Помоги проекту - поделись книгой:
Европейский читатель о тартарах мог узнать также, что
О боевом облачении татар говорится следующее:
Карта
Европейские картографы традиционно отмечали на просторах европейской
На карте реки Волги 1665 г. Адама Олеария[34] на левобережье между городами
Тартарский ономастикон на карте
Карта Николая Витсена, человека близкого к Петру I, является графическим дополнением к его труду «Северная и Восточная Тартария», опубликованному в Амстердаме в 1692 г. В ее основу легли русские картографические материалы. Карта Витсена — первая реальная печатная карта Сибири, по своей информативности она превосходит даже русские чертежи той эпохи[36].
Через всю Сибирь протянулась надпись:
XVIII в. При Петре I Россия далеко шагнула в области картографии. В Сибирском приказе уже к концу предыдущего столетия было накоплено несколько сот листов «чертежей», и в 1696 г. правительство озаботилось составлением новой карты Сибири. Во все сибирские города были отправлены указы, где воеводам предписывалось составление отдельных планов городов и местностей, которые потом должен был свести в один чертеж изограф и исследователь края Семен Ремезов. В 1701 г. он составил первый русский рукописный атлас Сибири (до наших дней дошел 1 экземпляр и 2 рукописные копии), состоящий из 24 карт и именуемый
На европейских же картах и в век Просвещения Россию продолжали именовать, как и двести лет тому назад,
В Поволжье отмечены земли
На
Иоганн Баптист Хоманн изготовил в Нюрнберге в 1725 г.
На карте Фациуса 1769 г., отпечатанной в Бонне [Кордт, 1931, табл. 19], все земли за Окой, как и в XIV в., названы
Проанализируем ряд карт из
На замечательной карте Северного Причерноморья 1772 г. Рицци Дзаннони[41] показана граница между Россией и Турцией, установленная после русско-турецкой войны 1735–1739 гг., снабженная укрепленной линией, построенной в 1740 г. против набегов ногайских и очаковских татар, которая протянулась от крепости Ивановской на правобережье Днепра до крепости Старой Архангельской (22 укрепления!). На карте показаны многочисленные становища очаковских, буджакских и ногайских татар. На левобережье Днепра в
Рассмотрим уникальную карту Сибири —
Насыщение карты топонимами не имеет прецедентов в западноевропейской картографической традиции. Показаны границы
В европейской части России и прилегающих к ней южных регионах живут:
В 1745 г. Российской академией наук был издан «
Топонимы
Глава 3
Историография татарских государств XV–XVIII вв.
§ 1. Отечественная историография
Едва ли не первым крупным русским произведением историографического характера, посвященным истории Золотой Орды и русско-ордынским отношениям, стала так называемая «Казанская история» [Памятники, 1985]. Этот публицистический памятник был написан в 1564–1565 гг. и представляет собой беллетризованный рассказ, охватывающий время с монгольского похода на Русь (1237 г.) вплоть до падения Казанского ханства в 1552 г. После 1592 г. текст «Казанской истории» был переработан за счет замены последних пятидесяти глав о походе 1552 г. компиляцией из «Степенной книги» и летописных источников. Именно этот вариант памятника и дошел до нас в наибольшем количестве списков (всего списков первой и второй редакций памятника более 200). Согласно тексту сочинения, его автор, по происхождению русский, около 20 лет (с 1532 по 1551 г.) прожил в Казани как пленник. Как отмечают исследователи памятника, в тексте «Казанской истории» были использованы достижения всех известных на Руси к XVI в. литературных жанров и стилей, однако этот пестрый материал был подчинен одному художественному замыслу — показать победу над Казанским ханством как закономерный итог борьбы русских с ханами Золотой Орды и Казани. Вследствие этого реальные исторические события в тексте не только художественно трансформируются, но зачастую и намеренно искажаются в угоду общей идее. Однако особенностью «Казанской истории» была не только главенствующая мысль о торжестве Российского государства и православия. В тексте памятника можно найти не только нотки сочувствия казанцам, но и прямое осуждение великих князей. Так, в главе о победе «Улу-Ахмета» над московским князем Василием автор «Казанской истории» пишет: «Так покорность и смирение пересилили и победили свирепое сердце нашего великого князя, дабы не преступал он клятву, даже если дал ее поганым… Ибо не только христианам помогает бог, но и поганым содействует». Многие идеи «Казанской истории» предопределили на долгое время пути развития русской историографии относительно Золотой Орды и татарских постордынских ханств.
Через сто лет после переработки «Казанской истории», в 1692 г. московский служилый человек Андрей Лызлов закончил текст своей «Скифской истории» — очень значимого русского памятника, в котором много места было уделено татарской истории. Основной идеей А. Лызлова также стала борьба христианской Европы с «восточной» агрессией. В «Скифской истории» эта мысль под влиянием польской историографии была модернизирована в концепцию борьбы с турками. Особое внимание в «Скифской истории» уделяется русско-татарским отношениям, которые Лызлов прослеживает со времени монгольских завоеваний Руси вплоть до 1506 г., когда, по его мнению, закончилось «иго». Сущность последнего А. Лызлов сводил к подданству, сбору дани и подсудности населения ханам: «…окаянный Батый по всем градом учинил своих властителей, их же называху баскаки, яко бы атаманы или старосты, иже всегда от оставльшихся христиан дань собирали и по изволению своему россианом христианом судили и повелевали» [Лызлов, 1990, с. 27]. Основными его источниками в этой части были «Степенная книга» и «Синопсис», однако А. Лызлов в той части своего труда, где речь шла о татарах, использовал и другие источники, в том числе и личные наблюдения [Богданов, 1990, с. 403 и далее].
Весомый для своего времени вклад в изучение татарской истории внес В.Н. Татищев (1686–1750). Именно он в своем незавершенном толковом словаре «Лексикон российской исторической, географической, политической и гражданской» (1744–1746 гг.; впервые опубликован в 1793 г.) в кратких статьях об Астрахани и Казани впервые попытался дать сведения об этимологии названий этих городов и их дорусской истории[44].
Одним из крупнейших русских «тюркологов-татароведов» XVIII в. был Петр Иванович Рычков (1712–1777). В августе 1744 г. П.И. Рычков завершил «Известие о начале и о состоянии Оренбургской комиссии по самое то время, как оная комиссия целой губернией учинена, с некоторыми историческими и географическими примечаниями». Это сочинение в дополненном виде было издано в 1759 г. в академическом журнале «Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие» под названием «История оренбургская по учреждению Оренбургской губернии…» В «Истории…» затрагиваются вопросы этногенеза и древней истории башкир, казахов, каракалпаков, калмыков; тема их отношений с Россией. П.И. Рычков дает краткое изложение истории городов и государств Средней Азии, а также ряд этимологий, в том числе этнонима «башкир». В 1750 г. он закончил другое свое сочинение под названием «Краткое известие о татарах и о нынешнем состоянии тех народов, которые в Европе под именем татар разумеются, собрано в Оренбурге из книг турецких и персидских и по сказкам бывалых в тех местах людей к рассмотрению при сочинении обстоятельного о сих народах описания». Познакомившись с этой работой еще в 1749 г., В.Н. Татищев включил часть материалов из этого сочинения в первую книгу «Истории российской». Сам П.И. Рычков широко использовал «Краткое известие о татарах» при написании другого своего труда — «Топографии Оренбургской». Обширный материал по истории народов Поволжья он систематизировал в «Опыте Казанской истории древних и средних веков» (1767) и «Введении к Астраханской топографии» (1774).
В XIX в. развитие историографии татарских государств связано как с именами классиков отечественной историографии, авторами крупных историй России, среди которых следует назвать прежде всего, Н.М. Карамзина (1766–1826) и С.М. Соловьева (1820–1879), так и с именами казанских историков К.Ф. Фукса (1776–1846), М.С. Рыбушкина (1792–1849), Н.А. Фирсова (1831–1896) и др.
Именно в это время зарождается и активно развивается такое важное направление, как публикация и критика татарских средневековых источников по истории ордынских юртов. Эта деятельность связана с именами А.К. Казембека (1802–1870)[45], И.Н. Березина (1818–1896) и особенно В.В. Вельяминова-Зернова (1830–1904) — автора «Исследования о касимовских царях и царевичах» (вышло в Санкт-Петербурге в 4 томах, 1863–1887), опубликовавшего также (совместно с Х. Фаизхановым) первый сборник оригинальных крымских дипломатических текстов.
Отдельный этап в изучении Крымского ханства связан с именем В.Д. Смирнова. Его двухтомный труд «Крымское ханство под верховенством Отоманской Порты» (1887, 1889) является классическим и до сих пор не утратил своей научной значимости. По словам самого В.Д. Смирнова, исследование не претендовало на то, чтобы «представить полную историческую картину Крымского ханства, а только свод тех известий, которые находятся в турецких письменных источниках, литературных и документальных, и которые могут или окончательно, категорически подтвердить факты, уже ранее констатированные наукой, но только предположительно, и без достаточных данных; или же пролить свет на явления, доселе пока мало выясненные; или же, наконец, обратить внимание на такие стороны исследуемого предмета, которые оставались вовсе незамеченными» [Смирнов, 2005, с. 29].
В изучении крымских историографических текстов, а также османских сочинений, имеющих отношение к Крыму и состоит главная заслуга В.Д. Смирнова. Именно он впервые обратился к одному из основных сочинений по истории Крыма XVI в. — «Истории хана Сахиб-Гирея». Поначалу в переводах отрывков из данного сочинения он использовал дефектный санкт-петербургский список (ныне в Отделе рукописей восточного факультета СПбГУ) [Смирнов, 1913, c. 145; Некрасов, 1997, с. 95][46]. Однако впоследствии привлек и старейший (1651) парижский. В.Д. Смирнов подготовил русский перевод этого сочинения, однако он не увидел свет. Помимо «Истории Сахиб-Гирея» В.Д. Смирнов был настоящим первооткрывателем целого ряда других крымских исторических текстов — прежде всего, так называемой «Краткой истории». В.Д. Смирнову принадлежит и название этого источника (сочинение не имеет оригинального названия). Это произведение было известно к тому времени в двух списках, и до сих пор большинство отечественных авторов, пишущих о Крыме, используют этот текст в отрывках-переводах, подготовленных В.Д. Смирновым. Ученому удалось также обнаружить еще один список анонимной истории, изданной к тому времени на французском языке Казимирским и Жобером. Он также обнаружил и издал в 1881 г. редкий текст, созданный около 1790 г. и содержащий краткий обзор истории ханства от его возникновения до XVII в. В сочинение было включено большое количество копий договоров и других официальных бумаг относительно Крыма, что позволило В.Д. Смирнову назвать его «Сборником». До настоящего времени известно только два списка сочинения (парижский и его санкт-петербургская копия, выполненная, вероятно, рукой Х. Фаизханова). Сочинение было издано В.Д. Смирновым по санкт-петербургской рукописи, причем текст исправлен и восполнен по парижскому списку [Сборник, 1881]. Пользуясь рукописью Азиатского музея и манускриптом, принадлежавшему драгоману Российского генерального консульства С.И. Чахотину, В.Д. Смирнов переводит на русский язык и издает в «Русской старине» «Историю Крыма» Мехмеда Неджати [Смирнов, 1894]. Плодотворная деятельность В.Д. Смирнова, к сожалению, почти не имела продолжения на российской почве. В начале XX в. только А.Н. Самойлович продолжал заниматься крымским источниковедением, издав значимые заметки «Предварительное сообщение о новом списке сокращения „Семи планет“ Мухаммеда Ризы» [Самойлович, 1913].
Отечественная историография истории татарских государств давно уже стала предметом самостоятельного изучения. Исчерпывающе охарактеризованы труды по истории Крымского ханства[47]; Астрахани [Зайцев, 2006, c. 4 и далее], Казани [Хамидуллин и др., 2012, c. 92-113] и Ногайской Орды [Трепавлов, 2001, c. 6-25], а также отдельные аспекты этой истории (например, отношения ордынских юртов с Османской империей [Зайцев, 2004а, с. 11–48]).
§ 2. Зарубежная историография
История тюрко-татарских государств XV–XVIII вв. привлекала внимание зарубежных историков еще начиная с конца XIX — начала XX в. [Howorth, 1970; Curtin, 1908], однако усиление интереса к проблематике наблюдается начиная со второй половины XX в. Безусловно, это было связано с осознанием военной угрозы, исходящей от СССР. После известной речи, произнесенной 5 марта 1946 г. сэром Уинстоном Черчиллем в Вестминстерском колледже в Фултоне (США), СССР стал восприниматься как потенциальный противник для стран Западной Европы и США. Чтобы знать методы и средства борьбы с потенциальным противником, необходимо было знать и его историю, в том числе и средневековую. Именно поэтому зарубежная историческая наука в течение 1940-2000-х гг. уделяла значительное внимание истории Руси-России-СССР, в частности теме территориального расширения Российского государства. Пристальное внимание данная проблематика получила в США и Великобритании. Изучение истории внешней политики России и поиск ее преемственности с экспансионизмом внешней политики СССР стали одним из важных направлений исследования англо-американской русистики и советологии. Особо актуальной признавалась проблема восточной политики Московского государства в середине XVI в. [Петухов, 2003, с. 3]. Именно в контексте истории Руси-России, как правило, шло и изучение тюрко-татарских государств XV–XVIII вв.
Георгий Владимирович Вернадский, работавший в разные периоды его жизни в России, Европе и США, стал пионером изучения Касимовского ханства на Западе. В своем труде «Начертание русской истории» он датирует окончание монгольского владычества не 1480 г., а годом образования Касимовского ханства — 1452 [Вернадский, 1927, с. 67–111]. Эта оригинальная мысль была многократно повторена в трудах зарубежных коллег.
Эдвард Л. Кинан, долгое время проработавший деканом отделения истории, профессором, директором Русского исследовательского центра (ныне Дейвис-центр) в Гарварде, затрагивает взаимоотношения между Московским государством и Казанским ханством в своей докторской (Ph.D.) диссертации «Московия и Казань, 1445–1552 гг.: исследование степной политики» [Keenan, 1965]. Отдельные ее части и концептуальные выдержки были опубликованы позднее в виде статей [Keenan, 1967; Keenan, 1969; Keenan, 1964–1968; Keenan, 1986]. Диссертация была защищена в Гарварде в 1965 г. К сожалению, этот фундаментальный труд, показывающий недюжинную эрудицию и провокационный ум автора, а также глубокое знание им источников, так и не был опубликован.
Кинан правильно отметил, что доверять русским летописям в вопросе реконструкции политических реалий, царивших в отношениях между Москвой и татарами, непродуктивно и даже ошибочно. Он обратил свое внимание на посольские дела как на документы, которые, по его мнению, были незаслуженно отброшены тенденциозными русскими и советскими историками как шедшие вразрез с излагаемыми ими (и авторами летописей) идеями. Автор акцентировал внимание на роли Ногайской Орды в позднезолотоордынском мире. По его мнению, именно ногаи являлись тем компонентом, который зачастую играл ведущую роль в отношении Казанского ханства, да и не только его, являясь средством военного устрашения и воздействия на соседей (как других татар, так и русских). Причиной этого была мощнейшая военная сила ногаев, сконцентрированная в их огромной коннице. Сквозь призму московско-казанских отношений автор показывает, по сути, все имевшиеся в позднезолотоордынском мире взаимосвязи, их образование, развитие и упадок. Кинан проводит мысль о том, что изначально отношения между Москвой и татарским миром были не враждебными, а вполне дружественными, и что вследствие этого именно Москва стала основным наследником «трона Саина», поглотив в дальнейшем другие «осколки» Золотой Орды. В завоевании Казани Москвой Кинан видит упадок кочевого общества в целом.
В большой дискуссии, развернувшейся в 1967 г. на страницах американского журнала «Славянское обозрение» («Slavic Review») по поводу взаимоотношений Москвы и Казани в Средние века, американский историк украинского происхождения, основоположник школы украинских исследований в Гарварде Омельян Прицак высказал интересные и крайне важные наблюдения по поводу изменения политического положения Касимовского ханства и всего позднезолотоордынского мира в целом. Он считает, что вассальный статус Касимовское ханство приобрело не сразу при его образовании в середине XV в., а только после смены представителей династии Гиреев на потомков Ахмада [Pritsak, 1967, p. 579–580].
В этой же дискуссии участвовали Э. Кинан [Keenan, 1967], еще один американский историк украинского происхождения Игорь Шевченко [Sevcenco, 1967] и поляк по происхождению, гражданин США Ярослав Пеленски [Pelenski, 1967]. И. Шевченко отметил, что тезис Э. Кинана в отношении русских летописей верен лишь отчасти: их действительно непродуктивно использовать для реконструкции политических реалий XV–XVI вв. из-за их ангажированности, однако если мы хотим узнать, как происходила легитимация тех или иных событий со стороны Москвы, они вполне репрезентативны.
Ярослав Пеленски в своей статье «Имперские претензии Москвы к Казанскому ханству» [Pelenski, 1967] изложил идеи, позже развитые в его книге «Россия и Казань. Завоевание и имперская идеология» [Pelenski, 1974]. Им был проанализирован идеологический аспект взаимоотношений Московии и Казанского ханства. В своих работах историк опирался на анализ той базы источников, которая была так низко оценена Э. Кинаном, — московских летописей XV–XVI вв., а также литературных произведений и дипломатических документов периода. В трудах Я. Пеленски был поставлен вопрос о роли российского завоевания Казанского и Астраханского ханств в процессе складывания России как государства имперского типа [Петухов, 2003, с. 15]. Основное внимание Пеленски уделяет теориям-претензиям Москвы на Казанское ханство, которые должны были обосновать и оправдать присоединение Казани к Московии, их классификации, сущности и теоретическому обоснованию, а также характеристике рождавшейся в России XVI в. официальной имперской идеологии [Петухов, 2003б, с. 95, 160].
Что касается собственно истории татарских ханств, историк делает вывод, что политическая система Казанского ханства строилась по классической кочевой модели. Он избегает оценок Казани как государства «феодального» или «военно-феодального». Впрочем, в этом автор не одинок — в англосаксонской исторической традиции в целом ставится под сомнение наличие феодализма на территории Московского государства и его предшественников. В экономическом отношении американский исследователь рассматривает Казанское ханство прежде всего как центр международной транзитной торговли. Причиной падения ханства Пеленски видит несоответствие между кочевой моделью политической системы, внедренной на эту территорию извне, из Улуса Джучи, и оседлым образом жизни основной массы населения ханства, унаследованным от Волжской Булгарии.
Ученица Э. Кинана профессор университета Майами Джанет Мартин касается истории тюрко-татарских государств в их взаимосвязи: история Казанского, Крымского и Касимовского ханств, а также Московского государства выступают у нее как компоненты истории политического союза «Степи», т. е. всех наследников Золотой Орды. По сути, автор развивает мысли своего учителя на более широком фактическом материале, с привлечением источниковых доказательств своей концепции. Как и у Кинана, делается упор на «дружественности» отношений Москвы с татарским миром. Этим проблемам посвящены ее статьи «Отношения Москвы с Казанским и Крымским ханствами (1460–1521 гг.)» и «Московская политика фронтира: случай Касимовского ханства» [Martin, 1983; Martin, 1992]. Также автор касается истории татарских ханств в своей большой монографии «Средневековая Россия, 980-1584 гг.» [Martin, 1995].
Американский автор Роберт Кроски в 1987 г. выпустил монографию «Московская дипломатическая практика в период правления Ивана III» [Croskey, 1987], которая изначально была защищена им как докторская (Ph.D.) диссертация в 1980 г. в известном своими исследованиями средневековой истории России университете Вашингтона в Сиэттле. Научным руководителем диссертации был известный медиевист Дэниел Во (Daniel Waugh). Идеи диссертации были ранее изложены автором в статье «Дипломатические формы взаимоотношений Ивана III с крымским ханом» [Croskey, 1984]. Основная идея как книги, так и статьи — дипломатические документы периода недвусмысленно говорят нам о том, что ни о каком «равенстве», «братстве», «партнерстве» в отношениях между указанными правителями не может быть и речи — крымский хан был однозначно как статусно (в рамках «правовых» норм позднезолотоордынского пространства той эпохи), так и фактически (в военном отношении) выше московского правителя. Идеи автора в основном почерпнуты из книги М. Усманова [Усманов, 1979], о чем он сам сообщает в тексте книги, однако творчески развиты на материале периода Ивана III.
Историк Л. Коллинз в основательной статье «По поводу утверждаемого „разгрома“ Большой Орды в 1502 г.» [Collins, 1991] выдвигает совершенно справедливую мысль о том, что как такового «разгрома» Большой Орды (государство, которое в т. н. «западной» историографии принято называть «Великой Ордой», что точнее в плане аналогий с «Золотой Ордой» — Улусом Джучи) не было. Произошла лишь смена ветвей династии с изначально «сарайской» на крымскую, и переход властных регалий и улусов от большеордынского к крымскому хану. Данная мысль вполне обоснована всей логикой позднезолотоордынской истории XV–XVI вв.
Крейг Кеннеди затрагивает историю позднезолотоордынского мира в своей докторской (Ph.D.) диссертации «Джучиды Московии: изучение персональных связей между знатными татарскими эмигрантами и московскими великими князьями в XV–XVI веках» [Kennedy, 1994]. Она была защищена в Гарварде в 1994 г. Основные идеи диссертации были изложены им годом позже в рамках небольшой статьи [Kennedy, 1995]. Научным консультантом являлся Эдвард Л. Кинан: его научное влияние постоянно ощущается в работе. Как и диссертация Кинана, этот достаточно серьезный труд, показывающий глубокое знание автором русских (и не только) источников, так и не был опубликован. Автор, вслед за Э. Кинаном, отказывает летописям в репрезентативности: его труд построен на анализе опубликованных дипломатических документов. Основное внимание Кеннеди сосредоточил на рассмотрении эволюции «политической мощи» Московии на протяжении XV–XVI вв., показывая ее развитие сквозь призму дипломатических отношений московского нобилитета, в первую очередь московского великого князя, с татарскими выходцами (как фактическими, так и потенциальными) на московской службе. В работе имеются важные наблюдения по поводу взаимоотношений татарских государств как между собой, так и с Московией. Труд весьма полезен читателям при комплексном изучении геополитической и социокультурной ситуации в Евразии в указанный период.
Доналд Островски, работающий в Гарвардском университете, в 1998 г. опубликовал провокационную монографию «Московия и Монголы: межкультурные влияния на степной границе, 1304–1589 гг.» [Ostrowski, 1998], концептуальные построения которой были приняты далеко не всеми исследователями, работающими на поле средневековой истории России. Основные идеи монографии были им изложены восемью годами ранее на страницах журнала «Slavic Review» [Ostrowski, 1990]. Написанная на хорошем источниковом материале и предлагающая альтернативные взгляды на многие проблемы, она в числе прочих рассматривает и вопросы, связанные с татарскими средневековыми государствами. Однако данная проблематика для автора не была первостепенной. Островски больше занимали вопросы влияния татарского мира на формирование московской государственности. Д. Островски считает переселенцев из татарских ханств, в совокупности с двором великого князя, основным источником татаро-монгольского влияния на Русь [Петухов, 2003б, с. 98]. Заимствование у монголов системы управления было вызвано частыми поездками московских князей в Сарай. По мнению Островски, «светская администрация продолжала рассматривать практику степных ханств как образец даже после 1502 г., когда Кыпчакское ханство (Золотая Орда. —
Профессор университета Лойола в Чикаго Михаил Ходарковский, получивший базовое образование в СССР, затрагивает историю позднезолотоордынских государств в совокупности в своей работе «Степная граница России: создание колониальной империи, 1500–1800 гг.» [Khodarkovsky, 2002], одна из глав которой была им опубликована как большая статья «Приручая Дикую Степь: южная граница Московского государства, 1480–1600 гг.» [Khodarkovsky, 1999]. Автор попытался перенести концептуальные наработки так называемых Colonial Studies (колониальные исследования), принятые и признанные в «западной» историографии, на почву взаимоотношений Московии с татарским миром в XV–XVIII вв. Это ему не очень удалось, что отмечалось в рецензии В.В. Трепавлова [Трепавлов, 2003]. Фактографическая часть работы «хрестоматийна» (В.В. Трепавлов), т. е. не содержит ничего принципиально нового; в плане же мыслей автора по поводу изначальной невозможности мирного сосуществования между Степью и Московским государством в Средние века с М. Ходарковским можно поспорить, хотя его аргументы и имеют право на существование. Сильной стороной работы является попытка систематизации связей Москвы с татарским миром в указанный период.
Итак, период с начала 1950-х гг. характеризуется началом научных штудий интересующей нас проблематики зарубежными исследователями. Американские и английские историки рассматривали историю позднезолотоордынских государств преимущественно в контексте взаимосвязей с Московским государством, а именно истории российской имперской и колониальной экспансии, которую они начинают с завоевания Казани и Астрахани в середине XVI в., в некоторых трудах — с аннексии Новгорода в 1478 г.
Американские историки, бывшие в разное время аффилированными с Дейвисовским центром в Гарвардском университете (ранее Русский исследовательский центр) (Э. Кинан, Я. Пеленски, О. Прицак, Р. Пайпс, Д. Островски и др.), историю позднезолотоордынских государств рассматривали в тесной связи с проблемой происхождения российской государственности. В их работах 1960-1980-х гг. был сделан акцент на монголо-татарском и византийском наследии в политической истории Московского государства XV–XVI вв. Данные исследователи опирались преимущественно на анализ первоисточников, а не на работы русских историков XIX в., иногда фактически выступающие как источники для некоторых зарубежных коллег. В методологическом плане они испытали влияние школы исторической антропологии, что выразилось в их акценте на выявлении особенностей изучаемой культуры и подходе к источнику как продукту культуры [Петухов, 2003, с. 15]. В работах данной группы историков был выдвинут тезис о принадлежности Московии XV–XVI вв. к системе государств-наследников Золотой Орды и ее причастности к татаро-монгольской политической культуре. По мнению этих историков, московские князья рассматривали себя в этот период в качестве наследников золотоордынских ханов.
В вопросе завоевания Казанского и Астраханского ханств Россией в англо-американской историографии имеются две основные позиции, которые отражают две разные модели русско-татарских отношений [Там же, с. 18]. Первая модель подчеркивает враждебность отношений русских и татар в XV–XVI вв., обусловленную наследием монголо-татарского ига и религиозной разницей двух сторон. Согласно этой модели, отношения между татарскими ханствами и Россией были в целом враждебными, а территория Поволжья на протяжении рассматриваемого периода представляла собой объект русской экспансии. Первый шаг к установлению русского господства в Среднем и Нижнем Поволжье был сделан еще по меньшей мере в середине XV в. с основанием Касимовского ханства, к началу же XVI в. Казанское ханство уже представляло собой московский протекторат. Обострение в первой половине XVI в. борьбы с Крымом подтолкнуло Российское государство к проведению активной завоевательной политики на своих восточных рубежах. Российское завоевание Казанского и Астраханского ханств стало закономерным результатом длительной политики экспансии на востоке [Там же].
Согласно второй модели, отношения Российского государства и татарских ханств были основаны не только и не столько на религиозной и национальной вражде, сколько на прагматизме и взаимопонимании, обусловленном принадлежностью обеих сторон к одной политической культуре. Это отнюдь не исключало военных конфликтов между ними. Однако эти конфликты были вызваны преимущественно экономическим и политическим соперничеством государств-преемников Золотой Орды, главную роль среди которых с конца XV в. играли Москва и Крым. Распад московско-крымского союза в начале XVI в. привел к ожесточенной борьбе между московскими князьями и крымскими Гиреями за главенство на пространстве бывшей Золотой Орды, созданию теоретической базы, обосновывавшей претензии московских правителей, и, в конечном счете, к российскому завоеванию Казанского и Астраханского ханств в 50-е гг. XVI в. [Там же, с. 18–19].
В зарубежной исторической науке германская историография занимает особое положение. Интерес к татарской истории уже обнаруживается у таких известных средневековых историков Германии, как Иоганн (Ханс) Шильтбергер[48] и Сигизмунд фон Герберштейн[49]. На протяжении столетий немецкой исторической науке, по крайней мере, до 70-х гг. XX в. на Западе принадлежало лидерство в исследовании вопросов, связанных с историей татарских государств.
Начало научного изучения проблем истории Золотой Орды и государств — ее наследников было положено в 1826 г., когда Российская Императорская академия наук предложила ученым представить на конкурс работу о монголо-татарских завоеваниях. Академией была получена работа австрийского востоковеда Й. Хаммера фон Пургшталя [Hammer-Purgstall, 1840].
С именем профессора Берлинского университета А. Эрмана было связано основание в 1841 г. специального органа для изучения России (Archiv fur wissenschaftliche Kunde von Russland). В 1841 же г. в Берлине, а на следующий год и в Бреслау были основаны кафедры по изучению славянских языков, что послужило для некоторых исследователей поводом отнести зарождение «остфоршунга» к середине XIX в.
Немецкий термин
В 1845 г. в Лейпциге было организовано «Германское восточное общество» («Deutsche Morgenlândische Gesellschaft»), которое стало издавать свой «Журнал Германского восточного общества» («Zeitschrift für Deutschen Morgenlândischen Gesellschaft»), где время от времени публиковались статьи, связанные с татарской проблематикой[50].
Крымская война (1853–1856) вызвала особый интерес к проблемам истории русско-крымско-татарских и русско-турецких отношений [Schuselka, 1854; Mundt, 1855; Ders, 1855; Hammer-Purgstall, 1856]. В этих работах исследователи характеризовали Россию в целом как агрессивное государство, трагически описывали гибель Крымского ханства.
Раздел Азии между европейскими империями в конце XIX в. обусловили появление нового интереса к татарской истории. К рубежу XIX–XX вв., когда германский империализм осознал необходимость в идеологическом обосновании своей агрессивной политики, консервативные немецкие историки были заняты созданием образа России как потенциального врага и возможного объекта экономической эксплуатации. Именно к этому времени оформилось научное направление — «остфоршунг».
В этот период вышла работа профессора Берлинского университета А. Брюкнера «История России до конца XVIII века» [Brückner, 1896]. Главной чертой истории России А. Брюкнер считал борьбу с внешними культурными влияниями. Он впервые последовательно развил идею дуализма Европы и Азии, Запада и Востока, рассматривал их «борьбу за душу России».
В 1913 г. возникло «Германское общество по изучению России» (переименованное после Первой мировой войны в «Германское общество по изучению Восточной Европы» («Deutsche Gesellschaft für Osteuropakunde»)). В предвоенные годы вышли работы Н. Эрнста, посвященные отношениям Польши, Великих княжеств Литовского и Московского с Крымским ханством [Ernst, 1911; Ders, 1913, S. 1-58].
Несмотря на поражение Германии в Первой мировой войне в 1920-х и начале 1930-х гг., постоянно возрастало число организаций и институтов «остфоршунга». С 1922 г. в Висбадане начали выходить «Урало-алтайские ежегодники» («Ural-Altaische Jahrbücher»), посвященные филологии, истории и культуре урало-алтайских народов[51].
Новым этапом в развитии немецкой историографии стал приход к власти в стране А. Гитлера и национал-социалистов. Большинство историков рассматривало национал-социализм как радикальное выражение национальных немецких традиций. Поэтому они не видели особых причин для отказа от сотрудничества с новым режимом.
В годы нацизма для немецких историков была характерна такая деятельность, как подготовка специалистов для будущей работы на оккупированном Востоке и пропагандистская помощь перед началом фашистской агрессии. Так, например, в 1935 г. вышла работа М. Фасмера, посвященная этнографии и истории мери и марийцев [Vasmer, 1935]. В исследовании представлен довольно подробный материал об административно-территориальном расселении марийцев, а также о влиянии на них татар.
В национал-социалистической теории многие народы Восточной Европы относились к категории «унтерменш» («Untermensch» с немецкого дословно можно перевести как «недочеловек»), которым приписывались чаще монголоидные черты. Отсюда следовало, что славяне стали «недочеловеками» из-за многовекового господства монголов и татар (оба народа в нацистской литературе практически всегда выступали как синонимы).
С конца 1930-х гг. ведущим исследователем татарской истории в Германии, да и вообще на Западе становится Б. Шпулер, защитивший в 1938 г. докторскую диссертацию «Монголы в Иране» [Spuler, 1939][52]. Отношение к татарам в «III рейхе» по ходу войны постепенно менялось, с 1942 г. наметился серьезный интерес к истории тюркских народов СССР. В разгар ожесточенных боев на Восточном фронте в 1942 г. вышла работа Б. Шпулера «Идель-Урал» [Spuler, 1942]. В этой книге, вышедшей с грифом «Только для служебного пользования», содержались сведения по истории народов Волго-Уральского региона. Особое внимание уделялось истории татарских государств и русско-татарским взаимоотношениям. В 1943 г. вышла в свет книга Б. Шпулера «Золотая Орда. Монголы в России, 1223–1502 гг.» [Ders, 1943]. Второе, расширенное издание вышло в 1965 г.: [Spuler, 1965]. В работе Б. Шпулер описал внутреннюю и внешнюю политику, административное устройство, государственный аппарат и культуру Улуса Джучи, представлена также подробная генеалогия золотоордынских ханов. Центральное место в книге занимают положения о взаимопроникновении номадизма и оседлости, симбиозе кочевых структур Улуса Джучи с оседлым обществом Руси. Список литературы насчитывает более 600 работ, автор использовал тюрко-татарские, арабские, персидские, русские, византийские, грузинские, литовские, польские и венгерские источники. Помимо политической истории Б. Шпулер рассматривает религиозные отношения, государственный строй, право, военное дело, экономику, науку, искусство, питание и одежду татар.
В конце 1943 г. «тотальная война» привела к закрытию большинства научных изданий, историческая наука практически прекратила свое существование до окончания Второй мировой войны.
Новый интерес к татарской истории, возникший в послевоенное время, был в первую очередь продиктован политическими устремлениями. Немецкие историки нередко видели в своих работах по истории России одно из средств политической борьбы против идеологии коммунизма. Немалая роль при этом отводилась медиевистике. В русской истории искали корни большевизма. Эти корни часто находили и в татарском влиянии на историческую судьбу России.
В 1949 г. в Штуттгарте было воссоздано «Германское общество по изучению Восточной Европы». Главным печатным органом общества является журнал «Восточная Европа» («Osteuropa»). Кроме того, как при университетах, так и самостоятельно стали возникать институты Восточной Европы.
С конца 1950-х гг. в Западной Германии наблюдалось дальнейшее развитие ориенталистики. Востоковедческие отделения, кафедры или семинары открылись почти при всех университетах. В эти годы проводится работа по составлению единого центрального каталога библиотечных востоковедческих фондов. Ученые активно участвуют в подготовке многих важнейших энциклопедий и справочных изданий, в таких, например, как «Энциклопедии исламика» или «Philologiae Turcicae Fundamenta».
В 1961 г. вышла в свет работа Э. Саркисьянца «История восточных народов России до 1917 года», в которой главное внимание уделено истории народов до вхождения в состав Российского государства [Sarkissjanz, 1961].
В 60-е — первой половине 70-х гг. XX в. в связи с открытием новых университетов почти в три раза увеличилось число профессоров и других преподавателей истории. В эти годы появилось специальное международное серийное издание — «Средневековая Русь» («Russia mediaevalis»). В это время выходит множество работ, среди которых необходимо отметить исследование Б. Шпулера по истории Средней Азии [Spuler, 1966, S. 123–310], перевод «Казанской истории» на немецкий язык Ф. Кемпфера и его же монография, посвященная советской историографии завоевания Казанского ханства [Historie, 1969; Kämpfer, 1969, S. 7-161].
С конца 1970-х гг. в ФРГ начал выходить обобщающий труд по русской истории — «Очерки русской истории» («Handbuch der russischen Geschichte»). По замыслу составителей многотомное издание должно было представить связанную картину русской истории от древности до современности. В серии вышли все наиболее крупные работы этого времени по истории русского Средневековья, где подробно рассматривались русско-татарские отношения — труды К. Герке, Х. Рюсса и Г. Штекля [Handbuch, 1982].
В 1982 г. была опубликована крупная работа швейцарского историка, профессора Кельнского университета А. Каппелера, посвященная взаимоотношениям Российского государства и народов Среднего Поволжья в XVI–XIX вв. [Kappeler, 1982]. Автор в своем исследовании описывает золотоордынский период истории Среднего Поволжья, анализирует характер взаимоотношений Казанского ханства и Московской Руси. Подробно останавливается на завоевании и присоединении татарского государства к России.
Объединение Германии в 1990 г. стало началом нового этапа в развитии немецкой историографии. Интерес к российской истории принял характер взрыва. Однако сегодня, когда окончилась «холодная война» и произошло ослабление правопреемника СССР — Российской Федерации на международной арене, когда взаимоотношения федерального центра с Татарстаном потеряли свою остроту, ситуация привела к тому, что в начале XXI в. интерес немецкой исторической науки к проблемам истории татарского народа стал снижаться.
В центре внимания большинства турецких исследователей, занимающихся историей тюрко-татарских юртов, традиционно находится история Крымского ханства и его взаимоотношений с Османской империей [Acar, 2013f; Ahmet, 1940; Arslangiray, 1959; Aziz, 1938; Ertaylan, 1958; Gökbilgin, 1973; Gözaydın, 1948; Hasan, 1932; Kurdoğlu, 1937; Ortekin, 1938; Özcan, 2006; Sabit, 1934; Togan, 1999; Ülküsal, 1980; Ürekli, 1989].
Среди турецких исследователей истории Крымского ханства и османско-крымских отношений выделяются работы Х. Иналджика, рассматривающего эти проблемы на широком фоне истории Османской империи [İnalcık, 1944; İnalcık, 1948; İnalcık, 1985; İnalcık, 1986].
Отдельные вопросы взаимодействия Крымского ханства с Османской империей рассмотрены в работе Ю. Озтюрка, посвященной административной и социально-экономической истории Кафинского санджака (позднее — эялета) [Öztürk, 2000].
Есть ряд работ научного и научно — популярного характера и по истории других тюрко-татарских государств. Турецкий филолог и историк казанско-татарского происхождения А. Баттал Таймас является автором книги, излагающей краткую историю казанских татар, в том числе периода Казанского ханства, в основном на основе известных источников [Battal, 1966; Battal, 1988; Баттал, 1996]. В последние годы выходят работы турецких исследователей, посвященные и другим тюрко-татарским государствам [Alpargu, 1996; Nogay, 1997; Topsakal, 2011; Koç, 2012; Acar, 2008; Acar, 2013a; Acar, 2013b; Acar, 2013c; Acar, 2013d; Acar, 2013e].
Особое место в турецкой историографии тюрко-татарских юртов занимают работы российских эмигрантов Заки Валиди Тогана и Акдеса Нимета Курата.
Привлекая широкий источниковый материал, З.В. Тоган в своих работах создал широкую панораму истории тюркских народов с древности до начала XX в. Особую важность его исследования представляют с точки зрения изучения истории Джучиева Улуса и тюрко-татарских государств. З.В. Тоган, опираясь на имевшиеся в его распоряжении или открытые им в древлехранилищах Турции источники, приводит ценные сведения по истории постордынских юртов [Togan, 1965; Togan, 1981a; Togan, 1981b; Туған, 1994].
А.Н. Куратом в научный оборот введен пласт уникальных документов по истории Золотой Орды и Большой Орды [Kurat 1937; Kurat 1940], рассмотрено место Крымского ханства в системе османско-русских отношений [Kurat, 1966], составлены очерки по истории некоторых тюрко-татарских государств Восточной Европы [Kurat, 1954; Kurat, 1972; Kurat, 1976].
Значимый вклад в изучение истории тюрко-татарских государств внесли работы французских исследователей А. Беннигсена, Ш. Лемерсье-Келькеже, Э. Каррер д’Анкос, Ж. Вайнштейна, М. Бериндея и др. В 1960-х гг. ими были исследованы документы турецких древлехранилищ — Османского архива при Премьер-министре Турции, архива и библиотеки Музея дворца Топкапы [Трепавлов, 2009б]. Результатом их изысканий стала серия публикаций, посвященных международным отношениям в Евразии XV–XVIII вв.[53], а также сборник документов «Крымское ханство по архиву Музея дворца Топкапы» [Le khanat, 1978]. В научный оборот были введены источники, содержащие важные сведения о внешней политике и торгово-экономических связях Османской империи, тюркских государств Восточной Европы и Центральной Азии, России и соседних стран.
Поделиться книгой: