Помоги проекту - поделись книгой:
— Значит, мы с тобой, братушка, навроде как земляки? Ты на Киевщине гулял, а я там родился и вырос. Но об этом как-нибудь потом, оставим разговор до лучших времен…
— А как же тебя унесло так далеко от родных мест?
— Могутным ветром революции, браток. Я же всего-навсего осколок великого корабля, имя которому анархия. Были у меня когда-то хлопцы на подбор, а теперь осталась одна шабла, к ним особый подход нужен. Пойдем, Студент, нас уже ждут.
— Братва, — сказал Ростовский, появившись в разбуженной ночлежке. — К нам пришвартовался добрый парубок. Прошу любить и жаловать. Кличка его — Студент. — Он тут же распорядился: — Курчавый! Выдай ему из резерва револьвер, заряженный, с полным барабаном. Сделай перевязку, зашпаклюй царапины до единой и прими на полное довольствие. Я все сказал.
— Револьвер мне ни к чему, — возразил Студент. — У меня есть свой маузер. Он в шкапу у вас должен быть.
— А вот на этот счет я свой резон имею, браток. — Ростовский похлопал Студента по плечу. — Я — атаман, а ты пока у меня под началом. К тому же сравни свою хвигуру с моею. Да вот пущай хлопцы рассудят, кому из нас двоих маузер больше подходит.
— Ишь чего ему захотелось! Да кто он такой, чтобы маузер носить? — отозвался кто-то из дальнего угла. — Какого рода? Что за граф-барон?
— Всего-навсего — Студент, — поддержали дурашливо из другого угла, — антиллигентишко, голубая кровь, кисейная барышня.
— Только белоручек нам и не хватало, — присоединился сиплый голос. — Не маузер, а белые перчатки ему полагается выдать и такие же тапочки впридачу.
Поднялся общий хохот и одобрительные выкрики.
— Цыц, Красюк! Ша, братва! — рявкнул Ростовский. — Студента не замать. Таких, как ты, Красюк, и ты, Серый, в нынешние времена на Руси — хоть пруд пруди. Куда ни плюнь — в жигана попадешь. Оба вы — лапти на одну ногу, А он на Киевщине в отряде «Маруси» гулял, в Бутырке гноился, с самим Петлюрой знавался и прочая и прочая… Вы — салаги, ничего подобного и в глаза не видывали. В кого это ты, Красюк, уродился? Кукушкин ты сын, не иначе, только-только вылупился, а уж других из гнезда норовишь вытолкнуть, чучело гороховое!
— Промежду прочим, я — вор в законе, атаман. — Красюк подтянул штаны, узлом завязал на животе полы пестрой рубахи с чужого плеча. Круглое конопатое лицо его посерело, одна щека нервно задергалась.
— Цыц сказано — и баста! — Моряк властно смерил Красюка снизу вверх презрительным взглядом. — Не валяй дурочку, от твоего прошлого одно звание и осталось. Кончай рисоваться, потому как пользы от тебя, как от прошлогоднего снега… Курчавый, укороти и Серого, толку в людях не понимает, а туда же. Блином масляным стлался, когда в «малину» просился, а теперь, гляди-ка, кум королю, еще и права качает.
Сразу все стихло. «Малина» прекрасно знала, что с Ростовским шутки плохи. В припадке гнева здравый рассудок в нем мутился и частенько уступал место неудержимой ярости. Не забылся и последний случай, когда он у всех на виду ударом кулака отправил к праотцам за неугодное единственное слово самого преданного своего слугу-помощника Ваньшу. С того дня правой рукой Ростовского стал Курчавый — человек крутого нрава, озлобленный на весь мир.
— А теперь спать, братва. Через час, кого нужно, разбудят.
Ростовский кивком головы пригласил Студента следовать за собой в кабинет.
— И тебе, браток, вздремнуть не помешает. Будешь иметь отдельный угол, вон там, где лежит матрац и подушка, а одеяло у тебя есть свое, — он потрепал Студента за борт шинели, — Скоро что-нибудь получше раздобудем.
— Бывало и похуже — обходилось, — бодро ответил Студент. — А вот поспать и вправду надо бы: устал с дороги.
Он лег, укрылся мокрой шинелью, но теплее от этого не стало. Лишь на короткое время забылся в полусне-полудреме. Когда открыл глаза, за столом на месте Ростовского увидел Курчавого. Тот сидел, опустив голову. На оголенных по локоть руках хорошо различалась татуировка. На запястье левой — кинжал, обвитый змеей, на правой — цветок тюльпана, проткнутый кинжалом.
— Печь бы затопить, что ли, — сказал Студент, — подсушиться малость требуется, холод собачий.
Курчавый зевнул и сплюнул сквозь зубы.
— Какие мы нежные… Может, и шмару тебе приволочь с пуховой периной? — ехидно спросил он и замолчал, поглядывая с ухмылкой на Студента. Потом вытянул жилистую шею и усердно почесал за воротом рубахи. — Покормишь тут вшей недельку-другую, и от твоего благородства пшик останется. Ишь чего захотел — подсушиться. И давай кончай играть на нервах, не то схлопочешь: как плюну из шпалера, и навсегда охолодеешь.
— И все-таки я хотел бы обогреться, — еще настойчивее повторил Студент. — Да и тебе тепло не во вред. А на испуг меня не бери — пуганый я.
— Ну топи печь, хрен с тобой. На меня не рассчитывай, обойдешься.
— Где у вас дрова? — Студент направился к выходу.
— Стой! Пойдешь со мной! — Курчавый указал на дверь: — Двигай!
Они вышли во двор. Студент направился к сараю, Курчавый — следом, не отставая.
— Ты что, вместо свечки ко мне приставлен? — спросил Студент незлобиво, набирая охапку дров.
— Поговори у меня еще, наговоришь на свою беду, — буркнул Курчавый.
На этом разговор оборвался. Возвращались прежним порядком: впереди с дровами — Студент, сзади налегке — Курчавый.
Вскоре в печи-голландке с веселым потрескиванием загорелись березовые дрова, потянуло теплом. Студент повесил шинель на спинку стула около печки.
Скоро Курчавого разморило. Он расстегнул рубаху, уронив отяжелевшую голову на грудь, зажмурился и захрапел. Студент тем временем подмел пол, протер грязное, засиженное мухами стекло фонаря, согрел в большом жестяном чайнике воду, промыл засаленный стол.
Вдруг на крыльце заскрипели половицы. Курчавый тут же вскочил, протирая воспаленные глаза. В избу вошел Ростовский. В дверях, сбросив на пол тяжелые тюки, сгрудилось человек десять. Это были, видимо, те, что ходили с ним.
— Курчавый, накрой стол, чтоб по бутылке на нос. Не скупись, чертова кукла! — весело распорядился моряк.
Большой стол из угла вытащили на середину. На него выставили водку, галеты, красную рыбу, мясные консервы, свиной окорок, и пшеничный хлеб. Постепенно комната заполнилась разношерстной компанией.
По настроению хозяина можно было заключить, что ватага вернулась с удачей. Он сам громко смеялся, хлопал по плечу всякого, кто подворачивался под руку, и много-много говорил, вставляя беспрестанно то украинские, то жаргонные слова.
Курчавый и Студент сидели рядом с атаманом.
— Хлопцы! Будемо сегодня гужеваты. Выпьемо, щоб дома не журылись, щоб в «малине» полный был покой, щоб не был нужен нам конвой. — Моряк поднял до краев наполненный стакан и выпил до дна. Все последовали его примеру, затем набросились на еду. Слышался только стук деревянных ложек, скрежет жести вскрываемых банок с консервами и чавканье.
— И кто это додумался голландку затопыти и надраить палубу? — Хозяин пустил струйку дыма в лицо Курчавого. — Уж не ты ли, помощничек?
— Я не быдло. Интеллигент выдрючился. Дурака работа любит.
— Тебе, хмырь, до дурака еще дорасти трэба. Ось ба-чите, хлопцы, яка голова! Мало дило, а одно удовольствие, уют придает. Яка приятность, маслом по сердцу! Молодца! — Ростовский обнял Студента.
«Молодца… Голова… Маслом по сердцу, — сердито подумал Студент, — а охрану, небось, все-таки не преминул приставить. Такому пальца в рот не клади, хитер бес. На словах — одно, а на деле…»
Между тем пьяное застолье набирало силу. Курчавый сиплым, как у охрипшего петуха, голосом запел любимую песню Ростовского. В угоду своему хозяину он вставлял в нее, как ему казалось, украинские слова:
Ростовский закрыл певцу рот ладонью:
— Будя. Из тебя хохол, как из меня тяж.
Он о чем-то глубоко задумался. Потом вдруг спросил:
— На часах у нас кто?
— Рябчик с Серым, — ответил Курчавый.
— Добре! А ну, наддай еще смирновской, пусть лакают.
— А что споет нам новенький? — Ростовский повернулся к Студенту.
— Подпоешь — спою.
— Мне медведь на ухо наступил. Братва подхватит, если песня стоящая. Спой что-нибудь, люблю песни.
— Ладно, попробую.
Ростовский постучал ножом по пустой бутылке:
— Ща! Прекратить хай! Послушаем новенького, что он за соловей.
«Малина» притихла. Только Красюк похлопал в ладоши, кривляясь и повторяя:
— Просим! Просим!
Студент, ни на кого не глядя, как будто для него ни избы, ни людей вокруг не было, с какой-то тоской в больших серых глазах начал тихим-тихим, но густым голосом:
К судьбе таежного беглеца сочувственно отнеслось все пестрое застолье. Вот уже песню подхватили еще несколько голосов, она негромко, но уверенно набирала силу. Даже атаман беззвучно шевелил губами и повторял бередящие душу слова:
Песня взбудоражила его. Он схватил стакан и выпил не отрываясь.
Когда песня дружно заканчивалась, атаман вдруг вскочил. Уставился на зеркало, что висело напротив. Увидел в нем свое отражение, закричал: — Стоп!.. Курчавый! Решай его! — Моряк ткнул пальцем в сторону зеркала.
Курчавый ошалело вытянулся перед Ростовским и не мог уразуметь, что именно от него требуется. Почему — решать? Кого решать?
Но Ростовский так же неожиданно вдруг обмяк, помутневшие глаза прояснились, пошатываясь, он тяжело опустился на место и прижал к себе Студента:
— Складную песню пел, кореш, тоскливую, но не выдуманную, житейскую. Душу зацепила. Эх, анархия, не миновать тебе плахи… Сколь кобылке не прыгать, а быть в хомуте… Проводи меня, спать хочу. Спать и не просыпаться…
Неуклюже поправляя за поясом маузер, Ростовский в сопровождении Студента удалился в свою спальню.
Веселье оборвалось, но галдеж не утих. Стараясь перекричать один другого, каждый говорил о своем. Красюк и Серый, сменившиеся с караула, о чем-то горячо и зло спорили. Мало-помалу в их спор ввязались остальные. И вот Красюк, схватив бутылку, ударил ею Серого по голове. В ответ тот выхватил из-за голенища сапога финку. Красюк, отступая, смел под ноги Серому посуду со стола. В драку никто пока не вмешивался.
— Прекратить! — зычно крикнул Студент, но его будто не слышали. Тогда он выхватил револьвер, поднял его над головой и нажал на спусковой крючок. Однако выстрела не последовало. Он нажал еще и еще — снова осечка.
«Должно быть, патроны отсырели», — пронеслось в голове. Студент с досадой сунул револьвер в карман.
В это время в дверях спальни показался Ростовский с маузером в руке. Кто-то крикнул: «Полундра!» В тот же миг раздался выстрел, а за ним — окрик хозяина.
— Что за балаган?! Прекратить! Всем — спать!
Когда все разошлись, Ростовский удалился в свою спальню. Из часов выпрыгнула кукушка и прокуковала пять раз.
II
Прошла неделя с той ночи, как Студент появился в гнезде анархиста Ростовского. За ним был установлен негласный надзор: из дома его не выпускали и не брали ни на одно дело, несмотря на его постоянные просьбы. Излишняя настойчивость могла показаться подозрительной, а потому он решил впредь не торопить события.
Однажды Ростовский, вернувшись, должно быть, с неудачной операции, раздраженно бросил Студенту:
— Рыщешь, рыщешь, как волк, в холод и слякоть, а некоторые посиживают себе дома и задарма сыты.
— Если ты это обо мне, то напрасно, — обиделся Студент. — Без работы, а не от работы кони дохнут. Давно прошусь, но все милости не дождусь. Сам определил меня в поднадзорные. Разве я не вижу, что твои прихвостни глаз с меня не спускают?
Ростовский рассмеялся:
— Ты про такое слыхал: не щади врага, сбережешь себя?
— Я по-другому слыхал: не щади врага — сбережешь друга.
— Ну и хватил! Где это ты друзей увидел? Немае нияких друзив и в помине, были да все вышли. Люди ныне готовы горло перегрызть друг другу. Ежели не я тебя, то ты меня ухлопаешь, вот так-то. Таков закон жизни.
— Так думать — позор для идейного анархиста! — возмутился Студент. — То-то я и смотрю, что ты меня все еще за чужака принимаешь. Разве не так?
— Ну как тебе ответить… — замялся Ростовский. — Чужая душа — дремучий лес. На лбу у тебя не написано. Ведь говорят: человека узнаешь, когда из семи печек с ним щи похлебаешь. А насчет догляда… Это так, на всякий случай. Для тебя же стараюсь. Мало ль что на уме у этих жиганов. У всех, между прочим, ножички имеются, не поглянешься — пырнут, и поминай как звали.
— Не играй со мной в прятки, Ростовский, — не отступал Студент, — мы-то с тобой не жиганы и не щипачи, нам долго в одной упряжке ходить. Конвой, прошу, убери, надоело.
— Ну, хватит, раскудахтался, — переходя на более спокойный тон, сказал моряк. — Как-никак командую здесь я, а ты мне на горло наступаешь. В обиде на то, что к делу не приставлен? Знаю и одобряю. Дело получишь, есть одно на примете.
— Какое же?
— Да уж не воровское, разумеется. Малость позаковыристей. И откладывать в дальний ящик не придется. Посмотрю, какой ты мастак. — Ростовский снял бушлат, повесил на гвоздь. — Прямо признаюсь, что не надеюсь я на тебя, не по плечу оно тебе будет, не по зубам. Руки-то у тебя, как говорят мои хлопцы, барские.
— По-твоему, сила есть — ума не надо? Не спеши предсказывать, — ответил Студент. — За мной дело не станет. Я — готов, резину тянуть не в моем характере. А ты своим хлопцам напрасно много воли даешь. Они, как собачьи хвосты, виляют перед тобой, а приказания выполняют на свой лад.
— К примеру — кто?
— Будто сам не знаешь. — Студент пожал плечами. — К примеру, Красюк и Серый. Они же иногда при всех над тобой зубы скалят. Я бы таких гнал в шею, а ты пригреваешь их.
— Опять бы да кабы… Пусть скалят, хрен с ними.
— Ты же идейный анархист, боевой отряд сколачиваешь, в нем нужны люди, преданные тебе душой и телом. Сам знаешь, артель атаманом крепка. А порой непонятно, кто главный над всеми, чья воля — закон, — не унимался Студент.
— Та-ак. Что верно, то верно: не каждому казаку в атаманах ходить… — Моряк помрачнел. — В чем-то ты, пожалуй, прав. Завтра потолкуем. Утро вечера мудренее.
Студент долго не мог заснуть, задремал только под утро.
Проснулся от толчка в бок:
— Вставай, сам вызывает. — Курчавый мотнул лысой головой в сторону спальни Ростовского.
Студент быстро поднялся, зачерпнул из ведра ковш воды, сполоснул руки и лицо, пошел на вызов.
Ростовский встретил его, не поднимаясь с постели. Он лежал под лоскутным одеялом и курил трубку, изредка выпуская ее изо рта. Рядом на стуле стояла деревянная миска с капустным рассолом, ломоть черного хлеба и луковица.
Поделиться книгой: