Помоги проекту - поделись книгой:
Вскрытие, проведенное в доме Гранвилла в Лондоне, за которым наблюдали сменяющие друг друга посетители, продлилось полных шесть недель. Его доклады менялись от сугубо профессиональных до болезненно личных. Оказалось, что тело принадлежало женщине примерно пятидесяти лет, с бритой головой. Он провел рукой по черепу и почувствовал щетину. Хотя мумификация явно была бюджетной, так как все органы остались в теле, это позволило Гранвиллу в полной мере применить свои познания в медицине. Он подробно описал ее груди, которые, как он подумал, «при жизни были большими, так как они вытянулись до седьмого ребра». Он упомянул и глубокие морщины на ее животе: «Эта часть тела, должно быть, имела внушительные размеры». Гранвилл счел причиной смерти крупную кисту яичника. Позднейшие исследования позволили предположить, что более вероятными причинами смерти были туберкулез или малярия[86].
Его успех в Королевском обществе был таким, что Гранвилл прочел лекцию о своих находках в Королевском институте. Для большего эффекта для освещения зала он использовал свечи из светлого рыхлого вещества, похожего на «смолу и мумиё», которое он собрал в большом количестве в мумифицированном теле и принял за пчелиный воск. Но в этом случае он ошибся. При разложении тела жиры и мягкие ткани распадаются, превращаясь в сероватую субстанцию, называемую «жировоск» или «трупный жировоск». Не подозревая об этом, Гранвилл, вероятно, просвещал свою аудиторию в зале, освещенном свечами, сделанными из человеческой плоти[87].
Когда-то лингвисты выяснили, что у инуитов есть десятки слов для обозначения снега, начиная с
Самое распространенное объяснение мумификации – то, что она защищает тело так, чтобы оно оставалось относительно нетронутым гниением, даже похожим на живое, для загробной жизни. Это довольно милый взгляд на вещи, как будто мумифицированное тело – картина старых мастеров, которую аккуратно завернули перед тем, как отправить в новый дом после аукциона. Но у такой схемы есть изъяны. И, что важнее, такой подход делает тривиальным и само пеленание, и повязки/покровы, которые использовались в мумификации. Иными словами, лен низводится всего лишь до защитного слоя важного внутреннего ядра.
Эта идея не нова. Геродот, писавший в V в. до н. э., считал, что мумификация не позволяет мертвецу «быть съеденным червями в могиле». Точно так же Гранвилл писал, что повязки были использованы для того, чтобы защитить «поверхность мумии от внешнего воздуха». Даже Гастону Масперо, французскому ветерану археологии, который был главным управляющим раскопками и древностями в Египте, а позже познакомил Говарда Картера с его благодетелем лордом Карнарвоном, не были чужды подобные размышления. Он начал распеленывать мумию Рамсеса II в 9 часов утра 1 июня 1886 г. После того как он снял несколько повязок и покрывал, он дошел до «куска тонкой ткани, укрывающей тело с головы до ног… Этот последний покров был сброшен, – написал он, – и Рамсес II появился». Его протеже таким же образом видел связь между пеленанием и запеленатым. Вскрыв саркофаг Тутанхамона, он был разочарован тем, что «содержимое было полностью закрыто тонкими льняными покровами». Он был удовлетворен только тогда, когда из-под покровов показалось «золотое изображение юного царя» и, наконец, было открыто само тело[89].
Мумифицированные тела имели ценность, потому что их можно было тщательно исследовать и вскрывать. В конце XIX и в начале XX в. те, кто их исследовал, были заняты вопросом рас. Масперо, оказавшийся лицом к лицу с Рамсесом, отметил «длинный тонкий нос крючком, похожий на нос Бурбонов» и «толстые мясистые губы». Гранвилл внимательно изучал таз мумии и противопоставлял его Венере Медичи и «взрослой негритянке», объясняя, что «в женском скелете именно таз демонстрирует поразительные различия у различных рас». В наше время мумифицированные тела отражают современные проблемы. Когда в конце 1980-х гг. фрагменты мумии Гранвилла нашли в шкафу хранилища Британского музея, их немедленно подвергли следующему раунду исследований, что привело в 2008 г. к потоку статей о реальных медицинских причинах смерти мумии[90].
Наша одержимость телами и сокровищами, спрятанными между слоями льна, не позволяет обозначить ценность и значение самого льна. Даже относительно простая мумификация требовала огромных усилий и большого количества тканей. Гранвилл был прав, отмечая различные стили пеленания. Иллюстрации и дошедшие до наших времен образцы показывают удивительную сложность и поразительное мастерство при наложении повязок для достижения визуального эффекта. Современные источники особое внимание уделяют текстилю, используя всю палитру слов, чтобы с величайшим уважением описать ткани и тех, кому было позволено пеленать тела, – самих «мастеров секретов». Пеленание позволяло сохранить тела, но, судя по всему, не это было его главной целью. Особая форма мумии
Во вступлении к своей книге «Гробница Тутанхамона» Говард Картер постарался подчеркнуть важность и серьезность своей миссии. «Мы впервые получили царскую гробницу, – написал он, – очень мало потревоженную, несмотря на торопливые раскопки гробокопателей прошлых времен, которые она пережила». Его работа, следовало понимать, ни в коем случае не была гробокопательством.
Картер заверил своих читателей, что после окончания его работы «останки царя… будут с почтением снова запеленаты и возвращены в саркофаг». Возможно, таково было его намерение, но Картеру помешали. Судя по всему, виной тому были слухи о проклятии или, что более вероятно, те сокровища, которые были на теле Тутанхамона. Когда саркофаг в 1968 г. снова вскрыли, тело правителя Египта было обнаружено в ужасном состоянии. Позже исследователи написали: «Мумия была не целой. Голова и шея были отделены от останков тела, и конечности были отделены от торса…» Дальнейшее расследование показало, что конечности были сломаны во многих местах»[92]. Эти переломы были делом рук Картера и его команды, которые использовали еще более жесткие методы, чтобы добраться до амулетов и украшений, спрятанных среди покровов. Золотую маску с черепа, отделенного от тела, снимали раскаленными ножами. Юного фараона снова уложили покоиться в его могиле, но это была лишь разрушенная инкарнация
3. Дары и кони. Шелк в Древнем Китае
Вышитые слова
В IV в. Су Хуэй взяла печаль из своего раненого сердца и соткала из нее нечто невероятное. Ее любимого мужа, государственного чиновника, отправили в изгнание в пустыню в нескольких днях пути от их дома. Ситуация усугубилась еще и тем, что сразу по приезде он взял в дом любовницу, несмотря на глубокие чувства, которые, по его словам, он испытывал к Су Хуэй. Она была и разгневана, и опечалена. Уязвленная гордость, печаль и унижение – не лучший источник для творчества. И все-таки Су Хуэй каким-то образом удалось превратить эти эмоции в вышитое шелком стихотворение «Звездная мера», с настолько сложной структурой, что равной ей не было создано в течение последующих пяти веков[94].
Работа представляет собой решетку, двадцать девять иероглифов на двадцать девять иероглифов, тщательно вышитых разноцветными нитками на куске шелка. Это одновременно часть и апофеоз вида китайской поэзии, который называется
Когда Су Хуэй создала свой шедевр, он был еще и визуально поразительным предметом: шелковая хвалебная песнь всепоглощающей любви. «Сны истощают мою красоту», читаем мы в одной строчке. «Я теряю себя через раненые страсти, так ощущаю я мои мысли». Оригинал уже утрачен, но это был большой квадрат шелка, покрытый иероглифами, вышитыми нитями пяти цветов для выделения отдельных фрагментов текста, в каждом из которых были свои строгие правила. Название стихотворения – это другое название армиллярной сферы, инструмента для определения координат звезд. Армиллярные сферы состояли из концентрических металлических колец, каждое из которых соответствовало определенному звездному меридиану. Возможно, именно этот инструмент подсказал Су Хуэй идею для ее собственной работы. Суть «Звездной меры» – это фразы из семи иероглифов, которые являются визуальной основой стихотворения и соответствуют кольцам армиллярной сферы. Фразы можно читать в любом порядке, и в каком бы месте читатель ни нашел соединение между ними, они могут направить его в другую сторону. (Чтение одних только этих фраз дает 2848 возможных стихотворений[95].)
Что делает эту работу еще более удивительной, так это контекст, в котором она была написана. Эпоха была бурная. Веком позже китайские историки назвали период с 303 по 439 г. н. э. Шестнадцатью царствами, потому что династии существовали недолго и сменяли друг друга с головокружительной скоростью. Многие из этих правителей были чужестранцами – тибетцы, монголы и кочевники из азиатских степей хунну, – которые принесли с собой чужие обычаи, чужую культуру и еще большую смуту, так как они пытались подчинить соперников и либо подмять под себя, либо перевернуть сложную систему китайского правления, которое осуществляли чиновники и элита. Это было определенно не то время, когда ценили женщин. Примечательно, что Су Хуэй вообще умела писать и тем более смогла стать автором тысяч литературных произведений, как о ней говорят. До наших дней дошло только стихотворение «Звездная мера». (За это нам следует быть благодарными: его веками не включали в сборники, и в какой-то момент оно было утрачено[96].)
Новое обретение этого стихотворения и его воскрешение, вероятно, было связано с тем, что его написала потерявшая любовь женщина. История стала чем-то вроде народной сказки, ее заново рассказывали во время представлений, повторяли в романах и стихах. В самой популярной версии истории мотивом для создания стихотворения стало желание Су Хуэй вернуть блудного мужа. В этом варианте, закончив последние стежки, она отослала стихотворение мужу, а он, поняв, что его жена ни с кем не сравнится, отослал любовницу, и пара счастливо воссоединилась.
Это максимально соответствует ценностям женской верности, но как будто противоречит материальности самого стихотворения. По сути, «Звездная мера» – двусмысленное произведение. Это было сделано намеренно: Су Хуэй сама описала свое стихотворение как «бесцельное промедление, вращения и повороты». Вариант со счастливым концом кажется сомнительным для умной женщины в таком консервативном обществе. Если «Звездная мера» и была всего лишь шелковой мольбой о возвращении, обращенной к неверному мужу, то в ней было немалое количество яда. Су Хуэй не только превосходила всех других женщин, с которыми изменял ей муж. В бездне своей печали она превосходила и его[97].
Шум дождя на листьях
«В месяц шелковичных червей мы берем топоры и резаки и освобождаем ветви тутового дерева от листьев. Как великолепны эти молодые тутовые деревья!»
Говорят, что производство шелка началось с самой китайской из вещей: с чашки чая. Эту самую чашку держала Ксилинь, молодая жена Желтого императора[98], сидевшая под тутовым деревом в дворцовых садах. Бульк! – и с легким всплеском прямо в чашку императрицы с одной из веток упал кокон. Первым инстинктивным желанием Ксилинь было выловить этот предмет, но она с изумлением увидела, что горячий чай расплавил кокон. Вместо прочного комочка кремового цвета она выловила моточек шелковой нити. Нити было столько, что императрица Ксилинь опутала ею весь сад, который погрузился в мерцающую дымку.
Эта китайская легенда лишь одна из многих легенд, окружающих производство шелка. Китай, особенно районы вокруг бассейнов рек Янцзы и Желтой, – натуральная среда обитания и тутового шелкопряда (
Тутовый шелкопряд в своем развитии проходит четыре стадии: яйцо (ова), гусеница (ларва), куколка (хризалида) и, наконец, превращается во взрослое насекомое – моль (имаго). Весь процесс занимает от сорока до шестидесяти дней. Взрослая моль волосатая и имеет очень светлую окраску. Крылья у нее слишком слабые, чтобы держать ее в воздухе. Самки рождаются уже с яйцами. Они выпускают феромоны, чтобы привлекать самцов и спариваться (у одомашненных насекомых это происходит за считаные минуты). Через короткий промежуток времени самки откладывают до пятисот яиц. Здоровые яйца – голубовато-серые, овальной формы. Они настолько малы, что поместятся внутри буквы О на монете в десять центов. Примерно через десять дней вылупляются гусеницы, настолько крошечные, что их едва можно рассмотреть невооруженным глазом[100].
В дикой природе яйца откладываются на листьях живых тутовых деревьев. Одомашненных тутовых шелкопрядов держат на хорошо вентилируемых подносах, поставленных друг на друга. Там они бездельничают и поедают большое количество тутовых листьев, которые им приносят люди. (И эта трапеза настолько шумная, что на расстоянии до нескольких метров слышен звук, напоминающий ливень в лесу.) Во время такого обжорства шелкопряды накапливают силы для невероятного преображения. Вес их тела увеличивается почти в десять раз. Они линяют четыре раза, чтобы компенсировать быстрый рост. К тому времени, когда они будут готовы перейти к следующей фазе жизненного цикла, тутовые шелкопряды обретут оттенок слоновой кости, иногда с темными кольцами серо-коричневого цвета. Размер и ширина особи будет примерно такой, как женский мизинец[101].
Когда гусеница тутового шелкопряда готова превратиться в куколку, она становится беспокойной, двигается больше, пока не найдет подходящее место, чтобы начать строить свой кокон. На это уходит до трех дней. В течение всего этого времени гусеница без перерыва двигает головой взад и вперед, выделяя шелк из двух пар прядильных органов, расположенных под ротовым отверстием. Белки́ шелка, вырабатываемые в железах, остаются жидкими в теле тутового шелкопряда и становятся твердыми только при прохождении через прядильные органы. Будучи длиной всего несколько дюймов, каждый тутовый шелкопряд создает непрерывную нить длиной до тысячи метров и толщиной тридцать микрон (это примерно половина толщины человеческого волоса). Когда шелкопряды прядут шелк, они покрывают его серицином, разновидностью клея, – шелк-сырец иногда называют необесклеенным шелком, благодаря которому кокон затвердевает. (Именно эта субстанция растворилась в горячем чае в чашке императрицы Ксилинь.) Хотя у каждого шелкопряда своя форма кокона, они обычно яйцевидные, размером примерно с перепелиное яйцо. Цвет может быть от кремово-белого до насыщенного желто-оранжевого. Если оставить кокон в покое, когда он будет закончен, шелкопряд внутри превратится в куколку, а затем, спустя пятнадцать дней, куколка превратится в моль и вырвется из кокона[102].
Хотя легенда о чаепитии императрицы создает впечатление, что производство шелка всего лишь приятное развлечение для ленивого дня, это очень далеко от правды. Тутовый шелкопряд – насекомое хрупкое, его сложно выращивать на каждой стадии жизненного цикла. Самки откладывают много яиц, из которых так просто никто не вылупится. Яйца обычно черноватого оттенка. В течение того месяца, пока длится стадия гусеницы, шелкопряды невероятно прожорливы. Пищу – исключительно листья шелковицы – следует давать каждые три-четыре часа, днем и ночью. Если ваши запасы листьев истощились, необходимо найти новые источники или договориться с соседями, чтобы обеспечить непрерывную поставку. И листьев требуется много: двенадцать тысяч гусениц поглощают около двадцати мешков листьев тутовника каждый день. (Действительно, потребность в листьях тутовника в древние времена была настолько острой, что было запрещено рубить тутовые деревья весной, когда тутовые шелкопряды питались самостоятельно.) Листья должны быть чистыми, сухими, а погода не слишком жаркой. Листья, собранные в жаркое время дня, надо было сначала охладить в тени, иначе съевшие их гусеницы могли умереть.
Тутовые шелкопряды подвержены болезням. Красную мускардину можно выявить сразу после линьки. Тельце приобретает красноватый оттенок, и шелкопряды вскоре погибают. Еще одно заболевание делает гусениц черными и плохо пахнущими до того, как они погибают. Но еще страшнее выглядит желтуха шелкопрядов: кожа растягивается на распухших головах, изо рта течет желтая жидкость[103].
Но если вам все-таки удастся прокормить ваших шелкопрядов и они не погибнут от болезней, в результате трудов вы получите урожай толстых коконов. Часть из них оставляют для разведения, обеспечивая следующее поколение шелковичных червей, но большинство коконов собирают ради шелка. Первый шаг этого процесса – удаление верхнего слоя нитей. Они плохо тянутся, и их можно использовать для утепления зимней одежды. Затем коконы обрабатывают паром, запекают или замачивают в растворе соли, убивая куколок и не давая им повредить собственный шелковый саркофаг, когда они будут вылетать из него в виде моли. Затем коконы погружают в горячую воду, чтобы удалить клейкий серицин. После этого шелк потеряет от 20 до 30 % своего веса. Шелковые волокна вынимают из воды и наматывают на катушку, чтобы они были крепче и не путались. Эти мотки затем сматывают вместе, чтобы получить более толстую нить для ткачества, и окрашивают. На протяжении тысяч лет это был единственный способ[104].
Монополия длиной в 5000 лет
«Мужчины пашут, женщины ткут».
В XII в. император Чжао Цзи (Хуэйцзун) был слабым правителем, но хорошим художником. Его картина «Придворные дамы, приготавливающие шелк», несомненно, талантлива. Написанная тушью, пигментами и золотом на длинном свитке шелка, картина изображает три группы женщин, занятых на различных этапах обработки текстиля. Вдали справа четыре женщины колотят шелк. В центре две дамы сидят и шьют на красивом зеленом ковре. Еще одна группа растягивает ткань. Судя по всему, это наложницы императора, то есть женская элита китайского общества. Они одеты в узорчатые платья с высокой талией гармоничных цветов – небесно-голубые, зеленые, абрикосовые и розовато-красные. Их волосы собраны в сложные прически и удерживаются на голове гребнями. Для непосвященного сцена максимально декоративна, но на самом деле все три этапа обработки шелка, показанные на картине, это еще и эротические метафоры. Выколачивание ткани, к примеру, часто являлось эвфемизмом женского желания. Император, используя шелковые холсты, намекал на то, что эти нарядные, одетые в шелк женщины компенсируют свое неудовлетворенное желание быть с ним, делая еще больше шелка[105].
Как и другие натуральные волокна, шелк обычно оставляет мало следов для археологов. Поэтому назвать точное его происхождение – все равно что пытаться поймать мотылька, ослепленного светом. Шелководство, судя по всему, появилось примерно шесть-семь тысяч лет назад. Оно вплетается в картину изысканных культур с широким спектром умений. На стоянке эпохи неолита Ксийин был найден кокон, аккуратно разрезанный пополам где-то между 2200 и 1700 г. до н. э. На стоянке Цяньшаньян в Южном Китае был найден кусок текстиля с полотняным плетением, датируемый примерно 2750 г. до н. э. Еще одна стоянка эпохи неолита – Дзяху в Центральном Хэнане – дала еще более древние доказательства производства шелка. Дзяху прославилась богатством культурных артефактов. Здесь были обнаружены флейты из кости, самые ранние складные музыкальные инструменты, как и остатки ферментированного напитка из риса, меда и фруктов. Следы протеинов шелка – сам материал давно разложился – были найдены в захоронениях, чей возраст насчитывает около 8500 лет. Даже тогда, судя по всему, шелк был чем-то особенным, чем-то таким, что люди хотели взять с собой в могилу[106].
Примечательно, что Китай оставался единственным местом, где шелк получали благодаря тутовому шелкопряду на протяжении почти пяти тысяч лет. Хотя сама ткань разложилась, другие артефакты, связанные с ее производством (иглы, ткацкие станки и похожие на челнок приспособления, чтобы держать нити), дошли до нас. Чаша из слоновой кости, украшенная подобием пары шелковичных червей и датируемая примерно 4900 г. до н. э., была найдена на месте неолитической стоянки под названием Хэмуду. Во времена династии Шан (примерно 1500–1050 гг. до н. э.) начали развиваться надписи на гадательных костях, самая ранняя система письменности в Восточной Азии. Гадательные кости обычно делали из лопаток крупного рогатого скота или овец, иногда на панцире черепахи. На них были написаны вопросы, которые использовались в предсказаниях. Около десяти тысяч надписей были переведены, и 10 % из них содержат слова, связанные с шелком: «шелковица», «шелкопряд», «шелковая богиня»[107].
Многофункциональное использование шелка в Китае впервые начало появляться во времена династии Шан. Как это часто бывает, лучше всего сохранились свидетельства его роли в похоронных ритуалах. Вещи в захоронениях, такие как нефрит, бронзовые сосуды и топорища, были завернуты в шелк так же, как в Древнем Египте подобные вещи заворачивали в лен. Мавандуй, место археологических раскопок в Чанша в Центральном Китае, подарил несколько серий изысканно украшенных гробов, найденных вложенными один в другой. В Могиле Один самый верхний из четырех гробов был выкрашен в черный цвет снаружи и в красный цвет изнутри. (Эти два цвета имеют большое значение в похоронных ритуалах.) Внешняя поверхность гроба была украшена облаками и чудовищами. У последнего из четырех гробов была та же цветовая схема, но он был завернут в парчу с геометрическим узором. В другой могиле в Мавандуе были найдены так же тщательно завернутые манускрипты на шелке и схема, поясняющая систему траурных одежд. Много веков спустя, когда великий учитель Шао Второй в 316 г. до н. э. был похоронен в провинции Хубэй, в его могиле было семьдесят семь различный тканей, включая пятнадцать шелковых покрывал. Инвентарная опись могилы открывала правду о шелках, действительно положенных в захоронение. Один такой документ в могиле, запечатанной в 548 г., перечислял 1000 штук парчи, 10 000 кусков дамаска и моток пряжи длиной 1 000 090 000 футов, что объяснялось необходимостью «вскарабкаться в небеса»[108].
Шелк использовался и в других религиозных ритуалах. Су-Ма Чьен, китайский историк из династии Хан (206 г. до н. э. – 220 г. н. э.), одобрительно говорил о жертвоприношениях религии фэн шань, которые традиционно проводились правителями. В них входил церемониал подношения трех видов шелка, а также ягнят, диких гусей и фазанов. Согласно Су-Ма Чьену, неспособность императора Юй проводить эти ритуалы привела к его падению: «Два дракона, посланных к его двору с Небес, отправились обратно».
Позже в шелк заворачивали буддистские тексты, так же поступали с изваяниями. В VII веке один пилигрим сшил ритуальное одеяние, чтобы оно точно подошло большому барельефу Будды в храме Махабодхи в Северной Индии. Одеяние было полностью создано из шелков, принесенных в дар преданными из провинции Шаньдун. Императоры дарили шелка представителям элиты в награду за религиозные службы. Амогхаваджра, учитель тантрического буддизма, прибывший в Китай около 720 г. н. э., получил столько шелка, что по нему можно было вскарабкаться, словно по песчаной дюне[109].
Производство шелка было связано, по крайней мере во времена Конфуция, с представлением о месте женщин в обществе. Еще в период правления династии Ся (ок. 2070–1600 гг. до н. э.) женщинам надлежало оставаться дома и посвятить себя ткачеству. Текст из IV в. до н. э. не оставляет сомнений на этот счет. «Рано утром женщины встают, поздно ночью они идут спать, прядут и ткут… Это их доля работы». Ассоциирование женщин с шелком только укрепилось с легендой о духе шелкопряда или богине шелкопрядов во времена династии Шан (1500–1050 гг. до н. э.). (Ее персонификацией была Ксилинь, жена Желтого императора, чья мифическая чашка чая дала начало шелковой индустрии.) Поклонение богине можно проследить в той или иной форме до традиций, присущих фабричным рабочим в XIX в. в Шанхае.
Этот культ сохранился на тысячелетия. Конфуцианские ценности означали, что трудно было иметь других героинь, кроме этой богини. Ежегодные ритуалы и приношения – часто в виде гравюр – осуществлялись в то время, когда тутовые шелкопряды вылуплялись и становились важным событием культурного календаря. Во времена династии Мин здание, посвященное Ксилинь, было возведено в парке Бэйхай к северу от Запретного города в Пекине. А день ее рождения праздновался каждый год 12 декабря[110].
Шелк был символом статуса и остается им поныне. Это было его «фирменное» предназначение. В «Книге обрядов», которую, как говорят, составил Конфуций (551–479 гг. до н. э.), сказано, что «гроб правителя выстилается красным [шелком], крепится гвоздями из различных металлов; гроб великого мужа выстилается черным [шелком], закрепляется гвоздями из кости быка; гроб обычного чиновника выстилается, но гвоздей не имеет».
При династиях Шан и Чжоу (ок. 1600–256 гг. до н. э.) нефрит и шелка были самыми драгоценными подарками, которыми обменивались представители аристократии. Как на нефрите изображались символические формы, так и на шелке ткались или вышивались узоры, имевшие особое значение. Тканям, производимым в нижнем течении Желтой реки, давали говорящие названия: «благоприятный узор», «скопление четырех облаков», «цветок в зеркале», «легкие волны»… Ткачи реагировали на спрос, создавая еще более сложные узоры, которые со временем менялись. К примеру, яркие краски были популярны при династии Тан, тогда как во времена династии Сонг предпочитали приглушенную палитру. При этой же династии ткачи из Ханчжоу производили особый шелк для особых случаев. «Весенние потоки», «круглые фонарики» или «лодочные гонки» – три примера самых живописных тканей. Когда Шелковый путь принес в Китай влияние извне, шелка отразили и это. Символы из Греции, Индии и Персии оставили свои следы на тканях, сотканных в Китае[111].
Императоры были особенно неравнодушны к роскоши шелков. Начиная с VII в. оттенок яичного желтка, особенно сложный для получения, по закону предназначался только для императора. Во дворцах были помещения для окрашивания шелка и для ткачества. Царствовавшие императрицы руководили разведением шелковичных червей. Когда в 1190 г. на престол взошел император Чжан-цзун, для производства престижного дамаска с узором на него работали 1200 ткачей.
Законы, регулирующие расходы населения в интересах государства, ограничивали ношение шелковых тканей особыми классами. К примеру, одежду из шелка, который был окрашен до ткачества, мог носить человек, чей ранг был выше обычного чиновника. В императорском Китае одежда с драконами относилась к эксклюзивным шелковым тканям. Эти одеяния застегивались на боку. Часто получая их в подарок от императора, придворные предпочитали носить их с воротником. Узор на таких тканях был исполнен символизма. В период династии Цин чиновники среднего уровня носили платья с восемью драконами, тогда как у чиновников более высокого ранга было на одного дракона больше. Этот дракон был часто спрятан под внешним слоем у застежки. Во дворце заботу о подобной одежде доверяли исключительно управляющему императорским гардеробом[112].
Производство шелка для столь различного использования требовало много труда и новаций. Простейший ткацкий станок, в котором использовался вес ткача, чтобы обеспечить необходимое натяжение нитей основы, появился по крайней мере семь тысяч лет назад.
Спрос привел к созданию множества других станков, зачастую для конкретных целей. Чтобы обеспечить постоянные поставки, производство шелка строго регулировалось с помощью квот и требований к качеству, которые определяли малейшие детали. Во времена династии Чжоу было учреждено специальное министерство, чтобы управлять шелководством по всей империи.
На протяжении сотен лет существовали три основных направления производства. Во-первых, женщины в крестьянских хозяйствах производили шелк, чтобы заплатить ежегодные налоги. (Хотя в Китае производство в каждом хозяйстве было небольшим, в масштабе страны они давали немалое количество шелка: в 1118 г., к примеру, для уплаты налогов было произведено 3,9 млн рулонов шелка.) Во-вторых, существовали хозяйства профессиональных ткачей, которые производили модные, технически сложные шелковые ткани и чье выживание зависело от продажи этих тканей. В-третьих, существовали государственные и дворцовые мастерские, которые производили шелк для придворных и императорских платьев. В этих мастерских дело было поставлено на широкую ногу. Во время правления императрицы У Дзэтянь (685–705 гг.) на императорских мануфактурах работали 5209 человек, включая двадцать семь кладовщиков, семнадцать писцов и трех счетоводов. Одна только дворцовая мануфактура давала работу восьмидесяти трем работникам, ткавшим дамаск, и сорока двум опытным ремесленникам. Значительно позже, во времена династии Мин (1368–1644 гг.), императорским указом был определен официальный центр производства шелка в Нанкине с 300 ткацкими станками и повелением производить 5000 рулонов шелка каждый год[113].
Шелк не только имел глубокое культурное значение, но и был важным источником богатства. К 1578 г. около 10 % ежегодного дохода государства было потрачено центральным правительством на производство шелка. Оно было жизненно важным с точки зрения экономики. Закон династии Цин наказывал каждого, укравшего листья шелковицы, тридцатью днями принудительного труда, «даже если украденные товары не стоили ни гроша». Соперничество между провинциями могло разгораться из-за производства шелка. Этот щепетильный момент обсуждался в переговорах, которые последовали за завоеванием царством Ци в 589 г. до н. э. царства Лу (в настоящее время это провинция Шаньдун). Мир был заключен только после того, как царство Лу согласилось расстаться с сотней резчиков по дереву, вышивальщиков и ткачей, которые должны были работать на царство Ци[114].
В самом простом варианте во многих случаях шелк использовался вместо денег. Надпись на бронзовом треножнике времен династии Чжоу сообщает об обмене коня и некоторого количества шелка на пятерых рабов. Во время правления императора Ван Мана – с 9 по 23 г. н. э. – рулон простого шелка можно было обменять на 60 кг риса, а за более тонкий шелк давали 80 кг. И хотя внутренний рынок регулировал уровень производства, было бы ошибкой думать, что китайцы вовсе не интересовались торговлей с другими странами. Сэр Аурель Стейн, исследовавший этот регион в начале XX в., обнаружил полоски шелка в разрушенной дозорной башне на краю пустыни Гоби, на важной станции торгового пути. На одной из полосок оказалась надпись, которая очень помогла: «Рулон шелка из
Дары врагам
«Хунну живут в пустыне и растут на земле, которая не производит еды. [Они] покинуты Небом за то, что ни на что не годятся».
Те, кто жил в Северном Китае в первые столетия до и после начала нашей эры, пожалуй, немногого боялись так, как хунну. Представители этого племени, жившего в монгольских степях, признавались жестокими, умелыми и крепкими воинами. Их кочевой образ жизни был проклятием для китайцев хань. Исторический трактат «Ши-цзи» («Записки историка»,
«[Они] не имеют городов со стенами или постоянных жилищ, не занимаются они и земледелием… У них нет письменности, и даже обещания или соглашения только устные. Мальчики начинают учиться ездить верхом на овцах, стреляют в птиц и крыс стрелами из лука, и, становясь старше, они стреляют лис… В результате все молодые люди умеют стрелять из лука и во время войны действуют как вооруженная кавалерия»[116].
Жестокость хунну в бою делала их ужасными соседями для ханьцев, и оба народа сражались на протяжении веков, играя в перетягивание каната на одной и той же территории. В этот период хунну совершали набег за набегом на своих южных соседей, воруя продовольствие, уводили ханьцев в рабство и снова растворялись в степях до того, как ханьцы могли собрать войско и контратаковать. Но китайцы хань, уступая хунну в военной силе, были полны решимости компенсировать это хитростью. Их план покорения неуправляемых хунну требовал времени и тайного оружия, которое в конце концов принесло им победу. Этим оружием был шелк.
Стратегия ханьцев была, по сути, дипломатической. Для начала нужно было договориться с хунну. На практике это соглашение, теперь известное под названием «уплата дани», основывалось на четырех принципах. Во-первых, китайская принцесса выйдет замуж за шаньюя (так называли главу хунну). Во-вторых, Великая Китайская стена обозначит границу между двумя сторонами. Переход через стену без разрешения будет считаться нарушением соглашения. В-третьих, обе стороны будут равными, «братскими» государствами и ни один не будет подчиняться другому. (Впоследствии хунну придется подчиниться и стать государством, платящим дань, а не равным, но это не аннулировало трех остальных частей соглашения.) В четвертой части соглашения в игру вступал шелк. Между двумя народами поощрялась торговля. Неподалеку от стены были обустроены рынки, ломившиеся от разнообразия товаров, которые хунну так хотелось украсть. Более того, узы дружбы между правителями хунну и китайцами хань предстояло обновлять каждый год с помощью обмена дарами. Номинально это был обмен дарами между «братскими» правителями. На практике это было всего лишь вымогательство в обмен на обещание защиты[117].
Первое соглашение такого рода было достигнуто в 198 г. до н. э., но оно все время нарушалось и заключалось вновь. В 135 г. н. э., к примеру, степные всадники задержали караван, в котором было более тысячи повозок, запряженных волами. И, что было еще более возмутительным, эти повозки с товарами направлялись на один из больших приграничных рынков, устроенных специально с целью отучить хунну от мародерства и склонить их к легальной и прибыльной торговле с китайцами. Ранее, в 177 г. до н. э., хунну захватили территории союзников-ханьцев. Мирные отношения возобновились три года спустя, когда к императору У-Ди прибыл посланник хунну. С одной стороны, он принес извинения, а с другой – похвалялся силой хунну и их недавними военными победами. Император намек понял. Он послал десять рулонов вышитых тканей, тридцать рулонов парчи и по сорок рулонов красного и светло-зеленого шелка, а также несколько из собственных платьев. «Твой посланник сказал нам, что ты лично вел войска, – ответил У-Ди, – и победил, претерпев великие трудности на поле битвы. Поэтому мы посылаем тебе из нашего гардероба вышитое платье, подбитое узорчатым дамаском, вышитый плащ и нижнее платье на подкладке, а также плащ из парчи»[118].
Время шло, и дары, которых требовал двор хунну, становились все значительнее. Если в 51 г. до н. э. они получили 6000 катти шелковой нити (катти – мера веса, приблизительно равная 605 г) и 8000 кусков шелковой ткани, то в 33 г. н. э. уже 16 000 и 18 000 соответственно. Шелка были важным символом статуса для вождей племени. Как и в Китае, эту ткань часто клали в захоронения элиты. Большое количество шелковой ткани было найдено при раскопках в Северной Монголии. К примеру, более двухсот могильников стоянки Ноин-Ула, принадлежавших элите племени хунну, были полны китайских товаров, включая драгоценный дамаск, полученный, судя по всему, как часть дани[119].
Если учесть все возрастающую дань и регулярность нарушения соглашений, то возникает вопрос, почему китайцы не отступали. Частично это было продиктовано целесообразностью: хунну определенно ценили дары и специальные рынки, открытые для них. Рынки были частью их дипломатических требований, когда народы латали свои отношения после рейда в 135 г. н. э. Похоже, ханьцы надеялись, что эти соглашения уменьшат, если не прекратят агрессию. Был и более хитрый замысел. Ханьцы верили, что торговля финансово ослабит их врагов. Они производили больше желанных предметов роскоши, чем хунну, так что, судя по всему, весы торговли всегда клонились в их пользу. Хунну же торговали вьючными животными: верблюдами, ослами и лошадьми. Так как они были жизненно важными для военных успехов хунну, значит, чем больше этих животных переходило в руки китайцев, тем лучше. Один ханьский чиновник так сказал об этом в 81 г. до н. э.:
«Кусок китайского гладкого шелка можно было обменять у хунну на несколько кусков золота и тем самым уменьшить средства нашего врага. Мулы, ослы и верблюды шли через границу непрерывной вереницей; гарцующие лошади, в яблоках и гнедые, переходили в наше владение»[120].
Но у ханьцев, вынужденных выплачивать дань, был еще более долгосрочный и более коварный мотив. Они считали, что, давая хунну тонкие ткани, продовольствие, наряды и украшения их собственной цивилизации, они ослабят их с военной точки зрения. Ханьцы полагали, что хунну станут зависеть от Китая и китайских предметов роскоши в экономическом и культурном отношении. Таким образом, ханьцы добьются дипломатией и терпением того, чего они не добились бы войной. Поэт Цзы И (201–169 гг. до н. э.) еще раньше озвучил эту схему, живописно назвав ее стратегией «пяти наживок». Восхитительная еда, развлечения (музыка и женщины), здания, зернохранилища и роскошная одежда, утверждал он, подействуют на хунну так же, как стрижка подействовала на Самсона.
Хунну, в свою очередь, понимали, какую опасность представляют дары, которые им присылали. Ханьский чиновник, переметнувшийся в лагерь противника, откровенно сказал им, что их дурачат:
«Сила хунну в том, что их еда и одежда отличаются от китайских… С этого момента, как только получите ханьские шелка, наденьте их и попробуйте поскакать верхом через кусты и заросли! Ваше платье и штаны будут немедленно разорваны в клочья, и все увидят, что шелка не сравнятся по исключительности и удобству с фетром и кожей»[121].
Шелк связал воедино опечаленную жену Су Хуэй, тщеславного императора Хуэйцзуна и правителей, противостоявших агрессии хунну. Каждый из них использовал шелк как средство соблазнения. Он позволил Су Хуэй, женщине в женоненавистническую эпоху, заявить о себе. По мысли Конфуция, производство шелка было исключительно женским занятием. Для женщин это был не только единственный способ внести материальный вклад в общество. Рукоделие и текстиль были единственной ареной, на которой они могли блеснуть. В XIX в. Дин Пэй, автор «Трактата о вышивании», говорила своим читательницам, что «игла – это ваша кисть для письма», и писала о вышивании как о достойной форме искусства. Следует, указывала она, «пропитаться эмоциями… [чтобы] многоэтажная башня могла появиться на дюйме ткани и не показаться маленькой». Су Хуэй использовала и свой дар, и свое умелое владение иглой, чтобы создать текст на шелке, который, в зависимости от того, во что вы верите, вернул ей любовь мужа благодаря силе ее блестящего ума или покорил его смирением[122].
Император Хуэйцзун использовал различные шелковые полотна, чтобы говорить о любви. Он воспользовался своим талантом, чтобы написать сцену, показавшую, как другие его желают. Более того, женщины – судя по всему, наложницы императора – принадлежали к числу самых могущественных и влиятельных женщин в его время. Их роскошная одежда добавляет им величественности и опосредованно усиливает его мужественность. В каком-то смысле император Хуэйцзун использовал общепризнанную культурную ценность шелка и его язык, чтобы мифологизировать себя как желанного, властного мужчину, каким бы ни было мнение его современников.
Соблазнение хунну было более коварным. Ханьцы были уверены в силе своих тканей, призванных охладить боевой пыл кочевников. В конце концов, шелк ценился кочевниками из-за его текстуры и легкости, так как его было легче возить на лошади. Хунну, особенно элита, начали использовать его для одежды и постельных принадлежностей, включили в погребальные ритуалы. Как и в Китае, владение драгоценными шелками стало талисманом престижа. Это был важный элемент, с помощью которого глава хуннов шаньюй укреплял свою позицию, тогда как в самом Китае законы регулировали расходы населения в интересах государства, отделяли один класс от другого, используя разницу цвета и качества шелковой ткани. Шелк олицетворял власть.
4. Города, которые построил шелк. Великий Шелковый путь
Библиотека в пещере
Сэр Аурель Стейн оставался загадкой для своих друзей, хотя они всегда ценили экзотические подарки, которые он присылал домой. Родившийся в еврейской семье в Будапеште 26 ноября 1862 г., к двадцати одному году он говорил на немецком, венгерском, греческом, французском, английском и персидском языках, а также на латыни и санскрите. Он был маленького роста, всего пять футов четыре дюйма, но имел крепкое, выносливое тело. Ему было уже за шестьдесят, когда он прогуливался по холмам в Северо-Западной Индии. Молодой местный проводник совершил ошибку, недооценив физическое состояние своего подопечного. «Стейн-сахиб – что-то вроде сверхъестественного существа, – пожаловался он своему начальнику. – Он загонял меня по горам. Я за ним не успевал. Прошу вас, сэр, не посылайте меня с ним снова». (Вполне вероятно, что проводник напрашивался на более крупное вознаграждение.) За много десятилетий до этого таланты и энергия Стейна были сосредоточены в другой области: он откапывал сокровища, которые столетиями скрывали время и кочующие пески пустыни Гоби[123].
Регион, и теперь не слишком посещаемый туристами, в первые десятилетия XX в. был вообще запретным. Стейн, возвращавшийся туда снова и снова, путешествовал «эконом-классом». По ночам, когда температура резко падала, он спал под грудой шкур, натягивая свое меховое пальто на голову и дыша через рукав, чтобы защитить лицо от обморожения. Днем копыта его пони вязли в песке, как и лапы пса Дэша, одетого в сшитую на заказ в Кашмире шубу, которая спасала его от мороза, – в этой местности лучше путешествовать на верблюде. В конце концов пес согласился, чтобы его перевозили на верблюде, в корзине с отверстием в крышке.
18 декабря 1900 г. Стейн набрел на то, что осталось от оазиса Дандан-Ойлик, покинутого в конце VIII в. Он увидел только выбеленные солнцем верхушки нескольких высохших плодовых деревьев там, где когда-то был фруктовый сад. Семь лет спустя он обнаружил еще больше замечательных свидетельств существования торгового пути, пролегавшего некогда через пустыню. Но на этот раз триумф настоящего открытия принадлежал другому человеку[124].
Пока Стейн бороздил пустынные районы в поисках археологических сокровищ, Ван Юаньлу, даосский монах, был одиноким хранителем нескольких святилищ. Известные как гроты Могао, или храмы Тысячи Будд, они расположены недалеко от Дуньхуана, оазиса на северо-западе Китая на краю пустыни Гоби. Первые гроты были выдолблены в скале в IV веке. К VII веку их было более тысячи, красиво украшенных и во времена своего расцвета привлекавших тысячи богатых и влиятельных верующих[125].
В следующем веке, когда Шелковым путем перестали пользоваться, а о святилищах забыли, только Ван Юаньлу сторожил их. Однажды – в тот самый год, когда Стейн отправился из Кашгара и Яркенда в путешествие, которое привело его впоследствии в Дандан-Ойлик, – Ван Юаньлу сидел и курил в одном из больших гротов. Он заметил странность: дымок от его самокрутки не поднимался вверх и не тянулся к выходу, как следовало бы ожидать, а вместо этого упорно стремился к задней стене и исчезал в настенной росписи, украшавшей ее. Удивленный Ван Юаньлу внимательно исследовал стену и понял: то, что он принимал за камень, было на самом деле фальшивой стеной. Он аккуратно проделал в ней отверстие и заглянул внутрь. За стеной XI в. оказалась комната, полная давно забытых и покрытых пылью манускриптов и свитков, сложенных в такие высокие стопки, что их верхушки терялись во мраке. Когда он рассказал об этом местным властям, надеясь получить деньги на сохранение обнаруженных сокровищ, ему было отказано со словами: «Запечатай комнату снова»[126].
Несмотря на внешнее безразличие, чиновники оказались достаточно любопытными, чтобы начать сплетничать. Факт существования тайной пещеры просачивался словно вода из плохо глазурованного глиняного горшка. Когда Аурель Стейн организовал экскурсию в этот регион в 1907 г., он направился именно в Дуньхуан. «Признаю, – написал он позднее, – что мое сердце трепетало от надежды другой, более материальной природы». Двумя месяцами ранее «смутные слухи о крупном тайном хранилище древних манускриптов» достигли его ушей, и ему не терпелось проверить их достоверность. Он не был разочарован. Стейн переубедил Ван Юаньлу, и тот впустил его в хранилище через отверстие, которое сделал. «В тусклом свете масляной лампы монаха появились связки манускриптов, беспорядочно сложенные друг на друга, поднимавшиеся на высоту до десяти футов от пола и занимавшие, как показали последующие замеры, почти пятьсот кубических футов»[127].
То, что хранилось в этой комнате, стало величайшим археологическим открытием века. Библиотека, как ее уважительно назвали впоследствии, содержала документы на семнадцати языках и с двадцатью двумя шрифтами, многие из которых давно исчезли. В коллекцию входила и «Бриллиантовая сутра», копия одной из проповедей Будды и самая древняя из известных печатная книга. Там же было бесчисленное количество произведений искусства и шелковых тканей. Открыв одну упаковку, Стейн нашел ее «полной изящной живописи на шелке и хлопке, всевозможные переданные по обету виды шелка и парчи». Он купил около десяти тысяч документов и произведений искусства для Британского музея за смехотворную сумму в 130 фунтов. Ученые всего мира – особенно после того, как коллекция была оцифрована и виртуально объединена в 2013 г., – имеют благодаря этой удивительной находке возможность заглянуть в ту жизнь, которую много веков назад вели люди, жившие вдоль Шелкового пути и торговавшие с его помощью[128].
Торговля и страдания
«Все они, скажу вам по правде, чтут закон Мухаммеда. В городах есть купцы и ремесленники, они торгуют, ремеслами занимаются, изготовляют золотые ткани и всех родов шелковые. Родится тут и хлопок».
Одной из самых «говорящих» находок Стейна была деревянная доска, предназначенная в подарок Будде. На ней были нарисованы сцены из популярной легенды о том, как тщательно хранимые секреты производства шелка утекли из Китая, нарушив монополию длиной почти в 5000 лет[129].
У этой легенды множество вариантов, но ее главная героиня – принцесса из Лоулани. Когда она превратилась из девочки в девушку, родители пообещали ее в жены правителю соседнего царства Хотан. Так как шелководство процветало в доме принцессы, она провела детство и юность в шелковых одеяниях. Но в землях ее суженого не было никакого шелка. Придя в отчаяние от будущего без шелка, принцесса стащила несколько мягких белых коконов со специальных подносов во дворце и спрятала их в своих тщательно уложенных волосах, чтобы перевезти в свой новый дом.
Эта сказка поддерживает давно сложившийся взгляд на Шелковый путь: товары текли – иногда незаконно – обычно на запад из той местности, которая сейчас является Китаем (объединение земель произошло только в III в. до н. э.). Истина намного сложнее. Термин «Шелковый путь» появился в Германии в XIX в. благодаря географу барону Фердинанду фон Рихтгофену[130]. Шелковый путь включал множество маршрутов, постоянно менявшуюся паутину хорошо укатанных грунтовых дорог, расходившихся по Центральной Азии как корни растения.
Главная артерия с Востока на Запад, начинаясь от Шэньяна, шла через Ганьсу, пересекала бассейн реки Тарим и Памирские горы, далее через Туркестан – обычно через Самарканд, а затем через современные Иран, Ирак, Сирию выходила на берега Средиземного моря. Тем не менее было бы неверным думать, что большинство товаров уходило из одного пункта и приходило в пункт назначения. Во II в. до н. э. при императоре У-Ди Китай начал открываться более полно для торговли с центральноазиатскими и западноазиатскими странами, хотя торговля с ними существовала и до этого. Давняя и процветающая традиция торговли связывала Китай и Индию. Доказательства этого появляются в индийском трактате «Артхашастра», собрании наставлений по вопросам управления государством, написанном в IV в. до н. э. (до объединения Китая). В те времена, как и позднее, шелк был лишь крошечной составляющей предметов торговли, но эта составляющая была очень важной. В трактате содержится слово
Но дороги использовались и более предприимчивыми торговцами. Торговые караваны бороздили регион по множеству троп, перевозя различные товары. И, возможно, хотя они не подозревали об этом, они распространяли идеи, художественные стили, религии и даже болезни[132]. По тем же каналам путешествовали письма и новости: первым событием мировой истории, записанным и в западных, и в китайских источниках, было падение греко-бактрийского царства в 130 г. до н. э. Шелковый путь не был постоянным во времени: маршруты появлялись и исчезали, прерывались и меняли направление в зависимости от спроса или беспорядков в регионе. Это выглядело примерно так. Дороги пошли на восток в Китай примерно во II в. до н. э. Они достигли максимального значения около 100 г. до н. э. и вплоть до 1 г. н. э., процветали во II и III вв., в эпоху империи Тан и раннего ислама – в VII и VIII вв. – и на протяжении XIII и XIV вв., когда монгольская империя управляла районами в Евразии, позволяя торговле расцветать[133].
Путешествие по Шелковому пути было нелегким делом даже в XX в. Он пересекал тяжелые участки, включая пустыню Гоби, известную своими экстремальными перепадами температур, а также бурями, поднимавшими тучи удушающего песка. Бактрийские верблюды были идеально приспособлены к этим суровым условиям, поэтому высоко ценились торговцами. Намного более выносливые и лучше приспособленные к ландшафту пустыни, чем другие вьючные животные, они чувствовали приближение песчаной бури, которая представляла смертельную опасность, если захватывала путешественников врасплох. Прежде чем кто-то из людей мог распознать ее приближение, бактрийские верблюды, если верить одному писателю, «мгновенно начинали все сразу сердиться». Путешественники, поняв намек, «прикрывали носы и рты фетром»[134].
Но даже караваны опытных торговцев попадали в переделки. Придворные документы, датируемые 670 г. н. э., рассказывают об иранце, жившем в Китае и попросившем помощи двора, чтобы вернуть 273 рулона шелка, которые задолжали его брату[135]. Этот брат дал шелк взаймы своему китайскому партнеру и отправился в пустыню в деловую поездку с двумя верблюдами, четырьмя головами рогатого скота и ослом. О караване больше никто не слышал. Большое количество товаров и людей привлекало грабителей. В докладе из одного города, расположенного на Шелковом пути, было сказано, что «семь нитей груш, одно зеркало, ластуга [вид одежды] из многоцветного шелка и серьги» были украдены. Вор был позже пойман и признался, но ему явно хватило времени, чтобы и продать добычу, и потратить деньги, поэтому он не мог заплатить ограбленному.
Подобные опасности обычно компенсировались сторицей тем, кто был готов рисковать. Армяне, успешные путешественники на большие расстояния, покупали восемнадцатифунтовый рулон шелка за двадцать крон и продавали его за тридцать. Одна лошадь могла нести около тридцати тюков, тогда как верблюд – пятьдесят пять, что означало хорошую прибыль с каждого груза. Согдийцы, ираноязычный народ, представители центральноазиатской цивилизации, процветавшей там, где находится современный Самарканд, тоже были опытными путешественниками на большие расстояния. В разрушенной дозорной башне неподалеку от святилищ Тысячи Будд Аурель Стейн нашел связку писем, судя по всему написанных в начале IV в. согдийцем, жившим в Китае. Некоторые письма полны панических описаний голода, беспорядков и разрушения хуннами важных городов Шелкового пути. В письмах также рассказывается о торговле, которой занималась в регионе согдийская диаспора, и о системах кредитов, которые они установили и на которую можно было опереться при ведении бизнеса[136].
Викинги и руссы, давшие свое имя России и Беларуси, также были неутомимыми торговцами, привозившими издалека воск, амбру, мед и увозившими шелк из городов, расположенных вдоль Шелкового пути. Вместо дорог по суше они использовали реки – Одер, Неву, Волгу и Днепр, – плавая на длинных лодках, которые при необходимости можно было тащить волоком между реками и озерами. Хотя более поздние исследования немало поспособствовали тому, чтобы превратить воинственную репутацию викингов в нечто куда более меркантильное, описание руссов того времени позволяют предположить, что прежняя репутация была заслуженной. Современник-мусульманин отмечал их «огромную стойкость и выносливость». Другие обвиняли их в том, что они принимали участие в оргиях, предавали своих товарищей, грабили их или убивали, если им представлялась хотя бы малейшая возможность. «Они никогда не ходят облегчаться по одному, – писал другой наблюдатель, – но всегда [идут] с тремя товарищами, чтобы их охраняли с мечом в руке, так как у них мало доверия друг к другу». Особенно им не доверяли византийцы. После внезапного нападения на Константинополь в 860 г. их вход в город ограничили. В город одновременно допускалось не более пятидесяти руссов, и входить они должны были через особые ворота, записывать свои имена и соглашаться на то, чтобы за ними присматривали до их отъезда[137].
Шелковый путь и караваны, торговцы, товары и деньги, проходившие по нему, оказывали ощутимое влияние на страны, которые они пересекали. Богатство накапливалось вокруг популярных торговых постов и оазисов. Пальмира на краю Сирийской пустыни была одним из таких мест. Греческая, персидская, римская и исламская культуры оставили видимый отпечаток на памятниках города. Одно время Пальмиру даже называли Венецией песков. (Многие из древних строений, которые воплощали богатое и многонациональное наследие, включая римский театр и триумфальную арку, простоявшую 1800 лет, были разрушены ИГИЛ, когда оно захватило город в 2015 г.)
Города, подобные Пальмире, производили сильное впечатление на тех, кто их видел. Марко Поло восхищался ими, рассказывая о своих странствиях по Шелковому пути в XIII в. Мы узнаем, что ближневосточный порт Ормуз был полон кораблей из Индии, нагруженных «всякими специями, драгоценными камнями и жемчугом, одеждой из шелка и золота, бивнями слонов и многими другими товарами». Дальше на восток, города Таян-фу и Пиан-фу – это не только «единственная часть Китая, где делают вино», но и места производства «большого количества шелка, со множеством деревьев, на которых питаются черви»[138].
Так как Шелковый путь, когда он использовался, делал страны, через которые он проходил, более проницаемыми, разные религии: ислам, зороастризм, христианство – сталкивались друг с другом и иногда даже сосуществовали в одном месте. В Пальмире эти влияния были отчетливо воплощены в камне, но и в других местах они оставили свои следы. Месопотамские иудеи участвовали в торговле Шелкового пути. Мидраш, раздел Устной Торы, которая входит в еврейскую традицию наряду с Торой Письменной и включает в себя толкование и разработку коренных положений еврейского учения, содержит притчу о том, как один человек отложил ценный шелк для того, кто пообещал купить его. Хотя покупатель долгое время не приходил за своей покупкой, продавец продолжал держать обещание. «Слово в моих глазах сильнее денег», – говорит он появившемуся наконец покупателю[139].
Поделиться книгой: