Плохая мать

— Может, вы… — я приподнимаю руку. 

«Дон Кихот» вскакивает, помогает встать.

— Так что? — он поправляет шапку, потом снимает вовсе, вероятно, вспомнив, как нелепо в ней выглядит. — Подвезти вас? В этом жестоком мире, полном опасностей, не помешает иметь надёжного спутника.

Я смеюсь. Действительно смеюсь. Хотя минуту назад ощущала себя разбитой вдребезги и едва могла выдавить тень улыбки. 

Этот взгляд… Давно на меня не смотрели с таким… с такой… 

Пуховик сзади мокрый, облеплен снегом. Капюшон поднят. Из него, как борода, торчат волосы, тоже мокрые и в снегу. Но я чувствую себя привлекательной. Чёртовой мисс Вселенной. Это подкупает.

Однако я по-прежнему не сажусь в машину к незнакомцам.

— Спасибо за предложение и… — я киваю на лёд под ногами, — попытку помочь.

— Обращайтесь.

От уголков глаз расползаются лучики морщин, как у того актёра, имени которого я не помню, и мне хочется улыбаться в ответ. И — о ужас! — я это делаю: улыбаюсь, бросаю кокетливые взгляды, почти флиртую. 

Видел бы меня сейчас муж! Точно бы сказал гадость. Опустил бы с небес на землю.

Но Олега рядом нет, и можно вспомнить, какой я была раньше, до нашей встречи.

Я разворачиваюсь. Иду к остановке, взволнованная и окрылённая. Сердце колотится, как если бы произошло что-то значимое, но ведь особенного не случилось. Просто незнакомый мужчина предложил подвезти.

Бил Пуллман. Да, так его звали, этого актёра. Красивый...

— Удачи, Наталья! — летит мне вслед. 

Откуда он знает моё имя?

Глава 5

— Я хочу развестись, — говорю матери, пока завариваю чай.

В гости к ней я всегда прихожу со своим пакетиком, и не потому что не в состоянии жить без Greenfield Spring Melody или ненавижу «Принцессу Нури», коробка которой стоит на столе. В конце концов, полка над хлебницей забита стеклянными банками и картонными  упаковками с ароматными листьями. Выбор огромен. Мама в прошлом врач, а значит, в доме полно чая, вина, конфет. Проблема в том, что с тех пор, как она вышла на пенсию, всё это богатство не пополняется,  большинство запасов относится к пятнадцатому году.

«Зачем мне покупать чай? — говорит мама. — Я его не пью. А для гостей вон — целые полки. Что? Какие червячки? Глупости! У чая нет срока годности».

Я макаю пакетик в воду, и та окрашивается в коричневый цвет. На ободке кружки оседает непривлекательный налёт. По кухне плывёт запах чабреца, смешивается с ароматами кофе и тушеных овощей. На плите под стеклянной крышкой что-то кипит и булькает.

— Все мужики козлы, — мама смотрит поверх очков, — в той или иной степени. Ну разведёшься ты. И что? Думаешь, будет лучше? 

Она тянется за чёрствым рогаликом (у хлебных изделий, по её мнению, срок годности заканчивается с появлением первых пятен плесени) и произносит любимую фразу —  универсальное решение любых семейных проблем:

— Просто не обращай внимания. Ну говорит и говорит. Дурак же. Все мужики дураки. Только, может, дядя Толик был исключением, царство ему небесное. Хотя… нет, тоже был дурак. Только меньший.

Она вздыхает, снова сдвигает очки на кончик носа. Смотрит пристальнее, внимательнее.

— Он тебя хотя бы не бьёт?

— Нет, конечно!

Предположение абсурдно, но…

Будто со стороны я вижу, как меня не выпускают из комнаты, бледные пятна синяков на плечах.

«У тебя просто слишком нежная кожа».

— Вот и славно.

Внутри расцветает гадкое ощущение. А если бы я ответила, что да, бьёт, мама точно так же вернула бы очки на переносицу, бросив ничего не значащее: «Не обращай внимания»? 

Нет, скорее, сказала бы что-то в духе: «Схвати табуретку и пригрози разбить о его голову. Пусть боится тебя».

— Знаешь, как тяжело растить ребёнка одной?

Я не знаю. Зато помню, как, проснувшись, прикладывала к опухшим векам две холодные столовые ложки.

Сколько раз обещала себе не реветь в подушку?

— Твой папа молодец. Навещал тебя каждое воскресенье, водил в цирк, зоопарк, покупал подарки. Помнишь, ту большую куклу в розовом платье?

Я помню и куклу, и то как восхищались папой соседки, даже приводили того в пример — вот отец, который после развода не бросил своего ребёнка! Хороший человек. Почти герой. Мне пятилетней он казался кем-то наподобие Санта-Клауса, только приходящего чаще, — не раз в год, а раз в неделю.

Но упомянутые цирки, зоопарки — преувеличение. Как правило, отец проводил со мной часа два, затем сдавал матери, уставшей от стирки, готовки и двух работ женщине, обычной — не героине. 

— И всё равно мне было тяжело. И денег не хватало. Так что оставь дурацкие мысли. Олег хороший отец.

— Хороший отец не значит хороший муж.

— Да все они одинаковые. Пойми, новому мужику не нужен ребёнок от прошлого брака. Подумай о Ване.

Послушная её просьбе, я думаю о Ване. О том, как во время наших с Олегом ссор он хлопает дверью. Или залезает под кровать. Или со слезами умоляет остановиться. Как затыкает уши. Как прижимает к груди плюшевого медведя.

— Ребёнку лучше в полной семье. Не будь эгоисткой.

Кружка всё ещё горячая, я обхватываю её ладонями и держу. 

— Я хочу оставить Ваню с отцом.

Всё-таки сказала. Тут же мечтаю забрать слова обратно.

Мне кажется, я не справлюсь одна с ребёнком. Мне кажется, я не справлюсь даже сама с собой.

— Оставить с отцом? — от возмущения у матери вытягивается нижняя губа. — Ты что… ты действительно сможешь бросить своего ребёнка?

Бросить?

— Я же буду его навещать. Часто. Возможно, каждый день или через день.

На лице матери — неодобрение, почти гнев.

— Представляешь, что о тебе станут говорить? Коллеги, родственники, знакомые. Замужние подружки будут смотреть на тебя, разведёнку, свысока. Считать неудачницей. Этого ты хочешь? Не глупи. Олег не так плох. Не пьёт, не бьёт, не изменяет. Деньги приносит. Сына любит. Даже готовит и помогает по дому. Что ещё надо?

Я смотрю на свои руки: ладони покраснели. Обожжённую кожу покалывает.

«Опять заряжаешь телефон? Ты заряжаешь его каждый день! Я же говорю, у тебя зависимость».

В моей сумочке фенибут.

Вечером я сделала бутерброд и съела его, сидя на крышке унитаза, потому что боялась повторения недавнего скандала. 

— Либо научись ставить его на место, — мама склоняется над плитой и тыкает вилкой овощи. — Либо не обращай внимания.

Глава 6

Я прикрепляю вордовский файл к электронному письму и нажимаю на кнопку «отправить». Спустя секунду прилетает ответ: 

«Здравствуйте, Наталья Дмитриевна!

Мы получили вашу рукопись и благодарим за доверие, оказанное нашему издательству.

Ваша заявка на издание книги «Тонкий лёд» зарегистрирована».

Выдыхаю. Пальцы трясутся и сердце колотится так, словно я полкилометра бежала за автобусом. Остаётся ждать вердикта. Если верить информации на сайте издательства — не меньше шести месяцев.

Долго…

Мобильный телефон оживает, и под гитарные риффы Наив поёт о свете фальшивых звёзд: я завела будильник на половину пятого. Специально отпросилась с работы, чтобы в спокойной обстановке отправить письмо. Скоро приедет Олег. Надо успеть забрать ребёнка из садика.

Я торопливо выключаю ноутбук и заметаю следы: ополаскиваю грязную кружку, складываю фантики в отдельный пакет, который выброшу по дороге. Наполняю чайник холодной водой из крана — остужаю: металлический бок горячий — не дотронуться. 

Отправляясь за ребёнком, я одеваюсь так же, как утром, обуваю сапоги, в которых за день ужасно устали ноги, мужественно сражаюсь с искушением выбрать другие — без каблуков. Последнее злит до слёз: икры гудят, стопы ноют, вставать на шпильки не хочется. Но ничего не поделаешь: иногда мне кажется, что Олег — грёбаный Шерлок Холмс. Замечает любую мелочь. Не надо ему знать, что я была дома.

Пока иду, прокручиваю в голове  письмо: всю ли информацию приложила, достаточно ли вежливо обратилась, не осталось ли в самом тексте ошибок? Вдруг меня отфутболят из-за какого-нибудь ляпа на первой странице?

Солнце светит. Небо синее-синее, и запах свежий, морозный. Под ногами скрипит снег, я словно в знаменитом стихотворении Пушкина, но никаких красот не замечаю — тороплюсь, почти бегу, задыхаюсь в толстом пуховике. Платье под верхней одеждой намокло от пота и неприятно липнет. К закрытию садика я успею, но мне надо вернуться домой как можно раньше — не вызвать подозрений задержкой.

За деревьями мелькает белое поле — замёрзшее озеро под снегом. Если пройти по нему, можно выиграть минут пятнадцать. И хотя страх перед очередным семейным скандалом велик, есть то, что вызывает ужас гораздо больший. 

Я смотрю на круг пространства за деревьями, на расчищенный пятачок голого синеватого льда, на протоптанные в снегу дорожки и людей, бредущих среди сугробов. Но не могу последовать их примеру. То, что я испытываю, не страх — паника. Один взгляд на замёрзшее озеро, одна мысль пересечь его, хотя бы попробовать это сделать, сойти с безопасного берега на тёмный лёд, коварно укрытый снегом, — заставляет столбенеть. Во рту пересыхает. Сердце стучит о грудную клетку. Ладони под перчатками влажные. Спросите меня, что такое фобия, и я расскажу во всех подробностях.

Смешно признаться, я написала книгу о начинающей фигуристке, чтобы справиться с этим беспричинным ужасом. А ещё… чтобы забыться.

Мысль об отправленной рукописи выводит из оцепенения, и я продолжаю путь, проклиная шпильки. Грядущие шесть месяцев ожидания ответа кажутся вечностью. 

Я представляю, как держу бумажную книгу, пахнущую свежей топографической краской. Как провожу пальцем по выпуклой надписи — своему имени. Яркая обложка глянцует. Страницы ещё не замусоленные, ровные, белые, плотно прилегают друг к другу и шуршат под пальцами. Раскрываешь книгу — и корешок чуть скрипит.

«Ты витаешь в облаках».

«Опять занимаешься ерундой?»

«Тебе рассказики дороже семьи».

«Останешься у разбитого корыта».

В своих фантазиях я иду дальше. Воображаю, как смеюсь и сую книгу — настоящую, бумажную, с моим именем на обложке — Олегу под нос: на, смотри!

«У тебя ничего не получится».

А вот и нет!

Господи, как мне надо, чтобы меня издали! Как надо, кто бы знал!

Мужчина на льду радостно машет мне рукой. Это тот водитель джипа, с которым мы недавно столкнулись у подъезда. Мне хочется спросить, откуда он меня знает, но я не останавливаюсь, не оборачиваюсь — спешу. Олег не должен ни о чём догадаться.

Глава 7

Четырнадцатое февраля. День всех влюблённых. Выглядит как насмешка, но вечером мы идём в ресторан — мы и ещё две женатые пары, друзья Олега. Мои подруги — те, с которыми я тихонько смеялась на лекциях, строила грандиозные планы, которым показывала первые пробы пера, — растворились в круговороте собственных семейных забот. Созвониться раз в месяц, обменяться сообщениями ВКонтакте, чем-то безликим: стикерами, смешными картинками, поздравлениями из нескольких слов — всё, что осталось от школьной и студенческой близости. 

В папке Dropbox спрятаны гигабайты воспоминаний — похоронена я сама: та, какой была раньше. Какой, казалось, буду до конца жизни. Вот я улыбаюсь. Вот — корчу забавную рожицу в зеркале университетского туалета, и кофта на мне совершенно дурацкая, зелёная в клетку, но никто не скажет: «Переоденься! Перестань кривляться! Тебе не идёт!» На следующем снимке мы с подругой за столом устраиваем жаркое побоище вилками. Какое у меня счастливое лицо! А есть фотка грустная, сделанная уже после свадьбы. Голова опущена, взгляд направлен в сторону: Олег обижается, если я не бегу уделять ему внимание, поэтому поза напряжённая — караулю, когда после лабораторной муж появится в коридоре.

Начиная с третьего курса улыбок на снимках всё меньше. Как меньше на них и людей. Если листать фотографии подряд, контраст разительный.

Последнюю папку я не открываю лет шесть. Там одна-единственная фотография — с выпускного. На ней я красивая, худая, с длинноватым носом (чем меньше живот, тем длиннее нос, шутит мама) и в платье, выбранном по вкусу Олега. Вокруг весёлые подруги: белые зубы, красные и розовые помады, губы, растянутые в улыбках. А я серьёзная и взгляд, какой сейчас регулярно встречаю в зеркале. 

Как так получилось? 

Устроившись на работу, я пару раз пыталась звать подруг в гости, но разговор не клеился: муж присоединялся к нашим женским посиделкам — влезал суровой тенью. Его присутствие ощущалось дамокловым мечом над головой. Иногда Олег шутил, излучая обаяние, наливал вина, чаще — притворялся мебелью, слушал, смотрел, и я ловила себя на том, что контролирую каждое произнесённое слово, прокручиваю в голове всё, что хочу сказать.  

«Твои подруги на тебя плохо влияют».

Ваню на выходные забирает к себе свекровь — чудесная женщина, моя самая большая удача в браке. Одно за другим я меряю перед зеркалом платья и с каждым отброшенным в сторону всё больше впадаю в уныние. Ткань в районе подмышек натянута — сразу видно: размер не мой. Вешалки пустеют. Гора разноцветных тряпок на кровати растёт.  Предвкушаю, как целый вечер буду комплексовать из-за неудачно обрисованных складок и держать руки так, чтобы скрыть животик.  

В конце концов я раздражена настолько, что иду в магазин. В одиночестве. Впервые за не помню, какое количество времени. Олег считает, что я слепая и не способна самостоятельно понять, красит меня  наряд или, напротив, уродует. 

В торговом центре среди хромированных стоек с одеждой я теряюсь и чувствую себя так, словно готовлюсь к подвигу — выбрать платье, не ориентируясь на чужое мнение, — только на своё. Мне, бухгалтеру, это тяжелее, чем свести дебет с кредитом.  На долю секунды, на один стыдный миг я допускаю, что не справлюсь, что не доверяю себе в достаточной мере, а потом заталкиваю панические мысли куда подальше: это будет моя маленькая победа. Первая. Я куплю шикарное платье — сама, какое захочу — и вечером в ресторане буду чувствовать себя уверенно. 

Консультант улыбается, предлагает товар. Без Олега, без его критических замечаний и кривящегося лица шоппинг неожиданно начинает доставлять удовольствие. Оказывается, всего и надо — перестать запихивать себя в старые шмотки. Одежда, подобранная по размеру, избавляет от комплексов. Куда-то исчезают живот и ненавистные складки. И я снова красотка на миллион.

* * *

— Ты собираешься идти в ресторан в… этом?