Помоги проекту - поделись книгой:
В сладкий час вечерней мглы,
Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман,
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.
В образе волшебницы из стихотворения «Талисман» выступила графиня Воронцова. Когда отношения Елизаветы Ксаверьевны и пылкого поэта достигли своего неприличного пика, вмешался муж. Граф Воронцов попросил царя удалить Пушкина из Одессы. Царь вошёл в положение и высочайшим повелением поэт был отправлен под надзор в Михайловское. Возмущению Александра Сергеевича не было предела, он разразился гневной эпиграммой на коварного Воронцова.
Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественной красы
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы.
А тут, наконец, обошлось без женщин. Строчки прощания из стихотворения «К морю». Стихи Пушкина и к морю, и к любимым женщинам я прочёл рано. По возрасту мне положено было читать:
Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет.
Но так вышло, что сразу после букваря, щедро осветило меня солнце русской поэзии. Эта солнечная инициация не могла ни сказаться, и я задумал написать стихотворение для журнала «Пионер». Любимых женщин на тот момент у меня не было, оставалось писать к морю. Тем более оно призывно штормило под окном.
К счастью о муках творчества я ничего не знал, стихи родились быстро:
Море злится, море стонет,
Словно хищник гнева полный.
И на брег неровный гонит
Одинаковые волны.
Над морем чайки белые.
Свободы они хотят,
И брызги, разведчицы смелые,
За моря границу летят.
Хотя опус этот по-пушкински вольнолюбивый, ответ из журнала меня расстроил. Зато к последующим отказам из редакций я стал относиться философски: нет – так нет.
Я приехал в отпуск. Мама сразу же снарядила меня с двумя сумками на рынок. У первого подъезда стояла новая, сияющая на солнце машина БМВ – чёрный бумер. Неожиданно мне посигналили. За рулём сидел Чуня. Я его узнал сразу, хотя от Чуни прежнего ничего не осталось. «На рынок?» Я кивнул. «Садись, подвезу». Я сел в машину и стал вспоминать, как же зовут этого Чуню. Разговориться мы не успели: в маленьком городе всё близко, до рынка ехать минут пять. Да и говорить, кроме жары, не о чем. Спросить: «Ну, как там наши?» Какие «наши»? У него свои «наши», у меня свои. Недавние похороны Боцмана – тема невесёлая. Её затрагивать не хотелось. Машина остановилась. «Ну, спасибо… пойду» – сказал я, подбирая сумки. Между «спасибо» и «пойду» неплохо бы было вставить имя водителя. Ну, там: «Спасибо, Саша… Спасибо, Витя…» Но имя Чуни я не так и не вспомнил. Наверное, потому, что не знал его никогда. А называть Чуней плотного, угрюмого мужика…
– Подожди, – сказал бывший Чуня и взял сигарету. – Помнишь, тогда, на молу…
Чуня закурил, а я опустил глаза. «Ну, вот и аукнулось, – пронеслось в голове. – Кто у нас такими иномарками рулит. Сейчас кликнет мой водила братков, повезут меня на мол и снова поиграем в «морского партизана». Только на этот раз партизаном буду я.
– Классно тогда поиграли, – выдохнул неотечественный дым Чуня. – Это самое дорогое воспоминание моего детства.
Глава четвёртая. Соседи. Анастастия Фёдоровна
Наш дом очень большой, можно идти вдоль него целый квартал, завернуть за угол и снова идти, идти вдоль нашего дома, который застыл огромным квадратом на шумном проспекте.
Этажей в нашем доме где семь, где восемь, где девять, архитектура ступенчатая, необычная. На последнем этаже в углу дома бывшая мастерская скульптора. Очень большое помещение. Фамилию скульптора уже никто не помнит.
Я живу на седьмом этаже в малонаселённой квартире. В исполкоме мне так и сказали: «Квартира малонаселённая, дом сталинский»
– Как это «сталинский», – спросил я, – с решётками?
Женщина-инспектор строго на меня посмотрела и ничего не сказала. Тогда я задал ещё один глупый вопрос:
– А капитальный ремонт был?
Мне объяснили, что сталинским домам капитальный ремонт нужен будет не скоро, потому что построены они прочно, стены у них толстые, а потолки высокие. Малонаселённые квартиры в этих домах – большая редкость, обычно в одной коммунальной квартире людей много, но когда они вселялись, люди были согласны на всё, и все были очень счастливые, потому что въезжали из бараков.
Я иду за чайником, он должен быть на плите. Так и есть. У меня прекрасный чайник – куда поставишь, там и стоит. За мною на кухню выходит Анастасия Фёдоровна. Это моя соседка.
– Вчера, когда вас не было, звонил ваш приятель. Который вежливый такой. Всё говорит «пожалуйста», «будьте любезны», что-то он давно не звонил и не заходил.
– Прикован к постели, – поясняю я. – Женился две недели назад.
Это Эдик. У него медовый месяц. Не так давно он увидел в своей холостяцкой кухне таракана, то ли задумался, то ли испугался, и женился.
Анастасия Фёдоровна сначала картинно пугается, а потом довольно кивает: «Дай-то Бог, дай-то Бог…»
– Даст, – говорю я уверенно, – потому что этого вежливого знаю давно.
Мы с Эдиком наведывались сюда перед моим визитом в исполком. Я ещё сомневался – соглашаться мне на этот вариант поселения или нет. Дважды я уже отказывался. Эдик сомнения мои развеял, он резко открыл форточку и принюхался: «Чистейший воздух! Не выдумывай, соглашайся. Тем более я тут рядом работаю, на Школьной. Буду к тебе на чай приходить».
Я согласился. Так в моей жизни появился Дом-на-Энгельса. Дом, в котором, как выяснилось, мне предстояло прожить многие годы…
А Эдик так ни разу и не заглянул. За чаем мы сиживали с Анастасией Фёдоровной. Вот как сейчас.
– Асенька, Асенька… – раздаётся из комнаты пенсионеров.
Это Фёдор Иванович. Когда я вселялся, Фёдор Иванович встретил меня радостно: «Мы старые, нам вдвоём скучно, а комната твоя хорошая, она только летом жаркая, зимой – холодная, и всё время шумная. Окно, как у нас, на проспект. Но я не слышу – глухой».
– Да, вам повезло, – сказал я. – Хорошо, что этих слов старик не услышал.
– Асенька…
– Пойду, что-то мой раскудахтался, – вздыхает Анастасия Федоровна и нехотя уходит. На сегодня мы с ней поговорили.
«Асенька, – слышится из соседней комнаты, – я пойду погуляю. Погода хорошая» – «Никуда ты не пойдёшь, нельзя тебя выпускать!»
Анастасию Фёдоровну узнать трудно, со мной она говорит мягким, душевным голосом, немного нараспев, а сейчас слова отрывистые, хлёсткие, отчасти для того, чтобы слышал туговатый на ухо Фёдор Иванович.
– Нельзя тебя выпускать, ты мигом провинишься.
– Так ведь время непродажное, – хитрит Фёдор Иванович.
– А ты и в непродажное своё добудешь. А мне надоело тебя на седьмой этаж волочить.
В комнате пенсионеров нависает тишина. Фёдор Иванович обиделся, и Анастасия Федоровна его жалеет: «Подожди, Федя, обед приготовлю, так вместе и погуляем».
Но эта совместная прогулка интересует Фёдора Ивановича гораздо меньше. Весь фокус в том, что слово «провинишься» двоит, выдавая старика как ветерана винно-водочных баталий.
Интересно Фёдор Иванович выразился о времени: мол, оно «непродажное», но, по всем приметам, ошибся старик.
Я ополаскиваю чашку и начинаю одеваться.
– Анастасия Фёдоровна! – нужно сказать, когда я приду. – Анастасия Фёдоровна! Вы меня слышите?
– Иду, иду, иду, – приближается мягкий и певучий голос Анастасии Фёдоровны.
– Я приду поздно, будут звонить, так и говорите – придёт поздно.
Моя соседка широко улыбается и кивает. Когда я уезжаю по делам дней на семь-десять (моя малоответственная работа связана с ответственными командировками), старушка провожает меня особенно торжественно: приобнимет и для порядка немного всплакнёт. Сегодня расставанье штатное.
Я роюсь в сумке в поисках ключа.
– Да вы идите, я за вами закрою.
– Да что вы, я сам, вот он, этот проклятый ключ…
– Нет, я закрою, закрою.
В лифте я думаю о том, что Анастасия Фёдоровна хорошая и что надо бы ей подарить цветы. Когда я еду в лифте вниз, мне всегда приходят в голову правильные, светлые мысли. Да, нужно обязательно подарить цветы Анастасии Фёдоровне. Вот и Восьмое марта скоро, прекрасный повод отличиться. Если только меня не зашлют куда-нибудь к восьмому. Опять это «если только». Как только соберёшься на доброе дело, обязательно возникает какое-нибудь «если только».
Стоп, приехали. Первый этаж. От седьмого до первого этаже – двадцать пять секунд. Поздно вечером я войду в этот лифт и нажму кнопку седьмого этажа. Наверху буду долго искать ключ, который, в отличие от чайника, всё время от меня прячется, и, закрывая за собой дверь, громко щёлкну засовом.
«Пришёл», – зафиксирует Анастасия Федоровна. Спит она очень чутко: одним ухом прислушивается, как дышит Федя, а вторым – что происходит в квартире. Засовом можно и не щёлкать, но тогда, выждав некоторое время, Анастасия Фёдоровна встанет проверить, закрыта ли входная дверь.
Но всё это будет вечером, а сейчас – вперёд. Сегодня я начинаю новую жизнь. Я начинаю её каждый понедельник, каждый новый месяц. И уж, конечно, каждый Новый год неистребимо во мне желание начать новую жизнь, как сказано у поэта, «с белоснежного дня и листа». Эта жизнь должна быть чистая, неудачами не запятнанная…
Сегодня старикам принесут пенсию. Для Фёдора Ивановича пенсия – праздник, под это дело удаётся выпить чекушку. Ну, а дальше – как получится. Обычно получается лихо. Второй радостный момент заключается в том, что принесёт пенсию Ниночка – симпатия Фёдора Ивановича. Молоденькая, крепенькая, не так давно ещё деревенская девчушка.
Обычно в день пенсии Фёдор Иванович с утра беспокоен, а нынче что-то тише воды, ниже травы. Старику нездоровится. Утром мы повстречались в коридоре, на вопрос о здоровье Фёдор Иванович ответил: «Хуже некуда…».
У старика склероз, он часто пьёт крепкий чай. Врач сказал, что крепкий чай расширяет сосуды головного мозга. Про коньяк врач предусмотрительно не сказал, но Фёдор Иванович о свойствах спиртных напитков знает без подсказок.
Ниночка! Непрерывный и громкий звонок. Ниночка никак не может приладиться к нашему звонку. Она сильно давит крепким пальчиком, кнопка западает и звон-трезвон наполняет нашу квартиру. Я открываю дверь и поправляю кнопку.
Ниночка стоит сконфуженная:
– Ну вот, опять забыла про ваш звонок.
– Ничего, ничего, проходите.
– Ну, уж теперь-то я его запомню…
Фёдор Иванович услышал знакомый голос и как есть с дивана выскакивает в коридор. Старик улыбается и юлит вокруг молоденькой девушки. В прошлом Фёдор Иванович ходок, это видно по неугасшему блеску в глазах. «Ты на него, на молодого, не смотри. На меня смотри, на старого. Старый конь борозды не испортит», – говорит Фёдор Иванович. И ещё добавляет: «Хоть глубоко и не вспашет». Этой добавки я раньше не знал. Ниночка краснеет и спрашивает Фёдорова Ивановича, как его здоровье. «Отличное! – бодро отвечает старик. – Мы ещё на танцы пойдём, если от жёнки сбегу».
Фёдор Иванович задорно подмигивает, Ниночка прыскает в кулачок, Анастасия Фёдоровна стоит тут же рядом и качает головой: «Надо же, кобель старый, а только-то лежал на диване, стонал…»
Отсчитав деньги и получив на мороженое, Ниночка уходит до следующего раза. Через месяц она опять позвонит своим фирменным звонком, забыв про особенность нашей кнопки, потому что память у Ниночки девичья, я снова выручу кнопку из беды, и мы соберёмся в коридоре слушать, как соловьём заливается Фёдор Иванович.
Какой сегодня выдался погожий денёк! Какое это чудо – солнечный октябрьский день! Больше всех остальных месяцев я люблю тёплый октябрь, и как же редко он случается в наших северных краях. Всё больше дождики поливают золотую осень.
В нашей квартире, да, я думаю, и во всём нашем большом доме погода тоже установилась очень хорошая. Фёдор Иванович и Анастасия Фёдоровна вспоминали утром свою деревню. Обычно это происходит весной. Особенно, если весна, как говорит Фёдор Иванович, дружная. Тогда-то и начинаются разговоры о предстоящих сборах и переезде. Но вот, оказывается, и осеннею порою «бывают дни, бывает час», когда распогодилось, когда повеяло весною, и заговорили старики
о земляках, о собаках, об огороде, о грибах, о своей деревне в Псковской области, из которой они молодыми уехали в большой город Ленинград.
А тут возьми и случись война. Фёдор Иванович, токарь высшего разряда, был эвакуирован с заводом на Урал. Анастасия Фёдоровна всю блокаду проработала в больнице, на кухне. Это её и спасло.
Однажды я спросил соседку: « А почему уехали из деревни?» Спросил, потому что видел, что душою старики остались там, в псковских лесах, полях, огородах.
– Так не прокормиться было, – ответила Анастасия Фёдоровна.
– А-а-а, – голод погнал.
Поделиться книгой: