Помоги проекту - поделись книгой:
— Свинцовые переплеты у тебя в комнате были?
Юрий насторожился — в висках застучали молоточки. Он крепко обнял жену, прижал к себе. На душе стало тревожно, и он переспросил:
— У тебя все переплеты оконные из свинца?
— Так во всех палатах окна такие — их еще фрязи, что строили, вставили. И трубы свинцовые везде проложены — по ним вода течет, ведрами ведь не натаскаешься. На поварне ведь воды много требуется — на тысячи людей готовят. И в царской мыльне такие трубы, еще со времен Иоанна Васильевича, что на Софье Палеолог, племяннице последнего ромейского базилевса женился. Что с тобой?! Ты белый стал лицом!
— Ни хрена себе струя!
Юрий сглотнул, с тревогой посмотрел на жену. Спросил осторожно, поглаживая ладонями ее плечи:
— Тебе здесь лучше, чем в Кремле?
— Очень, даже голова перестала болеть, и дышать легко. А почему ты побледнел? Что-то случилось?!
— Послушай меня внимательно, Софушка. Фрязи эти, архитекторы долбанные, итальянцы поганые, в царских палатах смерть замедленного действия специально заложили, с умыслом злодейским, твари. Есть два металла — жидкая ртуть, киноварь, убивает человека довольно быстро, токсичная она очень, зараза. А вот свинец действует более медленно, поколение за поколением его в организмах накапливает. Ядовит свинец, Софушка, не отрава, но смертушку потихоньку готовит. Мне князь Голицын рассказывал, как умирали московские цари, я запомнил. Тогда не понял, но сейчас, после твоих слов, все встало на свои места.
По обнаженному телу жену прокатилась дрожь, и Юрий укутал ее одеялом. Сам же встал с ложа, не обращая внимания на наготу — ему стало жарко, даже пот на лбу выступил.
— Открой рот!
Юрий присел рядом с Софьей и посмотрел на десна, благо падал яркий солнечный луч. «Свинцовой каймы» на них не имелось, и он вздохнул с облегчением. Потом осторожно спросил:
— У брата на деснах под зубами серая кайма есть?
— Да, муж мой — я говорила, что у Федора они постоянно кровоточат. Скорбут одолевает его…
— Чушь! Цинга от нехватки витаминов! Капусту квашенную ест? Овощи свежие — морковь, лук, чеснок? Фрукты — яблоки, груши, сливы?
— Да, любовь моя, — Софья с тревогой посмотрела на Юрия. Галицкий не сдержался, весь на нервах — и запустил длинную тираду из тех слов, что резонно считаются нецензурными.
— Лимона и картошки хватит, чтобы любую цингу излечить, недаром английских моряков «лаймами» называли. А вот свинец копится годами в родителях, губит их организм и хвори передаются детям. Сурик и свинцовая глазурь в ходу у вас? Белила? Посуда есть?
— Да… Я сама… пользовалась… У меня гребень есть…
— Твою дивизию! Ладно — сам твои вещи пересмотрю! У нас свинец под запретом — из него только пули отливают, в быту никто не использует — этот металл для меня стратегический ресурс. У брата голова болит в затылке, головокружение, слабость, утомляемость быстрая?!
— Да…
— Твою мать… А сладкий привкус во рту присутствует — «свинцовый сахар» та еще зараза?!
— Да… У него с детства кубок был…
— Охренеть! Сами себя по недомыслию травят! Теперь понятно, почему братья твои умирали, а Петрушка в Преображенском бодрячком растет, живчиком — бегает и прыгает. Видишь ли, малыш — признак есть страшный — снижение интеллекта и памяти. А, блин горелый — слабоумие, вроде юродивого! Мозг поражается! Царь Федор Иоаннович этим страдал, твой брат Иван тоже. Ноги опухают — коленные суставы поражаются. Припомни — и отец, и братья твои — все ногами страдают. И сыновья Ивана Грозного, и он сам — первый царь ведь с ума сходил…
Юрий осекся — Софья побледнела как мел. Галицкий ее рывком поднял на руки, укутанную в соболье одеяло. Прижал к груди крепко. И заговорил твердо, самым убедительным тоном:
— Все еще можно спасти — время есть. Свинец вывести из организма трудно, но возможно. Первым делом покинуть помещения, где есть свинец в виде сурика или глазури, побелки. Все вещи из свинца заменить немедленно на глиняные, костяные, деревянные и серебряные изделия. Много пить — мочегонные травы, тот же чабрец и календула, полезны — отеки снимут. Фрукты есть — яблоки, груши, абрикосы. Свекла, морковь и капуста тоже эффективны и лечение принесут. При такой интоксикации организма… отравления то есть, попросту говоря. Свежий воздух важен — прогулки пусть совершает. Ты брату немедленно отпиши — время терять нельзя. Да, вот еще — чеснок свежий пусть ест ежедневно, но без фанатизма… Тьфу… Два зубца в день вполне будет достаточно.
— Все сделаю, любовь моя! Сейчас отпишу…
— Давай вначале оденемся, а то мы с тобой в первородных одеяниях! Нет, Софушка, каковы в своем злодейском коварстве фрязи — свинцом травили русских царей два столетия! И никто ничего не понял!
.
Интерлюдия 1
Москва
16 мая 1680 года
— Она очень красива…
Молодой царь завороженно смотрел на девичье лицо, что показалось в чердачном оконце терема. С пяти саженей трудновато разглядеть милые черты, тем более, когда в груди отчаянно стучит сердце. Но сияющие небесной синевой глаза притягивали царственного юношу, размягчали его душу подобно горячему воску.
Федор Алексеевич почувствовал, что влюбился в эту девицу, хотя видел ее всего второй раз в жизни, а ведь голоса ее не слышал ни разу. Знал только имя, что врезалось в сердце, и сейчас, внезапно онемевшими губами, он его тихо прошептал:
— Агафья…
Юноша сглотнул, непроизвольно дернув ногою — хорошо вышколенный конюхами мерин ухом не повел, к тому же в любое мгновение его мог подхватить под уздцы стремянной, что для уличных прохожих представлялся обычным зевакой. Еще трое охранников из жильцов как бы невзначай окружили юного царя, поигрывая плетьми, не давая никому из горожан приблизиться к довольно скромно одетому монарху.
— Великий государь, на нас смотрят, надо ехать.
Постельничий Иван Максимович Языков, сорокалетний московский дворянин знатного рода, приблизился настолько близко, что кони стояли рядом, а они чуть ли не касались друг друга сафьянными сапогами, всунутыми в железные стремена.
— Да, конечно — поехали!
Федор с видимым неудовольствием оторвался от лицезрения красы ненаглядной и дал мерину шенкеля — тот сразу пошел резвым шагом. Бдительная охрана тут же окружила царственного всадника, который моментально сделался задумчивым, что свойственно всем молодым людям, которые потеряли из глаз обожаемый предмет своего внимания…
Ровно шесть недель тому назад, превозмогая боль в опухших ногах, в четвертый день апреля, в почитаемое православными Вербное Воскресение, молодой царь сам возглавил крестный ход, что прошелся по узким улицам Первопрестольной.
Федор Алексеевич медленно шествовал сразу за святыми иконами, истово молясь богу, чтобы тот даровал ему скорое облегчение от постоянно терзающей боли. И время от времени посматривал по сторонам, внимательно разглядывал горожан, благоговейно застывших вдоль домов, крестившихся при виде царя, и встававших перед ним на колени. И тут сердце словно стрела пронзила — он увидел
Девица, в скромном польском одеянии склонила перед ним голову, и сама осенила молодого монарха крестным знамением. Сладко заныло сердце, и Федор машинально кивнул постельничему — Языков тут же приблизился. Федор повел взглядом в сторону коленопреклоненной девушки и кротко бросил — «узнай кто такая».
Иван Максимович расстарался — уже вечером доложил, что девицу зовут Агафья Семеновна Грушецкая, 16 лет от роду, из шляхетского рода Заборовских. Живет с матерью в Китай-городе в доме своего двоюродного дяди, думного дворянина Семена Ивановича Заборовского, что три года тому назад управлял Монастырским Приказом. Род отнюдь не знатный, литвинский, но православной шляхты, однако не захудалый и бедный, хотя богатым назвать его язык не повернется.
К тому же Иван Максимович поговорил с девицей, сказав, что та умна, грамоте и речи, как русской, так и польской разумеет, красива и нравом скромна, а так же
Федор Алексеевич повелел Языкову немедленно отправиться к Заборовскому и передать царское слово — «чтоб он ту свою племянницу хранил и без указа замуж не выдавал».
Да, юный государь влюбился с первого взгляда, такое в жизни зачастую бывает. Но тут ему подыграл и расчет — княжеские рода наперебой могли бы предложить ему хоть три десятка невест. Но выбор одной из них незамедлительно ослаблял позиции Милославских, ссориться с которыми Федор Алексеевич не хотел, но в тоже время его уже порядком раздражала назойливая опека этих родственников матери. А тут наилучший выбор — и девица понравилась, и знатные рода с носом останутся, ни на шаг не приблизившись к трону, и соответственно — к власти.
Никому обидно не будет!
Такова царская доля — даже в делах сердечных требовалось учитывать интересы различных боярских группировок, умело их стравливая между собой, и отдаляя друг от друга, чтобы заговор совместный не сотворили. Ибо опасен сродный братец Петр, и не сам по себе — слишком мал еще, а теми боярами, что поддерживают молодую мачеху Наталью Кирилловну, за которой сам патриарх Иоаким стоит.
Агафья встретилась ему случайно — но о женитьбе молодой царь думал ежечасно. И естество требовало, и наследник отчаянно нужен был, дабы притязания Нарышкиных на трон свести.
Так что нечаянная встреча оказалась настоящим подарком судьбы, а на следующий день Федор Алексеевич уверился в божьем покровительстве, когда на взмыленном коне прискакал гонец от Софьи, передавший обстоятельное письмо от сестры и большое послание от зятя. Причем настолько важное и спешное, что грязный вестник свалился беспамятно и без сил прямо на персидский ковер в царских палатах.
Известие, что подлые фрязи двести лет травили русских царей, потрясло юношу до глубины души. Софье и Юрию Федор Алексеевич поверил сразу — но все же вызвал князя Долгорукова и своего воспитателя Лихачева. И приказал им немедленно проверить действие свинцового порошка на самых отъявленных душегубах, что сидели в подвале Разбойного Приказа. Те вернулись потрясенными до глубины души — оказалось, что свинец, который все почитали безобидным металлом, оказался убийственным в прямом смысле слова. Полдесятка татей скончались в страшных мучениях и корчах в течение нескольких дней, как и предсказывал король Юрий.
В Москве прекрасно знали, что один и тот же яд может быть как быстрым, так и медленным — но смерть от него неизбежна. Доверенные бояре и дворяне перепугались не на шутку, да и сам патриарх побледнел от страшного известия, самыми бранными и хулительными словами проклиная подлых схизматиков, что в коварстве своем мерзостном тайком убивали православных царей.
Зато, как ни странно, Федор Алексеевич не только быстро успокоился, даже повеселел — теперь он знал природу своих болезней, и что самое важное — зять с сестрой поведали о противоядии и лечении. Иноземных лекарей и аптекарей не привлекали, сохраняя все дело в тайне. Ежедневно Федор пил травяные настои, и хоть «малая нужда» накатывала постоянно, но опухоль с ног начала спадать, и через месяц он почувствовал себя намного лучше. С нужными фруктами проблем не случилось — в столице нашли все из них, а овощами закрома еще были полны.
К тому же зять обещал выслать какую-то чудодейственную «морскую капусту» и таинственное растение алоэ, упомянутое в Библии, из которого нужно выдавливать чуточку целительного сока. Одно плохо — требовалось время, чтобы привезти это колючее растение из далекой Аравийской пустыни, куда Юрий уже отправил ушлых торговцев магометанской веры, дабы они не вызвали подозрений у османов.
За прошедший месяц после начала лечения, Федор Алексеевич, если и не выздоровел полностью, но чувствовал себя значительно лучше. Голова с ногами болели меньше, десны не кровоточили, он реже уставал — и, главное, появилась бодрость, и молодой царь ощутил прилив сил. Свинец из Кремля исчез как таковой, со стен соскребли сурик и белила, прежние оконные рамы везде заменили деревянными, а трубы поставили из глины — отказавшись по совету от железных и медных.
Причем, и в столице многие бояре начали самую безжалостную борьбу со свинцом, видимо слухи просочились. Привезенные наборы посуды из посеребренного мельхиора, что плавили в Новой Руси, раскупались мгновенно, стоило прибыть первым возам, как и стекло с посудой. Сам Федор Алексеевич по настоянию Софьи каждый день тщательно мыл руки особой глиной, привезенной из Крыма — его примеру последовала чуть ли не половина жителей столицы.
Теперь молодой царь уверовал в счастливую судьбу и недавно решил устроить смотрины невесты по древнему обычаю. Языков предупредил Заборовского, а Федор как бы нечаянно последовал через Китай-город с небольшой свитой, не желая быть узнанным, на ежедневную прогулку к Воробьевым горам. И остановился перед нужным домом — и, наконец, разглядел свою будущую жену — он уже так решил про себя.
— Агафья…
Юноша прошептал имя обретенной суженной, зажмурив глаза. И с радостной улыбкой на губах погнал коня по улице…
.
Глава 4
— Хорошо. Пусть ваше величество командует единой ратью, а я буду способствовать тебе всячески. Склоки и раздоры между союзниками порой опаснее всякого врага. А ведь османы с татарами идут на нас в силе тяжкой — подсылы наши говорят у них собрано у Очакова стотысячное войско, то и больше. Татар с ногайцами пятидесятитысячная орда — даже из Буджака подошли, хан всех собрал под свой бунчук.
Большой воевода князь Голицын вымученно улыбнулся, совершенно по-бабьи всплеснув руками, а Юрий мысленно ухмыльнулся. Он прекрасно понимал, что любимец царя Федора боится ответственности, а потому с радостью переложил ее на него, только для вида упирался немного, чтобы поднять себе цену. Еще бы — московиты пригнали шестидесятитысячную армию, неплохо вооруженную и оснащенную, да еще пятнадцать тысяч малороссийских казаков привел гетман Самойлович.
В то время как у Юрия под рукою было втрое меньше войск — восемнадцать тысяч «новороссов» из Донбасса, да семь тысяч запорожских казаков кошевого атамана Ивана Сирко.
Вот только дело не в цифрах — три года непрерывных сражений с османами и татарами закалили воинство Новой Руси, а по части вооружения ему вообще не было равных во всем мире этого времени. Так что московиты, хотя их и было намного больше по числу, в боевом отношении серьезно уступали, несмотря на то, что имели на руках семнадцать тысяч новых ружей и три десятка единорогов. Ведь как не крути, но наличие пусть самого современного оружия еще не говорит о неизбежной победе — ружьями и пушками нужно уметь пользоваться!
— Я рад твоему согласию, Василий Васильевич! И полностью уверен в успехе нашего совместного предприятия. У противника полуторный перевес в силах, но этого не столь много для нанесения нам поражения. Более того, у нас появилась прекрасная возможность раз и навсегда покончить с «людоловами», истребив их начисто.
Губы Юрия скривились в хищном оскале, улыбка была недоброй — за прожитые пять лет он пришел к твердому выводу, что данную проблему нужно разрешать крайними радикальными методами. Здравые умом степняки типа Мехмета-мурзы уже отказались от работорговли, и сделали правильный выбор — остались жить на родных землях.
С упертыми «людоловами» разговор сейчас пойдет совсем иной — или истребление, или изгнание. Так что выбор только за ними — кто что выберет, жизнь или погибель. А там судьба рассудит, чья борьба праведна, а меч острее заточен!
С октября по апрель союзные русские войска лихорадочно готовились к неизбежной войне с Оттоманской Портой, пользуясь каждым часом заключенного перемирия. Передышка позволила закончить военную реформу на Донбассе — стрелецкие полки были укрупнены и доведены до штата в полторы тысячи бойцов, распределенных по 3-м батальонам (два кадровых и один из резервистов), благо подготовленных воинов хватало с избытком. И вооружались наполовину штуцерами, да еще шести орудийная батарея легких единорогов на каждый полк.
В апреле, закончив посевную, армию полностью отмобилизовали — к пяти кадровым полкам добавилось столько же резервных, плюс полтора десятка запасных и учебных батальонов — первые для восполнения потерь, а вторые для подготовки новобранцев. Участие в войне последних формирований не предполагалось, они остались в ППД — бросать в бой неподготовленных стрельцов в качестве «пушечного мяса» Юрий категорически не желал, дорожа каждым воином.
Регулярной кавалерии удалось привести к Днепру всего один драгунский полк, из трех кадровых и одного резервного эскадрона — до тысячи конных стрельцов с конным артиллерийским взводом из двух легких единорогов. Имелось еще дополнительно семь десятков орудий, распределенных по десяти тяжелым и пяти легким батареям, а также по батальону сапер и пластунов. Плюс несколько тысяч обозников с повозками — в общем раскладе сил они совершенно не учитывались, да и не вооружались толком.
Иррегулярной конницы наскребли ровно три полка — уланский из присягнувших ногайцев Мехмет-мурзы и два реестровых казачьих — из запорожцев и донцов. Но все они направлены в Крым, где должны были встретить турецкий десант вместе со спешно сформированными стрелецкими полками из местных жителей. Полевых полков, не считая гарнизонов городов, насчитывалось полдюжины при соответствующем числе новых орудий — всего набралось до десяти тысяч бойцов, еще столько же должно засесть за крепостными стенами старинных генуэзских и феодорийских фортеций, что высились по всему крымскому побережью.
Набрать можно было бы и вдвое больше ополчения, но ощущалась острая нехватка ружей, хотя все оружейные мануфактуры работали полгода на пределе собственных возможностей. Нужно, как минимум еще года три или четыре, чтобы обучить и вооружить ратников, но на такой подарок судьбы рассчитывать не приходилось…
— Ислан-Кермен на левом берегу мы приступом взяли, князь, а вот с тремя другими крепостями придется повозиться, осаду напряженную вести. Однако сейчас уже не стоит торопиться с их штурмом — как только нанесем поражение армии визиря, то они сами сдадутся, другого выхода у турецких гарнизонов не останется.
— Ты настолько уверен в победе, государь?
— Потерпеть поражение мы не имеем права, Василий Васильевич, все мои стрельцы это слишком хорошо понимают. Если твои московиты смогут отойти к Чигирину с арьергардными боями, то у меня такой возможности просто нет. Или они нас, или мы их — иного варианта нет!
Юрий сказал, как отрезал — в будущей баталии должна была решаться судьба его детища — Новой Руси. Поражение было чревато вторжением османов в Крым и его потерей. Конечно, войну удастся затянуть на несколько лет, но татары и турки, вдохновленные победой, пойдут всеми силами на Донбасс — оставлять такую занозу они не пожелают. И это все — Москва их если не спишет со счетов, то подомнет к своему полному удовлетворению. Тут без обид — каждый из союзников преследует собственные интересы, порой диаметрально направленные.
«А вот если мы победим, князь, то уже шалишь — фокус не пройдет. За год настолько упрочим свое положение, что голыми руками уже не возьмут. Потому что собственные корабли на Дону построим — два уже в Керчь приплыли, а следующей весной через донское гирло еще полдесятка проведем. И так каждый год будет — а возами от Константинополя до Очакова по суше турки много не привезут.
Нет, кое-что доставят, конечно, но уже не для стотысячной армии, а для крепостных гарнизонов по побережью, никак не больше. Да и не факт, что такая кормежка с чайной ложечки, позволит османам их удержать, если мы блокируем их с моря.
Взять Очаков нужно любой ценой — он османам и ногайцам в горле костью станет. И на левобережье Днепра они не пойдут — тут крепостицы их рассыпаны, что запорожским казакам выход в Черное море перекрывали, хорошая защита от налетов на «чайках». Возьмем их с Очаковым, перекроем днепровский и бугский лиманы — и можно никаких татарских набегов уже не опасаться, жизнь пойдет мирная.
А это главное!
Можно будет огромный регион спокойно заселять переселенцами и беглыми, развивать всячески промышленность. А если через Тавриду в Крым канал провести из Днепра для орошения земель, то настоящий экономический бум начнется. В достатке угля и железа, и на орала хватит, и на мечи — фигурально выражаясь без матов. Нам удалось только два металлургических завода поставить с домнами — по пятьдесят тысяч пудов каждый. А ведь выплавку железа и чугуна и до ста тысяч довести можно без особого напряжения. Однако металла нужно в раз десять больше — Москва все излишки с радостью купит. Тогда железную дорогу надо строить, пусть в виде конки, а потом и за паровозы взяться…
Тьфу!
Тебя куда понесло, паря, в мыслях легкость необыкновенная случилась?! Война идет!»
Юрий вырвался из размышлений, поймал внимательный взгляд князя Голицына, и усмехнулся:
— Нам нужна только победа, Василий Васильевич!
.
Глава 5
— Повелеваю замолчать! Я говорю не только от своего имени, но от имени своего державного брата Федора Алексеевича, великого московского государя! Вот его собственноручная грамота!
Юрий Львович поднял развернутый лист бумаги с висящей печатью, и с яростью во взоре внимательно посмотрел на собравшихся в большом княжеском шатре воевод и генералов московского войска, общим числом в добрые три десятка. Да еще с десяток казацких старшин, столь же пышно разодетых. Среди этой натуральной павлиньей толпы выделялись форменными зелеными мундирами с дюжину «новорусских» генералов и полковников, стоявших плотной группой чуть в стороне.
«Словно остаток лета среди разноцветной листвы наступившей осени, хотя сейчас только июнь на дворе. Ну и сборище здешних мажоров, как не крути — каждый кичится своим богатством друг перед другом, древность рода золотым одеянием подчеркивая.
Тупые головы, хорошо, что если не с куриными мозгами!
Топор палача плачет по ним — пользу принесут немногие, токмо вред один от такого воинства!»
Своим местничеством и спесью родовитые бояре Москву не раз до цугундера доводили. И сейчас Юрий с трудом унял начавшуюся склоку — кому и где по знатности в шатре стоять положено.
«Шантрапа подзаборная — писюнами меряться решили, когда враг уже поблизости от них!»
От разноцветья одежды и сверкания доспехов рябило в глазах, словно на
— Господа генералы и воеводы, — на последнем слове у Юрия непроизвольно прорвалось уже нескрываемое ехидство. — Через пять часов, ближе к вечеру, мы начнем баталию, не дожидаясь пока османы начнут устраивать свой лагерь. Атаковать их будем на марше и начнем бить по частям! Крепко ударим сжатым кулаком!
Юрий посмотрел на «воевод» — те растерянно переглядывались. И понять их можно — непривычны московские полководцы к наступлению, предпочитая действовать от обороны, и предпринимая лишь контратаки и вылазки, бились скопом.
А тут наступать прикажите?! Но как?!
Поделиться книгой: