Рейдер

— Оно хорошее, хоть и не новое, — согласился Хуан и предложил: — Пойдемте в кладовую, подберем инструмент.

— Какой инструмент? — не понял я.

— Какой вам нужен для добычи золота, — ответил он.

Тут до меня дошло, что меня не взяли на осмотр владений, чтобы до завтрака отобрал нужные товары. Как догадался, караковый конь и седло были частью моих покупок. Мы выбрали в кладовой кирку, штыковую лопату и медный таз, не новые, но в хорошем состоянии. Затем перешли к другой кладовой, где мне выдали котелок литра на три и небольшую сковороду. Из третьей мне достались новые сапоги, новые сандалии из сыромятной кожи, темно-красное одеяло, красно-черное пончо с красной бахромой по краям и большой кусок вонючего мыла собственного изготовления. Догадываюсь, что из этой кладовой мне выдали товары по совету Эсмеральды Домингес. Затем из одного погреба принесли бурдюк литров на пять красного вина, из второго — глиняный кувшин со смальцем, а из амбара — мешок кукурузной муки килограммов на тридцать. Поскольку караковый жеребец, даже без седла, попоны и стремян, стоил не меньше полутора сотен долларов, мне не продавали все это, а одаривали. За что я от всего сердца поблагодарил Кристобаля Домингеса, когда он вернулся с осмотра владений.

После завтрака мне помогли закрепить груз на лошади. Я попрощался со всем патриархальным семейством, после чего Кристобаль Домингес проводил меня часть пути и отправился по своим делам, а два вооруженных револьверами слуги — до границ его владений.

8

Моя палатка, сотворенная из куска старой парусины, двух шестов и четырех колышек и защищенная противодождевой канавкой, стоит на склоне горы, который спускается к речушке Каньон-Крик, притоку Американской реки, которая в свою очередь на территории города Сакраменто впадает в реку с таким же названием, которая течет до залива Сэсун-Бэй, являющегося частью Калифорнийского. От Сан-Франциско до Сакраменто бегают речные колесные пароходы, проезд на которых стоит от пяти до пятнадцати долларов, а в обратную сторону — в три раза дороже, хотя, казалось бы, должно быть наоборот, потому что по течению сплавляться легче и быстрее. Просто вверх по течению плывут в основном бедняки, а вниз — разбогатевшие. Американская река порожистая, судоходства по ней нет, только небольшие лодки и пироги снуют, огибая пороги по суше. В основном на них перевозят грузы, но иногда и пассажиров в обе стороны. Я добрался сюда на лошади, сэкономив уйму денег. Именно на одном из притоков Американской реки было найдено первое золото. Сейчас ее берега, включая все притоки, заняты лагерями старателей. Самый большой, Джордж-Таун, находится у впадения Каньон-Крик в Американскую реку. Мой лагерь располагается километрах в десяти выше по течению и называется Мормонским, потому что, первыми прибыв сюда, мормоны, которые называют себя членами «Церкви Иисуса Христа Святых последних дней», все еще составляют большую часть его обитателей. По правую руку от меня четыре участка мормонской семьи Нэшей, состоящей из мужа Джона, двух его жен Мэри и Юдифи и шестнадцатилетней дочери Катрин от третьей жены, умершей пару лет назад. Дети от живых двух жен имеют свои семьи и моют золото на других притоках Американской реки. Младшую дочь тоже могли бы на раз-два вытолкать замуж, женщин тут не хватает, не говоря уже о принятом у мормонов многоженстве, но семье нужны рабочие руки. Вот намоют золотишка, тогда и позаботятся о будущем Катрин. Ко мне семейство относится благожелательно, хотя я сказал им, что атеист. По моему классическому и старомодному английскому языку, знанию многих ненужных сведений типа романов Фенимора Купера, которого сейчас величают американским Вальтером Скотом, и работе в таком юном возрасте подшкипером на большом морском судне Нэши сделали вывод, что я — образованный и культурный молодой человек из состоятельной семьи, не чета им, бывшим фермерам. Слева два участка занимают, как бы выразились в будущем, ирландо-американцы, молодцы из категории тупой и еще тупее, главным достоинством которых является неразговорчивость, хотя время от времени ссорятся между собой или с тремя соседями-французами с таким остервенением и количеством ругательств, что даже потомки галлов сникают и ретируются. Причина ссор — речная вода, которую каждый норовит направить в нужное ему место. Потомки ирландцев попробовали поссориться и со мной, но я, в отличие от французов, ругаться не стал, а отходил обоих рукояткой лопаты, действуя ей, как копьем. Старший из них, Бернард Маклафлин, бывший мясник, побежал было в шалаш то ли за револьвером, который они купили за первые восемь унций добытого золота, то ли за длинным ножом, с которым постоянно возится, не в силах, видимо, позабыть предыдущую профессию, но младший, Стив Бэрк, промотавший доставшуюся по наследству, отцовскую лавку, помешал ему, напомнив, что их обоих повесят за убийство. Лишать жизни кого угодно на территории лагеря полагается только по решению общины. За пределами — возможны варианты.

Я выбираюсь из палатки, потягиваюсь. Ложе выстелено толстым слоем сена и сверху накрыто одеялом, но у меня постоянно затекает тело. Может быть, это накопленная за предыдущий день усталость, которая не успела рассосаться за ночь. Я поднимаюсь выше по склону, захожу за кусты, где долго отливаю. Еще выше стоит на привязи конь. Нарванная ему вечером трава почти не тронута, хотя я отбирал именно ту, которую он любит. Я отвязываю Буцефала, отвожу еще выше, к началу леса, где стреножу и отпускаю пастись. Ночью опасаюсь оставлять его так далеко от палатки. Пойманных на воровстве бьют смертным боем и изгоняют из лагеря, но постоянно слышу, что у кого-то что-то украли. У меня уже появилось сожаление, что не продал коня в Джордж-Тауне, где предлагали за него тысячу долларов. Впрочем, примерно за такие же деньги коня можно продать и здесь какому-нибудь старателю, внезапно разбогатевшему и решившему завязать. Я спускаюсь к реке, умываюсь холодной мутной водой, потому что ирландцы и французы уже работают. По молодости лет бреюсь пока раз в неделю, чему безмерно рад. Возвращаюсь к палатке, завтракаю по-быстрому лепешкой из кукурузной муки, поджаренной вчера на сковороде, и куском холодной утки, подстреленной вечером выше по течению, где оба берега обрывистые, никто там не работает. Запиваю водой, едва разбавленной вином, которого осталось меньше литра.

Переобувшись в сапоги, не высохшие за ночь, беру лопату и медный таз, иду обреченно к реке. В любой романтике самое приятное начинается после того, как она заканчивается. Это касается и такого романтичного процесса, как золотоискательство. Я набираю лопатой донные отложения на мелководье, наполняю таз до половины, чтобы был не слишком тяжел, и, оставив лопату на берегу, захожу в реку по колено. Сапоги наполняет холодная вода, стекающая с гор Сьерра-Невада, где на некоторых вершинах еще не растаял снег. Ноги моментально начинают неметь. Я жду, когда они привыкнут к холоду, когда перестану их чувствовать. Затем опускаю таз в воду и жду, когда перестану чувствовать замерзающие руки. Я покачиваю таз из стороны в сторону, встряхиваю содержимое, чтобы течение снесло ил. Руки и ноги мерзнут, а тело припекает солнце. К полудню температура воздуха будет градусов тридцать пять, если не больше. Из-под шляпы начинает стекать на лицо едкий соленый пот. Через несколько минут в тазу остаются только твердые тяжелые фракции. Я выхожу, чавкая водой в сапогах, на берег, ставлю таз на землю, выбираю и выбрасываю камни, сперва крупные, потом мелкие. На самом дне среди каменной крошки поблескивают несколько золотых крупинок. Я надавливаю на крупинки онемевшим, указательным пальцем, чтобы «прилипли» к нему, перекладываю в кожаный мешочек, который висит у меня на шее. Так я сразу почувствую, если вдруг разбогатею. Крупинок мало и они мелкие, песок. Вечером я их переберу, отсею множество каменных крошек, и добыча станет еще легче. Я наполняю таз в другом месте, где еще не пробовал, на берегу, расковыряв сухую, твердую, каменистую землю киркой, и опять иду промывать, только на этот раз дольше, потому что земля размякает и смывается медленнее, чем донный ил. И опять нахожу на дне таза немного золотого песка. Золото здесь везде. Другое дело, что кто-то намывает за неделю на две тысячи долларов, а кто-то — на двадцать. Я ближе ко вторым.

Соседи-мормоны добывают золото с помощью рокера. Это не мотоциклист, обожающий рок, а деревянно-жестяной ящик без крышки. В днище ящика много отверстий и под ним начинается так называемый шлюз — наклонный деревянный желоб с низкими поперечными планочками, «порогами». Семейка отвела воду, оголив часть речного дна. Одна из жен копает там и швыряет ил на берег к рокеру. Вторая переправляет выброшенное в ящик, в который отец таскает двумя ведрами и заливает воду, а дочь трясет рокер, отсюда и название, чтобы вода размывала легкие фракции и уносила через отверстия в дне. Впрочем, иногда члены семьи меняются местами. Вода прихватывает и легкие золотые крупинки, которые оседают вместе с каменной крошкой на «порогах» желоба. Те, у кого есть лишние деньги, покупают ртуть, цена на которую доходит до унции золота за фунт, и заливают ее в отсеки желоба. Золотые крупинки прилипают к ртути. Что-то все равно теряется, но, думаю, не намного больше, чем при работе с обычным лотком, а если учесть объем переработки, то этими потерями можно пренебречь. Когда рокер заполняется камнями, его очищают и забирают золотой песок и самородки. Точно не знаю, потому что семейство помалкивает о результатах своего труда, но, думаю, баксов пятьсот за неделю намывают. Впрочем, у соседа член всегда на семь сантиметров длиннее.

У двух ирландцев дела идут не лучше, чем у меня. Если учесть, что Бернард Маклафлин постоянно находит повод, чтобы не разработать слишком быстро, вдвоем они добывают не намного больше меня одного. Зато у французов получается лучше. Вкалывать они умеют. На мои четыре ходки с тазом у них получается по пять на каждого. К тому же, время от времени оттуда доносятся радостные крики: попалась добыча крупнее песчинки. Услышав эти крики, ирландцы на время бросают работу и тихо матерятся.

— Вы бы придержали эмоции, а то ирландцы умрут от зависти! — как бы в шутку посоветовал я французам, с которыми у меня, благодаря знанию языка и отсутствию общей границы, прекрасные отношения.

— Пошли они к черту, английские собаки! — ответил Пьер Бланк, старший из французов, бывший печатник, оставивший на родине жену и четырех детей.

Обычно католики-французы хорошо относятся к католикам-ирландцам, считают своими естественными союзниками против англичан, но это до тех пор, пока их разделяют Ла-Манш и Кельтское море. Как только приходится жить рядом, ирландцы сразу превращаются для французов в ненавистных англичан.

К полудню я выматываюсь так, что еле доползаю до палатки. Перекусываю лепешкой и водой с каплей вина. Готовить нет сил, а вчерашняя утка уже бы протухла на такой жаре. Я заползаю в палатку. Там тень, и кажется, что немного прохладнее, чем на открытом воздухе. Вырубаюсь мигом. Снится всякая ерунда, но не золото. Даже во снах я не становлюсь сказочно богатым.

Часа через два выползаю из палатки, умываюсь в реке холодной водой и возобновляю работу. Мормоны и французы уже трудятся. Ирландцы спят. Я успеваю промыть два таза, когда они выбираются из своего шалаша и начинают ругаться, потому что собирались проснуться раньше меня. Французы не служат им примером.

Перед заходом солнца я обычно прекращаю работу и отправляюсь на охоту, чтобы добыть на ужин что-нибудь к кукурузным лепешкам, но завтра воскресенье, выходной. Следую сюда, я, как атеист, готов был плюнуть на христианскую традицию и поработать без отдыха, но, с трудом дотянув на прииске до первого выходного дня, решил, что придумали его умные люди. Я замешиваю пресное тесто и жарю лепешки на смальце, который уже обзавелся душком. Они будут моим ужином и завтраком. Утром добуду что-нибудь мясное и отъемся. Сапоги насаживаю на палки, воткнутые в землю у костра, а на две другие, наклоненные, вешаю мокрые портянки, чтобы просохли хотя бы частично. Ноги быстро отогреваются и приобретают чувствительность, поэтому обуваю сандалии и мысленно благодарю Эсмеральду Домингес. Ходить босиком, как мои соседи с обеих сторон, так и не привык.

Судя по ароматам, французы варят что-то вкусное. Они втроем тратят на еду меньше, чем два ирландца, но при этом питаются лучше. Бернард Маклафлин и Стив Бэрк готовят редко. Вечером они обычно отправляются к Саре Флинт, у которой можно съесть тарелку бобов с салом и лепешкой всего за доллар, а в удачный день и по субботам — в лавку Фредди Беркли, где за унцию золота можно купить бутылку виски или рома, за два доллара — фунт вяленой говядины и за доллар — фунт хлеба или полтора фунта сухарей. Вернутся ирландцы пьяными и счастливыми, будут долго орать песни и цепляться к французам, пока не вырубятся. Семейство Нэш поужинает и отправится на сходняк, где будет хором петь молитвы. Поскольку мормонов здесь пара сотен, их пение, вне зависимости от желания, будет слушать весь лагерь. Уверен, что мормоны считают это частью своей просветительской работы — несут в массы верное учение. Их вариант христианства, как по мне, наиболее правильный, что ли. Они не пьют, не курят, много работают и приветствуют многоженство. Последний пункт наиболее привлекателен. От количества жен не меняются уровень напряга и количество потраченных денег, но появляется разнообразие. Достаток и большое количество детей — главный у мормонов признак верного служения богу. Уверен, что в двадцать первом веке они станут последним оплотом разлагающегося «западноевропейского мира».

Пока жарятся лепешки, я перебираю дневную добычу пинцетом, купленным за три доллара, хотя цена ему от силы центов десять. Сегодня мне повезло: попался самородочек весом грамм восемь. Точнее сказать вес не могу, потому что самая маленькая гирька у меня на четверть унции, а самородок ее малехо перетягивает. В итоге получилось почти пол-унции, что для меня хороший результат. В предыдущие дни набирал меньше. Надо будет и завтра поковыряться в том месте на берегу, где нашел самородок. Вдруг там жила. Наткнуться на жилу и, намыв сразу несколько килограмм, сказочно разбогатеть — мечта каждого старателя. Время от времени такое случается, и тогда весь Мормонский лагерь обсуждает это событие дня три и работает азартнее.

Поужинав, иду за конем и привязываю его к дереву неподалеку от палатки. После чего сижу у входа в нее и думаю ни о чем. Тяжелый физический труд отучает думать и наоборот. У меня во время золотоискания все мысли только о том, как бы побыстрее закончить работу, а еще лучше — избавиться от нее навсегда. Если через пару недель не втянусь, то плюну на старательство и поеду наниматься подшкипером на пароход «Калифорния».

Джон Нэш с двумя женами уходит молиться. Катрин осталась присматривать за добром. Завтра вечером старшие члены семьи останутся дома, а дочь уйдет на сходняк молодежи и, возможно, как в прошлое воскресенье, заночует у подруги. С внебрачными отношениями у мормонов строго, если поймают, заставят жениться или повесят рядышком (не знаю, что хуже), так что родители относятся к ее отлучкам спокойно. Девушка нагрела воду, чтобы помыться. Ванная комната у них между жилищем, одной стеной которого является срезанный вертикально склон, а три другие собраны из камней, тонких стволов, веток и пучков сена, обмазанных глиной, и загородкой из того же материала, имеющей много отверстий в верхней части. Еще достаточно светло, и сквозь дыры в загородке я вижу фрагменты верхней части белого девичьего тела. Чаще всего мне показывают сиськи — упругие, торчком. Катрин не красавица, но симпатичная и фигуристая. Сиськи — самое сильное ее место, о чем наверняка девушке уже не раз говорили, особенно подпившие старатели. По ее набухшим соскам я делаю вывод, что Катрин знает, что я подглядываю, и не меньше меня заводится от этого. Театр одного актера и одного зрителя. При этом оба делают вид, что в представлении не участвуют. Уверен, что ее этому никто не учил. Действует по наитию, предельно просто и верно. Ничто не бьет так сильно по чувствам и не запоминается так ярко, на всю жизнь, как подсмотренное. Если бы на моем месте был семнадцатилетний юноша, которым я физиологически сейчас являюсь, то потерял бы голову напрочь. Может быть, ему бы повезло (или не повезло?!) и стал мужем Катрин, а может быть, просто поразводили бы на платонике, потешили девичье самолюбие и отшили, когда подвернется достойный жених-мормон. В нашем лагере уже есть несколько кандидатов на ее руку из своих, но Катрин явно отдает предпочтение мне, что не нравится родителям. Я не такой, как те, среди кого она выросла, а у женщин непреодолимая тяга рожать от исключений. Природа старается на всякий случай закрепить любое отклонение. Чем разнообразнее вид, тем у него больше шансов на выживание. Другое дело, что ее родители пренебрежительно относятся к природе и с уважением — к единоверцам. Для флирта я слишком стар и циничен, поматросить и бросить нет возможности, так что старательно изображаю безразличие, чтобы еще сильнее раззадорить Катрин. Так ей будет не скучно здесь, да и мне забавно.

9

Буцефал, осторожно переставляя ноги, везет меня вверх по склону, поросшему кустами и группками деревьев. Рядом с рекой и Мормонским лагерем вся съедобная живность выбита. Я решил отъехать подальше и заодно разведать местность. Вдруг здесь есть никому пока не известный ручей, на дне которого… У «золотой лихорадки» есть побочные явления: на все начинаешь смотреть через золотые очки, не замечая больше ничего. А местность здесь красивая. Часто попадаются рощи секвой. Рядом с величественными долгожителями начинаешь чувствовать свою ничтожность, а порой и никчемность.

Этого горного барана-толсторога я заметил издали. Он устроился на отвесной гранитной скале на высоте метров пятьдесят от подножия ее и метрах в тридцати от вершины. Как он туда забрался и как удерживался, не знаю, но там ему точно не угрожали хищники. Ни черный медведь, который меньше бурого и которого называют барибалом, ни росомаха, ни пума не полезут туда за добычей. Забраться при сильном желании они бы, наверное, сумели, а вот спуститься невредимыми — вряд ли, даже при условии, что баран не будет сопротивляться. Я видел в лагере убитого горного барана. У него толстые длинные рога, которые от лба идут, загибаясь и постепенно сужаясь, вверх и назад, потом вниз и вперед, а на самом конце опять вверх и малость назад. У того барана рога тянули почти на двенадцать килограмм из девяноста общего веса. Шесть густая и длинная. Тот был бурый, с более светлым брюхом, а этот светло-бурый, а на морде белые пятна. Осознание того, что на скале его никто из хищников не достанет, сыграло с толсторогом злую шутку. Он, видимо, кемарил, поэтому не услышал, как я подкрался к скале. Только звук тетивы, ударившей мне по руке, заставило его повернуть голову в мою сторону. Горный баран увидел летящую в него стрелу, но слишком поздно среагировал. Она попала в тело толсторога позади передней правой ноги как раз в тот момент, когда он начал движение вперед, собираясь забраться выше. Горный баран не дотянулся передними ногами до нужного выступа, заскользил вниз, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, а потом перекувыркнулся через голову и расслабленно полетел вниз. Толсторог был еще жив, когда я подошел, лежал рядом с валуном с острой вершиной, испачканной его кровью, к которой прилип клок светло-бурой шерсти. Скосив на меня большой, затянутый мутной пленкой глаз, животное задышало тяжело, захрипело, дернуло сразу всеми четырьмя ногами, пытаясь встать, и затихло, закрыв веки. Я перерезал ему горло, чтобы не мучился, выдернул сломанную стрелу, подумав, что новое древко, особенно каленое, достать тут будет трудно, и пошел за конем, привязанным в начале рощи, подступавшей к скале.

К лагерю возвращался пешком, ведя Буцефала на поводу. Конь тащил на себе тушу горного барана, весившую килограмм сто. По крайней мере, мне хотелось, чтобы добыча весила не меньше. Жаль, нет холодильника. Столько мяса мне хватило бы на месяц.

Соседи-ирландцы сидели в тени у кустов и о чем-то спорили. Наверное, решали, купить только виски или еще и закуску? Вчера они здорово набрались и долго орали заунывные песни про любимый Изумрудный остров и растущую на нем картошку. Как мне сказали, Ирландия сейчас — главный экспортер картошки.

Завидев мою добычу, Бернард Маклафлин сразу предложил:

— Если дашь пять фунтов мяса, разделаю тушу.

— И сам смогу это сделать, — отказался я.

— У тебя не получится так хорошо и займет намного больше времени, — сказал ирландец.

— Мне некуда спешить, сегодня выходной, — напомнил я.

— Три фунта — и я разделаю ее за четверть часа, — настаивал он.

— Два, — предложил я.

Про четверть часа он, конечно, загнул, но через полчаса на снятой шкуре лежали аккуратно разложенные куски туши; филе, окорока, ребра, кости, голова и нижние части ног, внутренности, включая желудок и длинные кишки, из которых была удалена пища разной степени переваренности. На всё это уже были покупатели. В последнее время свежее мясо редко попадало в Мормонский лагерь. Ранчеро не спешили продавать бычков, ждали, когда те нагуляют за лето вес, а старателям некогда было уходить за добычей далеко. Да и тащить ее оттуда на себе было тяжко, а нанимать мула или коня — накладно. Вьючных животных использовали для подвоза воды в удаленные от берега выработки или для верчения ворота водяного насоса. Фунт свежего мяса на кости стоил полдоллара. Филе шло по шестьдесят-семьдесят центов. Отвешивал я на весах, взятых в аренду у соседей-мормонов. Заплатил за весы кишками, которые я собирался выбросить. Обычно их использую для изготовления колбасы, но можно и скушать отваренными, если умело приготовить. Купили у меня и шкуру, чтобы выделать и потом спать на ней. Мне остались только рога. Говорят, их можно будет продать торговцу из Сакраменто, который пару раз в месяц привозит в наш лагерь продукты. Хотел приделать их к верху палатки, но оказались слишком тяжелыми, поэтому положил рядом с входом, чтобы отпугивали злых духов.

— Где ты подстрелил толсторога? — спросила Катрин, принеся мне в деревянной мелкой тарелке немного вареных кишок на пробу.

— Поедешь со мной в следующий раз, покажу, — сказал я шутливо.

Подобные предложения она слышит по несколько на день, когда рядом нет родителей. Уверен, что фиксирует каждое, и переживает, если день прошел впустую. Только что я сделал ей день. Впрочем, вечером она пойдет на гулянья с религиозным уклоном, где услышит еще несколько незамысловатых предложений.

— Родители не отпустят, — серьезно говорит она и лукаво добавляет: — А мы думали, ты не интересуешься девушками!

— А какой смысл тобой интересоваться, если я не мормон?! — произношу я.

— Ты бы мог бы принять нашу веру, ты нам подходишь, — сообщает она.

— Считаешь, что ради тебя можно продать душу? — задаю я вопрос, вгоняя ее в когнитивный диссонанс.

— Почему душу?! — не понимает она.

— Потому что обмен своих убеждений на какие-либо блага и есть продажа души в широком смысле слова, — объясняю я, — а тот, кто предлагает такое, выступает коммивояжером дьявола.

— Как я могу работать на дьявола, если я верю в бога?! — удивляется она.

— Ты уверена, что именно в бога?! — спрашиваю я. — Вот вы, мормоны, считаете, что только вам открыта истина, а остальные миллионы людей верят неправильно и даже не в того бога, как будто их может быть несколько. В основе этой вашей веры лежит гордыня — один из смертных грехов. Значит, вы — слуги дьявола.

Не искушенная в теологических спорах, она тушуется, но быстро находит нужный аргумент:

— Мы верим в бога, а ты — нет!

— Не важно, верю ли я в бога, важно, чтобы бог верил в меня, — говорю я и, подтверждая свои слова понятным мормонам аргументом, показываю мешочек с золотым песком на почти шесть унций, полученным за проданного горного барана. — Я столько за три недели намываю, а сегодня получил за несколько часов.

— Кого бог любит, тому он дает золотую жилу, — назидательно произносит Катрин.

— Может, и мне дал, только в другом виде, — сказал я.

К концу распродажи сделал вывод, что удачной охотой я смогу заработать намного больше, чем бултыханием в холодной воде. Впрочем, и мытье золота никуда от меня не денется. Охота ведь не будет занимать целый день.

10

Мой режим дня резко изменился. Теперь ближе к вечеру я уезжаю из Мормонского лагеря в глухие места, где еще есть дичь. Нашел километрах в пятнадцати от Каньон-Крик широкую долину с лесами и лугами, где нога человека если и ступала, то редко. Там есть несколько ручьев, к которым на водопой приходят рано утром дикие животные. Я на всякий случай проверил все ручьи на золото. Есть в каждом, но в меньших количествах, чем добываю на своем участке. Или мне просто не повезло. Останавливаюсь на ночевку по очереди у водопоев, стреножу коня и отпускаю пастись, а сам устраиваюсь на ночь. На каждом месте у меня уже есть ложе из сухой травы с навесом из веток. Привожу с собой одеяло, которым, в зависимости от погоды, или застилаю ложе, или укрываю тело. Поужинав холодным мясом, ложусь спать. Устаю теперь меньше, но засыпаю все равно быстро.

Просыпаюсь на рассвете, до восхода солнца. Будит меня всхрапывание Буцефала, который чует зверье, идущее на водопой. Я седлаю его, прикрепляю к седлу одеяло, натягиваю на лук хранившуюся за пазухой, сухую тетиву, забираю из колчана две тяжелые стрелы и цепляю его к седлу. Вторую стрелу беру на всякий случай, хотя пока ни разу не пригодилась. Утренники здесь туманные, сырые. По мокрой от росы траве бесшумно подкрадываюсь к водопою, жду. Туман низко стелется над водой, скрывая ее. Звуки в нем кажутся глуше. Где-то неподалеку тонко вскрикивает птица. Словно это была команда, из леса бесшумно выходит олень, останавливается. Это самец высотой с метр. Шерсть пепельного цвета с белыми подгрудком, животом и хвостом, на конце которого черная метелочка. Рога небольшие. Может, так кажется в сравнение с ушами, которые длинные, как у осла, из-за чего у этих оленей прозвище мулы. Внимательно осмотрев местность и пошевелив черными ноздрями, олень медленно подходит к ручью и замирает, вновь осматриваясь и принюхиваясь. Из леса выходят еще шесть самцов поменьше. Эти сразу идут к ручью и начинают пить воду. Первый самец последним опускает морду к воде. Услышал ли он удар тетивы о наручь или просто очень осторожный, но успел вынуть морду из воды и напрячь тело, прислушиваясь. С потемневшей, передней части морды успели упасть несколько капель воды до того, как стрела вонзилась в бок животного. Олень-мул подпрыгнул вверх и влево, потом в другую сторону и ломанулся вниз по течению, от меня. Его сотоварищи пересекли ручей прыжками и ломанулись по лесу, громко треща сухими ветками.

Я побежал к Буцефалу. Насколько хватит сил у оленя — не знаю. Порой гнаться по кровавому следу приходится несколько километров. На коне это делать легче, да и не надо будет возвращаться сюда. Этого самца настиг примерно в километре от водопоя. Он прислонился к секвойе, будто хотел напитаться от нее энергии, и так и умер, осев на согнувшиеся ноги. Стрела, вошедшая в тело почти по оперение, была цела. Это для меня теперь даже важнее, чем добыча. Количество целых стрел стремительно сокращается. Скоро придется покупать винтовку. Они теперь казнозарядные, под коническую пулю Минье, стоят двадцать-двадцать пять унций золота. Плюс расходы на боеприпасы.

В Мормонский лагерь приезжаю часам к девяти утра. Часов у меня нет. Вроде бы закидывал их в торбу перед десантированием с линейного корабля, но то ли потерял, то ли их тиснули на клипере. Бернард Маклафлин сразу бросает работу и идет разделывать тушу. Теперь у ирландцев почти каждый день в рационе свежее мясо. Решив последовать моему примеру, бывший мясник прикупил винтовку и дюжину патронов за двадцать две унции золотого песка, но, расстреляв половину, добыл всего одну утку. Теперь надеется, что я куплю у него винтовку и оставшиеся патроны «с большой скидкой» — всего за двадцать одну с половиной унцию.

Первой к нам подходит Катрин. Я отдаю ей кишки, печень, сердце и кусок мяса на кости. Кишки ее семья получает за то, что отварит для меня все остальное. Пошли деньги, и у меня резко пропало желание готовить пищу. У женщин это получается лучше, если мужчина — не повар по призванию. Мы обмениваемся с девушкой несколькими фразами. Ей интересно со мной. На фоне парней с ферм, каковыми является большая часть молодых мормонов, я, конечно, выгляжу светским львом лагерного разлива. Да и родители ее, заметив, как я богатею, стали спокойнее относиться к атеизму и смотреть сквозь пальцы на попытки Катрин охомутать меня.

Вторым покупателем стал Пьер Блан. Он выбрал заднее бедро. Бернард Маклафлин отделял эту часть туши с таким видом, будто кромсал француза. С неделю назад Пьер Блан подошел к шалашу ирландцев, чтобы согласовать очередную непонятку, и увидел блестку в одном из камней, которыми было обложено кострище. Он уступил требованию соседей с условием, что ирландцы отдадут ему эти камни. Мол, хочет свой очаг оборудовать получше. Совершив обмен, французы добыли из камней золота на две с половиной сотни баксов. Мало того, ирландцы не помнили, где именно взяли эти камни. До вчерашнего дня они лазали по склону выше своего участка и разбивали в пыль все камни подряд, промывали ее, но так ничего существенного не нашли. Потом вернулись мыть речной ил. Сказать, что после этого они всем сердцем полюбили соседей-французов — ничего не сказать.

Следующей приковыляла хромая на левую ногу хозяйка столовой Сара Флинт — блеклая женщина лет сорока пяти, мать четырех детей, которые со своими семьями моют здесь золото. По слухам, мать одна зарабатывает больше, чем они все вместе. Несмотря на хромоту, Сара Флинт поспевает везде и узнает все лагерные сплетни одной из первых. Она забрала грудину. Ребра весят мало, стоят дешево и на них есть малость мяса. Сара Флинт порубит грудину на маленькие кусочки и приправит бобы, которыми кормит клиентов. И пусть кто-нибудь из старателей скажет, что бобы не со свежим мясом!

Затем приходят те, кому подвернулась удача, забирают лучшие и большие куски, щедро отсыпая золотой песок. Беднота покупает остатки. Шкуру я отнес в магазин Фредди Беркли и обменял на сухари. Приготовленное к обеду мясо до следующего утра протухает на такой жаре, даже к ужину уже с легким душком, поэтому, возвращаясь с охоты, завтракаю сухарями. В палатке, чтобы не нервировать завистливых соседей-ирландцев, взвешиваю выручку и складываю ее в кожаный мешок, который вожу с собой. Он заметно потяжелел. Уже хватит на небольшую шхуну, если добавить заначку с прошлой эпохи в спасательном жилете, который служит мне подушкой и который оставляю в палатке, потому что не вызывает у воров интереса. После чего меняю башмаки на сапоги и иду мыть золото, не слишком напрягаясь. Чем-то же надо заниматься до вечера. Недоспанное ночью доберу в сиесту, когда будет слишком жарко, а болтать или играть здесь не с кем, все заняты делом.

11

В воскресенье я подождал, когда высохнут постиранные штаны, надел их и поехал на охоту. Обстирывают меня и всех, кто готов заплатить, соседки-мормонки. Берут по доллару за предмет одежды. Мыло им подогнал я. То самое, которым снабдила меня Эсмеральда Домингес. Мыло здесь дорогое, отдал его в долг, за обстирывание меня. Соседки еще торчат мне пять баксов, но уже с лихвой отбили расходы на покупку мыла. Предлагал им открыть прачечную, мол, больше заработают, чем на мытье золота. Не поверили. Может, они и правы. Большая часть старателей стирает одежду раз в месяц, когда та становится от грязи такой твердой, что перестает сгибаться. Делают это обычно по воскресеньям. Поскольку у большинства всего один комплект одежды, дожидаются, когда она высохнет, завернувшись в одеяло или кусок материи. В воскресенье до вечера Мормонский лагерь больше похож на туземный.

Выехал немного раньше обычного, потому что охотиться буду на самой дальней точке. У меня появилось несколько последователей. Коней у них нет, поэтому охотятся парами и поближе к лагерю, чтобы успеть дотащить до него добычу, пока не вздулась от жары. Ездить мне приходится все дальше, а добычи становится все меньше. Пару раз возвращался ни с чем, если не считать уток, которых съедал сам. Стреляю их редко, потому что подранок может забиться в заросли — и черта с два его найдешь без охотничьей собаки! В итоге останешься и без добычи, и без стрелы. Начинаю подумывать о том, что пора бы заканчивать с мытьем золота и охотой и заниматься чем-нибудь поприбыльнее. Решил подождать до холодов.

Места здесь прекрасные. Как представлю, что скоро сюда придут цивилизованные люди и наведут свой порядок, так сердце кровью обливается. Надеюсь, здесь сделают национальный парк до того, как истребят всё. Хотя природа все равно возьмет свое. По ее меркам люди — это паразиты-временщики, которые, чрезмерно расплодившись, погадят ей каких-нибудь несколько тысячелетий, а потом сократят сами себя до минимума и станут жить в согласии с природой, как и весь остальной животный мир, или исчезнут на миллионы лет.

Буцефал вдруг громко заржал. Не от испуга. Так жеребцы ржут, почуяв кобылу. Та не ответила. Я осмотрел окрестности. Кроме птиц, не увидел больше никого. Тут хватает лесов и складок местности, чтобы спрятаться целому табуну кобыл. Только вот, что она здесь делает? Кони предпочитают пастись на открытых пространствах, где издали увидят своих врагов. Да и кобыла сразу бы ответила, если бы ей не помешали, что способен сделать только человек. Кто он и что здесь делает? На телеге в этих местах не проедешь, верхом на кобылах ездят только дамы и дебилы, значит, используют, как вьючную. Скорее всего, это охотник, который не хочет, чтобы я узнал, где он находится. Либо боится стать моей жертвой, либо охотится на меня. Я привык надеяться на лучшее, но готовиться к худшему. Поэтому пришпорил коня, чтобы оторваться от возможного преследователя и подготовиться к его встрече.

Место для ночевки выбрал так, чтобы с трех сторон меня прикрывал лес. По лесу труднее бесшумно подкрасться ночью, в нем всегда много сухого валежника, который в темноте не разглядишь, а стрелять издалека помешают деревья. Если кто-то пожалует в гости, то только по лугу. Я соорудил ложе из травы, накрытой попоной, и седла вместо подушки. Сверху положил одеяло. Ужинал неторопливо, внимательно прислушиваясь и осматривая окрестности. Жеребец больше не ржал, хотя время от времени принюхивался и вываливал наружу свое возбужденное достоинство, довольно внушительное. Наверное, представлял, как поимеет кобылу. Когда стемнело, я соорудил на ложе муляж спящего человека из травы и одеяла и перебрался за ближайшие деревья слева от него, где лес уходил вверх по склону.

Ночных птиц здесь не так много, как в джунглях, но больше, чем в средней полосе. Некоторые птичьи голоса показались мне знакомыми. Может, поэтому слушать их было не так тревожно, как при пересечении Панамского перешейка. Из-за расслабухи я чуть не заснул и не пропустил визитера. Если бы не фыркнул конь, почуявший чужака, мои путешествия по эпохам могли бы здесь и закончиться. Мне показалось, что сперва почувствовал пришельца и только после увидел. Он зашел сверху вдоль кромки леса. Судя по отсутствию головного убора, это был индеец. Одет в короткие светлые штаны. Их я и заметил в первую очередь, приняв за пуму, у которой окрас однотонный, часто светло-коричневый. По крайней мере, такой окрас был у тех пум, которых я здесь встречал. Мимо меня индеец проскользнул плавно и бесшумно всего метрах в трех, я даже учуял исходящие от него запах дыма и еще какой-то горьковатый. Сперва я решил, что визитер безоружен, но потом увидел в левой руке короткое копье с темным наконечником, наверное, из обсидиана. Остановившись рядом с муляжом, индеец поднял копье — и получил стрелу в спину между лопатками. Тетиву я натянул не сильно, чтобы лук не скрипнул, однако расстояние было всего метров пять, поэтому стрела легко пробила позвоночник и вылезла на самую малость из груди. Индеец успел сделать шаг вперед перед тем, как рухнул ниц. Можно было подумать, что свалился, споткнувшись о муляж. Когда я подошел, индеец был еще жив, тихо сипел, пытаясь перевернуться на спину, только вот поврежденный спинной мозг не передавал команды конечностям. Я на всякий случай наступил на его левую руку у локтя и перерезал сонную артерию, чтобы побыстрее отмучился.

В детстве я зачитывался книгами об индейцах. Даже записывал названия племен. Индейцы — это ведь так романтично. Столкнувшись с ними в жизни, быстро избавился от иллюзий. В данной местности обитают мивоки, которых, насколько помню, в моем детском списке не было. Они живут в шалашах, построенных из жердей. Своим прародителем считают койота. Наверное, поэтому склонны к воровству и ударам в спину, Занимаются охотой, в основном в ловушки, довольно примитивные, и собирательством. Иногда нанимаются к старателям, но задерживаются не долго, до получения первой оплаты в виде одеяла или жестокого избиения за воровство. Я оттащил мертвого индейца, держа за босые ноги, вниз по склону, чтобы запахом крови не пугал моего коня. Подождав еще с час на случай, если у индейца был сообщник, после чего выкинул с ложа муляж и занял его место.

Перед сном вспомнил свою знакомую, которая считала романтичными цыган. Настолько была одурманена иллюзиями, что купила дом в деревне под дачу рядом с цыганскими. Ее не насторожила очень низкая для Подмосковья цена. В первое же лето соседи подсадили ее сына на наркоту, а после уезда семьи на зиму в город, разграбили дачу, вплоть до оконных стекол и половых досок, потому что она заплатили им за охрану вперед. Ни продать разоренную дачу, ни вылечить сына от наркозависимости так и не смогла. В этом срубе без окон и полов ее сын и загнулся от передоза через два года, заплатив жизнью за мамину романтичность. Чужой менталитет красив только издали.

12

Обычно я самок не стреляю, но этим утром проснулся поздновато и застал на водопое только стадо олених с детенышами. Убил двухлетку весом килограмм пятьдесят. Попал прямо в сердце, поэтому мучилась недолго, убежала недалеко. Я выдернул уцелевшую стрелу, перерезал ей горло, чтобы стекла кровь, и пошел за Буцефалом. Погрузив на него добычу, включая трофейное копье с обсидиановым наконечником, повел так, чтобы слабенький ветер дул на нас. Вскоре жеребец почуял кобылу и заржал призывно. Она ответила в лучших традициях любовной лирики. Дальше мне нужно было лишь следовать за отпущенным жеребцом. Кобыла паслась, стреноженная, в ложбине в паре километрах от места моей ночевки. Была коровьей масти и в возрасте более восьми лет. С кожаной попоной на спине, но без седла. Индейцы частенько ездят верхом без седел. Заигрывания Буцефала она проигнорировала. Наверное, цену себе набивала. Я перегрузил на нее убитую самку чернохвостого оленя, сел на жеребца и повел кобылу на поводу.

К Мормонскому лагерю добрался в одиннадцатом часу. На участках моих соседей-мормонов было многовато людей. Большая часть стояла возле их хибарки. Время было самое рабочее, поэтому я догадался, что случилось что-то неординарное. Взгляды, которыми на меня смотрели мормоны, были, мягко выражаясь, недружественными. Первой мне пришла в голову мысль, что кто-то изнасиловал Катрин, и подозревают меня. Потом подумал, что меня-то она уж точно бы опознала или промолчала. Хотя, кто его знает, как у мормонов принуждают к женитьбе?! Ирландцев не было на участке, вместо мясника ко мне подошел Пьер Блан.

— Что случилось? — спросил у него.

— Ирландцы ночью вырезали и обчистили твоих соседей и подались в бега, — ответил француз. — Вернулись из лавки пьяные, но не орали песни, как обычно. Я еще подумал, что, наверное, совсем на мели сидят. Утром проснулись от криков Катрины. Она у подруги ночевала. Пришла рано утром, а отец и обе его жены с перерезанными глотками и все ценное исчезло, в том числе золото тысяч на пятнадцать долларов. Похоронили их только что там, — показал он рукой на место выше по склону, где росли деревья. — Начали рыть яму ниже, но нашли золото, поэтому выбрали место подальше от берега.

— Подозревали и меня? — высказал я предположение.

— Да. Я говорил, что ты с ирландцами никаких дел не имеешь, только помогают тебе туши разделывать, но мне не верили, — подтвердил он и сразу предложил свои услуги: — Помочь с тушей?

— Конечно, — согласился я.

— Откуда кобыла? — поинтересовался Пьер Блан, когда мы снимали с нее убитую самку чернохвостого оленя.

Я рассказал про убитого индейца.

— Видать, сегодня была ночь висельников! — весело улыбаясь, произнес француз, но глаза его были предельно серьезны.

— Начинай, а я схожу к Катрин, — сказал ему и пошел на соседний участок, который начали покидать мормоны.

Глаза девушки были красны, а лицо припухшим от слез. Ее утешали подруга Бетти Причард и пожилая женщина, жена предводителя мормонов в нашем лагере. Они втроем сидели на бревне возле хибарки, из которой все еще шел сладковатый запах крови. Увидев меня, Катрин попыталась улыбнуться и тут же закрыла лицо руками. Наверное, увидела себя моими глазами и застеснялась. Горе горем, но женщина больше огорчится, если ее увидит некрасивой мужчина, которому хочет нравиться.

— Мои соболезнования! — тихо говорю я.

Катрин начинает всхлипывать, утыкается лицом в плечо подружки.

— Когда успокоишься, приходи за мясом, приготовишь, — предлагаю я, зная, что бытовые хлопоты отвлекут девушку от горьких мыслей, пусть мое предложение и выглядит нетактичным, судя по осерченному взгляду Бетти Причард. — Пусть мертвые хоронят мертвых, а живые должны жить, — добавляю я в оправдание.

Красивые фразы, если не затертые, имеют магическую силу над женщинами. Взгляд подружки теплеет, а жена предводителя сразу начинает согласно кивать. Я предоставляю им возможность убедить в моих словах Катрин, иду к убитой оленихе, с которой Пьер Блан уже частично стянул шкуру.

Мы вдвоем быстро потрошим тушу, разрубаем и разрезаем на части. Наблюдая за работой Бернарда Маклафлина, я научился правильно делать это. Если морская карьера не сложится, смогу устроиться мясником в лавку. Приковыливает первая покупательница Сара Флинт, забирает грудину, а за ней и другие покупают, у кого на что хватает денег. Катрин приходит, когда непроданным остается голова и передние бедра. Она не ушла с подружкой, хотя та настаивала, успокоилась и умылась, но глаза все еще красны и лицо припухшее. Я отдаю девушке два куска мяса, большой и поменьше.

— Этот отвари целиком, — показываю на меньший, — а второй порежь на кусочки и свари с бобами, пообедаем вместе.

Катрин смотрит на меня так, словно боится, что сейчас ударю.

Я не понимаю, почему она такого хорошего мнения обо мне, говорю:

— Иди готовь.

Если не знаешь, как похвалить женщину, попроси ее что-нибудь приготовить.

Закончив продавать мясо, я зашел в палатку, чтобы взвесить выручку и пересыпать в мешок. Оказывается, и моё жилище навестили ночью. Догадываюсь, кто. Только Бернард Маклафлин и Стив Бэрк настолько тупы, чтобы подумать, что оставлю в палатке мешок с золотом, и не догадаться, что в спасательном жилете спрятано больше, наверное, чем они имели на вчерашний вечер до визита к Нэшам. Впрочем, совсем без потерь обойтись мне не удалось. Пропала сабля из «дамасской» стали. Вряд ли похитители знают ее настоящую цену, ведь сабля в простых ножнах, хотя Бернард Маклафлин привык иметь дело с ножами, должен разбираться немного. Только вот, где они найдут того, кто захочет выложить за саблю столько, сколько она стоит, даже без учета исторической ценности?! На всю Калифорнию такой человек всего один, и тот я. Если раньше я был признателен двум ирландцам за то, что убрали главную преграду между мной и Катрин, то теперь они становились моими должниками. Скорее всего, они убегали всю ночь, а на день спрятались неподалеку от дороги, чтобы отдохнуть и пересидеть до темноты. Не знаю, посылали ли за ними погоню. Уверен, что и ирландцы этого не знают, поэтому на всякий случай перестрахуются и пойдут ночами. Дорога тут одна, вдоль реки. Не думаю, что они рискнут пробираться по лесам и горам звериными тропами. Разве что, огибая Джордж-Таун и Сакраменто. Им надо незаметно проскочить мимо этих населенных пунктов, потому что там Бернард Маклафлин и Стив Бэрк могут встретить людей, которые знают их и о том, что они натворили. Дальше смогут передвигаться днем на дилижансе или пароходе. На коне я за два-три часа проскачу больше, чем они прошли за ночь, так что можно не спешить. Я обменял в лавке свежую оленью шкуру, после чего вернулся на свой участок.

— Обед готов, — сообщила Катрин, стараясь не встречаться со мной взглядом.

Глаза ее почти избавились от красноты, а лицо — от припухлости. Рубашку и юбку надела другие, хотя и предыдущие были чистыми. Заметил, что переодевание у женщин — индикатор смены настроения. В одних нарядах радуются жизни, в других ссорятся, в третьих ходят на работу… Иногда путают платья и ссорятся на работе или работают за праздничным столом.

Ели на ее участке, за столом на двух столбах, вкопанных в землю, который защищал навес из веток и пучков травы тоже на двух столбах, но повыше. Все сложности на земле из-за женщин. Если бы Джон Нэш мыл золото без жен, стол и навес делать бы не стал. Несмотря на переживания или благодаря им, аппетит у Катрин отменный. Я не забыл похвалить ее кулинарные способности, хотя особого ума для приготовления мешанины из бобов и кусочков мяса не требуется. В ответ она улыбнулась и впервые посмотрела мне в глаза. Пробежала искорка — и щеки девушки малехо покраснели.

Помыв посуду — две пары оловянных тарелок и ложек, Катрин замерла возле стола, опять пряча глаза. Соседи уже разбрелись по своим жилищам, чтобы переспать жару. Пора и нам было. Так понимаю, мне покорно предлагают принять судьбоносное решение — лечь вместе или порознь. Раньше Катрин была смелее и самоувереннее. Может быть, наложила отпечаток гибель родителей, а может, что мне кажется более верным, то, что из богатой невесты превратилась в бесприданницу. По меркам мормонов, это божье наказание за грехи, а кому нужна грешница?! Впрочем, с тем тотальным дефицитом женщин, который наблюдается в нашем лагере, мужей находили даже старые проститутки, многим грехам которых еще не придумали названия.

— Пойдем ко мне, — предложил я.

Жилище ее родителей было и больше, и комфортнее, но из него все еще шел сладковатый запах крови. Или мне так казалось, потому что знал, что там произошло. Да и Катрин, наверное, жутковато заходить туда. Увидеть близких тебе людей с перерезанными глотками, в подсохших лужах кровищи — это зрелище не для юных девиц.

Мое жилище не была рассчитана на двух человек. Чуть не завалив палатку, я торопливо стянул с девушки юбку. К счастью, нижнее белье женщины здесь не носят, так что я без особого труда добрался до всего остального. Сиськи не только на вид, но и на ощупь и вкус оказались прекрасны. Волосы на лобке были густы и жестковаты. При моем первом и очень осторожном прикосновении к клитору, девушка дернулась так сильно, что я понял, что нас ждут приятные ночи. Когда я вошел в Катрин, сделав немного больно, положила обе руки на низ моей спины, не мешая и не помогая. Отпустила их только после того, как, кончив, поцеловал в губы и сказал, что люблю ее. Катрин опять заплакала. Теперь, как понимаю, от радости. Она не одна, и это решало большую часть ее проблем. Впрочем, женщинам свойственно создавать новые проблемы по мере решения старых.