Особое задание: Повести и рассказы

— А мы выполнили план! А мы выполнили план! Слышишь, Анна Максимовна, «Красный партизан» первым в районе выполнил план хлебопоставок. Сто тыщ пудиков отвалили. Целый год целую дивизию будут кормить нашим хлебом.

Когда сели за большую семейную чашку с постным борщом, заправленным сметаной, отец по привычке подправил усы и начал спешнее обычного есть. Перехватив укоряющий взгляд жены, объяснил:

— Суконную гимнастерку достань. Сейчас по бригадам поеду. Надо людей поздравить с большой победой.

Это известие обрадовало Мишу. Он попросится с отцом, по дороге все ему расскажет. Сын начал торопливо работать ложкой. Его суетность не укрылась от материнского глаза.

— А ты куда заторопился?

— С отцом, — оторвался сын от чашки.

Но Зиновий Афиногенович на этот раз огорчил Мишу отказом. И объяснил ему, что с утра колхоз повезет хлеб сверх государственного плана. И это событие надлежит соответствующим образом оформить. Они договорились, что на каждом мешке будет написано: «Сверх плана в фонд обороны». Надписи эти сделают Миша и его друзья. Работы им хватит на всю ночь.

Миша понял, что говорить надо сейчас. Он начал издалека. Спросил, помнит ли отец красных дьяволят, ну, тех, Мишу, его сестру Дуняшу и негра Тома, которые захватили в плен батьку Махно? Отец подтвердил, что отлично помнит эту смелую, лихую тройку. Тогда сын задал вопрос, а как бы он отнесся к тому, что Миша со своими приятелями создадут точно такой же отряд и добровольно уйдут в Красную Армию?

Мать, как только услышала об этом, замахала руками и запричитала, чтоб Михаил и думать о таком не смел. Отец жестом остановил Анну Максимовну и, когда Миша посмотрел в его серые большие глаза, сказал, расправляя складки гимнастерки под ремнем:

— Как говорят на Руси: не дай бог, но ежели придет такая лихая беда на нашу землю, кликнем мы вас. Но должны вы быть готовыми ко всему. А потому позвоню завтра в Осоавиахим, попрошу надежного человека. Пусть занимается с вами по всем правилам военной наукой. Так и дружкам своим передай.

Перед самым началом учебного года в хутор приехала с попутной подводой новая учительница Наталья Леонтьевна Власова.

В правлении ее ждала Феня Нарбекова. Ни о каком дйване в учительской она слушать не желала. Они вдвоем с матерью остались: отец и брат еще в июле уехали на фронт. В доме тоска несусветная. Им втроем веселее будет. И, кроме того, Наташа будет помогать Фене, которая поступила на заочное отделение учительского института. Л мама у нее кдкая — добрая, ласковая и лучшая доярка в колхозе.

— Одним словом, так, — закончила свое приглашение Феня. — Сейчас зайдем в школу, ты представишься Людмиле Николаевне, она осталась за директора, потом отнесем к нам чемодан.

Миша, узнав от матери новость, кое-как перекусил и побежал разыскивать Власову.

Месяцы разлуки изменили девушку. Она стала взрослее, серьезнее. Это первое, что заметил Миша. Только в глазах ее блестели те же искорки. Мише показалось, что Натка похудела, загорела. Не так, конечно, как он, но все-таки кожа у нее утратила прежнюю белизну. И мальчику думалось, что теперь ее уже неудобно называть Наткой, даже про себя и в разговоре с приятелями. Одно дело — пионервожатая, и совсем другое — учительница.

А Наталье Леонтьевне уже „сообщили, что она будет вести четвертый класс вместо ушедшего на фронт учителя.

— Ты доволен? — спросила Власова, рассказав ему коротко о себе.

— Еще как! — не скрыл своей радости Миша.

— А я прямо на седьмом небе! — призналась Наталья Леонтьевна. — В районо мне предложили: поезжайте в Майоровский, там у нас два учителя начальных классов. А я все равно сюда бы попросилась, потому что с поезда побежала к вам. Гляжу, а там новые хозяева. Говорят: Романовы уехали еще весной в хутор Майоровский. Ну, теперь мы тут развернемся. Перво-наперво организуем военные кружки, будем изучать оружие, санитарное дело, азбуку Морзе, сигнализацию флажками… Все может пригодиться…

— Ас нами уже занимается один инвалид, инструктор из Осоавиахима, — поделился радостью Миша.

Это понравилось Власовой. Потом она говорила, что пионеры будут помогать убирать огороды не только колхозные, но каждой семьи, в которой взрослые мужчины ушли в Красную Армию, на каждый такой двор вывесят красную звезду. Это значит, что отсюда ушли на фронт, а тимуровцы шефствуют над этим домом. А за работу в колхозе деньги будут перечислять на пионерскую книжку.

— А мы все бесплатно делаем, — не понял ее замысла Миша.

— Нет, будем делать за деньги, — стояла на своем Власова. — А потом, когда наберем тысячу или две тысячи, пойдем в райком комсомола и скажем, чтобы они помогли нам купить для Красной Армии пулеметы или автоматы…

— Лучше танк или самолет, — принял ее замысел Миша.

— На самолет тысяч сто, наверное, требуется… А вот танк — это ты здорово придумал. Представляешь, выйдет из цеха танк, а на его башне написано: «Сталинградский пионер». И мы его вручаем боевому экипажу…

— Или еще лучше: сами садимся в машину. Ты у нас за командира.

— Миша, — сделала ему замечание Нарбекова, — почему ты называешь Наталью Леонтьевну на «ты»? Она же твоя учительница.

Власова рассмеялась.

— Я даже не замечаю этого, Феня. До сих пор не представляю себя учительницей. И для Миши я могу сделать такое исключение.

— Не надо, — остановился Миша. — Лучше я вам буду говорить «вы».

— Ну что ж, вольному — воля, — согласилась Власова.

Утром, за Морозовым приехала мать. Когда мальчишки выбежали на улицу, Витька достал из кармана пятерку и протянул Мише.

— Держи, это за твоих сизарей. Бери, — настаивал приятель, видя, что Миша спрятал руку. — Это мне вчера в конторе расчет выдали. Целых двадцать пять рублей. И муки немного.

— Мы решили на заработанные деньги купить танк «Сталинградский пионер».

— Во сила. А где их продают?

— Пошлем деньги в Москву и попросим, чтобы наш подарок передали Красной Армии.

Витька достал еще три пятерки и сказал:

— Я себе одну оставлю на кино. А эти передай в фонд обороны.

Мать удивилась: и как только у ее сына на все хватает времени. Тут одни домашние заботы с ног валят, а он, точно заведенный, встает вместе с отцом и ложится не раньше. В тетрадях одни «отлично» да «хорошо» стоят. И после школы прибежит, закусит, принесет воды, кизяков, нащиплет лучин, — поросенку болтанку выльет, с сестрами посмеется, попрыгает. Глядь — его уж нет. Или на плантации, или в овощехранилище, где с дружками картошку перебирает, или у Сергея Ивановича, а то и в пионерской комнате.

Соседи говорят, что новая учительница хуже мальчишки — вместе с военруком водит их в балку, учит там стрелять из малокалиберной винтовки, флажками машет, а девчонок Загоняла с большой санитарной сумкой. Накличет она своими играми беду на хутор.

А беда и без того надвигается. Вчера Зиновий Афиногенович пришел темнее тучи. Сел за свой чемодан, перебирал бумаги, а потом бросил их обратно туда и говорит:

— Ростов сдали. В газетах не напечатано, но в райкоме сегодня предупредили, чтоб были готовы к эвакуации…

— Это как же, — подкосились ноги у Анны Максимовны. — Ты же успокаивал… И куда я с ними четверыми в зиму? А тут еще пятый ожидается.

Зиновий Афиногенович сел возле ног жены, положил голову на ее колени и попросил:

— Ты прости меня, Аннушка. Никогда не думал, что немец так далеко зайдет. И сейчас не верю, что не остановим эту свору… Ты пока никому ничего не говори. Может, все это переменится.

Анна Максимовна нежно гладила седеющую голову мужа и никак не могла представить свою поездку из дома с оравой детей в неизвестные края. И тогда она сказала:

— Заберешь с собой Мишутку…

— Куда заберу? — насторожился муж.

— В эвакуацию.

— Не мне, вам надлежит эвакуироваться.

— А ты?

— Остаюсь здесь для партизанской работы. И об этом ты должна молчать.

— Вон оно как дело обернулось, — заплакала Анна Максимовна. — Двадцать лет вместе, а тут на тебе…

— Ты погоди, не убивайся, — начал успокаивать ее Романов. — Может, еще все обойдется.

Об этом разговоре родителей Миша ничего не знал. Секрет был известен лишь немногим активистам. В том числе Фене Нарбековой… Вечером она сказала Наташе, что скоро, наверное, учебный год придется прервать: немцы близко, а ей лучше всего возвратиться в Сталинград.

— Ну нет, Феня, — тряхнула короткой стрижкой Власова. — Отсюда я никуда. В случае чего, останусь на оккупированной территории. Меня здесь мало кто знает, я вполне могу связной быть.

— Вопрос о подпольщиках решает райком партии, — не поддержала ее патриотического порыва секретарь сельсовета. — Будут оставлять тех, кого давно и хорошо знают.

— А ты меня плохо знаешь? — обиженно закусила губу Власова.

— Ну ладно, я за тебя поговорю, — согласилась Феня.

— Вот это другой оборот, — обрадованно сказала учительница. — А то что подумают про меня мои орлы? Скажут, учила быть смелыми, храбрыми, а как гроза приблизилась, она как лиса хвостом вильнула.

Готовясь идти в партизаны или подпольщики, не знали Зиновий Афиногенович, Нарбекова, Власова, да и не могли знать, что далеко от Сальских и Калмыцких степей, в Москве, уроженец здешних мест, бывший командир дивизии Первой конной, а ныне генерал-майор Тимофей Петрович Кругляков уже ведет большую подготовительную работу по организации партизанской борьбы в тылу врага.

Не знал в тот вечер и не мог даже предвидеть Романов-старший, что не пройдет и года, как его жизненный путь вновь пересечется с дорогой своего бывшего командира и что под его руководством, теперь начальника штаба партизанского движения, пулеметчик Зиновий Романов еще послужит Родине не один день, помогая Красной Армии громить врага, пришедшего на донскую землю.

Но тогда, осенью 1941 года, пути эти не пересеклись по той причине, что подпольные группы и диверсионно-партизанские отряды создавались лишь на территории оккупированного Донбасса и в Придонских районах Ростовской области. Дальше врагу в ту жаркую осень продвинуться не удалось.

Однако возводить оборонительные рубежи на дальних подступах к Сталинграду не перестали. Экскаваторы, утопая гусеницами в грязи, черпали тяжелую липкую глину и выбрасывали ее на бруствер. Автомашины, буксуя и натужно ревя на каждом подъеме, привозили железобетонные колпаки дотов.

Ежедневно на строительство колхоз выделял полсотни человек с подводами. После уроков туда уезжали старшеклассники. С ними непременно были Миша и Ваня. Чаще всего эту группу возглавляла Наталья Леонтьевна, иногда Феня. Школьники рыли ямы для установки дотов, выравнивали откосы противотанкового рва, Миша и Ваня развозили лопаты, ломы, ездили на пруд за водой, помогали кашеварам под навесом.

Возвращались поздно, иногда промокшие, иногда озябшие, но всегда усталые. Однако эта усталость не угнетала ребят. Они сердцем осознавали, что участвуют в большом и важном деле. Они проникались пониманием, что лучше такой адский труд, чем вражья оккупация.

Не только школьники, но и взрослые не исключали возможности однажды лицом к лицу встретиться с немецкими танками или десантниками. Взрослые всячески избегали мысли об этом. Ребята себе представляли это так: наши отступающие части займут здесь оборону, а всех гражданских попросят помогать батарейцам подносить снаряды, пулеметчикам — ленты, для пехотинцев заряжать диски. А потом, когда фашистские танки, не считаясь с потерями, окажутся возле рва, мальчишкам доверят гранаты и бутылки с зажигательной смесью, а девчонкам большие санитарные сумки…

И встреча состоялась. Но она была далека от той, которую рисовало ребячье воображение. Когда осеннее тусклое, как давно не работающий лемех, солнце, раздвигая тучи, врезалось в землю, на горизонте появились темные точки. Скоро до ушей донесся прерывистый рокот моторов. И тотчас по всей линии рубежей пронеслась тревога:

— Воздух! Возду-ух! Врассыпную! Ло-о-о-жись!

Самолеты шли низко и, кажется, неспешно. Они как бы чувствовали свою мощь и безопасность и потому выполняли работу с точным расчетом. Их было двенадцать. Тяжелых, угловатых, страшных. Страх от их появления еще больше усилился, когда с неба посыпались первые бомбы. Черные точки, отделяясь от фюзеляжа, росли, увеличивались на глазах, издавая душераздирающий вой, который заставлял буквально врастать в землю, искать защиту за каждым бугорком, возле каждой суслиной норы.

Миша и Ваня лежали недалеко от кухни, в яме, где в сухую погоду разводили костер. Перемазанные золой и пеплом, они скоро оправились от грохота и высунули головы из убежища.

Первые взрывы потрясли землю. Испуганные лошади рвали постромки и кидались в степь. Небо заволокло черным дымом. В воздух летели комья глины, доски от повозок, детали машин. Многие не выдержали испытания. Адское громыхание, красно-черные сполохи, бесперебойная пулеметная трескотня и беззащитность подавили их, и они, вскочив, метались по степи, ища спасения в ложбинках, в редких зарослях кустарника, за отвалами земли, выброшенной из противотанкового рва.

Тот, кто, казалось, нашел убежище, кричал:

— Ложись!

— Давай сюда!

Но их никто не слышал.

Эскадрилья, не задерживаясь, пролетела дальше на восток.

«Неужели будут бомбить хутор?» — с ужасом подумали майоровцы и почувствовали всю необходимость быть сейчас там, возле родных. Многие из них вскочили и что было силы побежали в сторону Майоровского.

При кажущейся медлительности самолеты летели очень быстро, и не было никакой возможности догнать их.

Они уже кружились где-то над городом. Там поднялось несколько огромных оГне-нно-угольных столбов и раздался далекий гул. Дым заволакивал окраины Котельниково. Из этого дымф нервно забили зенитки. Самолеты, чуть набрав высоту, развернулись и так же не спеша удалились в сторону затухающей зари.

После бомбежки Миша как будто вырос, повзрослел. Мать заметила у него складку между черными прямыми бровями. И хотя школьникам запретили выезжать на строительство рубежей, многие дети и внуки нередко уговаривали матерей и стариков взять их с собой. Миша тоже доказывал отцу, что не испугался вражеских бомбардировщиков. Отлично запомнил отцовский наказ: от самолета не надо, словно суслик, кидаться в нору, прятать голову в землю, надо глядеть на «юнкере» или «хейнкель», и тогда сразу увидишь, куда он сбрасывает бомбы.

Через неделю морозы сковали раскисшие дороги, так забетонировали землю, что ее с трудом долбили ломы, кирки и даже железные челюсти экскаватора. А скоро упал снег. Он так припушил равнину, что она стала похожей на белое покрывало без конца и края. И в это же время пришло то долгожданное известие, с надеждой услышать которое люди просыпались каждое утро: немцев разгромили под Москвой! Не так, как под Ельней и даже Ростовом. На отдельных участках наши войска продвинулись вперед на двести и больше километров. Такие сводки Информбюро советские люди слушали впервые.

По этому радостному случаю в клубе собрали митинг. Народу набилось столько, сколько не собиралось с начала войны.

Зиновий Афиногенович стоял перед столом, накрытым красным сукном, подтянутый, хорошо выбритый, с лихо закрученными стрелками усов и, ожидая, пока утихомирится зал, осторожно сжимал в больших руках только что привезенную газету. Когда он заговорил не очень громко глуховатым, срывающимся голосом, все поняли, как сильно взволнован их парторг. Это волнение перешагнуло через сцену и вышло в зал, который затих до бездыханности.

Романов говорил о том, что наконец-то они дождались светлого дня, о котором мечтали с первых дней вероломного нападения Германии на СССР, ради которого они, колхозники сельхозартели «Красный партизан», работали без устали дни и ночи. Сдавали, в фонд обороны хлеб, мясо, картошку…

Затем Зиновий Афиногенович развернул газету и стал медленно читать сводку, которая начиналась словами, запавшими в сердце, как лучшее стихотворение: «В последний час…»

После митинга Зиновий Афиногенович, взяв в библиотеке большой том истории СССР, ушел с сыном в правление. Там они, склонившись над метровым листом ватмана, перерисовали карту центральной части Советского Союза. Миша делал аккуратные четкие подписи под кружочками, обозначающими города и крупные села Московской области, освобожденные в период героиче-ского контрнаступления Красной Армии.

— Началось, сынок! — взволнованно говорил отец, рисуя новую красную стрелку, отходящую от Москвы, словно луч от солнца.

ВСТРЕЧИ И РАССТАВАНЬЯ

После Москвы радостное сообщение пришло. из-под Ленинграда. Наши войска перешли и там в наступление и освободили город Тихвин. Теперь из осажденного Ленинграда вывозили в. глубокий тыл мирных жителей, главным образом, детей. Несколько эвакуированных детей привезли в Майоровский. Вместе с ними приехала Людмила Крылова.

Она была не моложе Власовой. Но дальняя и нелегкая дорога, ответственность за судьбу малышей и недоедание настолько истощили ее, что она больше походила на подростка, чем на девушку.

Когда розвальни подъехали к правлению колхоза, Людмила, едва держась на ногах, вошла в кабинет парторга и, поздоровавшись, попросила:

— Скорее определите детей в тепло и дайте им что-нибудь поесть.

— Эй, кто там, в конторе! — властно крикнул Зиновий Афиногенович. — Все за мной!

Он первым выбежал во двор, схватил двух закутанных в одеяла ребятишек и потащил в свой кабинет. Войдя, увидел, что гостья, едва дотянувшись до стола, опустилась на колени.

— Эй, чижик, ты что? — озадаченно остановился подле нее Романов, подтолкнув ребят к натопленной печке. Люда не отвечала. Она была, в обмороке. Зиновий Афиногенович, точно пушинку, поднял ее на диван.

— Голодный обморок, — определил зоотехник, вытирая пот с белого, как стена, лица ленинградки.

Дети, увидевшие свою спасительницу неподвижно лежащей, заревели в один голос. Подошедшие женщины стянули с Людмилы шапку, расстегнули воротник демисезонного пальто. Прибежавшая фельдшерица, принесла пузырек нашатырного спирта. К носу Крыловой поднесла тряпочку, смоченную спиртом. Она открыла глаза, увидела склоненные над собой озабоченные лица и услышала плач детей. Она виновато улыбнулась и попыталась подняться. Но ей не разрешили. Кто-то принес ломоть хлеба, бутылку молока. Увидев все это, Людмила слабым голосом, но твердо попросила, указывая на детей:

— Им.

— Дадим, — успокоил ее Зиновий Афиногенович. — Ты сама съешь.