Сказочник

— Она прекрасна, — хрипло пробормотал Фламбо. — И она… очень грустна.

— Ей там нелегко, — согласно кивнул священник. — Она жаждет вырваться, но не может… Знаете, Фламбо, сэр Томас отказался хоронить супругу на кладбище. Её могила — в саду, неподалёку от руин. Символично, не правда ли?

Внезапно, как обычно, без перехода, отец Браун буднично-деловым тоном заявил:

— У нас есть время до ужина, и вряд ли кому-то понадобится заходить сюда. Впрочем, даже если случайный гость и забредёт в галерею, не беда — коридор прекрасно просматривается. Мы увидим визитёра задолго до того, как он нас услышит. Ну, как прошла встреча с инспектором Макконахи?

Фламбо послушно изложил всё, что ему удалось выведать, и отец Браун задумчиво покачал головой:

— Да уж, печальная история… И не сказать, чтобы моя была хоть ненамного веселее. Я, как мы с вами и планировали, напросился в гости к викарию Пэлхоуну, и мы приятно провели время, осматривая его церковь — пожалуй, это единственное светлое пятно за последние сутки. Ну, а потом начались послеобеденные приходские сплетни. С чего же начать? Наверное, с загадочного ухажёра мисс Друзиллы. Он действительно существует…

Видимо, улыбка Фламбо показалась отцу Брауну чересчур иронической. Священник смешно нахмурил брови и погрозил собеседнику пальцем:

— Сомневаетесь? А зря! Деревенские кумушки способны добросовестно заблуждаться относительно характера отношений, связывающих мужчину и женщину, либо же приврать насчёт внешности кавалера. Также они обязательно преувеличат степень фривольности поведения дамы — тут уж никуда не денешься. Но они никогда не скажут: «Я видела это собственными глазами!», если на самом деле ничего не видели. В этом смысле на деревенских сплетниц можно положиться. А среди пожилых леди, обедавших у викария, двое видели, как мисс Друзилла беседовала с незнакомцем. По крайней мере, — отец Браун пожал плечами, — они видели девушку в платье мисс Друзиллы, шляпке мисс Друзиллы и с зонтиком мисс Друзиллы.

— Вы никогда и ничего не принимаете на веру, не так ли? — хмыкнул Фламбо. Отец Браун смущённо потупился:

— Не то чтобы… Просто я проводил после обеда одну из дам, и она любезно показала мне место, где произошло вызвавшее столько пересудов свидание, пояснив, что наблюдала за ним, спрятавшись за клумбой рододендронов в своём саду. То есть она, конечно, утверждала, будто решила прополоть клумбу, и только поэтому стала невольной свидетельницей тайной встречи, однако, — тут священник слегка усмехнулся, — я позволю себе усомниться в словах достойной миссис Блитчли. Так или иначе, от её садика с клумбой до места свидания довольно далеко. Я, конечно, близорук, но сомневаюсь, что и вы, с вашим орлиным взором, сумели бы разглядеть лицо девушки. Вдобавок, вторая свидетельница — мисс Кэтрин Лонгли — утверждает, будто шляпка на мисс Друзилле была с вуалью, и у меня есть некоторые основания полагать, что вуаль в тот день не поднималась…

— То есть девушка — не Друзилла Хартли? — нетерпеливо спросил Фламбо.

Отец Браун кивнул.

— Но кому потребовалось выдавать себя за неё? И кем был таинственный незнакомец? А главное — откуда он взялся и куда потом делся?

— Во всей этой истории, — печально вздохнул отец Браун, — переплелось несколько очень грустных, пускай и относительно безобидных, сказок и одна крайне жуткая, замешанная на крови и смерти. Соответственно, и сказочников оказалось несколько. Сначала, позвольте, я отвечу на ваш последний вопрос, дорогой друг. Куда подевался ухажёр девушки, выдающей себя за Друзиллу Хартли? Всё очень просто — он исчез в тот момент, когда свидание закончилось.

Фламбо во все глаза смотрел на старого друга. Как никто другой, он хорошо знал, насколько отцу Брауну чужды мистика и оккультные практики. Маленький священник всегда твёрдо стоял на коротких толстых ногах, а те, в свою очередь, опирались на твердь земную или на что-нибудь столь же обыденное, вроде булыжной мостовой либо паркетного пола. Затащить отца Брауна в эмпиреи не сумел бы сонм факиров совокупно с ордой спиритуалистов. И поэтому раз отец Браун говорит то, что слышат уши Фламбо, значит, материалистическая разгадка существует. Ведь так?

Наверное, сомнения Фламбо слишком явственно отобразились на его лице, поскольку отец Браун охнул, всплеснул руками и пустился в объяснения:

— Я опять сморозил несусветную глупость, да? Прошу меня простить: я задумался слишком сильно, вот и пропустил несколько звеньев в цепи рассуждений. Попробую сначала. Если девушка — не мисс Хартли, а только изображает её, то почему бы мужчине не притвориться ухажёром мисс Хартли, исполняя свою роль так же, как неизвестная девица исполняет свою? Для маскарада подобного толка не требуется много вещей: байронический плащ, высокий цилиндр с полями, скрывающими верхнюю часть лица, какие-нибудь фальшивые усы — и вот перед нами типичный портрет героя-любовника из современной комедийной пьесы, поставленной провинциальным театром. Ну а стоит мужчине снять всё это, как он волшебным образом преобразится в человека, знакомого каждому жителю деревни. Кому в голову придёт подозревать доброго соседа, в то время как умы сплетников занимает таинственный поклонник мисс Хартли? Вот так они и разыграли свой маленький спектакль.

— Они? — переспросил Фламбо. Отец Браун кротко склонил голову:

— Мисс Ортанс Хартли и её брат Бернард, конечно. Сёстры одного роста, а шляпка Друзиллы скрыла черты лица. Что же до маскарадного костюма Бернарда, то в Хорнтон-лодже хватает подобного добра: наряды давно ушедших эпох мирно соседствуют в сундуках с одеждой более поздних времён, извлекаясь периодически на свет Божий для проведения костюмированных вечеров. Сельские помещики бережливы, они не выбросят добротное платье лишь потому, что оно вышло из моды; да здесь и не следят особенно за капризами столичных кутюрье. Поэтому молодому Хартли ничего не стоило перевоплотиться в романтического незнакомца. А дорога, возле которой прогуливались фальшивая мисс Друзилла Хартли и её притворный ухажёр, ведёт не только в Сент-Эндрюс-Чёрч и дальше, к железнодорожной станции. У неё два конца, у этой дороги.

— Да, — мрачно сказал Фламбо. — И второй упирается в Хорнтон-лодж.

— Да, — эхом отозвался священник.

Вечерело. Тени, скопившиеся в углах галереи, углублялись и наливались чернотой, а портреты окутывала предзакатная мгла, в которой терялись фасоны тёмных платьев почтенных вдовиц и мундиры давно отслуживших своё полковников; выделялись лишь яркие пятна на месте лиц и рук.

— Зачем же они это сделали? — наконец глухо промолвил Фламбо, глядя, как кроваво-красное солнце медленно опускается за горизонт.

Отец Браун ответил не сразу. Некоторое время он задумчиво следил из окна за лакеями, разносящими подносы в толпе гостей с привычной лёгкостью и сноровкой, а затем словно бы нехотя произнёс:

— Людям свойственно называть любовью странные вещи, не имеющие отношения ни к любви, ни даже просто к доброте. Учитывая это, по крайней мере один из этой парочки, а то и оба, действовали, исходя из собственных представлений о любви.

— Из-за любви они убили сестру? — недоверчиво спросил Фламбо.

— Нет, — печально отозвался отец Браун. — Друзиллу Хартли убили не они.

— Отец, я бесконечно преклоняюсь перед вами, но я гасконец, а не британец, и моего терпения может не хватить…

— Звонят в гонг, — отец Браун, казалось, не расслышал горячности в голосе Фламбо. Между бровями священника пролегла горькая складка, а сам он, казалось, в один миг состарился на добрый десяток лет. — Идёмте скорее, нам нужно успеть.

— Успеть куда? Отец, вы меня пугаете…

— Успеть переписать последнюю страницу этой сказки… хотя я скорее назвал бы её греческой трагедией. Я не хочу, чтобы нам с вами досталась роль плакальщиц. А по пути подумайте вот над чем: почему горничная Грэйс решила поискать хозяйку в комнатах для прислуги? С кем она ожидала увидеть там мисс Друзиллу?

— Стало быть, существовал ещё один мужчина? Тот самый поклонник? — воскликнул Фламбо, совершенно сбитый с толку.

— Я бы не назвал его поклонником, — отдуваясь, буркнул отец Браун: скорость, с которой он передвигался, заставила маленького священника изрядно попотеть.

— А как бы вы его назвали?

— Преследователем. Убедитесь, пожалуйста, что мисс Ортанс не выпьет ни капли из своего бокала. Это важно. Справитесь?

Фламбо молча кивнул. Когда речь шла о чём-то практичном и понятном — пробежать по Рю де Риволи с двумя полицейскими, зажатыми подмышками, незаметно вытащить бриллианты из кармана занятого беседой банкира или элегантно отобрать бокал у хорошенькой девушки — на силача-гасконца всегда можно было положиться.

Они выскочили в просторный холл на первом этаже и побежали дальше. По случаю тёплой погоды ужин подавали на огромной полуоткрытой веранде, выходящей в сад. Ночные бабочки уже проснулись и безуспешно бились в стёкла газовых фонарей, зажжённых по случаю приёма. Одуряюще пахло экзотическими цветами, букеты которых красовались на каждом из накрытых столов.

Бернард Хартли готовился произнести первый тост. То ли из-за неестественного освещения, то ли по иным причинам, но кожа молодого человека казалась бледной, словно у трагического героя старинной пьесы, а глаза блестели ярче обычного. В фигуре юноши появилась значительность и даже важность, плечи Бернард расправил, подбородок вздёрнул вверх, и вообще держался с неприсущим ему достоинством. Веди он себя подобным образом раньше, мелькнуло в голове у Фламбо, и Хартли-старшему не пришлось бы краснеть за сына.

Рядом с братом стояла Ортанс. Облачённая в чёрное, с единственной ниткой жемчуга, поблёскивающей в простой причёске, она выглядела ещё выше и стройнее. И моложе, как бы странно это ни звучало. Совсем юная девушка, пережившая недавно ужасную потерю — из тех, которые могут подкосить и человека в годах.

При виде младших Хартли в сердце Фламбо зашевелились самые мрачные предчувствия. Вся атмосфера нынешней вечеринки в память Друзиллы была пронизана ощущением надвигающейся беды, и указания на грядущую трагедию казались столь же ясными и видимыми, что и огни Святого Эльма на мачтах судна, входящего в полосу шторма. Веселье там, где уместна печаль; праздничный лёгкий ужин вместо поминальной тризны; шорох светских пересудов, а не молитва за душу невинно убиенной девушки… Фламбо понимал сейчас мистера Траунстайна, не желавшего приезжать на эту, по сути, кощунственную пародию даже на языческие проводы покойника, и задавался лишь одним вопросом: неужели никто из присутствующих не чувствует холодного дыхания неотвратимости, чёрным шлейфом веющего между гостями?

Бернард Хартли поднял бокал и ясным, звонким голосом произнёс:

— Леди и джентльмены, большое вам спасибо за то, что приехали сюда, в этот дом, превратившийся из райского сада в место скорби, и помогли нам выполнить последнюю волю сестры. Я верю, что все вы любили Друзиллу… кое-кто, скорее всего, даже сильнее меня, — Бернард мельком поглядел в сторону Леонарда Траунстайна, — и вам больно и пусто в мире, где её нет. Она ждёт всех нас в лучшем из миров, и я… что за дьявол?

Последняя фраза явно не была предусмотрена тостом, но вполне естественна, когда кто-то ловким тычком выбивает у вас из руки бокал.

— О, простите, я страшно неловок, — отец Браун с виновато-растерянным видом глядел на учинённое им безобразие. — Может, возьмёте ещё? Тут полно лакеев.

— Будьте вы прокляты! — наполовину прошипел, наполовину простонал Бернард. — Будьте вы трижды, четырежды прокляты! Что вы наделали? Ортанс! Ортанс, не пей!

— Не волнуйтесь, — Фламбо уже держал в руках бокал, ловко выхваченный им из рук девушки. — Мисс Ортанс ничего не угрожает.

На лице Ортанс Хартли застыло странное выражение.

— Мне ничего не угрожало бы, мистер сыщик, даже если б вы не провернули свой замечательный трюк. Я выбросила бокал с ядом, взяв взамен другой, самый обычный. Да, Бернард, — девушка повернула голову к брату, стоящему в бездумном оцепенении, глаза её горели вызовом и отчаяньем, — я предала тебя так же, как Друзиллу.

Бернард не ответил: он упал на стул и уронил голову на грудь, закрыв лицо руками; плечи его вздрагивали.

— Вы никого не предали, — мягко, но вместе с тем отчётливо произнёс отец Браун. — Жизнь дана вам Господом, и укорачивать её — смертный грех. Особенно если учесть, что вы лишь хотели подшутить над сестрой — довольно зло подшутить, откровенно говоря, однако за рамки необдуманной шалости ваше деяние никоим образом не должно было выйти. Не ваша вина, что убийца воспользовался состоянием Друзиллы; за преступный умысел другого человека вы не в ответе.

— Вы, я вижу, много знаете, святой отец, — промолвила Ортанс. Она стояла под газовым фонарём, и его мягкий, рассеянный свет сделал черты её лица куда добрее и беззащитнее, чем они казались днём, но даже полумрак не мог скрыть слёз, выступивших на глазах девушки.

— Я знаю всё об этом тройном убийстве, — просто ответил отец Браун. — Теперь мне известно, кто убил Друзиллу Хартли, Дейзи Уоллет и Сару Крэнстон. И ни за одно из этих убийств вы, мисс Ортанс, не несёте ответственности.

— Но я знала! — вскричала девушка. — Я всё знала… или подозревала… но молчала.

— Мы знали, — откликнулся Бернард, не отнимая рук от лица. — Мы молчали, Ортанс. На мне этот грех лежит не в меньшей, а в куда большей степени, нежели на тебе. Я мужчина, я должен был пойти и сделать… что-то. Но я молчал, потому что боялся. Смог придумать лишь вот это, захотел таким образом почтить память сестры, а может, объяснить отцу, к чему приводит его самолюбие… и то не сумел.

За спиной Фламбо приглушённо ахнул Леонард Траунстайн. Ортанс задрожала, а Бернард Хартли, поднявшись, подошёл к сестре и обнял её, словно пытаясь одновременно приободрить и согреть.

— Что здесь происходит? — требовательно спросил судья Даунли. Ему ответил Бернард:

— Вы же хотели правды, сэр Артур? Мерзкой, отвратительной правды… Что ж, возрадуйтесь — ваше желание сбудется. Кажется, отцу Брауну и впрямь многое известно, вот и послушайте его! Только останетесь ли вы прежним, когда правда откроет всем свой уродливый лик?

— Я хочу правды, и мне плевать, что об этом думают другие! — пылко воскликнул Леонард Траунстайн.

— Ты — да, ты, разумеется, хочешь, — откликнулся Бернард. Накал его страсти заметно спал, и теперь голос молодого человека звучал тускло и невыразительно.

— Рассказывайте, святой отец, — велел судья Даунли, и Леонард Траунстайн поддержал его энергичным возгласом.

Отец Браун кротко кивнул и печальным тоном начал своё повествование:

— Вокруг этой истории раздуто много фальшивых сенсаций, и она успела обрести мистический ореол, но правда заключается в том, что убийца хотел лишить жизни только одну девушку — Друзиллу Хартли. Умысел возник мгновенно и был порождён больной фантазией, наваждением, толкнувшим преступника совершить злодеяние, своего рода душевной судорогой, которой невозможно сопротивляться. Но два других убийства… Они иные по природе своей — холодные и расчётливые. Убитые Дейзи Уоллет и Сара Крэнстон не интересовали преступника, они были выбраны почти наугад, дабы запутать следы. Бедняжкам просто не повезло очутиться не в то время и не в том месте.

— Что за чудовище вы описываете? — невольно привстал со своего места полковник Мидуэй.

— Чудовище? — медленно, словно бы пробуя слово на вкус, переспросил отец Браун, а затем решительно помотал головой: — Нет, дорогой полковник. Человек, убивший трёх девушек и долго колебавшийся, не убить ли ещё кого-нибудь, но всё же остановившийся, отнюдь не чудовище. Ни одно из убийств, смею утверждать, не принесло ему радости и даже покоя, не доставило удовлетворения. Разумеется, убийца душевно чёрств, высокомерен, привык смотреть на людей, стоящих ниже его на социальной лестнице исключительно как на полезные инструменты…

— Он — джентльмен? — неверяще выкрикнул Леонард Траунстайн. Ортанс глухо застонала и уткнулась лицом в плечо брата.

— А вы ожидали, что сейчас я укажу на какого-нибудь браконьера или лакея? — пожал плечами отец Браун. — Добро и зло одинаково расцветают в душах могущественных царей и в душах нищих, просящих милостыню на паперти. В сердце этого человека в своё время тоже было немало доброго и светлого. Однако с тех пор прошло много лет, и им овладела гордыня. Единственный сын не оправдал возложенных на него надежд — а ведь с точки зрения подобных людей, наследники существуют именно для того, чтобы прославлять род способом, указанным родителями. Сам убийца поступил именно так и ждал того же от собственного отпрыска. Ну а если ребёнок не исполняет предназначенного, то это почти равносильно предательству.

— Так и было, — горячечный шёпот Бернарда заставил Фламбо вздрогнуть. — Так и было!

Отец Браун сдержанно кивнул и продолжил:

— Вдобавок, судьба нанесла этому человеку сокрушительный удар: умерла горячо любимая им жена, единственная, кто мог смягчить его суровый нрав и растопить лёд, сковавший сердце.

— Погодите, — прищурился полковник Мидуэй, — вы же не имеете в виду… Позвольте, это неслыханно!

Казалось, отец Браун не заметил негодования бравого полковника. Голос маленького священника по-прежнему оставался тихим и печальным:

— Лишившись супруги, сэр Томас Хартли погрузился в скорбь. Кто знает, какие демоны завладели его душой, что нашёптывали ему злые голоса в ночные часы, когда он лежал один в холодной постели или бродил коридорами Хорнтон-лоджа, словно неприкаянный дух? Но однажды ему показалось, что мрак, неотлучно преследовавший его, немного развеялся: к нему подошла совсем юная девушка, почти ребёнок, удивительным образом напомнившая почившую жену. До тех пор сэр Томас не слишком обращал внимание на дочерей, сосредоточившись на воспитании наследника; теперь же все его душевные раны открылись вновь, но ему почудилось, будто они исцелены. Вся его любовь обрушилась на бедную Друзиллу. А любовь эта, насколько я понимаю, не была той, которую завещал нам Иисус. Любовь таких людей — жестокое и тяжкое бремя. Оно убивает тех, кто несёт его. И на самом деле для спасения душ — а я занимаюсь именно этим, расследование преступлений не представляет для меня такого интереса, — для спасения душ человеческих не имеет значения, чьими руками осуществилось убийство несчастной девушки. Её мог убить брат, могла свести в могилу сестра… Даже несчастный случай всё равно был бы на совести сэра Томаса, поскольку на самом деле он своим деспотизмом и гордыней привёл в движение гибельный механизм судьбы.

— Да до каких пор мы будем слушать эту нелепицу? — внезапно рявкнул полковник Мидуэй. — Кто позволил вам возводить напраслину на хозяина дома, приютившего вас?

— Пусть говорит, — жёстко и твёрдо парировал Леонард Траунстайн. — Я хочу услыхать всю историю до конца.

— Да! — внезапно пылко выкрикнула Ортанс. — Пускай, пускай он расскажет всё! Всё, о чём молчали стены нашего дома! Пусть он говорит, не останавливайте, пришло время, я это чувствую… Дайте ему сказать!

Плечи Ортанс тряслись, по щекам текли солёные капли. Бернард сжимал плечи сестры и шептал ей что-то бессмысленно-успокаивающее, а она сквозь пелену слёз глядела на маленького священника, как глядели, наверное, на Моисея сыны Израилевы: с надеждой, восхищением и одновременно с глубоким, всеобъемлющим страхом.

Гости Хорнтон-лоджа тоже смотрели на отца Брауна во все глаза. Воспользовавшись возникшим замешательством, он заговорил снова:

— Мисс Хартли превратилась из подростка в прелестную женщину, и одержимость её отца росла вместе с ней. Друзилла всё сильней в его глазах походила на леди Амалию Хартли. Сэр Томас начал оговариваться, называя дочь именем покойной жены. Окружающие воспринимали это с умилением, я же с ужасом думаю: что должна была чувствовать девушка, которую лишали её собственного «я», превращая в призрак давно умершей женщины?

— О, я отлично понимаю, каково ей пришлось, — хрипло сказал Бернард. Отец Браун сурово нахмурился:

— Но и вы с мисс Ортанс попустительствовали этому! Вам нужно было во что бы то ни стало заставить Друзиллу не покидать Хорнтон-лодж.

— Нам нужен был глоток воздуха, — холодно и яростно бросила Ортанс. — Мы лишь хотели выжить, а без неё он окончательно сошёл бы с ума! Ей-то что? Она уехала бы, оставила нас с ним, зажила бы легко и радостно, а мы? Как же мы? Видит Бог, я не желала ей смерти, никогда не желала, но отдала бы всё, чтобы поменяться с ней местами! А теперь она мертва, и никому от этого не стало лучше! Он всё-таки обезумел…

Отец Браун молча глядел на плачущую девушку, а Фламбо чудилось, будто за спиной его старого друга мечутся рыдающие тени: потерявший жену мужчина, жмущиеся друг к другу испуганные подростки, старшая дочь, рискнувшая подойти к убитому горем отцу… Хорнтон-лодж, похожий на дворец из сказки о спящей красавице, внезапно оказался замком людоеда, и лишь толстенький, невзрачный священник охранял границу между светом и тьмой, в которой скрывались совсем не сказочные монстры.

— Друзилла Хартли выросла, — печально промолвил отец Браун. — Как и всякая другая девушка, она жаждала счастья. Принца на белом коне, белую фату невесты… И принц появился — обаятельный, богатый, родовитый и влиятельный. Отец, бдительно охранявший дочь от женихов, оказался не в силах беспричинно отказать представителю могущественного клана Траунстайнов. Однако он не мог избавиться и от собственной навязчивой идеи, а потому не только не препятствовал попыткам младших своих детей всячески очернить Друзиллу в глазах жениха, но и сам активно в этом участвовал — не забывая, впрочем, о необходимости поддерживать репутацию любящего, пускай и строгого, родителя. Так, он под каким-то благовидным предлогом завёл дочь в пустующую комнату домика для слуг и говорил с ней, изменив голос, таким тоном, что для постороннего лица не оставалось сомнений: в комнате происходит ссора любовников. Испугавшись, мисс Друзилла выскочила, громко хлопнув дверью и убежала, попавшись на глаза любопытствующим слугам. Сэр Томас вышел позже, причём у всех свидетелей он искусно создал впечатление, будто тревожится о предстоящем браке дочери, а потому старается выяснить, с кем встречалась Друзилла. Когда раздражённый отец выбегает из комнаты, где его дочь якобы виделась с неизвестным мужчиной, и задаёт подобающие вопросы, что подумает неискушённый человек? Самым естественным окажется предположение, что приход сэра Томаса попросту остался незамеченным, и, разумеется, слуги решат, что хозяин явился куда позже, нежели на самом деле!

Стояла тишина; даже полковник Мидуэй затих, лишь тяжело дышал, прикусив потухшую трубку желтоватыми зубами. Судья Даунли подался вперёд, точно гончая, почуявшая след. А вот Леонард Траунстайн, похоже, чувствовал себя отчаянно неловко, и, если б мог, тотчас прекратил бы это публичное разоблачение… но он уже не мог. Все присутствующие, с мрачным удовлетворением понял Фламбо, наконец-то попали под мучительное, тяжеловесное обаяние отца Брауна. В обаянии этом не было ничего от блеска оперной примадонны или лёгкой вкрадчивости профессионального мошенника. Оно не привлекало внимания к личности самого отца Брауна — напротив, фигура священника словно бы отдалялась, оставляя каждого человека наедине с собственной душой. Ты сам разглядывал свои пороки, сам себя осуждал, изыскивая в памяти наимельчайшие улики, а отец Браун откуда-то издалека взывал к Господу и прощал тебя святым именем Его.

Сколько из гостей Хорнтон-лоджа сейчас искало (и находило!) в себе сходство с безумным Томасом Хартли? Сколько укоряло себя за слепоту и отсутствие чуткости?

Пальцы Леонарда Траунстайна, сжимавшие край столешницы, побелели: молодой человек с трудом удерживал себя в руках.

Отец Браун продолжал свой печальный рассказ:

— Несмотря на все старания, влюблённые продолжали настаивать на браке. Друзилла покидала сэра Томаса, как некогда покинула его Амалия; в воспалённом сознании эти два события слились воедино. И тут мисс Ортанс решила в очередной раз напакостить сестре. Она подлила снотворного в чай мисс Друзиллы, дабы та проспала встречу с женихом и, соответственно, оглашение даты свадьбы. Глупая детская выходка, имевшая, однако, роковые последствия. Ничего не подозревая, мисс Друзилла легла отдохнуть, очевидно, полагая, что устала при подготовке празднества и что полчаса лёгкой дремоты её освежат. Могу предположить также, что она перед этим любовалась нарядом спящей красавицы — ей очень нравилось платье, и она оставила его на видном месте.

Брови отца Брауна нахмурились: предстояла самая тяжёлая часть повествования.

— Когда мисс Друзилла заснула, в её комнату зашёл сэр Томас — скорее всего, он хотел ещё раз поговорить с дочерью, убедить её отказаться от замужества. Увиденное поразило его разум. Девушка мирно спала, прекрасная и беззащитная, принадлежавшая в этот миг ему одному и никому больше. Именно тогда сэр Томас осознал: он не позволит дочери покинуть Хорнтон-лодж. Она всегда должна оставаться рядом с ним, рядом с его драгоценной Амалией… Увы, подобный замысел предполагал лишь один исход. Сэр Томас взял подушку и опустил её на лицо собственной дочери.

Голос священника едва заметно дрогнул.

— Нет сомнений, что безумный отец раскаялся в следующую же минуту, но дело было сделано. И тогда он переодел дочь, дабы положить её в подземелье ожидать прекрасного принца, каковым мнил себя и только себя. Кто может знать дом лучше, чем его владелец? Дав слугам различные, довольно обременительные, поручения, требующие их присутствия в других уголках Хорнтон-лоджа (некоторых он и вовсе отослал в Сент-Эндрюс-Чёрч за якобы неприсланными вовремя заказами!), сэр Томас спустился в подземелья по лестнице чёрного хода с телом Друзиллы на руках и всё устроил… А на обратном пути он заметил в кухне бедняжку Дейзи. Мажордом счёл, что её дело в Сент-Эндрюс-Чёрч он сумеет выполнить и сам, раз уж направляется туда, а вот столовое серебро начищено недостаточно хорошо.

— Она что-то видела? — взволнованно спросил Бернард. Отец Браун покачал головой:

— Нет, она была слишком занята возложенной на неё ответственной задачей, а потому спокойно и бестрепетно приветствовала внезапно появившегося хозяина. Но практичная натура сэра Томаса уже взяла верх над отцовским горем. Друзилла, как и леди Амалия, навечно упокоится в саду Хорнтон-лоджа: в этом смысле, можно сказать, сэр Томас удержал дочь подле себя. Однако заявится полиция, начнутся неудобные расспросы — мало ли, кто что видел? А вот если представить всё произошедшее, как дело рук зловещего маньяка, то никому и в голову не придёт искать истинного виновника событий. В конце концов, где умный человек прячет лист?

Фламбо стало холодно: он очень живо вспомнил одну из прогулок с отцом Брауном. Тогда они обсуждали предательство известного британского генерала, увлекшего множество солдат на бессмысленную и беспощадную бойню. Именно генерал был движущей фигурой той трагедии. Здесь же зловещим пауком, который плёл паутину для собственных детей, выступал любящий (и, скорее всего, любимый) отец.

Нет сомнений, что сэр Томас любил своих детей. Не только Друзиллу. Он искренне желал видеть успешным Бернарда, хотел благополучия для Ортанс… Но именно его любовь удушала тех, кого он любил — неотвратимо, словно гаррота. И если б Фламбо и отец Браун не подоспели вовремя, то эта безумная любовь сегодня напиталась бы очередной жертвой.

Отец Браун глядел на старого друга строго и печально.

— В лесу, — выдохнул Фламбо. — Умный человек спрячет лист на виду у всех, в самом большом лесу.

— А если леса нет? — тихо спросил отец Браун.

— То он посадит лес, — ещё тише отвечал Фламбо.