Наука логики. Том 2

D. Суждение понятия

Умение высказывать суждения наличного бытия: «роза красна», «снег бел» и так далее – вряд ли будет кем-нибудь считаться обнаружением большой силы суждения. Суждения рефлексии суть больше предложения, чем суждения. В суждении необходимости предмет, правда, выступает в своей объективной всеобщности; однако лишь в суждении, которое нам теперь предстоит рассмотреть, имеется соотношение предмета с понятием. В этом суждении понятие положено в основание, и так как оно находится в соотношении с предметом, то оно положено в основание как некоторое долженствование, которому реальность может соответствовать или не соответствовать. Поэтому лишь такое суждение впервые содержит в себе истинную оценку; предикаты хороший, дурной, истинный, прекрасный, правильный и так далее служат выражением того, что к вещи прикладывается масштаб ее всеобщего понятия, как безоговорочно пред-положенного долженствования, что она соответствует ему или не соответствует.

Суждение понятия получило название суждения модальности, и его рассматривают как содержащее в себе ту форму, в какой отношение между субъектом и предикатом выступает в некотором внешнем рассудке, и полагают, что оно касается ценности связки лишь в отношении к мышлению. Согласно этому взгляду, проблематическое суждение состоит в признании утверждения или отрицания произвольным или возможным, ассерторическое суждение состоит в признании утверждения или отрицания истинным, т. е. действительным, аподиктическое – в признании этого утверждения или отрицания необходимым. Легко усмотреть, почему так напрашивается мысль выйти при этом суждении за пределы самого суждения и рассматривать его определение как нечто только субъективное. а именно это происходит, потому что здесь в суждении снова выступает и входит в отношение к некоторой непосредственной действительности понятие, субъективное. Однако нельзя смешивать это субъективное с внешней рефлексией, которая, конечно, тоже есть нечто субъективное, но в другом смысле, чем само понятие; последнее, каким оно снова выступает из разделительного суждения, есть скорее нечто противоположное простому виду и способу. Прежние суждения суть в этом смысле лишь нечто субъективное, ибо они покоятся на некоторой абстракции и односторонности, в которой понятие утратилось. Суждение понятия есть, наоборот, по сравнению с ними объективное суждение и истина именно потому, что в его основании лежит понятие, но не во внешней рефлексии или в соотношении с некоторым субъективным, т. е. случайным мышлением, а в своей определенности как понятие.

В разделительном суждении понятие было положено как тождество всеобщей природы с ее обособлением; тем самым здесь отношение суждения сняло себя. Это конкретное единство всеобщности и особенности есть пока что простой результат; оно должно теперь развиться далее в тотальность, поскольку содержащиеся в нем моменты пока что в нем исчезли и еще не противостоят друг другу в определенной самостоятельности. Недостаточность этого результата можно выразить определеннее также и следующим образом: хотя в разделительном суждении объективная всеобщность достигла полноты в своем обособлении, однако отрицательное единство последнего возвращается лишь обратно в эту объективную всеобщность и еще не определило себя к тому, чтобы быть третьим, т. е. единичностью. Поскольку же самый результат есть отрицательное единство, он, правда, есть уже эта единичность; но, взятый таким образом, он есть лишь эта одна определенность, которая теперь должна положить свою отрицательность, расщепиться на крайние термины и таким путем, в конце концов, развиться в умозаключение.

Ближайшим расщеплением этого единства служит такое суждение, в котором единство это положено, с одной стороны, как субъект, в виде некоторого непосредственно-единичного, а с другой стороны, как предикат, в виде определенного соотношения моментов этого единства.

а) Ассерторическое суждение

Суждение понятия сперва непосредственно; взятое таким образом, оно есть ассерторическое суждение. Субъект есть некоторое конкретное единичное вообще, предикат же выражает последнее как соотношение его действительности, определенности или характера с его понятием («этот дом плох», «это действие хорошо»). Если рассматривать его детальнее, в нем содержится, следовательно, а), что субъект должен быть чем-то; его всеобщая природа положила себя как самостоятельное понятие; b) особенность, которая не только в силу своей непосредственности, но и в силу решительного различения ее от ее самостоятельной всеобщей природы выступает как характер (Beschaffenheit) и внешнее существование; последнее, в силу самостоятельности понятия, со своей стороны, тоже безразлично к всеобщему и может как соответствовать, так и не соответствовать ему. Этот характер есть единичность, которая лежит за пределами необходимого определения всеобщего в разделительном суждении, определения, которое выступает лишь как обособление вида и как отрицательный принцип рода. Постольку конкретная всеобщность, возникшая из разделительного суждения, в ассерторическом суждении раздвоена в форму таких крайних терминов, которым еще недостает самого понятия как положенного, их соотносящего единства[45].

Поэтому суждение пока что лишь ассерторично; порукой его верности служит некоторое субъективное уверение. Что нечто хорошо или дурно, правильно, соответственно или нет и так далее, это имеет свою связь в некотором внешнем третьем. Но что эта связь положена внешним образом, это означает то же самое, что она пока что есть лишь в себе или что она лишь внутрення. Поэтому когда говорят, что нечто хорошо или дурно и так далее, то никто, конечно, не подумает, что оно, скажем, хорошо лишь в субъективном сознании, а в себе оно, быть может, дурно, или что хорошее и дурное, правильное, соответственное и так далее не суть предикаты самих предметов. Чисто субъективное в характере утверждения этого суждения состоит, следовательно, в том, что в-себе-сущая связь субъекта и предиката еще не положена, или, что то же самое, что она лишь внешня; связка есть пока что еще только некоторое непосредственное, абстрактное бытие.

Поэтому уверению ассерторического суждения противостоит с таким же правом противоположное уверение. Если уверяют: «это действие хорошо», то противоположное уверение: «это действие дурно» имеет еще одинаковую правомерность. Или, иначе говоря, если будем рассматривать это суждение само по себе, то придем к заключению, что так как субъект суждения есть непосредственное единичное, то он в этой своей абстрактности еще не положил в самом себе той определенности, которая содержала бы его соотношение с всеобщим понятием; таким образом, для него еще является чем-то случайным как соответствие понятию, так и несоответствие ему. Суждение поэтому по существу проблематично.

b) Проблематическое суждение

Проблематическое суждение есть ассерторическое суждение, поскольку последнее должно быть взято и как положительное и как отрицательное. С этой качественной стороны партикулярное суждение также проблематично, ибо оно значимо и как положительное, и как отрицательное; равным образом и в гипотетическом суждении бытие субъекта и предиката проблематично; через эту же качественную сторону положено также, что сингулярное и категорическое суждение есть еще нечто только субъективное. Но в проблематическом суждении как таковом это полагание более имманентно, чем в упомянутых суждениях, так как в этом суждении содержанием предиката служит соотношение субъекта с понятием; здесь, стало быть, имеется налицо самое определение непосредственного как чего-то случайного.

В первую очередь является проблематичным лишь то, должен ли предикат быть связан с известным субъектом или не должен и постольку неопределенность имеет место в связке. Для предиката не может возникнуть отсюда никакого определения, ибо он уже есть объективная, конкретная всеобщность. Проблематичность касается, следовательно, непосредственности субъекта, которая в силу этого определяется как случайность. Но, далее, это не значит, что следует отвлекаться от единичности субъекта; очищенный вообще от последней, он был бы лишь некоторым всеобщим; предикат как раз и подразумевает, что понятие субъекта должно быть положено в соотношении с его единичностью. Нельзя сказать: «дом или некоторый дом хорош», а следует прибавить: «смотря по тому, каков его характер». Проблематичность субъекта в нем самом составляет его случайность как момент – составляет субъективность вещи, противопоставляемую ее объективной природе или ее понятию, простой вид и способ или характер.

Стало быть, сам субъект дифференцируется на свою всеобщность или объективную природу (на свое долженствование) и на особенный характер наличного бытия. Тем самым он содержит в себе основание, от которого зависит, таков ли он, каким он должен быть. Таким путем он уравнивается с предикатом. Отрицательность проблематического суждения, поскольку она направлена против непосредственности субъекта, означает, согласно этому, лишь это первоначальное деление субъекта, который в себе уже выступает как единство всеобщего и особенного, на эти его моменты – деление, которое и есть само суждение.

Можно сделать еще то замечание, что каждая из двух сторон субъекта – его понятие и его характер – могла бы быть названа его субъективностью. Понятие есть ушедшая внутрь себя всеобщая сущность какой-нибудь вещи, ее отрицательное единство с самой собой; последнее составляет ее субъективность. Но вещь по существу также и случайна и имеет некоторый внешний характер; последний также называется ее голой субъективностью в противоположность той объективности. Сама вещь именно и состоит в том, что ее понятие, как отрицательное единство самого себя, отрицает свою всеобщность и выносит себя во внешность единичности. В качестве этого двоякого здесь положен субъект суждения; указанные противоположные значения субъективности имеют бытие, согласно их истине, в одном и том же. Значение субъективного само стало проблематичным вследствие того, что субъективное утратило ту непосредственную определенность, которую оно имело в непосредственном суждении, и свою определенную противоположность к предикату. Вышеуказанные, встречающиеся также и в рассуждениях обычной рефлексии, противоположные значения субъективного могли бы уже сами по себе заставить обратить внимание, по крайней мере, на то, что в каждом из них в отдельности нет истины. Двоякое значение есть проявление того, что каждое значение, взятое отдельно, само по себе односторонне.

Так как проблематичность положена, таким образом, как проблематическое в вещи, как вещь вместе с ее характером, то само суждение уже больше не есть проблематическое суждение, но аподиктично.

с) Аподиктическое суждение

Субъект аподиктического суждения («дом, устроенный так-то и так-то, хорош»; «поступок, носящий такой-то и такой-то характер, справедлив») имеет в нем [в самом себе], во-первых, всеобщее – то, чем он должен быть, во-вторых – свой характер; последний содержит в себе основание, почему весь субъект обладает или не обладает некоторым предикатом суждения понятия, т. е. соответствует ли субъект или не соответствует своему понятию. Это суждение теперь истинно объективно, или, иначе говоря, оно есть истина суждения вообще. Субъект и предикат соответствуют друг другу и имеют одно и то же содержание, и это содержание само есть положенная конкретная всеобщность; а именно оно содержит в себе два момента: объективное всеобщее или род и оединиченное (das Vereinzelnte). Здесь имеется, следовательно, такое всеобщее, которое есть оно само и продолжается непрерывно через свою противоположность, и лишь как единство с последнею оно и есть всеобщее. В основании такого всеобщего, как предикаты «хороший», «соответственный», «правильный» и т. д., лежит некоторое долженствование, и вместе с тем оно содержит в себе соответствие наличного бытия; не указанное долженствование или род сами по себе, а именно это соответствие есть та всеобщность, которая образует собой предикат аподиктического суждения.

Субъект равным образом содержит в себе оба эти момента в непосредственном единстве как вещь. Но истина последней состоит в том, что она надломлена внутри себя на свое долженствование и свое бытие; это есть абсолютное суждение о всякой действительности. То обстоятельство, что это первоначальное разделение, которое представляет собой всемогущество понятия, есть в такой же мере и возвращение в единство понятия, и абсолютное соотношение друг с другом долженствования и бытия, это обстоятельство и делает действительное некоторой вещью; ее внутреннее соотношение, это конкретное тождество, составляет душу вещи.

Переход от непосредственной простоты вещи к соответствию, которое есть определенное соотношение ее долженствования с ее бытием – или, иначе говоря, связка, – оказывается при более близком рассмотрении содержащимся в особенной определенности вещи. Род есть в-себе-и-для-себя-сущее всеобщее, которое постольку представляется несоотнесенным; определенность же есть то, что в этой всеобщности рефлектирует себя в себя, но вместе с тем и в некоторое другое. Суждение имеет поэтому свое основание в характере субъекта и благодаря этому аподиктично. Тем самым отныне имеется налицо определенная и наполненная связка, связка, которая раньше состояла в абстрактном «есть», теперь же развилась далее в основание вообще. Она выступает прежде всего как непосредственная определенность в субъекте, но есть равным образом и соотношение с предикатом, который не имеет никакого другого содержания, кроме самого́ этого соответствия или соотношения субъекта с всеобщностью.

Таким образом, форма суждения исчезла, во-первых, потому, что субъект и предикат суть в себе одно и то же содержание; во-вторых же, потому, что субъект через свою определенность указывает дальше себя и соотносит себя с предикатом; но это соотнесение перешло вместе с тем, в-третьих, в предикат, составляет лишь его содержание и есть, таким образом, положенное соотношение или само суждение. Таким образом, конкретное тождество понятия, бывшее результатом разделительного суждения и составляющее внутреннюю основу суждения понятия, теперь установлено в целом, тогда как вначале оно было положено лишь в предикате.

Рассматривая ближе положительную сторону этого результата, образующего переход суждения в некоторую другую форму, мы находим, что субъект и предикат выступают в аподиктическом суждении, как мы видели, каждый в отдельности как целое понятие. Единство понятия, как определенность, составляющая соотносящую их связку, вместе с тем отлично от них. Ближайшим образом эта определенность стоит лишь на другой стороне субъекта, как его непосредственный характер. Но так как она есть по существу соотносящее, то она есть не только такой непосредственный характер, но и проходящее сквозь субъект и предикат и всеобщее. В то время как субъект и предикат имеют одно и то же содержание, через эту определенность, напротив, положено соотношение по форме, определенность в виде некоторого всеобщего или особенность. Таким образом, она содержит в себе оба формальных определения крайних терминов и есть определенное соотношение субъекта и предиката; она есть наполненная или содержательная связка суждения, единство понятия, вновь выступившее из суждения, в крайних терминах которого оно было утрачено. Через это наполнение связки суждение стало умозаключением[46].

Третья глава

Умозаключение

Умозаключение оказалось восстановлением понятия в суждении и, стало быть, единством и истиной их обоих. Понятие как таковое держит свои моменты снятыми в единстве; в суждении это единство есть нечто внутреннее или, что то же самое, нечто внешнее, и моменты, хотя и соотнесены, но положены как самостоятельные крайние термины. В умозаключении определения понятия так же самостоятельны, как и крайние термины суждения, а вместе с тем положено и их определенное единство.

Умозаключение есть, таким образом, полностью положенное понятие; оно поэтому есть разумное (das Vernünftige). Рассудок признается способностью определенного понятия, которое фиксируется особо абстракцией и формой всеобщности. В разуме же определенные понятия положены в их тотальности и единстве. Поэтому не только умозаключение есть разумное, но все разумное есть некоторое умозаключение. Деятельность умозаключения издавна приписывается разуму; но, с другой стороны, о разуме самом по себе и о разумных основоположениях и законах говорится так, что не видно, как связаны между собой тот вышеупомянутый разум, который умозаключает, и этот последний разум, служащий источником законов и прочих вечных истин и абсолютных мыслей. Если признавать, что первый есть лишь формальный разум, а второй порождает содержание, то именно согласно этому различению второму разуму не может недоставать как раз формы разума, умозаключения. Тем не менее их обыкновенно держат столь изолированно друг от друга и, говоря об одном разуме, до такой степени не упоминают о другом, что кажется, что разум абсолютных мыслей как бы стыдится разума умозаключения и что если умозаключение и приводится тоже как деятельность разума, то это делается почти что только по традиции. Но очевидно, как мы только что заметили, что если рассматривать логический разум как формальный, то должно быть по существу возможно распознать его и в разуме, имеющем дело с некоторым содержанием; даже больше того: всякое содержание может быть разумным лишь через разумную форму. Обратиться здесь за разъяснением к весьма обыденной болтовне о разуме нельзя потому, что она воздерживается от указания, что же следует понимать под разумом; это претендующее на разумность познание[47] большей частью так занято своими предметами, что забывает познать самый разум и различает и обозначает его лишь посредством тех предметов, которыми, как оно уверяет, разум обладает. Если разум есть, как утверждают, познание, знающее о Боге, свободе, справедливости, долге, о бесконечном, безусловном, сверхчувственном или хотя бы познание, сообщающее обо всем этом представления и чувства, то следует сказать, что отчасти эти его предметы суть лишь отрицательные предметы, отчасти же вообще остается нерешенным первый вопрос, т. е. вопрос о том, что́ во всех этих предметах имеется такого, в силу чего они разумны? а в них имеется то, что бесконечное есть в них не пустая абстракция от конечного, не бессодержательная и неопределенная всеобщность, а наполненная всеобщность, понятие, которое определено и содержит в себе свою определенность таким истинным образом, что оно различает себя внутри себя и выступает как единство этих своих рассудочных и определенных различий. Лишь таким путем разум поднимается над конечным, условным, чувственным или как бы его ни определяли иначе, и в этой отрицательности он по существу содержателен, ибо он есть единство как единство определенных крайних терминов; но понимаемое таким образом разумное есть лишь умозаключение.

Вначале умозаключение, как и суждение, непосредственно; поэтому его определения (termini) суть простые, абстрактные определенности; оно, таким образом, есть умозаключение рассудка. Если не идти дальше этого его вида, то разумность в нем (хотя она наличествует здесь и положена), конечно, еще малозаметна. Существенным в нем служит единство крайних терминов, связующий их средний термин и поддерживающее их основание. Абстракция, поскольку она фиксирует самостоятельность крайних терминов, противополагает им это единство как некоторую столь же неподвижную, особо сущую определенность и таким образом понимает указанное единство скорее как не-единство, чем как единство. Выражение: «средний термин» (medius terminus) заимствовано из области пространственных представлений и со своей стороны способствует тому, чтобы не идти дальше внеположности определений. Но если умозаключение состоит в том, что в нем единство крайних терминов положено, а между тем это единство безоговорочно понимается, с одной стороны, как некоторое особенное, существующее само по себе, а с другой стороны, как лишь внешнее соотношение, так что существенным отношением умозаключения делается не-единство, – то разум, каковым является это умозаключение, еще не дает нам разумности.

Во-первых, умозаключение наличного бытия, в котором определения определены столь непосредственно и абстрактно, обнаруживает в самом себе (так как оно, подобно суждению, есть их соотношение), что они суть не такие абстрактные определения, а каждое из них содержит в себе соотношение с другим, и что средний термин не только содержит в себе особенность в противоположность определениям крайних терминов, но и содержит эти последние положенными в нем самом.

Через эту свою диалектику оно делает себя умозаключением рефлексии, вторым умозаключением, – с такими определениями, в каждом из которых по существу светится другое определение, или, иначе говоря, которые положены как опосредствованные, какими они и должны вообще быть согласно природе умозаключения.

В-третьих, так как это свечение или эта опосредствованность рефлектируется в себя само, то умозаключение определено как умозаключение необходимости, в котором опосредствующим служит объективная природа вещи. Так как это умозаключение определяет крайние термины понятия вместе с тем и как тотальности, то умозаключение достигло соответствия между своим понятием (или средним термином) и своим наличным бытием (или крайними различиями), достигло своей истины и тем самым перешло из субъективности в объективность.

А. Умозаключение наличного бытия

1. Умозаключение, каково оно непосредственно, имеет своими моментами определения понятия как непосредственные. Они суть, стало быть, абстрактные определенности формы, которые еще не развились через опосредствование до конкретности, но суть лишь единичные определенности. Первое умозаключение поэтому есть, собственно говоря, формальное умозаключение. Формализм процесса умозаключения состоит в том, что не идут дальше определений этого первого умозаключения. Понятие, расщепленное на свои абстрактные моменты, имеет своими крайними терминами единичность и всеобщность, а само оно выступает как стоящая между ними особенность. В силу своей непосредственности они, как соотносящиеся лишь с собой определенности, суть все вместе некоторое единичное содержание. Особенность образует средний термин ближайшим образом постольку, поскольку она непосредственно соединяет в себе оба момента, единичность и всеобщность. В силу своей определенности она, с одной стороны, подчинена всеобщему, а с другой стороны, то единичное, по отношению к которому она обладает всеобщностью, подчинено ей. Но эта сращенность или конкретность[48] есть ближайшим образом лишь единая двусторонность; в силу той непосредственности, которая свойственна среднему термину в непосредственном умозаключении, он выступает как простая определенность, и образуемое им опосредствование еще не положено. И вот, диалектическое движение умозаключения наличного бытия состоит в том, чтобы опосредствование, которое одно только и составляет умозаключение, было положено в моментах умозаключения.

а) Первая фигура: Е – О – В[49]

Е – О – В есть всеобщая схема определенного умозаключения. Единичность смыкается через особенность со всеобщностью; единичное не непосредственно всеобще, а через посредство особенности; точно так же и, наоборот, всеобщее единично не непосредственно, но нисходит к единичности через особенность. Эти определения противостоят друг другу как крайние термины и едины в некотором отличном от них третьем. Оба они суть определенности; в этом они тождественны; эта их всеобщая определенность есть особенность. Но они равным образом суть и крайние термины, как по отношению к последней, так и по отношению друг к другу, ибо каждый из них выступает в своей непосредственной определенности.

Всеобщее значение этого умозаключения состоит в том, что единичное, которое как таковое есть бесконечное соотношение с собой и, стало быть, было бы лишь некоторым внутренним, выступает благодаря особенности вовне, вступает в наличное бытие как во всеобщность, где оно уже больше не принадлежит лишь самому себе, но находится во внешней связи; обратно, так как единичное отделяется, уходит в свою определенность как особенность, то оно в этом отделении есть нечто конкретное, а как соотношение определенности с самой собой оно есть некоторое всеобщее, соотносящееся с собой, и тем самым также и некоторое истинно единичное; оно в крайнем термине всеобщности, выходя из внешности, уходит внутрь себя. Объективное значение умозаключения имеется в первом умозаключении пока что лишь поверхностно, так как в нем определения еще не положены как то единство, которое составляет сущность умозаключения. Умозаключение постольку еще есть нечто субъективное, поскольку абстрактное значение, которым обладают его термины, изолировано так не в себе и для себя, а лишь в субъективном сознании. Впрочем, отношение единичности, особенности и всеобщности есть, как мы видели выше, необходимое и существенное отношение определений умозаключения со стороны их формы; недостаток состоит не в этой определенности формы, а в том, что под этой формой каждое отдельное определение не становится вместе с тем более богатым [по содержанию]. Аристотель больше держался голого отношения присущности (Inhärenz), излагая природу умозаключения следующим образом: «если три определения, относятся между собой так, что одно крайнее определение имеется во всем среднем определении, а это среднее определение имеется во всем другом крайнем определении, то оба эти крайние определения необходимо смыкаются в умозаключение»[50]. Здесь больше выражено лишь повторение одного и того же отношения принадлежности одного крайнего термина среднему, а этого в свою очередь другому крайнему термину, нежели взаимная определенность трех терминов по отношению друг к другу; а так как умозаключение покоится именно на вышеуказанной взаимной их определенности по отношению друг к другу, то сразу же явствует, что другие отношения терминов, образующие прочие фигуры, могут обладать значимостью как умозаключения рассудка лишь постольку, поскольку они могут быть сведены к этому первоначальному отношению; это – не разные виды фигур, стоящие рядом с первой, а, с одной стороны, поскольку они должны быть правильными умозаключениями, они покоятся лишь на той существенной форме умозаключения вообще, которой служит первая фигура; с другой же стороны, поскольку они отклоняются от нее, они суть видоизменения, в которые необходимо переходит эта первая абстрактная форма, тем самым давая себе дальнейшее определение и определяя себя к тотальности. Скоро мы увидим более детально, как обстоит дело с этими фигурами.

Е – О – В есть, таким образом, всеобщая схема умозаключения, взятого в его определенности. Единичное подчинено особенному, а последнее всеобщему; поэтому и единичное тоже подчинено всеобщему. Или, иначе говоря, единичному присуще особенное, особенному же всеобщее; поэтому последнее присуще также и единичному. Особенное, с одной стороны, именно по отношению к всеобщему, есть субъект, по отношению же к единичному оно есть предикат; или, иначе говоря, по отношению к всеобщему оно есть единичное, по отношению же к единичному – всеобщее. Так как в нем соединены обе определенности, то крайние термины смыкаются через это их единство. Слово «поэтому» представляется имеющим место в субъекте выводом, получающимся, дескать, из субъективного уразумения отношения обеих непосредственных посылок. Так как субъективная рефлексия высказывает оба соотношения среднего термина с крайними в виде отдельных и притом непосредственных суждений или предложений, то и заключение как опосредствованное соотношение, конечно, тоже есть отдельное предложение, и слово «поэтому» или «следовательно» служит выражением того, что оно опосредствовано. Но это «поэтому» должно рассматриваться не как некоторое внешнее этому предложению определение, имеющее, дескать, свое основание и местопребывание лишь в субъективной рефлексии, а, напротив, как обоснованное в природе самих крайних терминов, соотношение которых высказывается опять в виде простого суждения или предложения лишь ради абстрагирующей рефлексии и через нее. Истинное же их соотношение положено как средний термин. Что «следовательно, Е есть В» есть суждение, это – чисто субъективное обстоятельство; умозаключение состоит именно в том, что это есть не просто суждение, т. е. не соотношение, произведенное исключительно через связку или пустое «есть», а соотношение, осуществленное через определенный, содержательный средний термин.

Поэтому если умозаключение рассматривается только как состоящее из трех суждений, то это – формальный взгляд, не принимающий во внимание того отношения между определениями, которое единственно и важно в умозаключении. Вообще, лишь субъективная рефлексия разделяет соотношение терминов на отдельные посылки и отличное от них заключение:

«Все люди смертны,

Кай – человек,

Следовательно, он смертен».

На вас сразу же нападет скука, как только вы услышите такое умозаключение; это проистекает от той бесполезной формы, которая, посредством отдельных предложений, создает некую видимость различия, тотчас же исчезающую в самой вещи. Главным образом, вследствие этой субъективной формы процесс умозаключения представляется какой-то субъективной уловкой, к которой разум или рассудок вынужден, дескать, прибегать в тех случаях, когда они не могут познавать непосредственно. Но, конечно, природа вещей (разумное) действует не таким образом, чтобы сперва устанавливалась некоторая бо́льшая посылка (соотношение некоторой особенности с некоторым существующим всеобщим), а затем появлялось бы, во-вторых, некоторое отдельное соотношение некоторой единичности с особенностью, откуда бы наконец, в-третьих, возникало бы некоторое новое предложение. Этот движущийся через отдельные предложения процесс умозаключения есть не что иное, как некоторая субъективная форма; природа же дела (der Sache) состоит в том, что различные понятийные определения вещи объединены в существенном единстве. Эта разумность есть не уловка, а, напротив, по сравнению с еще присущей суждению непосредственностью соотношения, объективное, а та непосредственность познания есть, скорее, чисто субъективное; умозаключение же есть, напротив, истина суждения. Все вещи суть умозаключение, некоторое всеобщее, сомкнутое через особенность с единичностью; но, конечно, они не суть состоящее из трех предложений целое.

2. В непосредственном умозаключении рассудка термины имеют форму непосредственных определений. С этой стороны, с которой они суть содержание, мы и должны теперь рассмотреть это умозаключение. Его можно постольку считать качественным умозаключением подобно тому, как в суждении наличного бытия имеется тот же аспект качественного определения. Термины этого умозаключения, подобно терминам упомянутого суждения, суть вследствие этого единичные определенности; ибо определенность положена через ее соотношение с собой как безразличная к форме, стало быть, как содержание. Единичное есть какой-либо непосредственный, конкретный предмет, особенность – одно из отдельных его определенностей, свойств или отношений, всеобщность же есть опять-таки некоторая еще более абстрактная, еще более отдельная определенность в особенном. Так как субъект, как некоторое непосредственно определенное, еще не положен в своем понятии, то его конкретность еще не сведена к существенным определениям понятия; поэтому его соотносящаяся с собой определенность есть неопределенное, бесконечное многообразие. Единичное обладает в этой непосредственности бесконечным множеством определенностей, принадлежащих к составу его особенности, каждая из которых может поэтому образовать для данного единичного средний термин умозаключения. Но через каждый другой средний термин оно смыкается с некоторым другим всеобщим; через каждое из своих свойств оно находится в некотором другом соприкосновении, в некоторой другой связи наличного бытия. Далее, и средний термин тоже есть нечто конкретное по сравнению с всеобщим; он сам содержит в себе многие предикаты, и данное единичное можно через один и тот же средний термин смыкать опять-таки с многими всеобщими. Поэтому вообще является совершенно случайным и произвольным, какое из многих свойств вещи мы берем, чтобы, исходя из него, связать данную вещь с тем или иным предикатом: другие средние термины суть переходы к другим предикатам, и даже один и тот же средний термин может сам по себе быть переходом к разным предикатам, потому что он, как особенное, содержит в себе сравнительно со всеобщим многие определения.

Но дело не ограничивается тем, что для одного субъекта одинаково возможно неопределенное множество умозаключений и что каждое отдельное умозаключение по своему содержанию случайно: эти умозаключения, касающиеся одного и того же субъекта, должны перейти также и в противоречие. Ибо вообще различие, которое ближайшим образом представляет собой безразличную разность, есть столь же существенно и противоположение. Конкретное уже больше не есть нечто просто являющееся, а оно конкретно через единство противоположностей в понятии – противоположностей, определивших себя в моменты понятия. Так как со стороны качественной природы терминов конкретное берется в формальном умозаключении по какому-нибудь одному из присущих ему отдельных определений, то умозаключение наделяет данное конкретное соответствующим этому среднему термину предикатом; но так как, исходя из некоторой другой стороны, умозаключают к противоположной определенности, то тем самым первое заключение оказывается ложным, хотя сами по себе его посылки и вывод из них совершенно правильны. Если, исходя из среднего термина, гласящего, что стена была выкрашена синей краской, умозаключают, что она, стало быть, синяя, то это умозаключение правильно; но, несмотря на это умозаключение, стена может быть зеленой, если она сверх того была покрыта еще и желтой краской, причем из этого последнего обстоятельства, взятого отдельно, равным образом вытекало бы заключение, что она желтая. Если от среднего термина «чувственное существо» умозаключают, что человек не добр и не зол, так как о чувственном нельзя высказать ни того ни другого, то умозаключение правильно, а заключение ложно; ибо человеку как конкретному в такой же мере присущ и средний термин «духовное существо». Из среднего термина «тяготение планет, их спутников и комет к солнцу» правильно следует, что эти тела падают на солнце; но они не падают на него, так как они вместе с тем сами по себе суть собственные центры тяготения или, как это говорится, потому, что ими движет центробежная сила. Подобным же образом из среднего термина «социальность» можно вывести общность имущества граждан; из среднего же термина «индивидуальность», если проследить его столь же абстрактно, вытекает распадение государства, что и последовало, например, в Германской империи, когда в ней придерживались последнего среднего термина. Справедливо считается, что ничто не является столь недостаточным, как такого рода формальное умозаключение, ибо оно покоится на случае или произвольном выборе того или иного среднего термина. Как бы прекрасно ни протекала такая дедукция через ряд умозаключений и как бы ни убедительна была ее правильность, это все же еще ни к чему не приводит, так как всегда остается возможным, что имеются другие средние термины, из которых можно столь же правильно вывести нечто прямо противоположное. Кантовские антиномии разума состоят не в чем ином, как в том, что из какого-нибудь понятия в одном случае берется и кладется в основание одно его определение, а в другом случае – с такой же необходимостью другое. Эту недостаточность и случайность того или иного умозаключения не следует при этом сваливать исключительно на содержание, как будто бы она ничуть не зависела от формы, между тем как логика интересуется, дескать, лишь последней. Напротив, в самой форме формального умозаключения лежит основание того, что содержанием оказывается столь одностороннее качество; к этой односторонности содержание определено именно вышеуказанной абстрактной формой. Содержание есть одно из многих единичных качеств или определений некоторого конкретного предмета или понятия именно потому, что оно, как предполагается, есть по форме не более чем такая непосредственная, единичная определенность. Крайний термин «единичность», как абстрактная единичность, есть непосредственное конкретное и поэтому бесконечно или неопределимо многообразное; средний термин есть столь же абстрактная особенность и, следовательно, представляет собой одно единичное из этих многообразных качеств; и точно так же другой крайний термин есть абстрактное всеобщее. Поэтому формальное умозаключение, в силу своей формы, есть существенным образом нечто совершенно случайное по своему содержанию, и притом не в том смысле, что для умозаключения случайно, имеет ли оно дело с таким-то или с каким-нибудь другим предметом – от этого содержания логика отвлекается, – но, поскольку в основании его лежит какой-либо субъект, является случайным, какие определения содержания будет относительно него выводить умозаключение.

3. Определения умозаключения суть постольку определения содержания, поскольку они суть непосредственные, абстрактные, рефлектированные в себя определения. Но существенным в них является, напротив, то, что они не суть такие рефлектированные в себя, безразличные друг к другу определения, а суть определения формы; постольку они по существу суть соотношения. Эти соотношения суть, во-первых, соотношения крайних терминов со средним, соотношения, которые непосредственны, propositiones praemissae (посылки), а именно, отчасти соотношение особенного со всеобщим – propositio major (бо́льшая посылка), отчасти единичного с особенным – propositio minor (меньшая посылка). Во-вторых, имеется соотношение друг с другом крайних терминов, которое есть опосредствованное соотношение, – conclusio (заключение). Те непосредственные соотношения, посылки, суть предложения или суждения вообще и противоречат природе умозаключения, согласно которой различные определения понятия не должны быть соотнесены непосредственно, а должно быть положено также и их единство; истиной суждения служит умозаключение. Посылки тем менее могут оставаться непосредственными соотношениями, что их содержанием служат непосредственно различные определения, и, стало быть, они сами по себе не непосредственно тождественны, если только эти посылки не суть чисто тождественные предложения, т. е. пустые, ни к чему не приводящие тавтологии.

Поэтому требование, предъявляемое посылкам, обычно гласит, что они должны быть доказаны, т. е. тоже представлены в виде заключений. Две посылки требуют, таким образом, двух дальнейших умозаключений, а эти два новых умозаключения, вместе взятые, в свою очередь, дают четыре посылки, требующие четырех новых умозаключений; в последних имеется восемь посылок; в обосновывающих их восьми умозаключениях имеется шестнадцать посылок, для доказательства которых требуется шестнадцать умозаключений, и так далее в геометрической прогрессии до бесконечности.

Итак, здесь снова появляется прогресс в бесконечность, который раньше встретился нам в низшей сфере бытия и которого нельзя уже было ожидать в области понятия (абсолютной рефлексии из сферы конечного в себя), в области свободной бесконечности и истины. Трактуя о сфере бытия, мы показали, что в тех случаях, когда появляется дурная бесконечность, сводящаяся к бесконечному прогрессу, налицо имеется противоречие между некоторым качественным бытием и некоторым выходящим за его пределы бессильным долженствованием; сам же прогресс есть повторение предъявляемого к качественному бытию требования единства и постоянного впадения обратно в несоответственный этому требованию предел. В формальном умозаключении основой служит непосредственное соотношение или качественное суждение, а даваемое умозаключением опосредствование является тем, что по сравнению с первым положено как более высокая истина. Уходящее в бесконечность доказывание посылок не разрешает указанного противоречия, а только постоянно возобновляет его и представляет собой повторение одного и того же первоначального недостатка. Истина бесконечного прогресса состоит, напротив, в том, чтобы и сам он и уже определенная через него, как недостаточная, форма были сняты. Эта форма есть форма такого опосредствования, как Е – О – В. Оба соотношения Е – О и О – В должны быть опосредствованы; если это происходит таким же самым путем, то неудовлетворительная форма Е – О – В только удваивается и так далее до бесконечности. О имеет относительно Е также и формальное определение некоторого всеобщего, а по отношению к В – формальное определение некоторого единичного, ибо эти соотношения суть вообще суждения. Эти соотношения требуют поэтому опосредствования, но в силу указанного вида последнего здесь появляется лишь снова то отношение, которое должно быть снято.

Опосредствование должно поэтому совершиться другим путем. Для опосредствования соотношения О – В имеется Е; опосредствование должно поэтому принять вид

О – Е – В.

А для опосредствования соотношения Е – О имеется В; это опосредствование становится поэтому умозаключением

Е – В – О.

При более детальном рассмотрении этого перехода согласно его понятию оказывается, что, во-первых, опосредствование формального умозаключения со стороны его содержания, как было показано выше, случайно. Непосредственное единичное имеет в лице своих определенностей неопределимое множество средних терминов, а последние, в свою очередь, имеют столь же много определенностей вообще; так что всецело от внешнего произвола или вообще от некоторого внешнего обстоятельства и случайного определения зависит то, с каким всеобщим следует смыкать субъект умозаключения. Опосредствование не есть поэтому по своему содержанию ни нечто необходимое, ни всеобщее; оно не имеет своего основания в понятии предмета; основанием умозаключения служит, напротив, то, что внешне в предмете, т. е. непосредственное; но непосредственным служит среди определений понятия единичное.

Что касается формы, то опосредствование точно так же имеет своей предпосылкой непосредственность соотношения; опосредствование поэтому само опосредствовано, и притом через непосредственное, т. е. через единичное. Говоря точнее, в силу заключения первого умозаключения единичное стало опосредствующим. Заключение есть Е – В; единичное здесь положено как всеобщее. В одной посылке, а именно в меньшей (Е – О), оно выступает уже как особенное; стало быть, оно выступает как то, в чем соединены оба эти определения. Или, иначе говоря, заключение, взятое само по себе, выражает единичное как всеобщее, и притом не непосредственным образом, а через опосредствование, – выражает, следовательно, как некоторое необходимое соотношение. Простая особенность была средним термином; в заключении эта особенность положена развернуто как соотношение единичного и всеобщности. Но всеобщее еще есть пока что некоторая качественная определенность, предикат единичного; когда единичное определено как всеобщее, оно положено как всеобщность крайних терминов или, иначе говоря, как средний термин; само по себе, оно есть крайний термин единичности, но так как оно теперь определено как всеобщее, то оно вместе с тем есть единство обоих крайних терминов.

b) Вторая фигура: О – E – B[51]

1. Истина первого качественного умозаключения состоит в том, что нечто сомкнуто с некоторой качественной определенностью как со всеобщей не само по себе, а через некоторую случайность или в некоторой единичности. В такого рода качестве субъект умозаключения не возвратился в свое понятие, а постигнут лишь в своей внешности; непосредственность составляет основание соотношения и, стало быть, опосредствование; постольку единичное есть поистине средний термин.

Но, далее, соотношение умозаключения есть снятие непосредственности; заключение есть не непосредственное соотношение, а соотношение, опосредствованное некоторым третьим; оно поэтому содержит в себе некоторое отрицательное единство; поэтому опосредствование теперь определено так, что оно содержит в себе отрицательный момент.

В этом втором умозаключении посылками служат О – E и Е – В; лишь первая из этих двух посылок есть еще непосредственная; вторая же (Е – В) уже есть опосредствованная, а именно она опосредствована первым умозаключением; второе умозаключение предполагает поэтому первое, равно как и наоборот, первое предполагает второе. Крайние термины определены в этом втором умозаключении друг относительно друга как особенное и всеобщее; последнее постольку сохраняет еще свое место; оно есть предикат; но особенное переменило свое место, оно есть субъект, или, иначе говоря, положено под определением крайнего термина единичности, подобно тому как единичное положено с определением среднего термина или особенности. Поэтому оба уже не суть больше те абстрактные непосредственности, которыми они были в первом умозаключении. Однако они еще не положены как конкретные; в силу того обстоятельства, что каждое из них находится на месте другого, оно положено в своем собственном определении и вместе с тем – однако лишь внешним образом – в другом определении.

Определенный и объективный смысл этого умозаключения заключается в том, что всеобщее есть не само по себе некоторое определенное особенное (ибо оно есть, наоборот, тотальность своих особенных), а такой-то из его видов существует через единичность; другие же из его видов исключены из него непосредственной внешностью. С другой стороны, особенное есть всеобщее точно так же не непосредственно и само по себе, а так, что отрицательное единство совлекает с него определенность и этим возводит его во всеобщность. Единичность относится к особенному отрицательно постольку, поскольку она должна быть его предикатом; это не есть предикат особенного.

2. Но пока что термины еще суть непосредственные определенности; они не доразвились само собой ни до какого объективного значения; измененное место, полученное двумя из них, есть форма, которая пока что имеется на них лишь внешним образом; они поэтому суть еще, как и в первом умозаключении, вообще безразличное друг к другу содержание – два качества, связанные друг с другом не сами по себе, а через некоторую случайную единичность.

Умозаключение первой фигуры было непосредственным или также постольку умозаключением, поскольку оно имеет бытие в своем понятии как абстрактная форма, которая еще не реализовала себя в своих определениях. Так как эта чистая форма перешла в другую фигуру, то это есть, с одной стороны, начинающаяся реализация понятия, поскольку в первоначально непосредственной, качественной определенности терминов полагается отрицательный момент опосредствования и тем самым некоторая дальнейшая определенность формы. Но вместе с тем это есть становление чистой формы умозаключения чем-то иным. Умозаключение уже больше не соответствует ей полностью, и положенная в его терминах определенность отличается от того первоначального определения формы. Поскольку умозаключение рассматривается лишь как субъективное умозаключение, протекающее в некоторой внешней рефлексии, оно признаётся некоторым видом умозаключения, который должен соответствовать роду, а именно всеобщей схеме Е – О – В. Но оно ближайшим образом не соответствует этой схеме; две посылки рассматриваемого умозаключения суть О – Е (или Е – О) и Е – В; средний термин поэтому оба раза подчинен или, иначе говоря, есть оба раза субъект, которому, следовательно, два других термина присущи (inhärieren); следовательно, он не есть такой средний термин, который один раз подчиняет или является предикатом, а другой раз подчинен или является субъектом или, иначе говоря, которому один крайний термин присущ, но который сам присущ другому крайнему термину. Истинный смысл того обстоятельства, что это умозаключение не соответствует всеобщей форме умозаключения, заключается в том, что последняя перешла в него, так как ее истина состоит в том, что она есть субъективное, случайное смыкание. Если заключение во второй фигуре (не беря в помощь имеющее быть упомянутым ограничение, которое делает его чем-то неопределенным) правильно, то оно таково потому, что оно правильно само по себе, а не потому, что оно есть заключение этого умозаключения. Но то же самое имеет место и относительно заключения первой фигуры; эта-то его истина и есть то, что положено второй фигурой. То воззрение, согласно которому вторая фигура есть лишь некоторое видоизменение [первой], упускает из вида необходимый переход первой фигуры в эту вторую форму и не идет дальше первой фигуры как истинной формы. Поэтому, поскольку во второй фигуре (которая, по старой привычке, без всякого другого основания приводится как третья фигура) также должно найти себе место правильное в этом субъективном смысле умозаключение, то оно должно было бы быть соответственным первому умозаключению, и, стало быть, так как одна посылка (Е – В) выражает отношение подчинения среднего термина одному из крайних терминов, то другая посылка (О – Е) должна была бы получить отношение, противоположное тому, которое она имеет, и О должно было бы быть подведено под Е. Но такого рода отношение было бы упразднением определенного суждения «Е есть О» и могло бы иметь место лишь в неопределенном суждении – в некотором партикулярном суждении. Поэтому заключение в этой фигуре может быть лишь партикулярным. Но партикулярное суждение, как было замечено выше, столь же положительно, сколь отрицательно. Поэтому заключение оказывается здесь таким суждением, которому не может быть приписана большая ценность. Так как, далее, особенное и всеобщее в этом умозаключении суть крайние термины и непосредственные, безразличные относительно друг друга определенности, то их отношение само безразлично. Можно по произволу принимать одну или другую из этих определенностей за больший или меньший термин, можно поэтому также принимать и ту и другую посылку за бо́льшую или меньшую[52].

3. Поскольку заключение столь же положительно, сколь и отрицательно, оно есть некоторое безразличное к этим определенностям и тем самым всеобщее соотношение. При более близком рассмотрении мы видим, что опосредствование первого умозаключения было случайным в себе; во втором же умозаключении эта случайность положена. Она, стало быть, есть снимающее само себя опосредствование; опосредствование имеет определение единичности и непосредственности; а то, что смыкается через это умозаключение, должно, напротив, быть тождественным в себе и непосредственно, ибо наш средний термин, непосредственная единичность, есть бесконечно многообразная и внешняя определенность. В нем, следовательно, положено, напротив, внешнее себе опосредствование. Но внешнее единичности есть всеобщность; указанное опосредствование через непосредственное единичное отсылает дальше самого себя к другому для него опосредствованию, которое, стало быть, происходит через всеобщее. Или, иначе говоря, то, что, как предполагалось, должно быть соединено через вторую фигуру, на деле должно быть сомкнуто непосредственно; через ту непосредственность, которая лежит в его основании, определенное смыкание не может быть осуществлено. Та непосредственность, на которую оно указывает, есть другая непосредственность по отношению к его непосредственности – снятая первая непосредственность бытия, следовательно, рефлектированная в себя или, иначе говоря, в-себе-сущая непосредственность – абстрактное всеобщее.

Переход этого умозаключения представлял собой с рассматриваемой стороны, подобно переходу бытия, некоторое становление другим, так как в его основании лежит качественное, а именно, непосредственная единичность. Но, согласно понятию, единичность смыкает особенное и всеобщее постольку, поскольку она снимает определенность особенного, что представляется как случайность этого умозаключения. Крайние термины смыкаются не через то их определенное соотношение, которое они имеют со средним термином. Средний термин поэтому не есть их определенное единство, и то положительное единство, которое ему еще присуще, есть лишь абстрактная всеобщность. Но когда средний термин полагается в этом определении, которое есть его истина, то это есть уже некоторая другая форма умозаключения.

с) Третья фигура: E – В – O[53]

1. Это третье умозаключение уже не имеет ни одной непосредственной посылки; соотношение Е – В опосредствовано первым умозаключением, а соотношение О – В – вторым. Это умозаключение предполагает поэтому первые два умозаключения; но и обратно, эти два умозаключения предполагают его, равно как и вообще каждое умозаключение предполагает два остальных. В этом умозаключении, стало быть, завершено вообще определение умозаключения. Это взаимное опосредствование именно и означает, что каждое умозаключение, хотя оно само по себе есть опосредствование, вместе с тем не является в самом себе тотальностью опосредствования, а содержит в себе такую непосредственность, опосредствование которой находится вне его.

Умозаключение Е – В – О, рассматриваемое в нем самом, есть истина формального умозаключения, оно выражает собой то, что опосредствование последнего есть абстрактно всеобщее опосредствование и что крайние термины содержатся в среднем термине не со стороны своей существенной определенности, а лишь со стороны своей всеобщности, что, следовательно, в нем как раз не сомкнуто то, что должно было быть опосредствовано. Здесь, следовательно, положено то, в чем состоит формализм такого умозаключения, термины которого имеют непосредственное, безразличное к форме содержание или, что то же самое, суть такие определения формы, которые еще не рефлектировали себя так, чтобы стать определениями содержания.

2. Средний термин этого умозаключения есть, правда, единство крайних терминов, но такое единство, в котором мы отвлекаемся от их определенности, неопределенное всеобщее. Однако, поскольку это всеобщее вместе с тем как абстрактное отлично от крайних терминов, как от определенного, оно и само также еще есть нечто определенное по отношению к ним, и целое есть умозаключение, отношение которого к его понятию надлежит рассмотреть. Средний термин как всеобщее есть по отношению к обоим своим крайним терминам подчиняющее или предикат; ни разу он не является подчиненным или субъектом. Поэтому, поскольку эта фигура, как некоторая разновидность умозаключения, должна соответствовать требованиям последнего, это может произойти лишь таким способом, что, поскольку одно соотношение (Е – В) уже имеет требуемую форму отношения, такая же форма сообщается также и другому соотношению (В – O). А это совершается в таком суждении, где отношение между субъектом и предикатом оказывается безразличным, т. е. в отрицательном суждении. Таким путем умозаключение становится законным; но заключение в нем необходимым образом отрицательно[54].

Тем самым теперь оказывается безразличным также и то, какое из двух определений этого предложения будет считаться предикатом и какое субъектом, а в умозаключении является безразличным, будет ли то или иное из этих двух определений считаться крайним термином единичности или крайним термином особенности, другими словами, будет ли оно считаться меньшим или бо́льшим термином. Так как, согласно обычному предположению, от этого зависит, какая из посылок должна быть большей посылкой и какая меньшей, то и это здесь стало безразличным. Это безразличие составляет основание обычной четвертой фигуры умозаключения, которой Аристотель не знал и которая, в конце концов, касается совершенно пустого, неинтересного различия. Непосредственное положение терминов является в четвертой фигуре обратным положению терминов в первой фигуре; так как субъект и предикат отрицательного заключения, согласно формальному рассмотрению суждения, не имеют между собой определенного отношения субъекта и предиката, а каждый из них может занять место другого, то безразлично, какой термин будет браться как субъект и какой как предикат; поэтому столь же безразлично, какую посылку будем брать как бо́льшую посылку и какую как меньшую. Это безразличие, которому способствует также и определение партикулярности (особенно, поскольку делают замечание, что оно может быть взято в широком смысле), делает указанную четвертую фигуру чем-то совершенно праздным.

3. Объективное значение умозаключения, в котором всеобщее составляет средний термин, заключается в том, что опосредствующее, как единство крайних терминов, есть существенным образом всеобщее. Но так как эта всеобщность есть ближайшим образом лишь качественная или абстрактная всеобщность, то в ней не содержится определенность крайних терминов; их смыкание, поскольку оно имеет место, должно точно так же иметь свое основание в некотором лежащем вне этого умозаключения опосредствовании и по отношению к этому умозаключению совершенно так же случайно, как и в предыдущих формах умозаключения. Однако так как всеобщее определено теперь как средний термин и в последнем определенность крайних терминов не содержится, то эта определенность крайних терминов положена как совершенно безразличная и внешняя. Тем самым (ближайшим образом, согласно этой голой абстракции) действительно возникла четвертая фигура умозаключения, а именно фигура умозаключения, лишенного отношения: В – В – В – такого умозаключения, которое абстрагирует от качественного различия терминов и тем самым имеет своим определением чисто внешнее единство их, а именно их равенство.

d) Четвертая фигура: В – В – В, или математическое умозаключение

1. Математическое умозаключение гласит: «если две вещи или два определения равны третьему, то они равны между собой». Отношение присущности или подчинения терминов здесь стерто.

Опосредствующим служит некоторое третье вообще. Но оно не имеет решительно никакого определения по отношению к своим крайним терминам. Поэтому каждый из трех терминов может с одинаковым правом быть третьим опосредствующим. Какой из них будет для этого употребляться, какие из трех соотношений будут соответственно с этим браться как непосредственные и какое – как опосредствованное, – это зависит от внешних обстоятельств и прочих условий, а именно, от того, какие два соотношения из этих трех суть непосредственно данные. Но это определение не касается самого умозаключения и полностью внешне.

2. Математическое умозаключение признаётся в математике аксиомой, т. е. само по себе очевидным, первым предложением, не могущим быть доказанным и не нуждающимся ни в каком доказательстве, т. е. ни в каком опосредствовании, не предполагающим ничего другого и не могущим быть выведенным из другого. Если мы рассмотрим ближе преимущество этого умозаключения, заключающееся в его непосредственной очевидности, то окажется, что преимущество это состоит в формальном характере этого умозаключения, абстрагирующего от всякой качественной разности определений и имеющего дело только с их количественным равенством или неравенством. Но по тому же самому основанию оно не обходится без предпосылки или, иначе говоря, не остается неопосредствованным; количественное определение, которое одно только и принимается в нем во внимание, получается лишь посредством абстрагирования от качественного различия и от определений понятия. Линии, фигуры, приравниваемые друг к другу, берутся лишь со стороны их величины; какой-нибудь треугольник приравнивается к какому-нибудь квадрату, но не как треугольник к квадрату, а исключительно только по своей величине и т. д. Точно так же и понятие с его определениями не входит в этот процесс умозаключения. Здесь вообще не постигают в понятии, и рассудок не имеет перед собой даже формальных абстрактных определений понятия. Очевидность этого умозаключения основана поэтому лишь на том, что оно столь бедно определениями мысли и столь абстрактно.

8. Но результатом умозаключения наличного бытия оказывается не только эта абстракция от всякой определенности понятия. Получающаяся из него отрицательность непосредственных, абстрактных определений имеет еще другую, положительную сторону, а именно ту, что в абстрактную определенность положено ее другое, и она в силу этого стала конкретной.

Во-первых, все умозаключения наличного бытия имеют друг друга предпосылкой, и сомкнутые в заключении крайние термины лишь постольку сомкнуты поистине в себе и для себя, поскольку они помимо этого соединены тождеством, имеющим свое основание в чем-то другом; средний термин, каков он в рассмотренных умозаключениях, должен быть их единством понятия, но на самом деле он есть лишь некоторая формальная определенность, которая не положена как их конкретное единство. Но эта предпосылка каждого из указанных опосредствований есть не только некоторая данная непосредственность вообще (как в математическом умозаключении), а она сама есть некоторое опосредствование, а именно, для каждого из двух других умозаключений. Следовательно, что имеется поистине, это опосредствование, основанное не на некоторой данной непосредственности, а на опосредствовании. Это есть, стало быть, не количественное опосредствование, абстрагирующее от формы опосредствования, а, напротив, соотносящееся с опосредствованием опосредствование, или, иначе говоря, опосредствование рефлексии. Круг взаимного предполагания, образуемый взаимной связью этих умозаключений, представляет собой возвращение этого предполагания внутрь самого себя, которое в этом возвращении в себя образует некоторую тотальность и имеет то другое, на которое указывает каждое отдельное умозаключение, не во-вне посредством абстракции, а охватывает его внутри круга.

Далее, со стороны отдельных определений формы оказалось, что в этом целом формальных умозаключений каждое отдельное определение занимало место среднего термина. Непосредственно этот средний термин был определен как особенность; в дальнейшем он определил себя посредством диалектического движения как единичность и всеобщность. и точно так же каждое из этих последних определений проходило через места двух крайних терминов. Чисто отрицательным результатом служит здесь стирание качественных определений формы в чисто количественном математическом умозаключении. Но что здесь поистине имеется налицо, это – положительный результат, состоящий в том, что опосредствование совершается не через одну отдельную качественную определенность формы, а через конкретное их тождество. Недостаток и формализм рассмотренных трех фигур умозаключения состоит именно в том, что такого рода отдельная определенность должна составлять в них средний термин. Опосредствование определило себя, следовательно, как безразличие непосредственных или абстрактных определений формы и как положительную рефлексию одного из них в другое. Непосредственное умозаключение наличного бытия тем самым перешло в умозаключение рефлексии.

Примечание. Обычный взгляд на умозаключение

В данном здесь изложении природы умозаключения и его различных форм мы мимоходом обратили внимание также и на то, что в обычном рассмотрении и трактовке умозаключений составляет главный интерес, а именно каким образом в каждой фигуре можно сделать правильное умозаключение. Однако при этом мы указали лишь главный момент и обошли те случаи и те комбинации, которые здесь возникают, когда сюда дополнительно привлекается к рассмотрению различие положительных и отрицательных суждений вместе с количественным определением, и в особенности определение партикулярности. Здесь будут уместны еще некоторые замечания относительно обычного взгляда на умозаключение и способа его трактовки в логике. Как известно, учение об умозаключениях было развито до такой степени подробно, что его так называемые тонкости сделались предметом всеобщего недовольства и отвращения. Когда естественный рассудок восстал во всех областях духовной культуры против лишенных субстанциальности форм рефлексии, он обратился также и против указанного искусственного учения о формах разума и считал, что он может обойтись без такой науки, на том основании, что он уже сам собой совершает от природы, без всякого особого изучения, рассматриваемые в этой науке отдельные операции мышления. и в самом деле, с человеком дело обстояло бы касательно разумного мышления очень плохо, если бы условием такого мышления было бы тягостное изучение формул умозаключения, – обстояло бы столь же плохо, как с ним обстояло бы (мы на это уже указали в предисловии)[55], если бы он не мог ходить и переваривать пищу, не изучив предварительно анатомии и физиологии. Но, подобно тому как изучение последних наук не остается без пользы для диэтетического поведения, так и изучению форм разума надлежит, без сомнения, приписывать еще более важное влияние на правильность мышления. Однако, не входя здесь в обсуждение этой стороны, касающейся культуры субъективного мышления и поэтому, собственно говоря, педагогики, мы должны будем согласиться с тем, что изучение, имеющее своим предметом способы операций и законы разума, должно быть само по себе в высшей степени интересно, по крайней мере, не менее интересно, чем познание законов природы и ее собственных форм. Если признаётся немаловажным делом нахождение шестидесяти с лишком видов попугаев, ста тридцати семи видов вероники и так далее, то надо считать еще гораздо более важным нахождение форм разума; не является ли фигура умозаключения чем-то бесконечно более высоким, чем вид попугая или вероники?

Поэтому, хотя мы должны рассматривать только как варварство презрительное отношение вообще к изучению форм разума, мы все же должны согласиться с тем, что обычное изложение умозаключения и его особенных форм не представляет собой разумного познания их, не изображает их как формы разума, и силлогистическая премудрость навлекла на себя именно вследствие ее неценности то пренебрежение, с которым к ней начали относиться. Ее недостаток состоит в том, что она ни на шаг не идет дальше рассудочной формы умозаключения, согласно которой определения понятия берутся как абстрактные, формальные определения. Фиксирование их как абстрактных качеств тем более непоследовательно, что в умозаключении существенным являются как раз их соотношения, и присущность, и подчинение уже подразумевают, что единичное, так как ему присуще всеобщее, само есть всеобщее, а всеобщее, так как оно подчиняет себе единичное, само есть единичное; указанное фиксирование определений понятия в виде абстрактных качеств совершенно непоследовательно ближайшим образом еще потому, что умозаключение явно полагает именно это их единство как средний термин, и его (умозаключения) определение [или назначение] как раз и состоит в опосредствовании, т. е. в том, что определения понятия уже больше не имеют, как в суждении, своей основой свою внешность по отношению друг к другу, а, наоборот, имеют основой свое единство. Тем самым, понятием умозаключения высказывается несовершенство формального умозаключения, в котором средний термин фиксируется не как единство крайних терминов, а как некоторое формальное, качественно отличное от них, абстрактное определение. Рассмотрение делается еще более бессодержательным вследствие того, что здесь все еще принимаются за полные отношения также и такие соотношения или суждения, в которых даже и формальные определения становятся безразличными (как, например, в отрицательном и партикулярном суждениях) и которые поэтому приближаются к предложениям. Так как качественная форма Е – О – В считается вообще окончательной и абсолютной, то диалектическое рассмотрение умозаключения совершенно отпадает, и остальные умозаключения тем самым рассматриваются не как необходимые изменения той формы, а как виды. При этом безразлично, рассматривается ли первое формальное умозаключение само лишь как некоторый вид наряду с прочими или же одновременно и как род, и как вид; последнее происходит, когда остальные умозаключения сводятся к первому. Если это сведение и не происходит явно, то все же в основании [рассмотрения остальных фигур] всегда лежит то же самое формальное отношение внешнего подчинения, которое выражает собой первая фигура.

Это формальное умозаключение представляет собой противоречие, состоящее в том, что средний термин должен быть определенным единством крайних терминов, но на самом деле он выступает не как это единство, а как определение, качественно отличное от тех определений, единством которых оно должно быть. Так как умозаключение представляет собой это противоречие, то оно в самом себе диалектично. Его диалектическое движение являет его в полноте моментов понятия, показывая, что не только вышеуказанное отношение подчинения (или особенность), но столь же существенным образом и отрицательное единство [т. е. единичность] и всеобщность служат моментами того смыкания воедино, которое имеет место в умозаключении. Поскольку каждый из этих двух моментов сам по себе есть равным образом лишь некоторый односторонний момент особенности, они также представляют собой несовершенные средние термины, но вместе с тем они составляют и развитые определения особенности. Весь этот процесс прохождения через указанные три фигуры показывает средний термин последовательно в каждом из этих определений, и истинным результатом, проистекающим из этого процесса, является то, что средний термин есть не какое-нибудь одно из этих определений, а тотальность их.

Недостаток формального умозаключения состоит поэтому не в форме умозаключения – она, напротив, есть форма разумности, – а в том, что она выступает лишь как абстрактная и поэтому чуждая понятию форма. Мы показали, что абстрактное определение в силу своего абстрактного соотношения с собой может быть рассматриваемо в такой же мере и как содержание; постольку формальное умозаключение ничего больше не дает, кроме утверждения, что некоторое соотношение того или иного субъекта с тем или иным предикатом вытекает или не вытекает лишь из этого среднего термина. То обстоятельство, что то или иное предложение было доказано посредством такого рода умозаключения, ничуть не помогает делу в силу абстрактной определенности среднего термина, представляющего собой некоторое чуждое понятию качество, с таким же правом могут существовать другие средние термины, из которых вытекает противоположное, и даже больше того: из одного и того же среднего термина можно, в свою очередь, посредством дальнейших умозаключений, вывести противоположные предикаты. Помимо того, что формальное умозаключение не очень-то много дает, оно есть также и нечто очень простое; те многочисленные правила, которые были изобретены силлогистикой, несносны уже потому, что они так контрастируют с простой природой предмета, а затем также и потому, что они относятся к таким случаям, где формальное содержание умозаключения, вследствие внешнего определения формы – особенно такого определения, как определение партикулярности (тем более что оно должно быть взято для этой цели в широком смысле), – окончательно оскудевает и где даже со стороны формы получаются лишь совершенно бессодержательные результаты. Но самой справедливой и самой важной причиной той немилости, в которую впала силлогистика, является то, что она есть столь растянутое, чуждое понятию занятие таким предметом, единственным содержанием которого служит само понятие. Многочисленные силлогистические правила напоминают образ действия учителей арифметики, которые равным образом дают множество правил для арифметических операций, причем все эти правила предполагают отсутствие у них понятия операций. Но числа представляют собой чуждый понятию материал, счетная операция есть внешнее соединение или разделение, механический прием, и мы знаем, что в самом деле были изобретены счетные машины, выполняющие эти операции; напротив, когда с формальными определениями умозаключения, которые суть понятия, обращаются как с чуждым понятию материалом, то это является наиболее возмутительным и наиболее невыносимым.

Доведенный до крайности образчик такой чуждой понятию трактовки понятийных определений умозаключения, несомненно, дает нам Лейбниц (Орр. Tom. II, р. I), который подверг умозаключение комбинаторному исчислению и определил посредством него число возможных форм умозаключения, если именно принимать во внимание различие положительных и отрицательных, затем всеобщих, партикулярных, неопределенных и сингулярных суждений; оказывается, что число таких возможных сочетаний 2048, из которых по исключении непригодных фигур остается пригодных 24. Лейбниц считает комбинаторный анализ очень полезным для нахождения не только форм умозаключения, но и сочетаний других понятий. Служащая для этого операция такая же, как та, посредством которой вычисляется, сколько комбинаций букв возможны в азбуке, сколько сочетаний костей – при игре в кости, или сколько комбинаций карт при игре в ломбер и тому подобное. Следовательно, определения умозаключения поставлены здесь в один ряд с сочетаниями костей или карт при игре в ломбер, разумное берется как нечто мертвенное и чуждое понятию, и оставляется в стороне своеобразие понятия и его определений, заключающееся в том, что они соотносятся между собой как духовные сущности и через это соотношение снимают свое непосредственное определение. Это лейбницево применение исчисления комбинаций к умозаключению и к сочетанию других понятий не отличалось от пресловутого луллиева искусства ничем другим, кроме большей методичности с арифметической точки зрения, вообще же не уступало ему в бессмысленности. С этим у Лейбница была связана любимая его мысль, к которой он пришел еще в юности и от которой он, несмотря на ее незрелость и поверхностность, не отказался и впоследствии: мысль о некоторой всеобщей характеристике понятий, о письменном языке, в котором каждое понятие было бы представлено как соотношение, вытекающее из других понятий, или как соотношение с другими, как будто в разумной связи, которая существенно диалектична, какое-либо содержание еще сохраняет те же самые определения, которые оно имеет, когда его фиксируют отдельно.

Логическое счисление Плукэ избрало без сомнения самый последовательный прием для того, чтобы подчинить вычислению отношение умозаключения. Это счисление основано на том, что в суждении абстрагируют от различия отношения, т. е. от различия между единичностью, особенностью и всеобщностью, и фиксируют абстрактное тождество субъекта и предиката, в силу чего между ними устанавливается математическое равенство – соотношение, которое превращает процесс умозаключения в совершенно бессодержательное и тавтологическое образование предложений. В предложении «роза красна» предикат согласно этому учению должен означать не всеобщий красный цвет, а лишь определенный красный цвет розы; в предложении: «все христиане суть люди» предикат должен означать лишь тех людей, которые суть христиане; из него и из предложения: «евреи не христиане» следует заключение, которое не послужило хорошей рекомендацией этому силлогистическому счислению в глазах Мендельсона: «следовательно, евреи – не люди» (именно, не те люди, которые суть христиане). Плукэ указывает в качестве результата своего изобретения на то, что posse etiam rudes mechanice totam logicam doceri, uti pueri arithmeticam docentur, ita quidem, ut nulla formidine in ratiociniis suis errandi torqueri, vel fallaciis circumveniri possint, si in calculo non errant (даже невежды могут механически научиться всей логике подобно тому, как дети научаются арифметике, – притом так, чтобы их не мучило никакое опасение ошибиться в своих рассуждениях или быть обманутыми какими-либо хитростями, если только они не ошиблись в счете). Эта рекомендация, что невежд можно посредством счисления механически научить всей логике, представляет собой, конечно, наихудшее, что можно сказать о каком-либо изобретении в области изложения логической науки.

В. Умозаключение рефлексии

Развитие качественного умозаключения сняло абстрактность его определений; тем самым термин положил себя как такую определенность, в которой светится также и другая определенность. Кроме абстрактных терминов, в умозаключении имеется также и их соотношение, и в заключении оно положено как опосредствованное и необходимое; поэтому каждая определенность положена поистине не особо, как отдельная определенность, но как соотношение других определенностей, другими словами, как конкретная определенность.

Средним термином служила абстрактная особенность, которая сама по себе представляет собой некоторую простую определенность и была средним термином лишь внешним образом, по отношению к самостоятельным крайним терминам. Теперь же средний термин положен как тотальность определений; таким образом, он есть положенное единство крайних терминов; но ближайшим образом это есть единство рефлексии, охватывающей их собой; это – такой охват их, который, как первое снятие непосредственности и первое соотнесение определений, еще не есть абсолютное тождество понятия.

Крайние термины суть определения суждения рефлексии: единичность в собственном смысле и всеобщность в смысле определения отношения, или, иначе говоря, рефлексия, охватывающая собой многообразное. Но единичный субъект, как было показано при рассмотрении суждения рефлексии, содержит в себе, кроме принадлежащей к форме голой единичности, также и определенность, как безоговорочно рефлектированную в себя всеобщность, как предположенный, т. е. здесь еще непосредственно взятый род.

Из этой определенности крайних терминов, которая получается в ходе развития определений суждения, вытекает более детальное содержание среднего термина, который имеет капитальную важность в умозаключении, так как он отличает умозаключение от суждения. Средний термин содержит в себе 1) единичность, 2) но расширенную до всеобщности единичность, как все единичности, и 3) лежащую в основании всеобщность, безоговорочно соединяющую в себе единичность и абстрактную всеобщность, род. Таким образом, умозаключение рефлексии впервые получает настоящую определенность формы, поскольку средний термин положен как тотальность определений; непосредственное умозаключение является по сравнению с умозаключением рефлексии неопределенным, так как средний термин в нем пока что еще есть абстрактная особенность, в которой моменты его понятия еще не положены. Это первое умозаключение рефлексии может быть названо умозаключением всякости[56].

а) Умозаключение всякости

1. Умозаключение всякости есть умозаключение рассудка в его завершенности, но не более того. Что средний термин есть в нем не абстрактная особенность, но развернут в свои моменты и потому конкретен, это, правда, составляет существенное требование для понятия, однако форма всякости синтезирует единичное во всеобщность ближайшим образом лишь внешне, и, наоборот, во всеобщности она сохраняет единичное все еще как нечто непосредственно, само по себе существующее. Отрицание непосредственности определений, которое было результатом умозаключения наличного бытия, есть лишь первое отрицание, а не отрицание отрицания или абсолютная рефлексия в себя. Поэтому в основании указанной всеобщности рефлексии, охватывающей собой отдельные определения, все еще лежат эти отдельные определения, или, иначе говоря, всякость еще не есть всеобщность понятия, а есть только внешняя всеобщность рефлексии.

Умозаключение наличного бытия было потому случайно, что его средний термин, как некоторая единичная определенность конкретного субъекта, допускает неопределенное множество других подобных же средних терминов, и тем самым субъект мог быть сомкнут с неопределенным количеством других и даже противоположных предикатов. Но так как теперь средний термин содержит в себе единичность и в силу этого сам конкретен, то он может связывать с субъектом лишь такой предикат, который присущ субъекту как конкретному. Если, например, из среднего термина «зеленый» нужно было бы умозаключить, что данная картина приятна, так как зеленое приятно для глаз, или что стихотворение, здание и так далее прекрасны, так как они обладают правильностью, то, несмотря на это, картина и так далее могут быть отвратительны вследствие других своих определений, от которых можно было бы умозаключить к предикату «отвратительный». Напротив, когда средний термин обладает определением всякости, то он содержит в себе зеленое и правильность как нечто конкретное, которое именно поэтому не есть абстракция некоторого исключительно только зеленого, только правильного и т. д.; с этим конкретным могут быть соединены лишь такие предикаты, которые согласуются с тотальностью конкретного. В суждении: «зеленое (или правильное) приятно» субъект есть лишь абстракция зеленого (или правильности); напротив, в предложении «все зеленое (или: все правильное) приятно» субъектом служат все те действительные конкретные предметы, которые зелены (или правильны) и которые, следовательно, берутся как конкретные, со всеми теми их свойствами, какими они обладают помимо зелености (или правильности).

2. Но это рефлективное совершенство умозаключения делает его именно поэтому лишь обманчивым призраком. Средний термин имеет определенность: «все»; этим «всем» непосредственно принадлежит в большей посылке тот предикат, который смыкают с субъектом. Но «все» суть все единичные; следовательно, в этой большей посылке единичный субъект уже непосредственно обладает указанным предикатом, вместо того чтобы получить его впервые через умозаключение. Или, иначе говоря, субъект получает через заключение предикат как некоторое следствие; но бо́льшая посылка уже содержит в себе это заключение; поэтому бо`льшая посылка правильна не сама по себе как взятая отдельно от заключения или, иными словами, она не есть непосредственное, пред-положенное суждение, но сама уже предполагает заключение, основанием которого она должна была служить.

В излюбленном совершенном умозаключении:

«все люди смертны,

но Кай – человек,

следовательно, Кай смертен», -

бо́льшая посылка правильна лишь потому и постольку, поскольку правильно заключение. Если бы Кай случайно не был смертен, то бо́льшая посылка была бы неправильна. Предложение, долженствовавшее служить заключением, должно быть правильным уже непосредственно, само по себе, ибо в противном случае бо́льшая посылка не могла бы охватить собой всех единичных; прежде чем бо́льшая посылка может быть признана правильной, приходится предварительно решить вопрос, не служит ли само это заключение возражением против нее.

3. При рассмотрении умозаключения наличного бытия из понятия умозаключения получился тот вывод, что посылки как непосредственные противоречат заключению, а именно, требуемому понятием умозаключения опосредствованию, и что поэтому первое умозаключение предполагает другие и, обратно, эти другие предполагают первое. В умозаключении рефлексии это положено в нем же самом, а именно, положено, что бо́льшая посылка предполагает свое заключение, так как в ней содержится то соединение единичного с предикатом, которое впервые должно быть установлено в заключении.

Следовательно, то, что мы здесь имеем на самом деле, может быть выражено ближайшим образом так: умозаключение рефлексии есть лишь внешняя пустая видимость умозаключения; стало быть, сущность этого умозаключения покоится на субъективной единичности; последняя тем самым образует собой средний термин и должна быть положена как средний термин; это – такая единичность, которая имеет бытие как таковая и лишь внешним образом обладает всеобщностью. Или, иначе говоря, более детальное установление содержания умозаключения рефлексии показало, что единичное находится в непосредственном, а не в умозаключенном соотношении со своим предикатом и что бо́льшая посылка (соединение некоторого особенного с некоторым всеобщим или, точнее, некоторого формально всеобщего с некоторым всеобщим в себе) опосредствована тем соотношением единичности, которое здесь имеется, единичности как всякости. Но это есть умозаключение индукции.

b) Умозаключение индукции

1. Умозаключение всякости подчинено схеме первой фигуры: Е – О – В; индуктивное умозаключение – схеме второй фигуры: В – Е – О, так как оно опять имеет средним термином единичность, но не абстрактную единичность, а полную, т. е. положенную с противоположным ей определением, с всеобщностью. Один из крайних терминов есть какой-либо предикат, который общ всем этим единичным; его соотношение с ними образует собой те непосредственные посылки, одна из которых должна была быть заключением в предшествующем умозаключении. Другой крайний термин может быть непосредственным родом, каков он в среднем термине предыдущего умозаключения или в субъекте универсального суждения, родом, который исчерпан в совокупности единичных или же видов среднего термина. Согласно этому, умозаключение имеет следующий вид:

e

е

В – О

е

е

и так далее до бесконечности.

2. Вторая фигура формального умозаключения (В – Е – О) потому не соответствовала схеме умозаключения, что в одной из посылок второй фигуры Е, образующей собой средний термин, не было подчиняющим или предикатом. В индукции этот недостаток устраняется; здесь средним термином служит: «все единичные»; предложение «В – E»[57], которое содержит в себе в качестве субъекта объективное всеобщее или род, выделившийся в качестве крайнего термина, имеет такой предикат, который по меньшей мере обладает равным с субъектом объемом и тем самым тождественен с ним для внешней рефлексии. Лев, слон, и так далее образуют собой род четвероногих животных; различие, состоящее в том, что то же самое содержание в одном случае положено в единичности, а в другом – во всеобщности, есть поэтому только безразличное определение формы; безразличие, которое представляет собой положенный в рефлективном умозаключении результат формального умозаключения и которое здесь положено равенством объема.

Поэтому индукция не есть умозаключение голого восприятия или случайного наличного бытия, каким была соответствующая ему вторая фигура, а умозаключение опыта – субъективного синтезирования единичных в род и смыкания рода с некоторой всеобщей определенностью, поскольку она встречается во всех единичных. Умозаключение это имеет также и то объективное значение, что непосредственный род определяет себя через тотальность единичности к некоторому всеобщему свойству, имеет свое наличное бытие в некотором всеобщем отношении или признаке. Однако объективное значение этого умозаключения, как и других, есть пока что лишь его внутреннее понятие и здесь еще не положено.

3. Скорее можно сказать, что индукция есть еще, по существу, некоторое субъективное умозаключение. Средним термином здесь служат единичные в их непосредственности; синтезирование их через всякость в род есть некоторая внешняя рефлексия. В силу пребывающей непосредственности единичных и в силу вытекающего отсюда внешнего характера, всеобщность есть лишь полнота или, лучше сказать, остается некоторой задачей. В ней поэтому опять появляется прогресс в дурную бесконечность; единичность должна быть положена как тождественная со всеобщностью, но так как единичные положены вместе с тем и как непосредственные, то указанное единство остается лишь постоянным долженствованием; оно есть единство равенства; долженствующие быть тождественными должны вместе с тем и не быть тождественными. Лишь продолженные до бесконечности, a, b, c, d, e образуют собой род и дают завершенный опыт. Заключение индукции остается постольку проблематическим[58].

Но выражая собой то обстоятельство, что восприятие для того, чтобы стать опытом, должно быть продолжено до бесконечности, индукция предполагает, что род сомкнут со своей определенностью в себе и для себя. Индукция, собственно говоря, тем самым скорее предполагает свое заключение как нечто непосредственное, точно так же как умозаключение всякости предполагает заключение для одной из своих посылок. Опыт, основанный на индукции, признаётся значимым, хотя восприятие, по общему признанию, не завершено; но полагать, что против означенного опыта не может найтись никакого противопоказания, можно лишь постольку, поскольку этот опыт истинен в себе и для себя. Поэтому умозаключение через индукцию основывается, правда, на некоторой непосредственности, но не на той непосредственности, на которой оно, согласно обычному взгляду, должно было бы основываться, т. е. не на сущей непосредственности единичности, а на в-себе-и-для-себя-сущей, всеобщей непосредственности. Основное определение индукции заключается в том, что она есть некоторое умозаключение; если единичность берется как существенное определение среднего термина, а всеобщность лишь как его внешнее определение, то средний термин распался бы на две не связанные между собой части, и у нас не было бы никакого умозаключения; этот внешний характер принадлежит скорее крайним терминам. Единичность может быть средним термином только как непосредственно тождественная со всеобщностью. Такая всеобщность есть, собственно говоря, объективная всеобщность, род. Это можно рассматривать также и следующим образом: в том определении единичности, которое лежит в основании среднего термина индуктивного умозаключения, всеобщность имеется внешним, но существенным образом; такое внешнее есть столь же непосредственно своя противоположность, т. е. внутреннее. Истиной индуктивного умозаключения служит поэтому такое умозаключение, которое имеет средним термином такую единичность, которая непосредственно в самой себе есть всеобщность; это – умозаключение по аналогии.

с) Умозаключение по аналогии