Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Морские гезы - Александр Чернобровкин на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

— Держи его, как можно дальше от себя, всегда перемещай руку и баклер так, будто они одно целое, и обязательно поворачивай поверхностью к противнику, чтобы щит закрывал всю руку, — проинструктировал меня Сорлеоне ди Негро.

Несмотря на отсутствие опыта с таким маленьким щитом, у меня получалось лучше, чем у итальянца. Видимо, сказывалось то, что опыта сражений со щитом, пусть и другого размера, у меня больше. Как и с кинжалом в левой руке. Я даже показал ему, как сражаться с кинжалом в правой руке, а рапирой в левой. Итальянец так не умел, поэтому свел проверку в этих двух поединках к минимуму. А вот использовать сара (плащом) не умел я.

— Берешь его за капюшон и вот так, — сделал он резкие круговые движения, — обматываешь дважды вокруг левого предплечья. Часть, не меньше половины короткого плаща, должна висеть свободно.

Наматывание плаща напомнило, как в бытность курсантом использовал ремень от формы. Ударом двух рук по ремню расстегивал его, левой хватал возле большой и тяжелой бляхи, иногда дополнительно залитой свинцом, а правой резко бил по свисающему ремню. Нижний его конец обматывался вокруг запястья и захлестывался, поэтому вырвать ремень было практически невозможно. При хорошем размахе бляха набирала такую скорость, что мало не казалось. Помню, в Алупке, когда я был там на практике, нарвались на меня двое верзил. Первый получил бляхой в лоб и опустился на пятую точку. Второй успел закрыться рукой. Бляха попала рубцом и рассекла кожу, потекла кровь. Оба нападавших сразу ретировались.

— Сара ты можешь остановить удар, защититься от укола, запутать острие. Главное — никогда не ставь вперед ногу с той же стороны, что и плащ. Он перестает быть защитой, если за ним твое тело, — проинструктировал Сорлеоне ди Негро.

С сара он работал намного лучше меня.

Убедившись в этом, итальянец сделал вывод:

— Тебе есть, чему учиться. Так что приходи завтра в это же время.

О том, что и ему есть, чему учиться, он скромно помолчал.

Зато наблюдавший за нами Ян ван Баерле сделал правильный вывод.

Выйдя из тренировочного зала вместе со мной, он спросил:

— Сеньор не согласится позаниматься со мной? Я буду платить вам столько же, сколько и Сорлеоне ди Негро.

— Он лучше меня владеет рапирой, — признался я.

— Если я достигну вашего уровня, мне и этого хватит! — восхищенно произнес юноша. — И потом, я не понимаю его объяснений, а вы показали — и всё сразу стало ясно.

Я решил, что деньги не помешают. Компенсирую расходы на итальянского мастера фехтования. Мы договорились, что встретимся на следующий день дома у юноши.

9

Ян ван Баерле жил с матерью Маргаритой, старшей сестрой Моник и служанкой Энн вдали от реки, рядом с городскими воротами, которые называли Гаудскими, поскольку от них начиналась дорога к городу Гауда. Типичный голландский двухэтажный дом с высокой крышей и узким фасадом, разве что сложен из камня и на первом этаже гостиная и кухня, а не мастерская или торговая лавка. Пол выложен каменными плитами, черными и белыми, в шахматном порядке, и не усыпан свежей травой. То ли трава вышла из моды, то ли не ждали гостей. Стены гостиной обиты синей материей с красными цветочками, местами изрядно подпорченной молью. На стене над камином, из которого исходил запах перегоревшего торфа и окалины, висел герб семьи — желтое поле с черной горизонтальной полосой в нижней половине. На полках буфета много стеклянной и бронзовой посуды. Стол застелен длинной темно-синей скатертью. Стулья с высокими спинками и кожаными сиденьями. Возле узкого окна из одинаковых кусочков желтоватого стекла стоял второй стол, поменьше, и рядом с ним табурет с сиденьем, обтянутым темно-синим бархатом. На этом столе лежал прямоугольный ящик с приделанными сбоку клавишами. Это верджинел — клавишно-струнный щипковый инструмент, прадед фортепиано. Внутри ящика одинарные струны, расположенные по диагонали, слева направо. Звучит глуше, мягче, чем фортепиано. Я подумал, что если бы грохнул в прошлую эпоху или раньше создателя этого инструмента, то мне в двадцатом веке не пришлось бы четыре года мучиться в музыкальной школе. Впрочем, амбиции матерей такие мелкие препятствия не останавливают. Наверняка учился бы играть на баяне или скрипке — не знаю, что хуже.

В доме семейства Баерле чистенько, ухожено, но все равно чувствовался упадок. Юноша рассказал мне, что он — сын дворянина, служившего Вильгельму, князю Оранскому, и недавно погибшего в сражении с испанцами. Как я догадался, юноша учился фехтованию, чтобы отомстить испанцам. Поэтому и выбрал учителя-итальянца. При этом его семья оставалась католиками. Жили они на доход от сдаваемых в аренду земель на территории Утрехтского епископства — приданого Маргариты ван Баерле. Судя по всему, доход этот весьма скромен, и уроки фехтования семье явно не по карману.

Когда мы пришли, мать и дочь занимались рукоделием — плели черные кружева. У обеих кружевные воротники черных лифов были белые. Видимо, по случаю траура надо носить все черное, а денег на покупку черных кружев не хватает, вот и плетут сами. Рите было тридцать четыре года. Блондинка с голубыми глазами и вздернутым носиком. Не расплывшаяся. Не красавица, но симпатичная и очень женственная. От нее прямо исходили флюиды желания. Есть такие женщины, истекающие невидимым соком, на аромат которого сбегаются кобели со всей округи в надежде полизать. Теперь она вдова. Значит, подождут, пока кончится траур, и побегут за ней стаей. Мой дерзкий взгляд рассердил ее. Хороший признак. Если бы ответила милым и приветливым взглядом, я бы поставил крест на своих желаниях. Семнадцатилетняя дочь походила на маму, даже была красивее, но не такой притягательной. К тому же, ей очень хотелось нравиться, а я отношусь к той категории мужчин, которых раздражает женская агрессия в любом проявлении.

Мы прошли с Яном ван Баерле в сад, который разделяла на две половины дорожка, вымощенная серыми каменными плитами. По обе стороны дорожки росли цветы и по одной яблоне. Мой ученик приготовил две деревянные рапиры с тупым острием. Я не собирался издеваться над учеником. Проверив, что он умеет, начал показывать, как и что делается. Брал его руку с рапирой и производил нужное действие, повторяя по несколько раз, пока в его подсознании не закладывался алгоритм движения. Бой на рапирах быстрый, скоротечный. Думать некогда. Движения должны быть доведены до автоматизма.

Через мои руки прошло уже столько учеников, что я знал, кому и как преподавать. Ян ван Баерле оказался не самым плохим. Он догонял не сразу, но запоминал намертво. Позанимался с ним часа полтора. На каменной скамейке возле двери стояли песочные часы, рассчитанные на один час. Я видел их, а мой ученик — нет. Поэтому погонял его подольше. Видел и два женских лица у окна, которые с интересом наблюдали за нами, позабыв о кружевах. Я не спешил уходить из этого дома. Может быть, потому, что понравилась хозяйка, а может быть, что скорее, появилось щемящее чувство, что вернулся домой. Правда, не мог понять, в какой именно дом — ольборгский или ларошельский. Предыдущие уже забылись. Память не должна быть слишком хорошей и потому жестокой.

Когда мы вернулись в гостиную, на столе стоял кувшин с пивом, четыре оловянные кружки емкостью в четверть литра и тарелка с бутербродами с сыром, копченым окороком и рыбой. Мать незаметно передала сыну деньги. Он отдал их мне с такой важностью, будто заработал монеты непосильным трудом.

— Пора поверить в себя и перестать придавать значение таким мелочам, — тихо сказал я юноше. — В следующий раз пусть сама отдает. Тогда я сочту тебя уверенным в себе человеком.

На самом деле его уверенность меня волновала в последнюю очередь. Мне хотелось дотронуться до Маргариты, проверить, будет ли «контакт»? Если она та, что мне нужна, случится короткое замыкание, обещающее продолжительные и приятные отношения.

— Присаживайтесь, выпьете с нами пива, — предложила Маргарита ван Баерле.

— С удовольствием! — согласился я

Пиво было хорошее. В деревнях варить пиво запрещено, значит, купили здесь. Надо будет узнать, у кого? В Роттердаме, что ни пивовар, то собственный сорт пива, а то и несколько.

Первым делом я предложил перейти на «ты» и рассказал им свою легенду о Родосе, рыцарях-госпитальерах, турках, Мальте, якобы погибшей от чумы семье и утонувшем судне. Поскольку никто из них не бывал за пределами Голландии, слушали меня с открытыми ртами. Я даже подумал, не написать ли мне несколько рыцарских романов? Они здесь в большой цене. Жаль, не люблю писанину. Заполнение судового журнала в советское время было для меня пыткой. На подфлажных судах писать в журнале надо было намного меньше. На них оставалась другая пытка — заполнение кучи ежемесячных и ежеквартальных отчетов. Впрочем, в то время уже были компьютеры, которые менее способствовали развитию графомании. Или более? Кто знает…

— Ты — католик? — спросила хозяйка дома.

— Да, — сказал я, потому что такой ответ от меня надеялись услышать, но не удержался и полюбопытствовал: — А богу это не безразлично?!

Мои слова смутили мать и дочь и заинтересовали сына. Видимо, его напрягало верить так же, как испанцы, и не хотелось не так, как родственники.

Я опустил крамольное вступление «если бог есть», произнес:

— В отличие от людей, он милосерден. Ему без разницы, где и как ты молишься, лишь бы молитва шла от сердца.

— Почему же он позволяет испанцам сжигать еретиков? — спросил Ян ван Баерле, испугав свою мать.

Если я донесу, этого вопроса хватит, чтобы ее сына в лучшем случае привязали на площади к столбу и сожгли на его голове пучок соломы. Говорят, у многих после этой процедуры волосы начинают расти внутрь черепной коробки, вытесняя оттуда мозги, и человек превращается в дебила. Образное это выражение или верят, что так и есть, но с ума сходят многие, перенесшие подобное наказание.

— А тебе не приходило в голову, что ими движет не бог?! — ответил я вопросом на вопрос и обеспечил себе место у столба рядом с юношей, которого мой вопрос заставил задуматься.

— Ты долго еще пробудешь в Роттердаме? — спросила его мать, уводя разговор с опасной темы.

— Недели через полторы-две закончат постройку моего нового судна, после чего отправлюсь в море, — ответил я. — Через какое-то время вернусь. Собираюсь сделать Роттердам своей базой.

— На Мальту не хочешь возвращаться? — поинтересовалась Маргарита ван Баерле.

— Мне не к кому туда возвращаться, — сообщил я, посмотрел ей в глаза и произнес с улыбкой: — Надеюсь, здесь появится к кому.

— В нашем городе много молодых и красивых девушек, — произнесла она, потупив глаза.

Что значило: «Мне нужен мужчина постарше, но если ты будешь настаивать…»

Знала бы, во сколько раз я старше ее! Мое тело сейчас соответствует тому возрасту, в котором я себя считаю в любом возрасте, но прожитые годы, накопленный опыт и стариковская шкала ценностей дают о себе знать. Если бы не болячки, жизнь стариков была бы слишком скучной. У меня болячек пока нет, но скуки и эмоциональной лени уже с избытком. В таком состоянии юные жены начинают раздражать. Впрочем, может быть, я заблуждаюсь, потому что пока не встретил в этой эпохе юную зазнобу.

Мы еще поболтали о том о сем, после чего я засобирался домой, пообещав на прощанье:

— У меня есть хорошее вино. Завтра угощу вас.

— Я забыл предупредить, что завтра урока не будет, — сообщил Ян ван Баерле. — Я поведу Моник в собор. Она там играет на клавесине. Приходи послезавтра.

— Значит, завтра по пути на верфи оставлю вино у вас, а послезавтра выпьем, — как можно безразличнее произнес я, глядя в глаза Маргарите.

Ее смутил мой напор. Наверное, ждала, что я, подобно другим роттердамским мужчинам, похожу кругами, поуговариваю. Время помогло бы ей разочароваться во мне и остаться верной вдовой назло самой себе. На ее беду я знал о женщинах слишком много, чтобы тратить время на преодоление сложностей, которые они придумывают и которым потом и сами не рады.

На следующий день я стоял рядом с лавкой кондитера, в сотне метров от дома Маргариты ван Баерле, и ел десерт из вафель, молока, меда, взбитых белков, корицы. Вкус был специфический. Доедал третий. Не скажу, что мне очень понравилось, но надо ведь было как-то объяснить мое пребывание в этом месте. Ян с Моник вышли из дома, когда я решал, не перейти ли мне к лавке булочника? От сладкой пищи меня уже начало воротить. Теперь начинаю понимать, как хорошо было раньше, когда сахар был в дефиците. Я подождал, когда брат с сестрой скроются за поворотом, и не спеша пошел к их дому.

На двери у них был маленький бронзовый молоточек на цепочке, тщательно надраенный. Каждое звено цепочки тоже блестело. Про бронзовый кружок, прибитый к двери, по которому надо было стучать, и вовсе молчу. В него можно было смотреться, как в зеркало.

Открыла служанка Энн. Это была женщина лет сорока пяти, невысокая и пухлая, с очень широким задом, напоминающая снеговик. При таком комплекции она умудрялась передвигаться почти бесшумно и оставаться незаметной. Одета была в черное, хотя родственницей своим хозяевам не приходилась.

— Молодой господин ушел, — поздоровавшись, сообщила она, явно не собираясь впускать меня в дом.

— Он мне не нужен, — сказал я. — Я вино принес Маргарите.

— Кто там, Энн? — послышался с лестницы, ведущей на второй этаж, голос хозяйки дома.

— Да этот, иностранец, — пробурчала служанка и отступила в сторону, давая мне зайти.

Вроде бы ничего не изменилось ни в наряде Маргариты ван Баерле, ни в прическе, ни в макияже — или я не замечал?! — но я сразу понял, что прихорошилась к моему приходу. Она не хотела, чтобы я пришел, и надеялась, что приду. Это ж столько эмоций! Воспоминаний о них на несколько лет хватит.

— Вино принес, как обещал, — сказал я, отдавая бурдюк с пятью литрами вина служанке.

Энн взяла его и понесла на кухню.

— А Ян с Моник ушли, — произнесла Маргарита ван Баерле, стараясь не встретиться со мной взглядом и таким тоном, будто не знала, что я знаю это.

Я подошел к ней и поцеловал в щеку, как обычно делают голландцы. В прошлый визит обошлось без поцелуев, но теперь я уже знакомый. Щека у нее была теплая и нежная, с сухой шелковистой кожей. Разряд был несильный. Может, потому, что мой мозг уже взорвался от аромата женщины. Я обнял Маргариту за талию, прижал к себе и поцеловал в губы, влажные и сперва твердые. Она уперлась руками в мои плечи, вроде бы отталкивая, но голову не отклоняла. Ее тело затряслось, словно в ознобе. Я покрыл поцелуями ее лицо, перебрался на шею.

— Не здесь! Не здесь! — еле слышно прошептала она.

Мне уже было без разницы, где и как, я пытался просунуть руку под лиф.

— Пойдем наверх! — обдав горячим дыханием мое ухо, тихо взмолилась она.

Я опять поцеловал ее в губы, а потом взял за руку и повел к крутой и узкой лестнице на второй этаж. Нести по такой лестнице женщину на руках не получится. Я вел ее за собой, шагая через ступеньку. Как ни странно, Маргарита не отставала. Другой рукой она придерживала подол платья, чтобы наклоненный обруч позволил пройти по узкому пространству между стеной и деревянными перилами, покрытыми черным лаком.

Наверху было одна комната, разделенная деревянной перегородкой на две равные части. В левой стояла широкая кровать под темно-зеленым балдахином с золотыми кистями и два больших сундука, а в правой — две кровати поменьше с такими же балдахинами и один сундук. Маргарита ван Баерле повернула налево. С одной стороны балдахин был раздвинут, открывая две большие подушки и одну маленькую, сложенные горкой на стеганом темно-красном одеяле. Я повернул Маргариту лицом к себе и попробовал разобраться с завязками корсажа. Получалось у меня плохо.

— Я сама, — произнесла она и быстро избавилась от корсажа, а потом развязала что-то на поясе — и юбка осела на пол, тихо звякнув обручем.

Маргарита стояла передо мной в одной белой рубахе, под которой быстро поднимались и опускались груди, напряженные соски которых бугрились под тонкой материей. Я подхватил ее на руки и положил на кровать, развалил горку подушек. На прелюдию не осталось терпения. Я стремительно вошел в нее, упругую, давно не знавшую мужчины. Маргарита напряглась и тихонько пискнула, а потом расслабилась и задышала все быстрее. Ее правая рука заскользила по моей спине, легонько царапая ее, а левую она закусила у большого пальца, чтобы не стонать громко. Во время оргазма заколотила меня правым кулачком по спине, а затем разжала пальцы и плавно провела ладонью от лопатки к ягодице и обратно.

Когда я лег рядом с ней, Маргарита хихикнула немного истерично и тихо произнесла:

— Как мне стыдно!

— Разве любить — это стыдно?! — удивился я.

— Кем ты теперь будешь меня считать?! — не унималась она.

Так понимаю, стыдно ей, что так быстро уступила, что я могу принять за шлюху.

— У тебя давно не было мужчины, — сказал в утешение ей.

— С тех пор, как… — она не закончила, не решившись поминать покойного мужа всуе.

— Пусть мертвые хоронят мертвых, — поделился я с ней житейской мудростью. — Живые должны жить и любить.

Маргарита еще раз хихикнула, теперь уже радостно и поцеловала меня в плечо.

— Иногда мне кажется, что ты старше меня, — произнесла она извиняющимся тоном, то ли прося прощения за то, что старше, то ли боясь, что ее слова обидят.

— Мне тоже, — произнес я и засмеялся тихо.

— Что в этом смешного?! — удивилась Рита.

— Ничего, — ответил я. — Это я смеюсь от радости, что ты моя.

От радости смеяться мне разрешили и даже поддержали.

— Для голландки ты очень темперамента, — сделал я комплимент.

Сравнивал, конечно, с будущими обитательницами этой местности.

— У меня мама бургундка, — сообщила она не без хвастовства.

Великого герцогства давно уже нет, а эхо его прошлого величия еще разносится по Западной Европе.

— Я буду называть тебя Ритой, — предложил я. — Не возражаешь?

— Называй, как хочешь, — проворковала она.

Уходя от Риты ван Баерле, я попросил:

— Яну будешь говорить, что отдала мне деньги за урок. Сделала это незаметно, чтобы не расстраивать его.

— Хорошо, — пообещала она, не выпендриваясь, и спросила: — Ему еще долго надо учиться?

— До среднего уровня — года два-три, — ответил я.

— Ох! — расстроено воскликнула она, подсчитав, наверное, сколько денег придется заплатить за уроки. — Ты ему поможешь?

— Могла бы не спрашивать, — молвил я.

На улице я сдерживал себя, чтобы не побежать. Старый ум не давал молодому телу проявить себя.

10

Маартен Гигенгак был сыном сестры Антье Наактгеборен. Это был восемнадцатилетний юноша, высокий и худой, с коротко стриженными, светло-русыми волосами, тонкими бровями, жиденькой растительностью на впалых щеках и выпирающем подбородке. Бледно-голубые глаза сидели глубоко и настороженно смотрели на меня. Одет он был в суконную шапку-колпак без полей, старую полотняную рубаху с кожаными латками на локтях, кожаный жилет со шнуровкой и темно-коричневые штаны до коленей, без чулок. Обут в некрашеные сабо. Кисти казались слишком широкими для его рук. Ладони мозолистые, шершавые. Пожатие крепкое, но не пытался передавить. Руку для приветствия протянул не сразу, а только после того, как убедился, что я хочу поздороваться именно таким образом.

Вчера в обед я сказал Петеру Наактгеборену, что мне нужен матрос, крепкий и не обязательно очень опытный, лишь бы умел работать с парусами и держать курс по компасу.

— Есть у меня такой на примете, — сразу сообщил трактирщик. — Парень работящий, толковый. Отслужил три года юнгой на буйсе (так здесь называли рыболовецкие суда), теперь ищет место матроса на хорошем судне, где будут платить не меньше пяти стюверов в день.

Безработных рыбаков и моряков сейчас было много, так что опытного можно было нанять и за четыре стювера в день. Для меня лишний стювер не играл роли. Мне нужен был надежный матрос, умеющий держать язык за зубами. О чем я и сказал Маартену Гигенгаку.

— Я не любитель болтать, — проинформировал он.



Поделиться книгой:

На главную
Назад