Заволжье: Документальное повествование

Александра Леонтьевна и мать Логутки куда-то вышли, и Алеша остался наедине с Логуткой, который перестал плакать, открыл глаза и сказал:

— Поросенок у нас подох, а умел по-собачьему лаять.

Вскоре вернулись Александра Леонтьевна и мать Логутки с работником Николаем.

— Этого парнишку? — и он ухватисто поднял Логутку вместе с одеялом и пошел к двери.

— Ты не очень его ломай, он больненький.

— Не сломаем, — успокоил Николай и понес Логутку на хутор Бострома.

Там его уложили в гостиной, дали ему чаю. Но, увы, уже ничто, видно, не могло его спасти: он тут же начал стонать, его стошнило.

Логуткина мать ушла, безнадежно махнув на все рукой. Александра Леонтьевна, не теряя надежды, растиала мазь в ступке, колдовала над аптечными пузырьками. Алексей Аполлонович, примостившись на краю обеденного стола, время от времени, отрываясь от приходно-расходной книги, сосредоточенно щелкал счетами. По всему его виду ясно было, что он не одобрял затеи жены.

— Но как же иначе, — не выдержала молчания Александра Леонтьевна, — Логуткина мать, по-моему, душевно, больна, я не представляю, как можно, даже в самых тяжелых условиях, желать смерти ребенка.

Алексей Аполлонович на секунду оторвался от своей книги и пробурчал что-то неопределенное.

— Ты меня осуждаешь, — Александра Леонтьевна и без слов поняла своего Лешурочку, — но я и не думаю успокоиться на том, чтобы спасти одного крестьянского мальчика... Во-первых, надо же начать с чего-нибудь... И не всем дано вершить большие дела.

Бостром оторвался от работы, долго смотрел на лампу, потом сказал:

— Он все равно умрет. Твоя душевная сила расходуется даром. Я нахожу, что подобные поступки есть скрытое самолюбование, тот же эгоизм.

Алеша сидел в углу дивана и не мог понять, почему отец побежал в библиотеку, открывал какие-то книги, громко читал, размахивая руками, мать тоже брала в руки книгу, но не могла прочитать ни строчки. Наконец она отвернулась и заплакала.

Алеша пошел спать. Среди ночи он неожиданно проснулся от непонятного предчувствия. И действительно, дверь была полуоткрыта, из библиотеки струился желтоватый свет. «Наверно, несчастье, — подумал он, — в библиотеке свет». Бесшумно подкравшись, он заглянул в дверь и увидел мать, которая что-то писала.

— Мама, ты что делаешь? — спросил он шепотом.

Она словно нехотя повернулась но, увидев Алешу, быстро подошла к нему:

— Разве можно не спать по ночам? Сиди смирно, я тебе дам картинки...

Она усадила его в кресло, закутала в одеяло, быстро схватила первую попавшуюся книжку и торопливо села на свое место со словами:

— А теперь не мешай мне, не мешай.

Алеша, сначала подумал, что мать пишет письмо отцу: часто бывало так, что, поссорившись, они начинали объясняться в длинных письмах. Но он ошибся. Мать писала рассказ о том, как они сегодня ходили в деревню за Логуткой. Он это понял, как только она, не обращая на него внимания, начала перечитывать вслух страницу за страницей только что написанное. Ему стало скучно, и он заснул.

Проснулся он от голоса отца, протрубившего словно над ухом:

— И пузырь здесь, ну, ну, послушаем.

Алеша еле-еле разлепил ресницы, когда отец садился в кресло, поддерживая на себе ночное белье, чтобы оно не свалилось. Он понял, что матушке захотелось тотчас же прочитать рассказ, и она подняла отца с постели: волосы были растрепаны, лицо заспано, только борода, как обычно, на две стороны. Усаживаясь, отец говорил:

— Это, пожалуй, тоже из области фантастического? Вдруг начать писать рассказ посреди ночи...

— «Логутка». Рассказ называется «Логутка», — взволнованно начала Александра Леонтьевна, и полное, привлекательное лицо ее так и засветилось от радости. — Ты пойми: вот наконец то, чем я могу принести настоящую пользу. Этот рассказ прочтут все и почувствуют, как нужна помощь...

— Гм, — пробурчал отец, — впрочем, чего не бывает, читай, я слушаю, — и он подпер щеку.

Алеша слушал мать, а сам внимательно смотрел на отца, который вел мучительную борьбу со сном, все-таки его одолевшим. Он вставал рано и весь день где-то пропадал, вникая во все хуторские мелочи. Мать дочитала рассказ.

— Ну, вот и рассказ, только я не знаю каким сделать конец...

Она повернулась, ожидая ответа, но то, что она увидела, страшно ее поразило: Лешурочка спокойно похрапывал в кресле.

Ей так стало обидно, что она в бессильном гневе разорвала рукопись и бросила ее в угол.

Шум разбудил Алексея Аполлоновича. Но Александра Леонтьевна, презрительно усмехнувшись, уже выходила из библиотеки.

— Ну вот, мы с тобой и провинились, — проговорил отец, собирая обрывки рукописи. — Ну, ничего, я перепишу завтра, вот и все... А правда, хороший рассказ...

Рождественские каникулы быстро промелькнули. Пора было собираться в Саратов, где Бостром заранее снял квартиру в доме Бестужева на Грошевой улице. Всю зиму 1892 года Алексей Аполлонович продолжал трудиться на земском поприще, Александра Леонтьевна работала над рассказами для детей, а Леля ходил в частную школу.

Только в Саратове Александра Леонтьевна убедилась, что Алексей Аполлонович делает что-то не так, слишком много суетится, забывает записывать, что он сделал и кому дал заказы и деньги, и все у него получалось как-то легко и беспроигрышно. Это беспокоило ее, Тем более что до нее дошли слухи: Бостром не может отчитаться за большую сумму денег. Слухи, как снежный ком, росли, распространялись по округе. Тогда в Самару она написала письмо близкой приятельнице и родственнице Екатерине Шишковой, в котором спрашивала о положении дел в Самарской губернской управе, о новых губернаторе и вице-губернаторе.

В начале марта 1892 года она получила ответ. Екатерина Шишкова сообщала ей, что Николай Шишков все эти дни «выше головы завален всякой работой и встречами, которые все прибывают и прибывают со всех стран света». Да, и в Самару доходили слухи о назначении следствия над губернской управой, но пока ничего определенного не известно. О количестве земского хлеба, поступившего в саратовский склад, Коля Шишков ничего не знает, да и узнать-то трудно, так все еще запутано. Пусть Алексей Аполлонович не беспокоится, экстренного собрания пока не предвидится. Продовольственный вопрос пока очень в порядке. Что дальше будет — неизвестно. Кроме столовой у них устроена теперь чайная на триста человек ежедневно.

Алексей Аполлонович приехал в Самару и задержался долее, чем думал. Главное, нужно купить сена, пудов сто пятьдесят хлеба, поехать в деревню и оттуда послать подводы за хлебом. Хозяйку дома, где они остановились, упросил скинуть им пять рублей за квартиру, ведь их же не будет два-три месяца. В результате подобных комбинаций ему удалось сэкономить рублей двадцать.

Почти одновременно с письмом Кати Шишковой Александра Леонтьевна получила письмо и от Бострома: «Был я у Коли Шишкова. Жена его показалась мне хорошею, но не хорошенькой. Она мне говорила, что тебе писала. Алабин со мной сух донельзя. Реутовский тоже. Видимо, меня всячески преследуют ябедой.

Комиссия, которая было собралась для ревизии, разъехалась несолоно похлебав. Собрание, вероятно, не ближе мая. О сроке нашего пребывания ничего не мог узнать. Провел второй вечер у Тейс. Опять горячий спор с Серебряковым, на этот раз бурный. По воспитанию барышень. Он горячился, да и я ему спуску не давал. Но знаешь, что меня удивило. За Алексея Петровича заступалась Над. Алексеевна. А вся молодежь была на моей стороне. По твоим отзывам о Надежде Алексеевне я этого никак не ожидал.

Был у Серебряковых и у Соф. Ив. Ну Сашочек, вот где тощища и умора. То ли это после Саратова, где больше жизни и простоты, или это самарцы еще без нас прогрессировали, только я положительно не могу этого переваривать, этого пошиба на светскость, этого фатовства и комедианства...

Я не сказал ни слова о том, как вся эта комедь противна, но когда вышел на улицу, тут только я это почувствовал. Луна светила так же ярко, как в последнюю ночь, когда я выезжал из Саратова. И ярче луны озарила меня мысль о том, какое сокровище у меня осталось в Саратове. Ах, Сашура, что может быть ценнее, красивее простоты, правды во всем, в мелочах, в движении, в позах. А искусством и манерностью грации не создашь...»

В Саратове прожили они несколько месяцев. Леля ходил в частную школу. Алексей Аполлонович крутился как белка в колесе, Александра Леонтьевна с беспокойством следила за его хлопотами. Когда она была далеко от него и получала его письма, в которых он описывал свои трудовые подвиги, она всему верила и гордилась им. Здесь же она увидела, что все не так хорошо получается, как он писал об этом. Вскоре обнаружилась, недостача крупных сумм, не подтвержденных никакими документами.

Ревизионная комиссия, которой так опасалась Александра Леонтьевна, дала следующее заключение: «Денежная отчетность члена управы г. Бострома в некоторых частях составлена так неясно, что, положительно не поддается проверке, — что же касается, до отчетности по приемке и выдаче хлеба, направленного в Саратов, куда для означенной цели, между прочим, был командирован г. Бостром, то таковой отчетности, в том смысле, как это принято понимать, им в управу вовсе не доставлено. Представленные им книги и записи по приемке и раздаче хлеба населению находятся в таком виде, что разобраться в них положительно нет никакой возможности.

Ввиду этого некоторые вопросы, тесно связанные с деятельностью и отчетностью г. Бострома, так и остались не выясненными. Сам г. Бостром менее всех постарался принять меры к тому, чтобы в его отчете по возможности менее оставалось тайных вопросов».

Состоялось бурное собрание управы. Пришлось Алексею Аполлоновичу признать за собою около двух тысяч рублей: он и самому себе не мог бы дать отчет, куда эти деньги подевались. Влезли в долги. Снова нависла угроза над Сосновкой, которая стала единственной надеждой семьи.

Подолгу никуда не выезжала из Сосновки Александра Леонтьевна. Занималась с Алешей: пора ему в гимназию или реальное училище, а эти разъезды последних лет серьезно отозвались на учебной подготовке ее ненаглядного сына. Теперь надо наверстывать. Только недолго выдержала Александра Леонтьевна: оказалось, что заниматься с сыном труднее всего, то нервы не выдержат и на самом пустяковом деле сорвется, то слишком жалостливой станет в самый неподходящий момент.

Осенью 1894 года в Сосновке появился учитель Аркадий Иванович Словоохотов. Бывший семинарист, он прекрасно знал древнюю историю, церковнославянский язык, а главное, он был славным человеком, добрым, отзывчивым, покладистым.

Через двадцать пять лет в «Детстве Никиты» Алексей Толстой с удовольствием будет вспоминать это время, своего первого учителя, Сосновку и ее удивительные сугробы.

Деревянная скамейка

Алеша проснулся и сразу вспомнил слова плотника Пахома, сказанные им вчера вечером:

— Раз сказал, что сделаю скамейку, значит, сделаю, мое слово — закон. Только смажу ее да полью хорошенько, а ты утром встанешь — садись и поезжай.

Алеша вчера все свое свободное время не выходил из каретника, где на верстаке Пахом выстрогал две сосновых доски и четыре ножки. Оставалось только сделать в верхней доске два выреза для ног, обмазать нижнюю доску коровьим навозом и три раза полить водой на морозе, — тогда скамейка становилась гладкой как зеркало. Нужно привязать веревку, чтоб удобнее править, да и потом, поднимать на сугробы с веревкой лучше.

Алеша посмотрел на окна, украшенные морозным узором, сквозь который уже пробивался свет. Пора. Пока никто не встал, можно быстро одеться и через черный ход удрать на речку. Там такие сугробы, садись и лети.

Стоило ему вылезти из-под теплого одеяла и потянуться за одеждой, как в дверь просунулась рыжая голова в очках, с торчащими рыжими бровями, с ярко-рыжей бородкой. Так и есть — чего опасался Алеша, то и случилось: Аркадий Иванович словно подслушал его тайные мысли, тоже поднялся раньше обычного и встал на его пути, да еще подтрунивает. Поразительно, до чего хитрый этот Аркадий Иванович. Все знает заранее, что только собирается он сделать. Алеше очень хотелось подойти к окну и посмотреть, стоит ли скамейка. Аркадий Иванович уже подошел к окну, подышал на него и, хитровато ухмыляясь сказал:

— У крыльца стоит замечательная скамейка...

Все планы Алеши рухнули, теперь придется одеваться, умываться, чистить зубы, и все под присмотром этого хитрюги, потому что все в доме знают, как он относится к этим процедурам.

В столовой за самоваром уже сидела Александра Леонтьевна. Она поцеловала Алешу и, как обычно, спросила:

— Хорошо спал, Леля?

Потом она с доброй улыбкой повернулась к Аркадию Ивановичу:

— А вы как спали, Аркадий Иванович?

— Спать-то я спал хорошо, — тоже с улыбкой ответил Аркадий Иванович и почему-то подмигнул Алеше. Вот после этого и думай: скажет или не скажет Аркадий Иванович матери о его тайных помыслах удрать на речку.

Правда, он никогда не жаловался, но его лицо в таких случаях выразительно ухмылялось, и матери или отцу не трудно было догадаться об очередной его проделке.

Вот и сейчас мать сразу догадалась, что Алеша не хочет надеть башлык.

— Алеша, ночью был сильный мороз. Пойдешь гулять, не забудь надеть башлык.

— Мама, честное слово, мне будет жарко.

— Не пойдешь гулять, если не наденешь башлык, — строго сказала Александра Леонтьевна.

— Мама, ведь я тебе сколько раз говорил, что в башлыке я хуже простужусь, да и щеки колет, и душно в нем... — Алеша еще что-то хотел сказать, но увидел, что мать готова была на него обидеться, и промолчал.

— О господи, ты совсем отбился от рук, занимаешься плохо, уроки не учишь, лишь бы тебе гулять, совсем избегался...

Дело принимало совсем неприятный оборот, и с облегчением на этот раз Алеша услышал всегда такую противную фразу Аркадия Ивановича:

— Алеша, пойдем, пора заниматься.

В большой белой комнате стоял стол, а на стене висела карта. Аркадий Иванович взял задачник, быстро нашел самую скучную задачку, отчеркнул ее. Ну, так Алеша и знал : опять купец торгует своим сукном, торгует скучно и уныло, в пыльной и темной лавке, только иногда поглядывает на Алешу своими пыльными глазами. Купец недолго мог занимать мысли Алеши, и он еще раз представил, как он ловко сидит на своей новенькой скамейке и мчится с самого высокого сугроба на Чагре.

— Ну что ж тут думать-то, ведь все так просто... — вернул его к действительности голос Аркадия Ивановича. — Всего купец продал восемнадцать аршин. Сколько было продано синего сукна и сколько черного?

Может, задачка и в самом деле легкая, но трудно было оторваться от своих радостных мыслей. И Алеша тупо уставился на висевшую на стене карту. «Вот бы побывать в Африке... Наверно, там всего интереснее», — не успел подумать Алеша, как Аркадий Иванович, выведенный из терпения, сокрушенно вздохнул и укоризненно посмотрел на Алешу. Тут уж делать нечего, и Алеша снова уткнулся в задачник. Задача оказалась легкой, особенно после того, как Аркадий Иванович объяснил ее с карандашом в руке. Так еще чуть-чуть осталось — диктант. Уже легче. Не надо напрягаться, только слушай и пиши.

— «...Все животные, какие есть на земле, постоянно трудятся, работают. Ученик был послушен и прилежен...» — словно издалека доносился до Алеши монотонный голос Аркадия Ивановича, но с этим можно мириться, лишь бы поскорее закончить, перо его быстро бежало по строчкам. Выручил его радостный возглас матери:

— Что, почту привезли?

Ясно, что на сегодня хватит. Уж он-то знал, от кого Аркадий Иванович ждет письмецо. Так и есть, Аркадий Иванович только минуточку поколебался, а потом сказал:

— Проверь то, что написал. А я сейчас... Сделаем небольшой перерыв.

А в коридоре уже раздавался его нетерпеливый голос:

— Александра Леонтьевна, а мне нет письмеца?

Наконец-то наступил момент, когда можно безнаказанно удрать. Когда приходит почта — не до него. Быстро проскользнул в коридор, надел короткий полушубок, валенки, шапку, что-то свалилось ему под ноги... Ах, да, проклятый башлык. Куда ж его засунуть? Но особо думать некогда, сунул его под комод, там не найдут, и выбежал на крыльцо.

«Широкий двор был весь покрыт сияющим, белым, мягким снегом. Синели на нем глубокие человечьи и частые собачьи следы. Воздух, морозный и тонкий, защипал в носу, иголочками уколол щеки. Каретник, сараи и скотные дворы стояли приземистые, покрытые белыми шапками, будто вросли в снег. Как стеклянные, бежали следы полозьев от дома через весь двор» —так опишет Алексей Толстой впоследствии свои впечатления.

Алеша радостно оглянулся. Все очень удачно складывалось. Подхватил новенькую скамейку на плечо, побежал к плотине. «Там стояли огромные, чуть не до неба, широкие ветлы, покрытые инеем, — каждая веточка была точно из снега». Алеша старался, где можно, идти по дороге, не оставляя следов, а по целине шел задом наперед, чтобы сбить с толку Аркадия Ивановича. Уж Алеша знал, что от него не так-то просто отделаться. Прочитает свое письмо и тут же пустится за ним в погоню. А теперь, может, и не скоро отыщет. Увы, Алеша ошибся. Ону успел только один разочек промчаться стрелой вниз до ледяного поля Чагры. А когда поднялся по белому пушистому сугробу на высокий берег речки, то радость его поувяла: не так уж и далеко маячила знакомая долговязая фигура. Тут уж не до раздумий. Хорошо, что не забыл схватить лопату, оставленную на снегу, а то хитрюга сразу бы догадался, что он где-то здесь. А теперь не найдет. Мгновенно спустившись на скамейке, Алеша бросился к тому месту, где сугробы образовали естественное укрытие. Несколько взмахов лопаты — и пещера готова. Осталось только втащить туда скамейку и закрыться снежными глыбами. Все удалось сделать так, как было задумано.

Аркадий Иванович, стоя на льду, растерянно озирался по сторонам:

— Алеша! Куда ты подевался? Вылезай, все равно найду...

«Попробуй найди»... — Алеша затаил дыхание и даже засунул в карман перочинный ножик, которым он от нечего делать пытался что-то вырезать на стенке снежной пещеры. Но Аркадий Иванович хорошо знал характер своего ученика:

— Ну, не хочешь, не надо. Мать просила тебе передать, что получила письмо из Самары. Думал, что тебе интересно...

Алеша тотчас же высунулся из своего укрытия:

— Какое письмо?

— А-а, вон ты где…

— Письмо от папы?

— Спускайся вниз, тогда скажу.

Вскоре Алеша узнал, что письмо действительно от отца, а за обедом Александра Леонтьевна прочитала его. Алеша очень обрадовался, что в Сосновку на праздники приезжают Анна Аполлоновна со своими детьми — Виктором и Лилей. Другая новость касалась его: отец писал, что купил прекрасный подарок ему на день рождения, а что — не написал. Может, в людской кто-нибудь знает, что же это за таинственный подарок? Алеша вышел во двор и условленно свистнул. Сразу же появился Мишка Коряшонок, с которым он дружил. Алеша поделился с ним новостью, но и он, оказывается, тоже ничего не знал:

— Обязательно что-нибудь интересное, вот увидишь... Я еще не пообедал, побегу. А завтра пойдем бить кончанских. Хочешь с нами?

— Пойду.

Алеша поплелся домой, разделся, взял «Всадиика без головы». И все сиюминутное разом куда-то отошло. Другой мир, яркий, полнозвучный, полный острых переживаний и приключений, увлек его своим неповторимым очарованием.

Ему казалось, что он один, хотя тут же сидели мать и Аркадий Иванович и занимались своими делами, изредка перекидываясь ничего не значащими словами. Порой становилось жутко, он отложил книгу в сторону, и воображение бешено заработало: он скачет на коне, на своем Копчике, спасает прекрасную девушку, выхватывая на полном скаку из лап бандитов. За ним в погоню бросаются бандиты. Он мчится с красавицей на руках. А перед ними оказывается всадник без головы. Мелькнула за окном какая-то бесформенная тень, волосы на голове Алеши зашевелились от ужаса... Всадник без головы... Вернул его к реальной действительности голос матери:

— Алеша, поздно уже, иди спать.

Хотел он прихватить с собой недочитанную книгу, но мать на этот раз была строга: