Помоги проекту - поделись книгой:
«Карл отказался оплачивать медицинскую страховку для Элис. Пока я дежурила у ребенка в больнице, он приглашал проститутку. Когда я возвращалась домой, он требовал, чтобы я первым делом переменила все постельное белье», – вспоминает Сара. Несмотря на все это, она не сдавалась и пыталась вернуть прежнее счастье, мечтая, чтобы муж снова стал таким, каким она его знала до своей беременности. Она действовала, как сиделка в психиатрической больнице, стараясь поддерживать бытовой комфорт, чтобы «пациент» как можно меньше подвергался стрессу и получал всю необходимую помощь. «Каждый день он ходил в спортзал, а я готовила ему еду, – рассказывает она. – Я думала, что, если возьму на себя все родительские обязанности и уговорю его ходить к психологу, со временем все наладится». Но, что бы ни предпринимала Сара, насилия становилось все больше.
Однажды вечером на канале ABC показали программу, в которой эксперты отвечали на вопросы о домашнем насилии. И тут Карл взорвался: «Посмотрев фрагмент передачи, он страшно разозлился, в ярости стал метаться по дому, сыпал проклятиями и кричал, что все женщины, погибшие в этом году от рук домашних тиранов, заслуживали такой участи. Настоящими жертвами, по его мнению, были мужчины». На следующий день Сара отправилась в полицию, чтобы спросить совета, что делать в таких случаях. Кроме того, она позвонила психологу, у которого муж консультировался по поводу абьюза, и рассказала ему о реакции Карла на телепрограмму. «Мне было сказано, что у многих мужчин представленные в передаче факты и мнения вызвали бы бурную реакцию, так что поведение Карла укладывается в рамки нормы», – сетует Сара. Всю следующую неделю мужчина был «на взводе», и однажды вечером, когда семимесячная Элис особенно раскапризничалась, он потерял контроль над собой. Девочка в очередной раз заплакала, Карл выпрыгнул из кровати и помчался в детскую. «Я услышала скрип детской кроватки, а потом какой-то глухой звук, – рассказывает Сара. – Посмотрев на монитор камеры, установленной в детской, я увидела, что он запрыгнул в колыбель, поднял малышку над головой, часто-часто тряс ее и кричал: “Заткнись, заткнись, заткнись!” Тогда я побежала в комнату и вырвала дочку из его рук». Карл неуклюже выбрался из детской кровати, тут же признал, что «совершил ошибку», и вернулся в спальню. Сара испугалась за девочку, решив, что у нее от сотрясения может быть внутреннее кровотечение, и втайне от мужа позвонила в службу «Три нуля»[44]. Впоследствии она напишет в своем заявлении, что минуты, проведенные в ожидании «Скорой помощи», «тянулись ужасающе долго». Женщина провела их в страшном напряжении. «Больше всего я боялась, что это последние мгновения моего общения с дочерью. Внутреннее кровотечение несет смертельную опасность. Я фактически прощалась с ней, но при этом утешала ее, говорила, что все будет хорошо. Что бы ни случилось, я всегда буду любить ее всем сердцем». Обнимая малышку, Сара готовилась отразить очередную атаку Карла: она знала, что муж придет в ярость, узнав о приезде «Скорой». В таком состоянии он мог убить их обеих. Это был не пустой страх. Сара твердо знала, что, если бы не вырвала Элис из рук Карла, он бы не остановился, пока ребенок не потерял сознания.
Даже во время родовых схваток муж не желал оставить в покое свою половину. А через несколько дней после родов он, игнорируя свежие швы в ее промежности, снова потребовал секса.
К тому времени, когда произошел инцидент с Элис, Сара терпела издевательства Карла уже шестнадцать месяцев. В этот раз она решилась заявить в полицию. Девочку отправили на обследование в больницу. Процедуры, которые она проходила, привели к временной частичной потере зрения. «Элис оставили одну в больничной кроватке, она ничего не видела. Когда я осознала это и разыскала ее палату, она истерически рыдала, и успокоить ее было невозможно. Она в отчаянии терла глаза и пыталась ощупать мое лицо руками. Понадобилось некоторое время, чтобы она пришла в себя. В этот период она перестала ползать». Миновали ужасные сутки ожидания и неопределенности. Экспертиза показала, что у девочки нет повреждений внутренних органов. «В тот момент будто прояснились небеса, и я ощутила необыкновенный подъем и неожиданно поверила, что всеведущий, всемогущий, великодушный Бог действительно существует».
Карлу было предъявлено несколько обвинений, связанных с нападением на Элис. Правоохранители сочли, что его поведение угрожало жизни девочки и что он мог нанести серьезный ущерб ее здоровью. Но приговор оказался довольно мягким, как обычно бывает в подобных случаях. «Ему предложили участие в коррекционной программе[45]… все, что от него требовалось, – примерно вести себя в течение девяти месяцев, а также пройти специальный реабилитационный курс для мужчин, помогающий скорректировать поведение. Впрочем, назначенный срок он не выдержал и нарушил предписания, а с психологического курса его отчислили». После этого последовал новый суд, Карл признал вину, однако избежал уголовного преследования. Ему назначили штраф размером 350 долларов.
Сара разорвала отношения с бывшим мужем, но продолжает страдать от его нападок. Теперь он стал еще более непредсказуем. «Когда я жила с ним, то могла оценить, насколько он опасен в ту или иную минуту. Мне было проще просчитать его реакции, потому что я постоянно наблюдала за ним и замечала сигналы надвигающегося взрыва. А теперь я не знаю, что у него на уме». Женщина живет в постоянном страхе. Власти признают, что он представляет угрозу для Сары и Элис, так что пять раз за двенадцать месяцев им пришлось укрываться в кризисном центре. После этого женщина сменила место жительства и держит его в секрете. Но, несмотря на это, полицейские предупредили: нельзя исключать, что Карл узнает, где находится их новый дом.
Сара, когда не на работе, почти все время проводит, пытаясь преодолеть последствия абьюза. На это уходят почти все деньги. «Целыми днями я думаю о том, как обеспечить безопасность дочери. Воспитательницы в яслях, где я оставляю Элис, получили инструкции, как защитить девочку от посягательств. Кроме того, сейчас в суде находится пять параллельно идущих дел с моим участием. Каждый день приходят уведомления или еще какие-то документы, с которыми надо разбираться, писать объяснения и давать показания». Из-за всего этого Сара, успешный врач, еле сводит концы с концами. «Я составила список магазинов в нашем пригороде, предоставляющих хорошие скидки на продукты, а также знаю пункты, где раздают еду бесплатно. В течение месяца я методично обхожу все эти точки. Так мне удается сэкономить деньги, которые нужны для оплаты юридических услуг. Бесплатная помощь Legal Aid мне не положена, потому что я работаю. Если бы я жила исключительно на пособие, мое материальное положение было бы лучше».
Сара все же позволяет Карлу видеться с Элис раз в неделю под присмотром ее родителей и в общественном месте. Как и раньше, когда они с Карлом были вместе, во время контактов с дочерью она старается следить за каждым его шагом. «Во время их встреч я остаюсь на улице и наблюдаю за всеми выходящими. Их общение длится всего час. К его приходу я уже поменяла дочке подгузник, накормила ее, она выспалась. Все сделано для того, чтобы она не доставляла хлопот». В ходе этих визитов Карл показывает себя образцовым отцом. «На день рождения Элис он принес торт и много подарков и вообще обставил свой приход как настоящий праздник. Несколько раз мы позволяли ему переодевать малышку. В общем, он видится с ней довольно часто и очень много фотографирует ее. Он все делает для того, чтобы продемонстрировать внешнему миру “красивый фасад” и показать, что он отлично справляется с родительскими обязанностями». Сара беспокоится о том, что Карл может потребовать официальной опеки над ребенком. «Мне сказали, что, если он пройдет краткий учебный курс для родителей, а затем некоторое время будет посещать дочь под надзором профессионального супервизора, затем Семейный суд позволит ему видеться с Элис без присмотра», – опасается Сара. Карл умеет себя подать, он знает, как покорить окружающих. Со стороны он кажется любящим отцом, но наедине с малышкой может в мгновение ока преобразиться.
Рассматривая возможную необходимость оставить Элис наедине с Карлом, женщина всерьез подумывает о том, чтобы возобновить совместную жизнь с бывшим мужем, потому что это кажется единственным способом защитить девочку. «Так я все время буду рядом. А если ему разрешат брать ребенка без надзора…» Она замолкает, как будто конец этой фразы слишком ужасен, чтобы произнести его вслух. «Я всерьез опасаюсь, что он убьет Элис. Я знаю, на что он способен: он уже угрожал ее жизни. Я собственными глазами видела, как поднимается в нем эта импульсивная агрессия. Может, это не произойдет сразу, но рано или поздно возникнет повод (она заплачет, начнет капризничать или не будет слушаться), и он потеряет контроль над собой. Я боюсь, что он может сбросить ее с моста, как это случилось с Дарси Фриман[46]. Разве можно заставлять мать отдавать ребенка тому, кто этого ребенка чуть не убил?» Саре приходится сейчас быть еще более бдительной, потому что она долгое время не распознала в Карле угрозу для Элис: «Пока мы состояли с ним в отношениях, я не могла представить, что он сможет напасть на нее… Я понимала, что сама могу стать жертвой вспышки его гнева, но никогда не думала, что он поднимает руку на нее».
Несмотря на все это, женщина сохраняет удивительную жизнерадостность. «До какой-то степени я благодарна Карлу за то, что у меня есть Элис. Не то что я все время злюсь на него. Нет смысла тратить силы на ненависть. Я хорошая мать, и мне нравится материнство. Это сейчас для меня главное, остальное несущественно… Так что во многом мне очень повезло, однако я сейчас действительно сосредоточена на выживании. Конца этому не видно. Есть серьезные опасения, что ситуация будет только ухудшаться». Саре хочется, чтобы окружающие поняли, как тяжело ей было покинуть мужа. «Я бы никогда не ушла, если бы Карл не напал на Элис, – настаивает она. – И это при том, что он каждый день совершал надо мной сексуальное насилие. Я боялась возвращаться домой с работы. Сложно даже описать, чего конкретно я боялась. За несколько месяцев до того, как я рассталась с Карлом, представители службы помощи при домашнем насилии Safe Steps квалифицировали нашу семью как “нуждающуюся в немедленной защите”, а специалисты общенациональной горячей линии по семейному насилию 1800RESPECT посоветовали мне немедленно покинуть насильника. Но расстаться тогда для меня значило бы сдаться, а я не готова была на это. Как бы он ни поступал со мной, я боролась за свою семью. Я была очень упрямой и не жалела себя. Мне казалось, что я способна со всем этим разобраться».
Сара постоянно начеку, а в машине у нее всегда лежит сумка с необходимыми для побега вещами. «Мы живем одним днем, – признается она. – Что будет завтра, непонятно, но мы будем стараться бороться за свою безопасность, насколько это возможно. Меня вдохновляет, что до нынешнего момента я неплохо справлялась. Очень поддерживает то, что ребенок, ради которого я все это делаю, всегда рядом. Малышка обнимает меня за ногу или сидит у меня на плечах. Это самое прекрасное, что у меня есть. Она любит розовый цвет, любит рисовать пальцами, лепить игрушки из соленого теста. Ей нравятся динозавры, танк-паровозик Томас и кролик Питер. Каждый день я боюсь, что ее собственный отец отнимет у нее будущее. Не могу себе представить свою жизнь без нее».
Сара боится, что органы опеки разрешат бывшему супругу видеться с маленькой дочерью без надзора. А ведь он уже проявлял агрессию по отношению к девочке!
Подполье не знает дискриминации как таковой. Но некоторым из тех, кто оказался в этой глубокой яме, труднее из нее выбраться, чем остальным. Есть женщины, на которых наваливается много бед сразу: они страдают не только от мужского насилия, но и от расизма, бедности, отсутствия безопасного жилья, проблем со здоровьем.
Правозащитники, работающие с делами о домашнем насилии, долго и с большим трудом доказывали обществу: со злоупотреблениями властью в семье могут столкнуться не только беднейшие слои населения. Активисты пытались изменить взгляд на эту проблему, начиная с 1970-х, и достигли потрясающих результатов. Теперь уже всем ясно, что среднестатистическая, «типичная» жертва – это белая женщина, принадлежащая к среднему классу. Законодателей заставили увидеть на этом месте свою подругу, сестру или дочь. То есть человека, на защиту которого не жалко потратить бюджетные средства[47]. Но с тех пор как появился образ «респектабельной жертвы», стало не принято упоминать о том, что отдельным социальным категориям труднее противостоять абьюзу, чем всем остальным. Профессор Ли Гудмарк пишет об этом так: «Проблемы представительниц маргинальных социальных групп все реже поднимаются в дебатах о преодолении домашнего насилия. Вот к чему привела риторика активистов, долгое время внушавших всем нам, что любая женщина может стать жертвой». [35]
Ясмин Хан, директор неправительственной организации Eidfest Community Services, знает самые глубокие закоулки подполья как свои пять пальцев. Она работает в Квинсленде, протягивая руку помощи женщинам разных национальностей, говорящим на разных языках. Когда мы беседовали с ней, она отчаянно боролась за то, чтобы добиться права постоянного проживания (резидентской визы) для Вивьен – эмигрантки с островов Фиджи, которая вышла замуж за австралийца Нейла[48]. Муж сильно старше ее; женщина попала в полную зависимость от него. По словам Хан, попытки добиться визы продвигались неплохо, пока один из членов комиссии визы не затребовал подтверждения того, что брак реальный, а не фиктивный. Ясмин возмутилась и заявила ему: «Вы хотите сказать, что женщина, прибывшая в Австралию в 2015 году и все это время жившая в одном и том же чертовом доме, не состоит в отношениях с его хозяином? Она родила ребенка – как же можно отрицать, что связь между супругами имела место?» Но это не удовлетворило суд. «Особенно горько, – продолжает Ясмин, – когда чиновница (голубоглазая блондинка, представительница привилегированного класса, работающая на хорошо оплачиваемой работе) поворачивается к заявительнице, мусульманке в хиджабе, и спрашивает: “Почему вы решили, что ваши отношения будут длительными, ведь этот человек принадлежит к другой религии и культуре?” Может ли она сказать такое белому человеку? – возмущается правозащитница. – Почему бы не обратиться к мужу: зачем вы, пожилой человек, отправились за моря, чтобы жениться на сорокалетней фиджийке? Видимо, вы хотели, чтобы она ухаживала за вами на старости лет?» Очевидно, никто не задавал таких вопросов Нейлу, ведь когда Вивьен пришла домой после суда, тот сказал: «Чиновница очень мило поговорила со мной по телефону. Я попрошу ее аннулировать твою визу и паспорт».
Нейлу за шестьдесят. Он живет на пособие, которое выплачивает работодатель, после того как мужчина получил на производстве травму спины. Этот человек в течение четырех лет фактически держал Вивьен в заточении – не разрешал выходить из дома и совсем не давал денег. Если ей нужны были прокладки или нижнее белье, приходилось поручать эти покупки мужу. После того как Нейл поднял на нее руку, Вивьен набралась храбрости и позвонила в полицию. Потом об этом сообщили Ясмин, так как она обычно оказывает поддержку в подобных тяжбах. Добиться разрешения на постоянное проживание в Австралии в этом случае – очень трудная задача. Нейл сжег или удалил из компьютера все фотографии, где супруги были запечатлены вместе, а также уничтожил все документы, которые дали бы основания для натурализации жены. «Он местный – знает систему и то, как манипулировать ею», – сетует Хан. Ранее медики обследовали ребенка Вивьен и Нейла и заподозрили у него серьезные проблемы со здоровьем, но у женщины не осталось никаких справок. Все уничтожил муж. Ясмин Хан пришлось требовать в больнице новые выписки, а доказательства трех совместных поездок Вивьен и Нейла за границу удалось добыть благодаря связям Ясмин в австралийской федеральной полиции. Вивьен не допускает мысли о возвращении на родину: «Мой сын – гражданин Австралии. На Фиджи он никогда не получит такой медицинской помощи, как здесь. Так что мы вынуждены остаться».
Представительницам коренных народов Австралии и эмигранткам из Азии еще труднее добиться правосудия, чем белым женщинам.
За последние пять лет Хан не раз помогала мусульманкам, таким, как Вивьен, а также другим иностранкам, преимущественно родом из Индии, вырваться из семьи, где присутствовало насилие. Иммигрантов из стран индийского субконтинента очень много: сейчас в Австралии их около 600 000. [36] Однако нет данных относительно того, насколько часто эти женщины сталкиваются с абьюзом в Австралии. Хотя в целом ясно, что это серьезная проблема: в 2017 году глава 1800RESPECT рассказала радиостанции SBS Punjabi[49], что индийские женщины – вторая по численности группа, обращающая за помощью в эту организацию (первенство принадлежит женщинам, родившимся в Австралии). [37]
Пять лет назад и Хан и ее служба перебрались в здание муниципалитета города Брисбен. Теперь там расположен офис по поддержке жертв домашнего насилия. В организации работают исключительно волонтеры. И директор не исключение. Часть расходов покрывают пожертвования. По воскресеньям их помещение арендует для своих собраний церковная община и платит 150 долларов в месяц. Этого хватает на покрытие счетов за электричество и телефонную связь. Все остальное добровольцы вносят из своего кармана. Хан говорит быстро, сто слов в минуту, и прекрасно чувствует, когда кто-то несет чушь. За ее плечами четыре поколения австралийских фермеров, выращивавших сахарный тростник. Это родня со стороны отца, а со стороны матери – выходцы из Пакистана. Она досконально знает австралийскую правовую систему, но в то же время понимает сложности, с которыми приходится сталкиваться женщинам, принадлежащим к иным культурным традициям. «Многие домашние тираны почти не прибегают к насилию, – утверждает она. – Они могут плеснуть в жену чаем из чашки, но при этом никогда не дадут пощечину. В значительной степени все сводится к угрозам, устрашающим поступкам и ограничению социальных контактов». Некоторые пострадавшие от притеснений женщины вполне способны сами заработать себе на жизнь. К примеру, Ясмин знает тех, кто прошел курсы косметологов и принимает на дому клиенток, скажем, желающих сделать коррекцию бровей. Но полученные деньги все равно идут главе семьи, который нередко оказывается зависимым от порнографии или заводит подружку на стороне. Такие истории не редкость.
Подопечные Ясмин нередко сталкиваются с ограничениями по религиозным мотивам: кого-то заставляют носить хиджаб, а кому-то, наоборот, не разрешают его надевать. Кроме того, у них возникают проблемы с получением «религиозного развода» – он отличается от светской процедуры, так как на него нужно получать согласие имама или другого религиозного института. «Женщине приходится испрашивать благословения главы общины, которого она совсем не знает и который, скорее всего, примет сторону ее супруга. Чтобы обосновать свою просьбу, ей приходится рассказывать интимные детали своих взаимоотношений с мужем, – рассказывает Ясмин. – Имамы либо вообще ничего знать не хотят, либо до боли жаждут сальных подробностей: “Ах, расскажите нам все в деталях. Он что, делал с вами такое? А сколько раз он так делал?” После чего духовное лицо заключает: “Что ж, мне придется ему позвонить и послушать его версию”. На самом деле нет необходимости слушать его версию, особенно если он долгое время безнаказанно злоупотреблял своим положением. В исламе все просто. Бог говорит в Коране, что если двое не ладят, то лучше расстаться полюбовно».
Однако женщины, принадлежащие неевропейским культурам, испытывают давление не только со стороны своих мужей. В их судьбу часто вмешивается кто-то из родственников мужа. В индийской общине злоупотребления, связанные с требованием даури[50], стали настолько серьезной проблемой, что в 2018 году по этому поводу было предпринято специальное расследование Сената. Речь идет об ужасном типе семейной тирании, когда клан жениха требует дополнительной платы вдобавок к изначально полученному приданому. Иногда молодая жена оказывается прямо-таки в заложницах: родные должны перечислить деньги, чтобы муж перестал бить ее. [38] В Австралии из-за даури произошла целая серия убийств и самоубийств. Сенат потребовал, чтобы давление, связанное с приданым, рассматривалось как форма домашнего насилия (относящегося к более широкой категории «экономические злоупотребления»). Кроме того, в австралийскую миграционную программу внесут поправки, чтобы защитить женщин, имеющих временные визы. Тем, кто находится в группе риска, будут предоставляться визы особой категории.
С такими деликатными и сложными вопросами Ясмин Хан сталкивается каждый день. Она мобилизует свою пробивную силу и связи, чтобы помочь женщинам бороться с бюрократическим крючкотворством. «Я нахожусь в привилегированном положении, использую его редко, но, когда человек действительно в отчаянии, я готова стрелять из всех пушек. Вчера мне довелось вести долгую беседу с руководителем по миграционной политике. Я сказала ему: “Есть несколько случаев, где все ужасно”. Сейчас мы прорабатываем некоторые из них. Я не психолог и не предлагаю реабилитацию. Но у меня есть связи, и я знаю, как задействовать механизмы поддержки, которые помогут женщинам преодолеть барьеры, которые ставит перед ними государственная правовая система».
В подполье обитает еще одна группа женщин, о проблемах которой редко говорят публично. Речь идет об обездоленных и малоимущих, всю жизнь от самого рождения сталкивающихся с притеснениями и угнетением. В наши дни не принято считать домашнее насилие производной от бедности, однако исследования показывают, что представительницы бедных слоев чаще страдают от него. The British Crime Survey – британская компьютеризированная система опросов, обеспечивающая «самые достоверные данные» о межличностных конфликтах в Англии и Уэльсе[51], – выяснила, что женщины из бедных семей в три раза чаще сталкиваются с абьюзом. [39]
Британские исследователи, проанализировавшие эти результаты, вновь подтвердили, что давно отвергнутые феминистками аргументы остаются актуальными. «Невозможность главы семьи утвердить свою власть из-за проблем с трудоустройством, а также в ситуации недостатка средств, рождает напряжение и фрустрацию и повышает склонность мужчин к насилию», – констатируют специалисты. [40] Женщины, которые становятся объектами нападок этих мужчин, никогда не чувствуют себя в безопасности; им даже сложно себе представить, что спокойная и благополучная жизнь вообще возможна. Аборигенка-коори, писательница Мелисса Лукашенко, продемонстрировала это в своем пламенном эссе. Оно посвящено женщинам, живущим в пригороде Брисбена, входящем в так называемый «Черный пояс» Логан-Сити – место обитания представителей более чем ста пятидесяти разных этнических групп. [41] Автор побеседовала с тремя женщинами – они жили в нищете, рассказывали о психических расстройствах у их родителей и партнеров, а также о бесконечном насилии. Все три прямо говорили или весьма прозрачно намекали, что подверглись домогательствам в детстве или хотя бы раз были изнасилованы. У Сельмы, двадцатисемилетней стройной женщины с темными волосами и газельими глазами, четверо детей младше десяти лет. Мужчина, которого она до сих пор считает своей половиной (отец детей, представитель коренных народов Австралии), несколько раз сидел в тюрьме и теперь находится в реабилитационном центре – пытается избавиться от амфетаминовой зависимости. Родители Сельмы родом из Югославии, они бежали от войны. Девушка с детства узнала, что такое домашнее насилие. Тот факт, что и во взрослом возрасте она стала жертвой абьюза, казался ей страшно унизительным, поэтому она отгородилась от родных, чтобы те не узнали о ее бедственном положении. Ей не хотелось, чтобы психически неуравновешенный брат вмешался в ситуацию и усугубил ее. Однажды, находясь уже на большом сроке беременности, она отправилась навестить мать, забыв о том, что накануне бойфренд отхлестал ее сосновой палкой. Оба глаза были подбиты, а на тыльной стороне ног остались глубокие черные следы. «Я была уже на восьмом месяце и прикрывала живот, когда он размахивал палкой, – рассказала Сельма. – На следующий день я как-то забыла, что синяки у меня по всему телу. Я тогда вообще жила одним днем:
Опросы в Англии и Уэльсе показали, что среди малоимущих пар насилие встречается в три раза чаще, чем в семьях, принадлежащих к среднему классу.
Как и многие другие женщины, пытавшиеся выбраться из нищеты, освоиться в чужой стране, преодолеть зависимость и дать отпор абьюзеру, Сельма черпала силы в материнстве. «В конце концов я избавилась от страха. Что еще такого он может сотворить со мной? Он уже сделал, что мог, – призналась она Мелиссе. – В тот день, когда он погнался за мной с топором, я решила: все, хватит… И сказала ему: “Ну убей, убей меня, ублюдок, дохлый кобель! Если хочешь стать знаменитостью, сделай это и избавь меня от всех несчастий”». Это произвело на мужчину впечатление, и в тот момент он остановился. Однако такой отповеди все-таки недостаточно, чтобы побои прекратились навсегда. Несмотря на тяготы безденежья, бесплодные попытки защититься от насилия и постоянные заботы о детях, Сельме удалось избавиться от пристрастия к марихуане и поступить в колледж. При этом ее партнер продолжал драться, а она пыталась защищать детей как могла. Внутренний перелом наступил, когда из школы сообщили, что ее старший, семилетний, сын признался – он хочет умереть. В следующие три дня Сельма оперативно завершила все дела, схватила детей, села в машину и уехала куда глаза глядят. «У меня не было ни денег, ни дома, лишь старый автомобиль на последнем издыхании», – рассказала она Мелиссе. Теперь она одна воспитывает детей и еле сводит концы с концами. Очень часто голодает, иногда на обед ест лишь хлеб с маслом. «Трясусь от страха, что моих детей, наполовину аборигенов, заберут органы опеки, ведь я кормлю четырех мальчишек лишь курицей и рисом, – продолжает Сельма. – Не думаю, что люди понимают, насколько тяжело так жить – совсем не имея средств к существованию… Я готова заложить в ломбарде телефон, чтобы добыть денег и заплатить за экскурсию для мальчиков. Все равно никто мне не звонит. Мы не можем купить бензин, чтобы куда-то поехать. Денег нет ни на что, так что мы просто сидим дома». При этом Сельма не теряет надежды. Удивительно, но, когда Мелисса спросила, мечтает ли она о будущем, женщина процитировала Мартина Лютера Кинга: «
Бывает так, что жертва насилия живет в благополучной семье, однако у нее все равно нет доступа к деньгам. Как правило, в таких случаях банковским счетом распоряжается одержимый контролем муж, и если женщине приходится бежать из дома, то в кармане у нее почти пусто. Многие из тех, кто принадлежит к среднему классу, как врач Сара, так много тратят на устройство новой жизни после разрыва отношений, что остаются без гроша. Посчитано, что на расставание с партнером-насильником уходит 141 час, оно обходится примерно в 18 000 долларов. [42] Если абьюзер идет в суд, чтобы добиться контроля над покинувшей его супругой, то сумма, которую придется потратить на защиту, резко возрастает и может достигать десятков тысяч долларов. Если у пары есть дети, траты взлетают до астрономических высот: ведение таких семейных дел часто обходится в сотни тысяч, и даже если мать «выигрывает», ей все равно необходимо как-то изыскивать средства на свое существование и обеспечивать детей.
Недавний опрос пострадавших от домашнего насилия, проведенный в штате Виктория, показал, что страх перед безденежьем является главной причиной того, что женщины боятся покидать агрессора. [43] Эти опасения намного сильнее, чем страх перед физической расправой. Софи, мать двух девочек, описывает весьма типичную ситуацию: «Я прекратила отношения с мужем, но страшно боялась финансовых проблем. На руках у меня было две девочки – годовалая и двухгодовалая. На банковском счете – 1 доллар 57 центов. Мне помогла подруга: дала 150 долларов… За неделю до ухода от мужа в моем распоряжении было, кажется, всего 15 долларов, и он заблокировал мою кредитную карту». [44] Огромное количество женщин, живущих с мужьями-манипуляторами (примерно 80–90 %), столкнулись с финансовыми злоупотреблениями со стороны партнера. [45] Вот пример: у Джона и Эрин[52] двое детей. Женщина работала полный день и металась между офисом и яслями, в итоге заполучив нервный срыв, да такой сильный, что пришлось поместить ее в стационар. Все свое время она посвятила себя тому, чтобы дать Джону возможность строить свой бизнес. В тот период она покрывала из своей зарплаты почти все расходы семьи – продукты и ипотеку. Но потом ей довелось стать свидетельницей самоубийства коллеги: точнее, один покончил с собой, а второй предпринял такую попытку прямо на рабочем месте. После этого Эрин решила уволиться. Это значило, что им вчетвером предстояло жить на скудный доход Джона. Жене приходилось выпрашивать у мужа деньги на самое необходимое. На любые покупки нужно было сначала получить его санкцию. Когда у Эрин случился абсцесс зуба, муж отказался платить за стоматологическую помощь, заставив ее занять нужную сумму у родителей. В итоге женщина придумала хитроумный план, как уйти от Джона с минимальным ущербом для себя. После этого он отказался платить алименты. Она подала иск в суд и тут с удивлением обнаружила, что все то время, когда она из собственных средств обеспечивала всю семью, Джон получал 250 000 долларов в год от своего бизнеса. Такие доходы поступали ему и тогда, когда он заставлял ее подавать на утверждение списка покупок и отказывал в деньгах на визит к врачу; даже деньги на бензин необходимо было у него подолгу вымаливать.
Страх перед безденежьем намного сильнее, чем перед физической расправой. Поэтому многие мечтающие о разводе женщины не решаются на этот шаг.
Женщины, сталкивающиеся с финансовым давлением, говорят, что бывает три типа абьюзеров: одержимые контролем, эксплуататоры и махинаторы. Первые два типа наиболее распространенные. Они используют вопрос о деньгах как один из способов подчинения партнерши. Таким образом они пытаются получить от отношений то, что им нужно. Подобные люди вступают в союз с женщиной не ради любви; они сконцентрированы на том, чтобы получать от нее материальные блага. Когда та не может им ничего дать, они ее покидают. Эмма, парикмахер-стилист 38 лет, семь лет провела с таким человеком и истратила все, что скопила ранее за несколько лет управления собственным бизнесом. «Раньше я была вполне обеспечена и жила так, как хотела… пока не встретилась с парнем и не завела с ним роман, – вспоминает Эмма. – В какой-то момент оказалось, что стоит мне спросить, как у него с работой, и он просто взрывался. При этом он широко тратил деньги, играл в азартные игры… Просто обобрал меня до нитки… У меня ничего не осталось, кроме долгов. У меня теперь нет ни дома, ни своего дела, ни друзей». Большинство из нас следуют инстинкту, стараясь избегать конфликтов, и это очень удобно финансовому манипулятору. Так ему проще скрыть реальные намерения. Очень часто женщины просто прекращают разговоры о деньгах, чтобы не ссориться. Или чтобы не случилось нечто худшее, чем просто перепалка. Сорокалетняя Дженнифер[53], следователь полиции, объясняет: «Обычно я не заводила разговоры на финансовые темы, потому что от них он вскипал, как извергающийся вулкан. Неизвестно было, как далеко эта ярость может его завести».
Потери, понесенные женщиной в результате финансовых злоупотреблений мужа, могут радикально изменить ее судьбу. 53-летней Сюзан[54], матери четверых детей, партнер заявил без обиняков: за то, что она ушла от него, он разорит ее, используя юридические рычаги. «Он завладел всем нашим совместным имуществом, но сказал своим друзьям, что на этом не остановится, – рассказывает Сюзан. – С помощью судебных исков он намерен лишить меня всяких средств. У меня нет денег, чтобы оплачивать адвокатов. На данный момент я уже потратила на защиту 65 000 долларов».
Согласно устаревшему гендерному стереотипу считается, что мужчины «от природы» наделены способностью лучше управлять деньгами. Однако множество примеров доказывают, что женщины умудряются успешно вести хозяйство даже в условиях постоянно урезаемого бюджета. Более того, разрывая отношения с абьюзером, они начинают неплохо зарабатывать сами, несмотря на то что бывшие партнеры регулярно третируют их судебными разбирательствами.
Как бы ярко мы ни описывали домашнее насилие, которому подвергаются живущие в подполье женщины, большинство людей все равно не захотят вникать в эти детали. Внутреннее сопротивление возникает на уровне инстинкта: мы не желаем принимать того факта, что те же силы, которые помогают нам установить тесную связь с другим человеком и достичь близости с ним, могут стать разрушительными и опасными. Человеку нужна вера в любовь; нам спокойнее знать, что угроза нашему благополучию может исходить только от незнакомых людей. Мы постоянно задаем один и тот же вопрос о поведении жертвы: «Почему она просто не уйдет от него?» Нам легче отгородиться от пострадавших, отделить себя от них, объявляя их поведение нелогичным. Слишком страшно было бы вдруг поверить в то, что такое может произойти и с нами.
Однако, как мы видим, понять мотивацию жертвы не так уж сложно. Кстати, за несколько лет, проведенных в работе над этой книгой, я обратила внимание, что мы не задаем одного очень важного и в то же время ставящего в тупик вопроса: «А почему
В поисках ответов на эти вопросы нам придется спуститься еще глубже «вниз по кроличьей норе».
Глава 3. Психика абьюзера
Иногда прочитаешь что-нибудь и думаешь: лучше бы не читала! Всякий раз, когда я собиралась описать в красках случаи домашнего насилия, меня терзали сомнения. Не хотелось тревожить аудиторию без особой надобности. Как ни печально, но всем нам хватает собственных неприятностей. Зачем же мучиться, проникаясь чужими страданиями? Поэтому подробные отчеты о страданиях жертв давались мне нелегко. И все же
Из сотен свидетельств потерпевших, которые мне пришлось выслушать или прочитать, одна история особенно запала в память. «Голова моя моталась из стороны в сторону, – начинает повествование женщина из Квинсленда. – Он выдирал мне волосы пучками…
Я истошно кричала. Соседи не спешили звонить в полицию. Когда я в очередной раз попыталась позвать на помощь, он начинал меня душить. Я потеряла сознание, а очнувшись, обнаружила, что он взобрался на меня и собирается заняться сексом. Я попыталась остановить его, у меня все болело, я не могла пошевелиться. Рыдала, умоляла, чтобы прекратил, не делал мне больно. А он лишь твердил: “Заткнись, заткнись, шлюха, я тобой просто пользуюсь!” – “Прекрати, прекрати”, – повторяла я. А он вдруг ответил: “Я все это делаю, потому что люблю тебя”. И конечно, не останавливался. В глазах у меня снова потемнело… В следующий раз я пришла в себя от того, что он кричал, заставляя меня встать – ему пора на работу». [1]
У меня из головы все не шла та фраза: «
Большинство читателей сочтут такого мужчину агрессивным безумцем. Его поступки кажутся столь же странными и непонятными, сколь и шокирующими. Но по заявлениям пострадавших можно сделать вывод, что подобные сцены происходят повсеместно. Такое случается каждый день по всей Австралии: в пригородах и в городе, в многоквартирных домах и в коттеджах у реки. Абьюзером может оказаться успешный чиновник, занимающий высокий пост, или рядовой гражданин, или душевнобольной, или алкоголик, или рабочий, трудящийся в поте лица и получающий гроши, или иждивенец, полагающий, что жена будет полностью обеспечивать семью и при этом выполнять все домашние обязанности. Абьюзером может оказаться мужчина, который твердит, что любит свою половину; мужчина, который на словах выступает за равноправие полов; мужчина, считающий, что большинство девушек дуры и шлюхи, мечтающие быть изнасилованными; или тот, кто на первый взгляд кажется совершенно неспособным на садистские действия. Жертвами насилия становятся очень разные женщины; точно так же нет и единого типажа домашнего тирана.
Насилуя жену, муж повторял: «Я это делаю, потому что люблю тебя». Как же случилось, что любовь превратилась в опасное извращение?
Но как же все-таки получается, что очень разные по характеру и образу жизни представители сильного пола издеваются над своими партнершами, которых, по их собственным заявлениям, они любят? Ответ на этот вопрос зависит от того, кому вы его задаете.
С самого начала оговорюсь: наука не дает точного объяснения того, как работают механизмы злоупотребления в семье. Мы лишь приступаем к изучению этой неведомой территории, и на ее просторах сталкиваются очень противоречивые интерпретации. О домашнем насилии ученые стали всерьез задумываться лет пятьдесят назад. За это время появились разные школы мысли, выдвигавшие разные обоснования происходящего. Об этом мы подробнее поговорим ниже.
Прежде всего стоит сказать, что домашнее насилие нельзя считать гомогенным. Это серьезная ошибка. За термином, состоящим из двух простых слов, стоит целый спектр понятий и типов реакций: от холодного расчета и систематической тирании до ситуативных и бессистемных нападок. Насильники иногда предсказуемы в своих поступках и тактиках, как будто все они читали единое «руководство для агрессора», но интенсивность давления, а также стоящая за ним
Исследователи решили попробовать разделить домашних тиранов на несколько основных категорий. В академических кругах это называют типологией абьюза. Таким образом ученые попытались упорядочить хаос в описании различных видов жестокости, сведя ее к ясным и четким моделям. Попытка имела некоторый успех: в появляющихся в последнее время материалах по социологии и психологии авторам не раз удавалось обрисовать «типажи», чьи действия можно разложить по определенным схемам. Возникает соблазн использовать такой подход для диагностики:
В 1995 году два психолога, профессора Вашингтонского университета, сделали удивительное открытие. Доктор Джон Готтман и доктор Нейл Джейкобсон попытались решить загадку, которая давно волновала исследователей: почему все-таки некоторые мужчины применяют насилие по отношению к женщинам? Двумстам парам предложили поучаствовать в эксперименте, в шутку названном «Лабораторией любви». Там изучались их стили ведения конфликта. Участников подключали к полиграфу и регистрировали ритм сердцебиения, дыхания и колебания давления в спокойном состоянии. Затем те же физиологические параметры записывали во время семейного спора.
Однажды субботним вечером психологи обрабатывали данные, полученные по 63 парам, где все мужчины ранее проявляли склонность к сверхконтролю, а также к физическому и эмоциональному насилию. Каждый из них в той или иной степени практиковал
Информация с полиграфа дала неожиданный результат. Готтман и Джейкобсон утверждают, что обычно конфликты сопровождаются разнообразными физиологическими реакциями: учащается сердцебиение, резко повышается давление и так далее. Большинство тестируемых мужчин, 80 %, продемонстрировали такую реакцию. Но оставшиеся 20 % отреагировали ровно противоположным образом. По мере того как агрессия
Готтман и Джейкобсон снова и снова просматривали видеозаписи, пытаясь профессиональным взглядам уловить внешние различия в том, как вели себя во время ссоры две разные группы мужчин. Ученые скрупулезно записали все подробности: гримасы отвращения на лице конфликтующих, вспотевшие ладони, вырывающиеся из груди вздохи. На основе полученных данных психофизиологи выявили два обобщенных образа – «кобры» и «питбули». [2]
Кобра
Меньшая группа мужчин, – те, кто сохранял спокойствие во время конфликта, – проявляли бóльшую агрессию и даже садизм по отношению к партнерше. Их поведение напоминало кобру, которая замирает и предельно концентрируется, перед тем как нанести молниеносный смертельный удар. Внутреннее спокойствие позволяло людям-кобрам сохранять полный контроль над собой, хотя со стороны казалось, что они выходят из себя. Они действовали стремительно и безжалостно. Кроме того, они были менее эмоционально зависимы от женщины; некоторые даже подбивали жену изменить им! В целом они вели себя угрожающе и в то же время, как отметили исследователи, «умели соблазнять, обольщать, захватывать внимание жертвы». Возьмем, к примеру, Джорджа – типичную «кобру». Он любил вызывать у окружающих чувство неловкости своими лаконичными и мрачноватыми шутками. Джордж третировал свою жену Вики[55] холодно и систематично. Готтман и Джейкобсон так описывают типичную сцену из жизни супругов. Как-то муж пришел домой поздно после дружеской попойки и увидел, что Вики и Кристи (их маленькая дочь) едят пиццу. Вики сердилась на мужа, потому что тот не явился к ужину, и не захотела с ним разговаривать. Его разозлило ее молчание, и он выкрикнул: «У тебя какие-то проблемы?» Она не ответила, и тогда он шарахнул кулаком по тарелке с пиццей, выбил из-под жены стул, протащил ее по комнате за волосы, бросил на пол и выплюнул пережеванный кусок пиццы ей в лицо. А затем принялся избивать, крича: «Ты, стерва, разрушила мою жизнь!» Вики говорит, что такие конфликты происходят у них регулярно. Муж реагирует на любое недовольство «мгновенно и злобно, не стесняясь применять силу». [3]
Мужчины типа «кобра» во время конфликта сохраняют хладнокровие. Полиграф зафиксировал у них снижение, а не учащение сердечного ритма, как это бывает у всех остальных во время ссоры.
Когда Джорджа спросили об этом инциденте, он сказал, что не придает этому значения, да и не помнит толком, что случилось, ибо «это не важно». Он приводит еще один аргумент: «Она вела себя стервозно и заслужила такое обращение». Готтман и Джейкобсон записали, что «Джордж не испытывает никакой эмоциональной привязанности к Вики… но в каком-то смысле он в ней нуждается… Мы видим в этом инфантилизм: ему необходим кто-то, кому можно демонстрировать свою власть. Проявление силы для него значимо, вероятно, потому, что в детстве он чувствовал себя беспомощным и бесправным». Иными словами, его зависимость от партнерши проявлялась в том, что ему надо было снова и снова самоутверждаться и контролировать другого человека с помощью насилия, но конкретно к Вики он не испытывал чувств. Его жертвой мог бы стать любой, над кем он мог бы доминировать. [4]
Питбуль
Большинство склонных к принудительному контролю мужчин, принимавших участие в эксперименте, вели себя совсем по-другому. Во время ссоры сердцебиение у них учащалось, гнев нарастал постепенно, они говорили все более безапелляционно и со все большей угрозой, пока не взрывались от ярости, совсем переставая сдерживать себя. Готтман и Джейкобсон задумались об аналогии из мира животных и пришли к выводу, что это похоже на поведение собак бойцовых пород. Так, у питбулей агрессия закипает медленно, они обычно нападают не сразу. В отличие от замкнутых и холодных «кобр», «питбули» были очень привязаны к своим партнершам и, как правило, страдали от неуверенности в себе, ревности и паранойи.
Артистичный Дон с вкрадчивым голосом – типичный «питбуль». Очевидно, он очень ревнует свою жену Марту[56] и боится, как бы она не покинула его. Ему сложно принять тот факт, что он от нее зависим, хотя именно из-за этого он чувствует себя предельно уязвимым. В начале их отношения складывались хорошо: Дон с удовольствием дарил Марте подарки и водил в дорогие рестораны. Но после того как они поженились, он стал поднимать на нее руку почти каждый день. Периоды насилия чередовались с периодами раскаяния; супруги снова переживали медовый месяц, но эти моменты становились все более редкими, пока муж вообще не прекратил каяться и извиняться. Поведение Дона соответствует всем канонам принудительного контроля: он одержим слежкой за Мартой, часто ей звонит и проверяет, где она и что делает.
По природе он не так харизматичен и обаятелен, как Джордж. Когда они только познакомились с Мартой, девушку поразила грубая прямота, с которой Дон рассказывал о своем тяжелом детстве. Его отец был пастором, он регулярно унижал и избивал сына. Поначалу Дон был внимателен и нежен с Мартой. Потом стали появляться вспышки гнева, хотя и краткие. Муж сам был в ужасе от них, искренне просил прощения и снова становился заботливым и внимательным… А потом все повторялось снова. Марта пыталась давать отпор насилию, призывала свою половину к ответственности. Но насильственные выпады случались все чаще и становились более жестокими, так что женщина испугалась. Теперь она говорит и действует очень осторожно, боясь вывести его из равновесия. Однако все время быть начеку утомительно. Марта бесконечно только и делает, что следит за лабильным настроением Дона, а это трудная работа. Психологи отметили, что он «нуждается в постоянной эмоциональной подпитке… Ему необходимо, чтобы Марта все время заполняла его душевную пустоту, которую она никогда не сможет заполнить на сто процентов». Дон сам страдает от этой «жажды непрестанного контакта с окружающими». На свою беду, он вырос в семье, где абьюз сделал невозможным эмоциональный контакт между родными людьми. От этого пострадали отношения в его собственной семье: «насилие было единственным известным ему способом близкого общения». [5]
К тому времени как пара решила принять участие в эксперименте, Дон избивал, унижал, подавлял Марту каждый день. Она была не в состоянии сопротивляться. Даже когда она робко пыталась утихомирить его, умоляя: «Можешь сейчас просто оставить все это, переключиться?» – он взрывался и обвинял ее в том, что
При этом на публике мужчина держался совсем по-другому. Исследователи отметили, что он кажется «мягким и спокойным». Отвечая на их вопросы, он настаивал, что именно он и есть жертва, а вовсе не Марта. Просто ей нравится злить его, но при этом она возмущается, когда он ведется на ее провокации. [6] По мнению психологов, в этом состоит одно из коренных различий между двумя группами любителей принудительного контроля: как и многие «питбули», Дон «не осознает, что он опасен». А «кобры», такие, как Джордж, прекрасно понимают, что могут представлять угрозу для других. Только их не слишком беспокоит этот факт. [7]
Змеи и псы: основные различия
Наблюдение за конфликтами и углубленные интервью с каждой парой позволили Готтману и Джейкобсону составить список различий между основными типами мужчин, имеющих склонность к принудительному контролю. «Кобры», как правило, были гедонистичными и импульсивными. Они упивались патологическим чувством собственной значимости и считали, что имеют право на подобное поведение. Такие мужчины подавляли и унижали своих жен, чтобы получить то, что им хочется, и в тот момент, когда хочется. Построение близких отношений мало их интересовало; они не боялись, что женщина уйдет. Их привлекали лишь выгоды, которые можно получить от ее пребывания рядом: секс, деньги, социальный статус и т. д. Они входили с ней в союз ради сиюминутных удовольствий и удовлетворения, получаемого от доминирования. «Кобры» – это абьюзеры, которые спокойно откроют дверь полиции и введут правоохранителей в заблуждение, указав, что на самом деле вся проблема во взбалмошной и истеричной жене. По статистике, у мужчин этого типа часто диагностируются антисоциальные личностные расстройства – социопатические или психопатические отклонения. Они неспособны переживать такие комплексные эмоции, как раскаяние или эмпатия. У большинства из них также, скорее всего, было очень трудное детство: один или оба родителя третировали сына или полностью игнорировали его. Исследователи предположили, что этот детский опыт, вероятно, приводит к тому, что «кобры» дают себе зарок: никто и никогда не будет иметь над ними власть. 78 % «кобр», участвовавших в эксперименте, росли в атмосфере насилия. В группе «питбулей» этот показатель составил 51 %. [8] Мать и отец Джорджа развелись; мальчика нередко били, в остальном же он рос безнадзорно. Мать зарабатывала проституцией, и Джорджа нередко насиловали ее клиенты. Уязвимый и растерянный ребенок пытался выжить в этой ужасной среде и научился сохранять ледяное спокойствие даже на пике стресса. Например, когда мама била его, он мысленно покидал комнату (этот прием называется диссоциацией). [9] Вики понимала, что Джордж пережил глубокую травму, и, как многие другие женщины, влюбленные в абьюзера, хотела помочь ему исцелиться. Но ее преданность была лишь еще одной игрушкой для манипулятора. Как-то во время ссоры в экспериментальной лаборатории муж закричал на нее: «Ты не видишь, что ли? Это игра! Жизнь – игра!» [10]
Джордж и другие представители «змеиного семейства» обычно более жестоки, чем «бойцовые псы»: 38 % «кобр» угрожали женам оружием, а среди «питбулей» этот показатель достигал лишь 4 %. За год до эксперимента Джордж несколько раз заявлял, что убьет Вики. Он бил ее ногами, толкал, душил более десятка раз. По статистике, 9 % «кобр» совершали уголовно наказуемые деяния: наносили удары жене ножом или стреляли в нее.
Ни один из «питбулей» не совершал подобного. При этом большинство мужей-тиранов из обеих групп применяли серьезное физическое насилие по отношению к своим половинам, в том числе избивали и душили. [11]
Итак, мы уяснили, что представители «пресмыкающихся» довольно замкнуты и малоприятны в общении; своих жертв они парализуют одним своим видом, внушая им страх. В то время как вторая, «собачья» группа – это мужчины, которых друзья и знакомые охарактеризовали бы скорее как «неплохих парней». Мало кто замечает темные стороны их натуры, потому что они проявляют себя как абьюзеры только в общении с самыми близкими. При этом они не меньше «кобр» стремились контролировать жен: их ревность иногда достигала маниакального уровня. Бывает, что самые безобидные поступки подруги кажутся им предательством. Если женщина уйдет от такого мужчины, она тем самым нанесет ему страшную травму. Он вполне способен преследовать и даже убить ее. «Относительно безопасно оставить «питбуля» на время, – пишут исследователи, – но если покинешь его насовсем, это может оказаться смертельно опасно». [12] «Кобры» в целом менее заинтересованы в том, чтобы продолжать охотиться на сбежавшую жертву. Но они представляют угрозу в другой момент – когда женщина, раскрыв их подлинную сущность, готова бунтовать и, к примеру, грозит вызвать полицию или обратиться в суд. Для «кобр» главное – не выпускать из рук власть. В них нет неуверенности, которая движет поступками «питбулей». Если жена покинет супруга-«змея» и при этом не будет публично требовать, чтобы тот ответил за причиненный ей вред, он, скорее всего, просто найдет себе другую партнершу.
По прошествии двух лет после первого эксперимента Готтман и Джейкобсон повторно проинтервьюировали участников. Браки, в которых состояли «бойцовые псы», оказались крайне неустойчивыми – почти половина из них распалась. Но ни один из «группы кобр» не развелся и не расстался с партнершей. По мнению психологов, это происходило потому, что жены слишком боялись выйти из этих союзов. [13] Когда я беседовала с Джоном Готтманом по телефону, расспрашивая об этом исследовании, он находился в Сиэтле. Там они с супругой, доктором Джулией Готтман, основали получивший мировую известность Институт Готтмана, специализирующийся на семейной терапии и «научном подходе к восстановлению отношений».
Джон Готтман научился с почти 100-процентной точностью предсказывать жизнестойкость брака на годы вперед. Ему достаточно было понаблюдать за общением супругов в течение часа.
Готтман изучает вопросы любви и брака уже более сорока лет. Начинал он как математик в знаменитом Массачусетском технологическом институте (MIT) и получил известность (кроме прочего), предсказывая срок жизни браков. Ученый научился прогнозировать, будет ли пара вместе через пятнадцать лет. Для этого ему необходимо было просто понаблюдать в течение часа за тем, как партнеры разговаривают друг с другом (точность прогноза составляла 94 %). [14] Сегодня исследовательские материалы Готтмана о супружестве и разводах служат важным подспорьем для очень многих практикующих психотерапевтов.
Об эксперименте с «кобрами» и «питбулями» – одном из сотен за последние двадцать пять лет – Готтман говорил с таким энтузиазмом и вспоминал его в таких деталях, как будто получил результаты только вчера. «Нас тогда очень удивило, что насилие со временем снижалось, – отметил он. – Мы еще подумали:
Психологи обнаружили еще одно свойство любителей принудительного контроля. «Они все считают себя непризнанными гениями, – рассказывает исследователь. – Один из мужчин-«питбулей», участвовавший в эксперименте, был уверен, что его коллекция монет способна принести ему мировую славу. Он мечтал об этих лаврах. Все эти люди проповедуют такую философию: «У меня есть нереализованный талант, но мир жесток ко мне и не признает моих великих дарований». Они заставляют женщин согласиться с этой сентенцией, так что их подруги вынуждены принять тот факт, что рядом с ними – непризнанная знаменитость. На деле же они не очень преуспевают в жизни».
А вот те, кто все же добился успеха, добавляет доктор Готтман, несут особую угрозу. «Это не преступники и не лузеры, – подчеркивает он. – Они могут стать главами корпораций, следователями, судьями, предпринимателями. Как тот самый Роб Портер (бывший глава Секретариата президента Трампа), которому недавно пришлось уйти в отставку, после того как три женщины пожаловались на насилие с его стороны. Такие люди могут быть очень опасны. Если подруга покидает подобного мужчину, он пытается мстить и может разрушить ее жизнь. В общем, не стоит думать, что «питбули» и «кобры» в большинстве своем неудачники, имеющие проблемы с законом. Некоторые очень многого добились. Думаю, наш нынешний президент – один из них».
Два основных типа абьюзеров, выделенные Готтманом и Джейкобсоном, встречаются везде и всюду, что подтверждают и другие ученые, а также психологи-практики, работающие с обвиняемыми в домашнем насилии. Андре Ван Алтена более двадцати лет общается с мужчинами, отбывающими наказания за насильственные преступления в тюрьмах штата Новый Южный Уэльс. Они считают его своим парнем: этот здоровенный детина почти всю свою взрослую жизнь занимается тем, что убеждает закоренелых преступников принять на себя ответственность за содеянное и измениться. За многие годы Андре обратил внимание на те же два ярко выраженных типажа. Зависимые от женщин, «питбули» «обычно очень неуверенные в себе и подозрительные. Они постоянно требуют помощи и поддержки». Этот вид абьюзера резко отличается от более «расчетливых и невозмутимых насильников». Таких людей («кобр», по классификации Готтмана – Джейкобсона) Ван Алтена называет «маргиналами». Они страдают антисоциальными расстройствами, психопатией или социопатией и, как правило, избегают участия в реабилитационных программах. «Некоторые из них признаются, что очень избирательно подходят к выбору подруги. Они ищут ту, на которую можно будет давить, понукать и контролировать ее… Им недостает эмпатии, они не думают о чувствах жертвы… Уговаривая их прийти в коррекционную группу, я будто бьюсь головой о стену. Кстати, они часто пытаются выступать в качестве посредника между тобой и другими заключенными и вообще любят говорить от имени других». Бесполезно призывать их к состраданию или раскаянию, это пустая трата времени. Хотя они могут изображать и то и другое (обычно такова их тактика в общении, по словам Ван Алтены). С ними лучше общаться не в группе, а один на один; призывы к изменениям следует мотивировать, указывая, что им самим это выгодно. Как они расценивают то, что с ними произошло? К какому итогу привело лично их совершенное преступление? Хотят ли они снова в тюрьму? Или они умнее и достойны большего? Стимулом к переменам становится любовь к свободе и возможность обрести иное качество жизни. Только так можно подтолкнуть «кобр» к тому, чтобы они хоть как-то соотносили свои действия с гуманистическими требованиями общества.
Итак, еще раз повторим, к каким выводам пришли Готтман и Джейкобсон. Склонные к принудительному контролю мужчины образуют две группы. Бóльшая именуется «питбули»: ярость у них нарастает постепенно, они «взрываются» далеко не сразу. Меньшая группа, «кобры», не теряют самообладания, даже когда их гнев достигает пика. Во время конфликта у первой категории сердцебиение ускоряется, а у второй, наоборот, замедляется.
В целом специалисты согласны с описанием этих двух типов, однако в ходе последующих экспериментов не удалось получить аналогичных лабораторных результатов. [15] В одном из исследований наблюдалось такое же разделение по группам при измерении сердцебиения (20 % абьюзреов продемонстрировали снижение этого показателя на фоне ссоры). Однако ученые, проводившие тест и оценивавшие подход разных мужчин к насилию, по-другому интерпретировали эти данные. Когда я спросила Джона Готтмана, почему никому не удалось воспроизвести его эксперимент, он указал на разницу в методологии. «Очень трудно повторить наши опыты, если не располагаешь хорошо оснащенной лабораторией, такой, какая была у нас, – поясняет он. – В ней, помимо прочего, было отличное оборудование для наблюдения, позволявшее отслеживать мельчайшие изменения мимики, смену поз и жестов при взаимодействии партнеров».
Одна из ведущих исследовательниц, которая попыталась, но не смогла воспроизвести этот эксперимент, – Эми Холтсворт-Мунро, профессор психологии Университета Индианы. При этом она разработала, пожалуй, самую известную на сегодняшний день типологию абьюзеров. По ее словам, мониторинг сердцебиения не всегда дает ожидаемые результаты. Возможно, все дело в том, что проблема семейного насилия в целом недостаточно изучена – на это выделяют мало средств. В целом же изыскания Холтсворт-Мунро в значительной части совпадают с классификацией, предложенной Готтманом. Она полагает, что холодные и расчетливые насильники действительно отличаются от движимых паранойей и импульсивных.
Статистика «шутинга» в США показывает, что массовые расстрелы в общественном месте очень часто начинались с убийства партнерши стрелка или его близкого родственника.
Свою знаменитую работу профессор из Индианы опубликовала в 1994-м [16], за год до Готтмана и Джейкобсона. Тогда психологи, изучавшие домашнее насилие, только начали осознавать, что не все мужья-агрессоры одинаковы.
Холтсворт-Мунро оценивала их по трем основным критериям:
1. Тяжесть и частота совершаемого насилия;
2. Склонность абьюзера проявлять насилие вне семьи (здесь также принималось во внимание, были ли у него проблемы с законом);
3. Наличие поведенческих черт, характерных для определенных психиатрических диагнозов, например психопатии или пограничного расстройства личности.
«Когда мы проанализировали все данные, то предположили наличие трех типов абьюзеров, – рассказала мне по телефону Холтсворт-Мунро. – Мне не нравятся названия, придуманные для этих групп, но они уже прижились». Первая категория – «имеющие общую склонность к насилию /антисоциальные». Этот тип близок к тем, кого Готтман с Джейкобсоном именовали «кобрами». Такие мужчины несут угрозу не только находящимся рядом с ними женщинам; они по натуре склонны к совершению преступлений и могут представлять опасность для общества. Эти абьюзеры, скорее всего, с юных лет росли в жестокой среде. Они импульсивны, враждебны и злы по отношению к партнерше, а также к окружающим; у них вошло в привычку действовать с позиции силы. Это классические социопаты, психопаты и «злокачественные нарциссы»[57]. Нередко среди них встречаются мужчины, у которых нет диагностированных психических расстройств, но ведут они себя так же, как имеющие диагноз.
«Стрелок» из Lindt Café Мэн Хэрон Монис – хрестоматийный пример антисоциальной личности, склонной к насилию. Человек с грандиозным самомнением, обманщик и самозваный «шейх»[58]. Он тиранил жену, и та ушла от него. Затем он решил убить ее и подговорил свою новую подругу на это преступление. В декабре 2014-го он взял 18 человек в заложники в Lindt Café на Мартин Плейс[59] в Сиднее. Также ему были предъявлены обвинения по нескольким эпизодам сексуального насилия, которому он подверг женщин, приходивших к нему за «духовным исцелением».
Связь между домашним насилием и появлением людей с оружием в публичных местах теперь очевидна. В США регулярно происходят массовые расстрелы (так квалифицируется убийство четверых и более человек). В период с 2009 по 2016 год более половины таких расправ начинались с убийства партнерши стрелка или близкого родственника. [17] В послужном списке многих других преступников, устраивавших «шутинг», ранее фигурировали эпизоды домашнего насилия. Не были исключением Омар Матин, убивший сорок девять и ранивший пятьдесят три человека в гей-клубе в городе Орландо, штат Флорида; Мохамед Лауэж-Булель, врезавшийся на грузовике в толпу в Ницце в День взятия Бастилии; Роберт Льюис Диер-младший, застреливший трех человек в Клинике Planned Parenthood в Колорадо. Как написала Ребекка Трейстер в
Второй тип абьюзера, который очень напоминает «питбулей», Холтсворт-Мунро называла «дисфориками[60]/пограничниками» (напомню: автор названий честно предупредила нас, что выдумкой не блещет). Мужчины данного типа, как правило, оказывают давление лишь на тех, с кем состоят в близких отношениях. Их друзьям и соседям бывает трудно поверить, что эти люди способны проявлять агрессию. Скорее всего, в детстве дисфорик пережил травму, в результате чего панически боится быть покинутым. Он зависим от партнерши и патологически ревнив. Его мечта – выстроить прочную интимную связь с женщиной, которая поможет ему преодолеть вечное чувство неуверенности и никчемности, преследующее его с раннего возраста. «Боясь потерять свою половину, они зорко следят за любыми сигналами, которые намекают на возможную ее неверность или попытку уйти. Нередко их подозрения не имеют никаких оснований, – поясняет Холтсворт-Мунро. – Мы не знаем, прибегают ли они к насилию ради того, чтобы взять подругу под контроль или в силу собственной эмоциональной неуравновешенности. Они не в состоянии контролировать самих себя, свой гнев и досаду». Такие эмоционально неуравновешенные мужчины вполне способны убить женщину, а затем совершить самоубийство.
Третий тип, выявленный Эми Холтсворт-Мунро, называется «бьет только родных». (Примерно такой типаж я описывала в первой главе, в разделе «Насилие, вызванное неуверенностью».) Принадлежащие к этой категории не склонны к принудительному контролю. Жестокость для них, по сути, – способ выражения своей фрустрации, гнева или даже ярости, возникающих на фоне стресса. После того как пар выпущен и эмоции, вызывавшие это состояние, утихли, абьюз прекращается. Человек снова ведет себя «нормально» – до следующей вспышки. Зачастую такие мужчины искренне раскаиваются в том, что совершили. Они чаще других добровольно соглашаются на терапию. К тому же они к ней более восприимчивы, чем абьюзеры других категорий. Однако среди них все равно довольно много тех, кто сопротивляется коррекции. Холтсворт-Мунро говорит, что из этих трех типов «бьющий только родных» наиболее загадочен. Почему эти люди прибегают к насилию, тогда как множество мужчин сталкиваются со стрессом, но не поднимают руку на близких? «Возможно, тут имеют значение факторы среды и культуры; может, играют роль и химические зависимости – точно мы этого не знаем», – констатирует исследовательница. И добавляет, что спровоцированная стрессом агрессия очень часто связана с полученными в детстве психотравмами и отсутствием нормальных коммуникативных навыков.
Жестких границ между разными категориями абьюзеров нет. Поэтому трудно выносить судебные решения по семейным конфликтам, основываясь лишь на психологических характеристиках их участников.
И еще один важный момент: в отличие от двух ранее описанных категорий, этот тип мужчин
Не существует жесткой границы между описанными выше типами. Если поведение человека подходит под характеристики «бьющего только родных», это не означает, что со временем он не приобретет вкус к принудительному контролю. И все же классификация может быть очень полезна. Как пишет профессор Джейн Уэнгманн, это помогает нам намного лучше разобраться в проблеме. Так мы начинаем понимать, «мотивировано ли насилие принудительным контролем, является ли оно единичным эпизодом, какую роль здесь играет конфликтная ситуация как таковая… склонен ли человек к жестокости вне семейного круга; существуют ли другие факторы (к примеру, психологические), которые повлияют на то, как он будет применять насилие». [19] Все это, по мнению исследовательницы, подскажет нам, как взаимодействовать с абьюзером. Очевидно, не может быть единого подхода к изменению поведения столь разных людей. Любая универсальная схема обречена на провал. Кроме того, мы можем более дифференцированно подходить к помощи жертвам и принимать более продуманные решения в области семейного права.
С другой стороны, нельзя не отметить, что увлечение классификациями наносит делу большой вред. Та же Уэнгманн отмечает, что есть повод беспокоиться о том, как именно происходит распределение абьюзеров по типам. И главное: помогает ли это знание обеспечить хоть минимальную безопасность жертвам? Представьте: судью, разбирающего семейный конфликт, уверили, что отец семейства «бьет только родных». Суд разрешает абьюзеру общение с детьми, а тот на самом деле оказывается склонным к принудительному контролю. В итоге и дети, и их мать окажутся в опасности. Холтсворт-Мунро также волнует тот факт, что созданная ею типология может быть неправильно применена правоохранителями. «Мне рассказывали, к примеру, о судье, который пытался прямо в процессе заседания сделать вывод о принадлежности обвиняемого к тому или иному типу. “О! Да этот у нас бьет только родных. А этот – “тревожный пограничник”. На основе подобных домыслов потом выносится решение! Это меня очень беспокоит. Ведь мне и самой трудно бывает отнести того или иного человека к определенной категории, – говорит она с улыбкой. – Лишь в крайних случаях можно сказать, к примеру: “Этот человек
Поделиться книгой: