Народы моря

— Твой отец — мудрый человек, — сделал очередной вывод Сети. — Мы последуем его совету.

Может, со мной Мен поспорил бы, но с будущим правителем не решился. Остальные тоже согласились, но похвалили мудрость сына фараона, последовавшему мудрому совету моего отца.

Я не удержался и добавил, приписав своему отцу еще и слова Петра Первого:

— Еще мой отец говорил, что на совещании первыми должны говорить младшие, иначе будут льстиво поддерживать старших, и писец должен записать, кто и что говорил, чтобы потом была видна дурость каждого.

Сети впервые улыбнулся, едва заметно раздвинув губы, но глядя все так же холодно, по-змеиному, и огласил решение:

— И этому совету твоего отца мы будем следовать впредь.

Глава 17

Ранее утро — самое приятно время суток в этих краях в жаркий период, который длится месяцев восемь-девять. Начинаешь понимать тех, кто привык вставать до восхода солнца. Воздух чист, свеж, прохладен и наполнен запахами сухих трав. Чувствуешь такое единение с природой, что кажется, будто растворился в ней.

До лагеря шасу километра два. Он на противоположном конце долины, разделенной на две части широким руслом реки, высохшей до ручья, ребенок переступит. Лагерь большой, на несколько сотен шатров, которые у шасу черного цвета. Их женщины изготавливают из шерсти черных коз плотную грубую ткань, которая одинаково хорошо не пропускает ни солнечный свет, ни дождь. Впрочем, дожди здесь идут редко, по большей части зимой. Рядом с каждым шатром стоит по несколько боевых колесниц, включая трофейные, и одна или две двухколесные грузовые повозки, в которые обычно запрягают ослов. Здесь собрались несколько племен, участвовавших в нападении на нас. Видимо, сочли добычу не очень богатой, поэтому до сих пор не разбежались, хотя корма для их скота здесь маловатою Ближе всего к лагерю пасутся стреноженные кони. Чуть дальше — ослы, а козы и бараны — на склонах холмов, которые окаймляют долину со всех сторон. Лесов здесь пока что много и довольно густые. Шасу еще не проснулись. Между шатрами бродит лишь несколько женщин.

— Пора, — тихо, словно боюсь, что меня услышат кочевники, говорю я.

Сети, глаза которого сегодня подведены черной краской, из-за чего взгляд кажется еще тяжелее, гипнотичнее, молча кивает и дает отмашку левой рукой, после чего идет к своей колеснице, которая, благодаря золотым украшением, раза в два тяжелее остальных. Я, как и остальные колесничие, занимаю место позади своего возницы, достаю лук из колчана, натягиваю тетиву, открываю клапаны колчанов и кожаных мешков с дротиками, прикрепленных к бортам повозки. Едва заканчиваю приготовления, как наследник престола машет рукой во второй раз и начинает движение. Долина ровная, без оврагов и рвов. Есть только одна впадина — широкое русло реки с пологими берегами. Колесницы быстро набирают ход, летят к вражескому лагерю. Уверен, что моих нынешних соратников ведет в бой еще и память о недавнем позорном поражении. Месть — самый лучший катализатор храбрости. Обычно египтяне атакуют с криками, под рев труб и грохот барабанов, но сейчас, по моему совету, слышен только топот копыт, стук колес и скрип повозок. Чем позже нас заметят и поднимут тревогу, тем больше у нас шансов на победу. Скот разбегается перед нами, уступая дорогу, а несколько ослов несутся впереди колесниц, потеряв от страха разум. Скорее всего, женщины заметили нас сразу, как только мы спустились по заросшему деревьями склону холма в долину, но, не слыша воинственных криков, не сразу поняли, что это нападают враги. Пока они соображали, кто мы такие, колесницы быстро приближались к шатрам. Перестук копыт и колес заглушал другие звуки, поэтому я не слышал женские крики, но из шатров начали выскакивать мужчины с оружием в руках. Они замирали, глядя на лавину мчащихся колесниц, а потом принимали решение: кто-то готовился к бою, кто-то кидался в шатер, наверное, за дополнительным оружием или за самым ценным, кто-то бежал к лошадям или дальше, к склонам холмов, надеясь там укрыться и переждать нападение. Последнее решение было неверным, потому что с той стороны надвигалась на лагерь вторая лава колесниц под командованием моего бывшего командира Джета. Перед шатрами колесницы центра резко замедлили ход, чтобы тряска не мешала стрельбе из лука, а фланговые продолжили обтекать лагерь, чтобы никто не убежал.

Я выбираю цель — голого молодого мужчину с густой черной растительностью на груди, из-за чего напоминает полысевшую местами обезьяну, и поражаю его в голову с распущенными, вьющимися черными волосами длиной до плеч. Стрела пробивает черепную коробку насквозь, летит дальше, ударяется в полусвободно висящую ткань шатра и падает на землю. Следующему вгоняю стрелу в бок на ладонь ниже подмышки, потому что на голове у него черный матерчатый головной убор, наверное, из той же ткани, что и шатер. Скорее всего, стрела пробила бы ткань, плотно прилегающую к голове, но рисковать не стал. Бой — не место для экспериментов. Моя колесница, управляемая Пентауром, медленно заезжает между шатрами, движется к центру лагеря, а я продолжаю стрелять во все стороны, поражая врагов. Слева и справа от меня точно так же движутся другие колесницы. Мужчины-шасу стреляли из луков в ответ, но мы работали парами, катана прикрывал щитом сенни, а враги были каждый сам за себя. Лишь в центре лагеря отступившие туда воины, сотни две, сбились в кучу и, закрывшись щитами, попытались прорваться в сторону пасущихся, стреноженных лошадей. Их расстреляли всех до одного. Я завалил несколько человек из этой группы, пробив стрелами их щиты из козлиной кожи, натянутой шерстью вверх на каркас из прутьев. Метров с пятидесяти стрела, выпущенная из монгольского лука, прошивала насквозь и щит, и человека.

Не могу сказать, как долго продолжалось избиение. Мне показалось, что всего минут пять, но в бою время течет стремительно. Если все время жить в таком ритме, то шестьдесят лет покажутся шестьюдесятью часами. Убивать вдруг стало некого. Уцелевшие шасу сидели в шарах и не рыпались.

— Выходите, вас не убьют! — прокричал несколько раз сенни, знающий язык шасу.

Из шатров первыми вышли голосящие старухи. Они еще не видели трупы убитых родственников, но уже оплакивали их. Затем вышли уцелевшие… особи мужского пола. Они держали руки перед собой на уровне солнечного сплетения, повернутыми ладонями вниз. Это у кочевников знак сдачи в плен. Последними выбрались из шатров молодые женщины и дети. Всех пленников сгоняли на середину долины, к руслу почти пересохшей речушки. Их было много, тысячи три. Часть воинов, в основном возниц, оставили стеречь пленных, а остальные занялись сбором добычи.

Убог материальный мир кочевника: ковры, подушки, баулы с одеждой из грубых тканей собственного изготовления и дешевых привозных, глиняная и изредка бронзовая посуда и — самое ценное — оружие, среди которого попадаются дорогие трофейные экземпляры. Это не считая скота, который главное их богатство. Как ни странно, такой быт кочевников в этих краях сохранится до двадцать первого века, а те из них, кто станет оседлыми, как подозреваю, будут поклонниками стиля жизни «минимализм», который в двадцать первом веке набирал обороты.

Наверное, я тоже потомок кочевников, точнее, суржик, полукровка. Склонность к бродяжничеству у меня с детства. Не скажу, что специально стремлюсь к аскетичному образу жизни, но переношу спокойно, если лишаюсь многих благ цивилизации. Что, благодаря, видимо, крови предков-домоседов, не отменяет тягу к комфорту, приобретению и накопительству. Вот и сейчас я собрал много ценного оружия, захваченного у убитых египтян, и сложил в повозку самой дорогой колесницы, тоже египетской, а потом отобрал для нее пару справных гнедых жеребцов, семилетку и восьмилетку.

Приехав на трофейной колеснице к Пентауру, который на моей следил за пленниками, разрешил катане поучаствовать в грабеже.

— И прихвати пару шатров, пригодятся, — приказал ему.

Сам занялся приготовлением шашлыка. Египтяне не знают такое блюдо. Да, они запекают мясо животных на углях, даже используют маринады, но классический шашлык из парного мяса молодого барашка без всяких маринадов у них пока не числится в рационе. Я развожу костер из дров, которые лежали возле каждого шатра. Выбрал акацию, угли которой дают сильный жар. Один из возниц по моему приказу зарезал и освежевал барашка с черной шерстью. Видимо, у шасу животные вороной масти пользуются особой любовью. Еще два возницы занялись нарезкой парного мяса на кусочки, которые нанизывали на шампуры. У меня с собой шесть бронзовых шампуров, изготовленных в захваченном Ашкелоне. Выковал их кузнец бесплатно из конфискованных у его соседа материалов — двух кувшинов. А что ему оставалось делать?! Кстати, бронзу куют при слабом нагреве, иначе теряет свои свойства.

Глава 18

Сети, в отличие от своего отца, отдал воинам не всю добычу, две трети рабов оставил себе. После часть рабов раздал приближенным. Я попал в их число, получив к двум рабам, доставшимся при разделе трофеев, еще десяток. Мен-хепер-Ра-снебу наследник престола подарил целую сотню. Наверное, за то, что был отклонен его план продолжения военной компании. Мне рабы были ни к чему, хватало тех, что уже имел, поэтому продал их работорговцу-хананею из приморского города Сидон. Он следовал за нашей армией из Мен-Нефера, где его земляки занимают целый квартал. Внешне они были похожи на египтян, особенно имеющих семитские крови, с такими же вытянутыми черепами, покрытыми черными вьющимися волосами, носатые, но голову и лицо не брили и носили длинные, до щиколоток, туники из льняных тканей, покрашенных в яркие цвета и украшенных вышивками. Это хананеи добывали большую часть пурпура, поэтому могли себе позволить любовь к ярким цветам. Самое забавное, что предпочтение отдавали не пурпурному, а багряному. Из-за своей одежды они резко выделялись на улицах города среди предпочитающих белое египтян. Обычно за хананеями бегали египетские детишки и обзывали обезьянами. Что послужило причиной такого оскорбительного прозвища — густая растительность на лице или склонность египтян наряжать обезьян в яркие цветные одежды — никто из аборигенов не смог мне ответить. Некоторые даже утверждали, что так обряжают обезьян именно для того, чтобы были похожи на своих родственников-хананеев.

К моменту нашего соединения с основными силами город Иеноам был уже захвачен и находился в стадии разграбления и уничтожения. Нам ничего не досталось, если не считать продукты питания, которые были переданы в обоз писцам-снабженцам, а потом раздавались воинам.

Армия двинулась дальше на север, но война практически закончилась. Восставшие прониклись примером Гезера и Иеноама и решили не дурковать. Города сдавались еще до того, как мы приближались к ним. Прибывала делегация старейшин и соглашалась на все условия, которые диктовали египтяне. Одним из пунктов была выдача заложников — сыновей правителей и знатных и богатых горожан. Эти дети будут воспитаны при дворе фараона, приобщатся к великой культуре, получат лучшее по нынешним временам образование. Я еще подумал, что восстание замутили именно для того, чтобы так удачно пристроить своих детей. Среди покорившихся городов был и Израиль. Не государство, а маленький городишко. Пока нет страны Израиль, нет даже Иудеи и иудеев. Наверное, всё ещё шляются сорок лет под предводительством Моисея по пустыне, ждут скрижали с заповедями, благодаря которым получат моральное право обогащаться любой ценой и пронесут эту святую обязанность через века и страны и народы всей планеты. Хотя, насколько я знаю, в погоне за уходящими из Египта иудеями должен утонуть в Красном море фараон. Нынешний еще жив, а его отец умер своей смертью. Так что ближайшие лет сорок или больше человечество может спать спокойно.

Египетская армия армия развернулась и, несмотря на богатую и обременительную добычу, намного быстрее пошла в обратную сторону. В Мен-Нефере нам устроили торжественный прием. Жители города стояли по обе стороны дороги, ведущей в него с севера, и забрасывали нас лотосами и еще какими-то цветами, незнакомыми мне. Теперь я знал, у кого римляне скопируют свои триумфы.

На следующий день была раздача наград особо отличившимся в походе. По большей части это были придворные, которых никто не видел на поле боя. Само собой, меня в этом списке не было. Как я понял из разговоров в свите Сети, наследник не пользовался любовью отца. Злые языки утверждали, что Мернептах не уверен в отцовстве и хочет передать власть своему младшему брату Аменмесу. Неприязнь распространялась и на свиту наследника.

Меня это как-то не особо волновало. Продав трофеи, кроме рабов, я купил небольшой одноэтажный дом, сложенный из сырцового кирпича, с двором у ворот и садом внутри, между постройками. Правда, в саду росло всего три дерева — финиковая пальма, инжирное и гранатовое. Стена, ограждающая двор была с зубцами, что, как я заметил, недавно появившаяся мода, потому что встречается только в новостройках. В ней арочный вход с двустворчатыми воротами, открываемыми внутрь и запираемыми на толстую жердь-засов. В левой створке калитка, тоже запираемая на засов, только маленький. Слева и справа от ворот были навесы, под которыми стояли лошади и ослы, разделенные глинобитными перегородками, для каждой особи свое стойло, и хранились боевая колесница и рабочая двухколесная повозка, захваченная у шасу. Слева и справа от гостиной коморки для слуг. Из гостиной дверь вела в садик, который слева ограждала кухня и пекарня, справа — кладовые, а прямо были двери в две спальни. Пол в доме был покрыт гипсом. Стены гостиной и спален расписаны речными пейзажами с зарослями папируса и непропорционально большими крокодилами и водоплавающими птицами, среди которых преобладали серые гуси и цапли. В общем, скромно, но со вкусом. Если учесть, что дом находился хоть и почти на окраине города, но минутах в пятнадцати ходьбы от Белой крепости, резиденции фараона, можно смело утверждать, что я поселился в престижном районе. В египетском языке «жениться» и построить дом — синонимы, так что я теперь по-любому женат.

Хана быстро освоилась в новом доме. У нее классический случай «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Если бы не война, не встретилась бы со мной, прожила всю жизнь в родном Гезере, нигде больше не побывала, ничего не увидела, в том числе и Та-Кемет, язык которого изучала. Ей понравился многолюдный и яркий Мен-Нефер. Первое время удивлялась голым людям на улицах, но быстро привыкла. Впрочем, из дома она выходила редко и всегда в сопровождении раба. Жене состоятельного мужа не положено шляться по улицам, иначе ее примут за жену бедняка, вынужденную подрабатывать, или за кого поинтересней.

Поскольку война закончилась, сопровождать наследника престола могли только писцы и нубийские телохранители. Как мне рассказали, смена власти в Та-Кемете происходит порой не так, как должна. Особенно, если ты не очень популярный правитель, а Мернептах таковым не являлся. Последний поход принес ему кое-какую славу, но она меркла в сравнении с его отцом Рамсесом Вторым, правившим шестьдесят шесть лет и получившим прозвище А-нахту (Победитель). Говорят, он был рыжеволосым и выше меня ростом. По всему поэтому меня снова вернули в корпус Птах, повысив в должности. Теперь я командовал подразделением из пяти колесниц. Все сенни моей пятерки были старше меня, что обещало интересную службу. Впрочем, в мирное время колесничие особо не напрягались, нас даже на строительные работы не выдергивали, потому как элита. Служба моя сводилась к редким визитам в казарму.

Все остальное время я проводил на охоте или рыбалке. Охотился вместе с Пентауром, тоже купившим дом, более скромный. У него теперь была молодая жена и рабы. Мог бы уволиться и жить в свое удовольствие, но не хотел. Может быть, мечтал разбогатеть еще больше во время следующего похода. Ходили слуги, что племена, проживающие западнее Та-Кемета, на территории будущей Ливии, готовятся напасть на нас. На рыбалку отправлялся вместе с рабом Тадаем. Местные мастера изготовили мне спиннинг, блесны, гарпун-трезубец и тонкую «леску» из льняных нитей, которая быстро размокала, набухала и теряла прочность, из-за чего часто терял блесны. Так что рыбалка, в отличие от охоты, если оценивать прибыльность, была затратным хобби.

Ловил с берега. Паводок давно уже закончился. Уровень воды в реке практически стабилизировался на нижней точке. Появилось много мелких, болотистых мест. Именно в таких я и рыбачил, несмотря на то, что там любили проводить время крокодилы и кобры, которых египтяне обожествляют. Я заметил, что тотемом государства обычно становится самый опасный представитель его фауны. При этом иногда вкладывается не прямой смысл, как в случае с французским петухом. Такие места меня привлекали потому, что здесь водилась рыба, название которой с египетского языка можно перевести, как щитоносец. Она зеленоватого цвета с черными пятнами и грязновато-белым брюхом, длиной до метра, узкая и цилиндрическая, похожая на угря, со спинным плавником из семнадцати или восемнадцати шипов с лучиками, соединенных перепонками, покрыта крупной толстой твердой эмалированной чешуей четырехугольной формы, как щитами, выстроенными в ряды. Чистить ее еще хуже, чем окуня, а разрезать — долго усердствовать и тупить нож, поэтому варят целиком. После варки «панцирь» отслаивается от мяса, белого и очень вкусного, вкуснее в Ниле рыбы нет. Вытряхиваешь мясо в тарелку — и наслаждайся! Только вот ловится щитоносец редко. Видимо, рыба донная, поэтому и приходится ловить на мелководьях.

Я успел поймать двух, почти метровых, весом… все равно не поверите рыбаку! Третья хапнула так резко и дернула так сильно, что я сразу понял, что это не щитоносец. Вскоре и увидел, что это нильский окунь, которого я ловил в этой реке в двадцать первом веке. Тогда попадались мелкие экземпляры, самое большее на пару килограмм, а этот тянул на десять, если ни больше. Он пару раз выскакивал из воды, загнув хвост, и плюхался в мутную воду, разбрасывая мириады брызг. На европейского окуня не похож, более плоский и выше, если смотреть в профиль, и окрас белый с голубоватым отливом. Видел, как нынешние рыбаки продавали экземпляр весом с центнер, и рассказывали, что бывают и раза в два больше. Рыбацкие это байки или нет, не знаю. Приврать египтяне горазды во все эпохи. Длина реки Нил располагает к этому. Поскольку особой надежды на «леску» не было, вываживал окуня долго и нудно. Мне помогало то, что его занесло на мелководье, где трудно было разогнаться и рвануть. В итоге вода стала не просто мутной, а почти коричневого цвета. Когда я подтянул обессиленную рыбу к берегу, Тадай пригвоздил ее трезубцем к илистому дну, а потом выволок на сушу. У окуня мясо не такое вкусное, как у щитоносца, зато его больше. На этом и закончили рыбалку, потому что солнце уже начинало припекать.

Глава 19

У египтян все, как у нормальных людей: собрали урожай — пошли повоевали. На пятом году правления фараона Мернептаха в самом начале засушливого сезона пришли сведения, что с запада на Та-Кемет движется большое вражеское войско. Там, в пустыне Сахаре, которая сейчас не так уж и пустынна, жили две группы племен. Одних египтяне называли чихну (светлые), которые были светлокожи и часто блондинами, чему я сильно удивился, а других чимх (темные), которые имели более темную кожу и черные волосы. Обе группы и раньше совершали небольшими отрядами грабительские налеты на Та-Кемет, но на этот раз собрали, как доносила разведка, тысяч двадцать воинов. Возглавлял нападение правитель чихну по имени Мраиуя, сын Диды. В армию вторжения вошли воины из племен ааса, вакана, исавада, каикаша, либу, машаваша и шаитепа, к которым присоединились какие-то народы моря: акайваша, лукии, туриша и шелекеша. Никто из жителей Мен-Нефера не смог мне объяснить, что это за народы моря, где живут? Они были по большей части светлокожи и светловолосы, приплывали откуда-то с севера или запада вдоль берега моря на парусно-гребных кораблях, грабили прибережные города и села и уплывали. Так понимаю, средиземноморский вариант викингов.

Фараон Мернептах за две недели собрал армию из корпусов «Птах», «Амон» и «Ра» и двинулся к западной границе, где в городе Саис базировался четвертый корпус «Фра». Меня опять перевели в свиту Сети, правда, увиделся я с ним только по прибытию в пункт назначения. Фараон, все старшие командиры и пехота доплыли туда на судах по реке, а колесничим пришлось добираться своим ходом. Дороги в Египте во все времена ни к черту. Есть Нил — главная магистраль государства, которая не нуждается в ремонтах. Подозреваю, что дороги плохи для того, чтобы врагам было трудно нападать. Враги у Та-Кемета пока что сплошь сухопутные, вот и пусть бьют ноги и ломают повозки, добираясь до городов. В будущем эту стратегию будет успешно применять и Россия, и поэтому у нее будет всего одна беда — близорукие, считающие дураками дальнозорких.

Город Саис намного меньше Мен-Нефра. Обнесен семиметровыми стенами из камня и сырцового кирпича. Башни почти вровень со стенами. Что меня поразило — закрытые ворота. Привык, что в Мен-Нефере и других городах внутри страны ворота не закрывают ни днем, ни ночью. Не уверен, что их вообще можно закрыть. Подозреваю, что в случае нападения входы в город просто замуруют. В Саисе культ Нейт — богини первоначального неба, мудрости, искусства, ткачества, войны, охоты, защитницы женщин и семьи. Довольно противоречивый набор обязанностей, но я еще в Шумере привык, что у богов левая рука не ведает, что творит правая, и наоборот. Саис считается не просто религиозным центром, а еще и городом ученых, художников, скульпторов, поэтов и прочих трутней, созданных оттенять на контрасте тупую, однообразную и тяжелую жизнь работяг. Они сбегаются сюда со всего Та-Кемета, чтобы вдали от власти показывать ей… нет, не дули в кармане, потому что карманов пока нет, и дуля у египтян обозначает очень приятный процесс для обоих его участников, а как надо прожить жизнь, чтобы потомки качали головой, услышав твое имя.

Сети жил не в городе, а в войсковом лагере, разбитом на пустых, пересохших полях, ожидающих паводка, расположенных вдоль левого берега одного из русел дельты Нила, в большом белом шатре, который окружали шатры поменьше старших командиров, и навесы, под которыми отлеживались в жару младшие командиры и солдаты. Сейчас был самый жаркий период года. И какого черта эти уроды из пустыни не пришли на два-три месяца раньше, когда погода была намного приятнее?! Наверное, ждали, когда египетские крестьяне соберут урожай. Кстати, урожаи зерновых здесь собирают сам-двадцать. Западноевропейцы будут собирать такие только в девятнадцатом веке, если ни в двадцатом, когда научились использовать селитру, как удобрение. У египтян есть Нил, удобряющий поля бесплатно.

По прибытии я первым делом искупался в реке. Жители Та-Кемета, за редким исключением, плавать не умеют. Плавать быстрее крокодила не научишься, а медленнее чревато оказаться в его чреве. В Мен-Нефере каждый месяц рептилии сжирали одного-двух зазевавшихся, а уж про погибший скот даже не упоминали. Зато Нил был и превосходным скотомогильником. Когда я, посвежевший и как бы снова рожденный после многодневного, утомительного, пыльного, испепеляющего перехода, собирался прилечь под навесом, натянутым под наклоном с помощью двух пар кольев разной длины, пришел раб-негритенок и пригласил к наследнику престола, всего лишь потенциальному, как теперь понимаю.

Сети полулежал на подобии шезлонга. Два черных раба стояли по бокам и гнали на него раскаленный воздух большими опахалами из белых страусовых перьев. Мне почему-то подумалось, что, если бы рабы были белыми, опахала пришлось бы делать из черных страусовых перьев. Еще один черный раб колдовал над тремя кувшинами, приготавливая какой-то освежительный напиток на основе виноградного вина. Обычно его разводят водой, но иногда добавляют свежевыжатые соки, мед или пальмовое вино. Порой коктейли получаются на удивление приятными. Когда я, повинуясь вялому жесту сухой руки старшего сына фараона, опустился на другой шезлонг с мягкой подушкой белого цвета, заметно потемневшей там, где соприкасается с задницей, раб подал один золотой бокал с напитком своему господину, второй — мне. Коктейль был теплый, но освежал. Впрочем, после многочасовой езды на жаре по пыльным дорогам я бы посчитал за счастье грязную воду из лужи. В жарких странах понимаешь, что нет ничего вкуснее, чем свежая прохладная вода. Выпитое сразу же выступило крупными каплями пота на всем теле.

— Воевал раньше с чихну или народами моря? — спросил Сети, потягивая напиток помалу, будто это последний на сегодня, надо растянуть удовольствие.

— Нет. И с теми, и с другими сталкиваюсь впервые, — признался я. — Но воевал с другими морскими разбойниками и пустынными кочевниками. Не думаю, что эти сильно отличаются от них.

— Мой дед разбивал и тех, и других по отдельности. Вместе они не будут сильнее, — сказал старший сын фараона. — Послезавтра выступаем в поход. К тому времени наши враги будут в двух-трех переходах от Саиса, так что вернемся быстро.

— Надеюсь, что так и будет, — сказал я.

Самоуверенность у египтян, что нынешних, что будущих, непрошибаемая. Причем чем хуже идут дела, тем тверже в своих заблуждениях.

— Надеюсь, за ними следят наши патрули? — поинтересовался я, собираясь не сильно удивиться, если услышу отрицательный ответ.

— Конечно, — ответил Сети. — Местные жители следят за ними и сразу доносят нам.

Я ничего не сказал по поводу такого легкомыслия. Видимо, безалаберность и лень египтян в военных делах, наработанная за века, является тайным оружием, которое вводит в заблуждение и деморализует врагов. Каждый народ защищается, как умеет. Вот русские на любую западноевропейскую и особенно немецкую хитрость придумывают такую несусветную глупость, о которую разбиваются вдребезги самые коварные вражеские планы. А шведы, норвеги, датчане, голландцы, бельгийцы, французы и прочие народы, когда возомнят себя цивилизованными, будут сразу сдаваться и сотрудничать с захватчиками так рьяно, что тем будет становиться так стыдно за себя и за них, что быстренько уберутся восвояси с горящими от позора ушами.

Глава 20

В ночь перед битвой по подсвеченному луной небу низко плыло на юго-восток много небольших белых облаков. В просветы между ними проглядывали яркие звезды. При этом казалось, что плывут именно звезды, а облака неподвижны. Мне почему-то не спалось. Не то, чтобы боялся предстоящего сражения — впервой, что ли?! — но вдруг стало грустно. Может быть, устал от жары, заскучал по северным землям, по более холодному климату. Или просто накопилась усталость от мотаний по странам и эпохам. Заснул только перед рассветом и вскоре был разбужен. От недосыпа голова была тяжелой, а движения и высказывания резкими.

Колесничие корпуса «Птах» встали на нашем левом фланге, которым командовал Сети, перед правым вражеским, против чихну, которые считались более сильными. У меня было подозрение, что народы моря на левом вражеском фланге опаснее, но из-за так и не отпустившего раздражения не стал лезть с советами. Моя задача сегодня — не погибнуть в этой битве. Несмотря на усталость, хотелось еще пожить, досмотреть, чем закончится бесконечность.

Пентаур нервно теребит вожжи и шлепает ими время от времени по перилам кузова колесницы. Его напряженность передается лошадям, которые, не в силах стоять на месте, постукивают неподкованными копытами по твердой, иссохшей, красновато-коричневой земле. Слева и справа от нас стоят неровной линией такие же колесницы. Собранные со всех четырех корпусов, мы образуем неровную линию. Позади нас еще более кривая линия легких пехотинцев, лучников и пращников, а за ними — почти ровная линия четырех фаланг тяжелой пехоты. Резерва нет — танцуют все сразу.

Наши враги строя не держат. Примерно две трети составляют чихну, вооруженные двухметровыми копьями или составными луками и кинжалами. Щиты у всех овальные, из бычьих шкур, натянутых на каркас из прутьев, только у копьеносцев немного большего размера, чем у лучников. Голова защищена примерно у каждого десятого, а у остальных в волосы спереди воткнуты перья страуса или аиста, а по бокам, на выбритые виски, свисают косы. У меня сразу возникла ассоциация с сыновьями фараона, но смущали бороды. Они короткие, ровно обрезанные внизу, напоминают по форме лезвие тяпки. Доспехи и вовсе у одного из двадцати-тридцати, причем по большей части матерчатые. У остальных плащи и набедренные повязки из овечьей шерсти, покрашенной в разные яркие цвета. Тела густо покрыты татуировками. Синяки — одно слово! Народы моря более разнообразны и экзотичны. Есть и светлокожие блондины, и смуглокожие брюнеты, и рыжие, как среди светлокожих, так и среди смуглокожих. Кстати, у египтян рыжие не в почете, считаются людьми подлыми и коварными. У одних лица выбриты, у других есть усы, у третьих — еще и длинные бороды. У многих бронзовые шлемы с бычьими рогами или корона из бронзового обруча с щеткой из покрашенных в красный цвет, конских волос вместо зубцов и присоединенного к нему сверху выпуклого перекрестья из двух широких пластин, обтянутого кожей. Вооружены двумя то ли короткими копьями, то ли длинными дротиками, простыми луками и мечами из железа. Я видел такой меч вчера у Сети. Принесли колесничие, убившие трех вражеских солдат, отошедших за добычей далеко от своего отряда. Меч был длиной около метра с довольно широким лезвием, расширяющимся в средней трети, а затем резко сужающимся в конце верхней трети, наверное, для утяжеления рубящего удара. Весил килограмма три с половиной, может, больше. Железо мягкое, с вкраплениями шлака, плохо прокованное, но даже в таком виде более легкое и эффективное, чем бронзовые хопеши такого же размера. Щиты разные, от обычных круглых и похожих на чихнунские и египетские до имеющих полукруглые вырезы по бокам, как мне сказали, хаттийские — народа, проживающего где-то на территории будущей Турции, заклятого друга нынешних египтян. Построились четырьмя отрядами, видимо, каждый народ наособицу.

Я еще раз проверяю лук, натянув тетиву до уха, провожу ладонью по верхушкам стрел в колчанах, прикрепленных изнутри к бортам кузова, убеждаясь, что будет удобно доставать. Прикосновение к древкам успокаивает, придает уверенности. Пока у меня есть стрелы, не страшны никакие враги.

Рев труб раздается неожиданно. Может, потому, что загудели они одновременно, без обычного разнобоя. Наверное, трубачам тоже надоело томительное ожидание. Вслед за ними застучали барабаны. Эти сначала сбоили, но потом подравнялись, забили в такт. Первыми поехали колесницы в центре. Глядя на них, начали движение и фланговые.

Пентаур сперва стегнул вожжами лошадей, а потом только повернулся ко мне с безмолвным вопросом: «Поехали?». Я кивнул. На язык просилось выражение из детства: «Погнали наши городских!». Вот только не знал, как правильно перевести на египетский, в котором нет деления на городских и деревенских, только на богатых и бедных. Колесница, набирая ход, покатилась, подпрыгивая на невысоких кочках, на врагов. Подбадривая себя и запугивая противника, колесничие и возницы начали орать, гикать, свистеть. Пентаур тоже заорал что-то на родном языке. Наверное, всё больше по матушке.

Колесницы — не такое уж и грозное оружие, если противник подготовлен и не труслив. Если испугается вида колесниц, летящих на него с топотом, скрипом колес, криками экипажей и выбрасывающих стрелы, и побежит, тогда да, тогда колесницы превращаются в вестников смерти, а если не испугается, ощетинится копьями и за их защитой сам сыпанет стрелами, тогда толку от них мало. Ни чихну, ни народы моря не побежали. Наверное, не впервой воевать с колесницами. Наши стрелы завалили какое-то количество врагов, но их место заняли другие. Зато их стрелы завалили несколько лошадей, экипажам которых приходилось бросать транспортное средство и уматывать восвояси на своих двоих. Уцелевшим колесницам пришлось, не дотянув несколько десятков метров до первой вражеской шеренги, выставившей копья, поворачивать влево. Мы на краю фланга повернули удачно, а вот те, что были ближе к середине, не все проделали маневр удачно. Несколько колесниц сцепились, остановившись — и лошади и экипажи были перебиты лучниками. Я послал еще несколько стрел по навесной траектории в середину вражеских отрядов, наудачу, после чего оставил лук в покое, крепче вцепился в перила повозки правой рукой, чтобы не вылететь из трясущегося кузова. Думал, пойдем на второй заход, но колесница Джета, а за ней и остальные из нашего корпуса, мчалась к своим, огибая справа линию стрелков и фаланги, которые пошли в атаку. Получилось, что мы выступили в роли застрельщиков, а дальше будем зрителями.

Только остановившись, я опять услышал рев труб и бой барабанов, хотя, наверное, они не смолкали все время. Последние били в такт, но солдаты шли не в ногу. Со строевой подготовкой у египтян слабовато. Не понимают пока то, что будет знать каждый сержант любой армии двадцать первого века: к победе может дойти только тот, кто шагает в ногу, не важно, в какую сторону.

В нашем корпусе и крайнем правом «Фра» не вернулась с атаки примерно десятая часть, а из атаковавших в центре — пятая, потому что дольше находились под обстрелом. Наверное, мы убили и ранили чуть больше врагов, чем потеряли сами, но я все сильнее утверждаюсь во мнении, что колесницы — дорогие понты, затраты на которые несопоставимы с практическим результатом. Это, скорее, психологическое оружие, предназначенное для использования против слабаков. Еще оно хорошо для разведки, преследования бегущих и при атаках из засады, когда противник не успел построиться. По мне, надо оставить сотни две-три колесниц для этих целей, а остальные продать и потратить вырученные средства на изготовление добротных доспехов для пехотинцев. Еще лучше было бы завести для этих целей конницу, но пока нет даже седел, не говоря уже о стременах. Верхом ездят только иноземцы, в основном хурриты, проживающие в предыдущую мою эпоху разрозненными племенами в верховьях Тигра, а теперь имеющие государство где-то на востоке будущей Сирии и западе будущего Ирака. Кавалериста сразу можно узнать по сильной кривоногости, из-за чего кривоногих, даже женщин, египтяне называют хурритами.

Наша легкая пехота в свою очередь обстреляла противника и выдавилась на фланги, где занялась перестрелкой с коллегами, расположившимися напротив. Тяжелая пехота пошла вперед, навстречу побежавших на нее вражеских копейщиков и мечников. И началась сеча. С высоты повозки было видно не очень много, только задние ряды, которые поддавливали, помогая передним. Зато хорошо были слышны крики, стоны, звон оружия, особенно после того, как смолкли трубы и барабаны. Сопротивление чихну и народы моря (или египтяне?) оказывали достойное. Время шло, а ни одна сторона не ослабляла давление, не собиралась отступать. Колесничим оставалось тупо ждать, когда сломаются враги или наши пехотинцы, после чего стремительно преследовать или еще стремительнее удирать.

Мне стало скучно. Я слез с повозки и пошел к колесничим корпуса «Ра», среди которых был Сети. По пути подумал, что если именно сейчас египтяне дрогнут и побегут, то увлекут и меня за собой, не успею вернуться к своей колеснице и вряд ли в тяжелых доспехах смогу убежать от преследователей. В колеснице предполагаемого наследника престола только что заменили раненую лошадь красивого и редкого оливкового окраса на саврасую. Стрела попала в левое переднее бедро. Ее уже вытянули, рану смазали битумом, а теперь перевязывали льняным бинтом.

Увидев меня, по его мнению, большого специалиста по лошадям, старший сын фараона спросил:

— Как ты думаешь, захромает?

— Надеюсь, что нет, — сказал я в утешение и добавил в будущее самооправдание: — но все может быть, если кость задета. Тогда сделаешь его производителем.

— Он между походами обгуливает большой табун кобыл, но до сих пор не родилось ни одного похожего на него жеребенка, — пожаловался Сети.

— Скрести его потомков — получишь результат, — посоветовал я с умным видом, хотя исходил лишь из чисто логических соображений, в животноводстве был не настолько силен.

— Пожалуй, так и сделаю, — согласился он, после чего посмотрел на меня своим змеиным взглядом и поинтересовался: — Ты пришел с советом своего отца по поводу битвы?

— С собственным, но, уверен, мой отец поступил бы так же, — ответил я.

— И как бы он поступил? — задал вопрос старший сын фараона.

— Он бы послал колесничих в обход так, чтобы враги не заметили это, и ударил им в спину, — рассказал я.

Египтяне не сильны в засадах и обходных маневрах. Они привыкли сражаться прямо и тупо, все остальное считают не то, чтобы постыдным, но не в чести у них. Вот и Сети мои слова явно не понравились.

— При этом есть вероятность того, что наши воины сочтут, что командиры убегают, и ломанутся следом, — подгорчил я пилюлю еще больше.

Старший сын фараона вдруг улыбнулся, наверное, представив, как вслед за ним убегает вся армия, и произнес довольно легкомысленно:

— Пожалуй, мы так и сделаем!

— Отец не разрешит поступить так. Он подумает, что ты бежал с поля боя, — напомнил Мен-хепер-Ра-снеб.

— А мы не будем у него спрашивать, — молвил решительно, резко Сети. — Я поведу только свои колесницы, а остальные останутся с ним. И пусть он думает, что хочет!

— Тогда надо поторопиться, иначе может случиться так, что враг побежит раньше, и мы останемся ни с чем, — посоветовал я.

— Занимай на своей колеснице место впереди моей и веди нас! — приказал он.

Четыре с лишним сотни колесниц медленно, чтобы не вызвать паники у пехотинцев, поехали на юг, к холмам, спрятавшись за которые я собирался зайти в тыл противнику. Вскоре нас догнала колесница из свиты фараона Мернептаха. Посыльный спросил Сети, куда это он направляется.

Старший сын фараона ответил не совсем вежливо:

— Если мой отец считает, что я плохой командир или трус, пусть так и скажет.

Больше посыльные от фараона не приезжали. Наверное, отец не захотел расставаться со сложившимся у него мнением о старшем сыне.

За холмами было озеро, но не пресное. Вместо воды в нем была полужидкая ропа с большой концентрацией соли и соды. Местные жители используют ее для консервации мяса и добычи соли, правда, более низкого качества, чем поваренная из морской воды или каменная, привозимая откуда-то с верховий Нила. На солнце кристаллы соли блестели так ярко, что даже у меня болели глаза, когда смотрел на озеро. Мы поехали вдоль его берега и двинулись дальше на запад, чтобы оказаться уж точно в тылу противника. Я думал, уложимся минут в тридцать-сорок, но явно просчитался. Прошло больше часа, когда, обогнув очередной холм, мы увидели впереди вражеский лагерь: шатры и навесы, возле которых разгуливали женщины и дети, повозки, нагруженные трофеями, вьючных ослов, стадо коз… Охраняли его от силы с полсотни воинов. Помня, что добравшаяся до вражеского обоза армия превращается в толпу грабителей, я постарался обогнуть его на максимально большом расстоянии. На глазах удивленной охраны, женщин и детей мы развернулись в линию между обозом и сражающейся армией.

Несмотря на то, что битва длилась уже часа два или даже больше, чихну, стоявшие в задних рядах, все свое внимание уделяли происходящему впереди. Нас они заметили, когда мы приблизились метров на пятьсот и начали орать, гикать, свистеть. Задние воины не были готовы встретить нас копьями. Они вообще не были готовы увидеть врага у себя за спиной. Какое-то время смотрели на летящие в них стрелы и несущиеся следом колесницы, после чего начали испуганно орать и смещаться на фланги. Паника передалась стоящим в середине — и чихну дрогнули. Крепкий, спаянный монолит, нацеленный на решение общей задачи любой ценой, вдруг начал крошиться, как батон, распадаться на составляющие, каждая из которых теперь решала собственную задачу — уцелеть любой ценой.

Я стрелял из лука, не целясь, в толпу. Промазать было трудно. Так увлекся, что стрелы кончились, как мне показалось, в один миг. К тому времени чихну уже удирали с поля боя поодиночке и малыми группами. Я освободил из креплений копье и показал его Пентауру. Мой катана знал, что надо дальше делать. Теперь он проезжал мимо удирающих врагов настолько близко, чтобы я мог достать их копьем. Это мероприятие требовало от меня большей сноровки, чем стрельба из лука. Сперва частенько промазывал, но вскоре приловчился. К тому времени, когда мы опять оказались возле вражеского обоза, пара десятков чихну остались лежать на земле с кровоточащей раной между лопатками от моего копья и еще больше сидеть на ней с поднятыми вверх указательными пальцами — сдаюсь! В другом обществе такой жест могли бы принять за оскорбление.

Я похлопал Пентаура по плечу и крикнул:

— Едь к самому большому шатру!

Мы свое дело сделали, теперь имеем право получить за это награду.

Охранников в лагере уже не было. Подозреваю, что драпанули, когда увидели колесницы. Самый большой шатер был из такой же ткани, как и у шасу. Делают ли такую же ткань чихну или шатер был отбит у египтян, которые раньше захватили его у шасу — не знаю. Главное, что в нем было много чего ценного, поскольку, как догадываюсь, принадлежал вождю чихну Мраиуе. Во-первых, четыре испуганные женщины: три совсем молодые, лет тринадцать-пятнадцать, и одна немного за двадцать, которая в сравнение с ними казалась старой. Все четыре обвешаны украшениями из желтого металла так щедро, что стали, наверное, раза в два тяжелее. Одних только тонких золотых браслетов на каждой руке было штук по десять. Я еще подумал, что это закрученная в спираль золотая проволока. Во-вторых, на каждую полагался сундучок из черного дерева египетской работы, украшенный резьбой и расписанный золотой краской, заполненный дорогой косметикой и не поместившимися на теле драгоценными украшениями. В-третьих, баулы с разным тряпьем из дорогих тканей. В-четвертых, золотая, серебряная и бронзовая посуда, явно награбленная у египтян.

Все это мы с Пентауром быстро перенесли на богато украшенную повозку, стоявшую рядом с шатром. В нее запрягли пару молодых крупных ослов и на длинном поводу привязали к задку колесницы. Пентаур правил колесницей, а я следил за повозкой и шагающими за ней женщинами, которые стали раза в два легче, поэтому двигались бодро, и криками отгонял от них колесничих и пехотинцев, ворвавшихся во вражеский лагерь и метавших заиметь такую же ценную добычу. Подозреваю, что из-за этих баб Мраиуя и проиграл сражение. В бой надо идти голодным во всех смыслах слова.

Теперь мы не спешили. Мой катана останавливался возле убитых, которые могли быть поражены моим копьем, и одним ударом ловко отсекал кисть руки, складывая их в мешок из грубой льняной ткани, подвешенный снаружи кузова. Мешок быстро наполнялся, пропитался кровью и темнел. Надолго остановились возле того места, где шло основное сражение. Пентаур отправился собирать мои стрелы и отрубать кисти, а я смотрел, как египетские пехотинцы, скорее всего, из задних шеренг, тоже обзаводятся свидетельствами своей доблести. Кто шустрей, тот и герой. Впрочем, заметив захваченных нами женщин, многие оставили трупы в покое и понеслись к вражескому лагерю.

По пути их и многих других завернул какой-то командир на колеснице, направив туда, где был левый фланг вражеского войска, занятый народами моря. Там теперь стояла большая часть нашей армии, причем не в расслабленном состоянии, как должно быть после победы. Звуков сражения я не слышал.

— Пентаур, веди повозку в наш лагерь, а я смотаюсь посмотрю, что там происходит, — приказал я своему катане, который уже набил расчлененкой мешок почти до отказа.

Народы моря, все четыре племени, сбившись в кучу и перемешавшись, заняли круговую оборону. В отличие от союзников, убегать они не собирались. Наверное, понимали, что, как только рассыплются, их перебьют поодиночке. Закрывшись щитами и держа наготове копья и мечи, они готовились умереть в бою. Впрочем, убивать их не спешили. Как я понял, шли переговоры. Народам моря предлагали перейти на службу к фараону Мернептаху. Так в свое время поступил его отец Рамсес Второй, взяв на службу каких-то шарденов, и не пожалел. Они даже были его личной охраной вместо нубийцев, которых до этого считали самыми отважными воинами. Один из потомков шарденов сейчас как раз и вел переговоры.

Фараон Мернептах и его сын Сети вместе со свитами расположились под навесом из плотной темно-красной ткани, похожей на ту, из которых делают шатры кочевники. У египтян пунктик — не любят признаваться, что что-то скопировали у «людей пустыни», как они называют всех, проживающих вдали от Нила, даже в лесной местности, поэтому обязательно как-нибудь видоизменяют как минимум, перекрашивают, несмотря на то, что это может снизить рабочие качества. Фараон и сын сидели на раскладных стульях, у которых сиденья были из кожаных лент, а остальные стояли позади них и двух черных рабов с опахалами из белых страусовых перьев. Такое впечатление, что фараон не может долго жить без «живого кондиционера».

Наученный Людовиком Одиннадцатым, я не собирался привлекать к себе внимание, но предполагаемый наследник престола заметил меня и подозвал жестом руки. Я слез с колесницы, сунул вожжи в руку ближнему катане, подошел и поклонился в пояс, чем, по моему мнению, оказал и фараону, и его сыну слишком много чести.

— Что у тебя в мешке? — спросил Сети.

Моя колесница стояла, повернутой к нему именно тем бортом, на котором висел окровавленный мешок.

— Это руки убитых мной врагов, — ответил я, не понимая, почему он спрашивает о том, что ему хорошо известно?

— Ты сегодня хорошо проявил себя, — похвалил он, после чего представил меня своему отцу: — Это лучший сенни из моего отряда. Командовал пятеркой во время атаки, убил много врагов. Он достоин награды.

Теперь мне стало понятно, для чего он завел этот разговор. Промолчав о том, что это я подсказал сделать обходной маневр, Сети предлагал отцу наградить меня щедрее, чем я заслужил только убийством большого количества врагов.