Холодное солнце Эллана

Аскур и Витра посоветовали Ивару обратиться сначала к старосте Гервину, дом которого находился рядом с "главной площадью". На самой площади Ивар заметил высокий столб с закрепленной на нем необычной конструкцией. Судя по всему, это были масляные часы, только вместо привычных цифр у них была медная пластина с четырьмя знаками, вниз по которой перемещался блестящий двухклювый ворон. Как объяснили Ивару дети, первый знак означал вечер, второй – полночь, третий – утро и последний – полдень. Как и повсюду в этих краях, новые сутки начинались с наступлением темноты. Сейчас клюв медного ворона указывал на третий знак.

Дом старосты возвышался неподалеку. Поджарый рыжий кот, дремавший на поленнице у плетня, поднял голову, прижал рваные уши, зашипел и стремглав сиганул в хлев. Поднявшись на крыльцо, Ивар постучался и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Аскур и Витра остались дожидаться его на улице у крыльца.

Открывая дверь, Ивар рассчитывал увидеть за ней темные сени, но оказался на пороге ярко освещенного помещения круглой формы, с большим оконным проемом справа от входа. Рядом с окном, за массивным столом сидел грузный мужчина лет пятидесяти, одетый в стеганый халат из темно-красного бархата. Посреди комнаты, в небольшой каменной печи, догорали дубовые поленья. Рядом с хозяином дома, спиной ко входу, стоял еще один человек. При появлении Ивара он резко обернулся и быстро спрятал что-то в карман одежды.

– Кого там еще несет ни свет ни заря? – дородный мужчина в халате был явно недоволен ранним вторжением. – А тебе я еще раз говорю: нет, и не проси! – снова повернулся он к своему собеседнику. – И довольно разговоров: завтра, всё завтра.

Тот, кому были адресованы эти слова, развернулся, скользнул взглядом по Ивару и суетливо удалился. На вид он был немногим старше хозяина: невысокого роста, слегка ссутуленный, с коротко стрижеными волосами мышиного цвета, длинными обвисшими усами и колючими кустистыми бровями. Особенно бросалась в глаза крупная бородавка на левой щеке, у самого носа.

– Прошу простить меня, – начал Ивар. – Я вовсе не хотел помешать вашей беседе, почтенный староста. Однако я не из здешних мест и не предполагал, что вот так сразу окажусь в рабочем кабинете.

Судя по слегка оторопевшему взгляду старосты, значение слова "кабинет" было ему до сей поры неведомо. Ивар продолжил:

– Зовут меня Ивар, – представился он. – Дело в том, что со мной приключилось некое прискорбное происшествие, плодом которого стало то, что я… – Ивар сам не понимал, почему изъясняется со старостой таким замысловатым слогом.

– Ты можешь говорить по-человечески? – оборвал его староста. – По твоему выговору я уже понял, что ты не из здешних мест. Кто ты и что тебе нужно на Эллане?

Ивар решить сократить свою историю до необходимого минимума:

– Мне очень нужно попасть на Имралтин. Однако волею судеб я оказался на вашем гостеприимном острове без средств к существованию. Возможно, почтенный староста мог бы поручить мне какую-нибудь работу за умеренное вознаграждение?

– Ты очень сложно изъясняешься, Ивар – так, кажется, тебя зовут? У меня уже голова от тебя разболелась. Сейчас анагант, а в это время работы немного. Но и выгнать тебя я не могу – гейс не велит. Ступай пока к нашему солевару Дайардину, думаю, он найдет для тебя занятие. Что касается пищи и крова – передай ему, что я возмещу, пусть не сквалыжничает, старый скупердяй. Всё у тебя?

– Благодарю, почтенный староста. Но как мне найти этого Дайардина?

– От моего дома пойдешь по той улице, что ведет на север, и на самом краю поселка, у пруда, увидишь большой дом, выше, чем остальные. Там и живет Дайардин с женой. Ступай.

Ивар еще раз поблагодарил старосту и вышел на улицу. Аскур и Витра стояли все там же у изгороди.

– Что сказал тебе староста? – поинтересовался Аскур.

– Сказал пойти к Дайардину и спросить его насчет работы, пищи и ночлега.

– Это хорошо. Дайардин и Рой – хорошие люди, хоть и странные. Но хотя бы с голоду умереть не дадут. До встречи, Ивар. Заходи к нам при случае, познакомим тебя с родителями. Видишь вон тот дом справа по улице, с навесом и горном? Мы там живем.

– Ваш отец – кузнец? – догадался Ивар.

– Он самый. Фариер его имя.

С этими словами дети повернули в сторону дома, а Ивар, окинув взглядом окрестные строения и раздвинув облепивших его детей, неспешно пошел на север.

* * *

Вскоре после того, как Ивар покинул дом старосты Гервина, последний вышел в огород, окликнул жену и негромко сказал ей:

– Дилис, срочно сходи к мельнику Тервелу и передай ему, чтоб возвращался ко мне. Дело важное.

Дилис вытерла руки о подол, открыла калитку и направилась к дому мельника. Спустя какое-то время на пороге дома старосты вновь появился человек с бородавкой на лице.

– Тервел, слушай внимательно, – понизив голос, начал староста, увлекая гостя внутрь дома. – Сейчас ко мне приходил этот странный тип – ты видел его, такой черноволосый с рыжей бородой. – Мельник кивнул. – Скорее всего, это какой-нибудь беспутный бродяга с Имралтина, невесть зачем заплывший сюда. Но все же нужно держать ухо востро. Бодо с Имралтина – ты же знаешь Бодо? – рассказывал, что у них в последнее время завелись шальные люди – фении – которые с поздней осени по раннюю весну живут в лесах, в основном, охотясь, но не брезгуя и пограбить кого при случае. Вряд ли, конечно, их заинтересует наш островок, но кто знает. Может, этот Ивар только притворяется невинной овечкой, а на самом деле пришел сюда разнюхивать, что да как, в то время как в Поющем лесу засели его дружки с ножами да топорами? Поэтому у меня к тебе дело: походи за ним несколько дней, посмотри повнимательней – не заметишь ли чего странного. И обо всем докладывай мне. Тогда твой вопрос насчет муки из Крейга можно будет считать решенным.

– Без подношения? – с надеждой спросил мельник.

– До чего ж ты жадный, Тервел, – осклабился староста. – Подношение – само собой. Завтра приноси, пораньше только.

* * *

Направляясь к северной околице поселка, Ивар заметил ниже по улице оживленное скопление жителей. В центре круга зевак стояли друг напротив друга двое молодых парней, настроенных явно недружелюбно. Подходя ближе, Ивар услышал, как один из них, с виду чуть постарше, рослый, с длинными темными волосами и аккуратной клиновидной бородкой, с издевкой спросил:

– И когда же это она тебе такое говорила, милый братец?

– А вчера и говорила! – ответил ему парень пониже ростом, с наголо выбритой головой и светло-рыжей всклокоченной бородой.

– Не смеши меня! Ты вчера весь день, кроме овец своих, и не видел никого.

– Тебе-то откуда знать?!

– Перед людьми не позорился бы! Нужен ей такой Дристан беспорточный…

– Ты у нас, что ли, богатый шибко?

– Да уж побогаче тебя, философ голозадый!

Глаза рыжебородого парня, прилюдно обозванного философом, налились кровью от негодования:

– Шиш ты в следующий раз получишь, а не Форалефа!

– Да нужен больно твой Форалеф! Будто коней других на острове нет…

– Ну вот и бери других, а моих больше не получишь!

Видимо, последний аргумент все же возымел действие.

– Послушай, Оверет, ну зачем она тебе, сам рассуди? – чуть более миролюбиво заговорил темноволосый. – У тебя ж до сих пор ветер в голове. Пасешь своих овечек – ну и паси дальше. Кстати, ты с долгами рассчитался уже, женишок?

– За себя беспокойся лучше! Послали же боги братца!.. – Оверет развернулся и, раздвинув зевак, широким шагом двинулся к центру поселка.

– Опять из-за Анейры ссорятся братики, – прокомментировал произошедшее невесть откуда взявшийся рядом с Иваром мужичок помятого вида с красными бегающими глазками. – Потому что олухи оба два. Не нужны они ей. Девка который уж год хвостом крутит, а эти телята и рады друг другу в горло вцепиться.

– Что-то не особо похожи они на братьев? – заметил Ивар и добавил: – Меня Ивар зовут.

– А меня – Хейни. Ты откуда к нам, с Имралтина? – не дожидаясь ответа, красноглазый мужичок продолжил: – Того, который чернявый, Эсгисом зовут, у него дом на северо-востоке. А который рыжий и лысый – брат его Оверет, пастух наш, живет на северо-западе, рядом со мной. Даже дома себе сложили подальше друг от друга. Они раньше оба светленькие были, только один потемнел со временем, а другой порыжел.

Но Ивар имел в виду не только цвет волос. Старший брат показался ему спокойным и рассчетливо-хладнокровным, в то время как у младшего бросались в глаза запальчивость и горячность.

– Хейни, ты не знаешь, что такое "гейс"? – сменил тему Ивар, вспомнив свой разговор со старостой.

– Да ты, видать, совсем издалека к нам приплыл? – прищурился Хейни. – Гейс – это запрет, табу. Что-то вроде зарока богам. Иначе сказать – баланс, основа. Гейс никак нельзя нарушить. Если нарушишь – боги отомстят, и жестоко. Может так случиться, что и не одному тебе, но и близким твоим. Люди говорят, что нарушивших свой гейс духи забирают к себе в Самайн, в первую ночь года.

– Ты сказал "баланс"?

– Ну да. Допустим, дают тебе при рождении имя "сильный" и, чтобы оно сбылось, скрепляют его гейсом "никогда не бить тех, кто слабее". Если ударишь – растеряешь всю свою силу, а то и еще чего похуже. Или выбирают тебя старостой – и дают тебе гейс "никому не отказывать в приюте". Или, например, досталась тебе богатая невеста – и ты, чтобы не дразнить богов удачей, берешь себе гейс "не отказывать в подаянии ни одному страждущему". Жаль, что у тебя нет такого гейса, – вздохнул Хейни. – Я бы сейчас не отказался от небольшого подаяния. Прошлой ночью немного засиделись в корчме, ну ты понимаешь…

– У вас и корчма есть?

– А куда ж без нее? Вон, рядом с главной площадью, видишь длинный дом с двумя трубами? Это и есть наш "Птенец орла". Корчма, она же постоялый двор, вот только гости у нас нечасто бывают.

– Знаешь, Хейни, я бы с удовольствием угостил тебя кружкой-другой, да вот только нынче я совсем без гроша. Но если Дайардин найдет для меня работу…

– А и ладно, за знакомство угощу тебя, хоть это и против моих правил, – обреченно вздохнул Хейни и двинулся в направлении корчмы: – Пойдем же, чего здесь на ветру мерзнуть?

Внутри корчма выглядела не вот чтобы уютно. За ночь она остыла, и только что разведенный очаг еще не успел прогреть заиндевевшие стены. Поторговавшись с хозяйкой, Хейни заплатил пять медных торкелей за две кружки темного пива для себя и горшочек с чем-то мясным – для Ивара. Внутри горшка оказались куски тушеной баранины, перемешанные с луком-пореем, морковью, брюквой и чем-то еще.

– Так как ты у нас оказался? – жадно отхлебнув пива и заметно подобрев, спросил Хейни.

– Сел играть не с теми людьми, – невесело ответил Ивар. – Затем немного повздорили. Ну и они высадили меня на вашем острове. Видимо, испугались, что я донесу на них имралтинским властям. А все деньги я отдал им за дорогу еще в Порт-Клейсе.

– Бывает, – судя по выражению лица Хейни, рассказ Ивара не произвел на него особого впечатления. – И куда теперь думаешь?

– На Имралтин. Как туда доплыть, знаешь? Расскажешь про здешние земли и моря?

– Это я могу, – приободрился Хейни. – Как говорится, "я с легкостью сделаю это, хоть это и кажется трудным". Слушай же. Круг наш земной окружен Океаном, моря которого разделяют землю на три части…

– Погоди-погоди, – прервал его Ивар. – Сдается мне, ты начал слишком уж издалека. Меня интересует, как далеко от вашего острова до Имралтина; что лежит к северу от Эллана, к западу и в других углах света.

– До Имралтина от нас плыть одну ночь и один день при хорошем ветре. То есть получается… – Хейни напряженно принялся считать. – Получается больше двухсот миль.

– Ого! – удивился Ивар. – Путь неблизкий.

– Значит, к западу от нас, за Длинноволосым морем – Имралтин. На востоке – Порт-Клейс и логрийские земли. Где-то далеко-далеко за ними – Озерный край, но о тамошних местах мы почти ничего не знаем. На юге, если пересечь Море нйоглей, будет Страна корриганов.

– Что за корриганы? – не понял Ивар.

– Про них у нас тоже мало что знают. Одни говорят, что это прекрасные златовласые девы, увлекающие путников в пучину волн. Другие рассказывают про мерзких карликов со сморщенной кожей, козлиными копытами и кошачьими ногтями на руках. Как бы то ни было, в Стране корриганов имеется множество рек, ручьев и других водоемов, и исток каждого их них, глубоко во чреве земли, охраняют корриганы.

Хейни отхлебнул еще пива и продолжил:

– А к северу от нас простирается Гиблое море. Если плыть по нему девять ночей, говорят, увидишь Острова на Севере Мира. Только оттуда пока еще никто не возвращался. Люди говорят, что на тех островах скрываются боги старого мира. Но о них тебе даже наш атре Дерог вряд ли что поведает. О чтоб тебе! – неожиданно выругался Хейни. – Стоило вспомнить белоглазого, так он и легок на помине.

Хейни склонился над столом и опустил лицо в кружку, словно пытаясь спрятаться в ней. Ивар обернулся. Сзади него, у входа в корчму, стоял высокий, нестарый еще мужчина с причудливо выбритой головой и необычного цвета глазами. Это не были бельма – это были до того светлые радужные оболочки, что казались почти бесцветными. Немигающий взгляд этих ледяных глаз в обрамлении белесых ресниц и седых бровей оказывал действие почти магнетическое. Филид, посмотрев в сторону Хейни, укоризненно покачал головой и перевел взгляд на Ивара.

Хейни понял, что остаться незамеченным не удастся, поэтому залпом допил кружку, встал из-за стола и не вполне твердой походкой направился в сторону двери:

– Доброго дня, атре Дерог, – почтительно поклонился он филиду. – А мы вот сидим тут, беседуем про разные земли…

– Так ты и есть тот самый чужестранец, что объявился у нас сегодня с рассветом? – произнес Дерог, не отрывая взгляда от Ивара. Тон его нельзя было назвать слишком уж приветливым.

– Я самый, – кивнул Ивар. – А ты, насколько я понимаю, филид Дерог?

– Филиды, древвиды, ваты, барды, – с легким раздражением в голосе произнес белоглазый. – Оставим эти тонкие материи для людей более образованных. Зови меня просто "атре". Так что тебе нужно в нашем поселке?

– То же, что и всем – кров и пища, телесная и духовная. Пока что староста направил меня к Дайардину спросить насчет работы, но мы с Хейни решили немного поболтать за кружкой пива.

– И явно не последней на сегодня, – Дерог снова осуждающе взглянул на Хейни.

– Что-то засиделись мы с тобой… как там тебя – Ивар? Пора и поработать от души. – Хейни схватил со стола свой шерстяной капюшон и поспешно распрощался: – Удачного дня, атре Дерог. Бывай, Ивар.

– Гвайн, – крикнул Дерог хозяйке после того, как дверь за Хейни затворилась. – Что сегодня на завтрак?

– Каул, как обычно, – выглянула с кухни хозяйка корчмы. – Один?

– Ты уже завтракал? – спросил Дерог у Ивара.

– Да, благодарю.

– Тогда один – и кружку вина моему гостю. – После того, как они уселись за стол друг напротив друга, Дерог спросил:

– Так о чем же вы тут беседовали с нашим невоздержанным Хейни?

– Он весьма живо повествовал мне о морях и землях, окружающих Эллан.

– Угу, – молча кивнул Дерог. – А о какой духовной пище ты говорил?

– Я подумал, что у вас в селении, возможно, найдется несколько мудрых книг…

– Мудрых книг не бывает, – резко оборвал Ивара филид. – Мудрость – в жизни, в богах, в самом человеке, а не в ваших размалеванных книжках. Они – не более чем порождение тщеславия и гордыни своих аукторов. Простецы полагают, что черпают из книжек знания о жизни. Наивные глупцы! Книжки расскажут им о чем угодно, но только не об истинном. Верней всего, они расскажут им о других измышленных книжках, с коими они купно плетут прельстивую сеть химерного мира. Повествуй они о настоящей жизни, их просто никто не стал бы читать. Ибо настоящая жизнь скучна и бесприкрасна. Поэтому простецы так любят досужие фантазии, химеричные плоды воспаленного воображения тщеславных голов. – Под конец сердитой речи Дерога его белесые глаза зримо покраснели от гнева и напряжения.

– Но разве ваш поэт Далиан, о котором мне рассказали Аскур и Витра – разве он не писал книг?

– Писал?! – возмущенно воскликнул Дерог. – Разумеется, нет! Хуже ваших книжек – только письменность, наивреднейшее из измышлений человеческих.

– Но почему? – искренне удивился Ивар. – Разве письмо не есть средство для памяти?

– Не для памяти, а для забывчивости! Письменное слово даст читающему лишь иллюзию знания. Оно подобно амбару, в котором ты хранишь прошлогоднее зерно. Зерно сие давно уже сгнило и растащено мышами – ты же думаешь, что по-прежнему обладаешь им. Но оно не сможет дать пищи твоему разуму. Возведя таких амбаров многие тысячи, ты, возможно, возомнишь себя мудрецом, но внутри тебя не будет ничего, кроме тлена и пустоты. Только то, что ты осознанно и непрестанно удерживаешь в памяти – только это имеет смысл.

– Но если бы я сейчас записал эти твои слова, сохраняя их, таким образом, в назидание потомкам – разве это не было бы хорошо?

– Нет! – отрезал Дерог. – Это не было бы хорошо.

– Но почему?

– Письменное слово, в отличие от живого, не ведает, с кем говорит. А ведь это – самое главное. Ибо не столь важно то, что сказано, сколь то, как и когда оно сказано. Разговаривая с ребенком, я бы выразил свои мысли одним способом, беседуя с мудрым старцем – совсем иным. Что проку в мудрых словах, если ты не смог их донести, не расплескав по дороге? Или того хуже – донес, но в искаженном виде? Когда хотел сказать "день", а собеседник твой услышал "ночь"? Живое слово может заметить промашку и исправить себя, растолковать непонятное, опустить лишнее. Мертвому же слову, погребенному в домовинах из букв-закорючек, не дано защитить себя от невольных или злонамеренных искажений. Поэтому даже самые мудрые письмена, попав в не те руки, оборачиваются заумью, заурядностью, нелепицей или мерзостью.

– Мне очень сложно согласиться с этим, атре, – задумчиво произнес Ивар. – Но я бы отложил этот спор на более позднее время.

– Помяни мое слово, чужестранец: если мы не остановим это письменное безумие, когда-нибудь люди станут не более чем пустоголовым придатком к гигантскому сонмищу завлекательных, но бесполезных книжек. И будут разговаривать меж собой измышленным языком этих книжек, не понимая, что язык сей подобен лабиринту, из которого нет выхода.

Поднимаясь из-за стола, Дерог бросил напоследок: