода» с его владений и придал к ним «в вотчину и в удел» половину Заозерья и еще сто деревень455. Верным подручником в. к. Василия был и Василий Ярославич, последний отпрыск серпуховского княжеского дома, снова объединивший в одном владении серпуховскую отчину; и он получил «в удел и в вотчину» Дмитров и Суходол.

Покинутый даже Иваном Можайским, Шемяка сохранил некоторую надежду на Новгород, по крайней мере как последнего пристанища. Великий Новгород, широко развивший практику «кормления» у себя пришлых князей, и великорусских, и литовских, дорожил свободой своих отношений, не вмешиваясь в усобицу князей и вытекавшие из нее вражды. В Новгород и ушел Шемяка, когда в 1450 году в. к. Василий закончил борьбу с ним завоеванием Галича и «наместников своих посажал по всей отчине той». Новгородцы приняли к себе беглого князя, приняли и вторично, когда он вернулся после неудачной попытки захватить Устюг456. Не повлияли на новгородцев и настояния митр. Ионы, что Дмитрий Шемяка не может быть принят в общение как отлученный от церкви по своим деяниям и что Новгород дает ему не только убежище, но и опору для враждебных действий, так как набег на Устюг он учинил, оставив в Новгороде семью свою и всю свою казну457.

Бурная эпопея Шемяки закончилась только его «напрасной» смертью – в июле 1453 года – от «лютого зелья», подосланного московским великокняжеским двором458.

Смертью Шемяки завершилась кровавая московская драма с ее ожесточенной усобицей, ослеплениями, отравлением, предательствами и насилиями. Это была не великая смута начала XVII века, она не захватила народной массы, не разрушала сложившихся устоев общественной жизни. Но традиционный политический строй Великороссии, обычный уклад ее междукняжеских отношений вышел из нее разбитым и поруганным. Захваты чужих владений, вынужденные «пожалования», торг волостями и крестоцеловальной верностью, кровавые и жестокие расправы, непрерывные интриги князей и бояр и даже гостей-суконников или старцев иноков, предававших во вражеские руки своего великого князя, татарские симпатии и союзы этого великого князя – все это прошло в жизни русского общества как крушение обычного уклада отношений и воззрений. Удельно-вотчинный строй оказался разрушенным, подорванным и морально оплеванным. Разбита московская княжеская семья. Сошли со сцены и дяди Василия Васильевича, и его двоюродные братья. Из удельных вотчичей Московского княжества уцелели только Андреевичи Иван и Михаил да Василий Ярославич, внук Владимира Андреевича. Борьба со смутой и стремление вырвать на будущее время ее возможные корни переходит для великокняжеской власти в стремление «добыть вотчин своих недругов». Ее ликвидация непосредственно связана с органической работой этой власти над перестройкой великорусского великого княжения в Московское государство на началах вотчинного единодержавия.

Глава V

Собирание власти

I

Подлинным организатором Великорусского государства признают Ивана III Васильевича. Но он строил свое большое политическое здание на крепко заложенном фундаменте. И сам он, в общем политическом типе и во всех основных стремлениях своих, питомец последнего десятилетия правления отца, когда юный княжич, еще ребенком (родился 22 января 1440 года), приобщен к политической жизни, шедшей под знаком упорной борьбы за власть. С восьмилетнего возраста он представитель великокняжеской власти в походах и во дворце; с начала 50-х годов видим его великим князем, официальным соправителем отца, и за эти годы сложился его личный облик, сложилась вокруг него та правящая среда, с которой он начал в 1462 году самостоятельное свое правление. Вся политика Ивана Васильевича по отношению к младшим князьям-братьям родным и дальним, к народоправствам Великого Новгорода и Пскова, к Твери и Рязани – прямое продолжение мероприятий, какими в 50-х годах XV века ликвидированы результаты московской смуты. Мероприятия эти сразу получили более широкое значение – ликвидации основ удельно-вотчинного строя, перестройки на новых основаниях политического властвования над Великороссией. Иван III закончит это дело после нового, не столь бурного, но тревожного кризиса московских междукняжеских отношений, который разыгрался в 70-х годах XV века. А 50-е его годы – эпоха, когда слагается в основных чертах политический облик «грозного царя», осуществленный двумя Иванами Васильевичами и тем Василием, про которого Герберштейн говорил, что он властью превосходит едва ли не всех монархов целого мира.

Первым проявлением этого нового исторического типа, которое произвело сильное впечатление на московское общество, была, по-видимому, попытка в. к. Василия найти против внешних и внутренних врагов опору в служилой татарской силе. В процессе борьбы на такую черту легли иные, как приемы беспощадной расправы с виновниками и орудиями брожения, враждебного великокняжеской власти, как быстро нараставшие притязания на широкую свободу властвования, на полную свободу от подчинения традиционному, обычно правовому укладу княжой деятельности, семейно-владельческих и общественных отношений.

Единодержавие и самодержавие московских государей явилось итогом собирания раздробленной власти над территорией Великороссии и ее населением. Василий Темный в последнее свое десятилетие положил прочную основу Великорусскому государству построением его ядра – Московского государства.

Смерть Шемяки развязала ему руки. Великий князь не замедлил использовать ближайший повод, чтобы покончить с Иваном Можайским. Принятый в «любовь и докончанье», пожалованный и своей отчиной, и наделом из отчины великого князя, он уклонился от выступления против татар, разорявших набегами Русскую землю, и за такое его «неисправление» в. к. Василий пошел на Можайск, занял княжение Ивана Андреевича, посадил на его вотчине своих наместников, а князь бежал с семьей в Литву459. Что дело шло не только о расплате за прежние деяния и новые подозрения в умыслах «крамолы», показывает судьба серпуховского князя Василия Ярославича. Нашлись «неисправления» и за этим верным сторонником в. к. Василия. Василий Ярославич получил от великого князя значительное расширение своих владений; по-видимому, после бегства в Литву Ивана Можайского к нему перешел Бежецкий Верх, бывший за этим князем, с придачей еще и Звенигорода460. Возможно, что на почве домогательств более широкого наделения со стороны князя Василия Ярославича возникли трения, но знаем только, что он в июле 1456 года «пойман» на Москве и сослан в Углич; его сын Иван и вторая жена бежали в Литву. Василий Ярославич долго томился в заключении – до самой смерти, постигшей его только в 1483 году461; незадолго до кончины в. к. Василия возник в связи с планами князей-изгнанников, нашедших убежище в Литве462, заговор серпуховских детей боярских и дворян об освобождении их князя из угличского заключения, но «обличися мысль их», и жестокая расправа поразила воображение москвичей новыми проявлениями грозной власти463.

И на суздальских князей легла тяжкая рука великого князя. Еще при жизни Шемяки в. к. Василию удалось, видно, внести разделение в среду этих князей; суздальские Юрьевичи на стороне Шемяки, а сохранился договор в. к. Василия с князем Иваном Васильевичем, их троюродным братом, по прозвищу Горбатый, который за обязательство не приступать к Шемяке, а быть неотступно при в. к. Василии под карой лишения в пользу великого князя и его детей всего «удела и вотчины» и под угрозой митрополичьего неблагословения пожалован Городцом (волжским) и вотчиной своей в Суздале, какой владел и отец его464. Источники наши умалчивают о дальнейшей судьбе этих владений; знаем только, что брат князя Ивана, Василий, прозвищем Гребенка, который с 1448 года княжил во Пскове под рукой великого князя, в 50-х годах, уже после смерти Шемяки, участвует в борьбе с великим князем во главе войск Великого Новгорода465. И Вятку, служившую в смутные годы источником боевых сил Шемяки, в. к. Василий привел «во всю свою волю» посылкой на вятчан рати своей в 1458–1459 годах466. Скудость источников не дает полного представления о ликвидации смуты Василием Темным. Много в наших летописных сводах недомолвок и умолчаний о событиях этой тяжкой поры. Но общий итог – ясен. В. к. Василия можно назвать единодержцем в пределах московско-владимирских великокняжеских владений; верейская удельная вотчина князя Михаила Андреевича столь же мало нарушает это единодержавие, как уделы князей Андрея Ивановича и Владимира Андреевича при Василии III и Иване Грозном.

Опираясь на это ядро своих великокняжеских владений, Василий Васильевич укрепляет свою власть над Новгородом, Псковом и Рязанью.

В 1456 году в. к. Василий поднялся на Новгород со всеми князьями воеводами и со множеством воинства за новгородское «неисправление», что новгородцы у него не «в послушании» и держат у себя «его лиходеев, изменников». Поход принудил новгородцев к покорному челобитью, уплате контрибуции великому князю «за его истому» и к Яжелбицкому договору, который в определенной форме восстановил принадлежность Новгорода к составу великого княжения467. Новгородцы обязались держать великое княжение «честно и грозно» и «пошлин» великокняжеских не утаивать; эти пошлины изложены в особой грамоте, а важнейшие из них: на грамотах Великого Новгорода «печати быта князей великих», а «вечным грамотам не быти»; восстановить великокняжеский суд на Городище – от великих князей боярин судьею «от Новагорода боярин», а если эти судьи разойдутся в решении, то конец делу учинит великий князь с посадником, когда будет в Новгороде; у наместников великого князя суда не отнимать, а в Новгороде и по его волостям судебные позвы выполнять должны вместе позовники великого князя и новгородские; восстановить в общей норме право великого князя на черный бор, «коли приведется взяти князем великим черный бор»; «лиходеев» великого князя впредь в Новгород не принимать; Новгород князьям великим держать «в старине по пошлине», как она определяется в статьях договорных грамот468.

Летописные своды почти не дают сведений о том, как и насколько проведены на деле условия Яжелбицкого договора. Несомненно, что они вызвали в Новгороде большое раздражение и продолжительное брожение; о полном и последовательном их выполнении не может быть, по-видимому, речи: в 1471 году Ивану III пришлось заново устанавливать яжелбицкую великокняжескую «пошлину». В. к. Василий только в 1460 году поехал в Новгород «о всех своих управах»; положение было напряженным; «новгородцы во стороже жиша»; в городе началось волнение: «шильники» пытались убить боярина Федора Басенка, а новгородцы поднялись вечем на великого князя, и только архиепископу Ионе удалось с трудом успокоить поднявшийся мятеж469. Великий Новгород пережил первую судорогу своей политической агонии. Но, как бы то ни было, восстановлена в полной мере принадлежность Новгорода и Пскова к составу великого княжения всея Руси: в переговорах с немцами о перемирии с вольными городами решающее определение принадлежит в. к. Василию470. И Псков вскоре испытал усиление своей зависимости от великокняжеской власти: в 1461 году великий князь прислал во Псков наместника своего, «а не по псковскому прошению, ни по старине», и псковичи его приняли и посадили на свое княжение471.

По отношению к Рязани не приходилось ставить сколько-нибудь острых вопросов. Так обстоятельства сложились, что Рязанская земля оказалась в полном управлении великого князя, так как рязанский в. к. Иван Федорович передал перед кончиной, в 1456 году, своего восьмилетнего сына и рязанское княжение «на руки» и «на соблюдение» в. к. Василию, который княжича взял к себе на Москву, а управление Рязанской землей передал своим наместникам472. Недавняя подлинная «старина» отношений сохранилась только между Москвой и Тверью. Но и ее пришлось восстанавливать после периода тесной связи Твери с Литвой, и договор между великими князьями Василием Васильевичем и Борисом Александровичем, заключенный в середине 50-х годов XV века, утверждает полное их «одиначество» «на татар и на ляхи и на Литву и на немцы», а «великое княжение, Москву и Новгород Великий» признает «вотчиной» в. к. Василия и его детей; однако в. к. Борис не признал Василия Васильевича «старейшим» себе братом: их «братство» в этом договоре – равное473; возврат ко временам Донского, к условиям договора 1375 года, был еще невозможен. Большим успехом было уже то, что Тверь, вовсе отошедшая «в сторону» Литовско-русского государства, снова примкнула к великорусскому великому княжению. Этим Москва была обязана не столько возрождению собственной силы, сколько внутренним осложнениям Речи Посполитой; западные отношения Великороссии держались на том условном и неустойчивом, по существу, равновесии, какое было установлено в 1449 году договором между в. к. Василием и Казимиром Ягеллончиком, хоть он во многом был уже нарушен474. В течение тех же 50-х годов Великороссия фактически не знает зависимости от Золотой Орды. Не с нею, не с ее ханами приходилось считаться в. к. Василию, а с Казанью и с Седи-Ахматом, ханом Орд Синей и Ногайской. Казанское царство только устраивалось на новом месте и сравнительно мало тревожило русские пределы; источники наши не дают сведений о том, как сложились отношения между Москвой и Казанью при Мамутеке, но, по-видимому, тяжелые обязательства, принятые на себя великим князем, не перешли с отца на сына, а организация Касимовского царства для враждебного Мамутеку Касима служила противовесом казанским набегам. Зато Седи-Ахмат часто беспокоил Москву разбойничьими набегами. Оборона южной границы становится существенной задачей великокняжеской власти; практика, зародившаяся при Донском, выдвигать к Оке обсервационный отряд и держать начеку достаточные боевые силы для отражения татарских нападений становится все более насущной, как и оборона Рязанской украйны, хотя дается с трудом и слагается постепенно в ряде горьких неудач475.

Так определились положение и насущные задачи великокняжеской власти к концу жизни и княжения в. к. Василия Васильевича. Ядро его владений, основная территориальная база великокняжеской власти – московско-владимирский центр Великороссии – слагается в Московское государство, семейную вотчину великокняжеской семьи. Это явление выступает в духовной грамоте Василия Темного, составленной незадолго до его кончины, в марте 1462 года, с характерными чертами своеобразного компромисса между стариной и новыми условиями политического быта. По форме – перед нами традиционный семейно-вотчинный отцовский ряд. Определение семейных отношений вполне на почве прежней «старины и пошлины». Сыновья великого князя – Иван, Юрий, Андрей Большой, Борис, Андрей Меньшой – «приказаны» матери, в. к. Марье Ярославне, с наставлением: «А вы, мои дети, живите за один, а матери своее слушайте во всем, в мое место, своего отца», и далее: «А вы, дети мои, слушайте своее матери во всем, а из ее воли не выступайте ни в чем, а который сын мой не иметь слушати своее матери, а будет не в ее воле, да том не буди моего благословенья».

Но владельческое положение великокняжеской семьи существенно изменилось. Духовная в. к. Василия Васильевича завершает слияние московской вотчины с территорией великого княжения, и к ее содержанию лишь весьма условно применимо представление об удельно-вотчинном разделе; нет в ней и формулы: «А се семь им роздел учинил».

Старший сын Иван Васильевич получает по благословению отца «отчину – великое княжение», причем территория Владимирского великого княжества уже не отличается от великокняжеского «удела» в московской вотчине. Личные владения в. к. Ивана тут так перечислены: треть в Москве, Коломна, Владимир, Переяславль, Кострома, Галич, Устюг, Вятская земля, Суздаль, Нижний Новгород, Муром, Юрьев, Великая Соль, Боровск, Суходол, Калуга, Алексин – все с волостями, путями, селами и со всеми пошлинами. Такой состав территории не имеет прошлого. Нет основания называть ее «уделом» старшего сына, великого князя. Это – вотчина государя князя великого, рядом с которой стоят, однако, уделы его младших братьев476.

Этих уделов четыре. Юрий получил Дмитров, Можайск, Медынь и Серпухов да ряд волостей сверх уездов этих городов; Андрей Большой получил Углич, Бежецкий Верх и Звенигород; Борис – Ржеву, Волок и Рузу; Андрей Меньшой – Вологду с Кубенскими и Заозерскими волостями. Наделение князей дополнено дачей сыновьям отдельных сел и волостей как «отъезжих» владений и утверждением за ними земель, какие им раздала по своей духовной в. к. Софья Витовтовна, а за Юрием всего, что назначила ему мать серпуховского князя Василия Ярославича, Марья Федоровна Голтяева; вдовствующая великая княгиня получила в пожизненное владение Ростов и несколько сел и волостей в разных уездах и сохранила свои купли – городок Романов и накупленные ею села в опричнину. Получилась чресполосица владений, которая вызвала и разъяснение, что как великая княгиня держит судом и данью все свои села и волости, так и по отношению ко князьям «того и суд над теми селы, кому дано» – «в чьем уделе ни буди».

Москва-город в сложном разделе по годам: треть в. к. Ивану; Юрию – «год на Москве», что был Константина Дмитриевича, да еще вместе с братом Андреем Большим («по половинам, а держати по годам») треть, бывшая Владимира Андреевича; Борису «год» князя Ивана Можайского; Андрею Меньшому – «год» князя Петра Дмитриевича; а в московской тамге – треть в. к. Ивану, а две другие трети «по половинам» Юрию с Андреем Большим и Борису с Андреем Меньшим, при выделе изо всех третей половины дохода в пожизненное пользование великой княгине-матери. Выморочности уделов духовная не предусматривает; этот щекотливый вопрос обойден, быть может, сознательно, но сохранение возможности частичного передела властью матери в случае утраты кем-либо из сыновей части его владений свидетельствует о живучести традиции семейно-вотчинного владения по уделам477. Черту преобладания семейно-владельческих понятий над политическими, государственными можно усмотреть и в статье духовной грамоты, где вдова-княгиня и сыновья Иван и Юрий с меньшими братьями «приказаны» королю польскому и великому князю литовскому Казимиру на его «печалование»478.

Построение междукняжеских отношений московской семьи в духовной Василия Темного представляется более традиционным, чем соответствовало бы действительному положению дел в великом княжении. В. к. Василий определил заново и вне обычной традиции уделы сыновей и произвел не столько раздел между ними общей вотчины, сколько выдел им долей из общего комплекса великокняжеских владений, основная масса которых осталась в непосредственной власти великого князя. Эта духовная писана в такой момент, когда исторические судьбы Великороссии ребром ставили вопрос, сохранится ли семейно-вотчинный уклад владения и княжих отношений при все нараставшей потребности в единой власти. Быть может, с особой наглядностью внутренняя несогласованность тенденций этого «ряда» выступает в ее установлении порядков сбора дани. «А как почнут дети мои жити по своим уделом, и моя княгиня, и сын мой Иван, и мой сын Юрьи, и мои дети пошлют писцов, да уделы свои писцы их опишут по крестному целованию, да по тому письму и обложат по сохам и по людям, да потому окладу моя княгиня и мои дети и в выход учнут давати сыну моему Ивану со своих уделов». Если не упускать при этом из виду, что Московская Русь фактически весьма мало ощущала на себе ханскую власть за последнее десятилетие, такое упорядочение дела описи и обложения покажется крупным шагом к устроению финансового хозяйства великого княжества. Однако сбор дани по-старому связан только с уплатой татарского выхода и с представлением, что если «Бог пременит Орду», то прекратится ее поступление в казну великого князя; недаром и перепись производится «своими писцами» каждого князя. Попытка упорядочить дело обложения как бы предназначена только на обеспечение удельных доходов, ибо «неминучая дань» на деле вымирала, вырождаясь в «татарские проторы» как статью великокняжеских расходов.

Такой же стариной, не жизнеспособной и, по существу, устарелой, представляется статья об удельном переделе. Относить ли ее к владениям великого князя в том смысле, что мать имела право «уимать» и из них для восполнения потерпевшей ущерб вотчины удельного князя? Вопрос этот не мог не стать спорным при первом поводе. А за ним – другой вопрос: о соотношении материнской власти и значения ее старшего сына, князя великого, т. е. о всем строе московской владетельной семьи. По духовной Василия Темного, как, впрочем, и ранее по духовной Донского, это семья двуглавая. Рядом с предписанием ни в чем не выступать из воли матери и слушать ее «вместо своего отца» стоит другое: «Чтить и слушать своего брата старейшего Ивана в мое место, своего отца».

Этот старший сын великого князя с малолетства сам князь великий, соправитель отца. Но в таком действии в. к. Василия, видимо, навеянном византийскими примерами закрепления преемства на престоле путем приобщения преемника к власти в форме соправительства, нет еще определенной смены вотчинных представлений о семейном владении идеей преемства в государственной, политической власти. В. к. Василий не в силах освободиться от традиционных представлений и в этом отношении, как, впрочем, не свободны от их пережитков династические понятия и позднейшей самодержавной монархии. Не великокняжескую власть высвобождает он из пут семейно-владельческой традиции, а только укрепляет вотчинное право на эту власть за своей семьей, за своим потомством. В договорах он укрепляет свою «вотчину великое княжение, Москву и Новгород Великий» «под своими детьми, в. к. Иваном и под князем Юрьем и под меншими своими детьми», и добивается по возможности от младших князей, чтобы они признали не только его, князя великого, старейшим братом, но сыновей – Ивана и Юрия и меньших детей его «имели себе братьею старейшею» и держали их «честно и грозно»479. Победу над удельным дроблением власти предстояло завершить в недрах самой великокняжеской семьи.

II

В правительственной деятельности московской великокняжеской власти смена Василия Темного Иваном III только внешний момент, не менявший, по существу, ее течения в принятом направлении. В. к. Иван Васильевич завершает собирание власти и перестройку внутренних отношений Московского государства на новых основаниях, завершает и политическое объединение Великороссии, оставляет преемников вотчичами на всех государствах Московского царства.

Начал Иван III с пересмотра положения Верейского и Ярославского княжений, но повел его с неспешной постепенностью. На первых порах он возобновил с двоюродным дядей, князем Михаилом Андреевичем, договор, утверждавший за ним то положение, какое определено соглашениями Василия. В этой грамоте Михаил признал старейшими себя двух племянников, в. к. Ивана и князя Юрия, а равным – третьего Васильевича Андрея; утверждены за ним его вотчина Верея и Белоозеро и великокняжеское пожалование Вышгород с придачей от в. к. Ивана нескольких волостей. Весьма характерно, что деловая сторона этой грамоты тем определена в надписи на ее обороте, что она «была дана ему после живота великого князя Василия Василиевича на Вышегород», т. е. назначение такой «грамоты докончальной» служить жалованной грамотой. Но она вскоре подверглась пересмотру. Михаил Андреевич вынужден «отступиться» в. к. Ивану Вышгорода со всеми волостями, вышегородскими и приданными к нему по первой грамоте, всего того, что великие князья пожаловали из «своей отчины» ему «в вотчину и в удел»480. Но и этот второй договор не замедлил подвергнуться замене новым, в котором положение князя Михаила значительно понижено: теперь он «под всею братьею великого князя в молодших»481. Затем лет на двадцать князя Михаила оставили в покое. Но в 1482 году у него снова взяли обратно последнюю договорную грамоту482. Настала пора новых решительных шагов к ликвидации остатков удельно-вотчинного строя; настало время определить положение младшего поколения. Рядом с отцом выступает великим князем Иван Молодой; рядом с князем Михаилом его сын Василий. Новый договор сообщает, что князь Михаил отдал великому князю свою отчину Белоозеро «и грамоту свою на то ему дал», но сохранил пожизненное владение Белоозером; по смерти Михаила Белоозеро переходит к великому князю или его сыну, кому великий князь его отдаст, а князю Василию Михайловичу в эту вотчину не вступаться, не подыскивать ее некоторою хитростью483. В 1484 году князь Василий Михайлович бежал в Литву: великокняжеская опала постигла его в связи с осложнениями дворцовых отношений после второго брака в. к. Ивана, а князь Василий был в них запутан по своей женитьбе на Марье Андреевне Палеолог, племяннице в. к. Софьи Витовтовны484. Иван Васильевич взял на свое имя Верею, которую отец, надо полагать, отдал кн. Василию после его женитьбы, и хоть отдал ее Михаилу Андреевичу, однако уже как свою, а не его отчину, в пожалование и притом лишь пожизненно; уничтожено и вотчинное право князя Василия на остальные владения князя Михаила, на долю в Москве и на Ярославец – тем, что Михаил «после своего живота ту свою вотчину всю дал великому князю». Так обеспечена к моменту кончины князя Михаила инкорпорация всего его удела-вотчины в составе непосредственных великокняжеских владений485.

Перед кончиной, которая последовала 9 апреля 1486 года, князь Михаил Андреевич приказал составить духовную грамоту и прописать в ней, что благословляет господина своего, в. к. Ивана Васильевича, своею отчиною-жребьем в Москве и Белым озером, а также Ярославцем с селами и слободами, кроме тех, какие дал в церковь на помин души или раздал в куплю своим боярам, а про Верею не счел нужным упомянуть. Грамота эта была представлена ближним боярином князя Михаила князем Василием Ромодановским в. к. Ивану и подверглась по его приказу переделке. Князь Ромодановский вернулся к Михаилу Андреевичу с другим «списком», какой составили московские дьяки, и повелением «по тому духовная писати». Тут о Белоозере сказано не «благословляю своею отчиною», а «благословил дал семи ту свою отчину… при своем животе»; о московском жребии и Ярославце также: «Благословил дал ту свою отчину всю после своего живота» и добавлено подтверждение о Верее, что ею великий князь пожаловал князя Михаила как «своею вотчиною» в пожизненное держание, а по его смерти та вотчина великого князя «со всем его и есть»486.

Так московские дьяки, по указанию своего великого князя, тщательно вытравили из духовной князя Михаила даже внешние черты «свободного» завещательного распоряжения, которые и так не соответствовали подлинному положению дел и отношений. Князь Михаил в форме духовной грамоты лишь закрепляет акт передачи всех своих владельческих прав великому князю, который, по существу, произошел в полной мере по прежним их договорам. И передача этих прав по договорам, вынужденная великокняжеской властью, такова, что ставить в крайне непрочное положение все пожалования и отчуждения князя Михаила; перечисляя их в своей духовной он сопровождает перечень оговорками: «А будут те села и деревни надобны моему господину великому князю», великий князь даст за них пожалованным деньгами или даст «в тех земель место свои земли». Усиление великокняжеской власти все углубляло ее землевладельческую политику, к которой только и применимо по-настоящему выражение о «собирании земли». Прием округления непосредственных владений великого князя по отношению к мелким земельным единицам – селам и деревням – путем обмена и купли был весьма обычен. Великий князь «менял» села с митрополитом и младшими князьями по своему усмотрению, придававшему обмену характер принудительного; так и в духовной Василия Темного читаем: «А восхочет мой сын Иван у своего брата у Юрья выменять Коломенские села, и сын мой Юрьи те села ему променит, а Иван сын выменит у своего брата те села, а его не изобидит». Вырождение «удельного» владения – во времена Василия Темного и Ивана III – в обладание пожалованиями на всей воле великого князя ставило ребром вопрос о том, насколько сохранится при смене местной вотчинной княжой власти столь же вотчинной непосредственной великокняжеской властью устойчивое преемство их распоряжений и уцелеют ли от ломки правовые акты, совершенные первой из них. Князь Михаил Андреевич заботится о том, чтобы князь великий «судов его не посудил» и в его данья и пожалования земельные «не вступался» и их «не порушил», но плохо надеется на добрую волю новой власти, от усмотрения которой всецело зависит решение этих вопросов.

На местные вотчинные княжества надвигалась подлинно грозная власть. Ее приемы и свойства ярко сказались в 60-х годах на ликвидации вотчинных владений ярославских князей. О ней мы узнаем, к сожалению, только по горькой записи местного книжника-летописца, который – под 1468 годом – приписал к известию об обретении мощей ярославских князей – чудотворцев: «Сии бо чудотворцы явигиася не на добро всем князем ярославским, просталися со всеми своими отчинами на век, подавали их великому князю Ивану Васильевичу, а князь великий против их отчины подавал им волости и села, а из старины печаловался о них князю великому старому (т. е. Василию Темному) Алексей Полуектович, дьяк великого князя, чтобы отчина та не за ними была». Сняв таким приемом, который близко напоминает «пересмотр земель и людей» Иваном Грозным, верхний слой местной «старины», великокняжеская власть глубже вступает в перестройку местных порядков и отношений: «А после того в том же граде Ярославле явися новый чудотворец Иоанн Агафонович Сущей, созиратай Ярославской земли, у кого село добро, ин отнял, а у кого деревня добра, ин отнял да отписал на великого князя, а кто будет сам добр, боярин или сын боярский, ин его самого записал». Круто берется московская власть за подчинение своим потребностям землевладения и личных сил годного в службу населения. И местный обыватель-книжник доходит до кощунственной гневной иронии по адресу московского боярина-наместника: «А иных его чудес множество не можно исписати, ни исчести, понеже бо во плоти суще дьявол»487.

В 70-х годах пришел черед ростовских князей. Они, подобно князьям ярославским, давно сошли на положение служилых князей, бывали великокняжескими воеводами и наместниками, но еще княжили на вотчинной своей «половине Ростова»; в 1474 году они продали ее «со всем» в. к. Ивану, а он продал новый свой примысел матери, которая владела другой половиной Ростова по духовной Василия Темного488.

Растет вотчина великого князя, поглощая мелкие вотчины удельного княжья. Крепнет и обобщается непосредственная его власть над территорией и населением Московско-Владимирского великого княжества; строится Московское государство. Но в самой великокняжеской семье еще живы удельно-вотчинные воззрения и отношения.

С братьями Иван III, по-видимому, не заключал договоров «у отня гроба». Но в сентябре 1472 года умер кн. Юрий Дмитровский – без потомства (он и женат не был). Вопрос о судьбе его удела поднял острые разногласия. Впрочем, возникли они еще при жизни Юрия. До нас дошла духовная этого князя; он в ней, понятно, не упоминает о своем уделе, который не подлежал завещательному распоряжению, а распределяет села и деревни и движимость свою между матерью, братьями и сестрой, назначает раздачу в монастыри и боярам, перечисляет подлежащие уплате долги489. Ко времени перед кончиной Юрия относится текст договора Андрея Большого с в. к. Иваном; в его тексте обращено особое внимание на условия владения московскими третями, на отношение к городскому населению и к «численным» людям. По духовной Василия Темного одна из московских третей дана была князю Андрею Большому совместно с Юрием. В договоре видим подтверждение порядков ведания городом с преобладанием великокняжеского управления, при охране прав младшего брата на долю дохода; видим «блюденье с единого» торговых и всех городских людей; и тут же восстановление «блюденья с единого» всех численных людей с запретом покупать их земли, а кто из князей произвел такие покупки у черных людей, а также у слуг, которые под дворским, не имея на то особых великокняжеских грамот, должен их вернуть в тягло по старине490. Эти черты договорной грамоты свидетельствуют о недоразумениях между князьями по совладению Москвой и по делам служилых и тяглых людей; составлен текст договора «по слову» вдовствующей княгини-матери, т. е. при ее посредничестве между сыновьями. В 1473 году в. к. Иван уже заключает договоры с братьями по поводу удела князя Юрия – в феврале с Борисом, в сентябре с Андреем Большим491, которыми этот удел укрепляется в нераздельном владении великого князя. Такой результат был достигнут не без труда, летописи отметили гнев братьев на великого князя, «что им не дал в уделе жребия в братне во княж Юрьеве», и домогательства, такого раздела не закончились с их стороны на договорах 1473 года, несмотря на то что некоторую компенсацию они все-таки тогда же получили: за князем Борисом утверждено великокняжеское пожалование на Вышгород, «как было за князем за Михаилом», а великая княгиня Мария дала Андрею Большому свои купли – городок Романов да земли в устьях Шексны и «колодезь соленый» в Ростове.

Вопрос о «княжь Юрьевой вотчине» приобрел особую остроту в связи с рядом других, точнее с общим пересмотром положения великокняжеских братьев в созидавшемся Московском государстве. Одолевая ряд внутренних сопротивлений, великокняжеская власть все более выделяет своего носителя из семейных связей, «возносит» его над членами семьи, над братьями, над матерью.

В договорах Ивана III нет уже тех колебаний терминологии и понятий, которые в грамотах его отца еще сохраняли видимость положения великокняжеских владений в ряду удельных владений московского княжого дома. Тут уделы «братьи молодшей» определенно стоят рядом с вотчиной великого князя – княженьем великим – и особо от нее492. Отстраняя от каких-либо притязаний на великокняжеские владения боковые линии княжого дома возвышением над ними всех своих братьев, в. к. Иван в то же время последовательно закрепляет представление о вотчинных правах своего потомства – сына Ивана и других детей, каких ему Бог даст. А старший его сын уже в 70-х годах – князь великий, старейший брат для дядей Андрея, Бориса493. И в совладении Москвой, и в распоряжении боевыми и финансовыми силами великого княжества, и во владельческих отношениях к отдельным его городам и волостям в. к. Иван проводит свою властную волю, устраняя самостоятельное княжое право князей-братьев в пользу производного своего «пожалования».

Остро встал в ту же пору между братьями вопрос о «примыслах». Великокняжеские захваты все увеличивали размеры непосредственных владений великого князя. Когда требовалось для этого напряжение значительной военной силы, князья-братья участвовали в деле со своими полками. А примыслы шли старшему брату к его великому княжению. Многозначительной представляется в договорах 1473 года одна особенность: в. к. Иван берет с братьев обязательство «не вступаться» во все то, что он себе «примыслил» или что еще «примыслит», а блюсти эти примыслы под ним, и под его сыном, и под всеми его детьми, «которых ему Бог даст», а взаимной формулы, обеспечивающей за младшими князьями их примыслы, какие им удастся сделать, в договорах нет, хотя такая формула обычна в докончальных грамотах прежнего времени. Едва ли перед нами только внешняя, редакционная деталь. Летописи сохранили память о глубоком недовольстве великокняжеских братьев из-за того, что не делится он с ними своими примыслами, «Новгород Великий взял с ними, ему ся все подостлало, а им жеребья не дал из него»494.

Назревал новый семейный кризис. Братья в. к. Ивана использовали первый же момент, когда ему стала особо необходимой вся их боевая сила, для предъявления ему своих требований, «чтобы князь великий по отца своего приказу и по духовной отца своего их бы держал и жаловал, вотчину бы удел княж Юрьев дал и в докончание бы принял»495. Старшие братья Андрей Большой и Борис обратились за охраной прав и положения, установленных духовной их отца, к тем, кому такое «печалование» было поручено в духовной Василия Темного, – к матери и королю Казимиру, чтобы он их управил в «их обидах и с великим князем и помогал», а также к митрополиту Геронтию. Они защищали свои традиционные права приемами, которые были в духе старины, далеко еще не изжитой, но едва не подвергли великое княжество величайшей опасности. Опираясь на ослабление Москвы внутренним раздором и на призыв к вмешательству в ее дела, король Казимир сделал попытку создать против опасного соседа грозную коалицию, завязал сношения с ханом Золотой Орды Ахматом, с Ливонским орденом, со Швецией. На деле шведские и ливонские нападения на новгородские и псковские волости оказались незначительными, Казимир был связан внутренней литовской смутой, и только хан Ахмат поднялся походом на Русь. Но Иван III, захваченный татарским нашествием в момент раздора с братьями, не смог собрать всю ратную силу, пока не помирился с ними. А братья после обращения к Казимиру – в конце 1479 года – «отступили» от брата, князя великого, и пошли в Новгородскую область, стали со своими отрядами в Луках Великих, а семьи отослали в Витебск, где Казимир дал им «избылище». В. к. Иван пошел на уступки: через митрополита и вдовствующую княгиню-мать он заверил братьев, что принимает их условия. Тогда князья Андрей и Борис поспешили к великому князю на помощь, и их приход решил дело. Хан Ахмат не мог принять боя с объединенными русскими силами и спешно отступил от Угры496.

События 1480 года имели не только то значение, что покончили с зависимостью Великороссии от власти хана и сделали великое княжение всея Руси суверенным-самодержавным, в исконном смысле слова, государством, но и усилили и ускорили ликвидацию удельно-вотчинного дробления власти в пользу государственного единодержавия.

Избавившись от крупной опасности, Иван III не сдержал обещаний, какие дал было братьям497. Только Андрей Большой получил часть Юрьевой отчины – Можайск, но и то в форме великокняжеского пожалования, а не по разделу выморочного удела между братьями распоряжением великой княгини-матери.

Договоры в. к. Ивана III с братьями, заключенные в 80-х годах, закрепляют то их положение, какое было создано договорами 1473 года и вызвало их на протест498. Решительно противопоставлены уделы князей-братьев владениям великого князя-вотчича «на всех своих великих княжениях». Братья обязуются «блюсти» эти великокняжеские вотчины – не только московско-владимирскую, но и Великий Новгород, и Тверь, и Псков – под великими князьями Иваном Васильевичем и Иваном Ивановичем, и под великой княгиней, и под меньшими детьми в. к. Ивана. Те же договоры закрепляют полное подчинение князей-братьев великому князю в военном деле, на какое будут посланы, и во внешних отношениях, устраняя решение таких дел «по сгадце». Подтверждена и статья 1473 года о сборе дани, назначение которой и тут татарские протори, но ставшие на деле постоянной расходной статьей великокняжеской казны499.

Владение удельными вотчинами становится пережитком умирающей старины. Княжат князья на своих вотчинах в полном подчинении великому князю, в прекарном положении владельцев, над которыми нависла за любое «неисправление» угроза великокняжеской опалы с потерей отчины «за свою вину». Принцип наследственности вотчинных княжений не встречает отрицания, но прочно утвердилось притязание великого князя на выморочные уделы, и в. к. Иван III возведет его своей духовной грамотой в общую норму московского права. О доле в промыслах великого князя не приходится младшим князьям и мечтать; от его владельческой воли зависит дать что-либо, кому заблагорассудит, но не по праву, а по усмотрению – пожалованию.

Последние десятилетия Ивана III закрепили в ряде фактов эти результаты роста великокняжеской власти. Князь Андрей Меньшой перед смертью в 1481 году написал духовную грамоту, в которой сводит земные счеты, «кому что дати и у кого что взяти». Он не умолчал в ней и о своей вотчине – московском «годе», о Вологде с Кубеною и Заозерьем, но только чтобы упомянуть: «И та моя вотчина вся господину моему, брату моему старейшему в. к. Ивану Васильевичу». Найдена формула для записи в духовной неизбежного факта, в создании которого воля лица, дающего ряд свой, ни при чем; нет в этой формуле слов «благословляю» или «даю»; нет в грамоте и термина «ряд»; и в дальнейшем удельные князья говорят в духовных: «А что моя вотчина… а то перед моим государем перед великим князем» или: «А не будет у моей княгини отрода, ино моя вотчина перед Богом и перед моим государем перед великим князем»500.

Волоцкий удел князя Бориса Васильевича перешел после него – в 1494 году – к его сыновьям, и только после них (1504 и 1513 годах) их доли отошли, как выморочные, к великому князю501. На брата Андрея в. к. Иван продолжал смотреть с недоверием и опаской; обе стороны были настороже, и в 1488 году между ними пробежала тревога, князь Андрей готовился к бегству. А в начале 90-х годов напряжение их отношений разразилось катастрофой. Разгоралась борьба с татарами, а князь Андрей в 1491 году не послал своих воевод и своей силы в поход по приказу великого князя. Осенью того же года в. к. Иван велел «поймать» брата и держал его в заточении до смерти, постигшей Андрея через три года; в ссылке кончили жизнь и его сыновья502.

В последние годы Ивана III не было на территории Московско-владимирского великого княжества уделов или вотчинных княжений. Оно спаялось в единую вотчину государя великого князя.

III

Ядро Великороссии сплачивалось великокняжеской властью в единодержавное Московское государство параллельно с подчинением той же вотчинной власти великого князя остальных ее областей, под сильным давлением внешних отношений, напряженность которых все нарастала.

Международное положение Москвы сильно осложнилось в 60-х годах XV века. На востоке окрепло Казанское царство, но смуты, начатые отцеубийством, какое совершил Мамутек, разрастались и втягивали при каждой новой вспышке Москву в казанские дела. Ханом на Казани был Ибрагим, сын Мамутека, а его родичи Касим и Даньяр служили Москве, как и другие князья и царевичи, искавшие на Руси убежища от смут родного татарского мира. Близость Казани и характер этого беспокойного гнезда татарской силы, которая засела на месте старой Булгарии, засоряя колонизационные и торговые пути, манили великорусскую великокняжескую власть на попытки наступления и подчинения татарского царства, чтобы прочно замирить беспокойного соседа. Часть казанцев, недовольная Ибрагимом, призывала на его место ставленника от московской руки, и в 1467 году Иван III впервые соблазнился такой перспективой. Попытка утвердить в Казани царевича Касима не удалась, и московским войскам пришлось спешно уходить от силы Ибрагима. Завязалась пограничная война, с разорением русских волостей татарами, с русскими набегами на Прикамье и на черемисские поселения. Тягостная неустойчивость отношений на этой восточной окрайне без определенного и крепкого рубежа, с русским населением, плохо знавшим московскую власть, с инородческим населением, которое всегда готово было потянуть к Казани, требовала непрерывных усилий – ратных и административных – для утверждения основ общего порядка и управления503. Не раз находила местная смута опору в сношениях с татарами князей нижегородских или галицких. Вятка, выродившаяся в гнездо ушкуйников504, была источником боевой силы врагов великокняжеской власти, а иной раз уклонялась и на татарскую сторону505.

На восточных границах Великороссии с большой наглядностью выступает тесная связь усиления и объединения правительственной власти с задачами национальной самообороны и территориального самоопределения Великорусского государства. В частности, казанские отношения требовали твердого положения этой власти на восточной украйне. Отсюда постоянно грозила тревога. Во время похода Ивана III на Новгород в 1478 году Ибрагим напал на Вятку и Устюг, а в ответ был возможен лишь набег в казанские волости. Только благополучное разрешение в 1480 году кризиса внутренних и внешних отношений великого княжества развязало Ивану III руки. В 1486 году он поднялся на Казань с большими силами, и хан поспешил предупредить поход – челобитьем о мире506.

Затяжная, то и дело возобновляемая борьба должна была уже во времена Ивана III выяснить, что избавиться от вечной тяготы и тревоги можно лишь прочным замирением Казанского царства, т. е. его подчинением власти великого князя. Но на такую задачу сил еще не хватало. Последние годы Ивана III – со смерти Ибрагима, случившейся в 1486 году, – заняты попытками водворить в Казани на ханстве московских подручников из служилых царевичей, которых охотно принимали в Москве на «кормление» как боевую силу и орудие политической интриги. Результаты такой политики не были прочными507, но облегчали положение в тот период, когда великокняжеская власть была занята собиранием и организацией сил Великороссии.

Та же татарская забота определяет деятельность великокняжеской власти на юге. Оборона со стороны степи по-старому, естественно, лежит на Рязанской земле. Но управляют Рязанью наместники великого князя, опекуна малолетнего рязанского князя Василия Ивановича. Когда юному князю исполнилось 15 лет, в. к. Иван женил его на сестре своей Анне и отпустил на Рязань, где Василий княжил 19 лет (1464–1483) московским подручником, как и сын его Иван (1483–1500), а в исходе правления и жизни Ивана III Рязанской землей правит великая княгиня рязанская Аграфена Васильевна, которой в. к. Иван посылает наказ о том, как ее служилым людям быть «в его службе», требуя строгих наказаний за ослушание, чтобы не пришлось ему самому вмешаться508. Только покорность рязанская, облегчавшая его организационную работу деятельностью местной власти, отсрочила установление прямого великокняжеского управления Рязанской землей509.

Великорусское государство строилось в условиях крайне неопределенного состояния границ владения и расселения. На восточных пределах оборонительная борьба неизбежно и незаметно переходила в наступление для расчистки торговых и колонизационных путей. Колонизационная и промысловая тяга к юго-востоку, встречая почти неодолимые затруднения в соседстве татар, отклонилась к северу, в обход Казанского царства, по следам давнего новгородского движения. Великокняжеская власть сменяет господство Великого Новгорода над Пермью с 1472–1473 года, а к концу княжения Ивана III власть пермских князьков уступает место управлению великокняжеского наместника; еще в 60-х годах ходили московские воеводы с «охочими» людьми на Югру и привели местных князьков к покорности, которой те купили себе великокняжеское пожалование своим же княжением; в 80-х годах Москва берет на себя защиту Перми от вогулов, организует походы на них местных северо-восточных русских сил и самих пермяков510.

Неустойчивым, непрерывно-тревожным и недостаточно определенным было и положение западного рубежа Великороссии. Компромиссная попытка 1449 года разграничить сферы литовского и московского влияния, по существу, ничего не разрешала. Колебания «верховых княжеств» старой Черниговщины, Твери, Новгорода, Пскова между Москвой и Литвой держали оба великих княжения в постоянном враждебном напряжении. На границах между новгородскими волостями и литовскими владениями сложились столь своеобразные явления, как совладение нескольких политических центров во Ржеве, Великих Луках, на Холмском погосте511. Прочно взять в свои руки определение западных пределов и позиций Великороссии значило для великокняжеской власти утвердить свое господство над Новгородом, Псковом и Тверью.

Яжелбицкий договор положил основание подчинению Новгорода. Житие св. Ионы, архиепископа Новгородского, повествует, что в. к. Василий Васильевич собирался решительно поднять руку на Новгород, жалуясь на новгородцев, «аки не по лепоте от них чтом». «А ему, – поясняет житие, – великого княжения власть над князьми русскими предержащу, и сего ради искаше подъяти руце на Великий Новгород». «Повесть об Ионе» составлена современником в конце 1472 года и свидетельствует, что вопрос о «государстве» великого князя над Новгородом стоял перед сознанием московских правящих кругов и новгородских политиков задолго до того, как Иван III приступил к его разрешению512. По существу, он был действительно поставлен ребром в Яжелбицком договоре и обострен последовавшими новгородскими волнениями. Возможно, что Житие св. Ионы верно представляет дело, утверждая, что назревший конфликт отсрочен его предстательством за Новгород перед великокняжеской властью; по крайней мере, кончина святителя, умершего в ноябре 1470 года, послужила исходным моментом для сложной истории «падения Великого Новгорода». Руководившая новгородской политикой боярская партия имела свой план действий – решила искать помощи против Москвы за литовским рубежом. Однако в начавшихся сношениях с Литвой следует различать два момента, соотношение которых объясняет полную неудачу плана Борецких. Сношения с Литвой начались еще до кончины арх. Ионы, так как через три дня после его смерти в Новгород прибыл князь Михаил Олелькович, «испрошенный» новгородцами у короля Казимира513. Дело шло о водворении в Новгороде литовского наместника «от православного христианства». По рассказам, сохранившимся в наших летописных сводах, план князя Михаила и Борецких состоял в том, чтобы за литовского пана, который станет новгородским правителем, выдать вдову посадника Исаака Марфу и тем утвердить связь боярской партии с литовской правящей средой и ее господство над Новгородом514. Возможно, конечно, что это только слух или сплетня – новгородская либо московская. Но положение Казимира перед новгородским делом было весьма затруднительно. Если оно представлялось возможным, то не иначе как при участии православных князей и панов Литовско-русского государства, той среды русских Рюриковичей и обруселых Гедиминовичей или панов литвинов, борьба с которыми была очередной задачей внутренней политики Казимира. Михаил Олелькович, виднейший представитель этой среды, ее кандидат на великое княжение, подготовлял в Новгороде почву для такого решения дела, которое едва ли было в намерениях короля: создания в Новгороде крупного наместничества для православного магната.

Дело не замедлило осложниться церковным вопросом. По смерти Ионы Св. София, Премудрость Божия, избрала себе жребий его протодьякона и ризничего Феофила; кандидат литовской партии, владычний ключарь Пимен, потерпел неудачу, Феофил отнесся двойственно и нерешительно к затее литовской партии: начал хлопоты по поездке в Москву к митр. Филиппу на поставление, но принял участие и в сношениях с Казимиром. Последнее было, вероятно, вынуждено соперничеством с Пименом, который искал опоры в литовской партии и соглашался ехать на поставление к литовскому митрополиту. А этот проект чрезвычайно осложнялся тем, что литовско-русскую митрополию занимал Григорий, униат и ученик Исидора, которого не признали вожди православной западнорусской среды, князья Олельковичи и паны Гольшанские. Правда, Григорий добился незадолго перед тем признания своего митрополичьего сана и даже своих прав на митрополию всея Руси от константинопольского патриарха Дионисия, но это вызвало резкий протест Москвы и только еще более запутало церковные отношения явным соблазном515. В таких условиях соглашение новгородских правящих кругов с королем Казимиром не могло получить достаточной силы, хотя и вылилось в формулу договора о назначении на Новгород литовского наместника – православного, о держании Новгорода «в воле мужей вольных», о защите его против в. к. Ивана всей литовской силой516. В Новгороде поднялись тревоги и раздоры517. Над вольным городом повеяло грозной опасностью, когда пришли вести из Пскова, что в. к. Иван подымает псковичей против Новгорода518. Но Москва выступила сперва не с ратной силой, а с увещаниями митрополита о «честном и грозном» княжении новгородского «отчича и дедича», о смирении «по великой старине» «под крепкую руку благоверного и благочестивого государя русских земель», о великом грехе «приступать к латинской прелести» признанием власти «латинского господаря»519. Новгородцы, охваченные внутренними разногласиями и недоверием к московской власти, не дали, по-видимому, никакого ответа. Тогда в. к. Иван поднялся на них «всеми землями» с братьями и служебными князьями, с царевичем Даньяром, тверской и псковской ратью, а другую рать направил на Двинскую землю.

Дело быстро закончилось поражением главных новгородских сил от передовой московской рати на Шелони и двинян с их воеводой князем Василием Шуйским – отрядом великокняжеского воеводы Образца. Последовал мир, запечатленный в окончательных грамотах, который почти дословно повторил Яжелбицкий договор; «за новгородскую проступку» Великий Новгород обязался в четыре срока уплатить значительную контрибуцию520.

Заключению этого мира в летописных повествованиях, отразивших на себе московскую точку зрения, придан характер великодушного великокняжеского «пожалования», своего рода амнистии «новгородской проступки», по печалованию митр. Филиппа, братьев великого князя и его бояр521. Но на этот раз примирение еще приняло старинную форму договорного «докончанья», скрепленного крестным целованием великого князя к Новгороду, и мир – согласно терминологии договора и летописных повествований – заключен «по старине, по пошлине». Однако это восстановление не новгородской, а великокняжеской старины522. Дело шло на первых порах об осуществлении и закреплении условий Яжелбицкого договора. Признание всех актов новгородского законодательства и управления совершаемыми в имени великого князя и гарантия судебной власти его наместников должны были получить свое полное значение. С августовским «докончаньем» 1471 года неразрывно связано и составление Новгородской Судной грамоты – «по докладу господе великим князьям», где установлено «без наместников великого князя посаднику суда не кончати, а наместником великого князя и тиуном пересуд свой ведати по старине»; она явилась результатом пересмотра и новой редакции той Судной грамоты, которая упоминается в договоре: «А что грамота докончалъная в Новегороде промежь себя о суде, ино у той грамоты быти имени и печати великих князей»523. Усиливалась активная роль великокняжеских наместников в новгородском суде и управлении, неотделимая от доли великого князя в новгородских доходах.

С московской точки зрения условия договора 1471 года представлялись весьма умеренными; великий князь обошелся с новгородской стариной по-своему, сравнительно осторожно. В этом можно усмотреть определенный политический расчет.

В. к. Иван был силен перед Новгородом с его внутренними раздорами, и не было в интересах великокняжеской политики скреплять согласное объединение новгородцев поспешным и слишком резким давлением. Щадя – по внешним приемам – вечевые инстинкты новгородской массы, в. к. Иван направил крутые удары на виднейших вожаков литовской партии, внося в ее среду дезорганизацию и сознание полного бессилия524.

Дальнейшее развитие новгородской политики Ивана III проходит по двум стадиям: великий князь в течение некоторого времени усиливает проявления подлинной власти своей при относительном соблюдении традиционных форм ее деятельности, т. е. новгородской «старины и пошлины», а затем круто водворяет свое вотчинное «государство» над Великим Новгородом.