Сказочник

— Дело в самом этом способе, — со вздохом отозвался отец Браун, — а также в обстоятельствах, сопровождающих убийства.

— Вы потому расспрашивали о костюмах с вечеринки?

— Поначалу да. Казалось возможным, что убийца, знающий о наряде мисс Друзиллы, оденется… ну, подобающим образом. Кто-то в наряде прекрасного принца или хотя бы ведьмы, обрекшей спящую красавицу на вечный сон. Дабы подчеркнуть особую связь с девушкой, понимаете? Но после описания второй жертвы эти соображения утратили всякий смысл.

— Почему? — Фламбо склонил голову набок, разглядывая старинного знакомого. Отец Браун никогда не уставал его удивлять.

— Просто убийцу очевидно волновало совсем иное. Зато я убедился, что мистер Траунстайн невиновен. Отвращение, возникающее на его лице при одной мысли об удушении, невозможно подделать. Если бы он убил невесту, то сбросил бы её с обрыва или зарезал… какая-нибудь романтика, не предусматривающая поиска алиби и дальнейшего хладнокровного заметания следов.

Нахмурившись, маленький священник умолк. Фламбо терпеливо ждал. Отец Браун часто заводил его в тупик необычными рассуждениями, однако затем обязательно разъяснял ход своих мыслей. Иногда, правда, он делал это после настоятельной просьбы, поминутно извиняясь и честя себя тупицей либо остолопом, но Фламбо уже привык. Сетования на неспособность внятно сформулировать простейшие мысли были такой же неотъемлемой частью отца Брауна, как и острейший ум… или выдающееся умение поглощать невероятное количество пирожных.

— Видите ли, друг мой, — отец Браун соскочил с дивана и забегал по кабинету, смешно семеня при ходьбе, — мне доводилось исповедовать людей, которые не могли совладать с… разными желаниями. Среди них были и несчастные, одержимые жаждой немотивированных убийств. Ну, то есть, это обычные люди назвали бы их действия немотивированными. Для самих же исповедовавшихся их поступки укладывались в стройную, логичную, я бы сказал по-своему безукоризненную схему.

Месье Фламбо, в недалёком прошлом — гроза всех сейфов и банков Европы, глядел на круглое, невинное лицо отца Брауна и думал о том, в какие же бездны человеческой души порой приходилось погружаться маленькому священнику, и какие же чудовища поджидали его там.

Отец Браун, похоже, и не подозревал о невесёлых размышлениях старинного друга. Память унесла священника далеко от уютного кабинета, в тишину исповедальни, туда, где кающиеся грешники поверяли ему и Господу свои грехи.

— Все те люди, что совершали убийства по причине нервного расстройства, появления видений либо голосов, или просто из-за буквально физической неспособности остановиться — такое тоже случается, — все они действовали определённым способом. Полицейские чины ещё называют его «почерком преступника».

— Я знаю, что такое преступный почерк, — улыбнулся Фламбо.

— Не сомневаюсь, — серьёзно кивнул отец Браун. — Их методы разнились, разумеется, но общим было одно: они совершенствовались от убийства к убийству. Вначале мучили жертву неуверенно, боялись, стыдились, совершали ошибки, однако со временем преступления становились всё более дерзкими, убийцы набирались опыта, их почерк выкристаллизовывался.

— Это свойственно любому преступнику, не только душевнобольным убийцам, — пожал плечами Фламбо.

— Истинно так! — воскликнул отец Браун. — А как же действует злоумышленник в нашем случае?

Выражение лица Фламбо стало очень задумчивым.

— Кажется, я понимаю, — прошептал он.

— Убийство номер один: Друзилла Хартли, — отец Браун не слишком-то изящной походкой приблизился к столу и зашуршал газетными вырезками. — Убийца учёл все мелочи. Костюм спящей красавицы и без того детален, однако нашему неизвестному этого показалось недостаточно. Отсюда покрывало и веретено. Вдобавок, подземелье, как аллегория сна, в который погрузилось лишённое самого дорогого сокровища королевство. Не хватает только прекрасного принца, что ворвётся в уснувший замок и разбудит девушку поцелуем. Друзилла умерла во сне, без страданий. На шее следов нет.

— Печальная сказка, — поморщился Фламбо.

— Вы правы, — живо отозвался отец Браун, — и как любая другая сказка, она таит в себе зерно истины, погребённое в сияющем хрустальном гробу домыслов и фантазий. Но вот вам другая история — убийство Дейзи Уоллет. Тут наш сказочник не церемонился: он руками задушил несчастную девушку, напялил на неё грязную тряпку взамен её собственного передника, вымазал лицо сажей и, словно бы в насмешку над историей Золушки, бросил рядом с мёртвым телом обслюнявленный старый тапок, который свалился бы с ноги Дейзи, сделай она в нём хоть шаг, не говоря уже о танцах на балу. Где прежнее любовное внимание к деталям истории? Где желание сохранить и подчеркнуть прелесть и чистоту девушки, столь ясно читаемое в первом случае? О нет, это совсем другая сказка! Она не о нежности и страсти а, скорее, о безразличии.

— Убийца мог торопиться и не подготовить всё так же тщательно, как в первый раз, — возразил Фламбо.

— Но почему? Что мешало ему подготовиться? Полиция? Но он уже продемонстрировал своё мнение о способностях полицейских, убив девушку, когда те спокойно спали прямо над местом преступления! Так что же?

— Дейзи что-то видела или слышала. Она могла рассказать об этом полиции. Это единственное объяснение, которое я вижу.

— Напрягите воображение, дорогой друг, — укоризненно покачал головой отец Браун. — Например, девушка могла ничего не знать, но убийца случайно увидал её возле сундука, в котором брал веретено, и запаниковал. Такое тоже случается. Или вот вам ещё вариант: убийц было двое, они соревновались друг с другом…

— Какой ужас! — Фламбо не смог сдержать отвращение. — Вы правда предполагаете возможность существования двух подобных монстров?

Священник вздохнул:

— Я не предполагаю. Я совершенно точно знаю, что такое порой случается. Но в Хорнтон-лодже и его окрестностях действовал один человек. Иначе… мне трудно объяснить, но я попробую… подобная идея может завладеть умами нескольких людей одновременно, да, вполне может. Но тогда они станут действовать согласованно, советуясь друг с другом, и, решив произвести на сотоварища впечатление, скорее проявят педантичность, нежели столь вопиющую небрежность в деталях. Эти же две сказки конфликтуют, они рассказывают нам совсем о противоположных вещах, а вместе повествуют мне о том, что сказочник во втором случае напускал туману, а в первом — осуществлял действие, затрагивающее потайные струны его души. То же самое и с третьим убийством. Красный ночной колпак вместо шапочки? В самом деле? Плащ, а девушка убита в доме — не в лесу, даже не у двери, ведущей в комнату бабушки? Да хоть бы в кровать положил, тело Красной Шапочки и там смотрелось бы уместнее! Почему корзинка пуста, где пирожки?

Отец Браун воинственно глядел на Фламбо из-за стёкол круглых очков. Щёки священника взволнованно порозовели, грудь ходила ходуном. Наверное, это должно было казаться смешным… вот только не казалось.

— Где общая логика картины, столь явственно проглядывающая в первом убийстве? Немыслимый регресс для преступлений подобного рода! И три разных способа удушения, причём для второго и третьего случаев они выбраны наугад, нелепо, бессистемно! Я не могу назвать имена несчастных, которым я пытался помочь, равно как и деяния, о которых они поведали мне, но подобная небрежность совершенно не свойственна таким убийцам — разве что её допускают изначально, и она делается частью преступного почерка.

— Иногда сама личность убийцы деградирует вследствие душевной болезни, — возразил Фламбо.

— Личность — да, — кивнул отец Браун, — однако образ действий меняется крайне редко. Скорее он… консервируется, обрастает ритуалами, кажущимися бессмысленными постороннему взгляду, но для самого убийцы исполненными глубокого значения.

Глаза священника слегка затуманились, он поёжился, словно воспоминания холодным туманом упали на его потрёпанную сутану. Фламбо заставил себя улыбнуться отцу Брауну и сочувственно, но с привкусом иронии, вспоминая одну из их давних встреч, произнёс:

— Что же вам, священникам, делать, да? Приходят, рассказывают…

— Нам — пытаться спасти души, — улыбнулся отец Браун в ответ. — А вот как поступить частному детективу, который услыхал страшную сказку, призванную скрыть истинный мотив преступления?

— Лично я собираюсь посетить вечеринку в Хорнтон-лодже, — заявил Фламбо. — Но сначала неплохо бы зайти к тому инспектору Скотланд-Ярда, Хэмишу Макконахи. Он принимал участие в расследовании всех трёх убийств, и он кое-чем мне обязан.

— То дело с ограблением лорда Вулвершема? — поинтересовался маленький священник. Фламбо кивнул, и отец Браун рассеянно потёр подбородок: — Да, наблюдения инспектора Макконахи многое могут прояснить, он человек неглупый. Я же, в свою очередь, покручусь в деревне, послушаю местные сплетни.

Фламбо бросил на священника изумлённый взгляд:

— Вы будете перемывать кости убитым вместе с сельскими кумушками?

Отец Браун полушутливо-полусерьёзно развёл руками:

— Каюсь, грешен. Но на самом деле я, скорее всего, напрошусь в гости к местному викарию: церковь в Сент-Эндрюс-Чёрч выстроена недавно, в этой современной манере, которую далеко не все принимают благосклонно, однако фундамент у здания старинный, начала шестнадцатого века. В общем, нам с викарием будет что обсудить, и почти наверняка он пригласит меня на воскресный обед, а туда обязательно явятся дамы, играющие важную роль в жизни церковного прихода…

— Стало быть, полный комплект сельских новостей за последние пару лет вперемешку со сплетнями вам обеспечен, — рассмеялся Фламбо.

— Так и есть.

— И какую рыбку вы намерены выудить из омута слухов и пересудов?

— Ещё не знаю, — кроткое лицо отца Брауна выражало абсолютную безмятежность, — но люди в сельской местности обычно весьма наблюдательны. Это горожане носятся среди каменных коробок, озабоченные лишь сиюминутными проблемами, не поднимая глаз от брусчатки и не отвлекаясь от суетных дел ради разглядывания лиц себе подобных. В деревнях всё иначе. Каждый сосед для сельского жителя — ценный объект для наблюдений, а уж если в поле зрения фермера или трактирной служанки попадёт кто-либо из власть имущих — будьте уверены, ни одна мелочь не ускользнёт от пристального взора. Ну а впоследствии каждый нюанс в одежде или в поведении послужит предметом бурных обсуждений за стойкой бара или в уютной столовой, после чая с печеньем… Разумеется, выводы порой делаются совершенно невероятные. Именно таким образом, я полагаю, и родилось некоторое количество сказок. Но каждая из этих сказок своей основой и первопричиной имела совершенно реальный случай либо цепочку событий, со временем обросших коралловыми полипами вымысла. Да вы и сами, друг мой, в прежней своей жизни сколько дерзких преступных идей реализовали лишь потому, что вовремя услыхали ту или иную байку?

— Бывало такое, — с усмешкой согласился Фламбо.

— Разумеется, бывало. Молодой Траунстайн ненавидит сплетни, с презрением отбрасывая всё то, что в Сент-Эндрюс-Чёрч болтают про мисс Хартли — и я его понимаю. Но слухи не возникают на пустом месте. О Саре Крэнстон не судачили по двум причинам: во-первых, девушка не делала ничего такого, о чём деревенские кумушки могли бы всласть поболтать, если б увидали. Во-вторых, у неё не оказалось врагов, которые могли бы распустить грязные слухи. То же самое и с Дейзи Уоллет.

— Иногда вы удивительно циничны, отец, — хмыкнул Фламбо. — Думаете, не бывает дыма без огня, да?

— Почему же? — отец Браун скорбно покачал головой. — Ещё как бывает. Просто за таким дымом всегда стоит кто-нибудь, кто раздувает меха. Кто-то, распространяющий сплетни.

— Считаете, Друзиллу Хартли оговорили?

Отец Браун внезапно смутился:

— Понимаете, я не знаю, — расстроенно сказал он. — Когда пытаешься разобраться в запутанном клубке слухов, всегда очень важно заранее не думать про людей плохо. Приличный человек становится жертвой навета слишком часто. Но точно так же часто народная молва выводит на чистую воду негодяя, который иначе продолжал бы благоденствовать. В общем, всё ужасно сложно, и я очень не люблю гадать…

— Но? — подтолкнул Фламбо умолкшего священника. Тот нехотя ответил:

— Но деревенские определённо что-то видели или слышали. Что-то, отличающееся от обычного поведения мисс Хартли. Человеческая фантазия, как правило, формируется личным опытом и им же ограничивается, поэтому изменения в привычном порядке вещей приписали сердечному увлечению — это ведь самое простое объяснение, когда речь идёт о молодой леди, не так ли? А может, кто-то и впрямь умышленно распустил слухи, порочащие репутацию девушки. Судя по словам мистера Траунстайна и сообщениям журналистов, Друзилла Хартли была человеком энергичным. Чувство долга не мешало ей в полной мере наслаждаться жизнью… по крайней мере, всячески демонстрировать это наслаждение, — тон отца Брауна стал весьма мрачным, и Фламбо удивлённо приподнял бровь. Священник тяжело вздохнул:

— Сколько лет было мисс Хартли?

— Двадцать шесть, — в голосе Фламбо звучало недоумение.

— В двадцать шесть лет девушка неоднократно — подчёркиваю, неоднократно, — отдаёт распоряжения о том, как вести себя в случае её смерти? Об этом рассказывает мистеру Траунстайну сэр Томас; его слова подтверждаются показаниями друзей семьи Хартли. Стало быть, таковы факты. Кроме того, существует завещание мисс Хартли, как я понял, весьма подробное… Звучит не слишком-то жизнерадостно, на мой вкус. Напомню, мы говорим о молодой обеспеченной леди, обручённой с одним из самых завидных женихов королевства.

Фламбо поёжился. В простых словах отца Брауна ему внезапно почудилось дыхание неотвратимости, мерная и неумолимая поступь рока. Спящая красавица не могла не уснуть, таков был приговор, вынесенный девушке вскоре после её рождения, и в той сказке, которая разворачивалась в декорациях Хорнтон-лоджа, юная королевна прекрасно об этом знала. Как и о том, что прекрасный принц окажется не в силах её разбудить: влюблённым даже не достанется прощального поцелуя.

— Вы полагаете, Друзилла Хартли догадывалась, что умрёт?

Отец Браун отрицательно покачал головой:

— Я полагаю — и многочисленные свидетельства подтверждают мою догадку, — что мисс Хартли думала о смерти постоянно или достаточно часто. Иногда люди спасаются от подобных мыслей, стараясь бурно и напоказ веселиться. Но каков источник этих раздумий в случае Друзиллы Хартли — мне неведомо.

— И вы хотите найти ответ в деревенских сплетнях?

— Нет. Я просто хочу найти ответ. Может быть, разгадка таится в деревне, может — в поместье, а может статься, ещё где-нибудь, и мы пока не знаем, где, — взгляд отца Брауна прожигал Фламбо, — но я хочу отыскать эту разгадку, потому что она уже стоила жизни трём девушкам, и Бог весть, какие мысли сейчас бродят в голове у преступника. В одном мистер Траунстайн определённо прав: всё крутится вокруг жизни и смерти Друзиллы Хартли, но другие девушки для разгадки личности убийцы важны не меньше. Мистер Траунстайн вообще очень наблюдательный молодой человек. Просто, — на губах отца Брауна внезапно появилась лёгкая улыбка, — просто он не всегда даёт себе труд осознать, что же именно он увидал.

* * *

Поместье Хорнтон-лодж располагалось на холме, и к нему вела широкая дорога, затенённая раскидистыми могучими вязами.

От древнего строения остались лишь живописные развалины, и современный архитектор порезвился вовсю, превратив их в украшения для сада, тропинки которого, усыпанные белым и серым гравием, прихотливо извивались среди причудливо подрезанных деревьев, сбегая вниз, к подножию холма. Полуразрушенные остатки древней стены и наполовину развалившаяся колонна, едва видневшаяся из-под обвившего её основание декоративного плюща, смотрелись истинными реликтами минувшей эпохи, грозными доспехами крестоносца, попавшими в загребущие руки джентльмена-коллекционера: с одной стороны, выставлены напоказ, с другой — напрочь лишены сурового флёра реальности, обезличены и низведены до роли очередного экспоната в богатом собрании диковинок.

Само же нововыстроенное поместье возвышалось над садом, блистая тщательно вымытыми окнами, трепеща флагами на стройных угловых башенках, чьи навершия были покрыты красно-коричневой черепицей, красуясь лепниной на верхних этажах и портиками в итальянском стиле — на нижних. Хорнтон-лодж проектировал человек, сведущий в своём ремесле и не лишённый вкуса, но вкус этот настолько не совпадал с окружающей поместье пасторальной английской глубинкой, что даже самый умелый мастер, наверное, не сумел бы совместить две непересекающиеся реальности. Нарядный дом выглядел чужеродно, и развалины прежнего поместья, вписанные в рукотворный ландшафт, эту чужеродность не сглаживали, а наоборот, выпячивали, как старинные украшения порой подчёркивают нелепость современных покроев платьев на великосветских модницах.

— Довольно-таки изящный торт, не правда ли? — небрежно бросил Леонард Траунстайн своим пассажирам. Сегодня молодой человек не пожелал воспользоваться услугами шофёра и вёл машину самостоятельно.

— Скорее, сказочный замок, каким его рисуют в детских книжках, — вздохнул отец Браун, подобранный мистером Траунстайном на въезде в Сент-Эндрюс-Чёрч.

Фламбо молча кивнул, соглашаясь. Сходство и впрямь казалось ему очевидным. Не оно ли заставило преступника обставить убийства столь экстравагантным образом?

Сам Фламбо приехал с мистером Траунстайном из Лондона. У него ещё не было времени перемолвиться словечком-другим с отцом Брауном, в частности, рассказать о встрече с инспектором Хэмишем Макконахи.

Ничего принципиально нового инспектор Макконахи не сообщил. Он подтвердил всё, сказанное Леонардом Траунстайном относительно фактов и обстоятельств расследования, и немного дополнил рассказ молодого человека. Так, Фламбо узнал, что Дейзи Уоллет была убита, по мнению коронера, где-то между шестью часами утра и половиной седьмого. Поскольку все в этот момент спали, полиция попала в затруднительную ситуацию: проверить алиби большинства гостей оказалось совершенно невозможно.

— Точно известно, что около семи часов в своей постели был молодой Бернард Хартли: по приказу хозяина поместья слуги будят его сыночка первым, — грузный широкоплечий инспектор расхаживал по кабинету и свирепо топорщил усы, а Фламбо устроился на гостевом стуле и терпеливо слушал, изредка делая пометки в блокноте. — К моменту обнаружения тела посудомойки неодетыми оказались все дамы — впрочем, их мы и не подозреваем, — и большинство джентльменов. Ну и что? Убийца мог облачиться в домашний халат, а мог и вовсе не одеваться. Мог также совершить злодеяние, раздеться и завалиться в постель — видит Бог, времени у мерзавца было предостаточно! К восьми часам полностью одетыми оказались Бернард Хартли, полковник Мидуэй и ваш клиент Траунстайн-младший, но Бернарду некуда было деваться, полковник всегда вскакивает ни свет ни заря, а убитый горем жених, похоже, и вовсе не ложился — сидел в кресле, курил да смотрел в потолок, там вся комната в табачном дыму… И кого, спрашивается, подозревать? Никого? Всех?

— Зная ваш характер, инспектор, бьюсь об заклад: вы предпочли подозревать всех и каждого, — ухмыльнулся Фламбо, черкнув в блокноте пару слов. — А что со шлёпанцем? Мисс Ортанс не сообщила ничего любопытного?

— Её накачали снотворным, и она спала, как младенец, — вздохнул инспектор. — Даже суета вокруг второго трупа её не разбудила. Но если б даже и разбудила — со всем уважением, месье Фламбо, веры младшей девчонке Хартли у меня нет. Она неглупа, видит Бог, весьма смышлёная девица, но вся её сообразительность была направлена на то, чтобы исподтишка нагадить старшенькой, а самой остаться как бы и не при делах. Мне удалось разговорить пару служанок и одного лакея. Они много интересного поведали мне о семействе Хартли…

Макконахи вновь гневно встопорщил усы.

— Наша работа, месье Фламбо, зачастую, как вы знаете, связана с перетряхиванием грязного белья, и чем-то подобным меня удивить трудно. Вот и здесь… не удивили, но огорчили изрядно. С виду семейка, конечно, приличная, да вот только стоит копнуть поглубже… Отец, сэр Томас — самодур и деспот, каких поискать. Девчонок он особо не трогал, а вот сыну доставалось сполна. Хотел вырастить из него настоящего мужчину, да только пережал, сильно пережал. В итоге из Бернарда Хартли ничего толкового не вышло — слюнтяй и тряпка, иначе не скажешь. В будущем станет тихим пьянчугой… или громким — уж не знаю, как там на него влияет выпивка. Про мисс Ортанс я уже вам всё объяснил: девица себе на уме, и на минуту даже не может вообразить, будто она не пуп земли. По-моему, одна мысль о женихе покойной сестрицы, да ещё таком видном, в то время как сама она ещё не просватана, доводила младшую мисс Хартли до истерики и нервной горячки.

— Ну а мисс Друзилла? — спросил Фламбо, едва заметно улыбаясь: привычка инспектора Макконахи видеть в людях одни лишь дурные стороны была известна каждому, кто хоть немного знал упрямого и преданного своему делу шотландца. Поскольку работником Макконахи при этом своём недостатке оставался весьма ценным и прогрессировал год от года, приходилось признать, что определённые человеческие пороки в силу некоторых обстоятельств и с учётом профессии могут превратиться в достоинства. В данном случае всё вышло именно так: Скотланд-Ярд и Хэмиш Макконахи нашли друг друга, обручились и поклялись никогда не разлучаться.

Вопрос Фламбо на миг вышиб из-под ног инспектора почву: видно было, как Макконахи лихорадочно вспоминает, имелись ли у Друзиллы Хартли грехи, явные либо воображаемые. Наконец он хмуро буркнул:

— Уж больно девчонка казалась всем вокруг ангелочком, посланным этой семейке во спасение, не иначе. Папенька её всем в пример ставил, говорил, что она единственная в мать пошла, а остальные — отбросы, сорная трава. Так не бывает. Может, в сплетнях, распускаемых её сестрицей, и таилось некое рациональное зерно…

— А что за сплетни? — подался вперёд Фламбо. Разговор с отцом Брауном не выходил у него из головы. Инспектор, однако, раздражённо махнул рукой:

— Да обычные девчоночьи побасенки. Дескать, Друзилла Хартли только и мечтала, что натянуть нос женишку. Вроде видели её с неизвестным джентльменом то ли в деревне, то ли у реки… Именно так, у реки. Лица джентльмена сельские сплетницы разглядеть не сумели — говорят, молодой, довольно высокий, худощавый, в тёмном плаще и чёрном цилиндре. В деревне его никто не знает, в тамошней гостинице он не останавливался и в паб «Святой Андрей и бочка пива» не заходил. Стало быть, каким-то образом добрался до места встречи с мисс Друзиллой, а затем таинственно растворился в воздухе. Ерунда на постном масле, а не история, вот что я вам скажу, месье Фламбо! Не слушайте старых куриц, готовых каждой хорошенькой девчонке кости перемыть!

— Хмм… — Фламбо изрядно озадачился. — Я так понимаю, на железнодорожной станции вы о загадочном джентльмене тоже справлялись…

— Разумеется, причём в первую очередь. Смотритель клянётся, что всех пассажиров, сошедших в тот день с лондонского и бирмингемского поездов, он лично знает по именам и незнакомца тут же приметил бы. В этом ему можно доверять: он работает на станции со дня её открытия. А других поездов по чётным дням в будни там просто не ходит. Кроме того, единственная дорога от железнодорожной станции к Хорнтон-лоджу проложена прямиком через Сент-Эндрюс-Чёрч, а у тамошних кумушек просто-таки соколиные взоры, если речь заходит о возможности всласть посплетничать. Уж незнакомца-то они углядели бы наверняка. Неизвестные машины там тоже редкость, и каждая — повод для болтовни на неделю. Так откуда бы взяться неведомому ухажёру мисс Друзиллы? Не по полям же он крался, аки тать в ночи!

Фламбо многое мог бы рассказать достойному инспектору относительно способов, при помощи которых здоровый, физически выносливый и не обременённый моральными запретами мужчина мог бы незаметно прибыть на свидание к леди, а затем таинственно исчезнуть, однако смолчал. Его собственные сомнительные подвиги на криминальной ниве остались в далёком прошлом (хотя он, бесспорно, оставил знатный след в памяти тех, кому довелось пасть жертвой его афёр), и теперь Фламбо вовсе не жаждал вспоминать о старых грехах в присутствии полицейского. Но отцу Брауну он свои соображения изложил как можно более полно. Правда, не сразу: дорога в поместье и знакомство с его обитателями заняли немало времени.

Сэр Томас встречал гостей лично, и от фальшивого тепла, с которым глава семейства Хартли тряс руку Леонарду Траунстайну, Фламбо захотелось скривиться. Он, однако, удержался от естественного порыва и был в свою очередь представлен сэру Томасу. Крепко пожимая руку владельцу Хорнтон-лоджа, Фламбо одновременно пытался составить собственное представление об этом человеке, памятуя все предостережения отца Брауна о предубеждённости, свойственной многим представителям рода людского, и учитывая, сколь часто он сам становился жертвой подобного рода предвзятости.

На первый взгляд сэр Томас казался типичным английским помещиком — в меру эксцентричным, в меру закоснелым во взглядах и привычках. В описываемое время ему сравнялось пятьдесят четыре года. Он лишь немного уступал в росте самому Фламбо и был великолепно сложён, а костюм классического покроя выгодно подчёркивал ширину его плеч. Иными словами, сэр Томас выглядел обычным провинциальным джентльменом консервативных взглядов, пускай и получившим оксфордское образование. Впрочем, в студенческие годы, насколько успел выяснить инспектор Макконахи, нынешний хозяин Хорнтон-лоджа не блистал отменной эрудицией и не выделялся среди однокурсников глубиной познаний. Скорее он воспринимал свою учёбу, как тягостную дань сыновнему послушанию, ибо родители желали видеть его человеком образованным, а Оксфорд тогда особенно вошёл в моду. Тем не менее, из университета сэр Томас не вылетел, и воля его непреклонного батюшки таким образом исполнилась. Своего сына Бернарда старший Хартли счёл нужным отправить в Итон, и вот тут-то наследник и не оправдал отцовских надежд.

Бернард Хартли, к слову сказать, находился неподалёку. Но вовсе не любовь к гостям сподвигла молодого человека торчать в столь опасной близости от сурового родителя. Увы, причиной сему являлась пагубная страсть Бернарда к алкоголю: бар с выпивкой из-за погожего денька вынесли на улицу, для услады праздно гуляющих гостей, и хотя лакеи шныряли туда-сюда по дорожкам сада, подобно гондольерам на венецианских каналах, но Бернард упорно держался рядом с источником своего блаженства.

Ростом Хартли-младший удался в отца; в остальном же они являли миру разительную несхожесть. Широкоплечим Бернарда не назвал бы даже самый записной льстец. Тонкокостный и длинношеий, юноша напоминал болотную птицу, вышагивающую между кочек в поисках зазевавшейся лягушки. Невыразительные черты его лица могли привлечь внимание разве что карикатуриста или отъявленного любителя покритиковать нашу эпоху в целом и современных молодых людей в частности; к тому же, покрасневшие глаза и лихорадочно облизываемые губы уже выдавали в нём будущего запойного пьяницу. И всё-таки нечто нервное и даже отчаянное почудилось Фламбо в резких, немного отрывистых движениях младшего Хартли, в повороте его головы, в странной улыбке, время от времени появляющейся на бледном лице.

— Он похож на мать, не так ли? — улучив минуту, поинтересовался частный сыщик у мистера Траунстайна. Тот, мельком глянув на Бернарда, пожал плечами:

— Внешне вроде бы да, но не характером. По слухам, на леди Хартли скорее походила Друзилла. Сэр Томас рассказывал как-то, что в первые годы после смерти жены он видел её черты в старшей дочери, и это заставляло его страдать ещё сильнее. В общем, не знаю: мои суждения основываются лишь на фамильных портретах да на рассказах членов семьи, а сам я плохо был знаком с их матушкой.

В следующий миг к Леонарду подбежала совсем ещё молоденькая девушка, которую Фламбо неоднократно лицезрел на фотоснимках — Ортанс, младшая мисс Хартли… нет, теперь уже единственная мисс Хартли. Всё-таки невероятно, насколько глубокий след в сердцах людей оставляла Друзилла, покачав головой, подумал Фламбо. Даже после смерти она незримой тенью бродит среди этих людей, заставляя даже незнакомцев ощущать своё присутствие в стенах Хорнтон-лоджа.

Ортанс была высокой, худой и очень бледной девушкой: фамильное сходство с Бернардом в данном случае не вызывало сомнений. Её лицо сторонний наблюдатель, пожалуй, мог бы назвать миловидным, однако всё портила чрезвычайная, почти маниакальная целеустремлённость, блиставшая в бледно-голубых глазах.

— О, Леонард! — вскричала она, крепко ухватив молодого человека под локоть. — Как мило, что вы сумели выбраться сюда в это трагичное для всех нас время.

От сцены веяло такой нарочитостью, дешёвой театральщиной, что Фламбо отвернулся — и обнаружил отца Брауна, с задумчивым видом созерцающего разворачивающееся перед ним действо.

— То ли трагедия, то ли фарс — даже не знаю, что хуже, — Фламбо говорил тихо, обращаясь исключительно к священнику.

— Трагедия, — убеждённо заявил тот. Леонард Траунстайн тем временем поддался почти нескромным просьбам Ортанс и удалился с ней в сад. Отец Браун проводил парочку печальным взглядом и неловко переступил с ноги на ногу:

— Чувствую себя персонажем предыдущей, костюмированной вечеринки, — объяснил он своё смущение. — Хотя, конечно, все нынче облачены в чёрное, а значит, я не слишком-то выпадаю из местной моды… Впрочем, я несправедлив к этим людям. Многие из них горюют по мисс Хартли совершенно искренне и всерьёз полагают, что таким экстравагантным способом выполняют последнюю волю покойной. Идёмте, я покажу вам портрет её матери.

За годы знакомства с маленьким священником Фламбо привык к тому, что мысли отца Брауна совершенно причудливым образом перескакивают с одного предмета на другой. И хотя это немного раздражало, однако впоследствии всегда выяснялось: логическая связь между вещами, на которые падал взгляд священника, имелась, хоть и была порой запрятана невероятно глубоко. Вот почему Фламбо последовал за своим другом, не выказав ни малейшего признака раздражения.

Они поднялись на галерею, расположенную на втором этаже (Фламбо мельком успел удивиться, откуда отцу Брауну известно её местонахождение), и маленький священник остановился перед одним из портретов.

— Леди Амалия Джозефина Хартли, — тихо сказал он. — Вглядитесь в неё, друг мой. Посмотрите ей в глаза.

Портрет был написан в современной манере — нечёткие линии, бесформенные расплывающиеся пятна вместо фона, — однако художник совершенно точно знал своё дело: тёплые серо-голубые глаза женщины, казалось, заглядывали случайному зрителю прямо в душу. Хрупкая, светлая, невесомая фигура, окутанная газовым шарфом, будто лунным сиянием, совершенно не сочеталась с коричнево-бурой мутью за её спиной, но именно в этом контрасте, похоже, и состоял основной замысел живописца.