Особое задание: Повести и рассказы

— Ну-ну, — перебила ее Феня, — ты не скромничай. Я уже вам говорила, Дмитрий Ильич, что Наташа организовала военные кружки в школе, зимой наладила сбор теплых вещей, а потом научила всех девочек и ребят вязать варежки и носки.

— Ты еще скажи, что научила их носы утирать платком, а не рукавом, — досадливо сказала Власова, чувствуя, что Феня уж чересчур старается расхвалить свою подругу. — Экая невидаль — кружки, варежки…

— А санитарное дело как поставила, — не унималась Нарбекова. — Теперь в Майоровском любая девчонка может оказать первую медпомощь, а это ведь очень важно, особенно сейчас. Правда, Дмитрий Ильич?

— Конечно. И зря ты, Наташа, скромничаешь, — как-то сразу и незаметно он перешел на «ты» со своей новой знакомой.

— Не зря, — упорствовала Власова. — На моем месте любая учительница-комсомолка поступила бы точно так.

— Не спорю, не спорю, — отшутился Дмитрий. — И тем не менее я доволен, что вы у меня такие обыкновенно-необыкновенные. А то, что ты увлекаешься медициной, так это чертовски здорово. Нам это дело, знаете, как пригодится. Может, раненых придется прятать… Рассказывают — была в наших краях в гражданскую войну бесстрашный фельдшер у Буденного. Она не только перевязки делала, за любую операцию бралась. Сотни конников в строй вернула. Ей боевой орден дали…

Молчавшая до сих пор Неонилла недовольно посмотрела на Покорнова, с минуту о чем-то подумала, а потом грустно проговорила:

— Что ж, мы для того только в подполье остаемся, чтобы за ранеными ходить? Тогда лучше враз в госпиталь оформиться…

— Чудачка ты, Нила, — добродушно улыбнулся Покорное. — Тебе автомат давай, динамит. Будешь эшелоны под откосы пускать и немцев, та-та-та, в упор расстреливать.

Девчата засмеялись. А Неонилла с укоризной поглядела на своего нового вожака, как бы говоря: несерьезный ты человек, товарищ секретарь.

А Дмитрий, как будто не заметил легкой обиды молодой чернобровой красавицы с крепкими сильными руками механизатора, которые, как он правильно понял, тоскуют по какой-то солидной работе, хотя бы по тому же динамиту или по противотанковым минам. Продолжая развивать свою мысль, он сказал:

— Может так случиться, Нила, что просидит кто-то из нас в подполье, как мышка-норушка, и не пискнет, иначе не только себя, но и общее дело завалит…

— Ну, нет, — решительно выпрямилась Алпатова, словно готовясь остановить подводу, спрыгнуть на землю и дальше идти пешком, только бы без этой компании молодых граждан, с которыми она случайно, по недоразумению оказалась вместе. Неонилла не спрыгнула, но категорически отвергла предложение секретаря просидеть мышью всю войну и предупредила, что такое задание не для нее и она по приезду в город пойдет не на бюро подпольного райкома, а к Василь Василичу — партийному руководителю всего подполья — и попросит его дать ей персональное задание.

— Да погоди ты пылить, — спокойно, но твердо прервал ее Дмитрий. — Я пока тебе лично никакого конкретного задания не давал… Я же пока теоретизирую, пытаюсь предугадать возможные варианты нашей будущей работы и жизни…

— Все у тебя получаются варианты какие-то… Ну, мягко говоря, несерьезные, детские, — рубанула Неонилла и все-таки соскочила с подводы. Но свой соскок тут же объяснила — Ноги затекли.

Это, конечно, была неправда. Девчата да и парни не поверили Алпатовой. Ведь она иной раз за рычагами трактора сидит по три-четыре часа. Но никто ничего ей не сказал. Хотя Наташа, Феня и Клава, не говоря уже о Баннове, в душе были на стороне Алпатовой, они не вступали в перепалку, понимая, что Неонилла — кандидат в члены партии и, в случае чего, может пойти в свой райком, где всегда найдет защиту, и никто никогда ее из подполья не отчислит, а они еще зеленая комса, и для них этот рыжий Покорное— царь, бог и воинский начальник. Но это молчание не означало, что они все праздновали труса или держали критический кукиш в кармане. Если бы они были опытными бойцами, если бы они знали, как в действительности складывается судьба подпольщика и она была бы противоположной той, которую пытался нарисовать секретарь подпольного райкома, девчата не побоялись бы высказать все Дмитрию в лицо. Но беда была в том, что ни одна из них нигде никогда не читала воспоминаний подпольщика… Наверное, еще не успели написать… Напишут потом, после войны. Где-то, кто-то обобщит этот колоссальный опыт… и кто-то когда-то на будущее учтет его, примет на вооружение… Но это будет много позже. А сейчас нужно сидеть и терпеливо слушать, о чем говорит товарищ секретарь с подпольной кличкой «Злой». Хотя он вовсе не похож на злюку. И фамилия у него самая смирная. Уж лучше назвали бы его Рыжим. Это точнее и звучит не так обидно. Но, наверное, те, кто давал ему эту кличку, лучше знают Дмитрия. И надо так понимать, что злость его имеет отношение не к сидящим в телеге, а к не-мецко-фашистским оккупантам и их прихлебателям.

Покорное, несмотря на свою молодость, уже обладал определенным опытом работы с людьми, научился по каким-то неприметным деталям улавливать настроение человека. Вот и теперь он почувствовал, что подружки хоть и созерцают молча их дуэль, но все-таки мысленно на стороне Алпатовой, они тоже думают, что их работа в подполье должна сводиться не к отсиживанию, не к выжиданию и даже не к уходуза ранеными, которых они будут скрывать в условленном месте. до поры до времени, а к тому, чтобы денно и нощно громить гитлеровских захватчиков, где бы они ни появились. С чувством досады Дмитрий начал терпеливо разъяснять девушкам, что самое главное в их будущей работе — железная дисциплина, выполнять лишь то, что будет приказано, что всякая партизанщина неминуемо приведет к ненужным жертвам, будет играть на руку врагу.

Говорил он жарко и довольно. убедительно, так, что в конце концов девушки согласились с ним. Однако, сказали они, ведь будут какие-то непредусмотренные обстоятельства, в которых нужно будет принять моментальное решение, без совета, без помощи. Как же вести себя в таком конкретном случае?

— Так, как подскажет вам сердце, — чуть с пафосом ответил Дмитрий. — Но трезво все взвесив и оценив.

Таким оборотом все остались довольны, и даже Неонилла, посветлев лицом, снова села возле Покорнова.

Когда они подъехали к райкому, там уже ожидали их все комсомольцы, которым предстояло в случае оккупации города и района вести борьбу в тылу врага. Заседание было недолгим. Каждый получил конкретное задание, явку, пароль, день и час выхода на связь. После клятвы спели «Интернационал». Прощаясь, Дмитрий еще раз просил всех действовать осторожно, наверняка, не лезть в авантюры. Не думали и не гадали в ту ночь комсомольцы, что для многих из них встреча эта и это прощание будут последними, что в канун Нового года, когда советские войска освободят Котельниково, на митинге среди героев борьбы будут названы и комсомольцы, отдавшие. свои молодые жизни за свободу и независимость нашей Родины.

В тот же вечер представитель Центрального штаба партизанского движения на Сталинградском фронте генерал-майор Тимофей Петрович Кругляков слушал доклад начальника Астраханской партизанской школы Добросердова. Назначенный на эту должность весной, Алексей Михайлович многое успел сделать для того, чтобы школа смогла забрасывать в тыл противника хорошо подготовленных разведчиков-партизан.

— Теперь обстановка осложнилась до предела, — прервал доклад Добросердова генерал. — После Ростова, Краснодара и Ставрополя немцы всей мощью обрушились на Сталинград и Северный Кавказ. Штаб фронта требует от нас создания большего числа партизанских отрядов, диверсионных групп с учетом скорейшей переброски их в оккупированные районы.

Уроженцы этих мест, генерал Кругляков и майор Добросердов понимали, с какими трудностями им предстоит встретиться. Ведь местом действия их отрядов будут степные просторы Дона и Волги. Ни лесных, ни горных массивов, лишь балки, буераки, овраги да пойменные займища, где могут скрыться единицы, но не соединения, даже не взводы. Так что ни о каких постоянных базах речи идти не может. Значит, необходимо создавать малочисленные летучие отряды, без техники, без артиллерии, даже без минометов..

— Но эта трудность не единственная, — соглашаясь с доводами генерала, заметил Добросердов. — Где брать людей? Смелых, отважных, надежных? Времени для их проверки совершенно нет. Пацаны засыпали военкоматы заявлениями. Требуют немедленно направить их на фронт.

До сих пор Добросердов удачно комплектовал группы. Теперь же он не представлял себе, где в такой короткий срок сможет набрать требуемое количество курсантов. Вот об этом он без утайки и говорил седовласому генералу, которого знал, хотя и понаслышке, еще с детства.

В его родных местах воевал с белогвардейцами Тимофей Петрович в далекие годы гражданской войны. И был он не только лихим рубакой, отважным бойцом, но талантливым командиром, большой души человеком. Верилось Алексею Михайловичу, что Кругляков не только выслушает внимательно Добросердова, но и поможет в решении задачи.

— Не ехать же мне за ними в Сибирь, — скорбно улыбнулся Алексей Михайлович. — А здесь остались буквально старый да малый.

— Сибиряки народ надежный, — как будто не поддержал начальника школы генерал;— Но тут беда другого порядка: нужны местные, земляки нужны, чтоб им каждый закуток в степи знаком был, чтоб в каждом хуторе свои люди имелись.

— Вот и я о том же, товарищ генерал.

— В горкоме партии был?

— Был. Кого. рекомендовали, почти всех взял.

— Ну теперь слушай, — поднялся Тимофей Петрович и жестом оставил на месте Добросердова. — Беседовал я вчера с секретарем обкома партии Алексеем Семеновичем Чуяновым. Пошел к нему сразу после встречи с командующим. Обрисовал положение, а он спрашивает, что требуется? Говорю: людей нужно. Смелых и верных. Дал слово подобрать в течение недели добровольцев из коммунистов и комсомольцев. Это первое. Второе. Курсы твои придется сократить с шести месяцев до трех…

Добросердов невольно приподнялся.

— Чему можно научить за три месяца детей и стариков?

— Это ты иди спроси у генерала Еременко, — посуровел Кругляков. — Я ему уже приводил такие доводы. Вот за этим я тебя и вызвал, в основном. Приедешь к себе, пересмотри всю программу. Сожми до минимума. Но, — генерал сделал паузу, — должны они выходить из твоей — школы стопроцентными бойцами, и главное, чтоб из любого оружия по врагу били без промаха.

Добросердов понимающе кивнул, но осмелился ” перебить речь генерала:

— Патронов, сами знаете…

Кругляков провел широкой ладонью по высокому гладкому лбу, точно сбрасывая ненужную заботу:

— На это дело патронов. не жалей. Достанем. Но чтоб чуял фашист, что имеет дело не с теми, кто винтовку в руках не держал, а с настоящими снайперами. Приеду, лично проверю.

— Выполню, товарищ генерал, — дал слово Добросердов, сам желавший подготовить из каждого курсанта если уж не снайпера, то по меньшей мере ворошиловского стрелка.

— Отбор будешь делать, как прежде, индивидуально. Только добровольцев, политически подкованных, преданных, — напутствовал генерал. — Не пренебрегай женщинами и подростками. Но, разумеется, о детях и стариках речь не идет. Я тебе рекомендую проехать по прифронтовым селам и хуторам. Подбирай там людей по своему усмотрению.

— Разрешите доложить, товарищ генерал? — встал Добросердов, но Кругляков снова усадил его на стул.

—. Докладывай.

На добродушном овальном лице Алексея Михайловича появилась лукавая улыбка.

— Когда к вам ехал, так и поступил. Но, честно говоря, улов не богатый. Подпольные райкомы партии и комсомола своих людей не отдают. А те, кто формально не входит в подполье, стараются либо к воинской части прибиться, либо военкомов за горло берут, требуют отправить на передовую. На мой призыв записываться в школу с обидой отвечают: через полгода от фрицев мокрое место останется, с кем же нам воевать.

— Да, — грустно протянул генерал. — Удивительное дело, майор. Немец к Волге нас прижал, к Кавказу вышел, а народ верит в нашу победу. И причем в победу не за горами. Видишь, им и шесть месяцев кажется фантастически большим сроком. А ведь как тяжело… Я иной раз задумаюсь, и припомнится мне девятнадцатый год. В такую же жару катились мы под натиском деникинцев к Царицыну, Воронежу, Орлу, к Туле. Хуже, чем сейчас, было. А все-таки мы выстояли. И отбросили их к чертовой матери в Крым… И потопили в Черном море.

Генерал задумчиво посмотрел в темноту ночи и сказал, как будто подвел черту:

— Правильно сказал товарищ Сталин: враг будет разбит, победа будет за нами!

Кругляков подошел к столу, несколько минут смотрел на телефон, точно ожидая звонка, а затем сказал:

— Вот тебе директива, и действуй сообразно…

В Майоровский Феня и Наташа возвратились к рассвету, когда последние красноармейцы отходили на новые позиции… Девушки надеялись увидеть на улицах хутора настоящее сражение, но оно было вчера, а сегодня на улицах хутора уже ходили враги.

Утром по приказу немецкого командования жителей согнали на площадь перед правлением колхоза и объявили, что отныне они обязаны выполнять все приказы старосты, который будет действовать от имени великой Германии. Старостой они предложили избрать Ивана Фокича Захарова, человека хорошо всем известного, в свое время репрессированного Советской властью. Захаров угрюмо глядя на хуторян и на новых хозяев, не выказал ни радости, ни смятения. Казалось, он не очень верит в серьезность своего назначения, а особенно в долговечность нового порядка, который так красочно расписывал переводчик. Немецкое командование объявило, что главная задача колхозников — убрать как можно скорее весь хлеб, засыпать его в амбары, а затем по нарядам в определенные дни отправить обозы в Котельниково, куда уже вошли передовые части непобедимой армии вермахта. И еще один приказ был зачитан тут же: все коммунисты, комсомольцы, сотрудники советского аппарата должны в течение суток зарегистрироваться в комендатуре, а имеющие оружие — немедленно сдать его германскому командованию.

— Как поступим? — спросила Феня, когда они с Наташей вернулись домой. — Мне. лично деваться некуда, меня тут каждый знает, не скроешься, а ты смотри…

— А чего смотреть, — не поняла ее тревоги Власова. — Вместе с тобой пойду и встану на учет.

Феня задумалась. Было о чем. Она не убежала по очень простой житейской причине: мать вторую неделю с постели не поднимается. Как получила похоронку об отце, так и свалилась. Не бросит же ее дочь в таком положении, хоть она и секретарь сельсовета. А у Натальи какие доводы?

— Обыкновенные, — успокоила её подруга. — Для меня где крыша, там и дом. Ты же знаешь, что я выросла в детском доме.

— И все-таки, может быть, тебе лучше скрыться.

— Смешная ты, Феня. Ваш хутор не Москва и даже не Сталинград. Куда я скроюсь? Нет уж, подружка, пойду с тобой.

На следующее утро, когда они пришли в правление колхоза, староста Захаров встретил Феню, как долгожданную гостью.

— Думал, ты сглупишь, — говорил он, радуясь за Нарбекову, — прятаться будешь. Это ты мудро поступила, что сама явилась. Садись в своей комнате и занимайся делом…

У Фени от неожиданности даже дар речи пропал. Он что, этот Захаров, окончательно поглупел от назначения? Каким своим делом она может заниматься, когда немцы в хуторе?

— Что вы такое говорите, Иван Фокич? — наконец спросила Нарбекова, думая, что староста все перепутал. Но, оказывается, Захаров уже доложил начальнику гарнизона о том, что из представителей Советской власти в хуторе осталась секретарь сельсовета и попросил разрешения зачислить ее на должность писаря, если, конечно, она явится доб-ровольно и изъявит желание сотрудничать с новой властью.

Захаров колюче взглянул на Феню, как на нерадивого ребенка, который вместо благодарности за отмененное заслуженное наказание еще пытался показать свой глупый характер.

— То, что слышала, то и говорю, — досадливо сказал староста. — Иди садись, будешь вести дела. Чтоб каждая бумажка была на месте. Немцы, они, знаешь, порядок во всем любят. Всех коммунистов, комсомольцев, которые остались, перепиши. Список отправим в комендатуру. Это тебе первое задание.

Нарбекова приняла этот приказ как приглашение к предательству. Она хотела решительно отказаться от такого сотрудничества, но Власова вовремя дернула подругу за кофту, и та, поразмыслив немного, спросила Захарова, как она должна провести регистрацию: по явке каждого или по слухам, по доносам.

— По информации, — поправил ее староста. — Сначала обойдешь всех активистов. Если кого не окажется на месте, узнай, куда, на сколько отлучился. Потом мне покажешь списки, а я уж сам дальше решать буду. А ты что же, гражданочка, — обратился он к Власовой, точно только что увидал ее в кабинете, — комсомолка будешь или просто с Феней пришла?

— Со мной, — опередила Натальин ответ Нарбекова. — Помогать мне будет, если, конечно, вы не против.

— А что же ты в Сталинград не уехала? — допытывался староста, пропустив мимо ушей ответ своего писаря.

— Не к кому ей уезжать, — еще решительнее. ответила за Власову Нарбекова. — Она круглая сирота.

— Ты, девонька, попридержи-ка язык за зубами, — построжал Захаров. — А то он тебя до добра не доведет.

— Я правда детдомовская, — сказала Наталья Леонтьевна даже с каким-то вызовом в голосе.

— Ну, ну, проверим, — исподлобья разглядывая Власову, пообещал староста. — Может, тебя по заданию оставили.

Власова почувствовала, как холодная струйка побежала по спинному желобу и во рту вдруг появилась противная сухость, отчего язык невольно облизал губы. Ей в голову пришла нелепейшая мысль: неужели кто-то внедрился в организацию по заданию немецкой разведки и все они, оставшиеся на оккупированной территории, уже взяты на учет в гестапо? Но она нашла в себе силы, чтобы до конца выдержать этот тяжелый недобрый взгляд вчерашнего конюха и ответить ему как можно непринужденнее:

— Проверьте, господин староста.

Слово «господин», очевидно, нёприятно кольнуло Захарова. Никогда и никто в жизни его подобно не называл. Это было не только непривычно, но и страшновато. Что крылось за ним — утверждение его как представителя нового порядка на донской земле или, напротив, насмешка над его недолговечным господством? Иван Фокич не стал в этот раз выяснять до конца точку зрения молодой учительницы, а поспешил отделаться от девушек, сказав не без ехидства:

— Ну вот что, госпожа Нарбекова, ступай и займись делом.

Радость переполнила девичьи сердца, когда они очутились в коридоре. Девушки, взглянув друг на друга, поняли, что они подумали в этот миг об одном и том же: они выиграли первый в своей жизни поединок с врагом. Пусть этот враг не в немецкой форме, пусть он говорит на одном с ними языке, пусть вчера он был всего-навсего конюхом — колхоза «Красный партизан», но сегодня он добровольно принял на себя роль учредителя нового порядка, значит, стал врагом. Они допускали мысль, что Захаров сделал это по первому неосознанному инстинктивному зову своего сердца, требующему отмщения за все беды и несчастья, которые ему принесла Советская власть, больше того, может быть, из-за желания спасти любой ценой свою шкуру. Но ни то, ни другое не делало ему чести. Ведь он работал у немцев не по заданию подпольного райкома. Значит, должен, в конце концов, разделить участь оккупантов.

А когда они вошли в тесную комнату секретаря сельсовета и опустились на старенький дерматиновый диван, Феня сжала руку Власовой и с задушевной благодарностью сказала:

— Спасибо тебе за то, что остановила. Я уже хотела ему плюнуть в морду…

— И теперь мы бы не сидели с тобой здесь, а болтались на виселице, — тихо смеясь, представила их печальное будущее Наталья Леонтьевна.

— А потом меня точно осенило, — хвасталась Феня. — Мы же сможем свободно ходить куда хочешь, смотреть, кого надо предупредить вовремя…

— Тише, Феня, — попросила ее Власова. — Не забывай: болтун — находка для шпиона. И у стен есть уши…

Нарбекова порывисто поднялась и выглянула за дверь. В коридоре было пусто. Лишь из приемной старосты доносились голоса. Она села за стол, достала папки (хорошо, что не успела уничтожить). Здесь были списки всех жителей хуторов, членов сельхозартели, сводки о поставках мяса, молока, хлеба. Инструкции, справки, отчеты.

— Вот что, Феня, — поднялась с места Власова, — нужно уговорить Захарова открыть в хуторе медпункт.

— Так фельдшер убежала еще третьего дня.

— А я для чего? — удивленно спросила Власова. — Даром, что ли, курсы проходила? Ты понимаешь — мою мысль? Хоть какие, но появятся у нас медикаменты, бинты, вата, А главное, я смогу, как и ты, без особого риска ходить по хуторам. Главное, заиметь пропуска. — И вдруг ни с того ни с сего с болью в сердце сказала — Жаль, что Миша ушел с отцом. Был бы у нас с тобой самый верный связник.

— Жаль, — согласилась Феня, но тут же убежденно добавила — Не верю, не может он далеко уйти. Вот поверь моему слову — не сегодня-завтра, но он вернется…

БРОСОК В НОЧЬ

Утром в Харабали приехал начальник Астраханской партизанской школы. Он собрал всех рекомендованных в сельсовете и сказал, что командованию Красной Армии очень нужны сведения о противнике, занявшем южные районы области. А кто лучше местных старожилов может выполнить эту задачу! Но идти в тыл к немцам нужно не завтра и не через неделю, а через три месяца. Собравшиеся недовольно загудели. Их не устраивал такой далекий срок. Они рвались в дело сейчас же.

— Поймите, товарищи, — старался урезонить их Добросердов, — программа сокращена наполовину. Наполовину!

Но и этот довод не убедил собравшихся. Они уверяли старшего политрука, что готовы отправиться в тыл хоть сегодня в ночь.

Слушая их нервозный — нетерпеливый гомон, Добросердов вспомнил свой прием у — генерала. Как и предполагал Алексей Михайлович, в такие горячие дни люди не согласятся сидеть три месяца за партой, далеко от переднего края. Если бы речь шла о тех, кто уже успел повоевать, можно было бы согласиться с их требованием. Но перед ним стояли в основном комсомолята, знающие о войне лишь по книжкам да кинофильмам. Большинство из них никогда в жизни кроме деревянной шашки да такого же нагана другого оружия в руках не держали. Так что кроме горячего преданного сердца нет у этой зеленой братии ничего. А взять вот этих стариков. Тоже, поди, после гражданской не прикасались к боевому оружию. Ну, а что говорить о девчатах, завороженно глядящих на его военную форму. Добросердов тяжко вздохнул и поднял над головой руку, призывая приутихнуть. И когда, внемля ему, собравшиеся замолчали, начальник сказал твердо, чтоб поняли — никаких уступок не будет:

— Я приехал сюда, чтобы лично побеседовать с каждым добровольцем. Лишь после этого вы будете зачислены в школу. И лишь после прохождения полного учебного курса, при условии успешной сдачи экзаменов командование перебросит вас на временно оккупированную территорию в составе партизанских отрядов и диверсионных групп. Таков мой сказ. В школу буду отбирать прежде всего коммунистов и комсомольцев, физически крепких, ну и, само собой, отважных, смелых, до конца преданных делу партии большевиков.

Собравшиеся вновь заговорили все разом, доказывая, что именно о них вел речь начальник и что вовсе не обязательно соблюдать формальность, придерживаться каждого параграфа инструкции; нужно брать в расчет главное — их лютую ненависть к врагу, их беззаветную преданность Родине.

Пришлось снова Добросердову призвать всех к тишине и напомнить, что поступать он будет только так, как сказал, и что престарелым, хворым, несовершеннолетним он советует не отнимать дорогое время ни у себя, ни у него.

Он оглядел еще раз собравшихся, особенно подолгу останавливал свой взгляд на Ломакине, Паршикове и Романовых. Те сразу почувствовали в таком взгляде опасность. И потому, выйдя из комнаты, решили явиться к начальнику вместе.

— В старики записал, — ворчал Пимен Андреевич. Он тронул широкой ладонью седую поросль на щеках и засмеялся.