В пьесе «Пигмалион» профессор Хиггинс говорит цветочнице на рынке Ковент-Гарден: «Женщина, издающая такие омерзительные и убогие звуки, не имеет права сидеть где бы то ни было. Она вообще не имеет права жить. Не забывайте, что вы человеческое существо, наделенное душой и божественным даром членораздельной речи. Ваш родной язык — язык Шекспира, Мильтона и Библии. А вы тут сидите и квакаете, как простуженная лягушка».
Пьеса Бернарда Шоу «Пигмалион» и поставленный по ней мюзикл «Моя прекрасная леди» — произведения глубоко лингвистические. Профессор Хиггинс на спор переучивает базарную торговку, округляет ее гласные, затачивает согласные и в конце концов заставляет говорить с идеальным акцентом. На балу светские дамы обсуждают таинственную незнакомку: «Ее английский совершенно безупречен, — говорит одна, — должно быть, иностранка».
Бернард Шоу проявляет здесь свое парадоксальное чувство юмора: действительно, на безупречном английском в Англии говорят немногие. Акцент есть почти у всех, вопрос в том — какой он. Никогда не забуду, как я сидел со своей английской подругой, актрисой и специалистом по региональным акцентам, в каком-то кафе. Рядом базарила шумная семья. Когда соседи ушли, подруга сказала ледяным голосом: «And those horrible people from Ilford» — «эти ужасные люди из Илфорда».
В Великобритании есть особая область, аудиокриминалистика. В конце 1970-х вся полиция графства Йоркшир была поставлена на ноги. Искали массового убийцу по прозвищу «Йоркширский потрошитель», охотившегося на молодых женщин. В полицию пришло анонимное письмо с кассетой, адресованной начальнику следственной группы Джорджу Олдфилду. Голос с сильным акцентом говорил: «Это Джек. Ну что, не получается у вас меня поймать? Джордж, я вас очень уважаю, но, господи, вы почти не сдвинулись с места за последние четыре года, когда я только начинал»…
Ленту дали послушать аудиокриминалистам. «Акцент йоркширский, — сказали они, — область Версайд, район Сандерленд, а в Сандерленде это, скорее всего, Каслтаун». Но Каслтаун, если на карте, — это круг радиусом в три километра, где там искать? Дело положили на полку.
Через полтора года нашли убийцу, Питера Сатклиффа, в 1981 году его осудили и поместили в тюремную психбольницу Бродмор с двадцатью пожизненными сроками. А что же с самозванцем из Каслтауна? Технология подоспела только к 2005 году. Полиция, слава Богу, не выкинула конверт, в котором пришла в полицию кассета с записью. Конверт был старомодный, с полосой гуммиарабика, который надо было лизнуть, перед тем как заклеить. Этого микроскопического количества слюны было достаточно для анализа на ДНК.
Результаты сравнили с базой данных, и выскочил из нее наш касатик, Джон Сэмюэл Хамбл, безработный алкоголик из Сандерленда, что, действительно, рядом с Каслтауном. Запись его речи дали в аудио-отдел, и там подтвердили — точно, он. У полиции чувство юмора, конечно, есть, но за такие шутки она отдает под суд — ведь сколько было потрачено времени и сил, когда пошли по ложному следу и полгода гонялись за самозванцем. 20 октября 2005 года Джона Хамбла судили, он получил 8 лет тюрьмы. Интересно, что после ареста он пытался притворяться, старался говорить на неродном чистом английском, но без долгих упражнений такое не получается. Бернард Шоу знал, о чем писал.
Ветераны Би-би-си рассказывали, что во время Второй мировой войны диктором работал Уилфред Пиклз, уроженец графства Йоркшир, говоривший так, как мама с папой научили. Он резко отличался от всех остальных с их нормативным оксфордско-кембриджским произношением. Такая классовая уступка, способная замутить стилистическую чистоту бибисейских волн, была сделана неспроста. Из нацистской Германии тогда ежедневно шли пропагандистские радиопередачи, в которых говорилось о величии немецкого оружия, о бесполезности сопротивления и о том, что и в жилах британцев течет немецкая кровь — ведь недаром эти два народа называют «англосаксами».
Дикторы на этих передачах были, как один, с «нормативным произношением», за которым угадывалось аристократическое происхождение. Уилфред Пиклз со своим акцентом от йоркширской сохи выделялся из этого хора, в котором непонятно было, кому дороже свой социальный класс, а кому Отечество. Пиклз вносил спокойную ясность в слушательские души, уверенность в том, что говорят свои, что этой волне можно верить.
Но вернемся в 1932 год. Огромные территории Британской империи нуждались в связи друг с другом, с Лондоном, Парламентом. У Би-би-си уже давно возникла мысль — расширить свою сферу деятельности и влияния. В радиовещании важно иметь опыт, связи, технический персонал, иметь сеть корреспондентов, а главное — систему передающих станций. Корпорация была к этому готова, но денег на проект не было совсем.
Генеральный директор Би-би-си сэр Джон Рит решил использовать средства, которые Корпорация получала по лицензии от населения. Поскольку речь шла об общественных финансах, Джон Рит вынужден был вести себя осторожно и выделил более чем скромный бюджет в 10 фунтов в неделю. «Мы будем передавать простые программы, — сказал он, — так, чтобы слушатели могли их разобрать на коротких волнах. Однако при столь малом бюджете программы эти вряд ли будут хорошими и интересными».
На британском троне был Георг V, двоюродный брат русского царя Николая II, похожий на него почти как близнец (Георг V приходится дедом королеве Елизавете II). Би-би-си ежегодно, начиная с 1927 года, предлагала королю выступить с рождественской речью по радио. Георг V первое время не соглашался, поскольку считалось, что таинство монархии кроется в отдаленности короля от своих субъектов. Би-би-си не отступала, и в конце концов короля удалось убедить. В Рождество 1932 года Георг V выступил с речью не только перед своими субъектами в Англии, Шотландии, Ирландии и Уэльсе, но и перед всеми британскими доминионами. В своей речи Король произнес ключевую фразу: «Я обращаюсь ко всем, кто настолько отрезан снегами, пустынями или морями, что только голоса эфира могут достичь их».
Литературная изысканность королевской речи была не случайной — ее написал друг Георга V, выдающийся английский поэт Редьярд Киплинг, автор «Книги джунглей», Нобелевский лауреат. Так появилось радиовещание на подмандатные территории, называлось оно «Имперская служба» — The Empire Service. Ходом событий были вызваны дальнейшие изменения: в 1938 году для вещания на Палестину и Египет добавили Арабскую службу, ныне старейшую и самую большую на Иновещании, а The Empire Service переименовали в Overseas Service, буквально — «Заморскую службу».
В эфире шла борьба за души и сердца жителей Латинской Америки. Передачи туда уже транслировали из фашистских стран, Германии и Италии, поэтому Би-би-си начала вещание на испанском и португальском языках.
Из Германии доносились агрессивные речи Гитлера. Он страстно выступал за права братского населения, судетских немцев, живших на севере Чехословакии.
Британский премьер-министр Невилл Чемберлен, желая уладить опасный конфликт, планировал встречу с Гитлером на Мюнхенской конференции. За два дня до поездки, в конце сентября 1938 года, Чемберлен зачитал свое обращение к жителям Великобритании по радио Би-би-си. По его поручению Министерство иностранных дел должно было сделать перевод речи на немецкий и французский языки, однако министерские чиновники работали не торопясь, и к назначенному времени переводы не были готовы. Положение пришлось спасать директорам Би-би-си. В последний момент срочно нашли переводчиков и дикторов. Немецкий перевод сделал карикатурист газеты «Дейли экспресс» Вальтер Гетц, иммигрант из Германии. Его разыскали на званой вечеринке и велели немедленно отправляться в Бродкастинг-хаус. «Поезжайте как можно быстрее, можете даже на красные светофоры», — сказали ему. Премьер-министр выступил в 8 вечера, листы с его речью приносили в студию для перевода. Честь Би-би-си была спасена.
К сентябрю 1939 года Иновещание Би-би-си вело трансляции на 7 языках плюс на английском. Когда была объявлена война с Германией, трансляции передач на немецком расширили для противодействия геббельсовской пропаганде из Третьего Рейха.
В 1942 году задумались о передачах на русском. В те годы в Лондоне активно действовал посол СССР Иван Майский (как многие другие большевики, он был вовсе не Иван и не Майский, но об этом позже). Майский был вездесущим человеком и сумел убедить Би-би-си передавать интервью Сталина с американскими корреспондентами. Каждую неделю два журналиста от агентства ТАСС выходили в эфир. Это продолжалось 7 месяцев.
Тем временем шло обсуждение вещания на Советский Союз. В январе 2016 года, по истечению срока давности, рассекретили документы из правительственного архива. Среди них — официальная записка Гарольда Николсона, депутата Парламента, официального цензора Министерства информации и члена попечительского совета Би-би-си.
«Мой дорогой Маконахи, — пишет он, обращаясь к сэру Ричарду Рою Маконахи, — Бракен [5] не поддерживает идею передач «Правда о России». Он говорит, что если мы начнем, то Майский пришлет банду подрывников, чтобы взорвать Бродкастинг-хаус Би-би-си. Чем больше думаю, тем больше чувствую, что он в этом прав. Нам придется молчать и дать дорогу фальшивой легенде. Мне, как и вам, это противно. Однако если к таким передачам все же приступим, то окажемся в безвыходном положении. Соблюдение необходимого такта и осторожности приведет нас к необходимости фальшивить в неменьшей степени».
В переводе на понятный язык это значит: когда разговариваешь с людьми, которые в своей пропаганде не стесняются, а ты при этом, как представитель цивилизованной страны и организации со строгими правилами, вынужден соблюдать какие-то рамки, то в этой борьбе выиграть скорее всего не удастся.
Короткая справка о Майском. Иван Майский (настоящее имя Ян Лиховецкий), советский дипломат. Знакомый Майского, писатель Корней Чуковский, в 1925 году сделал запись в своем дневнике: «Он — бывший меньшевик, и как всякий бывший меньшевик страшно хлопочет перебольшевичить большевиков. Хорошо знает английский язык, имеет кое-какие связи в Англии по старой своей меньшевистской деятельности, он жил там в свое время». Майский был чрезвычайным и полномочным послом СССР в Великобритании с 1932 по 1943 год. В 1942 году Черчилль приехал в Москву. В разговоре со Сталиным вспомнили Майского, и Черчилль сказал: — «Хороший дипломат». — «Да, — согласился Сталин, — только слишком болтлив и не умеет держать язык за зубами». Известно, что Майский чувствовал себя в Лондоне очень свободно, однако в сентябре 1943 года его отозвали. Сталин был недоволен тем, что Майскому не удается добиться открытия второго фронта. В Министерстве иностранных дел Майский стал заместителем Молотова, принимал участие в Ялтинской конференции. В 1953 году, за неделю до смерти Сталина, был арестован. Тогда боролись с «космополитами», было «дело врачей», громили еврейский антифашистский комитет, и Майского банально арестовали по его национальной принадлежности. Он уцелел, в 1955 году вышел и прожил еще 20 лет.
1945 год. Кончается война, Потсдамская конференция. Уинстон Черчилль, который в 1943 году приезжал на Ялтинскую конференцию как глава британского правительства, теперь приехал в Потсдам всего на один день, чтобы сообщить изумленным Сталину и Молотову, что он уже не премьер-министр. Те совершенно ничего не могли понять: как может быть, что человек, который привел страну к победе, спас всех от фашистского ига, — не переизбран?
Британцы, насидевшись вместе в окопах и бомбоубежищах, ощутили национальное единение, чувство локтя и огромным большинством проголосовали за лейбористов, в программе которых было бесплатное образование, здравоохранение и социальная защита.
Страны-победительницы на Потсдамской конференции поделили сферы влияния. В так называемых «странах народной демократии» советское НКВД открыло свои дочерние предприятия, «большой террор» пришел в восточную Европу и стало понятно, что началась другая эпоха.
5 марта 1946 года Черчилль произнес в Фултоне свою знаменитую речь: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике через весь континент опустился железный занавес. За этой линией располагаются столицы всех государств Центральной и Восточной Европы». Через 19 дней после этой речи, 24 марта 1946 года, в эфир впервые вышла Русская служба Би-би-си. Первые слова произнесла диктор по имени Бетти Хорсфолл. Бетти была статная, красивая дама, русская, из дворян, замужем за англичанином. Я ее еще застал.
Сразу же встал редакционный вопрос — о чем говорить? Что передавать?
Хартия Би-би-си была к тому времени уже составлена, и дискуссии развернулись вокруг того, в каком тоне разговаривать с Россией. Было решено, что Би-би-си не может переходить на личности. Можно критиковать идеологию, можно критиковать политику и ее результаты, но дальше этого не ходить.
Для того, чтобы обеспечивать радиостанцию данными, при Форин-офисе был создан исследовательский центр, Information Research Department (IRD), куда пригласили специалистов-советологов. Сегодня многие либералы, задним умом оценивая эту организацию, существовавшую с 1948 по 1978 годы, нередко пишут, что это было гнездо антисоветчиков, ярых выразителей имперского мышления.
IRD был засекречен до такой степени, что о его существовании тогда мало кто знал даже в самом Форин-офисе. Сотрудникам центра запрещалось упоминать о своей работе где бы то ни было, в том числе и у себя дома, в кругу семьи. О работе департамента поэтому и сегодня известно очень мало. Могу сказать только, что автор лучшей работы по сталинским репрессиям, книги «Большой террор», Роберт Конквест был сотрудником IRD. Это значит, что уровень работников был очень высоким, а материалы, которые они предоставляли, были качественными.
Как только передачи стали выходить, всем стало интересно — как народ слушает, как реагирует? Узнать это поручили британскому посольству в Москве. Там обратились к знакомым и доверенным лицам. Сведения, которые прислали из Москвы, были неутешительны: люди недовольны, что часть дикторов ломают русский язык своим иностранным акцентом, а остальные говорят вообще как белогвардейцы.
Это я могу понять. Мне в конце 1970-х довелось общаться с некоторыми осколками старой аристократии. Однажды я попал на вечер, где за столом встал бывший офицер Белой армии и сказал с высоким пафосом и аффектированной дикцией: «Господа! Давайте поднимем тост на нашу многострадальную Россию!» Понятно, что такого человека выпускать в эфир диктором вряд ли стоило, и уж во всяком случае на успех рассчитывать не пришлось бы.
Бывал я в доме баронессы Кнюпфер. Ее сын был пианистом, у него дома была студия звукозаписи, поэтому я к нему иногда ходил. Однажды я ждал, пока он освободится, и стал невольным свидетелем беседы. Баронесса Кнюпфер и княгиня Юсупова обсуждали насущные проблемы эмиграции. «Вы знаете, баронесса, — говорила княгиня, — что Толстые-Милославские и не графы вовсе! Они происходят по морганатической линии!» — притом и баронесса, и княгиня последние лет тридцать работали на кассе в известном супермаркете.
Когда я собрался уходить, баронесса Кнюпфер остановила меня в кухне:
— Сева, вот вы тут всех знаете, посоветуйте мне, пожалуйста…
— Да, конечно, баронесса.
— В нашу церковь в Чизике (тогда она еще не принадлежала к Московскому патриархату, ее называли «белоэмигрантской») батюшку прислали. Хороший батюшка. А мы боимся.
— Чего же вы боитесь, баронесса?
Баронесса немного помялась, видно было, что вопрос этот для нее очень важный.
— А вдруг он еврей!
Гольдберг
Когда формировали Русскую службу, то в первую очередь опирались на людей с опытом и стажем работы в Корпорации. В Кавершэме, в службе мониторинга, велось систематическое слушание советских радиостанций, как центральных, так и местных, и на основе этой открытой информации готовили бюллетени для Форин-офиса. Там начальником отдела работал Анатолий Максимович Гольдберг.
Он родился в Петербурге в 1910 году, в 1918-м с родителями уехал в Берлин. Там он, естественно, играл с мальчиками на немецком, но ходил во французскую школу. Закончив школу, поступил в университет на факультет китайского и японского языков.
В 1938 году Гольдберг как еврей вынужден был спасаться и уехал в Англию. Через год его взяли в службу мониторинга, где он работал на русском, немецком и испанском. Откуда у него новые языки вдруг появились — я и представить не могу.
Я застал его последние четыре года работы в Русской службе. Он ходил в World Service комментировать по-английски и по-французски, его также приглашали в Китайскую службу, там он говорил на «мандарине».
В 1949 году в СССР включили глушение. Встал вопрос о целесообразности вещания Русской службы — для чего вы каждый день производите материалы, если вас все равно никто не слышит?
С точки зрения практической пользы, чем британцы всегда были сильны, казалось, что трансляции надо было бы остановить. Но руководство Би-би-си, еще из аристократов, имевших классическое образование и историчное понимание будущего, те, кто составляли хартию Би-би-си, решили — нет, вещать все равно нужно.
Прошло 6 лет. 1952 год — Сталин еще жив, ситуация накаляется и сэр Уолдрон Смизерс, член Парламента, пишет Черчиллю конфиденциальное письмо, убеждая его начать расследование коммунистической деятельности в Великобритании.
«Среди нас есть предатели, — писал он, — и хотя я в принципе против подавления свободы слова, но считаю, что с предателями надо поступать так, как они того заслуживают».
Особую озабоченность парламентария и британского патриота вызвала Корпорация Би-би-си. «В случае войны, — говорилось в письме, — или крупного кризиса эти «попутчики», сочувствующие коммунистам, прекрасно разбирающиеся в радиовещании могут за полчаса перерезать провода и повредить оборудование».
К письму был приложен список таких «попутчиков». Особый упор Уолдрон Смизерс делал на Русской службе: «На видном месте там стоит господин Гольдберг, еврей и коммунист, который контролирует вещание радиопрограмм».
Черчилль переслал это письмо в Министерство внутренних дел с просьбой проверить заявление Смизерса через контрразведку МИ-5. Из контрразведки пришла короткая справка: «Гольдберг, родился в России, натурализованный британец. В 1950 году был однажды в контакте с журналистом советского агентства новостей». И все. Ни слова больше.
Черчилль ответил Уолдрону Смизерсу, в своем письме успокоил уважаемого коллегу, заверяя его в том, что коммунистическое влияние не представляет серьезной угрозы.
Гольдберга тогда нередко критиковали за слишком мягкий тон его комментариев, однако он следовал редакционной политике Би-би-си, которую ему очертили — сообщать факты, в комментариях быть объективным, критиковать идеологию, но не переходить на личности.
Анатолий Максимович был чрезвычайно популярен у советской аудитории, но механизм, запущенный Уолдроном Смизерсом и его единомышленниками в МИ-5 и Министерстве внутренних дел, сделали свое дело — Гольдберга с поста главы Русской службы сняли. Однако Корпорация не дала его в обиду, отказавшись увольнять: в 1957 году его просто перевели с административной должности на творческую. До конца своих дней на Би-би-си Анатолий Максимович имел титул «наблюдателя» и ежедневно выходил в эфир с пятиминутным комментарием.
Гольдберга я застал в этой роли, частенько вместе с ним находился в студии. Анатолий Максимович был представителем старой школы: садясь к микрофону, он доставал секундомер, и, чтобы не щелкать кнопкой в эфир, он зажимал его в руке и прятал под стол.
Гольдберг ходил в неизменном шерстяном костюме-тройке, носил бабочку. Бабочка была не какая-нибудь магазинная, банальная, зашитая на фабрике, нет — свою бабочку наш «наблюдатель» завязывал и развязывал сам.
Говорили, что после войны на Би-би-си приходить в студию к микрофону без галстука-бабочки считалось неприличным. Радиовещатели были все как из джентльменского клуба, и Гольдберг сохранял эту ушедшую традицию.
Перед эфиром он расстегивал все пуговички на своем жилете, немного распускал ремень, освобождая диафрагму, делал глубокий вдох и начинал говорить с характерной дикцией и постановкой. И то, и другое было рассчитаны на передачу по коротким волнам, на преодоление помех эфира и даже возможного глушения. Актерская проекция голоса диктора помогала слушателям у своих радиоприемников лучше слышать произносимые слова.
Мне казалось, что Анатолий Максимович растягивал свою речь еще и из практических соображений. Ему полагалось выдавать 5 минут в день. Писал он на четыре, а недостающую минуту создавал многозначительными паузами.
Анатолий Максимович рассказывал как в домагнитофонную эпоху он записывал свои комментарии на шеллачный диск. Ошибаться было нельзя, потому что диск редактировать невозможно, при любой запинке или оговорке приходилось заряжать новую пустую пластинку и начинать сначала.
Гольдерг был социалистом европейского образца и ко всякой частной собственности относился с пренебрежением. Он не верил в богатые хоромы, никогда не пытался даже обзавестись традиционным английским домом с садиком, хотя вполне мог бы это позволить, а жил в маленькой собесовской квартирке на последнем этаже, деля ее с больной женой.
К деньгам Анатолий Максимович относился легко. У него в ящике стола всегда лежало фунтов 250 (примерно моя тогдашняя месячная зарплата), и когда молодые коллеги, оказавшиеся во временном затруднении, приходили к нему, он доставал из ящика деньги, а когда долг возвращали, кидал их в тот же ящик.
Светлейший князь
Я полагаю, что силы, которые вынудили к отставке Гольдберга с поста главы Русской службы в 1957 году, через короткое время, в 1960-м, привели на этот пост «правильного человека». Его звали Александр Павлович фон Ливен. Светлейший князь, из старинной фамильной линии остзейских дворян, на сто процентов не еврей и на двести процентов не коммунист.
Русская княжеская линия Ливенов обязана своим происхождением барону Отто-Генриху фон Ливену (1726–1781), генерал-майору, женатому на Шарлоте Карловне Поссе (1744–1828). Овдовев, была она назначена воспитательницей августейших дочерей императора Павла I. Рассказывают, что по прибытии из Прибалтики в Царское Село «дородная и величавая на вид» воспитательница стала сетовать придворному знакомцу на трудность возложенных на нее задач и указала на дурной пример, подаваемый двором и образом жизни самой Екатерины.
Императрица услышала этот разговор и, выйдя из-за ширмы, заявила: «Вот именно такая женщина, какая мне нужна». Граф Безбородко, говоря о ней, сожалел, «что генеральша Ливен не мужчина: она многих бы удобнее нашлася воспитывать князей молодых». Екатерина II, мать Павла I и бабка воспитанников, пожаловала ее в статс-дамы; Павел I возвел ее в графское достоинство, даровав ей имение Мезоттен в Лифляндии, а император Николай I, которого она также воспитывала, в день своей коронации в 1826 году возвел графиню Ливен в княжеское достоинство с титулом светлости. Она служила при дворе 46 лет до самой смерти.
После того, как имение Мезоттен был даровано Шарлотте фон Ливен, архитектор Джакомо Кваренги создал проект трехэтажного дворца-поместья в стиле высокого классицизма, его строили четыре года. Заказчица, светлейшая княгиня, посетила далекую резиденцию лишь один раз в сопровождении императрицы Марии Федоровны. Здесь же Шарлотта фон Ливен и похоронена.
До 1920 года последним владельцем мезоттенского имения был российский военачальник Анатолий Павлович Ливен, командир Либавского добровольческого отряда, он участвовал во взятии Риги в мае 1919 года и в свержении правительства латышских стрелков.
Независимая Латвийская республика не пощадила старого дворянского гнезда. После аграрной реформы 1920 года Мезоттенский замок реквизировали, он перешел в собственность культурно-образовательного ведомства республики, и в нем разместилась сельскохозяйственная школа.
Вернемся в 1960 год. Новый глава Русской и Восточноевропейской служб Александр Павлович Ливен родился уже за границей, в Ростоке, после того как Санкт-Петербургская ветвь семьи Ливенов уехала в Лондон в 1917 году, сразу после Октябрьского переворота.
Александр Павлович получил образование во Французском лицее в Брюсселе, потом закончил Тринити-колледж в Дублине, но сохранил семейный русский язык. Воевал в британской армии, дослужился до капитана, некоторое время был офицером разведки MИ-6 (это было засекречено) и специалистом по России в Министерстве иностранных дел. С 1960 по 1969 возглавлял Русскую и Восточно-Европейскую службы Иновещания Би-би-си. Под его началом произошла история, которую надо бы рассказать отдельно.
Кáлина-мáлина, сбежала дочка Сталина
Дочь Сталина, Светлана, унаследовала от папы тяжелый характер и буйный темперамент. Отец приходил в ярость от ее романов. Режиссер Алексей Каплер поплатился за нежную дружбу со Светланой годами лагерей. В 1944 году было замужество с Григорием Морозовым, одноклассником брата Василия Сталина, пять лет спустя, в 1949-м, был второй брак с сыном Жданова Юрием.
После смерти отца в марте 1953 года она взяла фамилию матери, Аллилуева, работала в Институте мировой литературы. Познакомилась и сошлась с индийским аристократом (и при этом коммунистом) по имени Раджа Брадеш Сингх. Индия считалась дружественным государством, поэтому особых препятствий ей не чинили.
Светлана жила в знаменитом «доме на набережной», у нее была государственная дача и машина. Осенью 1966 года Раджа Брадеш Сингх тяжело заболел и умер. Она написала письмо Брежневу с просьбой разрешить поездку на родину мужа, чтобы развеять его прах над священными водами Ганга.
В Политбюро знали, что Аллилуева написала книгу мемуаров «Двадцать писем к другу», содержание ее было известно. Ничего крамольного, но публиковать рукопись не собирались, а главное, не хотели ее публикации на Западе. КГБ было поручено не допустить вывоза рукописи, но самой Аллилуевой выезд разрешить, поскольку за нее дал личное поручительство Алексей Косыгин, председатель Совета министров. Сын Светланы Иосиф тогда собирался жениться, дата свадьбы была уже назначена, и в Кремле рассудили, что мать свадьбу своего сына не пропустит.
Светлана Аллилуева прибыла в Индию в декабре 1966 года, посол Бенедиктов разместил ее в квартире для сотрудников дипломатической миссии. Кончилась неделя разрешенного пребывания в Дели, по просьбе Светланы визу продлили еще на месяц, на все это время она уезжала в деревню покойного мужа.
В начале марта решили, что Аллилуевой пора возвращаться. Посол Бенедиктов вручил ей паспорт и авиабилет в Москву на 8 марта.
8 марта, Международный женский день, был одним из официальных советских праздников. В посольстве был выходной, Светлана Аллилуева оказалась без присмотра, с паспортом на руках. Во время прогулок она часто ходила мимо посольства США, в эту заветную калитку она и зашла, пользуясь возможностью. В американском посольстве появление дочери Сталина вызвало панику. Прежде всего, никто не знал, что у Сталина есть дочь. Когда, наконец, личность Светланы подтвердили, в Вашингтон полетела срочная дипломатическая телеграмма.
Президент США Линдон Джонсон отказался предоставить убежище — он не хотел конфликта с Москвой и неудобной ситуации с Индией, однако дал указание вывезти Аллилуеву как можно скорее, но легально. В сопровождении приятного молодого человека, агента ЦРУ, она вылетела в Рим, оттуда в Швейцарию, где ей предоставили туристическую визу на полтора месяца. Учитывая невероятный ажиотаж журналистов и фотографов, Аллилуеву спрятали в кармелитский монастырь.
Напомню, что она работала в Институте мировой литературы, специализировалась на советских писателях. И тут ей в руки попадает знаменитый нашумевший роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго», запрещенный в СССР. Аллилуева прочитала его в монастырской тиши. Соединение красоты природы, гармонии окружающей ее святости и событий, описанных в книге, произвели такое глубокое впечатление, что она, продолжая созданный уже ею жанр «писем к другу», написала еще одно письмо, обращенное к Пастернаку. Это эпистолярное обращение имело чисто литературный характер, поскольку адресат письма, Борис Пастернак, умер еще в мае 1960 года.
Материал был «горячий», его тут же подхватил американский толстый журнал Atlantic Monthly. На обложке красовался сенсационный заголовок «Размышления по прочтении «Доктора Живаго»: первая публикация дочери Сталина». Кстати, переводил текст «письма» известный Макс Хейворд, переводчик первого английского издания романа Пастернака.
В письме Пастернаку Светлана дает волю чувствам, раскрывает душу и проводит параллель между собственной трагедией и судьбой героев книги. Аллилуева вспоминает своего друга, писателя Андрея Синявского, лагерного зэка, «босого, нечесаного, в лохмотьях», жалуется на «партийных фарисеев и ханжей», травивших ее за связь с Раджей Сингхом. «Что они знают о нас, как могут нас понять эти жалкие бюрократы?».
За две недели до выхода июньского, 1967 года, номера Atlantic Monthly из Нью-Йорка в Русскую службу пришел телекс с текстом открытого письма Аллилуевой. В архивах Би-би-си сохранился это документ с приложенной к нему запиской от 17 мая 1967 года с подписью «Джеймс».
«Джеймс» — это Джеймс Монахан, контролер Европейской службы Би-би-си и, по совпадению, брат супруги Александра Ливена, Вероники.
«Светлана, — говорилось в записке, — очень высоко ценит Русскую службу и с удовольствием предоставляет ей право на исключительную публикацию с условием — передавать весь текст целиком, без сокращений».
Поначалу руководство держало все в секрете: текст письма тайно записали, ленту положили под замок. Озвучила Светлану сотрудница Русской службы Ирина фон Шлиппе, она же сделала в прямом эфире перевод первой пресс-конференции знаменитой перебежчицы.
Трансляцию письма сталинской дочери назначили на вечер 25 мая 1967 года, четверг. За сутки до передачи, в среду, в эфир вышел отрывок для рекламы завтрашнего эфира.
Русская служба была и остается частью BBC World Service, поэтому всемирные новости всегда рядом, под рукой. Во вторник, 23 мая, стало известно, что Египет перекрыл морское сообщение для израильских судов в проливе Эт-Тиран, который соединяет залив Акаба с Красным морем. Это, по международным законам, расценивалось как начало военных действий. Британский министр иностранных дел Джордж Браун срочно вылетел в Москву на переговоры с Андреем Громыко. Он надеялся убедить своего советского коллегу использовать влияние СССР в египетском руководстве.
К моменту встречи с Громыко в эфире Русской службы уже прозвучал отрывок из письма Светланы Аллилуевой. Британскому министру поставили жесткое условие — никаких переговоров не будет, пока Би-би-си не отменит свою передачу.
Днем 23 мая генеральному директору Иновещания Чарльзу Каррэну позвонили из британского Министерства иностранных дел с официальной просьбой отменить трансляцию, поскольку это «может серьезно повредить деликатным переговорам, которые британский министр ведет в Москве».
Чарльз Каррэн вежливо ответил, что «в Би-би-си не хотели бы рассматривать такую отмену». Через час поступил еще один звонок с предупреждением, что «русские готовы начать полномасштабное глушение».
В Би-би-си держались твердо.
В 4 часа дня позвонили снова, высокое официальное лицо из резиденции на Даунинг-стрит передало слова британского премьера Гарольда Уилсона о том, что в Москве на переговорах решается вопрос войны и мира и что он готов поговорить с главой попечительского совета Би-би-си о необходимости отменить планы по передаче.
Перед такой неодолимой силой кое у кого дрогнуло сердце, сдали нервы. Лорду Норманбруку, главе совета, которому официально подчинялось вся корпорация, стали готовить записку с объяснением, почему надо снять передачу.
О снятии передачи стало известно на нашем пятом этаже Буш-хауса. В 1967 году там работали боевые люди. Восемь человек наотрез отказались подчиниться и заявили главе Русской службы, что все они как один напишут заявление об уходе.
Это заявление в виде обращения к генеральному директору Иновещания Хью Грину было вручено светлейшему князю Александру Павловичу Ливену. В нем говорилось, что письмо Светланы Алиллуевой — это произведение литературное, не имеющее отношение к политике, что запрет на его публикацию — это вмешательство в редакционную независимость Би-би-си и что в таких условиях они не видят возможности выполнять свою журналистскую работу.
Светлейший князь прочитал обращение, почесал лысеющий затылок и сказал: «Господа, но вы же не оставляете мне никакого выбора!», после чего сел и тоже поставил свою подпись. Он также пошел в студию и, рискуя карьерой, сделал самовольное заявление для слушателей в СССР о том, что «по просьбе британского правительства намеченная передача в эфир не выйдет, но мы будем держать вас в курсе событий».
На Би-би-си хорошо знали советскую традицию передавать музыку, когда умирал очередной генсек, поэтому вместо письма Светланы Алиллуевой в эфир полились скорбные звуки. Мне удалось даже восстановить, какие. Из рапортичек, которые тщательно заполнялись на каждую музыкальную передачу, извлеченных из глубин архива, мы можем сегодня поведать, что звучали два произведения: «Сад Фэнда» композитора Арнольда Бакса и сюита «Паренек из Шропшира» композитора Джорджа Баттеруорта.