Голос разума. Философия объективизма. Эссе

Давайте взглянем на современное искусство.

Готовясь к сегодняшней дискуссии, я заглянула в раздел Sunday Book Review в выпуске The New York Times от 20 марта 1966 г. Приведу вам отрывки из трех обзоров на произведения современной художественной литературы:

1. «В своей новой книге автор ведет себя так, словно всеми силами держится за свои недостатки, слабости и ошибки, и, вместо того чтобы избавиться от них, превратил их в объект эстетического созерцания. Копрология нашла своего героя. Когда гомосексуальность уже стала клише, он пытается вдохнуть в нее новую жизнь, тыча ею в читателя со всех сторон… В книге много ярких образов разложения, извращения, гниения, болезни». Это не негативный отзыв, а любовно укоризненный: автор обзора не жалует этот роман, но превозносит талант автора и призывает его превзойти самого себя. И говорит: «Хорошо, сегодня мы прочтем этот ужас, но выполни то, что обещал».

2. Второй обзор похож на первый: уважительный к автору и критичный к самому роману. «Он твердый, яркий и холодный, как кусок льда. Беспричинное зло, мягкая наивность и нездоровые социальные связи склоняют персонажей к ужасающему насилию. Они должны его совершить или сами станут его жертвой. Приговоренные, они неумолимо идут к бессмысленности и разрушению. В результате – в Вест-Индии убиты три человека. Один из убийц зарабатывает 100 000 долларов. Другой компенсирует тяжелое детство. Одна жертва сжигается, вторая сталкивается в ущелье, третья застрелена. Полная победы тьмы. Положительные ценности можно увидеть только в их отсутствии. Собственный подход автора антиморален, как надгробие».

3. В третьем обзоре чувствуется энтузиазм по поводу самого романа, который описывается как «замечательный, редкий пример превращения порнографии в чистейшее искусство». Содержание романа следующее: «История постепенно развивается через лабиринт извращенных отношений, через тайное сообщество зловещей формальности и элегантности, где людей связывает соучастие в садомазохистских удовольствиях. [Героиня] попадает в этот мир через своего возлюбленного, который однажды привозит ее в уединенный дом, где ее “обучают” цепью и плеткой, чтобы она стала полностью покорной своим хозяевам… Шаг за шагом она подвергается разным видам сексуальных пыток и унижений, чтобы оказаться на предпоследней стадии своего образования – в самом безжалостном учреждении, “гинекее”, где она не только проходит через жесточайшие мучения, но и совершенствует свою лесбийскую природу». Согласно автору обзора, тему этой книги можно сформулировать как «извращение христианской тайны вознесения через унижение, через крайности страданий, превращенных в окончательную победу над ограниченностью бытия».

Если обратиться к изобразительному искусству, то мы найдем ту же сточную канаву, лишь в другой форме. Если оно что-то и сообщает, то его основной принцип – искажение. Искажение перспективы, пространства, формы, цвета и прежде всего человеческого тела. Мы окружены изображениями искаженных, расчлененных, расщепленных тел, характерных, скорее, для рисунков умственно отсталого пятилетнего ребенка, и эти образы преследуют нас везде: в рекламе в метро, модных журналах, на телевидении или подвешенные на цепях над нашими головами в фешенебельных концертных залах.

Также есть школа нерепрезентативного искусства, или школа Роршаха, где изображения состоят из капель, завитков, пятен, пустых мест и становятся тем, что вы сами в них увидите, пока долго смотрите расфокусированным взглядом и без умственного напряжения. Только не забудьте, что тест Роршаха разработан для выявления психических заболеваний.

Стремление найти цель таким явлениям приводит к очевидному выводу: цель – позволить неудачникам и посредственностям войти в сферу искусства. Однако если взглянуть глубже, то можно увидеть и нечто худшее: попытку заставить вас сомневаться в собственном чувственном восприятии и в здравости своего ума.

Искусство – избирательное воссоздание реальности согласно авторскому видению метафизических ценностей. Заметьте, каким видением человека, жизни и реальности современное искусство заражает людей, особенно молодежь, которые впервые широко открытыми глазами смотрят на жизнь и открывают ценности именно в сфере искусства.

Сегодня мотив, который влечет людей к искусству, – поиск наслаждения – заставляет их бежать от него сломя голову. Они бегут к серой, тусклой и бессмысленной ежедневной рутине, без средств облегчить ее, без ожиданий и удовольствий. Вскоре они перестанут задаваться мучительным вопросом: «Что сегодня посмотреть? Что почитать?» Вместе с искусством они отбрасывают свое представление о ценностях и забывают, что они вообще когда-то надеялись их найти и реализовать.

Человек, желающий понять реальность, искал вдохновения. Но нашел не только презрение и отвращение, но и ужас, возмущение и такую порцию скуки и ненависти, что все что угодно лучше увиденного, даже пустота существования, лишенного стремления к ценностям.

Если вам интересно, что не так с современными людьми, подумайте над тем, что никакой лабораторный эксперимент не смог воспроизвести состояние утраты ценностей.

Последствия бывают разные. Вот некоторые.

В опросе The New York Times от 21 марта 1966 г. приводятся высказывания обозревателей, которые говорят, что у 40–50 % студентов колледжей есть наркотическая зависимость:

«На самом деле никто даже приблизительно не знает, сколько студентов употребляет наркотики. Но все согласны с тем, что их число возросло, увеличиваясь последние несколько лет, и никто не знает, что с этой ситуацией делать…»

«Употребляющие наркотики в основном изучают гуманитарные и социальные науки, и чаще всего английский язык. Гораздо меньше зависимых среди студентов с факультетов естественных наук…»

«Среди наркоманов много не до конца определившихся “левых”, разочарованных американскими действиями во Вьетнаме, взволнованных из-за существования негритянских гетто и утомленных конвенциональным подходом в политике. Они не присоединяются к Корпусу мира, который, как выразился один из студентов, “для бойскаутов”».

«Их отцы чаще всего относятся к высококвалифицированным специалистам либо к “белым воротничкам”. Они не бедствуют. Психолог из Калифорнии говорит, что дети голливудских сценаристов употребляют наркотики гораздо чаще, чем другие группы подростков».

«Принимающие ЛСД говорят о растворении эго, встречи с подлинным “я”, обнаружении истинного религиозного опыта, состоянии предельной честности с самим собой и понимании того, что все знание о себе, – это обман…»

«Почему они часто бросают колледж и присоединяются к культу ЛСД, чтобы наблюдать за природой, периодически впадать в безумие и изучать философию, представляющую из себя странную смесь дзена, Олдоса Хаксли, экзистенциализма и остатков ориентализма? Доктор Джон Уолмер, директор клиники психического здоровья в Университете штата Пенсильвания, предполагает, что “хронически несчастным людям наркотики приносят облегчение от мира без цели”. Джордж Гаффни, заместитель комиссара по борьбе с наркотиками, говорит, что студенты принимают наркотики из-за “нарастающего неуважения к власти, профессорам, которые не заботятся о своем моральном авторитете, и нарастающего влияния битников”. Доктор Харви Паулсон, директор психиатрической клиники в Калифорнийском университете (Беркли), отмечает “общую связь с движениями мистиков”…»

«Студент из Университета штата в Сан-Франциско, скорее всего, ответил за все поколение, когда сказал, что курит марихуану и употребляет ЛСД, “поскольку нет причины этого не делать”. Он был абсолютно уверен, что это так».

Кто в современной культуре дал бы ему повод думать иначе?

Вот другой аспект того же явления (The New York Times, 29 декабря 1964 г.):

«Число подростковых суицидов и попыток его осуществить – источник тревоги для большого числа врачей, работников образования и родителей. Принстонский университет принял еще одного психолога на полную ставку; другие школы расширяют уже имеющиеся услуги; в Колумбийском университете число студентов, ищущих профессиональную помощь, за последние 10 лет утроилось…»

«Удивительно открытие докторов из Корнеллского университета: у пациентов-студентов, учившихся на отлично, больше всех было суицидальных наклонностей. Студенты, не задумывающиеся о суициде, нередко учились плохо. Способные студенты слишком часто требуют от себя гораздо больше, чем профессора или университет».

Студенты требуют от себя – или от жизни? Вероятнее всего, чем умнее студент, тем больше интеллектуального яда современности он впитал: будучи способным, он слишком ясно увидел свое неприглядное будущее, и, будучи слишком молодым, чтобы найти противоядие, он не смог противостоять перспективе.

Когда культура направлена на разрушение ценностей, всех ценностей, то есть ценностей как таковых, то дальше идет только психологическое разрушение человека.

Мы часто слышим, что сейчас лишь период трансформации, замешательства и роста и что лидеры современных интеллектуальных тенденций пребывают в поиске новых ценностей. Кое-что все же заставляет усомниться в их мотивах. Когда ученые эпохи Возрождения пришли к выводу, что псевдонауки Средних веков не имеют достаточного обоснования, то они не пытались захватить их и нажиться на их престиже: химики не стали называть себя алхимиками, а астрономы – астрологами. Однако современные философы так себя называют, в то же время разрушая суть философии, то есть учение о фундаментальных, универсальных принципах существования. Когда такие люди, как Огюст Конт и Карл Маркс, решали заменить Бога обществом, они не позволили себе называться теологами. Когда новаторы в эстетике XIX в. создали новую форму литературы, то назвали ее романом, а не «антипоэмой», в отличие от посредственностей, которые сегодня пишут «антироманы». Когда художники-декораторы разрабатывают новую ткань или линолеум, то не вешают их на стену в раме и не называют их «отражением чистой эмоции».

Представители современных движений стремятся не донести до вас свои ценности, которых нет, а разрушить ваши. Нигилизм и разрушение – практически явные цели современных тенденций, и ужас состоит в том, что этим тенденциям ничто и никто не препятствует.

Кого винить? Всех тех, кто боится открыть рот. Всех тех, кто понимает, но стремится к компромиссу и таким образом одобряет столь глобальное зло. Всех интеллектуальных лидеров, которые боятся уйти в сторону от сегодняшней культуры, зная, что она насквозь прогнила; которые боятся проверить, поставить под сомнение и отказаться от ее основных предпосылок, видя их результаты; которые боятся выйти из общего течения, зная, что оно наполнено кровью; которые преклоняются, уклоняются и отклоняются от наступления бородатых, накачанных наркотиками варваров.

Возможно, сейчас вы задаетесь вопросом: где решение и противоядие? На этот вопрос я отвечаю: в другом месте. Ответ лежит за пределами господствующего сегодня культурного течения. Имя противоядию – объективизм.

12

Всеобщая балканизация

Айн Рэнд

Лекция прочитана на Форуме Форд-холла 10 апреля 1977 г.

Вы когда-нибудь задумывались над тем, как гибнет цивилизация? Не о причине гибели, ведь основная причина всегда философская, а именно о процессе, то есть конкретных средствах, при помощи которых все собранные знания и вековые достижения стираются с лица земли?

Непросто представить или поверить в возможность гибели западной цивилизации. Большинство людей мало в это верят, несмотря на фильмы ужасов об исчезновении мира из-за ядерного взрыва. Хотя мир никогда не разрушался внезапной катастрофой. Созданные человеком катастрофы не внезапны: они – результат медленного, длительного, постепенного процесса, который можно отследить задолго до его кульминации.

Позвольте напомнить, что нет такого явления, как исторический детерминизм. Миру необязательно продолжать движение к катастрофе. Но, пока люди не изменят направление своей философии, на что у них еще есть время, беды не миновать. И если вас интересует конкретный путь, ведущий к катастрофе, то есть начало конца, то сегодня его прекрасно видно.

В газете The New York Times от 18 января 1976 г. вышла статья под названием «Беспокойные племена Европы» (Europe’s Restive Tribes), где колумнист Сайрус Лео Сульцбергер в тревожном недоумении выступает против явления, которого он не понимает: «Неприятно возвращаться из Африки и видеть старый, развитый европейский континент утопающим в трайбализме, тогда как новые африканские правительства прикладывают огромные усилия для обуздания власти племен и подчинения их таким более крупным образованиям, как нация и государство».

Под «трайбализмом» автор статьи подразумевает распространяющиеся по Европе сепаратистские движения. Он заявляет:

«Несомненно, это любопытный феномен современности, когда многие территории, ранее могущественные и значимые, сегодня отчаянно стремятся уменьшить остатки собственной мощи… Нет логического обоснования тому, что Шотландия, которая раньше гордилась своей принадлежностью к Британской империи, пока та владела территориями от Калькутты до Кейптауна, сейчас пытается отделиться от остатков великого прошлого на периферийном европейском острове» (курсив добавлен).

Все же логичное обоснование развалу Великобритании есть, но мистер Сульцбергер не видит его, так же как не видит значимость великого в ее прошлом. Он – журналист, специализирующийся на европейских вопросах, и, как добросовестный репортер, он обеспокоен тем, что считает в корне неправильным, но, как либерал, не может это неправильное объяснить.

Он возвращается к теме снова и снова. В статье под названием «Синдром национального разделения» (The Split Nationality Syndrome) от 3 июля 1976 г. он пишет: «Самая парадоксальная черта современной эпохи – это конфликт между движениями, стремящимися объединить крупные географические блоки в федерации и конфедерации, и движениями, пытающимися разбить на мелкие части старающиеся держаться вместе нации».

Он приводит впечатляющий список примеров. Во Франции есть движение за автономию корсиканцев и похожие движения французских басков, бретонцев и французов, населяющих массив Юра к западу от Швейцарии. «Британия озабочена тем, что смущенно называют “децентрализацией”. Это явление означает поощрение автономии и направлено на то, чтобы угодить жителям Уэльса и шотландским националистам». Бельгия все еще разделяется «кажущимся неразрешимым разногласием между франко- и датскоязычным населением». Испания сталкивается с требованиями независимости «в Каталонии и Стране Басков… Немецкоговорящее население некоторых областей Италии жаждет освободиться от Рима и подчиниться Вене. Также существует конфликт между Британией и Данией о статусе Фарерских островов… В Югославии продолжаются споры между сербами и хорватами… Нерешенный конфликт тлеет среди македонян… некоторые из них возрождают старые мечты о собственном государстве, включающем греческие Салоники и часть Болгарии».

Пожалуйста, не забывайте, что все эти племена и их ответвления, о которых не слышала большая часть населения земного шара (поскольку они не достигли ничего, о чем стоило бы знать), пытаются отделиться от страны, куда они входят, и сформировать отдельные, суверенные, независимые нации на крошечных территориях.

Я должна внести уточнение. У этих племен все же есть достижение: история кровавых и бесконечных войн.

Вернемся к мистеру Сульцбергеру. Африка, говорит он, раздирается на части движениями трайбализма (несмотря на все усилия правительств), и в подавляющей части последних военных столкновений причиной были «племенные разногласия». На основе своих наблюдений он делает вывод: «Шизофренические импульсы, расщепляющие Европу, угрожают реальным уничтожением Африки – и все во имя прогресса и единства».

В статье под названием «Западная шизофрения» (Western Schizophrenia) в выпуске от 22 декабря 1976 г. мистер Сульцбергер пишет: «Запад не сплачивается, а разваливается на части. Этот процесс менее сложен, но более мучителен в Северной Америке, чем в Европе». От себя добавлю: и более отвратителен.

Автор продолжает: «Канада, кажется, готова разделиться на части по эмоциональным, но нелогичным причинам, которые напоминают укрупненную версию конфликтов, одолевающих Бельгию…» Он предсказывает возможность формального разделения между франкоговорящим Квебеком и оставшейся частью Канады и беспомощно и с грустью добавляет: «Что бы ни произошло, трудно ожидать хорошего исхода для Запада». Что, несомненно, истинно.

Так в чем заключается природа и причина современного трайбализма?

С философской точки зрения трайбализм – продукт иррационализма и коллективизма. Он логичное следствие современной философии. Если люди соглашаются с утверждением, что у разума нет обоснований, то что должно их направлять и как они должны жить? Естественно, что они стремятся примкнуть к группе, которая возьмет на себя обязанность руководить ими и даст им понимание, обретенное с помощью неуточненных способов. Если люди соглашаются с утверждением, что индивид беспомощен как морально, так и интеллектуально, что у него нет мышления и прав, что он – ничто, тогда как группа – все, и что его единственная ценность – в бескорыстном служении группе, то они, эти соглашающиеся, послушно присоединятся к ней. Но к какой? Ну, если вы считаете, что не обладаете разумом и моральной ценностью, то вы не можете уверенно сделать выбор, и все, что вам остается, – примкнуть к назначенной группе, то есть к той, в которой вы родились, в которую вас определила судьба благодаря суверенной, всемогущей, всезнающей силы химии вашего тела.

Это, конечно, расизм. Но если ваша группа мала, то будет называться иначе: «этничность».

Более 50 лет современные либералы наблюдают за тем, как их идеи обретают противоположный от задуманного результат: вместо «освобождения» коммунизм привел к пропитанной кровью диктатуре Советской России; вместо «процветания» социализм вызвал голод в Китае, на Кубе и в Индии (и в России); вместо «братства» государство «всеобщего благосостояния» привело к гибельному застою и ожесточенной борьбе «элиты» за власть в Великобритании, Швеции и к другим менее очевидным жертвам; вместо «мира» распространение международного альтруизма вызвало две мировые войны, непрекращающийся поток локальных военных конфликтов и повесило ядерную бомбу над человечеством в целом. Однако подобные свидетельства не подталкивают либералов к тому, чтобы проверить свои исходные предпосылки или взглянуть, для контраста, на социальную систему, последние остатки которой они так старательно уничтожают.

Как мы видим, заявленные цели либералов не являются их основным мотивом. Мы видим особый вид интеллектуального прикрытия, такого грязного и низкого, что на его фоне Уотергейтский скандал[42] кажется детской шалостью.

Заметьте, что со времен Второй мировой войны расизм считается порочной ложью и великим злом, чем он и является. Он не корень всех социальных бед (их корень – коллективизм), но, как я писала в книге «Добродетель эгоизма», «[р]асизм – самая низшая, откровенно жестокая и примитивная форма коллективизма». Иногда считается, что Гитлер достаточно продемонстрировал зло расизма. И все же сегодняшние интеллектуалы, особенно либеральные, поддерживают и продвигают самую ядовитую форму расизма – трайбализм.

Прикрытие этой идеи называется этничностью.

«Этничность» – это антипонятие, используемое словно маска для слова «расизм» и не обладающее ясным значением. Однако вы можете найти к нему ключ, покопавшись в словарях. Вот что я нашла в The Random House College Dictionary (1960) – словаре, предназначенном для молодежи.

Там я не нашла термина «этничность». Зато нашла «этнический», который определяется как «специфический для населения, особенно языковых групп, или, в более широком смысле, рас». «Этническая группа» имеет следующее определение: «группа людей, расово или исторически связанных, имеющих общее и отличительное культурное наследие, как, например, итальянская или китайская диаспора в крупном американском городе».

Я поискала слово «культура». Социологическое определение гласит: «Совокупность всех способов жизни, созданных группой людей и передаваемых из поколения в поколение». Также я нашла слово «племя». Определение гласит: «1) любая группа людей, объединенных узами происхождения от одного предка, имеющая общие традиции и обычаи, подчиняющаяся одним и тем же лидерам и т. д.; 2) локальные образования примитивных или ведущих варварский образ жизни людей».

Общий смысл этих определений ясен: термин «этничность» делает упор на традиции, а не на психологические характеристики группы, например язык, а вот физиология, то есть раса, вовлечена и упомянута во всех определениях, кроме одного. Поэтому «этничность» означает расизм плюс традиции, то есть расизм плюс конформизм или расизм плюс застой.

Признание достижений одного индивида другими не символизирует «этничность»: оно символизирует культурное разделение труда на свободном рынке; оно символизирует сознательный, индивидуальный выбор всех вовлеченных людей. Достижения могут быть научными, технологическими, индустриальными, интеллектуальными или эстетическими, и сумма признанных достижений составляет культуру свободной, цивилизованной нации. Традиция здесь совершенно ни при чем: она постоянно ставится под сомнение и игнорируется в свободном, цивилизованном обществе; его члены принимают идеи и блага, потому что они истинны и/или хороши, а не потому что они стары или потому что их принимали предки. В таком обществе меняются детали, но есть то, что остается навсегда: философские принципы, отвечающие реальности, то есть истинные.

Слова «старый» или «родовой» выступают стандартами традиции, которая превосходит реальность, то есть стандартами значения для тех, кто принимает и практикует «этничность». Культура в понимании современных социологов – это не совокупность достижений, а «способов жизни, передаваемых из поколения в поколение». Это означает: конкретные, своеобразные способы жизни. Можете ли вы, истинные дети Соединенных Штатов Америки, представить абсолютный ужас способа жизни, не меняющегося поколениями? Именно такой подход отстаивают защитники этничности.

Разве такой способ жизни совместим с реальностью? Нет. Совместим он с независимостью и индивидуальностью? Нет. Совместим с прогрессом? Очевидно, что нет. Совместим с капитализмом? Вы шутите? О каком веке мы говорим? Мы имеем дело с явлением, восходящим к доисторическим временам.

Атавизмы и отголоски тех эпох всегда существовали на задворках цивилизованных стран, особенно в Европе, среди пожилых, измученных, кротких и преждевременно сдавшихся. Такие люди – носители этничности. «Способ жизни», который они передают из поколения в поколение, состоит из: народных песен, танцев, особых кулинарных рецептов, традиционных костюмов и фестивалей народного искусства. Хотя профессиональные этнические группы отстаивают (и отстаивали) различия между своими песнями и песнями соседей, между ними нет существенных отличий: все народное искусство по большей части одинаково и мучительно скучно́, и, если вы видели одну группу людей, хлопающих в ладоши и подпрыгивающих, вы видели остальные.

Теперь заметьте природу этих традиционных этнических «достижений»: все они принадлежат к перцептивному уровню человеческого сознания. Все они – способ взаимодействия или манипулирования с элементами реальности, существующими здесь и сейчас и воспринимаемыми напрямую. Все они – проявления доконцептуальной стадии человеческого развития.

Процитирую одно из своих эссе: «Ограниченное моментом, антиконцептуальное мышление может иметь дело только с людьми, которые ограничены теми же рамками, тем же типом “конечного” мира. Для такого мышления это означает мир, где никто не имеет дело с абстрактными идеями, которые заменяются заученными правилами поведения, принимаемыми безоценочно, как данность. “Конечность” мира здесь означает не протяженность, а степень мысленных усилий, требуемых от его обитателей. Говоря “конечный”, они имеют в виду “воспринимаемый”». (Эссе называется «Недостающее звено»[43], где рассматриваются психоэпистемологические корни современного трайбализма.)

В том же эссе я писала: «теория “прогрессивного” образования Джона Дьюи (которая господствует в школах уже почти 50 лет) установила метод ослабления познавательной способности детей и замены познания на “социальную адаптацию”. Это было и есть систематическое усилие производить больше и больше племенного мышления».

Проявление перцептивного уровня племенного мышления можно увидеть в отношении трайбалистов к языку.

Язык – концептуальный инструмент, система визуально-слуховых символов, обозначающих понятия. Для человека, понимающего, как работает язык, нет различия в выбранных звуках наименования предметов, если эти звуки относятся к ясно очерченным аспектам реальности. Но для трайбалиста язык – мистическое наследие, ряд звуков, переданных его предками, заученных, – но непонятых. Для него важна перцептивная конкретика, звучание слова, а не его значение. Он бы убил и умер за право напечатать на почтовых марках слово «postage» для англоговорящих и слово «postes» для франкофонов своей двуязычной Канады. Поскольку большинство этнических языков не полноценные языки, а лишь диалекты или местные искажения государственного языка, то различия, за которые ведут борьбу трайбалисты, отнюдь не велики.

Конечно, они сражаются не за свой язык: они защищают свой уровень восприятия, свою умственную пассивность, подчинение племени и свое желание игнорировать существование «посторонних».

Изучение другого языка расширяет способность человека к абстрагированию и предвидению. Лично я владею четырьмя языками, или, скорее, тремя с половиной: английским, французским, русским и наполовину немецким, на котором читаю, но не говорю. Я увидела полезность знания языков, когда начала писать: они расширили мой диапазон и выбор понятий, показали четыре разных стиля выразительности, заставили усвоить природу языка как такового, в отрыве от деталей.

(Говоря о деталях, я бы отметила, что каждый язык цивилизованных стран обладает неподражаемой силой и красотой, но мой любимый – английский, который «мой» по выбору, а не с рождения. Английский – самый понятный, точный, экономичный и потому самый могущественный язык. Он подходит мне больше всего, но я смогла бы выразить себя на любом западном языке.)

Трайбалисты заявляют, что их язык защищает их «этническую идентичность». Однако такого явления нет. Подчинение расистской традиции не может составлять идентичность человека. Так же как расизм дает человеку псевдочувство собственного достоинства, так как тот не обрел себе подлинного, истеричная верность своему диалекту выполняет ту же функцию: она дает возможность претендовать на «коллективное чувство человеческого достоинства», иллюзию безопасности для смущенного, напуганного, неустойчивого состояния инертного мышления трайбалистов.

Провозглашенное желание трайбалистов сохранить свой язык и/или народную литературу выступает прикрытием. В свободном и даже полусвободном государстве никому не запрещается говорить на выбранном языке с теми, кто хочет на нем говорить. Но нельзя навязывать его остальным. В стране должен быть один официальный язык, если граждане хотят понимать друг друга, и нет принципиальной разницы в том, какой это язык, поскольку люди живут смыслом, а не звучанием слов. Совершенно справедливо, что официальный государственный язык должен быть языком большинства. В свою очередь выживание литературы не зависит от политического давления.

Но для трайбалистов язык – это не инструмент мышления и общения, а символ племенного статуса и силы, то есть силы навязывать свой диалект «посторонним». Такой подход характерен не только для лидеров «этнических» движений, но и для больного тщеславия их простых представителей.

По случаю упомяну свою гипотезу, которая лишь гипотеза, поскольку я специально не изучала двуязычные страны, то есть страны, где два официальных языка. Я заметила, что двуязычные страны более склонны к культурному обеднению по сравнению с крупными странами, с которыми они разделяют один язык. В двуязычных странах нет большого количества выдающихся, первоклассных достижений в любой интеллектуальной сфере, будь то наука, философия, литература или искусство. Возьмите для примера достижения Бельгии (население которой отчасти франкоговорящее) и сравните их с достижениями Франции; или достижения Швейцарии (страны с тремя государственными языками) с достижениями Франции, Германии или Италии; или достижения Канады с достижениями Соединенных Штатов.

Причина бедности в достижениях может крыться в небольшом размере территории страны, но этот критерий не применим в случае с США и Канадой. Причина также может быть в том факте, что лучшие и более талантливые граждане стран, говорящих на двух и более языках, чаще переезжают в более крупные государства. Остается открытым вопрос: почему они переезжают?

Моя гипотеза состоит в следующем: политика двуязычности (что освобождает часть граждан от необходимости изучать дополнительный язык) – это уступка и способ укрепить и без того сильный этнико-трайбалистский фактор в стране. Это фактор антиинтеллектуальности, конформизма и стагнации. Лучшие умы побегут из таких стран: они если не поймут, то почувствуют, что трайбализм не оставляет им шанса.

Даже в отрыве от моей гипотезы нет сомнений в том, что распространение трайбализма – антиинтеллектуальное зло. Если, как я говорила, элементы «этничности» хранились на задворках цивилизованных стран и столетиями оставались безвредными, то откуда взялась внезапная эпидемия их возрождения? Иррационализм и коллективизм (философские заблуждения доисторических времен) должны были реализоваться на практике, в политическом действии, перед тем как они распространились на величайшие научно-технологические достижения человечества. Политическая причина возрождения трайбализма – смешанная экономика, переходная стадия в бывших цивилизованных странах Запада на их пути к политическому режиму, из которого так и не вышла оставшаяся часть земного шара, – режиму постоянной племенной войны.

Как я писала в своей статье «Расизм» в книге «Добродетель эгоизма»: «Возрождение расизма при “смешанной экономике” идет в ногу с усилением государственного контроля. “Смешанная экономика” ввергает страну в официальную гражданскую войну между группами влияния, каждая из которых борется за получение различных привилегий за счет друг друга».

Когда в стране начинают использоваться такие выражения, как «желание большего куска пирога», то это означает принятие постулата чистого коллективизма: утверждения о том, что произведенные в стране блага принадлежат не производителям, а каждому, и что государство – посредник в распределении этих благ среди граждан. Если это верно, то на какую часть пирога может рассчитывать индивид? Ни на какую, даже на крошки. Индивид становится добычей для каждого «организованного хищника». Таким способом людей заставляют отказаться от независимости в обмен на племенную защиту.

Государство со смешанной экономикой производит группы давления, особенно этнические. Здесь получатели выгоды – групповые лидеры, которые внезапно осознали, что могут эксплуатировать беспомощность, страх, растерянность своих «этнических» собратьев, организовывать их в группы, выдвигать требования государству и снабжать политиков голосами. Результат – политические должности, субсидии, влияние и престиж для лидеров этнических групп.

Подобное положение отнюдь не улучшает состояние многих членов таких групп. Для людей любого цвета кожи, испытывающих давление от безработицы, не имеет значения, какая квота на рабочие места, или места в колледжах, или встреч в Вашингтоне была выдана политическим манипуляторам исходя из их расы. Однако уродливый фарс продолжается с одобрения интеллектуалов, пишущих о «победах меньшинств».

Вот один из примеров целей таких побед. В номере The New York Times от 17 января 1977 г. есть такой новостной заголовок: «Испаноязычные группы говорят, что их дискриминируют в сфере искусства» (Hispanic Groups Say They Are Inequitably Treated in Support for Arts). На слушании по делу сенатор от штата Нью-Йорк Роберт Гарсиа сказал: «То, о чем мы здесь говорим, – это деньги, и вопрос в том, достаточную ли часть прибыли, зарабатываемую в этой сфере, мы получаем». Цель требований государственных денег состояла в том, чтобы «убедиться в росте непопулярного искусства». Это означает: того искусства, которое люди не хотят видеть и поддерживать. Рекомендации, к которым пришли в итоге слушаний, включали требование о том, что «по крайней мере четверть денег должна идти на поддержку искусства испанских групп».

Это, дамы и господа, то, на что идут налоги, которые вы платите: новые выгодоприобретатели альтруизма – не бедные, больные или безработные, а женщины из этнических групп, машущие своими юбками в старых испанских танцах, которые были недостаточно хороши, даже когда были новыми.

Это типичный пример мотивов и интересов, кроющихся за ростом, проталкиванием и рекламой «этничности».

В британском журнале Encounter в феврале 1975 г. опубликована интересная статья. Она называется «Универсализация этничности» (The Universalisation of Ethnicity) и написана Натаном Глейзером, известным американским социологом. В ней откровенно говорится о подходе современных интеллектуалов к распространению этничности и еще более откровенно о многом умалчивается.

Он пишет: «Подавляющее большинство людей… рождаются в определенной религии, а не принимают ее, так же как они рождаются в определенной этнической группе. Здесь нет отличий. Оба явления – группы по “происхождению”, а не по “достижению”. Это группы, в которых статус дается по факту рождения, а не достигается социально значимой деятельностью».

Эти утверждения в высшей степени пугающая правда. Многое можно сказать о том ужасном мире, в котором доминируют люди, предпочитающие «происхождение» «достижению» и ищущие психологически предопределенного, автоматически данного статуса, а не заработанного. Мистер Глейзер не говорит об этом: он просто докладывает.

Он обеспокоен отсылками «этнических групп» к «кастам», но считает это проблемой определений. Несомненно, касты подразумеваются в понятии этничности: высшие и низшие касты, определенные по рождению, навязанные и увековеченные законом, разделяющим людей на аристократов, обывателей и так далее, вплоть до «неприкасаемых».

Мистер Глейзер делает верное и глубоко важное замечание: «Возможно, Соединенные Штаты – уникальное государство, где термин “нация” используется не к какой-то этнической группе, а ко всем, кто выбирает стать американцем». Однако он не делает из этого факта выводов. И все же чрезвычайно важно, что США были главным врагом и разрушителем этничности, что они отказались от каст и любых видов унаследованных титулов, что они не наделяли значимостью группу как таковую, а признавали только право индивида выбирать те объединения, в которых он хотел бы участвовать. Свобода объединений – противоположность этничности.

Мистер Глейзер не поднимает вопроса об оригинальной американской философии и взаимосвязи между ее разрушением и ростом влияния этнических групп. Его интерес в другом. Он пишет: «Надежда социалистов на транснациональную классовую борьбу, основанную на классовой идентификации, так и не осуществилась. Эта борьба была заменена национальными и этническими конфликтами». И вот еще: «В большинстве стран национальные и этнические интересы кажутся доминирующими над интересами классов». Автор статьи смущен таким явлением. Он приводит предварительные объяснения, которыми он не удовлетворен, например: «Тенденции модернизации, даже если они разрушают основы культуры и идентичности, создают потребность в новом виде идентичности, связанным со старым, сокровенным типом деревенских или племенных объединений». Разве современное, технологическое общество, достижения которого включают ядерные бомбы и космические полеты, должно управляться деревенскими или племенными объединениями?

Мистер Глейзер склоняется к отказу от таких теорий и признается, что не может найти объяснений. «Это камень преткновения. Почему основные линии конфликтов внутри обществ не стали классовыми, оставшись этническими? …В большинстве развивающихся стран марксизм остается идеологией для студентов и правящей группы, но именно этничность выступает фокусом, вокруг которого формируются идентичность и приверженность». Мистер Глейзер близко подходит к верному ответу, когда отмечает, что этничность – это «взывание к иррациональному», но дальше не углубляется. Он говорит: «Кажется, что призывы, мобилизующие классы, в последние десятилетия обладали меньшей силой, чем те, что мобилизуют расы, племена, религии, языковых носителей, в общем, этнические группы. Вероятно, эпидемия этнических конфликтов отражает факт уверенности лидеров, что призывы к этничности дадут более мощную реакцию, чем призывы к классовым интересам».

Верно, лидеры действительно так думают, но почему? Ответ на вопрос автора статьи кроется в том факте, что марксизм – это интеллектуальная конструкция; она неверна, но не перестает быть абстрактной теорией, и она слишком абстрактна для ограниченного моментом перцептивного мышления трайбалистов. Понимание реалий «международного рабочего класса» требует высокого уровня способностей к абстрагированию, а не сознания людей, понимающих свою деревню, но не умеющих рассматривать соседний город как реальный. Нет, уровень человеческого интеллекта не снижается по природным причинам: он замедляется и каменеет из-за антиинтеллектуального образования и современной иррациональной философии.

Мистер Глейзер не видит или не задумывается о таком ответе. Видно, как он обеспокоен распространением этнических конфликтов, но надеется на лучшее, что приводит его к поистине отвратительному заключению. После своего предложения решения в духе «либо гарантированной доли для каждой группы, либо гарантированных прав и для индивида, и для группы» он продолжает: «Соединенные Штаты в прошлом, кажется, нашли подход к “гарантированным правам” более согласованным, чем к гарантированной доле. Однако с недавнего времени американцы стали менее серьезно относиться к индивидуальным правам и более серьезно воспринимать групповые доли». Когда меня перестало тошнить, я спросила себя: о каких американцах говорит автор статьи? Я не знаю, но подобное утверждение – клевета в отношении целой нации. Оно означает, что американцы готовы продать свои права за деньги, то есть за «кусок пирога».

В последнем абзаце мистер Глейзер говорит о времени, когда «этнические проблемы как источник конфликтов внутри и между нациями казались постыдными отголосками прошлого. Я убежден, что сегодня этнические вопросы должны выйти на первый план в нашей заботе о человеческом существовании».

Он прав, когда со страхом смотрит на такую перспективу.

Нет более верного способа заразить человечество ненавистью, грубой, слепой, ядовитой ненавистью, чем разделив его на этнические группы или племена. Если человек думает, что его характер определяется при рождении непонятным, неизвестным способом и что характеры всех незнакомцев определяются так же, то никакое общение, понимание и убеждение невозможны – только взаимный страх, подозрительность и ненависть. Когда-то племена и этносы доминировали во всем мире, а в некоторых регионах – всю человеческую историю. Результат ненависти всегда один и тот же. Самые страшные события происходили именно во время этнических (и религиозных) войн. Последним крупным примером стала нацистская Германия.

Постоянные войны – отличительная черта племенного существования. Племя с его догмами, правилами, традициями и нарушениями умственного развития – это не производственная организация. Племена прозябают на грани голода и зависят от милости природы сильнее, чем стада животных. Насаждение ненависти к другим племенам – необходимый инструмент для племенных правителей, которым нужны те, кого можно обвинить в бедах своих соплеменников.

Нет худшей тирании, чем этническое господство, так как оно не является свободным выбором, принятым как ценность, и прежде всего воздействует на разум индивида. Человек с чувством собственного достоинства не станет соглашаться с утверждением, что содержимое его разума определяется его мускулами, то есть его телом. А телами его неизвестных предков? Детерминизм через средства производства более предпочтителен: он не лучше, но менее вреден для человеческого достоинства. У марксизма много недостатков, но он чист по сравнению со стойким, зловонным, затхлым ароматом этничности.

Если хотите увидеть застой в племенном правлении, то взгляните на жителей Балканского полуострова. В начале XX в. они считались позором Европы. Шесть или восемь племен и несколько их производных с непроизносимыми названиями переполнили полуостров и были вовлечены в бесконечные войны друг с другом, или захватывались более сильными соседями, или развязывали насилие ради насилия из-за микроскопических языковых различий. Термин «балканизация», то есть разделение крупных наций на мелкие этнические племена, использовался европейскими интеллектуалами того времени как ругательный. Те же интеллектуалы были трогательно горды, когда после Первой мировой войны у них получилось склеить большинство балканских племен в две крупные страны: Чехословакию и Югославию. Однако племена не исчезли: они напоминают о себе в мелких конфликтах, и в регионах все еще сохраняется возможность крупного столкновения.

Исходя из последствий, оставленных трайбализмом в истории, смешно искать с ним компромисс, надеяться на лучшее и ожидать «групповых» долей. От трайбализма нельзя ожидать ничего, кроме войн и насилия. Хотя сейчас племена будут вооружены не луками и стрелами, а ядерными бомбами.