Сестра Харуна-ар-Рашида

После ухода негра Абуль Атахия снял чалму и абу, надел ночную шапочку, которая была приготовлена на ложе, и стал терпеливо ждать. Когда огни на галерее потухли, он вышел в коридор и, держась за стенку, осторожно пошел туда, где сквозь щелку пробивалась узенькая полоска света.

Глава VI

АБУЛЬ АТАХИЯ ПОДСЛУШИВАЕТ

Из-за двери доносился приглушенный говор. Беседовавшие, видимо, опасались, что их могут подслушать, и говорили тихо. Слов было не разобрать. Поэт нагнулся и глянул в щелку.

На невысоком ложе, находившемся посредине богато убранной комнаты, восседала царственно величавая женщина. На коленях она держала двух мальчиков, прижав их к груди. Полные губы ее улыбались, а в уголках глаз, как крупные жемчужины, сияли слезы. И трудно было сразу понять, то ли от горя они, то ли от радости.

По внешнему виду женщине можно было дать лет двадцать пять — тридцать. Абуль Атахии никогда не доводилось видеть госпожу столь изысканной красоты и высокого благородства, хотя он насмотрелся на прелестных наложниц и при дворе эмира правоверных, и в окружении наследника престола, и у Джаафара ибн Яхьи, и у других Бармекидов. Это была женщина особого склада. Достоинство, с которым она держалась, поражало всякого. Ее глаза не были огромными — у какой-нибудь рабыни можно было встретить и больше, — но каким блеском они преисполнялись, когда смотрели вокруг! В них нельзя было найти и следа истомы, которой отличаются глаза куртизанок. Взгляд, казалось, проникал в душу, в ее сокровенные тайны; лгать перед ним было невозможно. Кожа незнакомки не отличалась белизной, что, пожалуй, могло бы объяснить многое, а имела цвет слегка подрумяненной пшеничной корочки. Женщина молчала, но чувство материнской любви, переполнявшее ее в эту минуту, отражалось на лице, как в зеркале.

Голова женщины была прикрыта шелковой гранатового цвета накидкой, украшенной драгоценными камнями и вышитой золотыми нитками. Волосы красиво уложены, слегка взбиты и приподняты на макушке. Эту прическу называли прической Сукейпы, дочери Хусейна, которая ее придумала. На лоб спускалась тугра.

Абуль Атахия задрожал: тугру носили только представительницы династии Аббасидов! Вот она — птица с крупными изумрудами вместо глаз и рубиновыми крыльями, а чуть ниже герб династии, инкрустированный бриллиантами чистейшей воды! Причудливо переливаясь, камни сверкали так ярко, что казалось, будто комната освещается не горящими свечами, а благородным блеском драгоценностей. Подвески в ушах женщины состояли из жемчужин размером с голубиное яйцо. Шею украшало алмазное ожерелье безупречной шлифовки. Одежда была из дорогого лазурного цвета виссона с пестрыми узорами по краям.

«Кто она? — едва не вскрикнул Абуль Атахия, выпрямляясь. — Кому принадлежит эта гурия? Да ведь ока халифского рода! Но что она делает в доме работорговца? Вот удача так удача! Такая новость, если пожелает аллах, будет стоить больших денег!»

Он снова заглянул в щелку.

В углу комнаты на полу сидели мнимые жители Хиджаза. Риаш был старше, чем казался в лодке; голову его покрывали густые седые волосы. Что в действительности представлял собою этот человек, оставалось непонятным: лицо его ничего не выражало, взгляд был бесстрастный, отсутствующий, в позе — почтительность. Барра, та более всего походила на бывшую рабыню: немолодая, усталая, похоже, что из вольноотпущенниц…

Прямо перед сейидой, спиной к двери, сидела еще одна женщина.

«Атба! Ты тоже здесь?! — едва не вскрикнул Абуль Атахия. — Пытаешься утешить госпожу? О, аллах, я никогда не видел тебя с непокрытой головой! Черные волны пышных волос… Как бы хотел я их поцеловать! Десяток косичек, и на конце каждой пробитая с края золотая монетка или просверленный камешек-самоцвет. На ногах твоих розовые шальвары, расписанные зелеными побегами, вокруг шеи ожерелье, руки унизаны суварами и думлюджами».

Сердце Абуль Атахии билось так сильно, что казалось, вот-вот его удары будут услышаны в комнате; от неудобной позы ныла спина. Он затаил дыхание, переступил с затекшей ноги на другую и стал прислушиваться. Поначалу различал отдельные, громче сказанные слова, затем обрывки фраз, и наконец ничто уже не ускользало от его обострившегося слуха.

— Тебе не грозит опасность, сейида! — убеждала Атба. — Уверяю тебя!

— Не могу я, поверь, не могу!

— Прошу тебя, не расстраивайся!

— Что-то подсказывает моему сердцу — я вижу сыновей последний раз.

— Не приведи аллах, сейида! — воскликнула Атба, и косички ее задрожали. — Ведь ничто не изменилось. Разве Риаш не явится сюда по первому твоему зову? Наступит день, аллах милостив, когда ты не будешь больше разлучаться с детьми!

— Этому никогда не бывать, — грустно покачала головой женщина. — Я чувствую, что последний раз в жизни обнимаю их, целую, прижимаю к груди. — Она умолкла, вытащила шелковый платочек, обшитый парчовыми нитка-мп, вытерла слезы и затем проговорила: — Ты же знаешь, в руках моего брата-тирана всесильная власть, нет в его сердце места ни жалости, ни состраданию. Пусть вокруг гибнут от голода и жажды, тают от любви — ему ни до кого нет дела. Он требует лишь исполнения своих желаний.

— Увы, сейида, — громко вздохнула Атба, — все мужчины одинаковы. Они господа положения, и они любят себя куда больше, чем нас. Им дозволено то, что нам запрещается. Мужчина имеет несколько жен, забавляется с рабынями и наложницами. А бедная женщина не вправе даже выйти замуж за того, кого любит…

— И все же ты не найдешь ни одного «господина положения», который поступал бы так же, как мой тиран, даром что он мне родной брат, — возразила ее собеседница. — В целом мире нет женщины несчастней меня! Брат выбрал мне мужа, устроил брак, отдал в жены, но запрещает то, в чем аллах не отказывает самым ничтожным своим созданиям. Разве это не позор, не насилие? Под страхом смерти нам запрещено встречаться наедине. А сам он, ты знаешь, развлекается как только может, окруженный во дворце толпами рабынь, привезенных со всех концов света!

Она заплакала. Глядя на нее, начали всхлипывать оба мальчика. Атба тоже едва удерживалась от слез. Но она взяла себя в руки и проговорила:

— Да храпит аллах эмира правоверных, сейида! Он возражает против твоего фактического замужества не потому, что визирь недостоин тебя как человек, как мужчина. Нет, у него недостойная кровь! Именно кровь. Ты дочь халифа, сестра халифа, прямой потомок пророка Мухаммеда. Ты должна хранить кровь незапятнанной. Ну разве тебе подобает иметь наследников от визиря? В общем понимании он вольноотпущенник, перс. Посмотри, сколько вокруг кровосмесительных связей! По мнению эмира правоверных, тебе надлежит сочетаться законным браком с хашимитом, твои наследники должны иметь чистую кровь. Харун ар-Рашид запретил фактическое замужество лишь из уважения к твоему высокому происхождению.

— Какие ты говоришь глупости! Перестань, как ученик, твердить урок, заученный с чужих слов. Хочешь внушить, будто я неправа? Напрасно стараешься! Если братец считает, что ребенок, зачатый от вольноотпущенника, опозорит халифат, почему же он сам нажил с рабыней сына и возвысил его до звания второго престолонаследника? Почему? А? Почему не довольствуется законным браком ну хотя бы с дочерью моего дяди Зубейдой? Кстати, он утверждает, что любит ее. Хороша любовь, нечего сказать! Моим братцем владеют дикие страсти. Он погряз в разврате. Никто не в силах его удержать. Я женщина, и поэтому он считает нужным тиранить меня. Да что там еще говорить — он тиранит всех!

Абуль Атахия почувствовал, как у него взмокла спина. Перед ним находилась Аббаса, родная сестра Харуна ар-Рашида. Из-за двери доносились слова, за слушание которых полагалась страшная казнь.

— Среди хашимитов, за которых ты ратуешь, нет ни одного, равного визирю, — продолжала Аббаса, обнимая детей. — Почему он запрещает мне видеться с ним? Разве позволительно так относиться к замужней сестре? Но я нарушаю этот запрет и впредь буду нарушать, несмотря на угрозу смерти! Я люблю его! Понимаешь, люблю! У нас двое сыновей. Наша любовь не преступление, хотя нам и приходится таиться от всех. О, когда кончится эта пытка! Скажи, когда? Мне надоело дрожать при мысли, что наша тайна может быть раскрыта!

Глава VII

АББАСА

Ноги у Абуль Атахии подкашивались, тело бил озноб.

Когда-то поэту рассказывали историю родной сестры эмира правоверных, и он лихорадочно припоминал ее.

Аббаса принадлежала к ближайшему окружению повелителя халифата, так же как и визирь Джаафар ибн Яхья аль-Бармеки. Давно уже Харуну ар-Рашиду полюбились беседы с ними: молодой Джаафар был умным и дальновидным советчиком, Аббаса умело оживляла разговор. Беседы проходили непринужденно и с пользой для халифа. Но вот беда: мусульманский этикет строго-настрого запрещал незамужней женщине бывать в обществе, где присутствуют посторонние мужчины, и тем более участвовать в меджлисах. Нарушать установленный обычай не имел права даже эмир правоверных.

И тут Харун ар-Рашид нашел путь, который показался ему великолепным. Действительно, казалось, что проще, — составить фиктивный брачный договор и выдать Аббасу замуж за Джаафара! О фактической женитьбе, само собой разумеется, не могло быть и речи: вольноотпущенник перс не годился в отцы будущим наследникам халифата. В брачном договоре, скрепленном халифской печатью, предусмотрительно оговаривалось, что супруги имеют право встречаться только в присутствии эмира правоверных. Согласно существовавшим законам, за нарушение договора полагалась смерть.

Абуль Атахия был не в силах подавить злую усмешку: еще бы, отныне в его руках была судьба всемогущего Джаафара ибн Яхьи аль-Бармеки!

«У визиря много врагов, — рассуждал он, не отрывая глаз от дверной щелки, — и первый среди них аль-Фадль ибп ар-Рабиа, который прибудет сюда поутру. Враги не станут скупиться, им бы только подкопаться под ненавистного перса, отобрать у него высокий пост. За тайну, при помощи которой его можно уничтожить, они выложат тысячи динаров».

О том, что будет с Аббасой, поэт не задумывался. Он не принадлежал к числу жалостливых людей. Глаза у него, правда, слезились, но отнюдь не от участия к женщине, которую он намеревался погубить, а от пристального ее рассматривания.

Неожиданно в носу у Абуль Атахии защекотало, и он едва успел вовремя схватиться за переносицу.

— Успокойся, сейида! — донеслось из комнаты, пока поэт благодарил аллаха, что тот не дал ему чихнуть и тем самым не выдал его присутствия. — Ты преодолела столько опасностей, чтобы увидеть мальчиков, обними же их крепче! Предоставь будущее всемилостивому и всемилосердному, он защитит тебя от бед и невзгод!

Соскочившие с материнских колен дети, опечаленные и удивленные, смотрели, как по щекам Аббасы катятся крупные слезы.

Она привлекла старшего сына, осыпала поцелуями белый лоб, тоненькую шею, а он растерянно улыбался, не понимая, то ли она хочет позабавить его и поэтому так смешно чмокает, то ли на самом деле чем-то расстроена. Разве мог ребенок, не испытавший в жизни и пустякового горя, разобраться в ее переживаниях? Его понятия были совсем еще детскими. Он рвался порыться в песке, поиграть в бабки, ласково прижаться к матери и тотчас убежать, толкая перед собой обруч или весело поддавая мячик. Он любил строить из гальки дворцы, из мягкой глины лепил замысловатые фигурки. Как-то случайно увидел он мертвого феллаха и сказал: «Дядя спит!». А другой раз, указывая на неподвижно лежавшую ядовитую змею, воскликнул: «Смотрите, какая красивая веревка!». Не имея понятия о жестоких ударах судьбы, он не боялся расставаний, — для него это были очередные забавы, как игра в прятки, за которой следуют неожиданные находки и встречи. Ему нравилось играть с кошкой. — как это она никогда не устает прыгать и возиться! Для иных детей заводили прирученных птиц; когда птица улетала и не возвращалась, ребенок, глубоко переживая потерю любимого существа, понимал, что значит привязанность. А у него такой птицы не было…

Аббаса же любила детей больше жизни. Любовь матери — гашиш ее сердца. В глубине души мать никогда не порицает дитя, даже если дитя не разделяет ее чувств. Лишь бы малыш был весел и сыт, лишь бы его личико дышало здоровьем. Пусть он заикается от счастья, не беда, только бы ему было хорошо. Его радость — это и ее радость. Он пляшет, довольный, и она готова заплясать вместе с ним. «Веселись, сыночек! Ну что ты еще хочешь? Скажи мне, я сделаю все!» И мать действительно сделает. Сделает, даже если это пойдет ей во вред. Нет у материнской любви ни конца, ни края! Тот, кто не имеет ребенка, не в состоянии понять этого. Он может лишь представить себе глубину материнского чувства, но представить — еще не значит познать.

Глава VIII

ДЕЛО ПРИНИМАЕТ НЕОЖИДАННЫЙ ОБОРОТ

Мальчик задорно смеялся, личико его светилось радостью, жесты были наивны и очаровательны. Аббаса улыбнулась сквозь слезы. «Как жаль, что здесь нет искусного резчика! — казалось, говорил ее восторженный взгляд. — Глядя на Хасана, он бы вырезал фигурку маленького индийского божка!»

Хусейн — так звали второго мальчика — торопливо протер глазенки, завистливо глянул на брата: дети ведь более ревнивы, чем взрослые.

— Мама, почему ты ласкаешь Хасана, а не меня? — запротестовал он и потянулся к матери.

Аббаса повернулась к служанке. В глазах ее можно было прочесть: «Ну, не правда ли, они восхитительны?».

— Поверь мне, Атба, — услышал Абуль Атахия, — с ними я готова жить в пустыне, в жалкой бедуинской палатке, и буду счастлива. О, если бы аллах уготовил мне такую участь!

— Аллах всемогущ, сейида! Но ты забыла — пора возвращаться во дворец. Рассвет близок. Как бы не встретить кого по пути…

— О, я несчастная! Как мучительно расставание! Однако ты права, Атба. Вознагради Риаша. У тебя еще остались деньги, которые я дала поутру?

Служанка кивнула.

Риаш принял горсть динаров, подошел к Аббасе, поцеловал ей руку. За ним последовала Барра.

— Благодарим тебя, сейида!

— Мне не нужно читать вам наставлений, вы сами хорошо все знаете; Хасан и Хусейн — две половинки моего сердца, — ласково проговорила Аббаса.

Неожиданно старший мальчик, поняв, что пора уходить, прильнул к матери, прижался щекой к ее горячей ладони.

— Мамочка, пойдем с нами! И пусть папа к нам придет!

Голос у Хасана был сдавленный, в глазах стояли слезы. Мальчик хотел еще что-то добавить и не смог.

Аббаса вздрогнула. С первых минут встречи она боялась расставания. Сдерживала себя, напрягая силы, всячески подавляла душевное волнение. Ей как будто уже удалось полностью овладеть собой, как вдруг слова сына в одно мгновение уничтожили ее решимость. Хасан вспомнил отца! Хасан не хочет расставаться!

— Помоги нам, аллах! — вскрикнула она, протяжно охнула и, потеряв сознание, упала на ложе.

— Сейиде дурно! — С этими словами служанка схватила подсвечник и, не теряя времени, побежала к двери.

Дверь распахнулась. Абуль Атахия едва успел выпрямиться.

— Воды! — крикнула Атба, впопыхах приняв его за раба. — Скорей принеси воды! Госпоже дурно!

Растерявшийся поэт не шевельнулся.

— Ну что ты стоишь как истукан?! Говорят тебе, принеси воды! О, аллах, никогда не видела такого разиню! — скороговоркой повторяла она и вдруг запнулась, разглядев вышитую джалябию. В испуге вскрикнула: — Кто ты? Что здесь делаешь? — Стремглав проскользнула мимо Абуль Атахии и с криком: — Дайте скорее воды! — исчезла в конце галереи.

Оправившись от неожиданности, незадачливый поэт бросился в противоположную сторону и юркнул в отведенную ему комнату.

Через несколько минут, когда Аббасу привели в чувство, Атба смогла наконец обдумать случившееся. Она узнала Абуль Атахию и теперь с ужасом вспоминала, что у него был вид человека, застигнутого на месте преступления. Он подглядывал и подслушивал! Но как много он узнал? Давно ли пристроился возле двери? Перед своим обмороком госпожа как раз обвиняла эмира правоверных… О, аллах! Неужели стихоплет настолько опустился, что предаст женщину? Рассказывать госпоже обо всем, пожалуй, было преждевременно, это надо будет сделать позднее, сейчас ей снова может стать дурно. Остается действовать на собственный страх и риск. Иначе всех ожидает смерть. Пощады не будет. Но что предпринять? Первым делом спрятать детей! Затем взяться за Абуль Атахию. Заставить его молчать! Любым способом. Это единственный путь к спасению.

Она поманила ожидавшего распоряжений Риаша.

— Приготовься к отъезду. Развлеки пока детей, пообещай им что-нибудь — словом, как-нибудь успокой.

Затем велела позвать Хайяна. Когда привратник появился — глаза у него были опухшие от сна, — распорядилась:

— Проводи уезжающих! Помоги достать лодку, чтобы они благополучно перебрались через Тигр! Это приказ сейиды.

Глава IX

ТРЕВОГА

В знак повиновения Хайян нагнулся, склонив голову, вытянув руки вперед, и попятился к двери.

Нет ничего томительней ожидания! После ухода привратника Атба не находила себе места: а вдруг с детьми что-то случилось, вдруг они погибли?

Но вот во дворе заскрипели ворота, и Атба побежала навстречу Хайяну. И только узнав, что Хасан и Хусейн благополучно переправились через Тигр, вздохнула свободней. Она отвела негра в сторону, вручила ему небольшой, туго набитый кошелек:

— Передай господину Фанхасу! Это ему от сейиды.

Затем вытащила носовой платок с завернутыми в него монетами и вложила Хайяну в руку:

— Сейида вознаграждает тебя за услуги.

И тотчас, перебив привратника, который стал ее благодарить, спросила напрямик:

— Абуль Атахия давно пожаловал?

Если негр заодно с поэтом, вопрос застигнет его врасплох и он смутится. Если нет, пусть думает, что ей известно больше, чем есть на самом деле.

— В полночь, имраа.

— Говори правду!

— Правду, только правду. Он приехал в полночь. Хозяин лёг спать. Я отвел гостя, решил — пусть переночует.

По тому, как отвечал привратник, Атба поняла, что он не лжет.

— Послушай, Хайяп, — сказала она приветливо, — окажи мне услугу. Это не составит для тебя большого труда. Сделаешь ради меня, да?

— С удовольствием, имраа! Клянусь моими глазами, с удовольствием!

— Я провожу сейиду во дворец, и быстро вернусь. А ты, будь добр, задержи Абуль Атахию.

— Задержи… Абуль Атахию… — повторил озадаченный Хайян. — Боюсь, имраа… Хозяин прикажет ничтожному слуге, я повинуюсь… Как я могу?

— Абуль Атахия не выйдет из этого дома до моего возвращения! — отчеканила Атба. — Передай господину Фанхасу, что так распорядилась моя сейида. А это все равно, что сказал сам Харун ар-Рашид.

Упоминание об эмире правоверных, на что, собственно, и рассчитывала Атба, возымело действие. Хайян знал, что Аббаса — богатая госпожа из Багдада — время от времени снимает комнату и встречается с детьми, но разве он мог предположить, что эта госпожа вправе приказывать от имени халифа.

— Слушаю и повинуюсь! — воскликнул он, склоняясь чуть не до земли. — Все передам хозяину, как есть передам.

— Будь осторожен, — предупредила Атба, и в голосе ее прозвучала угроза, — а то придется пенять на себя. Понял?

— Как не понять, имраа.

— Ну ладно. А теперь живо запряги мулов!

Атба возвратилась в дом, успокоила Аббасу, и вскоре обе они уехали.

Хайян крепко запер ворота. Он не задумывался, почему надо задержать Абуль Атахию, — поэт вроде никому не причинил зла; по, коли приказ отдан от имени эмира правоверных, шутки плохи. Какое, в конце концов, ему дело до господ! Наступит утро, и он передаст хозяину слова госпожи. Пусть разбираются сами. А ему соснуть бы хоть часок. Вот уж выдалась ночка!

Что касается Абуль Атахии, то после встречи с Атбой он проскользнул в отведенную ему комнату и запер дверь на засов. Затем бросился на постель и, лежа с открытыми глазами, в страхе стал прислушиваться к малейшему шороху. Не раздадутся ли голоса людей, которые пришли, чтобы убить его, не зашуршат ли паали? Вдруг прямо перед ним появилась Атба. Он так перепугался, что живо вскочил на ноги. Кровь, казалось, заледенела в жилах. Вскрикнул: