Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Шрам на сердце - Семён Михайлович Журахович на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Она кивнула на высокую женщину в белом халате, которая медленно шла между столами. В ее глазах светилась твердая решимость, крепко сжатые губы, казалось, готовы были бросить резкое слово. Я невольно придвинул ближе тарелку с кашей, а седая соседка молниеносным движением бросила мне в кашу остатки масла и шепнула:

— Тш-ш!..

После завтрака медсестра велела идти к врачу. Приветливый тихоголосый человек, из тех, кому и после сорока дашь тридцать. Худой. Его, верно, не заставляют есть кашу!

— Меня зовут Константин Григорьевич, — скупо улыбнулся. — Что там у вас в Киеве?

Я уже настроился на приятный разговор о киевских пейзажах, музеях, театрах. Но через минуту Константин Григорьевич деликатно, однако настойчиво, переменил тему. Я должен был вспомнить все болезни с детства и до нынешнего дня. Чем болели последние годы? Воспаление легких, опять, и еще опять. Тяжелый бронхит и, наконец, уже не отпускающая астма. Потом он выслушивал и выстукивал меня, считал пульс, мерил давление и, во второй раз сегодня, температуру.

— У вас собственный джаз в груди. Хрипы, свист, шум… Не знаю ваших вкусов — я не любитель такой музыки. Будем лечить, но вы должны нам помогать. Дисциплинка! Распорядок процедур! Воздух, воздух…

Я чувствовал не только его деловито-профессиональное внимание, что тоже много значит, но и неподдельную искреннюю заинтересованность. Как будто я его единственный пациент и он должен отныне всю свою жизнь посвятить одной цели: сделать меня здоровым.

— Тетрадку, какие-нибудь записи привезли с собой? — голос звучал все так же заботливо, только в глазах мелькнула подозрительная искорка.

— Привез.

— Оставьте в камере хранения, — сказал твердо. — А еще лучше — дайте мне, я запру у себя в столе.

— Константин Григорьевич!..

— Дышите! — он легко поклонился.

Я вышел из кабинета врача, уже чувствуя себя здоровее.

Молодая медсестра — ее зовут Нина Васильевна — с ходу отправила меня на третий этаж: укол. Потом на ингаляцию, это уже в другое здание. После ингаляции я заглянул в камеру хранения, взял из чемодана рубашку, носовые платки, еще какие-то мелочи. Оглянувшись, прихватил все-таки тетрадь. Все это положил к себе в тумбочку. Теперь посижу на скамейке в уютной аллее, я приметил ее еще с утра, но Нина Васильевна перехватила у двери и велела идти в рентгенкабинет.

— Это за столовой, — объяснила она. — Дорожка вверх, потом вниз, третий домик. С красным крыльцом.

Я нашел этот домик, дождался своей очереди, разделся до пояса и вошел в темную комнату. Меня просвечивали, поворачивали туда и сюда. Все. Одеваюсь. Теперь — в тихую аллею.

Где там! В палате все раздевались. Что такое? В одиннадцать — обход, врачебный час. Непременно раздеваться, непременно лежать — и не в своем белье, а в том, которое выдано здесь.

Заглянула медсестра:

— А Егорушки, конечно, нет?

Он проскользнул за ее спиной:

— Я уже давно здесь. Я в постели…

Он срывал с себя одежду. И все у него блестело: глаза, зубы, лысина, острые локти и колени. Бросил комом одежду на стул и выбежал на веранду.

— Ох, Егорушка!..

Какое-то время мы лежали молча.

Вошел Константин Григорьевич. Взглянул на нас, посмотрел сквозь стеклянную дверь на веранду — все на месте. Москалюк читал, отвернувшись к стене. Володя неподвижным взглядом уставился в потолок.

— Кто это сказал? — раздался голос Москалюка. — Мысли, как блохи, скачут с человека на человека, но не всех грызут?

— Не знаю кто, но сказано метко, — отозвался Володя. — Меня эти блохи до костей прогрызли.

Алексей Павлович потихоньку заговорил со мной. «Кто? Откуда? За что?..» Он так и сказал: «За что?» За три пневмонии с бронхитом? Получите хороший срок… Кстати, возьмите у медсестры баночку-плевалку, а то платков не хватит.

Потом он упомянул, что в Киеве живет его фронтовой друг.

— Может, слышали случайно о таком — Микола Н.?

Надо же! Я этого Миколу немного знал. Заговорили про него, а потом про огнем и смертью меченные фронтовые дороги.

— Дважды ездил в гости… Не тот Микола! — вздохнул Алексей Павлович. — Что голова побелела — четверть беды. Душа тиной затянулась…

Час прошел. Одевались опять-таки, не знаю почему, второпях. Я отправился на массаж. И, хотя мне было назначено время, пришлось долго ждать под дверью. Потом дородная тетка кое-как похлопала и погладила мою спину, ни на минуту не умолкая. Я узнал, откуда она родом, кто ее муж, где учится сын; затем она сообщила мне, что ей надоели до смерти шумливые, требовательные и нетерпеливые больные, а уважает она вежливых тихих пациентов, таких, к примеру, как я, которые ждут и не ропщут… А вообще мужчины — еще ничего. Женщины, бабы — вот сущая беда! Я услышал несколько ярких характеристик, которые не по плечу были бы самому суровому сатирику.

Существенно обогащенный в области человековедения, благодарю многоречивую массажистку и спешу на электропроцедуру. Но меня возвращают. Все идут в спортивный зал. В тринадцать ноль-ноль — лечебная гимнастика.

Под руководством того же солидного методиста, бывшего, как я себе представил, чемпиона мира, мы ходим вокруг расставленных стульев, поднимая и опуская руки. Потом — ступая на пятки, на носки. Затем, сидя, проделываем бесконечные упражнения руками, ногами, головой. Я уже дышу с хрипом. Методист подходит и велит мне время от времени отдыхать. Он никого не выпускает из поля зрения. Тот закашлялся — сделай паузу, отдохни. Тот сегодня тяжелее дышит — из каждых двух упражнений делай одно.

Снова ходим вокруг, потом берем в чуланчике гладкие палки и повторяем (как мне кажется) все упражнения с начала.

Сколько раз я дома давал себе священную клятву каждое утро делать гимнастику! А проходило время — тысяча самооправданий и тысяча важных причин. Причина же одна, и то не заслуживающая внимания; собственное разгильдяйство. Вот за это я и наказан: сегодня выполняю двухлетнюю, а может, и трехлетнюю норму.

Бывший чемпион расхаживает перед нами и настойчиво повторяет:

— Учитесь правильно дышать. Главное — правильно дышать. И будет легко…

— А кто это сказал, — спрашивает Москалюк: — легче всего дышится тому, кто держит язык за зубами?

Кто-то засмеялся. Кто-то стал угадывать автора сомнительного афоризма:

— Может быть, сам Москалюк?

— Нет, я не из молчунов, — сказал и нахмурился.

— Хватит! Палки на место…

Наконец-то! Жадным взглядом смотрю на солнце за окном. Но нет, еще не все. Приказано взять гантели. Беру. Но методист велит мне положить эти и взять самые маленькие. Заметил же! Бодро размахиваю легонькими гантелями и удивляюсь, что с каждой минутой они тяжелее. Что за чертовщина! Может быть, я ошибся, взял пудовые?

Методист уже рядом — на первый раз довольно. Сижу, смотрю. Пыхтит Москалюк. Володя утирает обильный пот с лица. Егорушкины движения все медленнее. Только Алексей Павлович работает старательно и сосредоточенно. Видно, так же старательно и неутомимо, как на своей стройке.

Все! Кладем гантели на полки. Однако теперь нас ждут мячи. Не резиновые, я убежден, а чугунные. Итак, покидать мячи — и тогда уже на самом деле все.

Тридцать минут? По-моему, гимнастика продолжалась по крайней мере два часа.

Не иду — бегу в тихую аллею. На кой черт мне эта карусель? Профессор в Киеве говорил: главное — это климатотерапия, воздух, солнце. С наслаждением вдыхаю теплый апрельский воздух, широко открываю глаза и смотрю на расцветшие деревья — сплошь розовые. Впервые вижу такое диво. Мелким розовым цветом покрыты не только ветви, но и ствол. Подымаю голову — солнце, грей, земная атмосфера, вливай в мои легкие целебный кислород! Не хочу я джаза в груди. Хвала и слава климатотерапии! Вот так просижу до вечера.

— А электропроцедура… Забыли? — слышу рядом звонкий голосок.

Медсестра. Как она углядела, что я здесь? Как может все и всех помнить? Точно школьник, сбежавший с урока, иду к корпусу, снова одолеваю крутую лестницу на третий этаж. Меня усаживают на «электрический стул», опутывают проводами. Но я ничего не вижу. Перед глазами цветущие Деревья и тихая аллея.

После электроворожбы заглядываю в палату. Что теперь? Обед. Ладно, идем в столовую. Но кто-то предусмотрительный напоминает мне про спортивный костюм. Какой-то миг колеблюсь: может быть, не заметят? И зачем я его снова надевал? А, гимнастика! Тихонько ругаюсь и иду переодеваться. Дежурная в вестибюле внимательным и неумолимым взглядом окидывает каждого…

Обед как обед. Не очень вкусный, зато порции «пневмоничные». Седая женщина — ее зовут Софья Андреевна — продолжает воспитательную работу: деликатно, но настойчиво поучает меня. И я вижу, что это доставляет ей удовольствие. Я учтиво благодарю, хотя в голосе у меня больше иронии, чем искренности. Увлеченная высокой миссией, моя пожилая соседка, к счастью, слышит только слова, но не интонацию.

За столом еще одна сотрапезница — утром ее почему-то не было, хотя она, как выяснилось, здесь уже неделю. Молодая, круглолицая, кровь с молоком. Она ест и стонет: «Боже, меня ведь разнесет! Это ужас…» Когда приближается официантка, ее красивые зеленоватые глаза страдальчески молят о пощаде. Еще чуть — и она даст волю слезам. Софья Андреевна переключает свой воспитательный заряд на нее.

Мою соседку выручает тоже молодая женщина с весьма приметной внешностью. Подойдя к нашему столу, она насмешливо говорит:

— Галина, сколько можно есть?

Красивое, но болезненно бледное лицо. Неулыбчивые темные глаза. Черные косы венком уложены над высоким лбом.

Галина засмеялась и выскочила из-за стола.

Они вышли из столовой, и не один восхищенный мужской взгляд провожал их до дверей.

Смотрела им вслед и Софья Андреевна. На ее лице отразилось явное неодобрение.

— Ох эта Клавдия… — вздохнула она.

Я вопросительно посмотрел на нее. Уставилась в тарелку, молчала. Потом:

— Забывает, что это лечебница. Другое дело на курорте. Да и то… Трижды в день меняет туалеты. Всё — самое модное! И кавалеры…

Теперь уже я вздохнул. Старая история: каждый точно знает, как должен себя вести другой.

3

Из столовой я выхожу вместе с Алексеем Павловичем. Снова заводит разговор о Миколе. Как странно, как разительно меняется человек!

— Затянулась илом душа, — повторяет Алексей Павлович, — но почему, почему это произошло?

Попробуйте ответить на это не затасканным, а точным и правдивым словом. Почему так меняется человек? Никто об этом не говорит, когда меняется к лучшему. Это не так бросается в глаза. Не сразу замечаем и замутнение души. А уже когда это каждому видно, возникает беспомощное — почему? Семья? Обстановка? Окружение? Сколько есть охотников находить внешние причины. А может быть, давно уже сделал свое дело червячок эгоизма и мелочности?

Я снова увидел сплошь розовое дерево, хотел спросить, как оно называется, но мой собеседник, взглянув на часы, заторопился. Пора. Мертвый час.

— А я погуляю. Не привык лежать после обеда.

— Что? — улыбнулся Алексей Павлович. — Какое гулянье? В три ноль-ноль все должны быть в постели. Дисциплина.

Опять в палате раздеваются восемь мужчин.

— Стриптиз! — смеется Егорушка, ставя новые рекорды быстроты и ловкости.

Ложимся. Но мне хочется выбежать во двор и кричать: я не привык отлеживаться после обеда, я хочу делать, что мне вздумается. Не дергайте меня за веревочку.

Минутный бунт угасает. У меня вырывается жалостное:

— Хоть бы книжка какая-нибудь!

Откликается Москалюк. У него, как я теперь вижу, свинцовый цвет лица, погасший взгляд. Он впервые обращается ко мне:

— Посмотрите, тут у меня кое-что есть.

Смотрю: «Разин Степан», «Людоловы», «Робеспьер».

— Люблю исторические, — говорит он.

— А я — фантастические, — Володя показывает мне книги современных Уэллсов. — Тут, по крайней мере, авторы откровенно признаются: это выдумка. И не заставляют меня этим выдумкам верить.

С веранды высовывается лысая голова Егорушки.

— А знаете, какие я романы люблю? — с серьезным видом спрашивает он. — С веселыми бабочками.

Хохоча, скрывается. Но вездесущая медсестра услышала. Откуда-то доносится: «Ох, Егорушка!»

— А я вам вот что скажу, — вступает в разговор Алексей Павлович. — История, если хотите знать, на моей шкуре написана. — Он задрал сорочку, и мы увидели фиолетовые шрамы на боку и на спине. — Я хочу знать, как люди на самом деле живут. Что они на самом деле думают. Не когда-то там, при царе Горохе, а сегодня. Мне книжку давай без всякой хурды-мурды: чистая правда чтоб…

— Жизнь! — хмыкнул Москалюк. — Сквозь тысячи лет прошло человечество — и все это жизнь… Вот вы, Алексей Павлович, работаете на стройке. Что вам видно? Несколько десятков людей, что с вами вместе строят? Ну еще дома напротив и деревья вдоль тротуара. Так? А я проем за проемом подымаюсь на двухсотметровую башню, сам же ее делаю, мне — ого! — как далеко видно. Так же, я думаю, и в чтении. Прочитал вот про Робеспьера. Оттуда сквозь два столетия мне и сегодняшний день виден. И в недавней истории есть такие же вещи… Вот я про наркома продовольствия, про Цюрупу, читал. Заинтересовался, потому что земляк, с Херсонщины. Так вот с ним, а он, учтите, наркомом продовольствия был, голодный обморок случился. Читаю об этом — и соображаю, что к чему.

Повернулся лицом к стене, умолк.

Володя порывисто сел на постели, у него рвались какие-то жаркие слова. Но послышался стук в дверь.

— Дебаты окончены! — крикнула медсестра.

Беру «Разина Степана» Чапыгина, давно читанного. Сразу же, с первой страницы, захватывает чеканное слово. Вдруг слышу, как Москалюк говорит:

— Жизнь коротка, и все же успеваешь поскучать. Почему это так?

— А что об этом говорит история? — спрашивает Володя.

Продолжаю читать, однако минувшая ночь с ее паутинно-рваным сном дает себя знать, задремываю. Ровно в четыре просыпаюсь и начинаю одеваться.

— Чего это вы? — вижу удивленные взгляды.

— Как чего? Мертвый час кончился.

— Где-нибудь в другом месте час — это час. А у нас, пневмоников, два.

Я выглянул на веранду. Трое неразлучных и Егорушка спят сном праведных.

В палате не спали. Москалюк лежал на спине. Что он там на потолке разглядывал? Чувствую, что кроме болезни у него еще какая-то тяжесть на душе — может, и посерьезнее. Алексей Павлович что-то тихо говорит, на что Володя отзывается однообразным: «Легко сказать…» Я услышал уже громче произнесенное: «Э, парень, настоящей беды ты еще не нюхал…» Володя что-то промямлил в ответ. Потом, уже раздраженно, бросил:

— Война? Война и меня, еще сопливого, переехала. Лучше б уж в окопах…

Какое-то время лежал молча. Потом сорвал с себя одеяло, оделся и, схватив полотенце, вышел. Через минуту вернулся.



Поделиться книгой:

На главную
Назад