Здесь, в реальном мире

Ага, обе машины стоят перед домом: мамина и рядом папин пикап.

Хорошо. Значит, сейчас он скажет всё, что нужно, сразу обоим родителям — и баста. Выше голову, шире грудь, смело вперёд.

— Я попробовал. Это было ужасно. Ни за что больше туда не пойду, — ещё раз прорепетировал он, стоя на крыльце.

Прямо перед ним ящерка выскочила на последний солнечный пятачок и принялась быстро-быстро отжиматься от нагретого бетона, словно приветствуя его уверенное заявление. Не то чтобы Вар так уж любил ящериц с этими их вакуумными присосками, но с точки зрения термодинамики ящерицы — это, конечно, нечто. Они обожают греться на солнце, но если что, обойдутся и без него. Могут жить с горячей кровью, а могут с холодной.

— Всё. Больше я туда ни ногой, — повторил он для ящерки. И, отперев дверь, вошёл в дом.

Из-за закрытой двери родительской спальни доносились приглушённые голоса.

У них дома всё за закрытыми дверями, это у родителей такой метод воспитания. Когда он был маленький — ладно, пусть; но теперь ему всё чаще хотелось, чтобы родители просто говорили ему всё как есть.

Он подошёл к родительской двери, собрался постучать. Глянул на свои костяшки — и вдруг вспомнил: девочка держала его за руку.

Нет, не совсем так, не держала. Она только ухватила его за руку. И вдобавок ужасно на него злилась. Был бы у него ошейник с поводком, она бы, наверное, ухватила его за этот поводок, вместо руки.

За дверью опять послышались голоса.

— …притом совершенно антисоциальный, — услышал он. — Нет, ты представляешь, он обещал мне заплатить! Это чтобы я разрешила ему не ходить в лагерь.

Вар опустил руку. И стал слушать дальше.

— …и это сейчас, когда моя мама в больнице… ну почему? Господи, был бы у нас нормальный ребёнок, а?

Вар попятился. Лицо его горело; но то, что находилось всегда у него в груди, — душа? — сжалось от холода. Как сердце ящерки, лишённой солнца. Он медленно побрёл по коридору. В кухне он сел за стол и открыл какую-то игру на компьютере. Как сделал бы любой нормальный ребёнок.

Наконец появились родители.

— Что с твоим коленом? — Папины брови тревожно вскинулись.

— Ничего. Всё в порядке. — Вар встал и откашлялся.

— Ты кашляешь? — спросил папа.

— Нет. Короче, насчёт лагеря.

Мама выдвинула ящик стола и порылась в аптечке. Достала леденец от кашля — мёд с лимоном форте — и начала разворачивать.

— Мам, мне одиннадцать с половиной. — Вар со стоном оттолкнул леденец и ещё раз прочистил горло. — Я попробовал. Это было…

Мама закусила губу. Вару было больно смотреть на её встревоженное лицо — и он отвёл глаза.

— Это было…

Тут мама сглотнула. И вот этот глоток всё и решил.

Потому что это страшно тяжело. И страшно ответственно.

— …было нормально, — договорил он почти не дрогнувшим голосом.

И поднял глаза.

— Ну вот, видишь, — вздохнула мама, сразу успокаиваясь.

Папа улыбнулся.

— Просто надо было попробовать.

Вар кивнул. И то, что находилось всегда у него в груди, чуточку разжалось.

10

На следующий день, когда мама высадила Вара перед входом, он махнул ей рукой и сделал несколько шагов к двери — как нормальный ребёнок. Но когда мамина машина отъехала, он остановился. Миссис Санчес сказала, что он может приходить в любое время, когда захочет. А он пока ещё не хочет.

Неспешной походкой он направился к дубу, дождался, когда поблизости никого не будет, закинул рюкзак в развилку, потом забрался сам. Просто посмотреть.

Девочка сидела скрестив ноги в тени трёх королевских пальм, а вокруг неё были расставлены «ЧипсОрешки» с папайями. Выглядело это так, будто она рассказывает своим растениям сказку. Пальмы торчали над ними как три длинные худущие старушки в зелёных шляпах, все три шляпы склонились с интересом — может, это была хорошая сказка.

Вар посмотрел на развалины церкви. Бортик купели, видневшийся в проломе стены, приветливо блеснул бирюзой.

Вчера вечером, лёжа в постели, он изо всех сил старался забыть мамины слова, подслушанные под дверью, и думал о ванне, в которой люди рождаются заново. Ему бы тоже сейчас не помешало родиться ещё раз. И начать всё с нуля.

Он спрыгнул на землю, прошёл вдоль забора в задний двор и остановился перед девочкой.

— Как оно работает, это перерождение?

— Я же сказала. Окунают в купель, и всё. — Девочка воткнула совок в землю рядом с его кроссовкой: граница!

Вар отступил, но всего на шаг.

— Я про… людей. Они же не превращаются обратно в младенцев, правильно? А что вообще с ними происходит?

Девочка дунула снизу на чёлку, чтобы не лезла в глаза.

— Не превращаются. Перерождение — это внутри, а не снаружи.

Второй раз за два дня Вар вспомнил ту смеющуюся вожатую. Ты должен быть внутри группы. А ты снаружи.

Он стряхнул воспоминание. Снаружи — это часть внутри.

— Понятно. А потом? У них всё в жизни меняется или только плохое?

— Только плохое.

— И после этого они больше нравятся людям, да?

— Ну да, — сказала девочка. Хотя и не слишком уверенно.

— А это волшебство, оно от ванны или от воды?

— От воды. Но только я же говорю, волшебство всё равно не работает. Чуть-чуть времени прошло — и у них опять всё по-старому.

— У всех? Ни один так и не остался посветлевшим и обновлённым?

Девочка уложила свой совок черенком на острую коленку, как балансир, и застыла, удерживая равновесие. Только пальцы ног в розовых шлёпанцах шевелились, будто пытались нащупать ответ на вопрос.

— Не знаю, — наконец сказала она. — Я вообще знаю только про одного человека. Он не остался обновлённым.

— Ну вот, — гнул свою линию Вар. — А у кого-то, может, и получилось. Не верится, чтобы совсем ни у кого, иначе какой смысл?

— Ну, может. — Она убрала совок-балансир с колена.

— Да. Насчёт этой волшебной святой воды. Она с самого начала была святая — или она святела от того, что её набирали в ванну?

— Вода как вода. Обычная, из-под крана. Может, священник с ней что-то делал.

— А что? Что они в таких случаях делают?

Девочка дунула снизу так сильно, что её чёлка взлетела вертикально вверх.

— Да какая разница? Всё равно тут уже ничего нет. Что было, то давно вывезли. Оглянись! — велела она. — Видишь, ничего святого. И ничего волшебного.

Вар оглянулся. Да. Кругом одни развалины.

Потом он обвёл глазами девочкин сад. Растеньица в проржавелых жестяных банках — такие встопорщенные и в то же время храбрые. И те растения, которые повыше и покрепче, которые в земле.

Девочка заметила его взгляд.

— Не-а, вот это не волшебство. Это понадёжнее. На них можно рассчитывать. — Она сдвинула солнечные очки на лоб. — А тебе зачем? Ты вроде говорил, что у тебя тут замок. В замках не бывает купелей. Это на случай, если ты не в курсе.

— Я в курсе… — Вар отступил ещё на шаг. Ему вдруг захотелось спрятать от всех своё обновление, свою мечту — встопорщенную, как казалось ему сейчас, и храбрую. — Купелей нет, ха-ха, зато есть рвы! — весело ответил он. И ещё плечами пожал, чтобы показать, как ему всё это до фонаря.

— Вообще-то, насколько я знаю, рвы — это снаружи башни, а не внутри, — ввернула она.

И в третий раз Вар вспомнил ту смеющуюся вожатую. Он отвернулся от девочки, которая продолжала что-то бормотать своим растениям, поднялся через пролом в стене на развалины и пошёл к ванне, в которой перерождаются.

11

В задней части купели обнаружились ступеньки — Вар забрался наверх и сел на бортик. Он представил себе, что в купели вода — много воды, по самую кромку. И представил, как он погружается в эту воду, а выходит из неё другим человеком и другим сыном. И он уже не разочаровывает своих родителей, а учителя, все как один, пишут про него: Вар — чрезвычайно социальный ребёнок! И абсолютно нормальный!

Интересно, а как он сам будет при этом себя чувствовать? Когда из тебя вышвыривают твое старое «я» — это больно? А если это старое «я» не захочет вышвыриваться, вцепится в тебя мёртвой хваткой и ни в какую — что тогда?

Кто-то шлёпнул ладонью по стенке купели. Вар вздрогнул и открыл глаза.

Опять, что ли, она? Точно, девочка стоит рядом, смотрит на него снизу вверх. Очки сняла.

Вар вспомнил свой доклад про замки. В крепостной стене были такие узкие щели, они называются «бойницы», — это чтобы защитники могли целиться во врага, а в них самих попасть было нельзя. Вару показалось, что девочкины голубые глаза работают примерно как бойницы.

Она ещё сузила свои глаза-бойницы и улыбнулась. Но не совсем, а как будто наполовину.

— А как ты собираешься эту штуку наполнять?

Он молча указал на кран в стене.

— Не-а. Водопровод давно отключён. Где будешь брать воду?

Вар глянул в сторону общественного центра, тут же с содроганием отвернулся. Может, попросить у библиотеки?

— Ну как… натаскаю вёдрами, — сказал он небрежным тоном, вышвыривая из купели оконную сетку.

— Не натаскаешь. Нужен шланг. У тебя есть?

— Что?

— Шланг. Вот у меня есть. Пятьдесят футов. Дома. — Она махнула очками куда-то в сторону бара «Грот».

— Ты в баре, что ли, живёшь?

— Над ним. Но пятьдесят футов — мало, еле-еле до забора. Так есть у тебя шланг или нет?

— Не знаю. Может, и есть.

— Может? Короче, притащишь шланг, чтобы его хватило до моего сада и до этой твоей ванны, — может, я и не выгоню тебя отсюда. — Она надела зеркальные очки и решительно поправила их на переносице.

— Ты — меня?! — Вар встал и выпрямился на бортике купели в полный рост. В Средние века все старались занять правильную высоту, чтобы получить преимущество в сражении. — Да ты кто вообще такая? — осведомилось его новое нахальное «я».

Девочка выпятила губы и пошлёпала по ним грязным пальцем — раздумывает, что ли, открывать или не открывать такую важную информацию? Потом пожала плечами и сказала:

— Джолин.

Бортик купели оказался узковат, неудобно стоять. Поэтому Вар спустился на пару ступенек.

— Ладно.

— Что «ладно»?

— Может, принесу завтра шланг.