Морские гезы

Тот прошелся по кругу и поджег солому. Загорелась она легко. Пламя быстро перекинулось на валежник, который затрещал громко.

Осуждённый сперва стоял неподвижно, вроде бы не замечая ни огонь, ни дым. Когда пламя разгорелось сильно, вдруг рванулся к нему, намереваясь упасть на горящий валежник. Длина цепи не позволила. Еретик повис на ней, наклонившись верхней частью тела к огню.

— На быстром огне решил, — тоном знатока произнес стоявший рядом со мной мужчина, от которого сильно воняло прокисшим пивом.

Сперва пламя пробежало по бороде и усам, будто слизав их, перекинулось на волосы. Осужденный отшатнулся инстинктивно, а потом опять наклонился к огню. Языки пламени и дым скрыли еретика от меня. Я почуял сильный запах паленой шерсти и мяса и подумал, что на его месте уже бы заорал благим матом. Лучше погибнуть в бою…

Закосневший еретик все-таки закричал, но не от боли и не ругая судей и палача, а прощаясь с жизнью.

Там, где я вырос, была колония баптистов. Они жили компактно, в своих домах, огороженных высокими заборами, на одном переулке. Я часто ходил мимо их домов и ни разу не видел ни пьяного веселья, ни драк. Да и обитателей колонии редко встречал на улице. Мои кореша, которые из любопытства ночью заглядывали к ним в окна, рассказывали, что баптисты собираются у кого-нибудь из своих и читают какие-то книги. Мы все были атеистами, и нам это казалось смешным и глупым. Одна девочка из колонии — не помню ни имя ее, ни фамилию — училась в параллельном классе. Она была тихая, покорная, никогда не давала сдачи и даже не ругалась. Когда над ней издевались мальчишки, а учителя «не замечали» это, молча смотрела на обидчиков с виноватой улыбкой. Тогда я и понял, что нельзя сломать не только очень твердое, но и очень мягкое. Впрочем, били ее редко, потому что не интересно издеваться над тем, кто не ревет от боли и не сопротивляется. В нашей школе после уроков каждый день оставляли мальчика и девочку, чтобы подмели пол в классе. Подметали, конечно, девочки. Мальчики в лучшем случае давали ценные советы. Однажды учительница по русскому языку в какой уже раз задержала меня после урока, чтобы втолковать, что надо быть таким, как все. Я послушал ее, поугукал, изображая согласие и готовность вернуться в стадо, если не прямо сейчас, то к следующему ее уроку, после чего пошел домой по пустому школьному коридору. В одной аудитории дверь была открыта. Баптистка, наклонившись, подметала веником белые крошки мела на полу возле черной школьной доски. Во время этого процесса на лице девочки было столько радости от выполнения своего долга, точно делала что-то святое или очень важное для всего человечества. Такой она мне и запомнилась на всю жизнь — согнутой и счастливой.

7

Из комнаты, в которую я переселился, виден двор с садом и огородом, огражденный каменной кладкой высотой метра полтора. От двери до дальней стены ограды ведет ровная дорожка, выложенная булыжниками. Возле самого дома справа от дорожки стоит вкопанный в землю деревянный стол и две лавки вдоль длинных сторон его, а слева растут два больших куста роз. Дальше справа яблоня, а слева — слива и вишня. Первое дерево было в бело-розовых цветах, а остальные уже отцвели. Между деревьями расположены грядки с чесноком, капустой, вроде бы, и еще чем-то, что я идентифицировать не сумел. Земля старательно обработана. Вокруг деревьев неглубокие воронки примерно метр в диаметре. Каждое утро Антье обходит сад и огород, осматривает чуть ли не все растения. Такая дотошность останется у голландцев и в будущем. На судах под их флагом у каждого члена экипажа, кроме старшего комсостава, есть дополнительные обязанности. Допустим, второй помощник капитана должен каждый день смазать все палубные механизмы и винтовые запоры. Голландский капитан обязательно проследит, чтобы эти обязанности были выполнены. Русский капитан обязательно проследит, чтобы это было сделано перед заходом в голландский порт, куда могут заявиться проверяющие от судовладельца.

Я прижился в трактире. Хозяева воспринимают меня почти, как дальнего родственника. Я даже стал целоваться по утрам с Антье. До Петера Наактгеборена пока не докатился. Поскольку я плачу исправно, весла вернулись в угол у входной двери. Я иногда езжу на лодке на охоту. Стреляю из лука уток и гусей, пополняю рацион свежим мясом. Петер Наактгеборен кормит меня солониной или копченостями. При этом он уверен, что действует во благо мне. Ведь свежее мясо такое дорогое!

Я чмокаю Антье в румяную упругую щеку, здороваюсь с ее мужем и сажусь за стол завтракать. Мне подают яичницу из полудюжины яиц с ливерной колбасой, гентской, по заверению трактирщика. Она была длиной не меньше метра, но мне досталась четверть. Само собой, был и сыр. Запивал я собственным вином. Петер Наактгеборен не возражал. Я был единственным постояльцем до прошлой ночи. Вчера в трактир набились приезжие из других городов провинции. В полпервого пополудни забили все городские колокола, извещая о начале весенней ярмарки, которая будет продолжаться две недели. Колокольный звон продолжался полчаса. Сегодня и завтра в городе выходные дни, чтобы горожане затарились на полгода, до осенней ярмарки. Остальные постояльцы уже позавтракали и ушли продавать или покупать. Трактирщик с женой тоже ждут, когда я доем, чтобы отправиться на центральную городскую площадь за покупками.

— На ярмарке будут соревноваться лучники. Победитель получит бочонок пива, — рассказал мне Петер Наактгеборен, убирая грязную посуду. Поскольку я возвращаюсь с охоты с добычей, трактирщик сделал вывод, что стрелять из лука умею. Однако лучше голландцем никто ничего не умеет делать, поэтому предупреждает: — Выиграть приз будет трудно. Соберутся лучшие стрелки со всех Нидерландов.

— Что ж, поучусь у них, — смирено произношу я, допивая вино из оловянной кружки емкостью граммов триста.

Я купил две такие. На море глиняная посуда долго не живет. Петер Наактгеборен забирает пустую кружку, моет ее и ставит на полку у камина рядом со второй. Обращается с ними бережно, как с собственными.

Я беру в комнате лук, колчан со стрелами, защитную кожаную муфту на левую руку и нефритовое кольцо-зекерон, выхожу на улицу. Там пусто. Все ушли на ярмарку. Я тоже иду к центру города. Чем-то же надо заниматься целый день. Корабелы и литейщики сегодня отдыхают, в моих советах не нуждаются. Подозреваю, что я чертовски им надоел за предыдущие дни.

Вся центральная площадь города заставлена палатками, столами с навесами, а некоторые разложили товар прямо на земле. Толчеей, многоголосицей и разнообразием товаров ярмарка напомнила мне одесский Привоз. Я не знал, что будет ярмарка, поэтому уже купил всё, что мне надо. Просто прогулялся, посмотрел, что и почем продают. Задержался только возле булочников. Они продавали плоские слоеные пироги овальной формы, покрытые глазированным розовым сахаром, на которых белым кремом было написано «С любовью», или «От всего сердца», или «С надеждой». Антье посоветовала мне купить такой пирог и подарить девушке, которая мне нравится. Она даже указала, какой именно — живущей по соседству дочери бондаря, страшненькой, явно засидевшейся в девках. По мнению трактирщицы, лучшего не достоин даже состоятельный вдовец-иностранец. Я рассказал ей, что жену и двоих детей чума прибрала в прошлом году. Западные европейцы всегда были отъявленными националистами, но со временем научились прятаться за красивые слова. На второе воскресенье с начала ярмарки надо было прийти к девушке и узнать, оставила ли она хоть кусочек пирога? Если да, то доедать сухарь придется много лет вместе с ней. Я купил пирог с надписью «С праздником». Для себя. Люблю свежую сдобу.

Соревнование лучников проходило на пустыре в пригороде. Я вовремя успел. Еще минут пять — и пролетел бы. Собралось человек сто лучников и раз в десять больше зевак. Луки были разные: короткие, средние, длинные английские. Никто их не осматривал и никаких требований не предъявлял. Лучники были разных национальностей. Много французов, хотя, как мне рассказали, Карл Девятый, король Франции, заменил в своей армии лучников на аркебузиров. За участие в соревновании надо было заплатить стювер. Я прикинул, что городские власти не только окупят приз, но и наварят неплохо. Как это по-голландски! Заодно народ повеселят. Мишенями служили дюжина деревянных попугаев высотой сантиметров тридцать пять и шириной туловища около десяти, раскрашенных по-разному. С этой птицей у меня связаны противоречивые чувства. В моей голове сразу прозвучал картавый голос: «Сукин сын! Украл деньги!».

В первом раунде стрелять надо было тремя стрелами с пятидесяти шагов. Попасть всеми. Это оказалось не трудно почти для всех участников. Стрелки выходили на линию и посылали стрелы без команды. Тетиву большинство натягивало щипковым способом, двумя пальцами. Я таких стразу вычеркивал из списка конкурентов. Такой способ хорошо только на малой дистанции. Выпустив по три стрелы, выдергивали их из мишеней или искали в траве, благо она пока не высокая. Я вышел на линию в предпоследней дюжине. Попугай мне достался с желтой головой, красным туловищем и черным хвостом. Я выбрал легкие стрелы с коротким оперением и всадил по одной в каждый цвет. Они выстроились почти по прямой вертикальной линии. Из моей дюжины только один стрелок выбыл. Он попал в мишень, но стрела упала.

Для второго раунда попугаев перенесли на двадцать пять шагов дальше. Вот тут и выбыли многие из тех, кто стрелял щипковым способом. Выстрелу не хватало мощности, а большинству стрелков — умения сделать верную поправку по высоте. Трудно попасть, если целишься не в попугая, а выше него.

В итоге до третьего раунда — дистанция сто шагов — добрались, включая меня, одиннадцать лучников. У двоих были длинные английские луки, у остальных — средние. Все натягивали тетиву средиземноморским способом, тремя пальцами. Я поменял стрелы на тяжелые, с длинным оперением. Такие быстрее теряли высоту, но меньше отклонялись в сторону. Обладатели длинных луков сделали то же самое, а остальные продолжили стрелять легкими стрелами. Я без проблем всадил в черно-зелено-белого попугая три стрелы. На этот раз не выпендривался, бил в широкое туловище.

В третьем раунде надо было сделать три подхода по три стрелы в каждом. Сработала магия цифр — к третьему подходу нас осталось трое. Оба мои противника были англичанами, обладателями длинных луков. Мы построились на линии. Если раньше зрители громко подбадривали криками стрелков или давали дурацкие советы, то теперь все молчали. Я стоял крайним слева. Передо мной был зелено-красно-синий попугай с порядком раздолбанным туловищем. Сосед справа — невысокий широкоплечий рыжеватый парень лет двадцати, обладатель длинных и мускулистых рук, — встав на позицию, выбил пятками углубления в земле, повертел ступнями. Две стрелы он броском воткнул в землю перед собой, а третью осмотрел внимательно, будто не стрелял ею в предыдущем раунде. Я, приученный стрелять с коня, упору ног уделял меньше внимания. Вторую и третью стрелу поместил на колчане, который лежал справа от меня на траве. Оба англичанина смотрели на меня, предлагая начать первым. Особое внимание уделяли моей манере натягивать тетиву. Наверное, видели такой способ впервые. Я натянул тетиву, на автомате считывая с древка информацию о стреле. И так знал ее «повадки», но это уже действует на уровне инстинкта. Хлопок тетивы по муфте-наручу — и стрела с тихим звуком, средним между свистом и шуршанием, полетела в цель. Тихий удар — и она замерла, воткнувшись в красную грудь попугая. Несколько зрителей одобрительно крикнули. Наверное, меня поддерживали французы, которые до сих пор не забыли добрые дела английских лучников. После того, как выстрелили и попали англичане, закричали все остальные. Голландцы считали англичан своими союзниками. Многие голландские кальвинисты и анабаптисты, сбежав от инквизиции, осели на северном берегу Ла-Манша. По слухам, Елизавета Первая, королева Англии, тайно помогала всем, кто выступал против испанцев.

Вторую и третью стрелу я послал одну за другой, не дожидаясь англичан. Обе попали в туловище. Все три торчали рядышком. Видимо, это подстегнуло англичан. Они решили показать, что умеют стрелять так же быстро. В итоге крайний лучник последнюю стрелу послал за молоком.

Вместе с нами к мишеням пошли и обслуживающие соревнование юноши. Пока мы выдергивали стрелы, они занялись шестами с мишенями. Нам с англичанином разрешили выбрать себе мишени. Я остановился на желто-красно-черном, в которого стрелял в первом раунде. Отойдя еще на двадцать пять шагов, юноши вкопали шесты, притоптав вокруг них землю.

Мы англичанином вернулись на позицию, приготовили по три стрелы. Он посмотрел на меня, предлагая стрелять первому.

— Теперь ты начинай, — сказал я на английском языке, который сильно изменился, стал легче, что ли, приблизился к тому, на котором я говорил в двадцать первом веке.

Он кивнул и не спеша натянул лук, прицелился, выстрелил. Стрела попала в нижнюю часть туловища, почти у хвоста. Я учел это и взял выше. Пока она летела, понял, что ошибся. У меня выстрел мощнее, поэтому стрела угодила в шею, отколола щепку и полетела дальше. Зрители дружно засвистели, заулюлюкали, пожелали научиться стрелять. Решив, что проиграл, я быстро выстрелил еще две стрелы. Обе попали в туловище. Англичанин выстрелили вторую вместе с моей третьей, а последней долго выцеливал. Не знаю, куда он хотел попасть, но угодила она в нижнюю часть туловища, воткнулась слабо и через мгновение начала клониться, а потом упала. Видимо, волнуется, поэтому целится долго, а не знает, что, когда долго держишь тетиву натянутой, рука немного, на самую малость, смещается вперед. Этой малости и не хватило стреле. Зрители дружно выдохнули, а потом высказались витиевато.

Во втором подходе я выстрелил быстро. Все три стрелы попали в красное туловище, причем две воткнулись так близко, что одна чуть не помешала другой. Англичанин стрелял медленно. Мне показалось, что, в отличие от меня, ему жизненно важно выиграть это соревнование. Наверное, поэтому третью стрелу передержал. Она попала в тонкий край хвоста, отколола его и полетела дальше. Порадовались лишь несколько зрителей. Видимо, они сделали ставку на меня и выиграли по несколько монет.

Распорядитель соревнования — тучный мужчина лет пятидесяти, который при ходьбе громко сипел, — подошел ко мне, спросил имя, после махнул двум трубачам и барабанщику.

Музыканты исполнили что-то воинственное, после чего распорядитель сиплым голосом объявил:

— Соревнование лучников выиграл Александр Чернини с Родоса! Бочка пива присуждается ему!

На этот раз почти все зрители поздравили криками победителя.

— Угощаю этим пивом всех лучников, участвовавших в соревновании! — крикнул я.

Не знаю, откуда взялись в таком количестве кружки. Может быть, из соседних домов. Пили из них по очереди. Только на мою, оловянную, емкостью грамм на двести пятьдесят, которую мне вручил распорядитель, никто не зарился. Юноши, которые переставляли мишени, теперь наливали пиво всем желающим, не спрашивая, стрелки они или зрители. Я не возражал. Пусть пьют все, кто хочет. Авось запомнят мою доброту и отблагодарят чем-нибудь.

Ко мне подошел английский лучник, участник финала, и попросил извиняющимся тоном, готовый к категоричному отказу, показать лук. Я дал ему. Все секреты в луке спрятаны под толстым слоем лака и обмоткой.

Англичанин это понял, поэтому осмотрел со всех сторон и спросил:

— Турецкий?

— Татарский, — ответил я.

— Можно натянуть? — попросил он.

— Кончено, — разрешил я.

Английский лучник встал в позицию, натянул тетиву средиземноморским способом, медленно ослабил, повторил процедуру.

— Очень тугой, — сделал он вывод и предложил: — Можешь посмотреть мой.

— Я стрелял из такого, — отказался я. — Из испанского тиса?

— Из английского, — ответил он.

— Из испанского лучше, — сказал я.

— Знаю, — согласился англичанин. — Денег не хватило.

— Тебе надо было обязательно выиграть? — поинтересовался я.

После паузы он ответил:

— На службу бы взяли.

— Всё, что ни есть, всё к лучшему, — поделился я жизненным наблюдением. — Может быть, на этой службе тебя бы убили.

— Может быть, — согласился английский лучник, — но перед этим я бы хорошо пожил.

Я понял, что он сидит на мели. В кармане у меня лежала пара даальдеров, не потраченные на рынке. Забирая лук, я вложил в руку англичанину тяжелые серебряные монеты.

— Отдашь, когда будут, — произнес я, упреждая отказ.

— Спасибо… — он запнулся, — … милорд!

Если учесть, что нынешние лорды считают западдо стрелять из лука, это был двусмысленный комплимент. Надеюсь, я понял правильно.

Когда я добрался до трактира «Глиняная кружка», там уже знали, что их постоялец выиграл соревнования лучников. Петер Наактгеборен поздравил меня и собрался угостить пивом. Я предложил обмыть победу вином. Трактирщик не отказался. В последнее время он все чаще порывается угостить меня пивом.

Антье Наактгеборен, увидев у меня пирог с надписью на глазури «С праздником», полюбопытствовала:

— Это для Марии?

Так звали дочку бондаря.

— Нет, сам съем, — разочаровал я жену трактирщика. — Надо сперва деньги заработать, а потом жену заводить.

— Тоже верно! — поддержал меня Петер Наактгеборен. — Нечего нищету плодить!

Выпив вина, он становился героем, даже жену не боялся.

8

Наверное, раньше это был склад. Просторное помещение метра четыре шириной и метров шесть длиной. Пол из тщательно подогнанных кирпичей. Узкие окна только с одной стороны, ведущей во двор. Сейчас рамы были вынуты, в помещение было много света. В нем мелкими искорками загорались пылинки, которые парили в воздухе. Иногда лучи света попадали на отшлифованные клинки и как бы заряжали их. В дальнем конце у стены стояли два стола. На одном лежали черный дублет и широкополая шляпа с белым страусовым пером. На второй — песочные часы, рапира в ножнах, два кинжала, два щита-баклера, напоминавших крышки от небольших кастрюль, и два черных плаща. Слева от двери у стены стояла деревянная лавка, на которой лежал зеленый дублет. Хозяин этого дублета — юноша лет пятнадцати, коротко стриженный блондин с холеным лицом, одетый в чистую белую полотняную рубаху, темно-зеленые штаны, напоминающие пару груш, и коричневые чулки и обутый в коричневые кожаные башмаки с костяными застежками, — стоял посередине помещения, держа в руке учебную рапиру длиной около метра, с тупыми лезвиями и бульбочкой на конце. Учил его итальянец лет тридцати двух, худощавый, гибкий, с длинными стройными ногами, которого, как мне сказали, зовут миссер Сорлеоне ди Негро. Одет в белую рубаху из тонкого полотна и с кружевным воротником и обтягивающие черные штаны, перехваченные ниже коленей бордовыми лентами. Чулки белые. Туфли кожаные черные, с большими застежками из желтого металла, похожего на золото, но, судя по размеру, бронзовые. Длинные темно-каштановые волосы учителя были зачесаны назад и перехвачены бордовой ленточкой, образуя конский хвост. Смугловатые щеки гладко выбриты. Над верхней губой остались тонкие усики, а на подбородке — аккуратная эспаньолка. Длинными и тонкими, как у пианиста, пальцами он сжимал рукоять второй учебной рапиры. Действовал ею грациозно, словно красота движений была ему важнее результата.

— Не так! — раздраженно произнес Сорлеоне ди Негро на плохом голландском языке. — Смотри внимательно, как делается купе-отсечь. — Он переносит скольжение своего клинка на другую сторону клинка противника через острие. — Понял?

Ученик кивает головой — и опять ошибается.

Итальянец делает глубокий вдох, чтобы успокоиться и не наорать. Он смотрит в пол, в котором, как мне кажется, сейчас появятся две оплавленные лунки. Юный голландец тоже смотрит в пол, а щеки его наливаются краснотой.

Я догадываюсь, что у юноши та же проблема, что и у меня. Иногда мне надо не объяснить или показать, а проделать моей рукой, чтобы она запомнила.

Я подхожу к ученику и говорю учителю на итальянском языке:

— Разрешите помочь ему?

Не дожидаясь ответа, становлюсь сзади юноши, сжимаю его руку, теплую и влажную от пота, которая напряженно держит рукоять рапиры, говорю Сорлеоне ди Негро:

— Нападай.

Итальянец действует медленно, чтобы мы успели. Я также медленно выполняю купе-отсечь. Он делает быстрее — и я ускоряюсь.

После третьего раза, отпускаю руку юноши и говорю ему на голландском языке:

— Теперь сам.

Ученик делает все правильно.

— Я думал, никогда не научу! — облегченно улыбнувшись, произносит Сорлеоне ди Негро на голландском языке, а потом спрашивает на итальянском: — Ты его родственник?

— Нет, — отвечаю я. — Мне сказали, что здесь дает уроки фехтования превосходный мастер. Я пришел, чтобы поучиться у него.

Итальянца падки на лесть. На любую, даже самую грубую.

— Мне кажется, ты и так неплохо фехтуешь, — улыбнувшись самодовольно, произносит он ответный комплимент.

— В последние годы я все больше пользовался саблей или обычным мечом, — говорю я. Рапиру сейчас называют парадным или малым мечом. — Да и всегда найдется, чему поучиться у такого мастера!

— Мои уроки стоят дорого — десять стюверов за час, — предупреждает Сорлеоне ди Негро.

— Я как-нибудь наскребу на десяток уроков, — говорю шутливо.

— Когда хочешь начать? — спрашивает учитель.

— Могу прямо сейчас, — отвечаю я.

Итальянец смотрит на песочные часы. Песка в верхней емкости осталось минут на пять.

— Подождешь немного, пока закончу этот урок? — спрашивает Сорлеоне ди Негро.

— Конечно, — отвечаю я и иду к скамье.

До конца урока они отрабатывают купе-отсечь. Юноша приободрился. Даже пытается пырнуть учителя. Тот делает рипост — ответный укол после ухода движением с линии удара противника. Бульбочка наверняка оставит синяк на теле молодого голландца. Что ж, быстрее научится. Боль — самый лучший учитель.

— На сегодня всё, Ян ван Баерле, — произносит итальянец, когда последняя песчинка пересыпается из верхней колбы часов в нижнюю.

— Можно мне остаться посмотреть? — просит юноша.

Сорлеоне ди Негро смотрит на меня.

— Мне нечего скрывать! — улыбнувшись, говорю я.

Учитель и ученик идут к столу, кладут на него оружие. Итальянец берет другую пару рапир. Эти чуть длиннее и тяжелее, а бульбочки на них меньше. Ни защитных масок, ни курток у него нет. Наверное, чтобы быстрее научить.

Я оставляю дублет на скамейке, выходу на середину помещения. Рапира после меча или сабли кажется слишком легкой и несерьезной, что ли. Понимаю тех, кто считает ее оружием для детей. Я купил две книги по фехтованию: итальянца Мароццо, изданной, кстати, в Венеции, и испанца Каррансы. У первого узнал названия ударов, стоек, частей рапиры и кое-что из теории. У второго теории было слишком много. Такое впечатление, что автор попробовал геометрией разъять фехтование. Даже меня, изучавшего высшую математику, книга вогнала в тоску. Поэтому я решил попрактиковаться с итальянцем, хотя вРоттердаме мастера фехтования из Испании считались лучшими. Я уже потренировался в саду трактира с изготовленной по моему заказу рапирой. Пока что рапирой наносят в основном рубящие и режущие удары, поэтому многое из того, что я умел делать обычным мечом, годилось и для рапиры. До сих пор считается, что безопасный способ вести бой — это предвосхитить действия противника в ходе атаки; что лучшая защита — это нападение; что любую атаку, если ее нельзя отразить щитом, плащом или кинжалом, нужно встречать контратакой или уклоняться от нее, перемещая тело; что, даже не делая шаг в сторону, удар, аналогичный удару противника, умело нанесенный над слабой часть его клинка, пригодится, как в качестве защиты, так и атаки. Нападали, делая шаг вперед или в сторону, а контратаковали — назад или в противоположную сторону. Осталось усвоить это на практике.

— Я хотел бы проверить, что ты умеешь, — предложил Сорлеоне ди Негро.

— Не возражаю, — согласился я.

Пока что нет церемониала, салютов и прочей лабуды. Мы становимся друг против друга. Рапиры в правой руке. Помню, как в кино показывали продолжительные схватки на рапирах. На то оно и кино, чтобы быль сделать сказкой. Настоящие поединки заканчиваются быстро. Если нет щита, то обычно первая ошибка становится и последней. Итальянец поймал меня на том, что я отвык отдавать предпочтение колющим ударам. Я думал, он рубанет, а вместо этого получил укол в грудь, довольно болезненный. Во втором раунде я поймал его. Когда Сорлеоне ди Негро переходил с ударом направо, я сделал батман — отбив клинок клинком, что пока практикуется редко, а потом произвел стоккато (укол) под рукой. Надеюсь, такой же болезненный, как и пропущенный мною. Итальянец сердито гмыкнул. Привык, наверное, оставаться безнаказанным. В третьем раунде он перекинул рапиру из правой руки в левую и рубанул меня по правому боку. Я такого не умел. Обычный меч или сабля тяжелы для быстрого перебрасывания из руки в руку. Противник может оказаться шустрее. Теперь буду знать, что такое возможно, и научусь делать.

— Теперь поработаем с баклером, — предложил Сорлеоне ди Негро. — Умеешь им пользоваться?

— Нет, — признался я.

— Очень удобная и полезная вещица, — поставил меня в известность мастер фехтования.

Назвать баклер щитом у меня язык не поворачивался. Эта, по моему мнению, крышка от кастрюльки годился только против рапиры. Удар нормального меча или сабля баклер не выдержал бы.