Помоги проекту - поделись книгой:
Я фантазирую, мои фантазии не дают мне покоя. Я на третьем съезде комсомола, на моей груди горит комсомольский значок, горят и мои глаза. Мы, молодые комсомольцы, затаив дыхание, слушаем Ленина:
– Очегедная задача Советской власти – отогвать от земли Фёдога Ивановича и Анастасию Фёдоговну! Покончим со стагиками, возьмёмся за молодёжь…
Ильич делает характерный жест в сторону зала.
– За вас, ублюдки поганые, недоумки, позогные, кухагкины дети. Куда вам стганою упгавлять? Вам надо лечиться.
– Ура! – не в силах больше сдерживать восторг, кричим мы.
– Лечиться, лечиться и ещё раз лечиться, – трижды бьёт лысиной по трибуне Ильич.
– Ура Ленину! Да здравствует вождь мирового пролетариата!
Все встают. Долгие несмолкающие аплодисменты.
Позвонила мама. Первая мысль: она, потомственная коммунистка, телепатическим образом узнала о моих фантазиях на ленинскую тему и сейчас отругает меня за непочтительное обращение с кумиром её поколения. Но нет, просто позвонила поговорить. Напомнила, чтобы я поздравил с днём рождения сестру Леночку, сказала, что море очень тёплое и люди до сих пор купаются.
Трубку поднимала Анастасия Фёдоровна:
– Да, да, Лиля Андреевна, здесь он… здесь ваш сын… Счастливая женщина, которая может спросить: где мой сын?
Когда Анастасия Фёдоровна передавала мне трубку, рука её дрожала, дрожал голос, а в глазах стояли слёзы…
У стариков нет детей. И не спросишь, почему. Легко сказать: «Какие у вас милые детишки! А какие умненькие! Да сколько их!»
А вот спросить: «Почему нет детей?» – не спросишь. Язык костенеет.
Я шёл ставить чайник, но не дошёл. Свернул и затаился на пару минут в ванной. Старики, не скажу, что целовались, скажу осторожнее, ласкались. Бывший высококлассный токарь приобнял нынешнюю домохозяйку и что-то шептал ей на ухо. Когда я всё-таки появился на кухне, Фёдор Иванович глянул на меня вопросительно (видел – не видел?), немного подумал и сказал:
– Молодым был, любил целоваться взасос со свистом. Сегодня жену обучу. Она неопытная, не всё знает.
– Болтаешь незнамо что, – рассердилась Анастасия Фёдоровна.
– Сказал обучу, значит обучу, – шутливо упёрся Фёдор Иванович, посмотрел на сконфуженную жену и довольно засмеялся.
Старик умеет смеяться весело и заразительно, как Ленин в старых кинофильмах.
Я фантазирую, мои фантазии не дают мне покоя. Я – знаменитый художник. Моя мастерская на 5-й авеню, на 47-м этаже одного из небоскрёбов. Я рисую Арманда Хаммера с натуры. Бизнесмен излишне серьёзен и таким мне не нравится. «Послушайте, Арманд, – говорю я. – Русский писатель Эдуард Дворкин в романе «Арманды» утверждает, что вы сын Ленина от Инессы Арманд». «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!» – хохочет Хаммер. Таким я его и изображаю. Арманд восхищён портретом, суёт мне в карман миллион долларов и предлагает дружить небоскрёбами. Если бы рассердился, мог бы и с лестницы спустить. А ведь этаж-то 47-ой…Ой-ой-ой…
У нас седьмой этаж, но когда человек стар, ему кажется, что он живёт в небоскрёбе… Анастасия Фёдоровна каждые три минуты бегает слушать лифт. Не идёт ли? Покружит по комнате и снова выскакивает на лестничную площадку. Вот соседку Галину Викторовну привёз лифт. Но не этого ждала от него старушка. Федя запропастился.
– Ушёл, и нет, и нет, – сетует соседка.
– А далеко пошёл?
– За подсолнечным маслом на Пархоменко.
– Там же винный рядом.
– Ох, и верно – всплеснула руками Анастасия Фёдоровна, – может, не приметит?
– Да как не приметит? Он только очередь полчаса обходить будет.
Что я говорю? Когда это Фёдор Иванович обходил очереди за спиртным? Он всегда кричал: «Кто последний?» или лез вперед без очереди.
– Ох, дура, дура старая, – сокрушается Анастасия Фёдоровна и бежит на лестничную площадку, а я опять фонтанирую фантазиями…
Я – знаменитый писатель. Последний роман «Суслики на утренней заре» упрочил мою мировую славу. Опять миллионные тиражи, опять переводы на все языки мира. Моим романом зачитываются все, иногда кажется, что даже сами мелкие симпатичные зверки – и те почитывают и присвистывают от удовольствия… Я на Азорских островах. Недалеко у берега покачивается моя белоснежная яхта – «Инесса». Негры-поварята шустрят на кухне. Гововят моё любимое блюдо – суслик, запечённый в стойке. На берегу нагуливают цвет лица и аппетит мои наложницы, но сейчас не до них. Я за письменным столом. Скрипит золотое перо, роман «Полуденные суслики» пишется легко и свободно благодаря доскональному знанию темы. Уже недалёк финал, когда все суслики заснут крепким сном и угомонятся до радостного утра. Я поставлю точку и, подобно Жорж Санд, сразу же начну писать следующий роман, самый остросюжетный и самый драматичный из этой удачной серии. Название пока известно только мне – «Суслики в ночи». За эту трилогию я получу Нобелевскую премию в области литературы. Или – зоологии.
Фёдор Иванович пришел сильно выпивший, грозный, без даденных денег, но живой и невредимый. И на том спасибо. Поругать его у Анастасии Фёдоровны не получилось. Все её старческие силы отняло ожидание.
Поправка в фантазию: нобелевку будет в области литературы. На сусликов скупой швед ничего не оставил…
Фёдор Иванович запил. Пьёт с каждым днём всё решительнее. Сегодня позвонили из Опорного пункта милиции: «Забирайте!»
Нашли у Фёдора Ивановича карточку, где написано, что он, такой-то такой-то, болен склерозом, тут же – его адрес и телефон. Мы с Анастасией Фёдоровной волочим старика домой. Самый трудный участок по лестнице к лифту, тут Фёдор Иванович может выскользнуть, а когда его не так возьмёшь – сердится.
У Анастасии Фёдоровны врач. Уговаривает полежать в больнице:
– Сердечко слабое, давление прыгает, понервничали…
– Федя один остаётся…
– Не маленький, неделю-другую переживёт…
Уговорил, уговорил врач Анастасию Фёдоровну, её отвезли в больницу. Вчера её навещал Фёдор Иванович, а сегодня пошёл я. После этого визита мне захотелось немедленно укреплять своё здоровье и заботиться о своём организме, словно я прочёл разом сто тысяч научно-популярных брошюр.
Анастасия Фёдоровна лежала в коридоре.
– Ничего, обещали переложить в палату…
– Как-то сыровато тут, извёстка сыпется.
– Нет, тут хорошо, я вот в больнице на Ленина лежала, там было плохо…
– Как вы себя чувствуете?
– Хорошо, хорошо, а старик пьёт?.. Знаю, пьёт… Вчера приходил, а от него пахнет. Вы никуда не едете?
– Да пока нет.
– Ну, и слава Богу… старья-то тут, старья, – горестно качает головой Анастасия Фёдоровна…
Я фантазирую, мои фантазии не дают мне покоя. Я мудрый педагог. Я учу молодежь, пытаясь своим опытом смягчить те удары судьбы, которые ребята неизбежно получат в будущем.
– Берегите вашу юность, – говорю я. – Пройдёт время, и вы станете старыми и немощными, помните об этом. Старайтесь не омрачать пороками юные годы, и тогда они подарят вам незабываемые воспоминания. Первый экзамен, первый поцелуй, первая близость – всё это волнует безумно, потому что впервые. Ощущения новизны и свежести катастрофически быстро тускнеют, ослабевают, а потом и улетучиваются вовсе. Чтобы испытать эмоции равные по силе юношеским, нужны сверхсильные раздражители: первое погружение в Марианскую впадину, первая встреча с гуманоидом, первая Нобелевская премия в области литературы…
– Нет, таким вы к ней не пойдёте! Нет, даже не думайте!
Фёдор Иванович напился и собирается идти в больницу. Я его не пустил, и мы с ним впервые серьёзно поссорились.
Фёдор Иванович отвлёк, а я ведь ещё не закончил учительствовать. Я заканчиваю свою благородную проповедь в постели, перед сном:
– Жизнь принадлежит не тем, кто рано встаёт, а тем, кто рано ложится. И сразу крепко засыпает. Чтобы заснуть сразу и крепко, день нужно прожить активно, интересно и бодро в каждый преходящий момент. В этом случае к десяти вечера вас будет клонить в сон, а в пять утра вы проснётесь. Вас разбудит космический будильник…
Громкий стук в дверь, среди ночи… Я разбужен и совсем не космическим будильником… На пороге Фёдор Иванович:
– Слушай, а где Ася?
– В больнице, в больнице она… Федор Иванович, вы же сами её навещали… Она ещё ругалась, что пахнет от вас…
Фёдор Иванович подносит руку к виску, начинает припоминать, что-то в его голове проясняется:
– А… ну да…
Качает головой:
– Надо же, забыл… Извини…
Потом, когда Анастасия Фёдоровна умерла, старик ещё не раз стучался ко мне с неизменным вопросом:
– Слушай, а где Ася?..
Глава пятая. Соседи. Фёдор
Ив
анович
Ударили морозы. За тридцать. На улицах малолюдно. Детей поверх пальто перематывают шарфами, они стоят на остановках замотанные, с растопыренными ручонками, как пингвины. Стоят долго, автобус заводится в такой мороз не у всякого водителя. Ветви деревьев заиндевели так, что сами деревья кажутся растительностью какой-то далёкой планеты. Того гляди, встретишь гуманоида. Нет, в такую погоду много не нагуляешь…
Продрогший до костей, возвращаюсь. Фёдор Иванович на кухне. Пьёт. Но, к счастью, на этот раз чай.
– Сколько? – машет он в сторону окна.
– Тридцать два.
– Это не много, в финскую сорок четыре было, а нас в ботиночках выгнали, так помёрзло больше, чем постреляли.
– Да, в ботинках по такому холоду… Сподручней в валенках.
– Тогда, парниша, не спрашивали. В чём вывели, в том и беги.
Фёдор Иванович собрался в больницу, навестить жену. Трезвый, деловой:
– Не могу дома, хочется ближе к ней, в прошлую зиму, когда я лежал, она ночами у постели моей дежурила, всё одеяло поправляла…
Я вспоминаю прошлую зиму. Анастасия Фёдоровна собирается в больницу:
– Пойду к старику. Всё-таки это самый близкий мне человек… Хоть рядом посижу, хоть одеяло поправлю, кому он ещё нужен…
Я фантазирую, мои фантазии не дают мне покоя. Я – писатель. Но на этот раз – писатель-неудачник. Роман, задуманный мною, грандиозен, он мог обессмертить моё имя, но главный герой – вот гнида! – меня не послушал, затеял ссору и был убит на дуэли уже на пятой странице. А какой роман без главного героя?..
Мои соседи, наконец, оба дома. Но оба болеют, их навещает врач. После очередного посещения пенсионеры расстроены:
– Дожили, дожили, – мотает головой Фёдор Иванович.
У Анастасии Фёдоровны слёзы на глазах. Врач предложил им лечь в «хронику». Так на пенсионерском жаргоне называется дом престарелых.
Анастасия Фёдоровна ловит меня на кухне, присаживается рядом:
– Мне с вами нужно посоветоваться… нам, я думаю, ещё рано туда… мы ведь ещё и тут сможем…
Поделиться книгой: