Рейдер

5

Затрудняюсь сказать, сколько раз я бывал в бухте Золотой Рог в будущем, но сейчас не узнал ее. Привык, что берега облеплены домами. Сейчас они покрыты лесами. Нет и главной достопримечательности — моста «Золотые ворота». На острове Алькатрас нет самой знаменитой тюрьмы, в которой я так и не удосужился побывать, как турист, но, может быть, попаду через какое-то количество лет постояльцем. Пока на острове есть только небольшой маяк, но рядом что-то уже строят. Зато везде высоченные секвойи, среди которых на высоком остром мысу располагался старый испанский форт с американским флагом на высоченном, под стать окружавшим деревьям, флагштоке. Как рассказал капитан Бенджамин Спирс, Калифорния была присоединена к США в прошлом году после войны с Мексикой. В то время в городе Сан-Франциско проживало всего сотен восемь жителей. После начала «золотой лихорадки» население увеличилось в несколько десятков раз. Во сколько точно — не знает никто. Город растет каждый день, везде идет строительство домов. Три четверти городских зданий — бревенчатые срубы, но есть и каменные двух-трехэтажные, по большей части старой, испанской, постройки, и кирпичные совсем новые. Говорят, что примерно половина городских строений принадлежит Сэму Бреннану, мормону, бывшему местному агенту по недвижимости. Когда только начиналась «золотая лихорадка», он одним из первых подключился к процессу. В отличие от многих, намыв золотого песка всего бутылку из-под вина, вернулся в Сан-Франциско, скупил там все лопаты, кирки, тазы и прочий инвентарь, а потом пробежал по городу с находкой, крича: «Золото! Золото!…». После чего начал продавать в несколько раз дороже инвентарь новоиспеченным золотоискателям, сделав за несколько дней состояние. Теперь он продолжает стричь баранов, по бешеным ценам предоставляя им жилье и продавая снабжение. Мне сразу вспомнилась аналогичная ситуация с пиратами, которые грабили, рискуя жизнью, а большая часть добычи уходила тем, кто, живя в комфорте, скупал у них добычу по дешевке и предоставлял по завышенным ценам корабли, оружие, продукты.

В проливе Золотые ворота, через который в будущем построят великолепный мост, иногда приливное течение сталкивается со встречным ветром. Тогда волны быстро вырастают в два-три раза. Создается впечатление, что они перекатываются через пороги. Явление не опасное для крупного теплохода, а вот для парохода «Калифорния» мало не показалось, тем более, что надо было сбрасывать скорость по случаю приближения к якорной стоянке. Проскочили с горем пополам. Наверное, благодаря тому, что Бенджамин Спирс крестился с частотой вращения ветряка в такую погоду. На рейде Сан-Франциско стояло десятка три парусников. По словам Бенджамина Спирса, большая их часть используется, как гостиница или склад, потому что экипажи сбежали мыть золото. Пароход «Калифорния» стал на якорь рядом с ними. Доставка на берег пассажиров производилась местными лодочниками. Не бесплатно, конечно. При этом у трапа стояли два надежных матроса, вооруженные дубинками, следили, чтобы не сбежал никто из членов экипажа. Прямо, как в военном флоте Британии при стоянке на Спитхеде! По условиям договора, мне, трем временным кочегарам и пассажирам, у которых не осталось денег на оплату лодочников, пришлось задержаться на пароходе до конца выгрузки, после чего нас отвезли бесплатно на судовой гичке.

Были гражданские сумерки, когда я ступил на берег на окраине Сан-Франциско, возле халуп, слепленных из досок, камней, глины, с куском материи или невыделанной, коровьей шкурой, закрывавшей вход. Между разномастными и разнокалиберными постройками сновала детвора, куры и утки разных пород, пятнистые черно-белые поросята. Две тощие собаки посмотрели на меня безучастно, решив не расходовать силы на гавканье, протрусили к куче мусора, где рылись несколько облезлых котов, все черного окраса. Из полуземлянки с крышей из веток вышла сгорбленная женщина с тусклыми глазами и впалыми щеками, выплеснула помои почти под ноги мне. К луже тут же подбежал поросенок, порылся в ней розово-черным пятачком. У меня появилось впечатление, что вновь оказался в средневековом городе. Помня, что на улицах средневекового города ночью опаснее, чем в лесу, пошел по самому короткому пути к ближайшей дубовой роще. В самом начале ее были шалаши с жильцами, в основном женщинами и детьми, поэтому, пока было светло, я углубился настолько далеко, насколько мог, где и устроил себе ложе, наломав веток. Сверху постелил сложенный втрое кусок старого паруса, который презентовал мне от щедрот своих капитан Бенджамин Спирс. Ночи сейчас очень теплые, не должен замерзнуть. Вместо подушки использовал спасательный жилет. В нем хранятся все мои кровные, нажитые непосильным грабительским трудом в предыдущую эпоху. Было бы, конечно, комфортнее и безопаснее переночевать на пароходе «Калифорния», но там был шанс проснуться на переходе к Панаме.

Вырубился не сразу. Слушал звуки ночного леса и думал за жизнь. При тех ценах, что сейчас в Сан-Франциско, денег у меня хватало только на пару одеял, лопату, деревянный лоток для промывки золота и продукты на две-три недели. Капитан Бенджамин Спирс подкинул мне совет навестить какую-нибудь синьорию, которых здесь много, особенно южнее города, и купить все необходимое. По его словам, там все стоит раза в два дешевле. Я решил последовать совету капитана. Наверняка сэкономлю несколько золотых монет, а вот намыл бы за эти дни столько же золотого песка — большой вопрос. Впрочем, даже если совсем не попрет, мне надо будет всего лишь дождаться прихода парохода «Калифорния» и устроиться на него помощником капитана. С этой успокаивающей мыслью и заснул.

6

Третий день я еду на арбе, запряженной парой волов, одной из шести, следующих по извилистой грунтовой дороге из Сан-Франциско в южном направлении. Правит волами пожилой пастух-вакеро, испано-индейский метис по имени Педро, обладатель загорелого до черноты, морщинистого, непроницаемого лица с тонкими губами того же цвета, что и кожа. Одет в рубаху и штаны из грубого полотна. Босой. Фамилии у вакеро нет. Он просто Педро из синьории или, как говорят янки, ранчо идальго Кристобаля Домингеса. Вместе с управляющим пастухи на арбах привезли в город на продажу валеную говядину и коровьи шкуры. Эти шкуры, в связи с недостаточным количеством монет, как мексиканских, так и американских, до сих пор являются местными денежными единицами, которые в народе носят гордое название «Билеты калифорнийского банка». Одна шкура равна двум долларам. В последнее время их стало вытеснять весовое золото. Унция (чуть более двадцати восьми грамм) золотого песка стоит шестнадцать долларов. У всех местных предпринимателей есть весы и набор гирек, но монеты, особенно золотые любой страны, берут с большим удовольствием. Управляющий, продав привезенный товар, с деньгами и охраной уехал верхом в синьорию, предоставив обозу возвращаться самостоятельно. Я встретил арбы в паре километрах от города, когда пришел к мысли, что из-за жары идти пешком тяжко даже утром.

— Друг, подвезешь бедного путника? — на испанском языке спросил я Педро, управлявшего первой арбой.

— Запрыгивай, — пригласил он.

Я закинул вещи в пустой кузов и сел рядом с возницей. Минут пять ехали молча, после чего я не удержался и спросил, куда и зачем они едут. Педро рассказал подробно, используя короткие предложение. Складывалось впечатление, что у него определенный запас слов на жизнь. Как только растратит все, тут же умрет. В свою очередь я рассказал, куда и зачем еду, использовав, по мнению вакеро, непозволительно большое количество слов.

Решив, наверное, что я собираюсь навестить именно идальго Кристобаля Домингеса, вакеро сообщил:

— Синьор не любит гринго.

Я не стал выяснять, почему. И в будущем не встречал страну, в которой любили бы гринго. Наверное, за их неугомонное стремление насильно осчастливить всех.

— Ты тоже не любишь гринго, но везешь меня, — подначил я.

— Ты говоришь на моем языке, — сказал Педро то ли в объяснение, то ли в оправдание.

В полдень остановились на обед. Возничие угостили меня вяленой говядиной и кислым вином из бурдюка, у которого был специфический привкус кожи. Мне опять вспомнилось средневековье. Покемарив пару часиков, отправились дальше. Вечером я подстрелил из лука косулю и приготовили для всех шашлык. Это блюдо не удивило вакеро, потому что они привыкли запекать мясо на вертеле, а вот лук и мое умение им пользоваться произвели на них неизгладимое впечатление, особенно на тех, в ком были индейские крови.

— Мой дед стрелял из лука, — сообщил мне Педро.

Еще двое вакеро тоже изобличили своих предков. После этого они забыли, что я гринго.

— А почему вы не отправляетесь искать золото? — поинтересовался я во время второго совместного ужина.

— Зачем? — задал встречный вопрос Педро.

— Станете богатыми и заживете в свое удовольствие: купите по синьории, другие будут на вас работать, — помечтал за них я.

— Нам и так хорошо, — искренне произнес вакеро.

Грунтовая дорога, утрамбованная табунами быков и коров, поднималась на холмы и спускалась с них, пересекала леса, рощи, луга и обрывалась у рек возле бродов, чтобы появиться на противоположном берегу. Волы медленно брели по ней. Вакеро, казалось, дремали, предоставив животным самим решать, куда ехать и где останавливаться. Поняв, что мои продолжительные речи утомляют Педро, молчал и я. Ложился на охапку траву в кузове, нарванной во время ночной стоянки, закрывал лицо шляпой с широкими полями и богател думками, как и положено дурню.

К концу третьего дня увидел на холме у реки большой жилой дом с черепичной крышей, сложенный из камня-сырца, и рядом многочисленные хозяйственные постройки и сад. На склонах холма и в радиусе километра три от него деревьев не было, остались только низкие кусты и пни. Неподалеку от реки паслось большое стадо бычков и телок. Никто за ними не присматривал. В месте, где выше по течению возле реки луг переходил в лес, находилась деревня с полями, огражденными жердями.

Наш обоз медленно поднялся к вершине холма, на широкую площадь неправильной формы, на которую выходили двери почти всех строений. На широком крыльце жилого дома под жестяным навесом в окружении своих работников стоял дон Кристобаль Домингес — упитанный мужчина сорока восьми лет, на крупной круглой голове которого буйно росли волнистые черные волосы, пока не тронутые сединой. На круглом лице с густыми широкими черными бровями под толстым носом были широкие густые черные усы, а щеки, подбородок и шею покрывала многодневная щетина. Я еще в шутку подумал, что идальго принял обет не сбривать ее до возвращения обоза. Одет в белую хлопчатобумажную рубаху, идеально чистую, поверх которой черная короткая жилетка с вышитыми золотыми нитками растительными узорами, позолоченные пуговицы которой были расстегнуты, а на шее свободно завязанный, красный, шелковый галстук. Штаны из тонкой замши короткие, до середины щиколоток. На ногах гуарачи — сандалии из сыромятной кожи на плоской подошве, которые и в будущем будут носить почти все мексиканцы. Позади синьора стояла его свита, состоявшая из одетых чуть беднее мужчин с черными усами разной длины, ширины и густоты. У каждого на поясе висела кобура, из которой выглядывала рукоятка револьвера системы «кольт». Такой же был и у капитана Бенджамина Спирса. Револьверы шестизарядные. Выемка для перезарядки почему-то сделана справа. Видимо, мистер Кольт был левшой. Ствол пока слишком длинный, что на меткость влияет не сильно, потому что револьвер предназначен для стрельбы в упор. Попасть с десяти метров уже проблематично даже очень меткому стрелку, несмотря на нарезной ствол и пули Минье, у которых выемка сзади. Тонкие стенки задней части пули расплющиваются от давления пороховых газов и заполняют нарезы, придавая ей вращение. И синьор, и его охрана смотрели на меня без радости, но и без вражды. Гостеприимство ныне — обязательная часть калифорнийского характера.

— Добрый день, синьор Кристобаль Домингес! — поприветствовал я на испанском языке. — Приютите путника на ночь?

— Конечно, мой друг! — улыбнувшись, произнес он и сделал приглашающий жест.

Свита позади него сразу расступилась, образовав проход к двери.

— Как тебя зовут? — поинтересовался синьор, когда я поднимался на крыльцо.

Я назвался Генри Хоупом.

— Хорхе, Луис, — обратился Кристобаль Домингес к двум парням из своей свиты, — возьмите вещи гостя, проводите в комнату и скажите, чтобы ему принесли воды умыться. — Потом повернулся ко мне: — Мы скоро будем ужинать. Составишь нам компанию?

— Не откажусь, — ответил я, заходя внутрь дома, где было прохладнее, чем во дворе.

Затрудняюсь сказать, сколько было комнат в жилом доме. Мы прошли по длинному извилистому коридору мимо десятка дверей, но этот коридор был не единственным. Хорхе открыл передо мной дверь, за которой была узкая комната с двуспальной кроватью, сундуком, табуретом с дыркой и пока без ночной посудины. В углу возле узкого окна из восьми небольших квадратных стекол в деревянной раме висел черный крест с белой фигуркой распятого Христа. На всякий случай я перекрестился на распятие, чем, как заметил краем глаза, потешил Луиса, который занес мой скарб, завязанный в узел из парусины, и положил на сундук.

— Когда умоешься, позови меня, — сказал Хорхе перед тем, как закрыть дверь за вышедшим из комнаты напарником.

Через пару минут в комнату зашли две служанки-индеанки, поздоровались. Одна поставила на табурет с дыркой таз с водой, а вторая — ночную посудину под него и повесила длинной белое хлопчатое полотенце на деревянную вешалку с четырьмя крючьями, прибитую к стене. Больше не произнеся ни слова, обе сразу ушли. Я разделся, умылся, полежал малость поверх шерстяного одеяла на мягкой перине, вдыхая непривычный запах чужого жилья. Запах был именно непривычным, а не раздражающим. Мне почему-то подумалось, что так должно пахнуть в архиве, где хранятся годы, спрессованные до размеров папки. Затем переоделся в чистую шелковую рубаху, небрежно повязав ее черным галстуком. Жилетки у меня нет, а в кафтане будет жарко. Надеюсь, простят эту вольность в одежде. После чего решил проверить свои профессиональные навыки — пошел без провожатого искать столовую. И таки нашел. Что было не трудно, потому что этот коридор, как и еще три, выходили в холл у входной двери. Там я увидел открытую широкую дверь в большую гостиную, где сидел синьор Кристобаль Домингес и часть его свиты, а в следующей комнате была столовая, где четверо служанок-индеанок накрывали длинный стол, застеленный белоснежной скатертью, длинной, почти до пола. Мебель в гостиной была точно такая же, какую я видел в испанских домах полсотни лет назад. Эта отличалась только тем, что вся из красного дерева. Хозяин дома сидел в широком кресле, курил длинную тонкую сигару.

Показав на пустое кресло справа от себя, он произнес извиняющимся тоном:

— Придется немного подождать, когда накроют, — и предложил, показав на маленький круглый столик, на котором стояла лакированная шкатулка с сигарами: — Выкури пока сигару.

— Спасибо, не курю! — отказался я.

Судя по выражению лица идальго, мой ответ показался ему, как минимум, странным. Сейчас курят или жуют табак все, включая маленьких детей.

— Откуда ты знаешь наш язык? — полюбопытствовал он, чтобы сменить тему разговора.

— От бабушки по матери доньи Терезы де Маркес, — выдал я из подготовленной во время путешествия легенды.

— Я так и подумал! — радостно воскликнул Кристобаль Домингес и объяснил: — Ты говоришь так же, как и мой дед, приплывший сюда из Испании.

— Да, мне говорили, что у меня старомодный испанский язык, — согласился я. — Но лучше такой, чем вообще не знать.

— Ты прав! — поддержал меня хозяин дома и продолжил опрос: — Ты католик?

— Только благодаря матери, — ответил я шутливо. — Мой отец предпочитал молиться виски.

— Это главная религия у гринго! — презрительно бросил он, подразумевая, наверное, что я к таковым не отношусь. — Что тебя привело в наши края?

— Хочу купить припасов и инструменты и отправиться мыть золото. Мои родители погибли во время пожара. Сгорело всё. Мне приходится начинать с нуля. Здесь есть шанс быстрее вернуться к прежнему образу жизни, — рассказал я продолжение легенды.

Как я понял, испаноязычная часть Калифорнии, как богатые, так и бедные, пока что считает свой уклад жизни самым лучшим. В Мексике этот уклад благополучно доживет до двадцать первого века. Все, кому он не нравится, будут пересекать северную границу, а им на замену будут приезжать те, кому перестанет нравиться жизненный уклад янки. Только с юга на север будет мигрировать нищета, а в обратном направлении — богатые. По моему глубокому убеждению, богатому лучше жить в бедной стране и наоборот.

— Всё в руках божьих! — перекрестившись, произнес. — Надеюсь, тебе повезет!

— Я тоже надеюсь, — перекрестившись, согласился с ним.

Зашли дамы: донья Эсмеральда Домингес — женщина с гордой осанкой, густой копной черных волос, спускающихся завитыми локонами по бокам, а сверху спрятанные под алый платочек, бледным лицом с крючковатым носом, под которым бросались в глаза тонкие черные усики, как у юного мичмана, одетая в черно-красное длинное платье с длинными узкими рукавами и без декольте, с золотым крестиком на золотой цепочке, висящим между затянутыми, плоскими грудями, тремя золотыми перстнями с рубинами на левой руке и одним с аметистом на правой; две пожилые дамы в черном, видимо, вдовы и, судя по более густым и широким усикам, родственницы хозяйки; четыре девицы в возрасте от пять до пятнадцати лет, дочери, одетые ярко и с небольшим декольте у платьев. У супругов есть еще шестеро сыновей, пятеро из которых, включая трехлетнего, сидели с мужчинами в гостиной. Они вместе со взрослыми встали и проследовали за дамами в столовую. Хозяйка дома прочла молитву, после чего слуги начали подавать ужин. Было пять смен говяжьего мяса: запеченное на вертеле (карне асадо), жареное на сковороде большими кусками, жареное на сковороде маленькими кусочками, отваренное в остром соусе, бифштексы. Как мне объяснили, в каждом случае были определенные части бычка, которые отличаются по вкусу и требуют особого приготовления. Признаюсь честно, я не заметил разницы. Мне показалось, что всё было приготовлено из одного куска сильно наперченного мяса. К нему подавали очень острый соус, вареную фасоль, яйца, лук, чеснок и еще какие-то травы. Само собой, ели это все с тортильяс — лепешками из кукурузной муки. Красное вино было местное и, как мне показалось, более хорошего качества, чем станут делать в будущем. Фарфоровая посуда изготовлена в Китае, а хрустальные бокалы, скорее всего, в каком-нибудь германском княжестве. Не знаю, всегда ли они едят с такой дорогой посуды или достали, чтобы похвастаться перед гостем. На десерт был кофе, причем приготовленный из гороха. Донья Эсмеральда извинилась, что приходится угощать такой лабудой. Без кофе жизнь не в жизнь, а натуральный привозят морем и еще до выгрузки раскупают оптовики и мигом перепродают золотоискателям по сумасшедшей цене. Идальго готовы платить не меньше, но для этого нужно оказаться в Сан-Франциско в день прихода судна с кофе, что удается редко. За едой почти не говорили. Одна из родственниц пару раз шикнула на сидевших слева и справа от нее девочек да синьор пожаловался, что вино кисловато. Француз бы решил, что вину не хватает кислинки.

После ужина дамы удалились, а мужчина перебрались в гостиную, где еще с час курили тонкие сигары и болтали. Как обычно, разговоры были горячие, с отчаянной жестикуляцией. Когда начинал говорить Кристобаль Домингес, все замолкали. Мне опять вспомнилось средневековье: синьор в окружении вассалов. В Латинской Америке этот жизненный уклад благополучно доживет до двадцать первого века. Опыт подсказывал мне, что и до двадцать второго, когда, как подозреваю, человечество достигнув предела совершенства, начнет двигаться вспять, к нормальной жизни.

7

Шум в доме разбудил меня около шести утра. В комнату зашел слуга-индеец с лакированным деревянным подносом, на котором стояла фаянсовая чашка с гороховым кофе, который парил, распространяя не самый приятный аромат. Отвыкший завтракать в постели, я не сразу сообразил, чего ждет слуга, остановившийся рядом со мной. Потом взял чашку и отпил маленькими глотками, обжигая язык и небо, примерно половину чашки и махнул рукой, чтобы индеец проваливал вместе с ней. Отлив накопленное за ночь в ночную посудину и умывшись, вышел во двор.

Кристобаль Домингес, одетый в черное сомбреро с золотым кантом по краю полей, короткую, до пояса, кожаную куртку и кожаные штаны в обтяжку, украшенные золотой бахромой в самых неожиданных местах, и обутый в сапоги с позолоченными шпорами, звездочки в которых были размером с полстопы сапога, стоял на крыльце, курил тонкую сигару и смотрел, как из конюшни выводят оседланного, красивого, вороного жеребца.

Ответив на мое приветствие, синьор сообщил:

— Я собираюсь до завтрака объехать синьорию. Если хочешь, можешь составить мне компанию, если нет, погуляй по саду.

— С удовольствием прокачусь, — быстро согласился я.

Лишить испанца возможности похвастаться богатством — заиметь кровного врага. К тому же, поездка даст мне возможность поговорить с Кристобалем Домингесом о деле, ради которого я сюда приперся. Вчера все мои попытки пресекались на корню. Как понимаю, синьор не хотел говорить об этом при вассалах. Наверное, без свидетелей ему будет легче отказать гостю.

Мне привели серого в яблоках мерина, старого и спокойного.

— Подходящий конь для гринго! — шутливо произнес я.

Юноша, приведший мерина, попытался спрятать улыбку, но не смог.

— Хуан, кого ты привел моему гостю?! — почти искренне воскликнул возмущенный Кристобаль Домингес. — Сейчас же замени на хорошего коня!

Второй был караковым, с рыжими подпалинами на морде, подмышках и пахе, молодым и норовистым. Он тут же взбрыкнул, попробовав скинуть меня, но, почувствовав крепкую руку, сразу успокоился. Это не ускользнуло ни от хозяина синьории, ни от слуг. Догадываюсь, что мои акции подросли значительно. Что бы я ни рассказывал о своих испанских корнях, настоящий идальго — в первую очередь хороший наездник.

Я занял место справа от Кристобаля Домингеса и чуть позади. За нами, отставая метров на десять, ехали два юноши — дальние родственники синьора, как догадываюсь, сыновья вдов или одной из них. Оба ужинали вчера за господским столом, но сидели даже ниже меня. Мы спустились с холма и поехали по лесной дороге, идущей вдоль берега реки вниз по течению. Иногда в просветы между деревьями была видна мутная, бледно-желтая вода, текущая быстро, со звонким говорком.

— Что именно тебе надо, что отправиться за золотом? — задал вопрос Кристобаль Домингес.

— Хочу купить коня, провизию, лопату, кирку и таз. В Сан-Франциско это всё стоит в разы дороже, а у меня маловато денег, — рассказал я.

Еще вчера конь в мои планы не входил, потому что даже здесь цены начинались со ста долларов, но сейчас понял, что, если не куплю его, то резко упаду в глазах хозяина синьории. Идальго пешком не ходит.

— Мыть золото — это нелегкое дело, — с отеческими нотками в голосе предупредил Кристобаль Домингес.

Видимо, в его голове не укладывалось, как благородный человек может заниматься тяжелым физическим трудом?

— У меня небогатый выбор, — ответил я. — Первое время придется поработать самому, а потом, если повезет, найму индейцев.

Вакеро по пути в синьорию рассказали мне, что многие индейцы из соседних поселений ушли работать на прииски. Цену золота они понимают плохо, поэтому в счет оплаты получают еду, одежду, одеяла, посуду, оружие…

— Какой суммой ты располагаешь? — поинтересовался хозяин синьории.

— У меня золотые британские гинеи равные примерно ста двадцати серебряным песо, — сообщил я, хотя на самом деле имел больше. Так, по крайней мере, не сильно будут задирать цену. — Кроме коня, мне в первую очередь нужны инструменты, а на остальное купил бы муку и лярд (топленое свиное сало, смалец).

— Обычно у нас забирают сначала вяленую говядину, — подсказал он.

— Предпочитают свежее мясо. Буду охотиться, — сказал я.

— Я тоже не понимаю людей, которые едят вяленое мясо! Дичь — еще куда ни шло! — воскликнул Кристобаль Домингес

Как ни странно, живущие рядом с лесами и реками синьоры охотятся и ловят рыбу редко, ради забавы. Основная пища у них — свежая говядина и иногда свинина. Даже кур готовят только для больных и меленьких детей.

— Ты мог бы купить несколько бычков и потом съесть их, — посоветовал он, показав на большое, голов на пятьсот, стадо двухлеток, бычков и телок, пасущихся на лугу, на который мы выехали из леса.

— У меня денег на них не хватит, — отмахнулся я.

— Ладно, по приезду решим, — закрыл он разговор на эту тему, после чего начал рассказывать, что у него четыре таких стада, а есть еще однолетки и племенные коровы и быки.

Мне пришлось не только выслушать, но и увидеть все это, и показать, как можно искреннее, насколько я восхищен.

Главный комплимент я приберег напоследок:

— Теперь знаю, во что вложить деньги, когда разбогатею!

Кристобаль Домингес прямо таки расцвел от счастья, услышав мои слова. Лесть действует на взрослых сильнее, чем на детей. Ребенок быстро забудет, а взрослого даже склероз не выручит.

В начале девятого мы вернулись в дом и сели завтракать вместе со всей патриархальной семьей. От ужина этот прием пищи не отличался ничем.

Затем нам подали свежих лошадей, хотя предыдущие вряд ли устали, и мы с Кристобалем Домингесом продолжили осмотр его владений. На этот раз поехали вверх по течению реки, мимо деревни, где жили его вакеро. Все, кто попадался нам по пути, останавливался на краю дороги, снимали шляпы и очень уважительно, я бы даже сказал, с долей торжественности, приветствовал синьора. И это была явно не показуха, что меня не удивило. Вопреки заверениям марксистов и прочих либерастов, я еще в средние века заметил, что в большинстве случаев между сеньором и вассалами был симбиоз — одни работали, а другие защищали их, рискуя жизнью, за что и получали достойную плату — и никому в голову не приходило пересматривать эти отношения с точки зрения прибавочной стоимости, прав человека и прочей ерунды. Кристобаль Домингес отвечал всем, называя каждого по имени.

Первым делом мы неспешно объехали луга с табунами лошадей — главной гордостью хозяина синьории. Если стада коров и быков паслись без надзора, то при каждом табуне было по два-три вакеро. Они подъезжали к нам и долго, непривычно многословно обсуждали с синьором лошадей. Можно было подумать, что лошади принадлежат и этим нищим пастухам. Дальше был луг, на котором без присмотра паслись овцы. Этих было не много, всего сотен пять. Затем мы посетили сады, виноградники, поля кукурузы, бобов и разных овощей и специй. Напоследок, добравшись до самой дальней границы владений, заглянули на свиноферму, где содержались племенные животные, и проехали по лесу, в котором паслось огромное стадо свиней. Этой составляющей своего богатства Кристобаль Домингес не шибко гордился. Свиньи, даже в большом количестве, как-то не очень вяжутся с образом идальго.

— А у вас никогда не было желания заняться добычей золота? — задал я вопрос, который меня мучил.

Так же, как Кристобалю Домингесу было непонятно, зачем я отправляюсь искать золото, мне было непонятно, почему он еще не занимается этим. У него ведь намного лучше стартовые условия: есть работники, еда, транспорт. На его месте я бы уже сказочно разбогател.

— Если бы бог хотел дать это золото нам, мы бы давно нашли его, но случилось это только после того, как эти земли захватили гринго. Не стоит идти против воли божьей, — сообщил он свой и, подозреваю, своих соседей-землевладельцев взгляд на золотоискательство и перекрестился. — Мы и так жили неплохо, а, благодаря этому золоту, стали жить еще лучше.

С последним утверждением трудно было поспорить. Благодаря тысячам золотоискателей, приехавших в Калифорнию, цены на продукты питания взлетели в разы. Три года назад бычок стоил шесть долларов, то есть, всего в три раза дороже собственной шкуры, а сейчас цена подскочила до семидесяти пяти. Вяленая говядина и вовсе подорожала в двадцать раз.

К обеду мы вернулись в дом. Трапеза была точным повторением ужина и завтрака. У меня даже появилось подозрение, что доедаем приготовленное на ужин, если не на завтрак предыдущего дня. После чего была сиеста. С непривычки я сильно отбил задницу и растер бедра в седле, поэтому с удовольствием завалился в постель, которая показалась прохладной, и мигом заснул.

К счастью, больше в этот день никуда не пришлось ездить. Все патриархальное семейство после сиесты перебралось в сад, где в тени деревьев были расставлены стулья, кресла и столики с вином и фруктами. Дамы, включая хозяйку, занимались рукоделием, вышивали что-то для церкви, которая находилась километрах в десяти от хозяйского дома и в которую поедут в воскресенье, в день какой-то святой. У испанцев на каждый день календаря по святому, а на выходные по несколько. Нас развлекали два молодых родственника, которые довольно прилично играли на гитарах и пели песни о жаркой южной любви, просто обязанной сжечь обоих. Остальные мужчины разговаривали о всякой всячине, но только не о делах. Как я догадался, делам посвящалась только первая половина дня, поэтому даже не заикался о своих. Здесь люди, как богатые, так и бедные, живут для того, чтобы наслаждаться жизнью. Работают ровно столько, сколько надо для поддержания этого уровня. Им чужд вечный бег за «американской мечтой», когда жить начинаешь только на пенсии, больной и немощный.

Утром выяснилось, что я сделал всё правильно. Выпив в постели чашку горячего горохового кофе, я вышел на крыльцо и увидел Кристобаля Домингеса в сопровождение свиты уже у подножия холма. Я было решил, что обо мне забыли, но потом вспомнил, что такое оскорбление не в традициях нынешних калифорнийцев.

Из конюшни вышел слуга Хуан, который пытался вчера подсунуть мне мерина, и спросил:

— Какой из вчерашних коней больше понравился синьору?

— Караковый, — ответил я.

— Синьор Кристобаль так и сказал, что вы выберете каракового! — радостно, будто ум синьора — часть и его ума, воскликнул слуга. — Оставить вчерашнее седло или выберете другое?

— Пусть будет вчерашнее, — ответил я, решив, что мне предлагают прокатиться по окрестностям до возвращения хозяина синьории.