Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Брат, найди брата - Гарий Леонтьевич Немченко на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Снабженец свое обычное: «Бу сделано!» Мы руки потираем — это, конечно, разговор! — а управляющий ему еще раз, уже в спину: «Запомни, Генрих Абрамыч, — лучшего!..»

За всякими хлопотами об этом приказе Елизарова все почти что забыли, но на следующем совете он вдруг поднимает снабженца: «Генрих Абрамыч, доложи!»

И тут, брат, — представление…

Подходит Генрих к подоконнику, приподнимает шпингалеты, толкает рамы и вниз куда-то тоненьким голоском своим кричит: «Г-гебята, виг-га!»

И что бы ты подумал: за окном тросы тянутся, и появляется вдруг сварная клетка, а в ней — баран, да какой!.. Мы еще подхватить ее да в окно втащить не успели, а уже каждый разглядел, что там в ней за красавец.

Поставили клетку посреди кабинета, Генрих открывает дверку, и баран запросто себе выходит, в центре кружка становится: большой да крепкий, грудь мощная, шерсть чуть ли не до пола, а рога!.. Стань, кажется, их нарочно гнуть, и то не добьешься, чтобы была в них и такая красота, и вместе — сила.

Голову угнул, рогами водит, словно обувку нашу рассматривает, а сам глазищами своими голубыми по бокам зырк, зырк! И никакого в них нет испуга, а только уверенность, а может, даже и какая придирка…

Сапоги у всех оглядел, потом хвостишком вдруг дернул, маленько развернулся и точно на башмак Павлу Степанычу орешки сбросил. Радости было!.. И больше всех сам Елизаров радовался: не абы кого выбрал, а управляющего, молодец, мол, с характером баран. Свой!

Наши, как дети, смеются и галдят, а Генрих кричит: «И вегно, свой!.. Пгедставить газгешите: звать — Шашлык. Фамилия — Монтажников!»

Павел Степаныч до корзинки с ненужными бумажками на пятке дошел, с носка орешки сбросил и говорит: «Ты нам тут, Генрих Абрамыч, зубы не заговаривай!.. А то я тебя не знаю. Поскольку тебе теперь придется, кроме железок да всякой материальной части, еще о сене заботиться, наверняка не утерпишь, заведешь в деревеньке рядом под эту марку пару коровок у какой-либо пухлой вдовушки, будешь по вечерам попивать с ней парное молочко, а баран наш будет сидеть голодный!»

Генрих плечи приподнял выше головы, глазами хлопает, и голос у него такой, как будто не то что вот-вот заплачет, а зарыдает — не остановишь: «Неужели мои старые уши не подвели меня?! Павел Степаныч, это я?!» Управляющий спокойно: «Ну, а кто ж еще?» Генрих тычет себя в грудь пальцем с такою силою, что словно бы от этого и отступает на шаг-другой: «Пговалиться на этом месте, если я хоть когда-нибудь…» Но здесь уж управляющий пугается: «Генрих Абрамович, окстись!.. И так с кадрами беда, а ты мне весь цвет треста зараз хочешь погубить! Останемся вдвоем, тогда уж экспериментируй, так и быть… Подальше от него, товарищи, подальше!»

Тут Генрих, якобы до глубины души оскорбленный, тихо садится в уголочке, достает носовой платок, большой, как ресторанная салфетка, начинает жалобно сморкаться и вздыхать взахлеб, а мы, несмотря на жалостные его вздохи, дружно принимаем предложение управляющего создать авторитетную комиссию в составе трех человек — чтобы, значит, со всей ответственностью проследить за судьбой нашего красавца, не дать его снабженцу в обиду, — а заодно единогласно принимаем, конечно, и другое решение: поднажать на стане еще чуть-чуть…

Только тут, по-моему, наш Генрих платок свой спрятал, только тут и успокоился…

Дальше я могу как член этой самой комиссии — повезло, брат, что ты! Сподобился. Облекли доверием.

Ну, а если облекли, то что?

Из дома спешишь, кусок сахарку захватишь, бублик у тещи подзаймешь, а то и просто ржаной сухарик в карман положишь — угощение, значит, для своего подшефного… После оперативки перемигнемся с ребятами: давай и в самом деле проведаем?

И хоть обратно на участок несешься, как на пожар, успеешь заскочить в гараж, где ему уголок отгородили. Сунешь руку между штакетинами, дашь, что принес, губами выбрать, ладонь под шею подставишь, потреплешь снизу, а то и за рог ухватишь: пусть-ка повырывается, пусть разомнется… А отпустишь, он сперва угнет голову, замрет, а потом так вдруг отчетливо вздохнет. Не то что отдышаться хочет, ты понимаешь — нет, а вроде как жалеет каждый раз, что тебе уже бежать надо, а он в своем закутке опять один остается…

«Пока, — кричишь ему, — Бяшка!.. Не скучай!»

Уже, видишь, Бяшка.

Бяшка Шашлыкович Монтажников, если полностью.

Под этой уже уважительною кличкой прожил он у нас и осень, и всю долгую зиму, и раннюю весну… А что прикажешь?

Сперва подвели поставщики, прислали не те маслонасосы, а после наши отличились. Электромонтажнички. Хотели всех выручить, придумали сложнейшую «химию» с обкаткой оборудования и чуть ли не целую линию угробили… Сколько ватников, сказку я тебе, сгорело, пока всем миром пламя сбивали. Только успели сбить — пожарники прикатили. Им кричат: хорош, хватит, а они, видишь, решили показать, что тоже недаром хлеб едят: сколько воды в цехе вылили, что все трансформаторы пришлось ставить на ревизию да почти каждый второй потом перематывать.

И, с грехом пополам, сдали мы стан только в самом начале мая.

Ты себе это время представляешь?..

Еще последние кандыки цветут и уже черемша пошла. Первая. Солнышко вовсю на полянке светит, кукушка где-то совсем близко кричит, и ты лежишь на краю брезента с таким натюрмортом посредине, что от одного его вида дух захватывает, а кругом глухая тайга, уже и запах от машин в ней растворился — никто тебя не найдет, никто вдруг, как по тревоге, не поднимет, никто не пошлет брак чужой переделывать… Сегодня — расслабушка. Наш день.

Чуть подальше костер пылает, а поближе лежит наш Бяшка со связанными ногами, и бригадир Ченцов — Коля — Рука Не Дрогнет — над ним ножи булатные точит… Вот отложил брусок, поширхал их одним об другой, сперва на ногте попробовал, а потом волосок из кудрей из цыганских своих вырвал, приподнял двумя пальцами, отпустил и полоснул ножиком… Ножик так и сверкнул. Так и свистнул.

Коля сказал: «Бритва!..»

Шагнул к Бяшке, постоял над ним, постоял, потом качнул головой и на место вернулся, снова за свои ножи принялся — они как бритва, а ему, видишь ли, этого мало!

Кто-то из наших вздохнул и говорит: а может, мол, по граммульке?

Коля, хоть дальше всех стоял, первый откликнулся: «Налейте, братцы, и мне!.. Для точности глаза».

Чтоб все было и совсем точно, налили ему побольше, и он край рукава понюхал, крякнул нарочно по-разбойничьи и опять шагнул к Бяшке…

Тут я, признаться, отвернулся, стал на большую кедру́ смотреть: хорошая, думаю, кедра́, сильная и вполне лазовая — были бы только осенью на ней шишки…

Смотрю себе и смотрю, рядом тихо и тихо, а потом управляющий так громко и вроде бы строго спрашивает: «В чем дело, Ченцов?..»

Оборачиваюсь и тут замечаю, что не один только я кедру изучал, все наши, оказывается, коллективно интересовались, будет ли урожай на орехи…

Бяшка уже не лежит — встал, веревок на ногах нету, а на коленях около него стоит Коля — Рука Не Дрогнет, рубаху на себе дорывает.

Елизаров опять: «В чем дело?..»

А Коля как заорет: «Не могу, Пал Степаныч, ну, что хотите, не могу, кабы не знал его, давно уговорил бы, рука не дрогнет, а тут свой Бяшка — ну, не могу, пускай другой кто!..»

Я уже говорил тебе, что мы кружком по краям брезента полеживали, ну, а кто постарше, у кого, значит, кальция в косточках побольше, те на сиденьях — из машин повытаскивали — или на скатанных палатках мостились. Только управляющий, хоть был у нас самый пожилой, ничего такого не признавал, сидел всегда, как индусы сидят, как йоги, знаешь: пятки под себя, а коленки в стороны… Он же как мальчик был — худерба!..

Поставил теперь локоть на колено, голову на ладошку боком положил: думку думает, тихо!..

Тут и в самом деле, знаешь, тишина, даже кукушка и та годки отсчитывать перестала.

Он голову поднимает, Елизаров, и руками разводит: «Придется, Генрих Абрамыч, тебе!»

Тот вытянул шею, как черепаха из панциря, и опять себя пальцем в грудь: «Ми-не-е?!»

Управляющий, как всегда, спокойно: «А кто у нас герой?.. Ты».

Генрих как сидел с вытянутой шеей, так навзничь и опрокинулся, только сиденье скрипнуло. Лежит в траве, руки разбросал.

«А мы ведь его к ордену представили, — говорит Елизаров. — За стан. Хороший был мужик… жаль! Придется теперь посмертно».

Тут Генрих — как ванька-встанька. «Нетушки, — кричит, — нетушки!.. Это вы уж кого другого посмегтно, а мне таки ладно, живому дайте!..»

Все, конечно, покатываются. А что ты хочешь, если они уже лет двадцать вместе. Конечно, друг дружку с полуслова…

Мы-то ладно, смеемся, а Елизаров только все больше хмурится.

«Что-то я, — говорит, — не пойму вас, орлы!.. Может, добровольцы есть? Или нету?»

Тут кто-то робко так говорит: «Пал Степаныч, а может…» И запнулся.

Елизаров будто не понял: «Что — может-то?..»

«Может, до следующего праздника оставим?.. Бяшку?»

И все завздыхали, заворочались, что-то такое забубнили…

Елизаров молчал-молчал, вроде опять думал, и потом — ворчливо так: «Бя-яшка, Бяшка!.. Придумали, как назвать!»

Ему напомнили: ну, почему, мол, — Бяшка?.. Бяшка Шашлыкович, если и по отчеству.

А он: «Вот-вот!.. Бяшка Шашлыкович. А на большее души не хватило?! Он нам, как бы там ни было, и жизнь хоть немножко скрасил, и стан вырвать помог, а вы?!»

И руку к барану протянул, сказал громко: «Борис Кузьмич!.. Не обижаешься на нас, грешных?.. Нет? А ну подойди, если простил, Борис Кузьмич! Подойди!»

И что бы ты подумал? Постоял наш Борис Кузьмич еще немножко, постоял, вроде какую необходимую выдержку сделал, чтобы достоинство, значит, не потерять, а потом двинулся к управляющему, а в конце даже и шажку прибавил, и подбежал вроде… Есть, брат, что-то такое в природе, есть!

Стал рядышком, а когда Елизаров ладошку ему на холку положил, подогнул вдруг копытки свои, лег спокойно, как ручной, морду аккуратно вытянул на краю брезента.

А Елизаров попросил всех налить, правой приподнял стакан, а левую все так и не убирал с холки Бориса, выходит, Кузьмича. «Ну что ж! — говорит. — Все знаем, что чай можно пить с сахарком вприглядку. А у нас с вами нынче вприглядку другое — шашлыки!»

Помолчал-помолчал и уже другим тоном, так, словно и себя спрашивал, и с нами как будто советовался, спросил: «А может, это и ничего, а?..» И посветлел лицом и сказал: «За всех за вас, хлопцы!..»

Ну вот. Такие, значит, наши дела.

Остался он у нас жить. Борис-то Кузьмич. И когда выезжали через год, а то и больше, на следующий такой же пикничок, уже и ножика с собою не брали, а зачем?

Выпустим из машины, и гуляй себе вокруг, пощипывай травку. А то к скатерти нашей, к самобранке подойдет, то возле одного тебя полежит, с ладошки слизнет хлебушка с солью, то потом под бочок к другому перейдет, пока не позовет кто следующий… Это уж как обычай стал, знаешь: шашлыки-то наши вприглядку. Когда бы потом на природу ни выезжали, всегда его с собой брали.

А в управлении ему отдельный сарайчик сообразили, стайку, значит, чтобы от выхлопов в гараже не задыхался, правда, бывал-то он там довольно редко, только вот разве перед выездом на природу или сразу после него, а так жил на базе отдыха, как раз успели построить — от него и пошло, между прочим, наше подсобное хозяйство, за которое нас теперь по головке гладят и не нагладятся… Ну, да оно ведь всегда так: потом-то уж и руку пожмут, глядишь, и спасибо скажут, но почему, ты мне ответь, перед этим-то душу вымотать надо?.. Почему понять даже не пытаемся?!

Тут стоп. Однако точка.

Я ведь тебе обещал веселую историю, а?

Пусть пока такая и остается.

Персональная коечка

— Сколько уже прошло, а до сих пор, ты поверишь, мучаюсь, до сих пор казню себя, до сих пор решить не могу: хорошо, брат, это или плохо, что всю эту историю знаю я, как говорится, из первых рук… да какое там!.. Выходит, что я и сам в ней участвовал. И с самого, ты понимаешь, начала.

Потому душа и болит.

Может, если не знал бы, как оно все произошло, было бы мне полегче да поспокойней?.. Или чего уж там, какой там еще легкости и откуда ее ждать, какого тебе спокойствия…

Давно не мальчик.

Уж лучше, какая ни на есть, а правда, как говорится, и только правда…

Позвал меня к себе Елизаров.

Прислал машину, шофер его Костя находит меня и говорит: если, мол, время есть, Павел Степаныч приехать просит.

А это у него, надо сказать, закон был: если знает, что работы у тебя не то что под завязку, а и еще больше… Если знает, что всех святых со всеми угодниками давно уже не теми, какими надо бы, поминаешь словами, — зовет к себе…

Вот я тут тебе: мол, е с л и.

А он  в с е г д а  знал.

Приедешь, накажет Ниночке никого не принимать и не соединять ни с кем, пусть это хоть сам господь бог, и, пока ты ему про жизнь свою замотанную толкуешь, сотворит он свою особую заварочку — на листах черной смородины, засушенных вместе с ягодой, да на пчелиной травке, на мелиссе…

Нальет тебе чашечку, спросит: «Хорошо?..» Кивнешь ему, а он: «Ну вот… А ты говоришь!» Сядет со своею чашкою рядом, или просто помолчит, или что-нибудь такое шутливое скажет: мол, надо, Федя!.. На кого ж нам тогда надеяться, если не на тебя?

И ты потом, когда из кабинета выходишь, невольно стараешься и бочком в дверь шагнуть, и при этом пригнуться — а то ведь, чего доброго, косяк или притолоку разнесешь, если нечаянно заденешь: такой ты стал большой и такой сильный.

В тот раз только подсел он ко мне, только успели мы по глоточку сделать, входит Ниночка, вся виноватая: так, мол, Пал Степаныч, и так, не хотела мешать, но в приемной сидит главный врач поселковой больницы. Просит сказать ему, через сколько освободитесь, чтобы он рассчитывал, значит, — обождать или на обратном пути заехать? Надо ему с вами непременно увидеться: у Павла Степаныча, говорит, перед медиками старый должок.

Он как-то так грустно улыбнулся, Елизаров. «Что правда, то правда, — говорит. — Должок есть!»

И ко мне: не обижусь, если, мол, медицину примет вне очереди?

Я плечами пожал, мол, какие дела, если медицина, и Ниночка наша выпорхнула и впустила врача.

Елизаров усадил его напротив меня за длинным этим столом, поставил и перед ним свой чаек: чем, спрашивает, могу?..

Тот объясняет, что несколько месяцев назад на стройке принимали решение помочь больнице, всю работу, какую надо сделать, разбросали по-братски между трестами, но никто, конечно, и пальцем о палец не ударил. Как, мол, была больница золушкой, так и осталась, вот и приходится теперь обращаться к монтажникам: выручайте, братцы!

Елизаров так горько усмехнулся. «Да-а! — говорит. — И адресок вы верный нашли, и время выбрали самое подходящее!.. Знаете ли вы, мил человек, что из всех ген- и субподрядчиков, из всех смежников программа у нас нынче самая напряженная?»

А врач смотрит на него ясными глазами, улыбается дружески, говорит задушевно: потому-то к вам и пришел, что знаю!

Елизаров чашку на блюдечко поставил: «Туп стал. Будьте любезны, просветите!..»

Врач как-то так пошевелился, глянул на меня искоса, но Елизаров приподнял ладонь над столешницей: «Бригадир Бастрыгин Владимир Михайлович — никаких секретов от него…»

Врач кивнул, хорошо, мол, коли так, а потом раскрывает кожаную свою папочку, начинает перед собою бумажки раскладывать, и я гляжу на них и ничего не понимаю: копии титульных листов, постановления Совмина, стенограммы рапортов, сводки, графики… Раскладывает он все это и примерно такую речь говорит: на прошлом пусковом объекте, мол, и объем был меньше, и сроки подлинней, а сколько, извините, среди руководящего звена случилось инфарктов?.. Четыре! Два самых натуральных, слава богу, что удалось хороших людей спасти. Третий так себе: с серединки на половинку. Можно было вообще-то за инфаркт и не считать, но уж так и быть, пошли товарищу навстречу, дали возможность от гнева господня в отделении кардиологии спрятаться.

Ну, а четвертый, говорит, инфаркт — дело особое. Если бы вовремя человека не прикрыли, то давно бы уже не только партбилет выложил, но и даже рядом с Антоновской площадкой — не то что на самой на ней — не работал!..

Елизаров наш улыбается тихонько: интересно ему стало. Отгадывать взялся, у кого из начальников какой был инфаркт, и все в точку: друг дружке настоящую цену они-то хорошо знают.

Глянул на меня: «Тайны мадридского двора, а, Володя?..»

А врач дальше свое гнет: на этом, говорит, пусковом объекте дела пойдут еще веселей. И больше всего, как это для нас ни грустно, достанется, мол, Павел Степаныч, вам… Программа у монтажников и действительно такая, что в доску разобьетесь, а в срок не вытянете.

Елизаров палец поднял: «Вот!.. Во-о-от!.. Медицина понимает. А они там?!»

И глянул в потолок.

А врач опять — в десятку: сознаю, мол, что наступаю на больную мозоль, но, сами понимаете, у кого будет больше всего травм? Конечно, у монтажников!.. Куда потом с просьбами пойдете? Где будете участия искать?



Поделиться книгой:

На главную
Назад