Шрам на сердце

Шрам на сердце

ПОВЕСТИ

ГОРА НАД МОРЕМ

1

Водитель гнал машину крутыми, верткими улочками все выше, выше. Я был уверен, что он хочет добраться до белой тучи, которая ползла нам навстречу. Вдруг улочки исчезли, справа выстроилась шеренга тощих кипарисов — вплотную друг к другу, слева протянулась хмурая кирпичная стена, словно из-под земли выросли высокие железные ворота, но дорога хитро вильнула вбок мимо ворот. Вместе с машиной бежали кипарисы, за ними белые придорожные столбики. Такси еще раза два вертануло туда-сюда, и мы очутились во дворе, где между деревьев темнели неприветливые, как мне показалось, корпуса больницы.

Стрелки-указатели привели меня к приемной и регистратуре.

— Тубик или пневмоник? — спросила регистраторша с искусным румянцем на щеках и голубым сиянием вокруг глаз, именно вокруг, потому что глаза у нее были карие; тонкие — я таких еще не видел — брови острыми кончиками взлетали вверх.

— Тубик или пневмоник?

Я не понимал, о чем она говорит. Регистраторша нетерпеливым жестом схватила мои бумажки, взмахнула длинными ресницами и, что-то записывая, бросила мне с успокоительной улыбкой:

— Вы пневмоник.

Мне пришлось это принять. Еще охотней я согласился с этим, когда узнал, что пневмоником быть лучше. Даже много лучше, потому что тубик — это больной туберкулезом.

— Чемодан пока здесь оставьте. Утром сдадите в камеру хранения. Возьмите мыло, зубную щетку, еще что вам там надо. Взяли? Идемте, я вас провожу.

Мы миновали какое-то длинное приземистое здание.

— Тут ингаляторий, душ, камера хранения, — пояснила моя проводница. — Ваш корпус второй.

Над трехэтажным корпусом поднималась гора.

— Там тубкорпус, еще выше — хирургический.

Но я видел лишь рыжий, в трещинах камень, уходящий ввысь мрачной стеной, и тусклые пузыри фонарей.

Мы вошли в узенький коридорчик и остановились у исшарканной лестницы.

— Вера Ивановна! Принимайте новенького.

Дверь с надписью «Дежурная медсестра» отворилась, вышла пожилая женщина в очках, без румянца, без сияния вокруг глаз, с реденькими ресницами.

Она оглядела меня с ног до головы, ткнула пальцем в завернутые в газету вещи, которые я держал под мышкой, и деловито спросила:

— Здесь и поллитровка?

— Разве и это нужно? — удивился я.

— Я вам покажу «нужно»! — строго сказала Вера Ивановна. — За вами, мужиками, только глаз да глаз…

Регистраторша засмеялась и погрозила мне пальчиком:

— От Веры Ивановны не скроетесь…

— Третья палата, дверь направо. Кровать у окна. Устраивайтесь. Можете погулять перед сном. Помните, отбой ровно в одиннадцать.

Речь командирская. Четкие, точные распоряжения.

— Вы, наверно, во фронтовом госпитале работали, — сказал я.

Взглянула пристально. Лицо постепенно светлело.

— Было и это. А как вы догадались?

— И сам не знаю, товарищ лейтенант.

Вера Ивановна засмеялась. Что произошло за один миг с суровой немолодой женщиной!

Я вошел в палату. Высоченный потолок. И необычайно толстые, должно быть, стены, потому что подоконник был просторный, как стол. Четыре кровати, между ними — тумбочки. Вдоль противоположной стены шкаф, три стула, четвертый у столика. Свободная кровать стояла у окна. «Это хорошо, — подумал я, — по крайней мере, с одной стороны мне не угрожает соседство храпуна». За столиком я заметил стеклянную дверь. О, веранда! Чудесно. Будет где посидеть, почитать. Но, подойдя ближе, увидел и там четыре койки, разделенные узенькими проходами.

Что-то зашуршало сзади. Я обернулся. То, что мне показалось небрежно брошенным одеялом, было человеком, укрывшимся с головой. Голова вынырнула на поверхность — бледное лицо, растрепанные волосы.

Я поздоровался.

— А-а, новенький… Добрый вечер. Опять проклятая температура. И пускай бы уж сорок. А то гнилая, гнилая… Как мне это все надоело!

Голос — от шепота до тоскливого стона.

Я вышел. Откуда-то долетел разговор — очень уж оживленный, веселый. Потом кто-то запел. И разговор, и смех звучали не совсем естественно, а все же я подумал: не так уж и скучно здесь живут! Но через минуту догадался, что это показывают кинофильм. Отойдя подальше, увидел строй знакомых кипарисов и белые столбики, светившиеся в густых сумерках. Я перешел дорогу, протиснулся между двух кипарисов и оказался над крутым обрывом. Внизу ниткой бус сверкали огоньки — должно быть, улочка прижалась к горе. А справа — полудугой вдоль бухты рассыпались огни города. Мигнул красный глаз маяка. Четкие огненные линии, как на огромном рекламном щите, очертили контуры парохода…

А дальше? Не верилось, что этот бескрайний черный провал — море. Над ним темная бездна — тоже море?

Со двора донеслось шумное многоголосье. Должно быть, кончился киносеанс. Я вернулся в палату.

Тот, что мерил температуру, стоял в синей пижаме, молодой, худющий. Он протянул мне руку.

— Володя. — В серых глазах тепло, доброта, грусть. — Издалека?

— Из Киева.

— Никогда не был, — вздохнул он. — Годы бегут, а я все строю планы: Киев, Ленинград, Дальний Восток…

Я не успел ему ответить. В палату вбежали сразу трое и стали торопливо сбрасывать с себя одежду, каждый у своего, очевидно, стула.

— Егорушки, конечно, еще нет? — спросил один из них и засмеялся.

— Егорушка еще вальс танцует.

В майках и трусах они выскользнули на веранду.

Появился высокий, несколько сутулый мужчина непонятного возраста, кивнул мне головой, пробормотал: Москалюк. И начал не спеша раздеваться.

— А Егорушки нет, — хмыкнул себе под нос.

Вошел и ровным шагом приблизился ко мне еще один обитатель палаты, широкоплечий, с седым ежиком. Он внимательно посмотрел на меня спокойным, уверенным взглядом.

— Алексей Павлович, ваш ближайший сосед, через тумбочку вприсядку… — крепко пожал мне руку и добавил: — Не огорчайтесь. В окопах было хуже.

Потом обратился к молодому:

— Володя, выше нос! Лучше было бы фильм посмотреть, чем здесь ворожить над термометром. А Егорушка гуляет!

Резко распахнулась дверь, и, блеснув очками, заглянула Вера Ивановна.

— Где Егорушка? Ох, будет ему клизма от главврача… Володя, вам до завтрака — анализ крови. Вам, Москалюк (это высокому), на рентген. Вам (это уже мне) все записано в бумажке на тумбочке. А Егорушки нет?

— Еще пять минут, — сказал Алексей Павлович, но медсестра скрылась. Дверь хлопнула так, что стекла зазвенели.

Все уже улеглись, когда в палату влетел — именно влетел — кто-то, на ходу срывая с себя сорочку. Еще движение — упали штаны. Еще одно — полетела на шкаф кепка. Дрыг-дрыг ногами — и туфли под стулом. Разглядеть его было невозможно: он вертелся, нагибался, вытягивался. Взгляд мой уловил загорелое молодое лицо, но я, должно быть, ошибся, потому что через миг блеснула лысая голова. Мельницей взлетали руки, ноги. И все время смешок:

— Ох, друзья-дружочки…

Я догадался, что это и есть Егорушка, о котором все спрашивали.

Грозная фигура Веры Ивановны возникла в дверях. Егорушка завертелся как волчок:

— Вер-Ван, Вер-Ван, я уже давно здесь! Я уже давно сплю!..

И схватив стакан с кефиром, метнулся на веранду. Даже мрачный Володя засмеялся.

— Ох, Егорушка! — Вера Ивановна вздохнула и выключила свет.

— Можете не смотреть на часы, — сказал Алексей Павлович. — Одиннадцать ноль-ноль… Наша Вера Ивановна и без радио слышит Кремлевские куранты.

Настала тишина. А через минуту у моей кровати возникла чья-то фигура.

— С приездом! — услышал я голос Егорушки. — Тумбочка на двоих. Мои вещи в верхней половине. — И с душевной щедростью добавил: — Хочешь, бери себе верхнюю…

— Спасибо. Мне и нижняя годится.

— Послушай, друг, — продолжал он. — У тебя вон лимончик, дай отрежу ломтик.

— Пожалуйста. Здесь и нож. Угощайтесь…

— Ох, Егорушка, — вполголоса проговорил Алексей Павлович. — Где твое «будьте добры»?.. И почему «дай», а не «дайте»?

— Верно! — охотно согласился Егорушка. — Разрешите, пожалуйста.

— Прошу, пожалуйста.

Егорушка с наслаждением сосал лимон.

— Спасибо, — это сказал Алексей Павлович.

— А и в самом деле! — засмеялся Егорушка. — Спасибо!

— Ох, и дождешься ты у меня когда-нибудь…

— Я сплю, я уже давно сплю! — Тень у постели исчезла.

Нетрудно было догадаться, что Егорушка не успел прочитать новые труды о культуре (или даже искусстве) общения и что ему не попалась на глаза с мягким юмором написанная чешская книжка «Школа вежливости». Но, несмотря на все, я улыбался. Ох, Егорушка…

Мне даже теплее стало, и я подумал, что после трудной ночи в поезде хорошо усну. А там посмотрим.

Я уже засыпал, когда кто-то закашлял. Потом послышался храп, негромкий, ритмический, можно даже сказать — мелодичный.

Что ж, надо привыкать. Не к теще на вареники, лечиться приехал. К тому же это первая ночь, дальше будет легче. А главное — терпение. Высшая добродетель.

То и дело я просыпался от чьего-то кашля. Потом сам, верно, будил других своим буханьем. Мне было страшно неловко. Я изо всех сил старался сдержаться, утыкался головой в подушку, но от этого становилось еще труднее дышать.

После такого припадка я лежал обессиленный и прислушивался. Чье-то тяжелое астматическое дыхание доносилось с веранды. А где-то близко — мне показалось, что это Володя, — тоскливый вздох. Бормотал во сне Москалюк. Сперва он читал, из-под одеяла на страницу книги падал тонкий луч фонарика. Я еще подумал: и мне бы такой фонарик!.. А теперь ему снилось что-то, должно быть дурное.

Долгая, долгая неспокойная ночь. А сколько еще будет таких ночей? С ума сойти можно… Нет, это выше моих сил. Завтра, ну пускай послезавтра потихоньку на автобус, на поезд… и айда домой. А еще лучше — поселиться у какого-нибудь рыбака у самого моря.

Проснусь на рассвете и — босиком на берег. Над морем синяя мгла, песок холодноватый, но мягкий-мягкий! Тишина, простор, воздух прозрачный, где-то на самом горизонте видишь темные точки лодок. Плыву легко, свободно. Туда, к горизонту…

Кто-то закашлял. Где она, эта рыбацкая хижина?

Третья палата. Пневмоники. Тумбочка на двоих. Но я вспомнил, что все-таки пневмоник много лучше, чем тубик, и уснул — уже до утра.

2

Ровно в семь медсестра, уже другая, раздала термометры. Потом записала температуру. И сразу же в палате завертелась карусель. Четверо с веранды выскочили, выбивая дробь зубами, и стали быстро одеваться. Торопились и мои соседи. Меня невольно увлек этот стремительный темп. Бегали умываться, стелили постели. Брились, мешая друг другу. Искали что-то в тумбочках, в шкафу, шутили, а двое с веранды даже ссорились из-за того, что кто-то из них «наступил лапой» на сорочку… Со двора послышался свисток, и медсестра, моложе и потому еще более строгая, обходила палаты, коротко бросая:

— На зарядку! Быстро…

Мы двинулись к выходу. Со второго этажа, щелкая каблуками, сбегали женщины. И вот на дворе каких-нибудь полсотни — а может, больше — пневмоников машут руками, ногами, головами, поворачиваются, сгибаются, топчутся на месте по команде внушительного пожилого мужчины, который когда-то, может быть, был чемпионом мира, а теперь терпеливо муштрует пестрое население второго корпуса. В отличие от зарядок, на которых я бывал раньше, тут время от времени слышен тяжелый кашель, прерывистое дыхание, то один, то другой отворачивается, плюет в стеклянную «плевалку» и прячет ее опять в карман.

Я не успел побриться, потому что розетки две, а нас восемь, бреюсь после зарядки и последним направляюсь в столовую. Однако меня возвращает медсестра: надо сделать анализ крови. Натощак. Лаборатория на третьем этаже. Какая крутая лестница! А все уже завтракают.

Наконец переступаю порог столовой. В вестибюле меня останавливает какая-то суровая женщина: в столовую в спортивном костюме нельзя. Я что-то мекаю, надеясь на милосердие: простите, не знал, впервые, больше не буду… Но никакого милосердия. Приказ главврача — закон. Все сидят и завтракают, а я должен возвращаться в палату и переодеваться. Хочется побежать к этому главврачу и излить свою злость. Переоделся — и опять в столовую. Суровая женщина оглядывает меня с ног до головы. Спасаясь от ее взгляда, тыкаюсь в первую же дверь, но она хватает меня за рукав: куда? Там тубики! Покорно иду в другой зал, не понимаю, как она угадала, что я не тубик.

Официантка усаживает меня на свободное место. Наконец завтракаю. От изрядного куска масла оставляю половину. Съедаю биточки и отказываюсь от каши. Официантка смотрит на меня свысока и — дерзкая девчонка! — объявляет мне, как непослушному мальчугану в детском саду: кашу надо съесть до последней ложки! Седая женщина, сидящая рядом, спешит мне объяснить, что пневмоники должны хорошо есть, это важный компонент лечебной системы. И с доброй улыбкой добавляет:

— А кроме того, если вы не съедите каши, эта шустрая девушка доложит дежурному врачу. Получите первое замечание.