Помоги проекту - поделись книгой:
Два пути стояло перед каждым русским.
Можно было устранять несовершенства государства, укрепляя его, а можно — увеличивать слабость, дабы в конце концов сломить его. Здесь стерегли свой час гучковы, керенские, Ленины, Троцкие… Россия же истекала кровью…
Было два пути.
Гучков и весь «февральский» блок еще за много лет до революции вступили на путь сокрушения России. Им светило, что таким образом она станет мощнее и крепче. Но государь, и монархия, и дворянская держава, а за ними и вся тысячелетняя Русь рухнули в пропасть.
Отцы февральского переворота и вся их говорливая братия отправились доживать свои дни в Европу и Америку. Свое дело они совершили — двуглавый орел втоптан в грязь…
Лев Николаевич Толстой писал Столыпину не раз. Одно из писем весьма примечательно и свидетельствует не столько об определенных взглядах писателя, сколько о подоснове определенных настроений в России. Это те самые взгляды писателя, которые дали основание Ленину назвать его зеркалом русской революции. Письмо дает понимание не только трагедии семнадцатого года, но и многих последующих.
Беловик письма Лев Николаевич написал 26 июля 1907 г. в Ясной Поляне.
«Петр Аркадьевич!
Пишу Вам не как министру, не как сыну моего друга, пишу Вам как брату…
Причины тех революционных ужасов, которые происходят теперь в России, имеют очень глубокие основы, но одна, ближайшая из них, это недовольство народа неправильным распределением земли…
Нужно теперь для успокоения народа не такие меры, которые увеличили бы количество земли таких или других русских людей, называющихся крестьянами (как смотрят обыкновенно на это дело), а нужно уничтожить вековую, древнюю несправедливость…
Несправедливость состоит в том, что как не может существовать
Земля есть достояние всех, и все люди имеют одинаковое право пользоваться ею. Признается это или нет теперь, будет ли или не будет это установлено в близком будущем, всякий человек знает, чувствует, что земля не должна, не может быть собственностью отдельных людей точно так же, как когда было рабство, несмотря на всю древность этого установления, на законы, ограждающие рабство, все знали, что этого не должно быть…
В том, что все революционное раздражение держится, опирается на недовольство крестьян земельным устройством, кажется, не может быть сомнения. А если это так, то не сделать того, что может уничтожить это раздражение, вынув почву из-под ног революционеров, значит, имея в руках воду, которая может потушить зачинающийся пожар, не вылить ее на огонь, а пролить мимо и заняться другим делом…
Пишу Вам, Петр Аркадьевич, под влиянием самого доброго, любовного чувства к стоящему на ложной дороге сыну моего друга…
Да, любезный Петр Аркадьевич, хотите Вы этого или нет, Вы стоите на страшном распутье: одна дорога, по которой Вы, к сожалению, идете — дорога злых дел, дурной славы и, главное, греха, другая дорога — дорога благородного усилия, напряженного осмысленного труда, великого доброго дела для всего человечества, доброй славы и любви людей. Неужели возможно колебание? Дай Бог, чтобы Вы выбрали последнее…
Пожалуйста, простите меня, если Вам покажутся резкими выражения этого письма. Я писал его от души, руководимый самым хорошим любовным чувством к Вам.
Лев Толстой».
В одном из черновых набросков письма Лев Николаевич выражает свои взгляды еще более определенно:
«Передовые либеральные социалисты и анархисты должны понять, что, как бы ни сложилось в будущем общественное устройство, уничтожение земельной собственности есть
Надо полагать, именно эту мысль Льва Николаевича Ленин ухватил в первую очередь. Ранняя смерть не позволила развернуть вождю социалистические заветы великого Толстого. У Сталина времени оказалось достаточно. Он и согнал крестьян с земли, соединив в колхозах. Общая земля, и труд — общий…
Петр Аркадьевич ответил Толстому через три месяца — 23 октября того же года:
«Вы считаете злом то, что я считаю для России благом. Мне кажется, что отсутствие «собственности» на землю у крестьян создает все наше неустройство… Нельзя любить чужое наравне со своим, и нельзя обихаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своей землею. Искусственное в этом смысле оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нем врожденного чувства собственности ведет ко многому дурному, главное, к бедности… А бедность, по мне, худшее из рабств… Смешно говорить этим людям о свободе или свободах. Сначала доведите их уровень благосостояния до той, по крайней мере, наименьшей грани, где минимальное довольство делает человека свободным.
А это достижимо только при свободном приложении труда к земле, т. е. при наличии права собственности на землю… Теперь я не вижу цели у нас в России сгонять с земли более развитой элемент землевладельцев и, наоборот, вижу несомненную необходимость облегчить крестьянину законную возможность приобрести нужный ему участок земли в полную собственность».
Из далей канувших в вечность времен до нас долетает и голос Сергея Дмитриевича Сазонова:
«Я глубоко убежден, что крушение Русской Государственности могло произойти только благодаря тому, что Россия, с начала европейской войны, оказалась поставленной в условия несравненно худшие, чем ее союзники. Борясь плечом к плечу с ними, она несомненно с успехом выполнила бы выпавшую на ее долю громадную задачу. Она была лишена главного элемента успеха, давшего ее союзникам победу: тесного слияния и сплоченности между собою и общности материальных средств. Торжество русской революции есть прежде всего результат народного разочарования, перешедшего затем в безнадежность и отчаяние. Этому способствовали еще и другие причины, но они были сами по себе недостаточны, чтобы совершилось преступное и безумное дело разрушения Русского Государства, в существе своем здорового и жизнеспособного и нуждающегося лишь в разумных реформах для приспособления его к требованиям и духу времени.
Основная мысль, заложенная Столыпиным в его преобразования, исходила из этого убеждения. Он начал их постепенным раскрепощением крестьянского населения, не освободившегося еще от оков общинного землевладения. Этой существенной реформой подводилось здоровое и прочное основание под здание русской государственности. Революция, уже раз в 1906 году сломленная Столыпиным, увидела наступавшую для нее смертельную опасность и рукою Богрова свалила этого благороднейшего сына России. Принято говорить, что нет людей незаменимых. Но Столыпина у нас никто не заменил, и революция, среди тяжелой нравственной и материальной атмосферы войны, восторжествовала. Пока я пишу эти строки, передо мною живо встает величавый в своей силе и простоте образ Столыпина, и мне припоминаются неоднократно слышанные от него слова: для успеха русской революции необходима война. Без нее она бессильна. В 1914 году мы получили эту войну, а после трех лет тяжелой борьбы, которую нам пришлось вести одиноким и отрезанным от общения с нашими союзниками, к нам прибыла из Германии и революция в лице Ленина и его сообщников, отдавшая себя на служение нашим врагам и радостно принятая ими как желанная сотрудница».
И еще одно свидетельство — В. Б. Лопухина, крупного царского дипломата, представителя русской знати:
«Справедливости ради, позволю себе еще отметить одно его (Столыпина. —
Петр Аркадьевич Столыпин появился на свет в старинной дворянской семье спустя год с небольшим после отмены крепостного права — 2 апреля 1862 г.
Это его отец, Аркадий Столыпин, доставил из осажденного Севастополя важное известие: страшный штурм английских, французских, итальянских и турецких войск отбит[9]. Еще не минуло и полугода с восшествия на престол молодого императора Александра Второго. Мы читаем в дневнике князя Д. А. Оболенского:
«Удачно отбитый 6-го числа штурм в Севастополе очень всех порадовал… Эта первая удача сильно возвысила дух гарнизона. Что за собрание героев!.. С известием об отбитии штурма приехал Аркадий Столыпин. Он говорит, что положение Севастополя, несмотря на последнюю удачу, весьма опасно. Недостаток у нас в людях и в порохе. Неприятель тоже, по-видимому, не имеет во всем полного довольства и, кроме того, так же как и мы, делает ошибки».
Этот неудавшийся штурм произвел ошеломляющее впечатление на французов и англичан. В письме к другу адъютант английского генерала Коллина писал из-под севастопольских редутов:
«Я не могу поверить, что какое бы то ни было большое бедствие может сломить Россию. Это великий народ; несомненно, он не в нашем вкусе, но таков факт. Никакой враг не осмелится вторгнуться на его территорию, если не считать таких ничтожных кусочков, какие мы теперь заняли (то есть клочок суши, захваченный англичанами, французами и турками возле Севастополя.
Молодой Столыпин окончил Петербургский университет и 22 лет начал службу царю и престолу в Министерстве внутренних дел. В 37 лет Петр Аркадьевич — губернский предводитель ковенского дворянства, с 1902 г. — губернатор Гродненской губернии. С февраля 1903-го по апрель 1906-го — губернатор Саратовской губернии. Петр Аркадьевич проявляет твердую решимость в подавлении крестьянских волнений, за это удостаивается всемилостивейшей благодарности государя императора. 26 апреля следует назначение министром внутренних дел, а 8 июля того же года одновременно — и председателем Совета Министров. Столыпин не колеблясь разгоняет II Государственную думу и 3 июня 1907 г. основательно изменяет избирательный закон. Это ему принадлежат слова: «Сначала успокоение, а потом реформы».
Анархисты взрывают его дачу под Петербургом, тяжелое ранение получает старшая дочь. Сам Столыпин невредим.
К 1911 г. Николай Второй уже не дает себе труда скрывать жгучую неприязнь к Столыпину. Воля, ум председателя Совета Министров чрезвычайно уязвляют самолюбие августейшего повелителя: нет, разумеется, не поведение Петра Аркадьевича, а государственная крупность, так сказать, в чистом виде.
43-летнему, уже достаточно искушенному и в управлении империей, и в житейских делах Николаю Александровичу Романову как-то не приходит в голову, чем он обязан этому сдержанному, спокойному человеку. Ведь в энергичном и беспощадно-умелом отражении натиска первой русской революции (1905–1907) основная заслуга Столыпина. Он в некотором роде спаситель престола. Именно его предприимчивостью и талантом администратора и политика замирена необъятная империя. Теперь надлежит уничтожить корень зла — источник постоянных волнений в стране. И Петр Аркадьевич приступает к реформам. Он ставит целью преобразование экономики сельского хозяйства, где крестьянину уже отводится совершенно новая роль. Реформы проходят туго, часто ощипанными, но дело подвигается.
В конце августа — начале сентября 1911 г. в Киеве торжества по случаю введения земств в шести западных губерниях, открытия памятника «отцу земств» Александру Второму и восстановленной церкви XII века в Овруче, а в заключение — маневры войск Киевского военного округа и парад, а затем уже поездка в Чернигов.
За полицейско-охранное обеспечение торжеств нес ответственность товарищ (заместитель) министра внутренних дел П. Г. Кур-лов. Его помощниками были вице-директор департамента полиции М. Веригин и А. Курлов (кузен товарища министра внутренних дел). Дворцовый комендант В. Дедюлин направил в Киев нашего знакомого — Александра Ивановича Спиридовича, в ту пору полковника, начальника охраны государя императора. Сам государь император весьма благоволил к Александру Ивановичу. В Киев было стянуто около 2 тыс. агентов охранки (по нынешним масштабам, цифра, конечно, срамная; расцвет этой службы весь еще впереди, за гребнем семнадцатого года). Поставил на ноги всю киевскую полицию и ее начальник полковник И. Н. Кулябко (кстати, женат был на родной сестре Спиридовича). Принимал гостей генерал-губернатор киевский, волынский и подольский Ф. Ф. Трепов (один из четырех братьев Треповых). Кстати, он оказался единственным, кто оказывал всяческую помощь уже почти опальному главе правительства.
Петр Аркадьевич прибыл в Киев в ночь с пятницы на субботу (с 26 на 27 августа). На вокзале его встретили только Трепов и Кур-лов. Это уже свидетельствовало о неотвратимо близкой отставке. Толпа чиновников высших рангов обычно сопутствует появлению главы правительства. Столыпин соглашается остановиться у Федора Федоровича Трепова.
28 августа Столыпин на богослужении в честь прибывшего помазанника Божьего с его двумя дочерьми. Императрица Александра Федоровна, недомогая, предпочла остаться в Царском. Город переполняет петербургская чиновничья знать, титулованные особы, и первый среди них — наследник болгарского престола Борис. Он вступит на болгарский трон совсем скоро — в 1918 г. — год убиения хозяина торжества с его семейством.
30 августа все собираются на открытии памятника Александру Второму.
Столыпин переживает унижения. Его «забыли» обеспечить придворным выездом, не пригласили на пароход — 4 сентября Николай Второй наметил для посещения Чернигов.
В эти дни в охранное отделение к полковнику Кулябко поступают данные о задуманном покушении на председателя Совета Министров. Источник информации — агент охранки Д. Г. Богров по кличке Аленский.
31 августа в Купеческом саду — гулянье. Около 6 тыс. киевлян могут лицезреть своего августейшего повелителя с дочерьми. Петр Аркадьевич возвращается с гулянья невредимым, хотя более выгодных условий для убийства быть не может: безлунная ночь, скудное освещение и сразу за парком — откосы Днепра в зарослях кустарника. Бродит среди публики и Богров. В кармане — браунинг. Он только один знает в лицо заговорщиков, только он может подать команду и обезвредить преступников.
1 сентября Его величество государь император отбывает на маневры. Трепов обязан сопровождать его. Перед отъездом Трепов предупреждает Столыпина о готовящемся покушении и просит соблюдать предельную осторожность.
После маневров и парада в театре — «Сказка о царе Салтане». К девяти вечера гости заполняют театр. Петр Аркадьевич в первом ряду среди других министров и первых сановников империи. В этом же ряду — генералы Дедюлин, Курлов, Трепов, командующий Киевским военным округом генерал Иванов (он самый, Николай Иудович) и др.
В своей ложе — Его величество государь император и две его августейшие дочери-княжны, с ними — будущий болгарский царь Борис.
36 билетов получены охранным отделением для своих агентов, среди них и Богров — лишь он видел заговорщиков. Вся надежда полиции на Алейского.
После второго акта, около половины двенадцатого ночи, Петр Аркадьевич не покинул зал с большинством публики. Он стоял, слегка опершись на рампу, лицом к залу. Смерть уже начала счет последним мгновениям его жизни. Петр Аркадьевич беседует с бароном Фредериксом, военным министром Сухомлиновым и графом Ю. Потоцким.
В 18-м ряду поднимается Богров и не спеша направляется к Столыпину. В трех шагах от сановников он останавливается, вынимает из кармана руку, в руке — черный вороненый браунинг. Богров вытягивает руку и дважды стреляет в Столыпина.
Одна из пуль попадает в запястье, другая — в крест ордена св. Владимира и, срикошетив, под крутым углом входит в грудную клетку, поражая плевру, диафрагму и печень жертвы, не задевая, однако, ни кишечника, ни других самых важных жизненных органов, в том числе и крупных сосудов. В общем, надежда выжить при подобном ранении достаточно велика.
Петр Аркадьевич не падает и не стонет. Он лишь машинально вытирает кровь на фраке и начинает медленно оседать на паркет. Все эти мгновения зал поражен оцепенением.
Советский писатель Константин Георгиевич Паустовский оказался свидетелем покушения и поведал о нем в своих воспоминаниях «Повесть о жизни», глава из которой («Корчма на Брагинке») удостоилась похвалы великого Бунина. Он написал, что этот рассказ (глава из книги) «принадлежит к наилучшим рассказам русской литературы».
Обратимся к главе «Выстрел в театре».
«…В Оперном театре был торжественный спектакль в присутствии Николая. На этот спектакль повели гимназисток и гимназистов последних классов всех гимназий.
Повели и наш класс.
Служебными темными лестницами нас провели на галерку. Галерка была заперта. Спуститься в нижние ярусы мы не могли. У дверей стояли любезные, но наглые жандармские офицеры. Они перемигивались, пропуская хорошеньких гимназисток.
Я сидел в заднем ряду и ничего не видел. Было очень жарко. Потолок театрального зала нависал над самой головой.
Только в антракте я выбрался со своего места и подошел к барьеру. Я облокотился и смотрел на зрительный зал. Он был затянут легким туманом. В тумане этом загорались разноцветные огоньки бриллиантов. Императорская ложа была пуста. Николай со своим семейством ушел в аванложу.
Около барьера, отделявшего зрительный зал от оркестра, стояли министры и свитские.
Я смотрел на зрительный зал, прислушиваясь к слитному шуму голосов. Оркестранты в черных фраках сидели у своих пюпитров и вопреки обычаю не настраивали инструментов.
Вдруг раздался резкий треск. Оркестранты вскочили с мест. Треск повторился. Я не сообразил, что это выстрелы. Гимназистка, стоявшая рядом со мной, крикнула:
— Смотрите! Он сел прямо на пол!
— Кто?
— Столыпин. Вон! Около барьера в оркестре!
Я посмотрел туда. В театре было необыкновенно тихо. Около барьера сидел на полу высокий человек с черной круглой бородой и лентой через плечо. Он шарил по барьеру руками, будто хотел схватиться за него и встать.
По проходу шел от Столыпина к выходным дверям молодой человек во фраке. Я не видел на таком расстоянии его лица. Я только заметил, что он шел совсем спокойно, не торопясь.
Кто-то протяжно закричал. Раздался грохот. Из ложи бельэтажа спрыгнул вниз офицер и схватил молодого человека за руку. Тотчас вокруг них сгрудилась толпа.
— Очистить галерку! — сказал у меня за спиной жандармский офицер…
Нас быстро прогнали в коридор. Двери в зрительный зал закрыли…
— Не разговаривать! Выходить немедленно из театра! — крикнул жандармский офицер…
Площадь была пуста. Цепи конных городовых оттеснили толпы, стоящие около театра, в боковые улицы и продолжали теснить все дальше. Лошади, пятясь, нервно перебирали ногами. По всей площади слышался дробный звон подков.
Пропел рожок. К театру размашистой рысью подкатила карета «Скорой помощи»…
Мы видели, как Столыпина вынесли на носилках. Их задвинули в карету, и она помчалась по Владимирской улице. По сторонам кареты скакали конные жандармы…»
Николай Второй не подошел к поверженному главе правительства. Он лишь наблюдал, как Столыпина под пение зала «Боже, царя храни!» уносили на носилках.
Убийце — Дмитрию Богрову — шел 29-й год. Родился он в состоятельной еврейской семье, отец (преуспевающий адвокат) дал сыну хорошее образование. Богров окончил киевскую гимназию, потом — университет, тоже став адвокатом. Он много ездил за границу. Служить в полиции секретным осведомителем вызвался сам за плату в 100 рублей ежемесячно — это приблизительный оклад младшего армейского офицера. Имея связи с эсерами, выдал немало своих знакомых.
Именно Богров предупредил полковника Кулябко о якобы замышляемом эсерами убийстве Столыпина. Именно из рук Кулябко он получил билет в театр.
Мотивы убийства остались не выяснены.
Полиции убийство главы правительства было ни к чему (да и расследование это доказало). Положим, что имелась бы такая надобность — тогда убийство не было бы выполнено в театре. Для этого были свои профессионалы и тысячи других возможностей.
Как оказалось, партия социалистов-революционеров к убийству председателя Совета Министров тоже не имела отношения.
Петр Аркадьевич умер на четвертые сутки. Государь император даже не заглянул к умирающему, ограничившись краткой беседой с его женой, урожденной Нейдгарт.
Прожил Петр Аркадьевич 49 «годов» — это, конечно, ничтожно мало не только для политика, который в такие лета обычно только начинает, что называется, разворачиваться.
Его величество государь император показал себя в той истории не с лучшей стороны. Гибнет слуга престола, гибнет страстный борец за незыблемость монархических начал в России, а у Николая Александровича Романова все человеческое, монаршье застили обида, зависть, досада…
Поведение Николая Второго по отношению к Столыпину вообще и в истории его гибели в частности — одна из самых неприглядных страниц в летописи жизни последнего русского самодержца.
Мелочность, граничащая с подлостью, бездушием, злая ревность к воле и уму Петра Аркадьевича, безразличие (за которым если не радость, то облегчение от ухода Столыпина в вечность — так Бог велел, наверное, рассуждали августейшие супруги) — это выше разумения. Ведь императору России было сорок три — это возраст мужа, а не себялюбивого юнца.
Престол, а с ним и вся царская Россия погружались в бездну. Похоже, манила их всех эта стихия из мглы и черных вихрей…
9 сентября (в день предания земле праха Петра Аркадьевича) в четыре утра дело Д. Г. Богрова разбирал Киевский окружной военный суд. Убийца от защиты отказался.
Чтение обвинительного акта — 30 минут.
Судебное разбирательство — 3 часа. Оно выяснило: заговорщиков не было. Убийство задумал и осуществил сам Богров — секретный сотрудник киевского охранного отделения.
Совещание суда — 20 минут.
Приговор — смертная казнь через повешение.
Командующий Киевским военным округом генерал Иванов приговор утвердил.
12 сентября рано утром шею Богрова захлестнула петля.
Николай Второй назначил председателем Совета Министров В. Н. Коковцева[10].
Заслуживает внимания напутствие августейшего монарха новому главе правительства.
«Пожалуйста, не следуйте примеру Петра Аркадьевича, который как-то старался все меня заслонять. Все он и он, а меня из-за него и не видно было».
Не заслоняйте самодержца!!
Создатель, кого же ты наделяешь высшей властью?! Неужто не видно Тебе, что из этого проистекает — потоки крови и смертная судорога всей России!
Поделиться книгой: