Тыы-ы! Давай сбежим отсюда вместе!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Вопросец меня волнует.

Ну, действительно волнует, чего скрывать?

Меня волнует: почему мы, люди, сильнее всего любим именно то, что нас сжирает и уничтожает?

Как так получается?

Непонятно, да?

Непонятно, о чём я?

Мне уже тоже не понятно. Я помню только, что однажды решил это понять. Чтобы с этим покончить.

Перестать это делать. Перестать любить то, что сжирает меня, как водка съедает печёнку.

Как комп съедает глаза.

Как ржа съедает железо.

Я в детстве у бабушки на заднем дворе пару десятков утят передушил — они мне так нравились, так нравились!! я аж трясся весь!! такие мягкие, пушистые, тепло-жёлтые!! я за шею их так обнимал! — так сильносильно…:-)

Понимать — необязательно

Значит, потакать — нет?

Да, странные были эти несколько дней. Жена утром встала, а во входную дверь кто-то скребётся.

Снега намело, — еле дверь открыли.

А там — комочек в снегу.

Так у нас появился новый котёнок. Кот. Беззвучный.

Немой, что ли? Что-то такое в воздухе происходит. И во мне…. что-то всё меняется-меняется ________знать бы ещё куда.

Тревожно давно забытым родом тревоги.

Дурдом какой-то: иду сегодня по центральному проспекту — самый центр города — снега намело столько, убрать не успевают, ещё везде лежит, толпа непрерывно проходит, а в снегу — клочья чьей-то шкуры — кусок шкуры и ухо ___________ от неизвестного животного, понимаете?! Не собака, не овца, не крокодил, не осёл, не кролик — такой темно-серый, угольный-пепельный короткий мех и округловатое ухо…….. а, сейчас дошло: — похоже на телёнка, но они такого цвета не бывают. И ухо слишком округлое для телёнка.

Да, в самом центре города. Возвращаюсь домой, звонит пациентка: у ее 13-летнего сына стал прорезаться второй ряд зубов — и в верхней, и в нижней челюсти… стоматологи в трансе. Что я знаю об этом? Археологи рассказывали, как в начале 70-х рыли курган в местности Р., и нашли целое захоронение, где у всех черепов — двойной ряд нижних зубов. Тогда пару черепушек повезли в Москву в лабораторию Герасимова, а там — в шоке: «Уберите эту гадость», говорят, «этого нет, потому что быть этого не может». И ещё странная штука с тем захоронением: это было городище. Укреплённый город на холме. И, судя по всем останкам, этот город был странно взят врагами. Как будто изнутри. Все скелеты — взрослые, дети — застыли в позе мирной смерти. Никаких повреждений. На эпидемию тоже не похоже.

Как будто все уснули.

Может быть, они ушли? Ускользнули? У моей жены в детстве был учитель музыки, от которого пришлось отказаться, — она разглядела у него двойной ряд нижних зубов и стала бояться.

А так, вроде нормальный человек был:-)

Может, такая раса здесь жила? И кто-нибудь из них время от времени возвращается.

Чтобы стоматологи не расслаблялись. Да. И ещё во дворе у нас появилась без единого пятнышка угольно-черная

немецкая овчарка.

Его назвали — Зет. И теперь он у нас живет в полу-вольере. А ещё примерно тогда, когда эта история с газом происходила, появился тёмно-серый бродячий пес с подбитой задней лапой и отчаянно, со слезами на глазах, стал просить поесть. Жена отломила полбуханки хлеба, я пошёл и дал ему. И пёс уже вот тоже живет в нашем дворе — в гараже. Сегодня его нога была получше.

Интересно, что они с Зетом никак не ссорятся.

Наверно, второй пёс — сука. И пациентка, у которой, как она знает, начальная стадия рака груди. А я вижу совсем другую стадию. Начинаю ей говорить, что делать. И тут понимаю, что она — НЕ ЗНАЕТ. А все вокруг её убаюкивают — у неё аудиторская фирма.

Это вчера было.

А сегодня она звонит: ей ни с того ни с сегохимиотерапию завтра назначают в онкоинституте.

Потом перезванивает её подруга — втихаря, из другого кабинета — и плачет, — потому что — четвёртая, она же и последняя стадия на самом деле. То есть так, как я и увидел….. ох блядь, когда ж я профессионально к пациентам относиться начну… тоска такая…… вот с С. не так чтоб уж очень корректно вышло, а кому объяснишь, что меня полтора месяца от С. тошнит в печени тусклым металлом. А по-другому не очень получается, когда хоть какие-то серьёзности со здоровьем……………. такая вот байда, но я приловчился.

Я приловчился забывать.

Забывать о том, что нас всех жрёт. Есть разница: не знать и — забывать то, что знаешь.

Но я не забываю. Я хитрю.

Понимаете?

Хитрить — это: открываясь, скрывать.

…………………………..

Это — не дневник.

Вернее, дневник — но другого:

«Журнал регистрации пробуждений».

……………………………………………

Сегодня снилось очень высокое и близкое небо над нашим двором — густо, как виноградины в гроздьях, оно было утыкано округлыми пепельными тучами вперемежку с провалами света. Лимонно-жёлтый высокий свет меж виноградинами туч.

……………………………………………

Я съездил на Балканы. На переправе через Дунай, в ожидании парома, я вышел из машины покурить и увидел над нами такое же небо, как во сне. О, как я люблю, когда действо, наконец, снова трогается с места! Когда я опять просыпаюсь!

Путешествие продолжается! Сумерки над макушкой разрежают — наискосок — дальние золотые вспышки тугих крыльев. Усталость уносит морозный ветер со стороны Селистры. Грохот пластиковых бутылок по асфальту и другого внятного живого мусора. Хренова туча благонамеренных помойных собак ухмыляется с пирса. Ури-Ан объясняет мне, как классно здесь было летом. По мне, и так — суппер!

Выше крыши! И на центральной площади Селистры — Марьяна — навсегда девушка. Такие «перья» на голове её, таКие! много и сильно! — за сто метров в сумерках видно, что она «cu pasarele» — «с птичками».

С птичками в голове.

И лисой на шее. На плечах.

«Эту лису подстрелил мой прадедушка», — говорит она каждые пятнадцать минут, закидывая сползающий хвост себе за шею.

Сомневаться нет никакой возможности.

Лиса выглядит именно так.

Как подстреленная прадедом.

«Если вам нужны деньги, — никаких проблем! обращайтесь ко мне», — говорит всем нам четверым одновременно Марьяна. Сомнения неуместны. Здесь — она зам. управляющего банком.

Мы с Ури-Аном не захотели денег. И оказались в бархатной живой тьме, куда окунул нас Папанасов. Он показывал ночную раскопанную крепость. И огромную выбоину в стене, пробитую уже не помню, чьим ядром.

Наш шофёр не носит лису на плечах. Он просто каждый вечер моется. В ледяных ванных комнатах тех приютов, куда нас заносит. Он моется ледяной же водой, — в Болгарии проблемы с отоплением. А бойлеры тормозят так, что ждать нужно сутки. (Меня, как и всех остальных, хватает только на помывочный минимум: пах и подмышки. Да и то, если хотя бы в спальнях натоплено. В стране нет газа, и даже на этажах топят дровами: аккуратные буржуйки в каждой квартире. И поленницы во всех подъездах)

Шофёр же моется долго — по полчаса-часу. Куда бы мы не приезжали, нас с ним кладут спать в одну комнату. Поэтому я знаю, что он делает, когда заходит сразу после ванны в спальню. Ещё полчаса он брызгает на себя «Кельвин Кляйн». Везде! За полчаса он успевает набрызгаться АБСОЛЮТНО везде… Знаете, есть такие «Кельвин Кляйны» — по 15 лей на базаре? Нет, не дезодорант! Одеколон.

Потом он ложится спать. Утром он просыпается раньше всех, чтобы успеть занять ванную.

На полчаса-час.

— А где шофёр? — традиционно спрашивает на кухне Папанасов.

— А как вы думаете! — где он может быть?! — говорю я.

— О, да! Я забыль! Да! Он моется всегда очен дольго! И очен аккуратно!! — поднимая указательнй палец в потолок, с ухмылкой говорит Папанасов. Кофе мы допиваем без шофёра: эти вещи с «Кельвин Кляйном» так быстро не делаются! Запах только-только начинает прокрадываться сквозь двери и затмевать кофе, сигареты и похмелье моих спутников. Чтобы не придушить его, я предпочитаю думать: для чего?!! для кого он это делает?!!! Никаких попыток недорогой командировочной любви за ним замечено не было. Более того, когда в одном из городов он встретился с тёплой барышней, запавшей на него ещё в предыдущей поездке, то держал себя с ней, как девственник. Девственник 44 лет с женой и двумя детьми. Никаких других ориентаций в нем тоже не наблюдается. Кроме одной: всю дорогу, всю эту неделю сплошных переездов, нон-стопом он крутит кассеты с совецкой музыкой. И особенно его впирают две песни: «Десятый наш десантный батальон» и «Бригантина поднимает паруса». Бллляяяятть!!!! Мне хотелось его прибить уже на третьем часу этого музона. Но оказалось, что эта музыка так же сильно трогает и сидящее на переднем сиденье Главное Лицо нашей командировки. И вместо того, чтоб разъебать нахер эту кассету на ближайшей стоянке, пока они отойдут отлить, я опять думал: почему? И шофёр, и Главное Лицо — практически мои ровесники. Но я не мог понять, пока в конце путешествия мы не оказались в горном приюте. Там был музыкальный центр — супернавороченный. Но, к несчастью, кроме СD-прибамбасов, в нем оказался и кассетный магнитофон. В разгар выпиваний шофёр не выдержал. Он вышел к своей машине и вернулся с кассетой.

«Нас ждёт огонь смертельный, и всё ж бессилен он! Сомненья прочь! Уходит в бой смертельный десятый наш десантный батальон!» — загремело

на всю виллу.

«Бляять!! Вы же даже в армии не служили!! Какой ваш бой смертельный?!! Какая нахуй бригантина — она дано уплыла!! а вы — жиреющие спивающиеся мудаки!!!» — хотел было заорать я.

Но увидел их лица. В дороге мы с Ури-Аном всегда сидели на заднем сиденье. А тут я увидел, наконец… эту слезу во взоре, это воодушевление, тайно распирающее из груди их лица.

Этот блестящий взгляд вдаль.

ОНИ ЖДАЛИ! ОНИ ВСЁ ЕЩЁ ЧЕГО-ТО ЖДАЛИ!!!

Эти колобки продолжали ждать свою Лису. И я подумал про самого себя: а ты? ты, блятть, чего ждёшь?!! Объездив все Балканы, через неделю мы вернулись в Селистру.

На вечерней площади нас ждала Марьяна.

— А эту лису подстрелил мой прадедушка! — сообщила она как ни в чём ни бывало, оправляя шкурку на своих плечах. А о том, что действительно дёрнуло так, что мало места мне сразу стало на этих самых Балканах — писать не хочу.

А дома меня ждал и-мэйл от Игоря из Косово.

Мы не виделись с ним 20 лет. Или сколько?

Сколько лет мы с тобой не виделись, Игорь?

…………………………………………………………………………………………….

Да, я торможу, да! Хожу кругами.

Вокруг да около.

Очень не хочется отворять прошлое.

А уж рассказывать об этом, — уфффф!!….

А что делать?!

Пиромания, пиромания…

Мы его так и прозвали — Сашка-пироман. Он появился на нашей стоянке у моря на третье или четвёртое лето. Типа без мамы-ыыы-ы или без папы-ыы-ы, или без обоих, уж и не припомню. Ну, такая история, как надо — жалостливо-безжалостная. Лет 10–11, с золотыми выгоревшими волосами, с лёгкими головными припиздями — синдром гиперактивности, повышенное черепно-мозговое давление. Ранимый, гордый, добрый и мстительный.

Дети индиго. Когда его — всякий раз неизвестно от чего — переклинивало, глаза его сужались в щёлки. Оттуда лупил острый, как битое стекло, свет. Нужно было улавливать этот момент — он слушался только меня и Вали — потому что уж если он втыкался, то надо было прятать всё легковоспламеняющееся. Ибооо! — начинало загораться. Как бы от Сашкиных спичек. Но как-то непонятно и неприятно быстро. И во многих местах поляны одновременно. И ветерок всегда кстати такой налетал — попутный огню.

Ветерок вообще постоянно ходил за ним, как щенок. Он не был бомжом — жил у тётки в посёлке над морем. Да, теперь вспомнил: на второе лето он даже папу своего как-то к нашему костру привёл.

Ничего себе такой папа, нормальный. Да, точно, вспомнил! Их бросила мать, и Сашка смертельно ненавидел её.

И не мог без неё. Ездил втихаря на другой конец города, прятался за остановку — хоть что-нибудь подсмотреть из её новой жизни. На второе лето нашего знакомства он стал приводить своих приятелей. Чтобы я их подлечил. Первым был бомж, собиравший бутылки по всему побережью. В угольно-чёрном пиджаке и чёрных брюках. Ему могло быть от сорока до шестидесяти. Совершенно лысый, отёчно-рыхлый, белокожий. Мягкий. Как червь-слепыш.

Он пах почти как младенец.

Он почти не разговаривал. Он помнил только, что у него что-то произошло с головой. И больше — ничего.

От него веяло странным безнадёжным спокойствием. В нем что-то отсутствовало. То, что всегда есть в людях. Мои руки, которыми я водил над его головой, рассказали мне, что в нем отсутствовали две вещи:

— то, что всю жизнь морочит и грызёт голову всем людям,

— и то, что делает людей людьми.

Это разные вещи. Но они обе отсутствовали в сознании Брата-Слепыша. Куда? куда он уйдёт потом вот отсюда — с нашей поляны?! Где он живёт? Среди этих обрывов и лесков? Я не мог увидеть — куда. Там, куда он уходил, там, где он жил, не было ничего знакомого для меня.

Белая пустота.

У всех, кого привёл Сашка, было что-то с головой.

Отдалённые последствия. Но с Братом-Слепышом произошла немного другая история: что-то в его голове напомнило моим рукам о втором нашем лете на поляне. С вечера всем было неуютно, — стремновато. Была уже поздняя ночь. Вымотанный своими стараниями сделать этот бивуак защищённым от невесть чего — для людей, которых позвал сюда, — я уснул. Во сне я видел себя и других спящими на этой же поляне. Какая-то мучительная вибрация приближалась к нам сверху, с неба. Потом на часть поляны упал свет — мертвяще-сиренево-марганцовочный. Я видел, как во сне пытаюсь зарыться головой поглубже в подстилку из сухой травы, — чтобы защититься от этого излучения. Остальные спящие тоже пытались закрыться, отползти, укрыть хотя бы голову. Те, кто не спал, — Валли, Рих и Улузка — разбудили меня. И я успел увидеть то, что видели они наяву: от поляны удалялось нечто рокочущее, как вертолёт. Из его основания бил прожектор с этой мертвяще-сиреневой радиацией. А Брат-Слепыш, вернее, тот, кто был им до этого, попал под эту раздачу на всю катушку.

Что же уберегло нас? Я начал с Сашки-пиромана, потому что… потому что он именно пироман и был, во всех смыслах. И тревога такая с его появлением в меня закралась — совсем новая, отличная от многих моих тогдашних тревог. Это не было связано с ним — это касалось всех нас. Всей нашей странной команды, которая командой никогда не была.