Преподобный Серафим

– Да ведь я не доктор, к докторам надо относиться, когда хотят лечиться от болезней каких-нибудь…

«Я, – говорит Мотовилов, – ответил ему, что испробовал все лечения у докторов, был у самых известных, у самых прославленных и теперь надеюсь только на одного Господа Бога».

И тогда преподобный спросил:

– А веруешь ли в Господа Иисуса Христа, что Он есть Богочеловек, и в Пречистую Его Божию Матерь, что Она есть Приснодева?

– Верую.

– А веруешь ли, что Господь, как прежде исцелял мгновенно, так и ныне легко и мгновенно может по-прежнему исцелить требующих помощи.

– Истинно верую всему этому всею душою моею и сердцем моим верую.

– А если веруете, то Вы и здоровы уже.

– Как же здоров, – спросил я, – когда люди мои и Вы, батюшка, держите меня в руках?

– Нет, – сказал преподобный, – Вы совершенно, всем телом Вашим, теперь уже здоровы вконец.

Он приказал державшим меня на руках своих людям моим отойти от меня, а сам, взявши меня за плечи, приподнял от земли и, поставив на ноги, сказал мне:

– Крепче стойте, тверже утверждайтесь ими на земле, вот так, не робейте, Вы совершенно здоровы теперь.

И потом прибавил, радостно смотря на меня:

– Вот видите ли, как хорошо Вы теперь стоите.

Я отвечал:

– Поневоле хорошо стою, потому что Вы хорошо и крепко держите меня.

И он, отняв руки свои от меня, сказал:

– Ну вот, уже и я теперь не держу Вас, а Вы и без меня все крепко же стоите.

Взяв меня за руку одной рукой своей, а другой в плечи мои немного подталкивая, повел меня по траве и по неровной земле около большой сосны, говоря:

– Ну вот, Ваше Боголюбие, как Вы хорошо пошли.

Я отвечал:

– Да потому, что Вы хорошо меня вести изволите.

– Нет, – сказал он мне, отняв от меня руку свою, – Сам Господь совершенно исцелить Вас изволил и Сама Божия Матерь о том Его упросила. Вы теперь и без меня пойдете и всегда хорошо ходить будете, идите же.

И стал толкать меня, чтобы я шел.

– Да этак упаду я и ушибусь, – сказал я.

– Нет, не ушибетесь, а твердо пойдете.

И, когда я почувствовал в себе какую-то свыше осенившую меня силу, приободрился немного и твердо пошел, то он вдруг остановил меня и сказал:

– Довольно уже, – и спросил:

– Что, теперь удостоверились Вы, что Господь Вас действительно исцелил?

И дал совет:

– Так как трехлетнее страдание Ваше тяжко изнурило Вас, то Вы теперь не вдруг помногу ходите, а постепенно, мало-помалу, приучайтесь к хождению и берегите здоровье Ваше, как драгоценный дар Божий.

Мотовилов пошел в монастырь исцеленный. Люди его пошли отдельно лесом, славили Господа, а молва о том, что произошло исцеление, уже бежала вперед в монастырь. Там, в монастыре, вышли навстречу исцеленному Мотовилову и игумен, и иеромонахи, которые поздравляли его с великой милостью Божией.

Вот как началось отношение Мотовилова с преподобным Серафимом. Могут ли отношения, начавшиеся так, пройти безразличными для человека, может ли совершившееся такое великое благодеяние Божие остаться бесследным, коренным образом не изменить всю последующую жизнь человека. Какое для этого нужно было бы иметь каменное сердце и величайшее легкомыслие.

Мотовилов, пережив это чудо, сделался послушником Божией Матери, как его называл преподобный Серафим. Если отношения с Мантуровым были более делового характера, то отношения с Мотовиловым, напротив, имели знамение глубокое, внутреннее. Именно ему преподобный Серафим раскрыл многие духовные тайны, и мы обязаны Мотовилову не только тем, что он сохранил многие предметы, оставшиеся после кончины преподобного Серафима, с любовью сохранив в Дивееве, даже некоторые выкупив у Саровских монахов, но он еще более имеет значение для нас тем, что сохранил ту духовную драгоценность, преподанную ему в беседах с преподобным Серафимом. Вот об этой внутренней стороне надлежит сказать нам.

Преподобный Серафим говорил Мотовилову, что первейшей целью человеческой жизни есть стяжание Святого Духа Божия. Что исполнение заповедей, совершение богослужений, посты, все это есть как бы русла, по которым течет человеческая жизнь, дабы потом все это соединить в некоем благодатном мире того духовного состояния, которое он именует стяжанием Духа Святого Божия. Мы, обыкновенные смертные, по самому естеству нашей природы, способны видеть отблески высшей Правды в разрозненных явлениях человеческой жизни.

Когда людей тянет мирская жизнь, это не всегда значит, что мир соблазняет их злом. Нет, видя в мирской жизни отблески правды, они принимают мир за полноту истины. Верующим, которые идут путем, указанным Святой Церковью, Господь открывается в созерцании красот мира, в молитве, в редкие исключительные моменты духовного подъема, особенно при Таинстве Святого Причащения. Это минуты светлого и лучезарного осияния благодатью Святого Духа.

Но вот как об этом состоянии свидетельствует необычайная беседа преподобного Серафима с Мотовиловым.

Мотовилов спросил преподобного Серафима, какое же будет доказательство, что Дух Святой пребывает в душе. «Тогда отец Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне:

– Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобой. Что же ты не смотришь на меня?

Я отвечал:

– Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше сделалось светлее солнца, и у меня глаза ломит от боли.

Отец Серафим сказал:

– Не устрашайтесь, Ваше Боголюбие, и Вы теперь сами так же светлы стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божия. Что же Вы чувствуете теперь? – спросил далее отец Серафим.

– Необыкновенно хорошо, – сказал я.

– Да как же хорошо, что именно?

Я отвечал:

– Чувствую я такую тишину и мир в душе моей, что никакими словами выразить не могу…

– Что же еще чувствуете Вы?

– Необыкновенную радость во всем моем сердце.

– Что же еще чувствуете, Ваше Боголюбие?

Я отвечал:

– Теплоту необыкновенную.

– Как, батюшка, теплоту? Да ведь мы в лесу сидим, теперь зима на дворе, и под ногами снег, и на нас более вершка снегу, и сверху крупа падает. Какая же может быть тут теплота?

Завершая беседу, преподобный Серафим сказал:

– Вот что значит быть в полноте Духа Святого, про которую святой Макарий Египетский пишет: “Я сам в полноте Духа Святаго…” Этою-то полнотой Духа Своего Святого и нас, убогих, преисполнил теперь Господь… Ну уж теперь нечего более, кажется, спрашивать, Ваше Боголюбие, каким образом бывают люди в благодати Духа Святого…»

Разве мы в своей жизни не имеем подтверждения слов преподобного Серафима? Разве даже после наших бледных, скорее похожих на намек, благодатных состояний духа не теряет смысл и интерес внешняя материальная сторона жизни?

Как понятны нам делаются слова преподобного Серафима!

Если бы надолго удержаться в этом состоянии, человеку не было бы никакого дела ни до еды, ни до питья, он не мог бы долее жить во плоти.

Когда благодатная сила Божия осеняет человека, жизнь его во плоти здесь имеет только один смысл: идти дальше, по пути духовного совершенствования.

Преподобный Серафим многое открывал Мотовилову из тайн будущего. Одно нам надлежит особенно заметить. Это то, что касается судеб Церкви и мира. Говоря о том, что иногда отступает от человека благодать Божия, он указывает на причины сего. А потом говорит так:

– Есть еще причина, и можно сказать, беспричинная причина такой благодати Всесвятого Духа изволить иногда оставлять даже человека богоносного, и это уже попускается от Самого Господа испытывать силы лишь крайне укрепившегося в благодати Божией человека. Так вот, такое же искушение, т. е. оставление благодати Божией, будет допущено во всей вселенной во времена антихриста, когда все святые Божии люди и Святая Церковь Божия Христова, лишь из них одних состоящая, как бы оставлены будут от защищения и помощи Божией. Нечестивые же восторжествуют и возвеличатся над ними.

Т.е. будут такие времена антихриста, когда Церковь, уже в это время состоящая как бы исключительно из святых Божиих людей, будет, попущением Божием, совершенно оставлена от защищения, и тогда-то будут требоваться, дабы не отступить от Христа, вера и терпение святых.

«Но и в преддверии к такому состоянию, – говорит преподобный Серафим, – подобные же тому безмерные искушения попускаются и будут попускаться и до этого времени на святых великих угодников Божиих».

Вот что предрекает преподобный Серафим. Мы знаем, что сие предречение находится в полном соответствии со Словом Божиим, и все же, в устах преподобного, оно – это предречение – ближе продвигается к нам, как бы еще более нами усвояется. Почему оно важно нам? Мы не знаем времен и сроков, мы не предрекаем о скором пришествии антихриста. Даже преподобный Серафим, когда к нему некто обратился с вопросом о том, скоро ли будет второе пришествие, сказал:

– Ты слишком много думаешь об убогом Серафиме.

Кто же из нас дерзнет предсказать о времени?

Но не сие важно нам в этом предречении, оно нас укрепляет в том, чтобы нам не искушаться и не соблазняться одной соблазнительной мыслью для человека: мыслью о том, что если «все» не веруют – значит «все» правы.

Когда кругом безбожники, человека и самого тянет отречься от веры. И хотя бы эти «все» были погружены в самые безобразные пороки и этим воочию свидетельствовали, что не у них правда, все-таки слово «все» производит на человеческую душу какое-то соблазняющее впечатление. Неужели, дескать, все неправы, а прав я один да еще какая-то «кучка попов».

Чтобы утверждаться пророчеством святых, укрепляющих нас в вере, что мы – малое стадо, идем верной дорогой.

Будущее Церкви с самых первых времен никогда не рисовалось как внешняя победа и торжество. Церковь, по Слову Божию, в последние времена будет ничтожной по своему количеству горсткой святых. Но эта Церковь встретит Христа, грядущего во славе.

Аминь.

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Ни в чем так не выражается живой образ преподобного Серафима, как в его отношении к Дивеевской обители – к сиротам Дивеевским. Это его создание. Завещала ему заботу о Дивееве основательница монастыря матушка Александра, которая, умирая, просила старца Пахомия, чтобы он возложил на себя заботу о сестрах, а Пахомий сказал:

– Стар я, слаб, а вот иеродиакон Серафим, духовность его тебе известна, он доживет до этого, ему и поручи это великое дело.

И поручила ему матушка Александра. А девятого декабря двадцать шестого года, когда состоялась уже закладка мельницы, полагавшей материальную основу Дивеевской общины, преподобный Серафим, в некоем восторге, воскликнул:

– В день зачатия Анны и я хочу зачать обитель.

Это было его порождение, это были самые интимнейшие выражения его духа. Естественно, что на это и было направлено вражеское ополчение, естественно, что здесь именно врагу и надо было как бы дать решительную битву преподобному Серафиму.

Отношение преподобного Серафима к Дивеевской обители вызвало соблазн в братии Саровской.

Первый из этих соблазнов был грубоматериальный, он касался тех материальных забот преподобного о Дивеевских сестрах, которые не нравились Саровским монахам. Много надо здесь приводить примеров, прочтем только, что говорила монахиня Капитолина:

«Много терпел за нас батюшка, много родименький принял за нас, много перенес терпения и гонения. Как впервые-то прислал нам батюшка на мельницу-то два столбика, да вовсе так и не знучащие привезли их к нам, так у воротец и сложили, даже класть-то еще негде было у нас. Бранятся: “Ваш Серафим все таскает, – говорят они, – кряжи увез, показывайте сейчас, где они у Вас запрятаны”. Чудеса! Показали мы лежащие у ворот столбики. И верить не хотят, бранятся: такие и сякие, все попрятали. Прихожу я после к батюшке-то, а он меня и встречает: “Во, – говорит, – радость, суды заводят. Кряжи я увез какие. Судить хотят убогого Серафима. Зачем слушает Матерь Божию, что велит Она убогому, зачем Матерь-то Божию слушает, зачем девушек Дивеевских не оставляет. Прогневались, матушка, прогневались на убогого Серафима. Скоро на Царицу Небесную подадут в суд…”»

Это был соблазн грубый, но был соблазн тонкий и страшный: он касался отношения преподобного Серафима к Дивеевским сестрам.

Эти отношения представлялись для окружающих слишком неясными, непонятно близкими, непонятно родными. И вот этот соблазн, по-видимому, и причинял, главным образом, тяжкие скорби преподобному Серафиму, именно этот соблазн заставил в конце концов и игумена Нифонта прямо сказать преподобному Серафиму: «Тобою соблазняются, соблазняются тем, что ты оказываешь милостивое попечение сиротам дивеевским». И на это, сначала поклонившись в ноги игумену, преподобный Серафим ответил наставительно:

– Ты, пастырь, не позволяй же всем напрасно говорить, беспокоить себя и путников, идущих к вечности.

Этот соблазн заставил произвести и обыск у преподобного Серафима, как свидетельствует старица Ксения Кузьминишна:

«Раз пришло нас семь сестер к батюшке, работали у него целый день, работали и остались ночевать в пустыни. Часу этак в десятом увидела наша старшая из окна, что идут по дороге с тремя фонарями и прямо к нам. Догадались мы, что это казначей Исаия, и поскорей навстречу им открыли дверь. Вошли они, не бранили, ничего, оглядели только нас зорко и молча чего-то все искали и приказывали нам тут же одеться поскорее и немедленно идти прочь».

Этот соблазн заставил преподобного Серафима обратиться к защите Самого Господа. Чтобы, видимо, убедить всех, что Господу и Царице Небесной угодно, дабы отец Серафим занимался Дивеевской обителью, великий старец выбрал вековое дерево и помолился, чтобы оно преклонилось в знак Божьего определения. Это дерево оказалось выворочено с громадным корнем при совершенно тихой погоде.

Мы оставляем в стороне внешнюю историю Дивеева, постройку мельницы, покупку земель, постройку храмов и хозяйственную жизнь обители. Нас интересует не внешняя, а внутренняя сторона отношений преподобного к Дивееву. Двадцать пятого ноября у источника явилась преподобному Серафиму Матерь Божия, а через несколько дней после этого произошло следующее событие.

Преподобный Серафим взял двух своих любимых сестер – Параскеву Степановну и отроковицу Марию – и пошел с ними в дальнюю пустыню. И вот там, в дальней пустыне, он подал им две зажженные свечи, поставил двух сестер, одну по правую, другую по левую сторону Распятия, которое висело на стене, а сам стал молиться. Молился он долго, так что они стояли с зажженными свечами больше часа. Потом помолился, приложился к Распятию и им велел помолиться и приложиться. Во время этой молитвы явилась у преподобного Серафима мысль о закладке мельницы, каковая закладка послужила фундаментом внешнего бытия Дивеевской обители. Тут же преподобный Серафим открыл будущее той обители, связав это свое утверждение внешнего ее бытия с грядущими ее судьбами. Так, когда к нему пришла жившая в довольстве молодая красивая женщина, которая решила выйти замуж, преподобный Серафим стал уговаривать ее остаться в Дивеевской общине. – «Нет, батюшка, не хочу. Не могу никак».

«Послушай, радость моя, – продолжал отец Серафим (да так-то сладостно, хорошо, – прибавляла Ксения), – я тебе открою тайну, только смотри, умолчи ее до времени. Сама Божия Матерь ведь избрала это место. А чего Царица Небесная ни возможет, все будет у Ней. Вот Она приказала мне, убогому Серафиму, поставить мельницу для девушек в два постава, чтобы она вечно кормила бы их. Потом благословила Матерь-то Божия и церковь им свою выстроить, матушка. Вот, радость моя, все свое у нас будет. Это я тебе только говорю, а ты умолчи до времени».

Ксении эти слова показались странными. Прозревая мысли ее, преподобный Серафим сказал:

– Ведь вот ты какая. Говоришь, любишь меня, а усомнилась и не веришь убогому Серафиму. Поверь, поверь мне, матушка, все это совершится.

Вид у отца Серафима был при этом чудесен, привлекателен и весьма просветлен. Так преподобный Серафим раскрыл будущее Дивеевской обители. Внутренние отношения, которые были среди сестер, представлялись ему так:

«Когда я еще была мирской, – рассказывает Мария Васильевна, – бывала я у батюшки Серафима. Как-то он спросил меня:

– Видала ли ты Дивеево и моих девушек, матушка?

– Видела, – говорю, – батюшка.

– А видела ли ты пчелок, матушка?

– Как же, – говорю, – не видать, видела, батюшка.

– Ну вот, матушка, ведь пчелки-то все кругом матки вьются, а матка от них никуда. Так вот точно и Дивеевские мои девушки, ровно как пчелки, всегда с Божией Матерью будут».

А как преподобный Серафим относился к ним? Это так ярко чувствуется в многочисленных рассказах его сирот. Однажды, когда Парасковья Ивановна работала у источника, к ней батюшка вышел, со светлым лицом и в новом белом балахончике. Еще издали воскликнул он: