Вразумление красным и комфорт проживания

Собирают меня порыбачить: кто сапоги, кто матрас с одеялом дают. Едем на большом трехосном «Урале» и не за гольянами, конечно. Ехать не столь далеко, сколько в бездорожье. Потому к «Уралу» с водителем берем еще двух рабочих, бывших трубовозчиков на буровые, людей знающих и оптимистов. На вопрос, сколько будем ехать, они спрашивают, сколько водки будем брать. А ехать можно было и пять часов, и пять суток. Рабочие, как сталкеры в гибельных ландшафтах, будем биться к побережью на выход к устью Амура. Утонуть, застрять – это для них было элементами прохождения маршрута. Они заготавливались всем необходимым для тех возможных событий. Но главной в заготовках была, конечно, водка. Поехали, отъехали десять километров от обитаемого района, остановились в стланике, и все начали пить стаканами. Меня это обеспокоило, но в дальнем пути-дороге это местная традиция. Да они как-то пили и не пьянели. Направление нашего движения раз за разом пересекали промытые водой овраги-пропасти, и перед каждой из них я ловил себя на мысли: вдруг они скажут, что тут проехать невозможно, и мы возвращаемся назад. Но Урал сползал вниз, а потом, выворачивая мосты, полз вверх.

И вот в очередной раз сползли и встали намертво. Машина нырнула в ключ метра на два и бампером просто уперлась в стену другого берега. Это оказалось ловушкой. Я, поднамокший в холодной ключевой воде, сушился на берегу, а водитель с рабочими по горло в воде бродили вокруг машины. Потом вылезли на берег с тремя бутылками водки и, радостно гогоча, стали ее пить.

Посидели, чуть согрелись, перекурили и пошли работать. Пот с них лил грязными ручьями, водка перерабатывалась в энергию и упорство. Они важили и ручными лебедками, а практически руками, затащили голову машины на обрыв, размотали лебедку «Урала» и растянули до первого здорового стланика, обмотали его по низу. Осинки были совсем жидкие, а корни большого стланика вгрызались так, что вырвать их из земли не могла никакая сила. И «Урал» полез! Рама его из толстенного швеллера скручивалась, как пластилиновая, но он вылез.

Я уже был готов им сам наливать. Вот это все и называется «на пупа». Вся жизнь у моих земляков такая – «на пупа», потому они пьют много и живут мало. Они даже не отметили победу над стихией, потому что не считали это победой. Собрали железки и двинули дальше. К счастью, это оказалось самой большой засадой. И на остальной путь затратили всего ничего – еще три часа.

В дальнейшем пути они мне все рассказывали, что дорога в этом году хорошая по причине отсутствия сильных дождей. Рельеф как-то выравнивался и переходил в марь, которая хлюпала и плескалась под колесами. Ветерок потянул холодом, чувствовалось, что где-то рядом побережье. Холодное море всегда себя выдает.

Выезжаем на песок с бесчисленными кустами шиповника. И вот серые, выветренные дощатые строения, присыпанные песком, – это поселок Рыбновск. Дальнейший наш путь, который должен лежать по песку вдоль моря, был понятен и без грозных препятствий, да и недолог уже.

Но можно было переночевать и здесь, хотя никаких коммунальных услуг это не сулило, но были печка, стул и скамейки. Я сказал «остаемся», и это всем понравилось. Обитателей поселка что-то было совсем мало, но кто пришел, притащили рыбу-кетину да мяса медвежьего, за которым неустанно следовали мухи.

Это было исконно гиляцкое стойбище, превращенное когда-то советской властью в рыбный колхоз. Главный гиляк даже не подошел к нам, был чем-то занят в их типа конторе. Пошел я повидаться.

Контора была точно таким же сараем, только крыльцо с перилами. Хозяин стойбища сидел на табурете и зубами сдирал изоляцию с электропроводов. Я поздоровался уважительно, пригласил к нам за стол. Он закивал и вроде как обрадованно улыбнулся. И тут мой взгляд упал на стену: в кривой рамке с загаженным и потресканным стеклом было что-то очень знакомое. Советские красные геральдические линии принять за что-то другое было невозможно. Хозяина стойбища и председателя колхоза в одном лице по-русски звали Юра. Он увидел мой интерес и потыкал пальцем. Это явно был разрешительный жест. Света еще было много, и я разглядел, что это была грамота, и не разобрать даты, но месяц – ноябрь 1958 года, за личной подписью Ворошилова, а ниже Георгадзе.

***

Афганцы местные как-то присмирели, когда в мае Горбачев, за что воевали, остров Даманский отдал китайцам просто так без боя. А может, они затаились? Население не ждет ничего хорошего от складывающейся ситуации и сметает с прилавков продукты. Отмечены первые скачки цен на хлеб, ажиотажный спрос на сахар и растительное масло, драки в магазинах. Появляется карточная система распределения продуктов. Министр Павлов рассмешил своими уверениями, что денежной реформы не будет, но она произошла с мотивацией заморозить нетрудовые доходы, средства теневого сектора экономики и победить спекулянтов и коррупционеров. Хорош гусь стриженый! Реформы-то этого гуся были так неожиданны, что со второго апреля в стране были установлены новые цены, которые были в три раза выше предыдущих. Потуги были смешные, а новые деньги еще смешнее.

Новости приходили каждый день. Двадцать четвертого апреля Горбачев призывает ЦК КПСС объявить о самороспуске партии. Двадцать пятого апреля Ельцин издает указ «Об имуществе КПСС», а чуть позже «Указ о запрете деятельности КПСС».

Надо было видеть эти партийные лица, собирающие личные чайники и пепельницы в кабинетах с последующим опечатыванием дверей. Сразу погрустнели на стенах портреты классиков и продолжателей. И совсем уже потухли глазки у членов и кандидатов в члены на давно уже не обновляемых стендах в коридорах.

А у Пети все как надо. Он лишь исполнял обязанности первого, напишет заявление и сам себя уволит. Офис его был давно готов с грудастой секретаршей, которая всегда трудилась при партийных органах и наверняка оказывала услуги на казенной мебели. Забегался Петя, расслабился, барышня та работала на его кураторов уже сразу после окончания курсов машинисток, трудилась всегда с ответственными лицами и была агентом с оперативным псевдонимом «Большие голубые глаза».

Но еще было действо, в котором Петр Николаевич очень хотел поучаствовать в сегодняшнем обличье. Это уже объявленный на 28 сентября 1991 года XXII чрезвычайный съезд ВЛКСМ. К 1991 году ВЛКСМ успел стать успешным коммерческим проектом. Страховой запас ВЛКСМ составлял 390 миллионов рублей и плюс имущества на 559 миллионов. Съезд был очень хороший, он разделил все деньги и имущество по регионам.

Петя в нетерпении, есть хорошая финальная работенка. Бизнес по продаже армейских активов носил совершенно дикий характер. Начальники тылов создавали подконтрольные организации, которым и был дан свет по продаже флотского имущества. Вот одну из таких организаций кураторы за ухо притащили к Петру Николаевичу.

Петина задача заключалась в том, чтобы деньги, которые упадут в карман за помощь в организации продажи, были в несколько раз больше самого контракта. Продавали не металл, а технологии, тут надо было не продешевить. Задача военных была не допустить демонтажа того, что стоит денег, секретных приборов и оборудования. Зарубежные партнеры Петра Николаевича были в восторге от такой линейки сотрудничества. Кураторы, как всегда, хмуро забирали деньги.

Безбожникам-комсомольцам дали уйти красиво, наивно рассчитывая на них, снабдили деньгами, не понимая, кто это на самом деле. Советская номенклатура спустила с поводка злобную красную собаку, которая вскоре начнет сбиваться в свое красное сословие, упиваясь деньгами и властью. И какие-то поколения теперь обречены жить при Троекурове и Дарье Салтыковой. Фасад сочиняется европейский, а на конюшне так и будут пороть крепостных.

***

Сварили ведро рыбы без картошки и лука, но с соленой черемшой. Рыба вкусная, жирная, да еще и с юшкой. Медведь что-то совсем плохо варился, только пенился. Под это дело и начали разливать. Я сходил в «Урал», принес печенье, пряники да конфет. Налетела пацанва, а может, и девочки были, разобраться сложно.

Я сидел рядом с Юрой, он пил большими глотками, но не все сразу. Задаю ему во второй раз один и тот же вопрос. Он встал со скамейки и, казалось, обиженно ушел, а я-то в надежде, что он пошел за грамотой. Он, к счастью, быстро вернулся, сунул мне в руки кусок фанеры с пришпиленной к ней фотографией и начал рассказывать.

Рассказ гиляка… Редактировать невозможно… Могу только пересказать, что понял. На фотографии группа людей, по одежде гиляки, правда, один в буденовке. Наверное, конец 20-х годов. Юра ткнул пальцем в фото и сказал убедительно очень: «Это Люся». А на грамоте тоже было написано: «Люсе Рыбновской» (явно по месту жительства, ибо с фамилиями у них совсем трудно). То ли она была Юриной бабушкой, то ли сестрой, то ли мамой – так и осталось неясным. Но что это ее наградили, было точно.

Юра продолжил пить большими глотками, одновременно рассказывая, что к ним летом прилетал гидросамолет из Николаевска и привозил бочки. В октябре Люся в них солила кету. Солила, выставляя каждую рыбину вниз головой, по одной ей известной рецептуре. Это она делала с 1948 года и в последний раз в 58-м. Потом зимой однажды закурила, закашляла и умерла. Самолет еще прилетел, но не было Люси, и не было такой рыбы. Даже местное начальство приезжало, угрожало, вверх стреляло, но все попытки повторить Люсин рецепт терпели крах.

Мне очень хотелось увезти эту бумагу, может быть, для ее же новой жизни. Но за водку ее выманивать мне претило. Коль судьба ей умереть здесь, пусть умрет.

Спал в «Урале» на матрасе и под одеялом. Утро было свежее и уже солнечное. Оказывается, я проснулся позже всех. За столом разливают, чайник кипит на печке и озонирует шиповником. Быстро, тороплю, Юра даже не помахал на прощание.

Уверен, что такой рыбалки не бывает ни в одной стране мира. Рыбы – валом, и главная причина, что ее валом, – то, что она никому не нужна, ибо не имела товарной ценности. А при такой плотности населения и таких дорогах ехать для получения удовольствия от рыбалки было как-то дико для местных. Щука, ленок, хариус, мальма и сиг невероятных размеров и количества, не знавшие ни крючков, ни блесен. Назад ехали большей частью в ночи, под фарами, я периодически засыпал, и мне вдруг чудилось, что эта рыба тоже какая-то не моя.

Моя была та, которую я увидел весенним днем в прозрачном ручье, поросшем ярко-зелеными лопухами с белыми дудками цветов. Мне было тогда, наверное, восемь. Я присел у ручейка вытряхнуть песок из сандалий, и тут из-за лопуха появилась сказка. Она была сантиметров десять в длину, черная, усыпанная красными блестками и в ярчайших оранжевых и белых обводах. Розовое цветение иван-чая на черной глине и эта рыбка в прозрачном ручье принимали мою безгрешную детскую душу в божественную любовь к живущему миру.

Я уезжал, мама плакала. В аэропорт проводить меня приехали даже рабочие-трубовозчики и шофер, чистенькие такие и трезвые. Вот смотрю на них и думаю. Будут очень совершенные самолеты, и не станет летчиков, только пилоты. Будут идеальные дороги, и не станет шоферов, только водители. А с ними пройдет время героев, наступит время счастливчиков.

***

Петр Николаевич сам себя откредитовал на закупку первой партии компьютеров. Сделка была вся белая и прозрачная. Петина фирма покупает, привозит, продает и рассчитывается с как бы иностранными кредиторами. 85 процентов товара, который уйдет по железной дороге, уже перекроет все Петины затраты с плюсом в 20 процентов. А с остальными 15 процентами товара он поиграет в своем регионе. Техники лучшей еще не видели на этих берегах. Сбор обещает быть быстрым и крупным. Пароход зафрахтован, товар грузится, железная дорога зарезервирована, можно и расслабиться.

Петя пьет сегодня в своем новом офисе, секретарша домой тоже не спешит. Один коньяк, второй коньяк, секретарша уже вовсю трется сиськами, а Петю блевать потянуло. Сиськи – точно здоровые, только несколько форму потеряли. Она старалась. От Пети хоть и приванивало кошатиной, и жир развалился буграми, но секс вроде получился. Клюнул Петя – Петушок – Красный гребешок. И еще коньяк. Петя утром продирает глаза, а она уже картошку жарит, умытая и подкрашенная, и большие голубые глаза все навыкате. Еще и пиво откуда-то холодное, а Петя смотрит на ее голубые глазки и вспоминает, кто же ему сосватал ее на должность. И вспомнил – директор магазина, что торговал электроникой, бывший народный контролер, а теперь Пете нужный человек, который будет с розницей работать.

Петя от завтрака отказался. Военный «УАЗик» уже был во дворе, внутри воняло креветкой, а свежая партия уже кипела, и бутылки стояли строем. Похотливый капитан все поглядывал на ее синие глаза и искусал себе все губы, да и матросы часто подбегали с разными докладами. Петя похмелялся всегда только водкой: с утра меньше тошнило, и похмелье было в радость. Капитан пел соловьем, извивался, как уж, и даже сбегал переоделся по-модному. Но в главном все было готово: пирс готов был принять груз, вагоны стояли в тупике.

***

Петю повезли домой форму набирать, а барышню – в супружеские объятия. Дома он принял еще бутылку водки с жареной картошкой и лег спать. Куда там, пришла законная супруга, долго нюхала воздух и картошку со сковородки. Она даже не могла нафантазировать, что это Петиных рук творчество. Что пришла – непонятно, но приперла сумку хорошей водки и апельсины. Сели еще пить. Петя уже смутно воспринимал реальность, но благоверная что-то настойчиво внушала про возраст и статус замужней женщины, и что ее все с Петей устраивает. Какой-то силуэт за ней Петя ощущал своей комсомольской чуйкой, слова о статусе были совсем не ее слова, слишком сложные. Петя так сидя и отрубился.

Очнулся уже затемно. За окном уже дождь, голова трещит, болит в правом подреберье и привычная уже тошнота. «Видик» крутил «Зимнюю вишню» – единственное, что смотрит милая, когда бухает. Смотрит, пьет и поплакивает. Сейчас валяется на полу в отключке между бутылкой и пепельницей. Петя с полчаса поливался в ванне теплой водой. На часах 22:00, спать никак, а пить больше нельзя. Поесть бы чего-нибудь горяченького, но ехать туда, где тебя не знают, Пете было страшно. Позвонил капитану, позвать съездить в ресторан, но тот неожиданно начал что-то булькать, бурчать и унизительно извиняться. Из разговора Петя понял лишь одно, что тот же все же прикатал секретаршу и где-то в бане ей мнет сиськи, хотя он категорически запретил ему эти потуги. Петя напился воды и снова упал спать. Ночью опять приходил генерал, предлагал купить компьютеры и красное знамя с гербом и кистями. Это было 25 декабря 1991 года, над Сенатским дворцом Московского кремля был спущен красный флаг СССР.

***

С начала этого года в городе заработал указ «О свободной торговле», гражданам разрешили торгово-закупочную и посредническую деятельность, в том числе и за наличный расчет, без специальных разрешений, в любых местах. Либерализация цен привела к гиперинфляции, цены выросли в десятки раз. Но это был единственный путь заполнить рынок товарами и закончить эпоху хронического дефицита.

Зная свою злобную страсть к учебе, и чтобы как-то разобраться в том, что кругом творится, поступил на экономический факультет коммерческого института – конечно же, на коммерческой основе и, конечно же, заочно. Доценты с кандидатами продолжали работать, идти им было некуда, и я пришел у них учиться хозяйствовать в новых условиях. Наверное, пошел учиться чему-то неправильному.

Торговали всем и везде, но кто-то же производил и хлеб, и кирпичи, и водку, и торты, и рыбные консервы. И это в условиях, когда цены сами и устанавливали. Конечно, все задвигалось и заиграло. Вот и мы своей компанией тоже задвигались. Чудное это дело – бизнес. Что-то строили, что-то ломали, кого-то приводили, кого-то выгоняли. Двигались в такт времени, учились, создавали юридические лица, ставили людей, находили темы, стало появляться, во что одеться, что поесть. Стали появляться деньги. А деньги, в свою очередь, стали ломать людей и крошить судьбы.

Год назад, заезжая на стоянку, вдруг вижу, как старый не то чтобы приятель, скорее знакомый, цепь на стоянке поднимает-опускает. Военный майор, тогда уже пенсионер. Бывший майор технической службы, образованный и дисциплинированный. Пригласил его директором во вновь созданную фирму по ремонту судовых рефрижераторных машин. Стал работать хорошо и зарабатывать стал хорошо. Потом выяснилось, что как только стал зарабатывать, сразу и бросил жену с двумя дочками, купил квартиру и влюбился.

И вот на собрании сижу в его кабинете как учредитель и владелец. Счет на конец года пуст, хотя такого быть не могло. Бухгалтер показывает бумаги, по которым мой протеже снял все деньги под личный подотчет и не вернул. На мой вопрос, где деньги, дяденька начинает плакать прямо не по-офицерски и просить прощения, говорит: «Затмение нашло».

Затмением оказалась та самая барышня, которая за наши деньги поехала отдыхать в Европу да еще вдогонку, на эти же деньги, в Москве прихватила в попутчики молодого и красивого. Благо, у отставного вояки было что забирать, забрали квартиру. А мне его вдруг стало жалко. Позвонил его жене. Я знал ее давно. Может, примет его назад, все же две дочки у них. Она задает мне вопрос: «Ты называл его Иудой при всех, и он согласился?» Видно, она была в курсе произошедшего, я ответил утвердительно. Она и отрезала: «Ни мне, ни девочкам Иуда в доме не нужен». Спивается где-то по подвалам майор… Вот такие денежки гадкие, если люди гнилые.

Кому-то деньги давали свободу, а кого-то толкали в тюрьму. Кого-то делали добрыми, а кого-то скрягами, ничего нового не происходило. Деньги, как страх, оголяли и сморщивали. В городе все валюты двигались активно, продавались, покупались и менялись, а потом заряжались и отоваривались в пограничных сопредельных территориях. Автомобили приходили тысячами, шмотки – десятками тонн. И все транзитом текло дальше, на необъятные просторы.

В 1992 году город перестал быть закрытым, и сюда хлынули иностранцы, особенно китайцы. В этом же году город отметился взрывом арсенала Тихоокеанского флота. В воздух взлетели 240 вагонов мин, гранат, артиллерийских снарядов. Такой фейерверк открытому городу и новому времени. Все окраины в один день стали красно-латунными.

***

У секретарши глаза были густо накрашены, в меру увлажнены и печальны, как два воробья на сильном морозе. Петя – Красный гребешок не шел на контакт – ни на душевный, ни на телесный. Она очень хотела возбудить интерес к себе через порывы ревности и страстные объяснения. Это всегда срабатывало. Мотивы своих «зажимух» в бане были сочинены и придуманы. Но Петя был не из тех фамилий, которые можно купить на такое фуфло. Хотелось от нее избавиться в тот же день, но чутье подсказывало повременить, а то с другого документа фигуру подставят, у которой интерес к платежным документам будет не так заметен.

Время наступает пиковое. Судно через двое суток встанет под разгрузку, а вагоны под загрузку. Трепетно-то со своими деньгами работать, нервно очень. Но у Петушка шпоры были выкованы в стальные крюки верхолаза. В обратный путь судно будет грузиться сибирской алюминиевой «чушкой». Тема кураторов. И с утра Петя мучил голову, подыскивая варианты, как затормозить проплаты в Сибирь и посреднические тоже не тащить сюда в сумках, а оставить у себя на счете. Жадность набирала обороты, надо было спешить. Вот-вот будет введен единый плавающий курс рубля и обязательная продажа валюты экспортерами по фиксированным курсам. Тогда все Петины схемы и надстройки дохли.

Через два дня судно встало точно по времени к причалу. В ночь началась разгрузка – погрузка. Как только закончат грузить вагоны, местные оптовики вывезут остатки. Утром Петр Николаевич подписывает акт и получает платежные документы от московского банка. Местные же будут рассчитываться в его банке. Такая схема. Пока все получается. Петя крупно нервничал, пытаясь продумать все до самых-самых мелочей, и все получалось.

***

На следующий день железная дорога приняла груз, и Петр Николаевич получил на руки оплаченные согласно договору счета. Теперь он хороший миллионер. В течение дня местные оптовики вывезли остаток. Оставалось ждать. По прогнозам Петра Николаевича три-четыре месяца, и все, на крыло. Пароход в ночь начали грузить алюминием. У Пети отлегло: первый этап закрыт, теперь надо ждать желающих на поставку – тех, которые с деньгами и смогут сделать стопроцентную предоплату. В рознице, с их заоблачной наценкой, проторговали только один день, смели все, похоже, оттуда будет первый договор на поставку. И оптовики местные торговали поштучно, каждый день поднимаясь в цене. Петю это очень радовало.

Алюминий уплыл, Петя рассчитался с кураторами, по обычной схеме, с обычным набором слов. Отправил, и сегодня капитан приехал с бумажками по трудозатратам. Секретарша за перегородкой смутилась, как поросенок в мешке, которого в телеге везут на рынок по деревенской дороге. Так вот что ему Петя рассказал: «Если товарищ у товарища уводит девушку, ему бьют морду, а если партнер – у партнера, того наказывают деньгами. Ничего не получится, капитан. Забирай невесту, и идите правду искать». Капитан, видимо, пытался начать что-то долго и жалобно рассказывать, но Петя его под локоток вытолкнул из кабинета. В коридоре еще достаточно народу было, пришедшего с разговорами. Петя играл свою игру, ему надо было знать, кто теперь придет за эти деньги разговаривать. А в коридоре уже ждали ходоки, прознавшие, откуда в город попала чудо-техника. Пришли с предложениями и заверениями, но ответ был один: «Стопроцентная предоплата».

***

Этот бизнес чудный, прямо космический. Если до того было затмение, то сейчас налоги квартальные не заплатили по причине того, о чем астрологи целый месяц звонили. О комете, которая в Землю врежется. А что платить, если комета врежется?! Вот так и бизнесменили. А те, что криминалили, носились на машинах стаями по городу, письками мерились. А те, кто депутатили – словоблудили везде, куда только сумели засунуть свое рыло. А рыла были все те же – лощеные, чисто выбритые и густо напомаженные. Вчерашняя номенклатура переображалась, выдавая забавный водевиль. В один день сочиняли себе не только новую биографию, но и разучивали улыбки и ужимки демократов, главных борцов за права народа. Очередь борцов за эти права росла по часам, готовность жертвовать собой во благо всех простых людей была напористой и навязчивой. А умные скупали, меняли, отбирали ваучеры, готовя главный акт.

Не без усилий взята в аренду хорошая территория в хорошем районе для торговли автомобилями. Создана фирма, назначен директор, и вот рядом оформляется на жительство вновь созданный РУБОП. Оттуда один майор, не очень там крупный начальник, все ходил с директрисой щебетал. Влюбилась она в него или нет, но решила, что теперь сама будет рулить бизнесом. Она сказала, не хитря, что сейчас с ней будут люди в камуфляжной форме и с автоматами, потому мне лучше съехать из этого офиса. Я, конечно, не согласился. А тот майор не так давно был главным в районном медвытрезвителе и жизнь знал не понаслышке. Вот если бы он боролся с наркотиками, я бы стал наркобароном, а раз он был в РУБОПе, я стал организованным негодяем с соответствующим к себе отношением закона. А законом и был тот самый майор.

Вот в свою контору и приводила своего героя моя директриса, которая еще полгода назад со слезами на глазах просила устроить ее в это место, хвалясь своими профессиональными навыками. Ранее она работала в советской торговле – в той торговле, которая могла продать все и любой свежести. Майор пил каждый день и курил «химку», был наглый и отмороженный. У меня начались обыски, приводы, вызовы и возбуждения уголовных дел. И все бы у них получилось, но им мешала собственная наглость и тупость невероятная. Обожрали они директрису и обокрали, и бросили на поле битвы, и побежала она писать уже на своего любимого. Но известно, что с тех спроса не бывает. Но вот только прослышал, что где-то у них получается, формы камуфляжные и «крыши» комсомольские кого-то пугают. Закон – сила. Опера раньше были другие – те, что ловили убийц и насильников, сидели ночами в засадах и бегали в облавах. Жаль, что их не стало. Не стало тех, кого можно было уважать и с кем можно было говорить на одинаковом гражданском, русском языке. Сколько в тот год было красных мигалок на дороге, орущих, матерящихся мегафонов, резервных полос движения. Вылуплялись мухи новой власти, прилипчивые и прожорливые. Начали оформляться главные вопросы к человеку: «Ты чей будешь? С кем работаешь?» Знаешь ответ – спишь спокойно.

В этом году Россия вышла на второе место в мире по убийствам банкиров, заводчиков, рестораторов, торговцев. Убивали, в основном, конкуренты или деловые партнеры. Жадность и стремление захватить все при нежелании делиться и уступать. Убийца ничего не имел против жертвы, это был просто бизнес. Появилась профессия – убивать. В СССР все профессии были почетны и нужны. И где-то, видно, и такому обучали: стрелять в спину и контрольным добивать в голову, да гранаты бросать в окна. Это, видно, еще из игры «Зарница», пионеры в красных галстуках и песня «Пришла эра светлых годов, а клич пионера – «Всегда будь готов!»».

***

До старта к новой жизни оставалось немного. Это время надо было использовать под зачистку. Главное узкое место всех Петиных экспортно-импортных операций были погрузка – разгрузка, и еще страшнее, если кто-то вел дублирующий учет. Надо было убирать участников тех событий, и главное, капитана, благо, повод был. Сейчас Петя ждал, кто придет о денежках поговорить, только бы не кураторы. Тогда вся схема не имела бы смысла, но Петя хотя бы понял, что уже намыленный.

Пришел капитан первого ранга, долго не хотел показывать документы, потом все же представился. Похоже, это был настоящий капитан, волей судеб или здоровья оказавшийся замом зама по тылу. У Пети был договор с флотом на три года по временному использованию причальной стенки, и договор был полностью проплачен. А когда Петя попросил еще и доверенность на право ведения переговоров, капитан совсем смутился: с бумагами, видимо, не очень дружил. Петя ждал вопросов, но их не было, а какие вопросы: договор проплачен. Наконец капитан родил что-то вроде: «А погрузка – разгрузка, привлечение кранового хозяйства?»

Петя тоже ответил вопросом: «А что, на флоте, появилась должность грузчика?» Тот смутился еще больше. Тут Петя побоялся, что он вообще уйдет сейчас. Сам он к людям жалости не знал, но у того на кителе были наградные колодки, уже затертые и не парадные. А бывший обкомовский оптимист знал цену хотя бы трем из них. Это были ордена за войну. Прислали же тебя, солдат, в говне спекулянтском ковыряться. Петя ему сам все рассказал: и про договор, который придется приостановить из-за невозможности сотрудничать с причальным командиром, и про «черные», неучтенные деньги, которые он в те руки передавать больше не станет. Вскользь рассказал о причине возникших осложнений и попросил по этому вопросу провести флотское расследование. Вот эти вопросы капитану были понятны, и он пообещал быстро все выяснить через дознание. В конце Петя достал козырь: спросил, знает ли тот, сколько на руки получал тот капитан. И ничего определенного не услышав от собеседника, Петя написал на листочке среднюю цифру и показал ему. Боевой офицер явно был в шоке, хотя всеми силами пытался сохранить самообладание. Ясно было одно: если сейчас этот капитан, мелкий воришка, окажется где-нибудь в Анадыре заведующим складом, для него это окажется меньшим из зол. Расстались на том, что Петя получает бумажку по банному происшествию, а они получают деньги. Бумажки нужны были, чтобы прикрыться перед кураторами, и хоть он и не собирался больше на этом пирсе работать, команду надо было сменить, притоптать свою пахоту.

Вокруг суета все смешнее и смешнее, его бывшие коллеги по номенклатуре и комсомольским конференциям сейчас баллотировались, где только возможно. Добивались любых уровней власти: от депутатской до губернаторской. Они-то прекрасно знали, что ничего не поменяется, так же останутся баре и холопы, и цвет будет тот же – красный. Но в речах изливались демократами и освободителями. Новое время и старые лицемеры, одежды поменяли, а цвет кожи и дыхания остались прежними. Смелые пошли на улицу криминалить, а трусы кинулись во власть, депутатить.

***

На улице пришло время тех, кто «по понятиям». «По понятиям» организовались по старому комсомольскому и еще кое-какому правилу – «Кто не с нами, тот против нас», «кто не в нашем коллективе, тот и есть враг». Возрожденная в советских лагерях традиция пришла на улицу сразу и везде. Она имела большие аппетиты и ненасытную нужду в деньгах. Смотрящие, ответственные и положенцы появились с реальными ценами и задачами, но ничего в природе отношений не изменив. Одни стремились жить за счет других, как и было всегда. Тех, кто сильно мешал, сами приговаривали и сами исполняли.

В какой-то момент и меня не смогли пережевать. Как-то вдруг пригласили очень настойчиво на день рождения главной фигуры, очень противоречивой на тот день. Давнишний спекулянт по той жизни и красный нарядчик по лагерной, но очень больших организаторских способностей, интриган и демагог, с собачьим чутьем к деньгам.

Как приехал, меня еще рядом посадили, раздвинув близких и братанов. Веселье было в разгаре, а я был нужен, чтобы мне вложили в уши приготовленные слова. И я их услышал, понять их было несложно даже, несмотря на то что оратор был бросок и красноречив. Вроде как ставят им в вину какие-то не соответствующие кодексу поступки, излишнюю поспешность и недальновидность. Вот тут я и прозвучал. Оказывается, приняли по мне решение, а потом разобрались и отменили, так как я оказался хорошим. Разве это не пример продуманности поступков и дальновидности? Прямо речь молодого лидера социал-демократии о компромиссах и гуманизме. Как только он закончил, интерес к моей персоне пропал, и без аплодисментов и объятий я уехал.

Пройдет много лет, главные участники по разным причинам уйдут в лучший мир, когда я узнаю, что же это все было. Узнаю и вздрогну. Сидим в парилке с одним из моих старых приятелей, уже хорошо пот пробил, и тут неожиданно он мне задает вопрос, была ли у меня в таком-то году, по такому-то адресу подружка. Вспоминаю без труда, что была. Он дальше спрашивает, жила ли она во втором подъезде, на втором этаже. Опять же – да. И машину ты ставил на бордюр под окном? Опять – да. Осведомленность хорошая, хотя те отношения были очень даже скрытные. Потом он называет мне месяц, число и время, когда меня должны были казнить на выходе из этого подъезда. Напротив, стояла машина с двумя палачами. А не состоялось все по причине, что заказчику-царедворцу пришел звонок из очень далекого президиума с предупреждением, что если со мной что-нибудь случится, то царедворцы сразу же получат. И тому мгновенно пришлось отменять задуманное. Сотовой связи не было, а время шло, и тогда моего старого приятеля, что сидел со мной в бане, подняли дома и отправили добираться до того адреса, ибо он знал тех, кто в засаде, хотя о самой засаде нет. И он помчался и успел. А теперь к тому, кто нас убивал, вопрос. Он описал те личности талантливо и красочно.

Ноябрь. Очень раннее утро. Побитые «Жигули», в них три человека, жужжащая печка гонит кипяток в прокуренный, вонючий салон. Один человек мордой в руль спит, двое сзади забивают папиросу, между ними стоит кастрюля с остатками пережаренных беляшей, которыми их в дорогу снабдили деревенские барышни. Жирные от них руки молодцы постоянно обтирают о чехлы сидений. Два кулацких обреза. Приехали в город на заработки. Очень громко и матерно возмущались, что работу на сегодня отменили. Но такой работы хватало, и они явно уже на завтра были задействованы. Вот такие молодогвардейцы нас убивали, но и сами долго не жили.

***

Зам зама появился на третий день, к обеду. Он зашел в приемную из коридора в тот момент, когда Петр Николаевич выходил из своего кабинета в приемную. Петя увидел его глаза, которые уперлись в секретаршу, торчащую у стола, и взгляд его, какой-то пораженческий, был направлен явно не на сиськи.

Военный протиснулся в кабинет и выдохнул: «Ваши опасения по поводу плохого поведения командира нашего подразделения нашли свое подтверждение». Вот так поэтически умели выразиться военные. Он положил на стол большой казенно-коричневый незапечатанный конверт без названия. Глаза его так и оставались в пораженческом состоянии. Петя открыл сейф, достал пакет с деньгами и положил на стол рядом. Военный выразил надежду на дальнейшее сотрудничество и быстро покинул обиталище презренных коммерсантов.

В конверт Петя заглянул, было на что посмотреть. Дознаватель, видно, был грамотный, поэтому, в первую очередь, отправился в баню. Петя представил, как банщица сидит за столом, а дознаватель долго и аккуратно раскладывает перед ней папки с надписью «Прокуратура» и карандаши с ручками.

К концу раскладывания банщица была готова к искренности и правдивости и поведала, что приехал постоянный клиент, пьяный, с пьяной женщиной и двумя матросами и еще одним, что сидел в машине. В отдельной комнате офицер сношал женщину, но недолго, уснул. Потом ее прямо в парилке сношал длинный матрос, потом другой матрос, вот тут на диване, потом они вдвоем ее сношали, долго, по-разному, на бильярдном столе. Потом еще водитель в «УАЗике» сношал и увез. Петя хоть и не пил три дня, но блевать его потянуло. Дознаватель грамотно довел до участников, что они будут судимы трибуналом за изнасилование, и те, опережая друг друга, написали все красочно и в подробностях. Все происходящее было по согласию и с инициативы гражданки. Водитель даже на две страницы написал жалобу, что она и в дороге заставляла его останавливаться и развратно приставала. И даже когда он пытался ее довезти до квартиры, и в подъезде принуждала.

Теперь Пете было понятно, почему у военного был такой пораженческий взгляд, потому что он был поражен. Петя позвал главную героиню того романа в кабинет и вручил ей три письма на предмет срочной отправки. Ее взгляд был прикован к тому конверту из казенной бумаги. Петя был уверен, что она его заметила еще в приемной, в руках у военного.

Когда хлопнула входная дверь, он вышел в приемную и откатал три копии письма. Одну копию со всеми признаниями и отчаянными оправданиями сложил в тот же конверт и нарочито плохо его заклеил и отнес на стол секретарше, предварительно подписав «Г. Жеглову от полковника Исаева». Через час позвонил в офис с просьбой передать человеку, который соответственно представится. Секретарша точно уже все прочитала, ибо ее ответы в трубку густо сдабривались соплями. Не надо было утром жарить картошку и говорить о взаимных сильных чувствах и отношениях. Теперь агента «Большие голубые глаза» можно будет использовать только в виде «медовой ловушки», подкладывая под гостей из Азии. На следующий день она ушла на больничный. Петя не надеялся с ней больше встретиться. Еще конвертик Петя хотел отправить мужу, бывшему своему коллеге, политработнику, не счел нужным. Муж у нее было толще Пети в три раза и с сахарным диабетом. Двоих главных фигурантов он сожрал, аппетита что-то больше не было, невкусное было блюдо.

***

Зимой 1993 года в частях Тихоокеанского флота на острове Русский от голода умерли четыре матроса-новобранца. Более 250 моряков учебной базы флота попали в госпиталь с дистрофией. Голодомор и беспредел неуставных отношений превратили службу на острове Русский в ад.

Самым страшным испытанием для молодых матросов был голод. Продукты разворовывали офицеры и мичманы. А с военнослужащих, которые попадали на Русский в дисбат, известный на весь СССР, охранники глаз не спускали, так как народ там вешался изо дня в день. Жила и процветала эта военная феодальная дикость на острове, долгое время имевшем статус закрытой территории со свалками ядерных отходов и огромным кладбищем полузатопленных кораблей.

На фоне этого скандала в градоначальники прорывается отставной офицер ТОФ, известный своими «экстрасенсорными способностями», что делало его чрезвычайно популярным среди людей преклонного возраста. Потом мэрию приступом возьмет Костя Рубильник и на два года останется там исполняющим обязанности. Толк с него был, только света в городе не было в достатке. Это, конечно, влияло и на быт, и на бизнес. День укорачивался, холодильники плыли, хотя вроде и не на осадном положении.

А у меня первая сессия, все интересно. Как оказалось, экономику можно изучать, не прилипнув всем телом к Марксу и Ленину. Откровением оказалось, что существует много современных ученых, разбирающихся в проблемах мировой экономики. Тут доценты с кандидатами перестраивались и явно с удовольствием. Все кругом было советское, но не с таким уже стойким запахом и не таким уже ярко-красным. Люди стали догадываться, что их жизнь ими же самими и должна строиться без подсказок, а в своих нравственных и духовных предпочтениях придется определяться самостоятельно. Коллектив перестал быть главным надсмотрщиком и воспитателем.

Город за последние три-четыре года не то чтобы изменился, он стал другой. Набережная с чурковыми забегаловками, центральная площадь забита депутатскими машинами и полчища китайцев. Город стал неопрятно-немытый. Пробки начинались от подъезда и не кончались никогда, кругом «миллиметровщики», дрифтеры, отжимы и наезды. На жилье цены заоблачные, тут правят барыги, ко всему прочему еще и быдляцкая манера общения. Город, еще с советских времен испорченный деньгами и своим собственным городским капитализмом. Страшно, если он станет вторым Макао в Азии, то есть полной помойкой для вороватой элиты, где под нее все заточено. Зато здесь она на дорогах начертала себе резервных полос, чтобы чернь не мешала двигаться.

У меня «Лэнд Крузер» леворукий, стою в пробке, а рядом, слева, полоса резервная. Окно открыто, машины движутся тише пешеходов. Тут по резервной со мной равняется машина той же марки, только с правым рулем, уже, похоже, сильно уставшая. Сначала я увидел свисшую с окна руку, на каждом пальце по кольцу наколото, а потом и лицо, изрядно высушенное в режимных условиях. Парняга, видно, только что из командировки и сразу же на джипе. Начинает со мной разговаривать, видно, хочется, чтобы его заметили: «Ну, как машина, братан? Че по чем?» Я ответил просто, что с красными не общаюсь. Это была бомба, его лицо исказилось, будто таракана проглотил парень. Потребовал немедленно обосновать свои слова. Я обосновал: «Двигаешься ты, братан, по ментовской дорожке. Здесь только красным свет зеленый». Мой ряд поехал, и я тоже, а тот остался на месте, но проехать мне удалось не более тридцати метров. В боковое зеркало было видно, как парняга вылез из-за руля, бегал вокруг машины и размахивал руками, потом сел за руль, включил правый поворот и начал пробиваться в мой ряд. Вот так этот город воспитывал сам себя.

***

Нажива с комсомольского имущества оказалась химерой. Что-то можно было поиметь, если здесь проживать и пользоваться им, но здесь жить Петя не собирался. Да и кубышка набивалась в темпе, что было трудно прогнозировать. Опять явились сибиряки, да еще и Урал притащили. Местные извивались, как могли, в расчете занизить цены в договорах, но Петя стоял насмерть за личное. Деньги приходили в банк, конвертировались и уходили по нужным адресам. Сыр в мышеловке благоухал.

Сегодня Петр Николаевич, согласно своим габаритам, заказал себе синий костюм. Не мог он победить в себе привязанность к тому самому внешнему облику синего костюма и лакированных штиблет. Дата заключения последнего договора на поставку по стопроцентной предоплате наступала через неделю, а на следующий день у Пети уже был билет на самолет. Кураторы были довольны, Петя уже давно их «лечил» темой получения очень большого товарного кредита. Можно было заработать большой куш с продуктов питания и детских шмоток.

На причале все как надо, команду поменяли, капитана – женского угодника держат под стражей, видимо, осудят за измену Родине. Новая секретарша, высокая, с хорошей фигурой, но совсем без сисек, зато давала всегда с настроением. Петя подобрал ее в гостинице у барной стойки и сразу же трудоустроил. Пете нужен был человек, с ним близкий. По этим мотивам он дал ей нотариальную доверенность на свой новый автомобиль, тот ему все равно больше не пригодится. Будут его искать, пусть через нее тычутся. Менты будут допрашивать, а «крышевые» – блатные будут пытать.

Игра Петю увлекала, радовала тупая и жадная аудитория, которая хавала все, что ей пихали. А вчера пригласил прокурор, что зам. главного. Честно, Петр Николаевич глупо занервничал. Прокурор был учтив и вежлив, просил оказать помощь с оргтехникой. Петя щедро пообещал. За окном – панорама города, в котором Петя не нажил привязанностей, город, который его сытно кормил и который он ненавидел.

Водитель мыл машину. Секретарша теперь непременно присутствует при этом. Она задирала и без того мини-юбку и размахивала ляжками, упакованными в высокие красные шпильки. Петя приодел ее по своему вкусу, так она на две головы была уже его выше. Секретарша увидела его в окне, он погрозил пальцем. Та, как лошадь, понеслась в офис, предлагать кофе. Петя согласился испить по-легкому, но увлекся, больно зад был подвижный. Она боялась чем-то его огорчить и очень старалась без признаний и обещаний в вечной любви. Снижение темпов сегодня и кажущаяся предсказуемость завтра выманивала в гости скуку, а та томно приглашала к бутербродам с красной икрой и груздям со сметаной, естественно, с хорошей водочкой. Но пить было не с кем. Петя, когда пил, любил митинговать, согласно специальности и образованию, но сейчас это было опасно. Всех, кто с ним рядом работал эти годы, он намеревался оставить без зарплат и перспектив, которые всегда сладко обещал. Он их всех тоже ненавидел.

Сентябрь. Менты в Москве жестко подавляют гражданские акции в поддержку Верховного совета. Потом придут войска и бронетехника. В этом году умирает Леонид Гайдай, а Нельсон Мандела получает Нобелевскую премию мира. Пост № 1 перенесен от Мавзолея Ленина к могиле Неизвестного солдата. В России отменили прописку, теперь паспорта без герба, но с орлом о двух головах, однако все такие же красные. А Петя делал то, что должен. Земля родная его не грела, она жгла ему пятки и гнала.

***

А вот земля в этом году родила, и узнал я об этом не из газет. Вот сидит передо мной тот Паша деревенский, которого я когда-то лопатой огрел. Теперь это Пал Иваныч, за которым сейчас все то огромное хозяйство. За прошедшие почти 15 лет он погрузнел чуть и обзавелся четырьмя детишками. Но все так же открыто и честно говорил и так же улыбался. Искренне болел за своих сельчан и за землю свою, что весной удачно отсеял, а теперь не знал, как в зиму убрать. В городе, на развалинах предприятий, а то и просто во дворах, он набирал до двухсот человек, в основном, баб и подростков, и вез их на свои поля. В этом году, сказал Паша, осталось всего-то ничего: со ста гектаров собрать из-под техники картофель. Я бывал у него в гостях за эти годы не раз, и всегда Паша повторял одно и то же: «Любите землю, и она вас накормит. Приезжайте, поработайте и получите плату продукцией, лучшей и чистой». Сеял, говорил: «Начнем, помолясь». И ему не нужен был союз рабочих и крестьян, нужно было божье благословение, чтобы людей кормить. Я его в свое время подтолкнул учиться в техникуме, и он пошел учиться профессии и жизни на земле родной. А меня в деревню всегда заманивал для масти, будто я удачу привожу. В последний раз звонил, все про мух рассказывал, я и не понял сразу. А это примета: муха летит осенью – на речке чебак ловится. Лукавый Паша знал мои слабости. Не родит та земля ни дынь, ни ананасов. Ее чрево родит картошку, капусту и свеклу – то, без чего нам, русским, точно не прожить. Спорю, что девять человек из десяти в городе не видели цветка картошки, а она ведь тоже цветет и очень красиво, самыми сытыми цветами моего голодного детства. Ибо если кто-то не любит жареной картошки с чугунной сковородки, то это точно не наш человек.

На следующий день поехали в деревню. Выехали уже поздно. Со мной профессор, заядлый рыбак-скиталец, и еще мой товарищ Витя. Что-то долго добирались, со звездами уже приехали, к темноте. Одинокий фонарь, рядом еще те, студенческие, длинные сколоченные столы и скамейки. Люди после ужина, по большей части, ушли отдыхать на нары в овощехранилище. Тепло. Учетчики сдали учеты, Пал Иваныч доволен. Только местные остались сидеть, они двужильные. Завтра утром в пять подъем, а их спать не разгонишь.

Федька с той еще, молодежной шайки, все еще водитель на газоне, помогает разобрать мне салон джипа. Я сплю в нем. Завтра встану рано и постараюсь на обед на всех наловить шикарных осенних чебаков. И вдруг Федя обнаруживает незнамо как попавший в багажник гофрированный шланг от старой стиральной машинки. Чувствую, он ему нужен в хозяйстве. И как угадал, через несколько минут Федя уже его азартно изгибал, что-то мастеря. Потом шептался с моим приятелем Виктором, они хихикали.

А дальше картина: темно, одинокий столб, на нем фонарь. Вплотную к столбу стоит Федя и копается в штанах, а мой Витюша рядом с четырьмя женщинами, сидевшими от нас в двух метрах, явно старается обратить их внимание на эту одинокую фигуру в полумраке, и ему это удается. А фигура достает из штанов что-то очень большое и толстое, писает, трясет истово, пару раз ударяет по столбу, прячет и гордо возвращается к нам. С нашего стола на то никто не смотрел, а за тем столом с четырьмя местными женщинами-красавицами вроде как разорвалась шаровая молния и наступило обморожение, ибо даже смеха слышно не было. Федя давно ухаживал за одной из них, но она любила только непьющих, а Федя иногда принимал.

Но как бы там ни было, но где-то через час он уже выманивал у Виктора его надувной спальный матрас производства того, еще былинного времени. Ему на кожушке было неудобно – твердо и колется. Виктор сдался, и Федя, сунув рулон под мышку, растворился в ближайшей растительности. Федя очень хотел Жанну и кинулся резко надувать матрас, но он дул и дул, пока не задохнулся и не клюнул носом. Вот женщина и заблажила: «Федя помер!» Подбежала растрепанная и очень несчастная. Видно, все же любила Федьку-баламута. Мы – в кусты. Навстречу Федька идет, матрас тащит. И грустно так, но убедительно: «Нет, я лучше на кожушке».

Чебака было много, и обед удался на славу. У Пал Иваныча все получилось, и не потому что я везучий, а потому что он хороший. Я любил этих людей, они не исполняли и ничем не мазались. Они не шли в депутаты и не писали лозунги. А главное их представление о жизни было в том, что лень – мать всех лишений и пороков, а честью и совестью эпохи была не КПСС, а личное достоинство. Они делали, что должно.

***

Москва, 4 октября, 9:20, танки с Калининского моста начали обстрел здания Верховного совета. В тот же час в огромном Восточно-Азиатском аэропорту парковался борт, в котором прибыл в свободный мир Петр Николаевич с просчитанным распорядком действий. Свои пятьдесят лет Петя намеревался встретить уже подлеченный, в своем большом доме, в окружении лакеев. В Азии он намеревался пробыть не более трех дней. Его деньги уже большей частью ушли в США. Завтра в паспорт поставят американскую визу, и дорога для жизни счастливой в самой лучшей стране будет открыта. Внутри Петя ощущал глухое предъюбилейное ликование.

Танки стреляли, и под тот грохот по взлетной полосе Шереметьево разгонялся самолет «Аэрофлота» рейсом на Нью-Йорк. Ил-62 плавно оторвался от земли и затерялся в низких осенних облаках. У окна в кресле сидел мужчина лет пятидесяти, седой, с лицом сероватого цвета, изрешеченным глубокими морщинами. Самолет быстро набрал летный потолок, и гул турбин стал ровным и нетревожным. Мужчину звали Олег, и было ему неполных 47 лет. Из них 22 он отбыл в советских лагерях, преимущественно, на карательных режимах. Из 22 уже 12 лет – в статусе вора в законе. В 17 лет получил год за хулиганство, а уже в 18 – пять за «карман». За тот «карман» даже бывалым рецидивистам пять не давали, наболтали за оскорбление суда. Черная лагерная масть, конечно, его приняла, так и потекла жизнь бывшего интернатовского мальчишки. Его шпана улетела еще неделю назад, а Олегу долго тянули с паспортом, вымогали и выжимали.

А ехать уже назрело, чахотка заходила в невозвратную фазу. Лагерная обслуга знала, что делала, а делала она вот что: высыпала в карцер ведро хлорки, а потом ведро воды и закрывала дверь. Получался хлорный газ, который потом истекал кровью из легких. Воровская сходка отправляла его на чужбину навестить легенду советских лагерей Татарина, но ясно дала понять, чтобы нелеченый не возвращался. А вообще, там, в русских районах, пособралось много свиней и подсвинков разных мастей, а где они, там и волки. Татарин в день открытия Олимпийских игр в Москве приделал валютную кассу крупнейшего в стране пароходства.