Помоги проекту - поделись книгой:
Иногда наиболее жестокие случаи семейного насилия происходят прямо перед нашим носом. Род Джоунинг, детектив-суперинтендант[29], бывший глава полицейского подразделения штата Виктория, занимавшегося расследованием семейного и сексуального насилия, рассказал мне об особенно шокирующем случае, произошедшим во время одного из футбольных матчей в сельской местности. Мужчина приехал на стадион с женой и ребенком и целый день с друзьями смотрел футбол. Поздно вечером к нему подошла жена, чтобы сказать, что пора ехать домой – малышу пора спать. Он повернулся к ней и заявил: «Не смей так неуважительно разговаривать со мной при моих друзьях!» И набросился на нее с кулаками. Подбил глаз, сломал челюсть, схватил за волосы и поволок к машине. И никто, по свидетельству Джоунинга, не вмешался!
Конечно, иногда окружающие люди пытаются защитить жертву. При этом они сильно рискуют. Вот пример. Как-то вечером в 2017-м Стефани Бочорски сидела дома в пижаме у телевизора. Стефани – офицер полиции, но в тот день у нее был выходной. Около полуночи она услышала леденящий душу крик, доносившийся с соседнего участка. На дорожке у дома неподалеку стояла женщина в красивом розовом платье. Кричала именно она. Стефани выбежала из дома спросила, что с ней, а та завопила: «Он поджигает детей!» Велев обезумевшей матери звонить в полицию и не пускать никого в дом, Бочорски направилась внутрь. Там царила жутковатая тишина. Пахло бензином. В одной из комнат было заметно странное мерцание. Стефани ринулась туда. Трехлетняя Микаэла стояла в кроватке, волосы ее были охвачены пламенем. Она не плакала, а лишь мотала головой – на лице ее был написан ужас. Женщина схватила одеяло и набросила на голову малышки, чтобы потушить огненные язычки. Неожиданно за ее спиной вырос отец девочки, Эдвард Джон Герберт. Это был рослый детина, абсолютно голый, с головы до пят покрытый татуировками. Взгляд его был пустым – это был наркотический дурман. Мужчина методично поливал бензином старшую дочь, семилетнюю Талию[30]. Увидев Стефани, он только и мог сказать: «Почему бы тебе не раздеться к чертовой матери?» «Отойди от нее, гад!» – закричала она, сжимая в объятиях Микаэлу. Другой рукой она загребла Талию за воротник пижамы и выбежала из комнаты. [3] Женщина-полицейский даже не знала, что у Герберта под рукой был нож для разделки мяса. И что в доме еще оставался шестилетний мальчик. Позже Герберт пояснил Стефани, что поджег дочь, потому что она была «чертовски красивая». И добавил: «Не волнуйся, я и до своего пацана доберусь». Стефани совместно с еще одним соседом, Дениелом Макмилланом, удалось скрутить насильника, так что все трое детей остались живы. У Микаэлы было обожжено 13 % кожного покрова. Отца приговорили к семнадцати годам тюрьмы за попытку двойного убийства. Суд признал его вменяемым.
Я не просто так рассказываю эти шокирующие истории. Подобные ужасы происходят ежедневно. Движение #MeToo помогло нам выйти из оцепенения, наглядно продемонстрировав, что такое сексуальные домогательства и что переживают их жертвы. Поверьте, хроники абьюза, если мы будем принимать их близко к сердцу, окажутся не менее устрашающими.
Большинство событий, происходящих в подполье, так и остаются никем не замеченными. Но когда некоторые дела доходят до суда, общественность получает хотя бы поверхностное представление о том, что домашнее насилие реально существует. Масштабы его устрашающие.
Каждый второй четверг в предместьях Сиднея публика может узнать об этом тайном зле. На слушания о семейных драмах, проходящих два раза в неделю, в крошечное колониальное здание суда района Камден набивается много людей. Они стоят в проходах по двое, по трое. Некоторые выходят покурить, некоторые смотрят в телефон, кто-то ведет беседы с находящимися здесь же, в суде, адвокатами организации Women’s Domestic Violence Court Advocacy Service (WDVCAS). Оглядывая толпу, я недоумеваю. Здесь все выглядят
Камден – одно из наиболее быстро растущих предместий Сиднея, но по виду оно напоминает скорее старый городок в сельской местности: прямо за Коровьим мостом[31], перекинутым через речку Нипин, начинаются фермерские угодья; на улицах сохранилась старая застройка XIX века. Плакаты на обочине гласят, что «здесь родилось благосостояние нации». Вообще-то вначале в этих местах первых европейских поселенцев третировали и убивали воины-аборигены, принадлежащие народностям дхаравал и гундунгура. Земли, где эти племена с успехом охотились, впоследствии превратили в обширные пастбища для овец, плодородные пшеничные поля и виноградники. И по сей день тут живут вполне состоятельные люди. Население преимущественно белое, и оно увеличивается. А вместе с ним – и домашнее насилие. С 2017 по 2018 год количество зарегистрированных случаев взлетело примерно на 45 %. [4] На данный момент судьям предстоит разобраться с более чем шестьюдесятью такими делами. Я приехала в городок, чтобы провести день с главой WDVCAS по округу Макартур жительницей Камдена Таньей Уайтхаус. Я следую за ней везде, куда ведет ее профессиональный долг. Эта женщина и ее чрезвычайно загруженные помощники – просто луч света во тьме жертв насилия. Они помогают ориентироваться в устрашающих лабиринтах судебной системы, получать социальною поддержку, а также делают все возможное, чтобы пострадавшие чувствовали себя в безопасности. «Ах, Камден чудное местечко, тут нет домашнего насилия! – саркастически произносит Танья, качая головой. – На самом деле здесь вагон всякого дерьма!»
Хроники домашнего насилия не менее устрашающие и гадкие, чем сексуальные домогательства, о которых рассказало всему миру движение #MeToo.
Из здания суда выходит полицейский и вызывает мистера Пирсона[32]. Крупный мужчина в длинной черной куртке поднимает голову, кивает и следует за ним.
В помещении полно людей: адвокаты и полицейские стоят рядом с возвышением, на котором разместилась коллегия судей. В руках у них папки с документами. Они оглядывают собравшихся – в зале сидят около шестидесяти мужчин и женщин. Пирсон, сутулясь и потупив глаза, опускается на одиноко стоящий стул перед судом. Судья бросает взгляд на кипу бумаг, возвышающуюся перед ним, и зачитывает фрагмент из полицейского протокола. «Он поднялся на второй этаж в спальню жены, вошел туда абсолютно голым и просунул руку в ее промежность. Она лежала на животе и спала, но проснулась и повернулась к ему. Он разорвал ее белье и попытался раздвинуть ей колени руками. Женщина оттолкнула его и закричала, чтобы он остановился. Но он продолжал держать ее ноги. Тогда она прикрыла гениталии ладонями, продолжая кричать. В результате один из детей услышал вопли матери и вбежал в комнату». Все присутствующие затаили дыхание. Неужели человек, сидящий здесь, поднял руку на собственного ребенка? Неужели конец истории еще хуже, чем начало? Я чувствую, как зубы у меня сжимаются, на краткий миг кажется, если остановиться и не читать дальше, ребенок не пострадает.
Судья продолжает: «Сын спросил: “Что происходит?” Отец ответил, что все хорошо».
Во время последовавшей ссоры той ночью он обвинил жену в том, что у нее кто-то есть, и сказал, что она просто им пользовалась. Она встала, попыталась собраться и уйти, но он вырвал у нее сумку и вышел из комнаты, собираясь одеться. Когда женщина покинула спальню, он поджидал ее внизу и предъявил ей претензии: мол, она с ним только ради денег. Она ответила: «Отстань», после чего муж дважды ударил ее по лицу. Упав на пол, она начала рыдать и звать на помощь. «Позови детей!» – кричала она. Но Пирсон, нависая над ней, предупредил: «Не делай глупостей. Убью!» Она бросилась к входной двери, но он схватил ее сзади, толкнул на пол, а затем стал ходить взад-вперед, крича, что она и ее родственники испортили его имущество. В итоге ей удалось выйти за дверь. Она остановилась на крыльце, чтобы покурить. Он пошел за ней, но она велела ему уйти. При этом Пирсон предупредил, чтобы она говорила тихо – «чтобы соседи не услышали».
Муж спрятал нож, которым угрожал жене, под матрас, а вызванным полицейским объяснил: «Я просто хотел заняться с ней сексом».
Судья углубляется далее в кошмарные детали: «Пирсон вытащил из бокового кармана тридцатисантиметровый кухонный нож с черной ручкой, направил его в сторону жены и велел ей вести себя тихо: “Я не хочу слышать твоего голоса! И вот что я с тобой сделаю!” – тут он поднес нож к ее животу. “Пожалуйста, не делай этого, – взмолилась она. – Я не хочу, чтобы дети страдали. Довольно того, что ты уже совершил”. – “Заткнись, не желаю тебя слушать!” Тут Пирсон заметил одного из сыновей: “Куда ты собрался? Зачем открываешь дверь?” – взревел он. “Не надо, я хочу видеть детей, слышать их голоса!” – кричала жена. Она снова пошла на второй этаж, муж двинулся за ней, схватил ее сзади за рубашку, а другой рукой сжимал нож. Там, наверху, он закрыл дверь и сказал: “Если приедут копы, я тебя искромсаю на куски. Я зарежу тебя, а дальше пусть они делают, что хотят. Мне плевать, если меня застрелят”. При этом он все время поглядывал в окно и не выпускал нож из рук. “У меня есть пистолет, я убью всех и себя тоже. Если ты сбежишь, я тебя найду и прикончу”. Жена рыдала, думая, что сейчас ей настанет конец. Лезвие ножа было совсем близко.
Приехали полицейские и начали стучать в двери. “Что это?” – спросил Пирсон. Полиция приказала отпереть. Он приложил палец к губам, показывая жене, чтобы сидела тихо, затем засунул нож под матрас. Когда офицеры говорили с ним, он объяснил, что просто пытался заняться сексом с женой. “Она спала, а я пришел домой с ночной смены и просто хотел секса. Я же мужчина, вы меня понимаете”, – оправдывался он». На этом месте судья остановился, отложил листок с протоколом и посмотрел на мрачные лица сидящих в зале. А затем объявил, что подсудимому будут предъявлены серьезные обвинения – достаточные, чтобы получить тюремный срок.
Ничто так не являет нам всю суть домашнего насилия – и недостаточно четкую позицию суда по этому поводу – как зачитанное судьей письмо жены Пирсона. Супруги женаты двадцать два года, у них семеро детей. Она домохозяйка; муж – единственный работающий член семьи, содержит ее и детей. До этого недоразумения, по словам женщины, Пирсон обращался с ней «как с королевой» и никогда не оскорблял. Он был «любящим, трудолюбивым, тактичным», всегда приходил на выручку тем, кому требовалась помощь. Работал на двух работах, недосыпал, но при этом, согласно показаниям жены, никогда не жаловался. Сама она росла в неполной семье, а потому знает, как тяжело и больно живется разведенным. Сейчас дети «растеряны и расстроены», а некоторые из-за стресса плохо едят. «В письме прямо выражено пожелание, – заключает судья, – не изолировать главу семьи от его близких». Как же поступить в этой ситуации? Что бы ни говорил суд, из письма вовсе не явствует «определенное желание» женщины сохранить «семейную ячейку» единой и неделимой. После инцидента сложно предсказать, насколько опасным может быть подсудимый. Почему вдруг он ни с того ни с сего перестал «относиться к ней как к королеве», а избил и стал угрожать? Такое трудно себе представить. Может, она написала это послание под его диктовку? Не исключено. Достоверно судить об этом на момент вынесения приговора невозможно. Ну и вообще: есть ли у нее выбор? Если она уйдет от тирана, чем будет кормить детей? К тому же он может попытаться воплотить в жизнь свои угрозы. Сможет ли семья чувствовать себя в безопасности?
Как должен поступить суд? Отправить Пирсона в тюрьму и оставить его жену и семерых детей без средств к существованию? Если насильник окажется в тюрьме, обезопасит ли это его родных? Или он выйдет через несколько месяцев или даже через несколько лет и начнет мстить?
Судья глубоко вздыхает. Подсудимый ранее не нарушал закон, да и в данном случае не имел преступного умысла. Он находится под наблюдением психолога и психиатра; работает и обеспечивает семью, а жена просит не лишать финансовой поддержки ее и семерых детей. Принимая во внимание все это, суд считает возможным не лишать его свободы, а предписывает ему отбыть наказание в виде участия в интенсивной коррекционный программе для обвиняемых в домашнем насилии. Пирсона просят встать. «За вашим поведением буду следить, – говорит председательствующий. – Вас будут регулярно проверять на предмет употребления наркотиков и алкоголя. Кроме того, вам назначено тридцать два часа общественных работ за каждый месяц заключения, а также обязательное участие в программах по управлению агрессией. Принимаете ли вы условия и основания приговора?» – «Да, сэр», – тихо отвечает Пирсон.
Но вспомните моменты, когда вы прощали любимого, поступившего с вами некрасиво. Или вопреки здравому смыслу решали довериться человеку, которому доверять не стоило. Для этого надо было поверить, что все те лучшие качества, которые заставили вас влюбиться, доминируют в характере вашей половины. А дурной поступок – случайность, помутнение разума. Возможно, вы даже прервали на время отношения с обидчиком, но затем вернулись к нему, откликнулись на его мольбы, поверили обещаниям. А может, просто соскучились. Не исключено, что вы поверили не зря; а может, совершили ошибку. Но то же самое происходит с жертвами абьюза. Разница лишь в том, что их глаза застят не только любовь и сексуальное влечение. Шоры накладывают также постоянное унижение и тотальный контроль. Мы легко осуждаем женщин, живущих в подполье, потому что считаем их поведение иррациональным. Невозможно представить себе, чтобы умная и независимая представительница прекрасного пола захотела оставаться с мужчиной, который жестоко с ней обращается. Трудно поверить, что те, кто ушел, пожелают вернуться обратно. Странно, что изнасилованная вновь добровольно упадет в объятия своего партнера, будет мечтать о его любви и внимании. А хорошая мать разве останется с отцом своих детей, если его присутствие рядом несет угрозу для малышей?
Вероятно, вам все это кажется логичным. Или, напротив, вам странно, что кто-то снова и снова спрашивает, почему бы женщине в таких обстоятельствах не уйти? Напоминаю: уход – самый опасный момент. Если честно, то все мы, даже наиболее сочувствующие (и я в том числе), иногда бываем озадачены поведением жертвы. А если это близкий человек, то еще и досадуем на него. Даже те женщины, которые сами пожили в подполье, временами с удивлением ловят себя на том, что выносят быстрые суждения относительно других пострадавших. Кей Шубах присутствовала на слушаниях по делу абьюзера, с которым она жила. Там разбирали случаи с другими его жертвами. «Я сидела и думала: “
Почему все эти женщины не уходят от своих мучителей? Каждая из нас думает, что с нами такого не произойдет. Уж мы-то не потерпим жестокости.
Несмотря на то что Кей принимала такие же иррациональные решения, как другая женщина, первым импульсом ее было занять позицию, которую все мы занимаем вне зависимости от воспитания. Многие десятилетия общество обвиняло пострадавших от домашнего насилия в их собственном несчастье; судебная система клеймила их, а психиатры считали такие случаи патологическими. Да и в наши дни, когда мы замечаем насилие в семье, то видим только один способ разрешения проблемы: если партнер злоупотребляет властью, его надо бросить. А если ты этого не делаешь, то, очевидно, с тобой что-то не так. Ведь именно это диктует нам здравый смысл, не правда ли?
Но что же такое есть сам по себе здравый смысл? Разве это набор правил, из которых не существует исключений; разве это заповеди, начертанные на скрижалях? Эту житейскую логику выстраиваем мы сами, собираем ее по кирпичикам; ее диктуют нам ученые, создатели фильмов, писатели, сценаристы и прочие эксперты. То есть все те, кто созидает
Но сначала я расскажу вам историю, которая покажется странной даже самым понимающим и сострадательным натурам.
Жасмин, о которой мы уже упоминали в первой главе, познакомилась с Нельсоном, когда ей было 17, и жила с ним более десяти лет. При этом принудительный контроль нарастал и достиг чрезвычайного уровня, превратившись в эмоциональный садизм. Мало того что мужчина заставлял свою подругу спать с новорожденным ребенком в машине. Помимо этого, он регулярно ездил по разным штатам, изменяя там своей половине, а по возвращении заставлял ее смотреть видеозаписи, сделанные во время сексуальных похождений. Однажды после того как Нельсон в очередной раз покинул ее, Жасмин отправила сообщение его лучшему другу Дэвиду[33] и попросила его приехать. Как и следовало ожидать, тот переправил сообщение Нельсону. Через несколько дней, когда Жасмин встречала бойфренда в аэропорту, он накинулся на нее с кулаками.
Позже его признают виновным в том, что на пути к дому он несколько раз ударил девушку по голове, а затем, когда они вернулись, привязал ее скотчем к офисному креслу в спальне и продолжал жестоко избивать на глазах у полуторагодовалой дочки Руби. Он усадил малышку в кровать, чтобы та могла наблюдать за этой сценой. Жасмин рыдала и просила пощады. Нельсон в какой-то момент схватил Руби, поднес самурайский меч к ее груди и сказал Жасмин, что в наказание за то, что она ведет себя как шлюха, ей придется смотреть, как умирает ее дочь. Женщина застыла от ужаса и потеряла сознание. Когда она пришла в себя, партнер заставил ее съесть SIM-карту, а затем разбил об пол ее телефон. Он отвязал ее, размотал скотч на ее запястьях, велел Жасмин пойти в другую комнату и снять брюки, после чего изнасиловал ее, совершив анальный акт. «Если ты хочешь вести себя, как грязная шлюха, – заявил он, – то и относиться к тебе будут так же». Далее он повел ее в комнату Руби и велел присматривать за дочерью, бросил горбушку хлеба, запер дверь и сказал, чтобы они с девочкой оставались там, пока он не вернется. С помощью ножниц Жасмин удалось вскрыть замок: они с дочкой убежали к родителям, которые в это время гостили у друзей. Там друг семьи сделал фотографии, зафиксировав следы побоев.
Жасмин подала заявление в полицию, но отказалась довести это дело до конца. Через два месяца она вернулась к Нельсону. За время, проведенное в разлуке, они даже обменивались эротическими смс-посланиями. Женщина посылала тому, кто над ней издевался, откровенные видео, в которых признавалась ему в любви. Они прожили вместе еще пять месяцев, а в январе 2008-го Нельсон вдруг опять взялся за старое: прислал ей несколько сообщений с угрозами, разгромил комнату дочери и выгнал Жасмин с девочкой из дома. Через несколько недель, уже после того как Жасмин переехала жить в другое место, Нельсон тоже лишился жилья (арендодатели его выгнали). Тогда он на время поселился у бывшей подруги, пока не нашел новый дом. В какой-то момент Жасмин попросила его уйти, а он отказался. Она заперла дверь и не впустила Нельсона, когда он в очередной раз пришел переночевать. Но он устроился на ночь в шалаше и умолял ее, чтобы она его впустила. Через некоторое время женщина поддалась на уговоры.
Долгие века считалось, что жена должна сидеть в углу молча. А в ХХ веке эксперты вдруг решили, что женское безгласное всепрощение – признак врожденного мазохизма.
Жасмин снова покинула агрессора и переехала. А Нельсон опять явился к ней. Спали они в разных комнатах, но все хозяйственные заботы и домашние обязанности выполняла только женщина. К тому времени ей уже очень хотелось от него отделаться, но чем чаще она это повторяла, тем больше он пытался взять ее под контроль. Доходило до того, что он запирал ее в доме на целый день и уносил с собой на работу ключи от ее машины.
В декабре 2008 года, почти через 18 месяцев после избиения и заявления в полицию, Нельсон наконец согласился покинуть ее квартиру. Но через несколько дней, как раз в момент установки камеры слежения, которую Жасмин заказала ради безопасности, он явился к ней без предупреждения, забрал Руби и ушел, сказав матери, что дочь она больше не увидит. Жасмин впала в панику, побежала в полицию и стала умолять вернуть дочь. Но правоохранители сказали, что не могут вмешаться без соответствующего распоряжения суда, разбирающего семейные конфликты. Через неделю к делу подключилась федеральная полиция: получив соответствующее судебное распоряжение, они отыскали девочку. На ней была та же одежда, что и в день, когда ее забрали из дома, волосы были спутаны. Обычно веселая и разговорчивая, на этот раз трехлетняя Руби не могла вымолвить ни слова, а лишь издавала странные звуки, как маленький дикий зверек. К тому же она не ходила, а ползала по веранде. «Никогда этого не забуду!» – вспоминает Жасмин. На этом ее отношения с Нельсоном закончились. Последующие восемь лет своей жизни она потратила на юридические процедуры: пыталась вытребовать в суде по семейным вопросам единоличную опеку над дочерью. Это было трудно сделать даже после того, как Нельсон был осужден и отправлен в тюрьму за издевательство над ними обеими. В настоящее время Жасмин добилась своей цели.
Какие чувства пробудила в вас история Жасмин? Сочувствие, огорчение, досаду, гнев, отвращение? Можете ли вы понять, почему она вернулась к Нельсону даже после жестокого надругательства над нею самой и угроз убить их маленькую дочь? Зачем, по вашему мнению, женщина осталась с ним?
Большую часть XX века, вплоть до конца 1970-х годов, большинство людей реагировали бы на историю Жасмин примерно одинаково: они сочли бы ее мазохисткой. Все эксперты были согласны в том, что жертвы домашнего насилия холодны и расчетливы, прекрасно отдают себе отчет в происходящем и тайно получают удовольствие от издевательств.
Впрочем, не всегда было принято думать так о пострадавших. В конце XIX века переживших насилие не считали мазохистами. Они представлялись жалкими созданиями, вынужденными жить под игом жестоких мужей, как правило, злоупотребляющих алкоголем[34]. Но такое сострадание (хоть и частичное) сохранялось лишь до той поры, пока женщины были готовы молчать и терпеть свою тяжкую долю. Когда в 1930-х жены начали активно жаловаться на жестокое обращение и – о ужас! – требовать развода, – их перестали жалеть. Общество начало рассматривать их как угрозу священному институту брака.
Именно в этот момент появляется новая, «мазохистская» теория: женщины не покидают абьюзеров, потому что им
В 1940-х и 1950-х годах, когда фрейдистские теории были особенно популярны, исследователи социальных проблем полагали, что девушки
Подобное бесстыдное обвинение жертв доминировало в общественном сознании до 1970-х, пока не поднялась вторая волна феминизма. Психолог Паола Каплан своим бестселлером «Миф о женском мазохизме» (
К 1980-м мнение насильников перестали учитывать в качестве источника данных для изучения насилия и представление о жертве-мазохистке признали безосновательным. Исследователи начали опрашивать пострадавших и на основе их опыта снова и снова приходили к одному и тому же выводу: «Женщины редко провоцируют издевательства и в большинстве случаев почти ничего не могут сделать, чтобы предотвратить их». [8] Теперь на мазохизм ссылаются лишь глупцы и шарлатаны. Но призрак этой теории по-прежнему витает где-то поблизости. К примеру, 51 % австралийцев полагают, что большинство женщин, если бы захотели, могли бы свободно разорвать отношения, в которых присутствует насилие. [9] Некоторые из тех, кто придерживается такой позиции, считают, что, если жена не уходит от мужа, значит, она хочет с ним остаться: возможно, она получает удовольствие от драматического накала отношений, а может, у нее сложился комплекс жертвы, и так далее. Все эти предположения категорически неверны. Далее мы увидим, насколько сложнее реальность, в которую попадают пострадавшие от жестокости в семье.
Кроме призрачной фантазии о присущем женщинам мазохизме, над жертвами насилия витает еще один злобный дух – их часто считают беспомощными жертвами, совершенно обессилившими от постоянных нападок партнера. Сразу представляется стереотипный образ: забитая и замученная представительница среднего класса белой расы, сидящая в углу, а над ней нависает грозный муж и потрясает кулаком.
Такой образ получил распространение после выхода в свет труда психолога Ленор Уолкер. Ее резонансная книга «Синдром избиваемой женщины» (
По мнению некоторых психологов, выученная беспомощность – одна из главных причин того, что женщины готовы долго и безропотно выносить мужскую тиранию.
Гипотеза о выученной беспомощности, предложенная Уолкер, владела умами более двадцати лет, несмотря на то что она расходилась с живой реальностью, о которой свидетельствовали жертвы насилия. На эту теорию и сейчас часто ссылаются. Канадский семейный психолог Аллан Уэйд так поясняет свою критическую позицию по отношению к предположению Уолкер: «Ее объяснение насилия завоевало такую популярность, потому что в нем не ставится серьезный вопрос об изменении сложившегося статус-кво». [14]
Стокгольмский синдром прекрасно демонстрирует, что за теорией выученной беспомощности стоит некий миф. Этот синдром – что-то вроде диагноза, который ставят женщинам, сохраняющим привязанность к своим мучителям и не верящим властям, которые хотели бы им помочь. Обычно мы выносим этот вердикт, не слишком задумываясь, когда пытаемся охарактеризовать состояние сознания жертв домашнего насилия. Но при этом многие психологи продолжают считать такую деформацию психики весьма серьезной, а термин – научным. «Классический пример стокгольмского синдрома – домашнее насилие, – утверждает психолог из Оксфорда Дженнифер Уайлд. – Это когда некто (как правило, женщина) ощущает зависимость от своего партнера и остается рядом с ним». [15]
Однако на самом деле стокгольмский синдром – очень неясно описываемая патология, не имеющая четких диагностических критериев. За ним стоят женоненавистничество и даже откровенная ложь. [16]
Придумавший это понятие психиатр и криминалист Нильс Бейерот не удосужился пообщаться с заложницей, чьи взаимоотношения с преступником послужили основой для далеко идущих обобщений. Он никогда не спрашивал у нее, что заставило ее доверять тому, кто удерживал ее, больше, чем полиции. Кроме того, во время того самого ограбления шведского банка Бейерот был консультантом полицейских и руководил их действиями. То есть
Как-то утром в 1973 году сбежавший из тюрьмы Ян Улссон явился в банк на площади Норрмальмсторг в шведской столице и захватил заложников – Кристин и еще трех сотрудников. В течение последующих шести дней он удерживал их. Вся эта эпопея широко освещалась в СМИ. Шведы еще не сталкивались с такими случаями, и для полиции это тоже было в новинку.
Переговоры буксовали с самого начала – у стражей порядка не было должной подготовки. К тому же в самом начале они неверно идентифицировали Улссона. Следователям удалось найти, как им казалось, младшего брата преступника, и подростка в сопровождении Бейерота отправили в здание банка. Но Ян просто взял и открыл огонь. Этот инцидент лишь раздразнил злоумышленника. Он потребовал, чтобы к нему позволили присоединиться его сокамернику Кларку Улофссону. Кстати, Кларк не был настроен агрессивно и даже пытался подбодрить заложников. «Он успокаивал меня, держал за руку, – вспоминала Энмарк в 2016 году. – Он сказал, что проследит, чтобы Ян не причинил мне вреда. Не могу сказать, что я чувствовала себя в полной безопасности. Этим словом нельзя описать мое состояние. Но я решила поверить ему. Он сделал для меня очень много, ведь я поняла, что хоть кому-то небезразлична. Однако никакой привязанности я не испытывала. Можно сказать, что Кларк лишь подал мне надежду, что все будет хорошо». [17]
Полиция не могла дать такой надежды захваченным. Энмарк попросила, чтобы ей позволили переговорить с Бейеротом, но он отказался от общения. Давая интервью в прямом эфире прямо из здания банка, она обрушилась на власти: «Полиция играет нашими жизнями… А теперь они даже не хотят со мной разговаривать, хотя именно я погибну, если что-то пойдет не так». Энмарк взяла дело в свои руки, так как чувствовала: с каждым часом шансы выжить уменьшаются. Она позвонила шведскому премьер-министру, Улофу Пальме, и умоляла, чтобы ей и еще одной заложнице позволили покинуть банк вместе с преступниками. «Я полностью доверяю Кларку и главному грабителю, – сказала она премьеру. – Это не шаг отчаяния. Они ничего плохого нам не сделали. Напротив, обращались с нами хорошо. Но, Улоф, меня пугает, что полиция решится на штурм и из-за этого мы все погибнем».
Пальме не позволил ей уйти вместе со злоумышленниками, заявив, что не может потакать требованиям тех, кто вне закона. В конце их разговора, по воспоминаниям Энмарк, он сказал: «Что ж, Кристин, покинуть здание не получится. Придется утешаться тем, что, возможно, довелось погибнуть, не оставив свой пост». Это привело девушку в ужас: «Но я не желаю умирать как герой!» – воскликнула она. [18]
В итоге полиция пустила в здание слезоточивый газ, освободила заложников, арестовала обоих преступников и провела их по улице к большой радости собравшейся толпы. Энмарк была вне себя от такого бахвальства и демонстрации силы. Ее хотели вынести из банка на носилках, но она отказалась: «Я шесть с половиной дней ходила сама и сейчас сама выйду». [19] В радиоинтервью она раскритиковала правоохранителей и очень возмущалась поведением Бейерота. Криминальный психолог, напрямую никогда не контактировавший с Кристин, тем не менее ответил на ее комментарии. По его словам, они были вызваны особым состоянием, название которому он тут же и придумал, – «норрмальмсторгский синдром» (позже он был переименован в «стокгольмский»). Страх перед полицией он счел иррациональным, вызванным эмоциональной или сексуальной симпатией к захватчикам[37]. Мгновенно поставленный диагноз устроил шведские медиа – они с подозрением относились к Энмарк, которая не выглядела «столь уж травмированной» всей этой историей, во всяком случае, настолько, насколько представлялось окружающим. «Трудно в это поверить, – написал один из журналистов, – но ее состояние можно описать словами, вовсе не подходящими для этой ситуации. Она бодра и рассуждает разумно». По-видимому, это ее трезвомыслие и послужило доказательством того, что она больна.
Через четыре года, когда Энмарк попросили объяснить ее действия, она возмутилась: «Да, я боялась полиции. А что в этом странного? Что особенного в том, что человек боится тех, кто его окружает – в парке, на крышах, за каждым углом? Это солдаты, готовые стрелять, – в бронежилетах, шлемах, с оружием».
В 2008 году был сделан обзор литературы, посвященной стокгольмскому синдрому. Исследование показало, что в большинстве случаев диагноз ставили СМИ, а не психологи и психиатры. Это явление мало изучено, а те немногие ученые, которые занимались им, не пришли к единому выводу, что оно собой представляет. С диагностикой дело обстоит не лучше. [20] Психолог Аллан Уэйд, в отличие от других, много общавшийся с Энмарк, утверждает, что стокгольмский синдром – «это миф, созданный, чтобы дискредитировать женщин, ставших жертвами насилия. А у придумавшего его психиатра явно наблюдался конфликт интересов: его главной целью было заставить замолчать бывшую заложницу, которая ставила под вопрос его полномочия». [21]
Стокгольмский синдром как патология описывается специалистами весьма размыто и не имеет четких диагностических критериев.
В 1980-е и 1990-е годы большинство юристов и прочих экспертов объясняли поведение жертв домашнего насилия стокгольмским синдромом, синдромом избиваемой женщины и выученной беспомощностью. Потерпевших представляли простодушными, запуганными, покорными, задавленными, боязливо жмущимися в угол. Этому стереотипу и сейчас часто привержены многие из тех, кто выступает в судах Западного мира. Они рисуют образ «белой женщины, принадлежащей среднему классу или из рабочей семьи, хорошей матери и верной супруги, которая делает все от нее зависящее, чтобы ублажить абьюзера и огородить его от судебного преследования». [22] Если пострадавшая не соответствует этому стандарту, то есть являет собой «трудный случай» – сама подвержена зависимости или отвечает насилием на насилие, чтобы защитить себя и детей, или проявляет другие разнообразные признаки травмированности, – ее будут осуждать и могут счесть более виновной, чем мужчина, который над ней издевается.
Но даже если женщина сильная и независимая, судебные органы все равно могут дискриминировать ее. Ведь в голове у чиновников не укладывается, как разумная и самостоятельная личность может в то же время в чем-то быть уязвимой и беспомощной. В общем, когда история жертвы не соответствует «стандартному мелодраматическому сценарию, в котором добродетельная жена противостоит однобоко изображенному мужчине-злодею», правоохранительная система не понимает, что с ней делать. [23]
Реальность такова, что женщины, живущие в подполье, как и заложница Кристин Энмарк, постоянно продумывают стратегии преодоления ограничений и ищут способы обезопасить себя. Это убедительно доказывают исследования. Изучение историй 6000 женщин из 50 специальных приютов в Техасе позволило составить нечто вроде «женской теории выживания». [24] Выяснилось, что все бежавшие от насилия были вовсе не беспомощными, а как раз наоборот. Большинство из них проявили огромную изобретательность, пытаясь остановить абьюз. Еще одно исследование продемонстрировало, что подвергающиеся давлению женщины бывают не только изобретательны, но и используют сложные решения для преодоления проблем, а также не стесняются обращаться за помощью. [25] Стоит отметить: чтобы покинуть мучителя, им приходится преодолевать не психологические, а социальные препоны. Во многих случаях им чинят препятствия государственные чиновники, в частности полиция и службы, отвечающие за предоставление пособий. Они не оказывают пострадавшим должной поддержки, а потому затрудняют разрыв с домашним тираном.
В XIX и в начале XX века, пока патриархальная психиатрия изображала жертв насилия безумными, испорченными, но достойными жалости особами, «героини подполья» продолжали жить, как жили. И защищались от агрессора, как могли. Линда Гордон, исследовавшая материалы 1880–1960 годов о борьбе переживших жестокое обращение женщин за свои права, обнаружила один постоянно повторяющийся сценарий: изобретательная представительница слабого пола при небольшой помощи или совсем без помощи государства сопротивляется абьюзеру, причем иногда отражает его нападки весьма успешно. [26] Женщины в подполье никогда не желали терпеть давления и не были пассивны перед лицом угрозы.
Мы мало слышим о таком противостоянии, но при этом храбрые жены каждый день дают отпор мучителям, не боясь последствий. Одна из пострадавших, Николь Ли, так рассказывает об этом: «Я вступала с ним в спор. У меня не было сил дальше терпеть эти издевательства, слишком долго я сдувала с него пылинки. Если он оставлял тарелку на столе, я взрывалась: “Ты что, не может поставить эту чертову посуду в раковину?!” Тарелка летела в меня. Потом я думала: “
Сопротивление – естественный человеческий инстинкт. Даже когда военнопленных, содержавшихся в корейских лагерях, покидали физические и душевные силы, в них продолжала жить воля, позволяющая внутренне противостоять врагу. Этот дух сопротивления приходилось тщательно скрывать: так, одного американского военнослужащего вынудили участвовать в создании коммунистического пропагандистского фильма, но он при этом «держал фигу в кармане». [27] Да, нужно было проявлять гибкость, но все уступки были тонко просчитаны, хотя со стороны могло показаться, что человек полностью сдался. Побег некоторых американских солдат в Китай после Корейской войны тоже можно считать довольно рациональным поступком. Американцы боялись, что полученные от них под пыткой показания на родине сочтут сотрудничеством с врагом и за это в США их отправят в тюрьму. То, что в Соединенных Штатах сочли дезертирством, вызванным промыванием мозгов, на самом деле было единственным способом сохранить свободу.
Чтобы покинуть мучителя, жертвам насилия приходится преодолевать не психологические, а социальные препятствия.
Точно так же и женщины могут незаметно сопротивляться агрессору, но при этом оставаться с ним по рациональным причинам. Один из главных резонов, который мне приходилось неоднократно слышать: матери боятся, что бывший муж будет требовать опеки над детьми. Пострадавшая от домашнего насилия Терри подтверждает это: «Я понимала, что смогу защитить детей, только если буду жить с мужем, пока малыши не вырастут и не смогут сами свидетельствовать в суде. Старшая дочь с ранних лет умоляла меня “избавиться от него”. Но я объяснила ей, что в лучшем случае ей придется проводить с отцом выходные раз в две недели. При их общении никто не сможет присутствовать, и наблюдать за его поведением будет некому. Никогда не забуду, какой у нее был взгляд, когда она осознала, что это для нее значит!»
Как ни парадоксально, пока мы уверены, что все женщины, сталкивающиеся с домашним насилием, пассивны и беспомощны, им будет особенно трудно добиться признания в качестве жертв. Как говорит Николь Ли: «Нас изображают безмолвными, забитыми и запуганными существами. Я часто думала: “
Теперь, когда мы можем отбросить все несостоятельные теории, обосновывающие поведение жертвы, нетрудно будет понять, почему некоторые женщины не покидают мужей-абьюзеров. Можно (хотя и сложно) даже осознать, чем руководствовалась Жасмин, вернувшаяся к Нельсону. Причина, по которой она не обратилась в полицию после нападения, состояла в том, что ей было страшно: она считала, что Нельсон либо причинит вред ей самой, либо отыграется на Руби. После его выходки она жила отдельно два месяца и пыталась обрести некое подобие независимости. Но как раз когда ее жизнь начала налаживаться, ей стали настойчиво звонить друзья Нельсона, утверждавшие, что тот без нее покончит с собой. Жасмин пожалела его. Она решила, что, вероятно, он извлек урок из всей этой истории и теперь все будет хорошо. Нельсон, безусловно, знал, на какие кнопки нажимать: он все время напоминал бывшей подруге, что Руби не должна расти без отца. Манипулятор был в курсе, что Жасмин переживает от того, что ее собственный папа ушел из семьи, когда она была совсем маленькой.
Ко всему прочему Жасмин страдала от комплексной психотравмы, связанной с тем, что целых десять лет существовала в условиях жесткого принудительного контроля. У нее не было опыта самостоятельной взрослой жизни без Нельсона, она сошлась с ним сразу после того, как окончила школу. «Самооценка у меня отсутствовала. Я просто не знала, как жить отдельно от него, – признается она. – Это похоже на паутину: ты можешь выходить за ее пределы, но чувствуешь себя в безопасности, только если находишься
Паутина – такую метафору часто употребляют женщины, обитающие в подполье. Кэтрин Кирквуд называет это «сетями абьюза». В книге, в основу которой легли интервью тридцати женщин, переживших домашнее насилие, Кирквуд пишет: «Коварство и мощь эмоциональных злоупотреблений можно сравнить с крепкой и цепкой, но при этом почти невидимой сетью паука… В абьюзе, как в паутине, все переплетено; ни одна нить не должна рассматриваться отдельно. Каждую струнку укрепляет и поддерживает соседнее, поэтому находящемуся в ней… так трудно бороться и что-то менять». [28]
Крайняя степень контроля и сексуальное насилие размывают чувство реальности в сознании жертвы. Жасмин ни с кем регулярно не общалась, кроме Нельсона (если не считать маленькой дочери). Весь ее мир сводился к отношениям с агрессором. Когда девушка впервые покинула домашнего тирана, она отчасти смогла трезво взглянуть на окружающую действительность. «Я поймала себя на мысли: минуточку, я ведь тоже человек! Могу принимать собственные решения, жить своей жизнью! Чем дольше я жила без Нельсона, тем более неприятен он мне становился из-за того, что так поступал со мной, – вспоминает Жасмин. – Но я все еще любила его, хотя и злилась. Я хотела, чтобы он выполнил все, что обещал все эти годы, и стал таким, каким обещал стать. Думаю, можно объяснить это так: мне нравилось то, что он предлагал, – как идея. Мне просто хотелось иметь мужа-добытчика, быть рядом с человеком, который позаботится обо мне… Впрочем, забудем обо всех этих фантазиях, – добавляет она со смехом. – Сейчас я сама о себе забочусь, и я счастлива».
Если у вас идет кругом голова от одной мысли, что можно любить того, кто злоупотребляет своей властью над вами, задумайтесь на мгновение, что делает с нами близость. Когда мы влюбляемся, нас приводит в восторг потенциальная возможность полностью «завладеть» любимым. Как здорово иметь настоящего друга на всю жизнь, партнера, который знает нас лучше, чем мы сами; любовника, который будет обожать, несмотря на все недостатки и слабости. Чтобы между людьми сложились столь интимные отношения, необходимо полностью встроиться в жизнь друг друга, открыться другому, разделить с ним самые тайные чаяния и страхи. Так же происходит и в отношениях, где присутствует жестокость. Домашнее насилие
Хорошо известно, что абьюзеры очень спешат сблизиться со своей будущей жертвой; пережившие насилие часто рассказывали, что поначалу просто тонули в море любви. Чувства распалялись, душа предвкушала райское блаженство. Часто девушки бывали потрясены тем, насколько страстно мужчина желал общения с ними, проявляя куда больший интерес, чем кто-либо другой. Когда пострадавшая от абьюза и активистка Лесли Морган Штайнер только познакомилась со своим другом, он боготворил ее. «Конор верил в меня как в писателя и как в женщину. Никто ранее ко мне так не относился. Ему удалось создать между нами чудесную атмосферу доверия, – рассказывает Штайнер. – Он добился этого, раскрыв мне свой секрет: с трех лет его регулярно жестоко мучил отчим. Я бы рассмеялась в лицо тому, кто сказал бы мне, что этот умный, веселый и отзывчивый молодой человек, обожающий меня, в один прекрасный день начнет диктовать мне, что делать: пользоваться ли косметикой, какой длины юбки носить, где жить, какую работу выбирать, с кем дружить и как встречать Рождество. Изначально в поведении Конора не было и намека на попытку контролировать меня. Он никогда не проявлял жестокости или гнева. Я не знала, что мы находимся на первой стадии домашнего насилия, когда необходимо соблазнить и очаровать жертву». [29] Поверять друг другу тайны, рассказывать интимные детали биографии – это техника «открытия себя» перед партнером, которая укрепляет связь. Таким образом мы становимся единомышленниками и союзниками. Приобщаясь к судьбе своего избранника, мы помогаем ему преодолевать трудности и сами становимся лучше. Подобные узы прочны; они и становятся потом прикрытием для абьюзера. Жертва начинает думать, что злоупотребления и давление – это еще одна «трудность», которую им предстоит преодолеть вместе.
Установление доверительных отношений – обязательная стадия игры кошки с мышкой. Абьюзер любит быстрое сближение и поначалу изливает на избранницу потоки нежности.
В ситуации принудительного контроля или насилия сначала происходит установление доверия. Вспомните китайских тюремных комендантов, пытавшихся проявить товарищеские чувства по отношению к американским солдатам – ласково разговаривавших с ним, предлагавших сигареты. Они бывали то добры, то жестоки, и заключенных это дезориентировало. Представьте, каково приходится жертве домашнего тирана. Ей кажется, что она вдоль и поперек знает человека, который находится рядом: вместе с ним она строила планы на жизнь, она родила от него детей. Зачастую к тому времени, когда начинаются злоупотребления, мучитель стал не просто частью семьи, но
Перед тем как женщина начнет взвешивать, уйти ей или остаться, она сначала должна признать, что является жертвой агрессии. Некоторым читателям это покажется странным: как она может не знать, что ее мучают? Но иногда проходят долгие месяцы или годы, прежде чем пострадавшая поймет, что «сложности» в поведении партнера – это и есть насилие. Деб Санаси даже искала в интернете определение эмоционального насилия, когда ее муж Роб по настоятельному совету психолога рассказал ей, что его стремление контролировать и унижать жену называется абьюзом. «И когда на экране компьютера появился список поступков, которые должны настораживать, я увидела, что из этого состоит вся моя жизнь», – рассказывает Деб. Она была поражена: «Я думала, что, будучи дееспособным и разумным человеком, не могу быть объектом насилия и даже не заметить этого!» Дело не в том, что женщины не знают, что им грозит опасность. Они просто не видят в происходящем злоупотребления и давления. Выступая на площадке TED, Лесли Морган Штайнер объяснила, почему она несколько лет жила с Конором. «Несмотря на то что он не раз приставлял к моей голове заряженный пистолет, сталкивал с лестницы, угрожал убить нашу собаку, вынимал ключ зажигания, когда я ехала по скоростному шоссе, выливал кофейную гущу мне на голову, когда я собиралась на рабочее собеседование, я не ощущала себя женой, которую избивает муж. Мне ни разу не пришло это в голову. Я была сильной женщиной, влюбленной в человека с очень серьезными проблемами; единственной на земле, кто мог помочь Конору в борьбе с его демонами». [30] Женщина не осознает, что живет в ситуации семейного насилия; она считает, что у них с мужем «непростые отношения». Такое ведь у многих случается. Ну, может, в данном случае чуть более трудная ситуация, чем у других. Нередко оказывается, что она уже серьезно «вложилась» в этот брак и вообще знает своего партнера лучше, чем кто-либо. Большинство жен не желают разрыва связи, пока не достигнут абсолютной уверенности, что эту связь невозможно спасти.
Именно поэтому домашнее насилие считается столь коварным и опасным видом принудительного контроля. Люди, оказавшиеся в тюрьме, как правило, ждут освобождения, стремятся к другой жизни. В семье все не так: женщина готова на многое (иногда даже на боль и страдания), чтобы сохранить отношения.
Это доказывает исследование с участием более сотни пострадавших от насилия в Соединенных Штатах. [31] Кэтлин Ферраро и Джон Джонсон выяснили, что те, кто состоял в связи с абьюзером, объясняли себе происходящее шестью разными способами.
1. «Я могу все исправить». Женщина считает, что ее мучитель глубоко несчастен, но сильная партнерша сможет ему помочь. Американская писательница Эли Оуэнс рассказывает: «Иногда, – обычно после особенно жестокой выходки, – он обещал мне, что пойдет к психологу и вообще сделает все возможное, чтобы изменить свое состояние… в такие моменты он казался растерянным, больным мальчиком. И мне было его очень жалко. Я так сильно его любила, что видеть, как ему плохо, было страшнее, чем переживать ту боль, которую он причинял мне». [32]
2. «На самом деле он не такой». Если бы он не… (
3. «Проще постараться забыть». Сознание, что партнер намеренно сделал ей больно, бывает столь невыносимым, что женщина отказывается принимать этот факт. Она направляет внимание на то, чтобы вернуться к нормальной жизни. Даже когда остаются следы (порезы или синяки), повседневные заботы вскоре перекрывают странное чувство растерянности, поселившееся в душе после инцидента.
4. «Отчасти это моя вина». Некоторые женщины считают, что насилие прекратится, если они «поработают над собой», изменят свое поведение – станут более покладистыми, послушными, внимательными к потребностям партнера.
5. «Мне некуда идти». Многие просто не могут уйти, у них нет другого дома, нет денег и т. д. Одним кажется, что их никто никогда больше не полюбит, а перспектива остаться одной навеки кажется им ужасной. Другим, особенно тем, кто вырос в очень бедной семье или с детства столкнулся с жестокостью, любое место в мире кажется небезопасным, а рядом с партнером-тираном они все же чувствуют себя относительно защищенными.
6. «Пока смерть не разлучит нас». Есть люди, нацеленные на сохранение брака любой ценой. Они считают, что в этом их долг – перед Богом, перед родственниками, перед обществом, в котором действуют древние традиции. Телекомпания ABC провела расследование и выяснила, что духовные лидеры самых разных религиозных групп продолжают призывать женщин не выходить из брачного союза, даже если в нем присутствует насилие. Религиозные авторитеты не позволяют разводиться, настаивают на том, что семья – это святое. А тех, кто не подчиняется, грозят изгнать из общины, да еще предрекают им кару после смерти. [33]
Долгие месяцы, годы, да и всю жизнь представительницы слабого пола могут придумывать оправдания, почему стоит и дальше терпеть притеснения. Чтобы отвлечься от невыносимой реальности, они начинают злоупотреблять алкоголем или наркотиками, у них появляются расстройства пищевого поведения или они причиняют себе вред другим образом – например, увлекаются азартными играми. Все это – психологический эскапизм, попытка уйти от мыслей об абьюзе. Те, кто страдает молча, отдаляются от друзей и родных. Нужно помнить, что асоциальное поведение женщины впоследствии может затруднить разбирательства по ее делу в суде, если она все же когда-нибудь захочет покинуть тяготящие ее отношения.
Пока жертвы пытаются оправдать насилие, они в большинстве своем будут отказываться от помощи и не станут давать показания, если обидчика кто-то попытается привлечь к ответственности. Также они будут всячески противиться усилиям близких вызволить их из ловушки. Такое сопротивление глубоко ранит тех, кто небезразличен к их судьбе. При этом стоит посмотреть на проблему и с другой стороны: то, что может выглядеть как упрямство или наивность жертвы, на самом деле может оказаться сложным механизмом адаптации. Гарвардский психиатр Джудит Херман пишет: «В заключении люди учатся искусству изменения собственного сознания. Они прибегают к диссоциации[39], минимизации, а подчас и к прямому отрицанию реальности и подавляют свободную мысль, чтобы игнорировать невыносимую действительность». [34]
Херман называет этот комплексный маневр мозга двоемыслием, позаимствовав понятие у Джорджа Оруэлла. Таким образом она описывает способность «одновременно удерживать в сознании два противоположных убеждения и принимать оба одновременно».
Благодаря двоемыслию жертвы справляются с давлением обстоятельств. Оно фактически помогает выжить. Чтобы избежать наказания, женщине приходится проникать в мысли абьюзера, тонко подстроиться под него, чтобы распознать, что именно вызывают его ярость и как усмирить ее. Со временем, по мере того как насилие нарастает, его взгляд на мир становится для нее все более актуальным, причем до такой степени, что она начинает смотреть на все его глазами, а не своими. Она, по сути, беспомощна, но при этом ей постоянно нужно на шаг опережать агрессора, чтобы защитить себя (а возможно, и детей).
Чтобы защититься от агрессора, иногда приходится проникать в темные глубины его сознания. Как говорится, нужно научиться мыслить, как преступник.
Двоемыслие и оправдания, которые служат для него основой, – очень хрупкое состояние. Если что-то меняется в механизме насилия (допустим, оно резко нарастает или кто-то из посторонних становится его свидетелем), жертва может вдруг увидеть ситуацию по-новому. Лучшее, что в данном случае могут сделать друзья, – предложить свою поддержку без осуждения, даже если пострадавшая активно выталкивает их родных и близких из своей жизни. Сохранение связи с ними – лучшая защита для жертвы.
Конечно, иногда катализатором перемен становятся самые простые и очевидные вещи: если у женщины появятся деньги или она найдет приют и защиту, она сможет уйти. Но многим для этого нужно дойти до предела отчаяния, когда вдруг становится ясно, что все обещания – пустые слова и нет больше ни капли надежды на то, что отношения наладятся. На этом этапе пострадавшая наконец позволяет себе принять тот факт, что она – действительно жертва домашнего насилия.
Некоторые женщины понимают, что над ними совершается насилие, оставляют тирана и начинают новую, счастливую жизнь. Некоторым удается даже наладить нормальную (или хотя бы мирную) жизнь с абьюзером, если тот уверит ее, что готов приложить невероятные эмоциональные усилия, необходимые для изменения поведения. Однако никакой из двух вышеперечисленных вариантов не гарантирует женщине абсолютной безопасности. Если мужчина одержим доминированием, для него не так важно, уйдет она или останется. В любом случае он сделает все возможное, чтобы продолжать контролировать и наказывать ее.
Сара[40] прекрасно знала, как выглядит домашнее насилие. Будучи врачом в травматологическом отделении больницы, она через день сталкивалась с жертвами избиений[41]. Один случай ей особенно запомнился. «На “Скорой” привезли женщину, только что родившую. Ей было чуть за двадцать. Похоже, партнер избил ее тыльной стороной молотка, – рассказывает Сара. – У пациентки были множественные проникающие раны на голове. Помню, я никак не могла сосчитать, сколько у нее глубоких проломов в черепе и синяков на лице. Сердце мое разрывалось. Прогноз был мрачным. Мне казалось, что она уже не вернется к жизни».
У самой Сары тоже не все благополучно в жизни. Ее жених, Карл[42], накинулся на нее, когда узнал, что она забеременела. «Мой очаровательный и харизматичный друг – мужчина, который всегда умел посмеяться над собой, – вдруг изменился до неузнаваемости. Гнев, сарказм, напор – откуда что взялось?» – качает головой Сара. Еще более озадачивало то, что ранее Карл всегда поддерживал борьбу за женские права. «Он с большим уважением относился к моей независимости и радовался, что у меня хорошее образование, – продолжает она. – Но известие о моей беременности вдруг все перевернуло. Он, наверное, ожидал, что все мое внимание при этом переключится на него. Он пытался контролировать, что я надеваю, что делаю, куда хожу, как убираюсь в доме, когда встречаюсь с друзьями и родственниками. Карл помешался на деталях. Хотел управлять всем – чем я питаюсь, как и когда закрываю жалюзи перед сном».
После того как Сара родила дочь Элис[43], дела пошли еще хуже. Девочка серьезно болела и в течение первого года жизни не раз оказывалась в больнице. Необходимо было постоянно следить за ее дыханием. «Это был невероятно тяжелый период, я изо всех сил старалась не беспокоить мужа и одновременно приглядывать за ребенком, у которого возникли проблемы с легкими». Сара с малышкой несколько раз отправлялась в реанимацию, а Карл становился все более непредсказуемым и все чаще злился. «Временами он запрещал мне вызывать неотложку для Элис. Бывало, он уверял меня, что дочь на самом деле здорова, и выключал аппарат для мониторинга дыхания. А еще фотографировал меня, чтобы доказать, что я плохая мать и неправильно поддерживаю ее голову. Он намеренно сдавливал мне грудь, чтобы у меня было поменьше молока. Как же тяжко было! Я старалась сделать так, чтобы Элис поменьше плакала, когда ее отец дома, потому что на ее крик он реагировал так, как будто кто-то включал сирену воздушной тревоги». Сара понимала, что столкнулось с абьюзом, и сразу решила искать помощи. «Я замалчивала то, что с нами происходит. Несколько раз во время беременности он поднимал на меня руку, и я рассказала об этом своему гинекологу и акушерке. Патронажная сестра, приходившая проведывать малышку, а также социальный работник тоже все знали. Я делилась своей болью со всеми, в том числе с родными и друзьями. Муж ходил к психологу, специалисту по домашнему насилию и к семейному консультанту. Я старалась сделать так, чтобы ему кто-то помог. Психологи указывали на небольшие улучшения в его поведении, но на самом деле агрессия росла». Когда я попросила Сару рассказать о некоторых поступках Карла, она будничным голосом поведала: «Ну, были всякие ужасы. Дважды он насиловал меня, когда уже начались схватки. А через несколько дней после родов разорвал послеродовые швы, потому что не хотел ждать, когда они заживут. После рождения Элис он эякулировал мне на лицо посреди ночи, когда я спала. Я просыпалась, потому что захлебывалась спермой. В то время я еще кормила грудью, поэтому тихонько вставала и шла вымывать все это из носа и с головы, чтобы подготовиться к следующему кормлению. Протестовать против такого обращения я боялась, потому что рядом с кроватью он все время держал бейсбольную биту».
Как это часто бывает при принудительном контроле, насилие было лишь частью масштабной кампании, проводимой Карлом для полного подчинения Сары. По словам женщины, заранее сцеженное молоко он выливал в раковину и следил за тем, сколько именно «позволено» съесть младенцу. А еще грозил размозжить голову собаке.
Поделиться книгой: