Преподобный Серафим

– Что я тебе, матушка, принес! – и подошел к ней, держа в руках зеленую веточку с фруктами. Сорвав один, он вложил ей в уста, и вкус был невыразимо приятен и сладок. Затем, вкладывая в уста еще такой же фрукт, он произнес:

– Вкуси, матушка, это райская пища.

Он ревниво оберегал Дивеевских сестер от всякого растленного духа, считая их как бы своей собственностью, подаренной ему Самой Божией Матерью на его ответственность. Поэтому всякое посягательство со стороны сего тлетворного духа встречало со стороны преподобного Серафима резкий отпор и пламеннейшую молитву в защищение их. Ксении было сказано преподобным Серафимом, что если она придет в монастырь и ее кто-либо будет звать к себе побеседовать, чтобы она не соблазнялась этим. Забыв предупреждение, Ксения ослушалась. Наутро, придя к преподобному Серафиму в слезах, стала ему каяться, он сказал:

– Господь тебя простит, ведь теперь ты еще больше моя, ибо я тебя нынче ночью аки добычу у льва из зубов вырвал.

Мы подходим к ласковости и близости в отношении к сестрам, которые и вызывали соблазны развращенных мирским духом людей.

Послушница Елены Васильевны Мантуровой, Ксения Васильевна говорит:

«А как батюшка-то любил нас, просто ужас да и только, сказать-то я уже не умею. Бывало, придешь это к нему, а я всегда этакая суровая, серьезная была, ну вот, и приду, а он уставится на меня да и скажет:

– Что это, матушка, к кому это ты пришла-то?

– К вам, батюшка.

– Ко мне, да и стоишь, как чужая. Ко мне-то, к отцу-то, что ты, что ты, матушка.

– Да как же, батюшка, как же?

– А ты приди да обними, да поцелуй меня, да не один, а десять раз поцелуй-то, матушка.

– Ах, как же это, батюшка, да разве я смею?

– Да как же не смеешь-то, ведь не к чужому, ко мне пришла, радость моя, эдак к родному не ходят, да где бы это ни было, да при ком бы то ни было, хотя бы тысяча тут, должна была прийти и поцеловать, а то, что стоишь, как чужая».

Преподобный Серафим имело особое от Божией Матери поручение и попечение о Дивеевских сестрах, и все его отношение к Дивеевским сестрам неразрывно связано с его постоянными молитвенными воздыханиями к Божией Матери.

Это святейшее место ограждено святой тропой, которой прошла стопочками Своими Сама Пречистая Матерь.

Только в таком святейшем месте могли создаться такие отношения.

Об этой святой тропе, об этой канавочке, свидетельствует Василий Садковский:

– Много чудесного говорил батюшка отец Серафим об этой канавке. Так что канавка эта – стопочки Божией Матери. Тут ее обошла Сама Царица Небесная. Эта канавка до небес высока. Землю эту взяла в удел Сама Госпожа Пречистая Богородица. Тут у меня, батюшка, и Афон, и Киев, и Иерусалим.

И как антихрист придет, везде пройдет, а канавки этой не перескочит.

Чудесно началось основание этой канавки: было как бы видение сестрам, многие из них в разных показаниях свидетельствуют об этом. Так, старица Анна Алексеевна говорит:

– Раз одна из нас, очередная, по имени Мария, ночью убираясь, вышла из келлии и видит: батюшка Серафим в белом своем балахончике сам начал копать канавку. В испуге, а вместе и радости, не помня себя, вбегает она в келлию и всем нам это рассказывает. Все мы в неописанной радости бросились на то место и, увидев батюшку, прямо упали в ноги, но, поднявшись, не нашли его.

В это же самое время монахиня Евдокия была у батюшки Серафима, он сказал ей:

– Гряди, гряди, матушка, скажи девушкам, пусть сегодня начинают канавку рыть, я был там и сам начал ее.

Это святое место все озарено светом Божией Матери, оно не могло быть без постоянного Ее попечения. Вот как сам преподобный Серафим поведал об этом Василию Садковскому. С особым чувством читаются нами эти слова. По-видимому они записаны с полной точностью и передают самую его манеру говорить:

«– Небесная Царица, батюшка, Сама Царица Небесная посетила убогого Серафима, и во радость-то нам какая, батюшка, Матерь-то Божия неизъяснимою благодатью покрыла убогого Серафима.

– Любимый мой, – изрекла Препрославленная Владычица Пречистая Дева, – проси чего хощещи.

– Слышишь ли, батюшка, какую нам милость явила Царица Небесная?

И угодник Божий весь так и просветлел, так и сиял от восторга.

– А убогий-то Серафим, – продолжал батюшка, – Серафим-то убогий и умолил Матерь-то Божию о сиротах своих, батюшка. И просил, чтобы все, все в Серафимовской-то пустыне спаслись бы сиротки, батюшка. И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченную радость, батюшка».

Так вот, вот что соблазняло Саровских монахов. Почему же соблазняло сие? И каков был внутренний смысл и основание этого соблазна?

Каждый человек другого мерит на свой аршин. Люди, наблюдая жизнь постороннего человека, почти всегда судят его не за те или иные поступки, а за те внутренние побуждения, которые они за ними предполагают, а предположения этих внутренних движений зависят от того, на что мы способны сами.

Человеку, который полон самолюбия, всегда будет казаться, что и другой делает все, побуждаемый самолюбием. Человек, порабощенный страстями, будет всегда думать, что действиями другого человека руководят грязные страсти. И так всегда и во всем.

Вот именно эта аршинная мерка, примененная к непостижимейшим, благодатнейшим отношениям, и была причиной соблазна.

Ведь судили те, кто не стоял на камне тысячу ночей, ведь судили те, которые не питались три года сниткой, судили те, которые сорок лет не подвизались, как преподобный Серафим, в затворе и молчании. Как же, по немощи человеческой, было им не соблазниться от этих странных и непонятных отношений?

Вот когда преподобный Серафим прославлен, когда вся его жизнь освещена солнцем правды, тогда для нас легче понять, в чем здесь дело. А дело здесь вот в чем: Дивеевские сестры в преподобном Серафиме видели воплощенным в живой действительности то, о чем тоскует, к чему стремится человеческая душа. Они, через него, ощутили истинный дух Божией Матери, они нашли то, к чему рвется из грешной мирской жизни человеческая душа, где она не находит удовлетворения и только опаливает крылья свои, летит, как на огонь, на призрак истины и вместо истины находит обман и разочарование.

Здесь они получили лучшее, что есть в жизни. То, что лишь мелькнет в миру, вдруг здесь, очищенное, просветленное, дающее полное удовлетворение человеческой душе, стало перед ними воочию, и естественно, что они всем сердцем отдались этому. Отсюда их необычайная, благоговейнейшая любовь к преподобному Серафиму.

Аон? Почему он так радостно принимал их к себе? Да потому, что их душа открывалась ему, он, прозорливый, не мог же не видеть, какое у них сердце, как они на него смотрят, что они от него ждут. И естественно, что он отдавал им то, что не могли, не хотели принять саровские монахи. Вот почему создались такие отношения, вот почему благословила их Пречистая Матерь Божия.

Аминь.

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Мы верим во святых угодников Божиих. Мы верим, что при жизни своей подвигами и трудами своими по благодати Божией они получили великие дары Духа Святого. Мы верим, что Господь Бог слышит молитвы святых и верим, что наши молитвы через них доходят к Господу. Если Господу угодно, по неисповедимым для нас тайнам, творить Свою святую волю и воздействовать благодатной Своей силой даже через предметы вещественные, то тем более святая душа человеческая может и воистину являться тем орудием в руках Божиих, через которое Он посылает людям многочисленные Свои и великие милости.

Жизнь преподобного Серафима была преисполнена великих даров Духа Святого по преимуществу в последний период его жизни, когда после с лишком сорокалетних подвигов он вышел на путь своего общественного служения, получив на сие непосредственное указание и благословение от самой Божией Матери.

В этот последний период после затвора, преподобный Серафим изменил и свой образ жизни, и свой внешний вид.

Пищу он вкушал в день однажды, во сне был крайне воздержан и спал сидя на полу, прислонившись к стене, а иногда кладя голову или на поленья, или на камни, а часто ложился на мешки с кирпичом, которые находились в его келлии. Одевался в подрясник из черного толстого сукна, летом накидывал белый балахон, а зимой носил шубу и рукавицы, от дождя надевал полумантию, сделанную из цельной кожи с вырезом, поверх одежды, подпоясывался белым, всегда чистым полотенцем и носил медный крест.

На монастырскую работу выходил в лаптях, зимой в бахилах, а идя в церковь к богослужению – надевал кожаную полумантию. На голове зимой и летом носил камилавку.

Какие были побуждения у преподобного Серафима одеваться не так, как того требовал монастырский порядок, мы не знаем. Здесь есть как бы некая черта юродства, но мы знаем только одно, что преподобный Серафим мог делать так, как считал нужным. Ведь за этими бахилами, за этим полотенцем, за этим медным крестом на груди стояли сорок лет подвигов. Если бы какой-нибудь иеромонах вздумал бы одеться так, это был бы соблазн, ему этого нельзя, а преподобному Серафиму можно.

Но когда жил преподобный Серафим, были смущавшиеся всем, что выходило из ряда обыкновенного в жизни и внешнем облике преподобного Серафима.

Один богатый человек, посетивший преподобного Серафима и видя его убогую одежду, стал говорить ему: «Зачем ты такое рубище носишь?» И преподобный Серафим ответил так:

– Иоасаф, царевич, данную ему пустынником Варлаамом мантию счет выше и дороже царской багряницы.

В эти годы к преподобному Серафиму народу шло великое множество, дожидаясь его и в монастыре, и около келлии, и на дороге, когда он шел, и в пустыне – весь Саров был полон стекавшимися к нему. Чтобы сократить для себя необходимость видеть такое множество людей, преподобный Серафим хотел причащаться в келлии своей и некоторое время и по окончании затвора так именно и делал – Святые Дары приносили ему после литургии в келлию.

Об этом причащении преподобного Серафима в келлии надлежит прочесть несколько слов, написанных не какой-нибудь полуграмотной старухой, а написанных известным писателем и педагогом Неверовым, который в детстве и в ранней своей юности видел преподобного Серафима и дожил почти до нашего времени. Родился он в 1810 г., а скончался в 1892 г. и в семидесятых годах опубликовал свои воспоминания о том, как он в Сарове видел преподобного Серафима. Вот как описывает причащение преподобного Серафима в келлии:

«Когда мы отправились к нему вслед за священником с Дарами, я протеснился вперед к старцу. По обыкновению, он стоял на коленях на пороге своей келлии и сверх монашеской мантии на нем была епитрахиль. Когда приблизился священник и передал ему Чашу, он, благоговейно приняв ее в руки, начал громко читать причастную молитву: “Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир грешные спасти, от них же первый есмь аз”, – при этом он приклонил голову, держа Чашу над головой. Затем, приподнявшись, прочел: “Еще верую, яко сие есть Самое Пречистое Тело Твое и Сия есть Самая Честная Кровь Твоя”. Все это с таким убеждением, с таким восторженным умилением, что и я невольно преклонил колена. С тех пор я всякий раз, когда бывал в Сарове, старался как можно ближе становиться к Серафиму, чтобы не только слышать, но и видеть, как он произносит причастную молитву, и любоваться его глубоко вдохновенной наружностью, следить за каждым его движением, что все производило на меня неотразимое впечатление. Даже до сей поры, подходя к Причастию и повторяя за священником слова причастной молитвы, я вижу перед собой величественный образ старца снова с Чашею в руках».

И вот причащение преподобного Серафима в келлии тоже вызвало соблазн. Почему причащается не как все?

Забывалось этими «всеми», что вся жизнь его была не такова, как у всех. Что он постился не как все, что он молился не как все, не как все был в затворе, в молчании…

И вот игумен Нифонт довел до сведения соответствующих властей об этом «непорядке».

Преподобному Серафиму был от епископа Тамбовского указ, чтобы он прекратил причащение в келлии и причащался как все.

Было очень много попыток самых благонамеренных, из самых лучших побуждений затушевать истинное отношение братии Саровской и наипаче игумена Нифонта к преподобному Серафиму, но это делать совершенно не нужно, ибо надлежит во имя истины и правильного понимания того, каким земным путем шел преподобный Серафим, правильно представлять себе те внешние обстоятельства, в которых проистекала его подвижническая жизнь.

Житие преподобного Серафима дает яркое свидетельство недоброжелательства игумена Нифонта к преподобному Серафиму. Но вот документ, показывающий, что именно так и понимали эти отношения современники. Это письмо митрополита Филарета.

Митрополит Филарет был величайшим почитателем преподобного Серафима, вместе с наместником Троице-Сергиевой Лавры Антонием, который сам сподобился на себе испытать силу прозорливости преподобного Серафима, они задумали в сороковом году опубликовать жизнеописание старца Серафима. Это намерение встретило решительное противодействие со стороны Святейшего Синода, главным противником в Синоде был митрополит Иона. Сообщая об этом Антонию, митрополит Филарет пишет:

«Наверное уже игумен Нифонт успел сообщить о Серафиме свои недобрые мысли».

Эта фраза из письма митрополита Филарета не оставляет никаких сомнений в действительных отношениях игумена к преподобному, но на деле все это, по милости Божией, привело лишь к вящему прославлению преподобного Серафима.

Так и этим запрещением причащаться в келлии, заставив как бы силой преподобного Серафима выйти для причащения Святых Таин в храм, они увеличили его путь славы, создали торжественное его шествие из храма в келлию после причащения.

С каждым днем народу стекалось все больше. Дошло до того, что ежедневно к преподобному Серафиму приходило до двух тысяч человек. Нифонт говорил:

– Когда отец Серафим жил в пустыни, то закрыл все входы к себе деревьями для того, чтобы не ходили, а теперь стал принимать к себе всех так, что мне до полуночи нет возможности закрыть ворота монастырские.

Велики были те дары Святого Духа, которые так привлекали к нему народную душу, он имел дар прозорливости, дар исцеления, дар разумения, дар утешения и дар пророчества.

Невозможно передать всех случаев проявления его даров, возьмем некоторые примеры. Сестра Дивеевской обители (Е.М.З.) была в миру замужем и до своего пострижения в монашество приехала в Саров замужней женщиной, а ей захотелось испытать преподобного Серафима – правда ли, что он все знает. И скрыв от него, что она замужем, обратилась к нему с таким вопросом:

– Батюшка, благословите меня поступить в Дивеевскую обитель для спасения души.

И услыхала неожиданный ответ:

– Нет, матушка, погоди, сперва поживи с мужем, а когда он умрет, тогда еще десять лет потрудись для своих церквей просфорней и мужа-то тогда избавишь ты от муки.

Она возразила:

– Еще неизвестно, батюшка, кто из нас прежде умрет, муж или я.

– Нет, матушка, – отвечал преподобный, – муж твой годика через три умрет.

Ушла эта женщина, все же не убедившись в прозорливости преподобного Серафима, и смущенная, и неудовлетворенная. Потом, через много лет, она свидетельствует о том, как все это чудесным образом сбылось: умер ее муж через три года, она должна была некоторое время быть просфорней в храме, после тяжких испытаний она и была приведена Господом в Дивеево.

А вот рассказ архимандрита Арсения, возобновителя Святогорской Успенской пустыни.

Он шел к преподобному Серафиму со смущенным сердцем, у него был очень сложный внутренний вопрос: идти ли ему в Соловецкий монастырь или остаться со своей семьей. Сложность этого вопроса проистекала от того, что он легкомысленно дал обет постричься в монахи Соловецкой обители и в то же время не был подготовлен к разрыву с любимой своей семьей. Он вошел к преподобному Серафиму с вопросом в душе: как ему быть?

«Переступил я порог келли старца, – рассказывает архимандрит Арсений, – и нашел его в сенях, лежащего на полу, одетого в нагольный овчинный тулуп и держащего в руках пшеничный калач, с видом, как будто бы он его ест. Я поклонился, стоя перед ним молча, не задавая ему никаких вопросов, и только мысленно просил, по данной ему благодати разрешить мне недоумения мои к пользе душевной: идти ли мне в Соловки и там остаться или же возвратиться домой. Старец приподнялся, взглянул на меня пристально, махнул рукой, говоря: “Иди, иди, а потом назад неволею”, – и больше не сказал ни слова».

Этот будущий иеромонах отправился, как выяснилось потом, в Соловки, а через год так сложились внешние обстоятельства, что ему насильно пришлось отправиться из Соловков назад к своей семье.

Вот еще свидетельство одного иеромонаха.

Из Саровской пустыни в Казанскую епархию был вызван один иеромонах. Он пришел к преподобному Серафиму, чтобы взять у него благословение на этот далекий путь. Он нашел преподобного Серафима в лесу: он делал гряды для своего огорода. Монах к нему подходит молча. Серафим спрашивает его:

– Ты куда едешь?

– Вызывают в Казань.

– С тобой обман, батюшка, не ходит в Макарьевскую пустынь.

– Меня, батюшка отец Серафим, вызывают не в Макарьевскую, а в Р-скую пустынь.

А отец Серафим продолжал свое:

– Я тебе говорю, не ходи в Макарьевскую. Подумавши еще немного, промолвил:

– Ну, поживи вне Сарова несколько, опять к нам приедешь и умрешь в богоспасаемой Саровской пустыни.

Потом, благословив, старец отпустил его с миром.

И вот, когда этот иеромонах уехал в Казань, то выяснилось, что произошла ошибка, что он действительно назначен был не в Р-скую пустынь, а в Макарьевскую, как и сказал ему преподобный Серафим. И памятуя слова преподобного, он отказался от этого назначения и, прожив некоторое время вне Сарова, вновь вернулся туда.

А вот что произошло с тем Антонием, которому писал письмо свое митрополит Филарет. Он был тогда строителем Высокогорской пустыни и приехал к преподобному Серафиму в страшном унынии: его преследовали мысли о кончине, ему все время казалось, когда он входил в храм, что он входит туда последний раз, все время ему думалось, что вот-вот он должен умереть. И он приехал душевно разбитый к преподобному Серафиму, чтобы он ему прямо сказал – скоро ли его кончина. Приехал Антоний и ждал, когда придет преподобный Серафим, которого не было в это время в келлии.

Братия его окружила, говорила о преподобном Серафиме, и вдруг слышит он, говорят: «Отец Серафим идет».

Шел он в обыкновенной своей одежде, с мешком за плечами, опираясь на топорик. Антоний подошел и поклонился ему.

– Что ты? – спросил его отец Серафим.

– К вам, батюшка, со скорбной душой, – ответил Антоний.

– Пойдем, пойдем, радость моя, в келлию.

Антоний в келлии стал умолять преподобного Серафима, чтобы тот открыл ему тайну его кончины, говоря, что это нужно ему для спасения его души, что если он действительно скоро должен умереть, то он тогда уже все силы, какие у него только есть, положит на то, чтобы достойно приготовиться к смерти.

– Не так ты думаешь, радость моя, – вдруг говорит ему преподобный Серафим. – Промысл Божий вверяет тебе обширную Лавру.

Антоний подумал, что преподобный Серафим утешает его, видя человека, находящегося в душевном смятении:

– Батюшка, это не успокоит меня, не усмирит моих помыслов, скажите прямо о близкой моей кончине.

А преподобный Серафим повторяет: