Помоги проекту - поделись книгой:
– Конечно, конечно, вы даже не сомневайтесь…
Мне вторит Владимир –двоюродный брат Анастасии Фёдоровны:
– Ася, в голову не бери. Им нужна комната ваша и пенсии. Они за это премии получают…
Вроде, старики немного успокоились. Но вечером Фёдор Иванович мне по секрету сказал:
– Сегодня одежонку подготовили.
– Какую?
– Ну, ту, в которой хоронить… Кому ещё этим заниматься.
Пока мы секретничаем, Анастасия Фёдоровна беседует по телефону. Позвонила приятельница, вместе лежали в больнице:
– Нет, не будем продавать… этот дом, он нам особенный… здоровье у обоих плохое, но там, оно у нас улучшается… да, Ольга Ивановна, я тоже так думаю… хотя бы на пару неделек… на недельку… грибов там на Псковщине, ягод… хотя бы в последний раз…
– Ольга Ивановна звонила, – делится с нами радостью Анастасия Фёдоровна.
– Кто? – переспрашивает Фёдор Иванович.
– Ольга Ивановна, – громче говорит Анастасия Фёдоровна.
– Кто, кто? – опять не разобрал старик.
– Ольга Ивановна звонила! – кричит Анастасия Фёдоровна.
Фёдор Иванович радостно кивает, мол, понял.
– Как здоровье его?
– Кого?
– Ну, так Володи…
– Эх, Федя, Федя, – горестно вздыхает Анастасия Фёдоровна, – каким ты стал… да и я не лучше…
У Фёдора Ивановича – обострение болезни, он почти не слышит. И голова сильно шумит. Раньше я о склерозе знал по остроте: «Ничего не болит, и каждый день узнаёшь что-то новенькое».
Фёдор Иванович открыл мне эту болезнь с новой, неизведанной стороны: «Колол я дрова в деревне, поднял топор и щёлкнуло что-то в голове и зашумело. С тех пор так и шумит, иногда так шумит, что сил нет терпеть. Я почему выпиваю? Примешь стакан и, вроде, шумит меньше… а потом опять… никто не знает, какую я муку принимаю. Давно бы в окошко прыгнул, да жены жалко».
Иногда Фёдор Иванович просыпается и не знает, где он. Забывает номер дома, номер квартиры и своё имя. Во время прошлого приступа старику показалось, что они в деревне, он спросил Анастасию Фёдоровну: «Где мама?.. Когда они пойдут на покос?..» Потом стал разговаривать с давно умершими людьми.
У нас ремонтируют лифт. Вернее сказать, старый лифт меняют на новый. Для моих пенсионеров это непростое испытание. Когда они не болеют, оно, конечно, переносится легче. Помню, по осени послан был Фёдор Иванович за картошкой, поднимался медленно, отдыхая на каждой площадке, поднялся весь мокрый.
– Надо же, взопрел весь, – заботливо обняла его Анастасия Фёдоровна.
– Так я бегом бежал, – бодро ответил старик.
Не дождался я, пока новый лифт начнёт функционировать, уехал в командировку. А когда приехал – дома горе. Анастасия Фёдоровна скончалась.
Соседи сказали, мужа пожалела (болеет, пусть спит) и пошла за газетами сама. А подняться смогла только до пятого этажа – инсульт. Там на лестнице и умерла. Похоронили – в деревне.
– А Фёдор Иванович где?
– В больнице… очень переживал…
Фёдор Иванович вернулся. В больнице старика подправили, подкололи, и теперь он тихий. Достал инструмент и где надо по квартире подремонтировал. Руки у старика золотые, если он что-то делает, то любо-дорого глянуть… Но медикаментозного воздействия для смирения Фёдора Ивановича хватило ненадолго. Старик запил. В нашей квартире стали появляться малосимпатичные личности, с ними Фёдор Иванович хочет поделиться своим горем, про жену рассказать. Но пришельцам нужны только стаканы, а разговоры о жене, тем более покойной, ни к чему. Выпив, они уходят, оставляя старика обиженным, пьяным, одиноким.
– Асенька, возьми меня к себе, – слышится из его комнаты.
Фёдор Иванович может часами твердить это своё заклинание, эту свою безысходную мантру. Иногда он выходит на лестничную площадку к лифту и зовёт: «Ася, Ася…»
Это делается для соседей, чтобы они подошли, посочувствовали. Но никто к старику не подходит, а если и сочувствуют, то издалека.
Однажды он вышел к лифту голый и стоял, я с трудом его затащил назад в квартиру:
– Зачем вы это сделали, Фёдор Иванович?
– Я хотел, чтобы мне кто-нибудь что-нибудь сказал…
Когда в квартире такое творится, заснуть трудно. Я закрываю глаза и представляю себя на пляже. Я лежу на песке, светит южное солнце, ласковое море едва слышно бьётся о берег, звенят цикады, летают чайки. Утренний туман скрывает лодки, как сказано у Пушкина, рыбарей. Странный какой-то туман, нет чтобы рассеяться в положенный срок, он надвигается на меня всё ближе, ближе, ближе и превращается в едкий дым, мне тяжело вздохнуть, я просыпаюсь, вся комната полна едкого дыма, входная дверь раскрыта настежь, Фёдор Иванович стоит на лестничной клетке, на шестом этаже идут сварочные работы. Сначала лифт ставили, теперь они его ремонтируют. Весь дым валит в наш коридор, я затаскиваю старика в квартиру. Плотно закрываю обе двери…
У нас большое горе, эпицентр горя – Фёдор Иванович, он навалился на стол, прижавшись щекой к липкой скатерти, руки закрывают голову. Прямо перед ним фотография покойной жены, Анастасия Фёдоровна с букетом полевых цветов, улыбается. На фотографии она уже старенькая, но Фёдору Ивановичу она кажется молоденькой девушкой. «Доченька моя», – плачет бездетный старик. Жена ему была и матерью, и нянькой, и сестрой-сиделкой, и наставницей, и дочерью. Потерю Фёдор Иванович переживает очень тяжело, он всё время плачет, а когда устаёт плакать, вздыхает: «Пропащий я теперь человек…», – немного отдохнёт и снова плачет.
Никогда до этого я не видел, как плачут пожилые люди. Наверное, мне повезло. Даже трудно себе представить, чтобы мой дедушка, Андрей Фомич, заплакал на людях. Бабушка тоже была человеком мужественным и сдержанным. Слёзы на её глазах я видел лишь однажды.
Меня провожали на учёбу в институт, впереди были первый семестр, лекции, зачёты, экзамены и прочие атрибуты студенческой жизни, поезд громыхнул вагонами и медленно двинулся в дальний путь. В этот момент бабушка заплакала. Я не ожидал увидеть на её глазах слёзы. Я закричал через вагонное стекло: «Я же буду приезжать!.. Буду приезжать!.. Приезжать!..» Но бабушка шла за вагоном и тихо плакала. Она знала, что это уже другой внук будет навещать наездами, что мы неизбежно теряем бОльшую часть родства…
– Слушай, а ты «скорую» вызвал?
– Вызвал, вызвал, ещё час назад вызывал.
– Русский час длинный, – вздыхает Фёдор Иванович.
Ждём «скорую». Она у нас теперь частый гость. Фёдор Иванович просит вызвать чуть ли не каждый день. С приездом врачей вокруг него некоторая суета, какое-никакое внимание. Вопросы, ответы. Укол снотворного, после которого долгий и глубокий сон.
Это Фёдор Иванович усвоил хорошо, и если я прошу его потерпеть, не дёргать врачей, не трезвонить, он просит вызвать «скорую» соседей.
На следующий день после приезда «скорой» к нам приходит участковый врач Наталья Владимировна, женщина с низким, хриплым голосом. Она выкуривает «беломорину», говорит со мной, стараясь не смотреть на Фёдора Ивановича. На прощание выписывает снотворное и говорит: «Если он не напишет заявление, в дом «хроников» его не положат».
Последний раунд с жизнью Фёдор Иванович проиграл. Раньше всегда выигрывал, в крайнем случае – бился на равных, а сейчас потерпел поражение и от непривычки проигрывать ему ещё тяжелее.
Бабушка долго болела… Я приезжал, как и обещал, после каждого семестра. Вот и в этот раз приехал на каникулы. Мой приезд мы решили отметить походом за пенсией. Из-за болезни бабушка долго не выходила на белый свет, и вот решилась…
На улице бабушка стесняется, ей кажется, что все замечают, какая она неуклюжая, какая она неловкая при ходьбе. Ей непривычно ощущать на себе старенькое пальтецо, непривычно далеко идти, иногда бабушку пошатывает, тогда она хватается за меня и останавливается. Бабушка смотрит на меня и виновато, и с гордостью: «Вот вырос внук, можно на него опереться».
Фёдору Ивановичу опереться не на кого.
– Слушай, ты добрый… Убей меня…
– Что вы такое говорите, Фёдор Иванович?
– Господи, и зачем я только дожил до такого?!
– Вы поправитесь, обязательно поправитесь. Вы ещё…
– Нет, не поправлюсь, я по себе чувствую – не поправлюсь, – тихо перебивает старик.
Все нити, соединяющие его с жизнью, порваны, а жизнь осталась. И никак Фёдору Ивановичу не умереть. Мешает здоровое крестьянское сердце, которое стучит и стучит, стучит и стучит…
Сегодня старик учудил: открыл газ, а спичку к конфорке поднести забыл. Сидел, ждал, пока закипит чай. Кухню я проветрил, чайник ему вскипятил, но вот как его такого оставлять? А у меня на носу командировка.
– Федя, Федя, каким ты стал, – доносится с небес голос Анастасии Фёдоровны.
Она помнила Фёдора Ивановича молодым, задорным, жизнелюбивым. Мужчиной, который любил быть в центре внимания. Ходил на танцы, на футбол, с удовольствием употреблял спиртные напитки. К старости и немощности Фёдор Иванович приспособиться так и не смог, а тут и жена умерла. И начались хождения по мукам, начались испытания, которым старику противопоставить было ничего. Не было у него запаса духовности, книжек умных он не читал, по телевизору смотрел только футбол и программу «Спокойной ночи, малыши». После которой они с женой по-деревенски рано ложились спать…
В новом просторном лифте спускаюсь вниз. Обычно в такие минуты меня посещают радостные, светлые мысли, а в этот раз мысли мои чёрные, чернее некуда. Пока я разъезжал, пока меня не было, Фёдор Иванович покончил с собой. Выбросился из окна. Реализовал старик свою давнюю идею.
Окно было и закрыто, и заклеено. Двойные рамы, вата проложена, плотно задвинутые шпингалеты. Чтобы открыть верхний, нужно было забраться на подоконник. Нужен был инструмент. Руки старого мастера сослужили последнюю службу.
«Спьяну», – болтали в подъезде.
Нет, пьяным не заберёшься, не отвернёшь, не откроешь. Он всё сделал трезвым, сделал осознанно.
Стоп. Первый этаж. Я ехал двадцать пять секунд. А сколько падал Фёдор Иванович? Успел ли он испугаться? Вспомнил ли свою жизнь?
К нему отнеслись потребительски, как к скотине. Нужен был – наливали стакан. Не нужен стал – выпихнули на пенсию и забыли. Никому он стал не нужен, кроме жены. Не было у старика детей, так получилось, что не было, а умерла жена, и оказался он в космическом холоде. «А была ли когда-нибудь эта Русь на Руси,//Эта – с буйными нивами,// Эта – в пене сирени,//Где родятся счастливыми// И отходят в смирении…»
Фёдор Иванович ушёл из жизни неумиротворённым, ушёл – озлобленным, исстрадавшимся. Теперь его неупокоенная душа будет витать над нашим домом, посылая проклятия, грозя бедами жильцам, у которых произошедшее событие породило некое любопытство (старик… из окна… седьмой этаж), кое-кто даже видел накрытого белой простынёй Федора Ивановича, человека, с которым жили под одной крышей.
Глава шестая. Мальчик, рождённый под знаком весов
Я понял, что, когда новорождённый впервые
сжимает отцовский палец в своём крошечном
кулачке, он хватает его навсегда.
Габриэль Гарсиа Маркес.
Прощальное письмо.
– Ну малыш, выбиpай скоpее!
Перед Митей две видеокассеты. На обеих детские мультфильмы: на одной – пpо козлёнка, на другой – про котёнка. Митя смотрит на кассеты, не зная, какую выбрать. Наконец он принимает верное решение – тянется за обеими. Одну ухватывает правой ручкой, вторую – левой. Он всегда так. Если спросить: «Митенька, какое тебе дать яблочко – зелёное или красное?» – он сначала долго смотрит на яблоки, а потом берёт оба.
– Ну хорошо, – смеётся женщина. – Ты у нас самый маленький. Забирай обе кассеты…
Я несу сына на руках. Митя спит без задних ног, крепко прижимая к себе видеокассеты. Он и дальше будет крепко держать своё. Это я всегда всем разбрасывался: когда направо, когда налево, а когда и в обе стороны сразу…
Все свои ещё невеликие силы мой сынок оставил на детском празднике. Попраздничал мальчик славно. Сразу сошелся с двумя хулиганистыми девочками старше себя, обеим больше двух лет. Вместе с девочками Митя бегал, кричал, танцевал, бесился. Короче, оттянулся на всю катушку.
Умение погулять, повеселиться заложено в Мите с рождения. У меня
такого умения нет до сих пор. Я им обделён. У меня всегда возникают робкие вопросы: «а можно?», «а это для меня?», «а не прогонят?»
Когда мне было три с половиной года, мы пришли с дедушкой на ёлку. До зелёной красавицы я не дошёл. Едва увидел, едва услышал большого басовитого дядьку с мешком, в красной шубе, ватагу ребятишек вокруг него, я испугался, спрятался в дальнем углу гардероба и сидел там под весёлую музыку до конца представления. Подарок от доброго Деда Мороза мне вынес мой, уже достаточно злой, дедушка.
Много лет спустя я нашёл родственную душу. В мемуарах Катрин Денёв прочёл: «Я была застенчива, боялась маскаpадов. Новогодние балы становились для меня наказанием. Меня нет ни на одной фотогpафии в кpугу веселящихся».
Митя родился в октябре, хотя по всем расчётам должен был
Поделиться книгой: