Флибустьер

— К Луису де Эстрада вызвали священника, — не поздоровавшись, выпалил мой потомок.

Священника вызывают, чтобы исповедал перед смертью.

— А что с ним случилось? — удивился я.

— Как что?! — не меньше удивился дон Диего де Маркес. — Ты же ранил его!

— Ранение легкое, с таким выздоравливают недели через две-три, — сказал я. — Разве что врач помог. Хороший здесь врач?

— Говорят, очень опытный, кровь хорошо пускает, — ответил он.

— Да, заметил его опыт — на кладбище много свежих могил, — пошутил я.

— Если племянник умрет, тебя казнят, как убийцу, или сожгут, как еретика, — прокаркал мой потомок.

— А инквизиция все еще в силе? — поинтересовался я, потому что слышал, что этих ребят начали задвигать.

— В исключительных случаях. Думаю, твой окажется именно таким. Франциско де Эстрада очень дружен с ними, — рассказал он.

— Что ж, придется убираться отсюда, как можно быстрее, — решил я и приказал слуге: — Кике, быстро собери мои вещи, уезжаем.

— Будем надеяться, что до отплытия Луис де Эстрада не умрет, иначе я не смогу тебя защитить на галеоне, — признался дон Диего де Маркес.

— Я знаю. Придется убираться отсюда по суше, — сказал я и спросил у трактирщика, который в кои-то веки молчал, делая вид, что не подслушивает наш разговор: — Хуан, где здесь можно купить пару лошадей?

— Боюсь, что быстро не получится, даже если предложить хорошую цену. Запасных лошадей обычно держат на пастбищах за городом. Можно купить коня в деревне, причем намного дешевле, чем здесь, — рассказал он.

— Значит, придется добираться до деревни на мулах святого Франциска (так испанцы в шутку называют путешествия пешком). Тем более, что не святой Франциск подталкивает к этому, — стараясь казаться беззаботным, произнес я.

На самом деле забот могло оказаться больше, чем я смогу осилить. Первая — выйти из города.

— Ты не проводишь меня до городских ворот? — спросил я дона Диего де Маркеса.

— Конечно, провожу. И не только до ворот, — искренне и с готовностью заверил он, отлично поняв, что может возникнуть конфликт с городской стражей, после чего на его карьере, а возможно, и жизни, можно ставить крест. — Ты ведь это всё ради меня делал.

Сколько уже живу, но благодарность людей до сих пор приятно удивляет и радует.

Стража у самых дальних от дома губернатора, западных ворот — два сопревших от жары аркебузира — посмотрела на нас с праздным любопытством. Обычно мимо них проходят или проезжают только крестьяне из деревни Санто-Карлос, начинавшейся почти сразу за воротами, а сегодня вот два идальго в сопровождении навьюченного слуги решили прогуляться в деревню — и флаг им в руки! Аркебузиры с усмешкой обменялись короткими фразами и уставились на девушку, которая шла в сторону моря вдоль внутренней стороны крепостной стены, сложенной из кораллового известняка. Дон Диего де Маркес прогулялся со мной еще метров сто до первых домов деревни, сильно вспотев из-за все усиливающейся жары и непривычки ходить пешком. Там мы распрощались. Мой потомок сообщил на прощанье, как его можно найти в Испании. К сожалению, его дед продал фамильный замок, и теперь представители славного рода в свободное от службы время обитали в Мадриде, Я пообещал навестить его, если судьба вдруг закинет меня туда.

Первый же попавшийся крестьянин объяснил, что лошадей на продажу у них в деревне нет, а вот мула можно купить, и я моментально решил, что для путешествия по джунглям мул подойдет больше, чем лошадь. Крестьянин проводил меня к другому, который разводил мулов на продажу. Из-за вытянутой головы продавец был и сам похож на мула. К тому же, обладал ослиным упрямством, не желая сбавлять ни реала. В конце концов, я купил у него старого мула за двадцать песо, хотя собирался взять пару молодых, ведь, как меня просветил мой потомок, в Европе молодого мула можно купить всего за пятнадцать, а рабочую лошадь — в два раза дороже. По эту сторону Атлантического океана цены менялись кратно, как в сторону увеличения на одни товары, так и уменьшения на другие.

— Синьор не желает купить у меня каких-нибудь продуктов? — спросил продавец мулов. — Могу предложить копченый окорок, сыр, фрукты, пальмовое вино.

Я подумал, что в деревнях подальше от города цены должны быть ниже, и ответил:

— Пока ничего не надо. Может быть, на обратном пути куплю.

— Я буду ждать вас, синьор! — заверил продавец.

Кто бы сомневался! Второго такого лоха он здесь не скоро дождется.

Дом этого пройдохи стоял возле Т-образного перекрестка. В дорогу, ведущую на запад, вдоль которой располагалась большая часть деревни, втыкалась дорога на север. Я пошел на запад, потому что в этом направлении быстрее удалишься от города. Следом за мной шагал Кике, вел на поводу мула, нагруженного моими вещами. Сверху лежало оружие: винтовка, два пистолета, сабля и сагайдак с луком и стрелами. При себе я имел только кинжал.

Преодолев метров триста, мы встретили крестьянина с мулом, нагруженным изрядной охапкой валежника. Поравнявшись, животные остановились и продемонстрировали друг другу свое возбужденное достояние довольно таки приличных размеров для такого тела. Как бы ненароком, скошенным взглядом, оценив чужое и выяснив, кто круче, мулы продолжили движение. Я подумал, что мужчинам есть, у кого поучиться, как определять свое место в обществе.

Солнце припекало всё сильнее. В этих краях два сезона дождей: с апреля по июнь, который уже прошел, и с сентября по ноябрь, который еще не наступил. Ближайший месяц будет сухо и жарко. Температура будет выше, зато потеешь меньше, чем во время дождей, при высокой влажности. Сперва по обе стороны дороги шли поля, на которых росли кукуруза, арбузы, дыни, ананасы, батат, маниок. Потом красноватая грунтовая дорога свернула в джунгли. Высокие деревья с широкими кронами, растущие по обе стороны ее, надежно укрывали дорогу от солнца. Сразу стало заметно легче переносить жару. Свист и пение многочисленных птиц поднимали настроение, наводили на мысль, что бродить по земле молодым и здоровом — уже само по себе счастье.

Увлеченный этими мыслями, я не сразу отреагировал на слова слуги:

— За нами едут.

Сделав еще несколько шагов, спросил, не оборачиваясь:

— Кто? Крестьяне?

— Нет, солдаты, — испуганным голосом ответил Кике.

Ехал на лошади только офицер. Три аркебузира, подобно мне, путешествовали на мулах святого Франциска. Между нами было километра полтора, но передвигалась погоня намного быстрее. Хорошо, что я не стал покупать продукты в деревне, а то бы пришлось давать бой в ней или на открытой местности. В джунглях у меня было больше шансов победить.

Миновав следующий поворот, я приказал слуге спрятаться между деревьями. Там я снял с мула оружие. Пояс с заряженными пистолетами и саблей надел на себя, винтовку прислонил к стволу дерева. Это на всякий случай, потому что устраивать пальбу и привлекать внимание не собирался. В землю у ног воткнул пять стрел, а в руки взял лук. Давно из него не стрелял. С непривычки тетива казалась слишком тугой и как бы «резала» большой палец даже через нефритовый зекерон.

В джунглях, в тени, солдаты ускорили шаг. Чем скорее поймают меня, тем быстрее вернуться в город к тихой размеренной жизни. Возможно, кому-то из них это мероприятие кажется приятным приключением, разбавившим скуку однообразных дней. Молодой офицер, обладатель глуповато-счастливого лица, и вовсе улыбался каким-то своим мыслям или воспоминаниям. Он проехал мимо меня метрах в пяти. Я даже почуял ядреный запах его саврасого жеребца, тоже довольного прогулкой. Следом прошагали три аркебузира: два почти плечом к плечу, а третий отставал на пару метров. Он был старше своих сослуживцев, лет под сорок. К такому возрасту обычно сколачивают какие-никакие деньги и уходят со службы. Этот подзадержался. Алкаши среди испанцев встречаются редко, а вот азартных игроков пруд пруди. Говорят, если не везет в карты, повезет в любви, а если везет в любви, не повезет в смерти. То ли этому аркебузиру везло в карты и не везло в любви, то ли он был исключением, но, отпустив его метров на десять, я всадил ему стрелу в спину, в район сердца. Она проткнула тело насквозь. Старый солдат сделал еще шаг и, даже не пискнув, рухнул плашмя в красноватую дорожную пыль. До того, как он упал, стрелы догнали его сослуживцев и офицера. Один аркебузир сразу упал на бок, второй сперва присел и только потом медленно и плавно как бы прилег, а офицер склонился к шее коня, который проехал метров двадцать пять прежде, чем остановился, после чего с него свалился мертвый наездник.

Кике, который стоял метрах в трех позади меня и держал мула за морду, чтобы эта скотина сдуру не заорала, смотрел на меня испуганными глазами, будто пятая, воткнутая в землю стрела предназначалась ему.

Я выдернул стрелу, стряхнул с нее комочки красновато-коричневой земли, положил в колчан, после чего приказал слуге:

— Выводи мула на дорогу.

Кроме оружия и подсумков с патронами и малоценными предметами, у шагавших впереди аркебузиров в карманах была лишь билонная мелочь на сумму около реала на двоих. У офицера — песо и мелочью пару реалов, золотой перстенек-печатка с гербом, похожим на цветок розы, и золотая цепочка с раскрывающимся, золотым сердечком, внутри которого лежал туго свернутый локон черных волнистых волос, а также шпага с позолоченной чашей и вороненым толедским клинком, два седельных кремниевых пистолета и кинжал-дага с позолоченными ножнами, гардой и рукояткой с широкой дужкой. Когда я высунул дагу из ножен, оказалось, что она трезубчатая, мэнгош — от основного лезвия пружины отжали еще два, более короткие и тонкие, отклоняющиеся градусов на пятнадцать и предназначенные для захвата и переламывания клинка противника. От рукоятки основное лезвие было прямоугольным, а выше боковых лезвий принимало форму лепестка. В свое время я легко научился пользоваться дагой, поскольку умел фехтовать двумя руками. С офицера я снял также белый кружевной воротник, скорее всего, французской или голландской работы, который может стоить примерно столько же, сколько и его посредственный саврасый конь, широкополую фетровую шляпу с тремя разноцветными перьями неизвестной мне птицы и сапоги-ботфорты для верховой езды, поскольку в таковых у меня теперь появилась потребность. Зато у старого аркебузира в кожаном кошеле было аж шесть песо и на почти семь реалов более мелких монет. Видимо, в карты ему все-таки везло, или это был случайный и роковой выигрыш. Размер ноги у старого аркебузира был маленький, поэтому снял с него темно-коричневые кожаные башмаки и полотняные чулки с дырками на пятках и больших пальцах и кинул Кике.

— Будем проходить мимо ручья или реки, постираешь чулки, а когда высохнут, наденешь их и обуешься, — приказал я. — По джунглям ходить босиком опасно.

Слуга схватил их торопливо, словно боялся, что я передумаю и отберу. Пока мы освобождали мула от моих вещей, а потом нагружали двумя трупами, высоко в небе над нами уже парил королевский гриф, у которого голова в красных и оранжевых пятнах, отчего напоминает возмужавшего индюка. Грифы здесь везде, как вороны в Европе, и такие же наглые. Они у меня вызывают чувство омерзения, хотя выглядят, за исключением лысой головы, вполне прилично. Голова у них лысая из эстетских соображений — засовывают ее внутрь трупа, чтобы быстрее собратьев выклевать лакомые куски, но не желают пачкать роскошные перья. Мы отвезли трупы в джунгли, на небольшую лужайку, залитую солнечным светом. Кстати, в юности, когда читал про джунгли, думал, что они густые и непроходимые, как сибирская тайга. Оказалось, что в них больше свободного пространства. Впрочем, и сибирская тайга не такая уж и непроходимая. Мачете в основном нужен, чтобы перерубать лианы, а не отводить, отталкивать их. Я вместо мачете использовал саблю. Когда мы привезли на лужайку вторую пару трупов, там уже готовился к трапезе гриф, а еще с полдюжины шли на посадку. Грифы следят друг за другом и, как только увидят, что кто-то пикирует к земле, устремляются туда же. Первый гриф, завидев нас, издал препоганейший, по моему мнению, звук и, подпрыгивая боком, отскочил от мертвого офицера. Вроде и глупая птица, а сразу определила высокородное мясо. Если никто сюда не припрется, что маловероятно, потому что крестьяне уже вернулись из города, а если и пойдут куда по жаре, вряд ли полезут в джунгли, чтобы посмотреть, кого потрошат грифы, то через час-два на лужайке останутся окровавленные лоскуты и крупные кости. Так что велика вероятность, что губернатор не скоро узнает о гибели погони.

7

Остров Эспаньола (Гаити) будет единственный в мире, на котором будут расположены столицы двух государств. Вроде бы обе части развивались в одинаковых условиях, но Доминиканская республика, к моменту моего посещения в будущем, превратится в довольно приличную, по меркам данного региона, страну. Аборигены будут, не шибко напрягаясь, доить туристов и наслаждаться жизнью. Кому захочется жить еще лучше, тот переберется в США. Я как-то разговорился с доминиканским грузчиком, отцом пятерых детей. Трое его старших стали янки, а младшие готовились присоединиться к ним после окончания школы. Трудно было первому собрать денег на дорогу, а потом перебравшиеся помогали младшим. И родителям подкинули на новый домик из камня, с черепичной крышей. Раньше жили в слепленном из досок, кусков картона и листов жести или, как здесь говорят, обшитом банановой кожурой.

Место сбежавших доминиканцев занимают мигранты из республики Гаити, которые пересекают границу нелегально. Самое интересное, что, несмотря на общие корни, гаитяне внешне отличаются от доминиканцев, у них более негроидная внешность. Всё из-за французов, которым раньше принадлежало Гаити. Если испанцы на своей части острова плодили потомство от всех женщин подряд, то французы — вы не поверите! — брезговали негритянками. Само собой, «понаехавшие» гаитяне — любимые персонажи криминальной хроники. Они пытаются любым способом закрепиться в этом преддверии рая или сколотить на дорогу в настоящий, северо-американский рай, но большинство, после отсидки в тюрьме, которая, как мне рассказывали, даже хуже турецкой, депортировалось на родину с такими же пустыми карманами, с какими прибывало.

Попав в первый раз в Доминиканскую республику, я подумал, что народ здесь живет не ахти. Потом судно перешло под погрузку в Порт-о-Пренс — столицу и главный порт республики Гаити, расположенный на берегу прекраснейшего залива Гоав. Там я и понял, что такое ад на земле. И это при том, что впервые посетил до землетрясения, которое разрушило почти весь город. Правда, старый район возле порта, не говоря уже об элитном пригороде Петионвиль, расположенном на юго-западе среди холмов, выглядят более-менее прилично, а вот выше — город, благодаря холмам, получился в форме амфитеатра — начинаются трущобы, в сравнение с которыми фавелы Рио-де-Жанейро кажутся жильем для среднего класса. Несмотря на многочисленные миротворческие ооновские патрули в голубых касках и с автоматами, заходить в такие районы — подписать себе смертный приговор. Поговаривают, что там могут не только убить и ограбить, но и сожрать в прямом смысле слова. Порт-о-Пренс мне запомнился горами вонючего мусора на улицах, облаками мух над ними и толпами людей и вереницами машин между ними. Люди, взгромоздив на голову несколько десятков килограмм разного груза или налегке и справляя нужду, где приспичит, торопливо и целеустремленно шагали куда-то. К тому времени я уже сделал вывод, что самый целеустремленный вид — у бездомной собаки. Глаза вроде бы у всех веселые, но если заглянуть в душу, то не увидишь там ничего, даже примитивненькой мечты: живут одним днем. Автомобили, в основном пикапы с тентом, переделанные для перевозки пассажиров, и ветхие автобусы без стекол и с остатками яркой разрисовки на кузове, тоже целеустремленно пытались куда-то спешить, но, несмотря на то, что в городе их не так уж и много, больше стояли в пробках, визгливо сигналя. Во всем городе нет ни одного светофора и полицейского. Во время любой заварушки, а они тут случаются регулярно, первыми убивают полицейских. Подозреваю, что их вешали на светофорах. Теперь кончились и те, и другие.

Я особо не рисковал, далеко от порта не отходил, поэтому основные прелести гаитянской столицы не видел. Однажды во время прогулки обратил внимание на школьницу лет пятнадцати. Одета в форму — рубашку в сине-белую маленькую клетку и с коротким рукавом и темно-синюю юбку. На голове две короткие косички из мелко вьющихся черных волос, завязанные у основания двумя ленточками из той же ткани, что и рубашка, и сплетенные в одну над теменем, из-за чего казались рогами. На шее цепочка из желтого металла. То есть, не из совсем уж нищей семьи. Школьница сосредоточенно рылась в своем черном рюкзачке, выложив на скамейку тонкий учебник по географии, который меня заинтересовал.

— Можно посмотреть? — попросил я.

— Смотри, — разрешила школьница, продолжая поиски.

В учебнике было чуть больше шестидесяти страниц, причем половина содержания — картинки, еще четверть — тексты о Гаити и последняя четверть — об остальном мире. Я заподозрил, что у аборигенов должен быть и глобус Гаити или, как минимум, половина его.

— Двадцать баксов — и я поду с тобой, — предложила школьница, решив, наверное, что интерес к учебнику — неумелое приставание.

Чтобы не совсем уж разочаровать ее, предложил:

— Заплачу бакс за учебник. Больше ничего мне от тебя не надо.

Собирался показать учебник своим знакомым. Пусть в сравнении проникнутся размером и качеством российского образования.

— Пятнадцать… Десять… Пять… Ну, хотя бы за три, и учебник получишь! — в сердцах воскликнула школьница.

У меня не хватило дерзости унизить ее женское самолюбие. Пусть лучше считает меня жлобом, умело сбивающим цену, чем себя настолько непривлекательной, что даже немолодой мужчина не заинтересовался ею всего за три бакса.

— Пойдем, — согласился я.

Мы в тот раз грузились хлопком и сушеной кожурой горьких апельсинов, которую производят только в республике Гаити. Кожуру обдирают вручную, сушат, а потом, как мне рассказали, продают производителям дорогих французских ликеров «Гран Марнье» и «Контро». Говорят, она придает ликерам неповторимый вкус и аромат. Не пробовал эти напитки, поэтому ничего сказать не могу на счет их вкуса, но аромат от кожуры шел ядреный. К нему добавлялся непривычный запах тела гаитянки, постоянно сбивая меня с волны наслаждения, что затянуло процесс к удовольствию девицы. А получать кайф от секса она умела, несмотря на юный возраст. А чем еще заниматься в аду?!

Я заплатил ей три бакса, которые школьница, завернув в кусочек полиэтилена и нимало не стесняясь меня, засунула в мохнатый сейф, и, отказавшись от учебника, проводил до трапа. Вместе со школьницей исчезли и двадцать баксов, которые я положил в верхний ящик стола до начала сеанса, когда она была в душе.

В моей деревне жила непутевая бабенка с сыном. Она постоянно где-то пропадала, а пацан выживал, как умел. Все деревенские знали, что он подворовывает, но пускали в дом. Этот способ милосердия сначала казался мне, мягко выражаясь, непедагогичным. С годами по капле выдавливаешь из себя педагога.

Ложась вечером спать, я взбил подушку. Из наволочки выпала стилизованная фигурка человека, свернутая из куска бумаги и перевязанная пучком черных, мелко вьющихся волос. Вуду — государственная религия на Гаити. Я на всякий случай сжег фигурку, а пепел сдул в иллюминатор.

В семнадцатом веке залив Гонав кажется еще красивее. Порт-о-Пренса пока нет. Как следствие, нет и куч вонючего мусора. Но, как мне сказал трактирщик, люди на холмах уже живут. В основном это буканьеры — французские охотники. Мы двигались вдоль берега, что удлиняло путь, но делало его легче. Впрочем, поскольку я не знал точно, куда именно иду, вполне возможно, что выбранный путь был самым коротким.

В джунглях на холме, метрах в трестах от нас, прозвучал выстрел, судя по громкости, из мушкета. Я сразу свернул к кромке джунглей, где слез с лошади.

— Сиди здесь тихо, чтобы тебя не заметили, — приказал я Кике, а сам взял лук, стрелы и саблю и пошел в ту сторону, где стреляли.

Незаметно подкрасться у меня не получилось, потому что был облаян двумя гончими черно-белого окраса. Они походили на тех собак, которых я когда-то имел во Франции, но были чуть ниже ростом и с более длинными мордами и ушами. Я издал чмокающий звук, призывая их, после чего собаки сразу стали лаять реже и сбавили наполовину грозную тональность. Там, откуда они прибежали, лежал на лужайке кабан, которого уже начали разделывать, а вот охотника не было видно.

— Я не враг, не стреляй! — крикнул я на французском языке, не выходя из-за деревьев.

— Ты кто? — задал вопрос грубый мужской голос из кустов с противоположной стороны лужайки.

— Меня преследуют испанцы, я убил племянника губернатора! — крикнул я, рассчитывая, что буканьер будет исходить из принципа «враг моего врага — мой друг».

И не ошибся. Из кустов вышел широкоплечий мужчина невысокого роста с буйной шевелюрой каштановых волос, которые как бы выползали из-под придавившей их, кожаной шляпы с понурыми полями, и густой бородой, которая была неумело подстрижена. Не удивлюсь, если ее подрезали обычным ножом. Одет в кожаную рубаху с длинными рукавами и штаны. И то, и другое заеложено в некоторых местах до блеска. На ногах кожаная обувь, которую я определил, как полусапожки. Если бы они были из войлока, то решил бы, что это обрезанные, растоптанные валенки. На широком кожаном ремне висели длинный нож в ножнах слева и подсумок справа. В руках буканьер держал кремневый мушкет с взведенным курком. Увидев, что у меня нет огнестрельного оружия, медленно спустил курок, чтобы не пальнуть ненароком.

— Жак, выходи! — позвал он.

Из кустов вышел юноша лет шестнадцати, худой, длинный и чернокожий, но нос имел горбатый и черные волосы, скорее, волнистые, чем кучерявые. Наверное, в предках были индейцы. Таких здесь называют алькатрасами. Одет так же, как и мужчина. Из оружия у него было только мачете. Значит, не компаньон. Наверное, слуга. На поводу он вел неоседланного, малорослого, толстобедрого конька с большой головой и длинными ушами. Такой неказистой лошади я давно не видел. Если бы не «коровья» масть, принял бы его за тарпана.

— Займись тушей, — приказал ему мужчина и представился: — Я Жильбер Полен.

Я назвал свое имя и коротко рассказал, как очутился на Эспаньоле.

— Удивительны дела твои, господи! — подытожил мой рассказ буканьер. — Ну, пойдем в наш букан. Если захочешь, останешься с нами. Если нет, в воскресенье придет судно за мясом и шкурами, сможешь уплыть на нем на Тортугу.

— Я на берегу слугу оставил с лошадью и мулом, схожу за ними, — сказал я.

— Давай, а мы пока свинью разделаем и погрузим, — произнес буканьер.

8

Лагерь буканьеров находился на берегу речушки и состоял из большого жилого дома, подготовительного «цеха», где бычьи туши разрезали на куски с фунт весом, коптильни, из щелей которой сейчас валил густой дым и исходил такой вкусный аромат, что мой рот сразу заполнился слюной, и склада готовой продукции, расположенном ниже всех по течению. Все постройки были из жердей и пальмовых листьев. Проживало здесь еще четыре буканьера и два слуги-мулата. Между домом и «цехом» неглубокая прямоугольная (метр на полтора) яма с золой. По углам ямы воткнуты стойки с развилками в руку толщиной и высотой около метра, на которые положены продольные жерди, а на них — решеткой поперечные, более тонкие, и все связаны лианами. Это и есть букан, от которого получили название лагеря буканьеров и пошло их название. На решетку положили на спину и распластали кабанью тушу с выпотрошенным брюхом, привязав лианами лапы, чтобы не сжалась во время приготовления. В брюхо залили лимонный сок и засыпали соль и давленный стручковый перец. Под решетку перенесли в совках из коры красные угли из горевшего рядом костра. То есть, тушу запекали, как шашлык, только длился процесс намного дольше.

Пока готовилась кабанятина, мы все перекусили мозгом из свежих бычьих костей. Толстые кости разбивали камнями на плахе из твердого дерева. Я люблю вареный костный мозг, а свежий пробовал впервые. С непривычки блюдо показалось мне слишком слизким и приторным, но пальмовое вино и голод примирили желудок с неприятными ассоциациями и оригинальным вкусом.

Кабана ели все вместе, слуги сидели рядом с хозяевами на низких чурках. Каждый отрезал ножом от туши кусок, который ему нравился или который был ближе, и ел, держа в руке. Мясо было жирное, сочное и очень вкусное. Ни хлеба, ни гарнира к нему не полагалось. Что-то подобное я ел в Таиланде, но там свиньи были поменьше. Время от времени отмахивался небольшой веткой от комаров. Их здесь три разновидности. Первые крупные, похожие на российских. Именно их называют москитами. Вторые малюсенькие и беззвучные, но легко прокусывающие тонкую одежду. Эти две разновидности беспредельничают от захода до восхода солнца. Третьи среднего размера, красного цвета и летающие днем. Они не прокалывают кожу, а откусывают кусочек, после чего там появляется струпик, как при оспе. Именно от них я сейчас отмахивался. Еще в Санто-Доминго я приобрел желтоватую мазь на основе какого-то жира, липкую и с не очень приятным запахом, которая должна отгонять комаров, но не все они об этом знали.

До трапезы буканьеры расспрашивали меня, а после нее — я их. Жизнь у них однообразная и очень скучная. Одна радость — в воскресенье приплывет судно за товаром и привезет заказанное на прошлой неделе и последние новости. Поэтому меня слушали с интересом и отвечали с готовностью. Люди они были простодушные, совсем не похожие на французов. Впрочем, четверо из них были бретонцами, гугенотами, сбежавшими с родины из-за гонений на религиозной почве. Я приврал, что французский язык выучил, когда был с дипломатической миссией к их королю Людовику Четырнадцатому, после чего ко мне стали относится с еще большим уважением, хотя и так сразу поняли, что я — шевалье. Субординация — это то, что умирает во французе только вместе с ним.

— Долго вы собираетесь здесь охотиться? — поинтересовался я.

— Кто знает?! Может еще полгода или год, — ответил Жильбер Полен. — Как много табака заработаем, таки поедем на Тортугу.

— Табака?! — удивился я.

— Мы меняем фунт мяса на два фунта табака, а шкуры — на припасы. Как наберем по три-четыре тысячи фунтов табака на брата, так и поедем тратить их. Ох, и гульнем! — рассказал буканьер.

Затем они все вместе начали вспоминать, как гульнули в предыдущий раз, с полгода назад: вино покупали бочками и прямо из бочек пили, угощая всех подряд, имели самых красивых и самых дорогих женщин, покупали себе роскошные наряды, которые потом пропивали. Романтика, а не жизнь!

— А во флибустьеры не пытались податься? — спросил я.

— Сейчас с этим борются серьезно, не только испанцы, но и англичане. Добычи мало захватывают, а шансов, что твоя шея узнает, сколько весит твой зад, много, — сообщил самый старый буканьер, у которого остались только передние зубы, черные от жевания табака. Он выбирал самые мягкие куски мяса, резал на маленькие кусочки и глотал, почти не жуя. — А вот, когда я был молодым!..

И он рассказал несколько историй из лихой своей молодости. Кроме меня, все уже слышали их, как догадываюсь, не один раз, поэтому разошлись по делам. А я послушал с удовольствием, узнав много чего о жизни и обычаях современных пиратов. Понимал, что выбора у меня нет. Застревать здесь надолго, сколачивая мелочь перевозками на каноэ или занимаясь фермерством, желания не было. Значит, придется присоединиться к Береговому братству, как называли себя местные пираты. Тем более, как мне поведал бывший пират, у них острая нехватка опытных капитанов-навигаторов (мастеров).

После захода солнца все сразу легли спать в жилом доме. Кровати были из жердей, на которые наложили пучки сена и накрыли бычьими шкурами. Спали, не раздеваясь. Примерно посередине помещения стоял на земляном полу глиняный горшок, в котором дымили какие-то листья и ветки, чтобы отгонять комаров. Дым был горький. Я не мог понять, что мне больше мешает заснуть — этот дым или гудение и укусы множества комаров, которым было глубоко плевать и на мазь, и на дым.

9

Затрудняюсь определить тип судна, пришедшего в воскресенье. Я бы назвал его парусно-гребным ботом. Оно было палубным, длиной метров десять, шириной около трех и осадкой около метра в полном грузу, которого могло взять тонн десять. Три пары весел. На мачте при попутном ветре поднимался брифок. С задней стороны к мачте была приделана грузовая стрела. Для доставки груза с судна на берег и обратно использовалась плашкоут — плоскодонную лодку, которую тащили на буксире. Команда семь человек, включая шкипера. Судно встало на якорь в речушке напротив лагеря буканьеров. На берег подали трос, привязанный к носу плашкоута, а к корме его принайтовали второй. Буканьеры одним тросом подтаскивали лодку к берегу, а экипаж вторым — к судну. Первой ходкой плоскодонка доставила на берег бочки с солью, порохом, свинцом, фасолью, картофелем, маниоком и ромом. Следующими — пустые бочки. Обратно возила бочки с вяленым мясом и шкуры и напоследок моих коня и мула, а потом и меня с Кике и подросшим щенком, подарком буканьеров, которого я по привычке назвал Гариком. На судне были специальные ремни для погрузки лошадей. Буканьерам иногда удавалось поймать и объездить одичавших неказистых лошадей, а потом продать их, как рабочих, потому что верхом на них ездить — засмеют. Животных и пассажиров перевозили на палубе. Я договорился со шкипером, что за перевозку заплачу трофейной аркебузой. Здесь предпочитали натуральный обмен. Подсумок ее бывшего владельца вместе с пулями и бумажными патронами оставил буканьерам в подарок за гостеприимство и щенка.

Судно принадлежало плантатору-купцу с Тортуги. Каждую неделю оно с наемным экипажем обходили несколько лагерей буканьеров, расположенных на берегу залива Гонав. Наш лагерь был последним. Трюм был забит доверху, часть шкур оставили в плоскодонке. На веслах мы вышли из реки в залив, где поставили брифок, и с почти попутным юго-западным ветром пошли мимо острова Гонав, а потом по Наветренному проливу к острову Тортуга. Это пролив отделяет Эспаньолу от Кубы и соединяет Атлантический океан с Карибским морем. Обычно по нему идут суда из портов Восточного побережья будущих США и Канады к портам будущих Венесуэлы, Эквадора, Панамы…. На севере пролива находится порт Сантьяго, в котором я когда-то взял знатную добычу, а западнее него в будущем янки построят военно-морскую базу Гуантанамо — самый известный в мире рассадник демократии. Видимо, эта земля благоприятствует созданию военных баз, потому что, по словам капитана бота, в проливе постоянно курсируют два-три военных галеона и несколько кораблей поменьше, уничтожая всех пиратов. Базируются они в Сантьяго. Им помогают англичане с Ямайки, где сейчас губернатором самый известный из флибустьеров Генри Морган. Самыми рьяными и результативными борцами с преступностью становятся перековавшиеся преступники. Мы проскочили вдоль берега Эспаньолы, поэтому никого не встретили.