Помоги проекту - поделись книгой:
— Почему ты постоянно спрашиваешь? — тон раздражённый, но, чем вызвано недовольство — самим вопросом или моим желанием провести время в одиночестве, — не понятно. — Ты же не маленький ребёнок, чтобы не знать, как тебе поступить.
Я не ребёнок, но от внутренней потребности получить разрешение избавиться трудно. Можно без спроса взять книгу или включить телевизор, или сделать что-то другое, столь же для меня непривычное, при этом не опасаться гневной тирады. Но есть вещи запрещённые. Те, что действуют на Олега как красная тряпка на быка. Я всегда вздрагиваю, когда сижу в телефоне, а муж входит в комнату. Это рефлекс: в трёх случаях из пяти по нервам бьют обидные комментарии. Фразочки из серии: «У тебя зависимость. Не веришь? Почитай в интернете». Или: «С кем ты общаешься? Лучше бы провела время с семьёй».
Стыдно признаться: в редких случаях когда Олег в приступе благодушия сам, по собственной инициативе предлагает «заняться чем-то своим», я растрогана и благодарна до слёз, практически вижу над его головой сверкающий нимб.
— Иди. Делаешь из меня какое-то чудовище, — Олег кривится и демонстративно, с подчёркнутым энтузиазмом помогает Ване достраивать замок.
А я всё ещё сомневаюсь: закончить главу на телефоне, прячась, словно воришка, по закуткам, или открыть ноутбук, сварить кофе и с комфортом расположиться на злополучной кухне — словом, притвориться настоящим писателем.
Выбор сложный, но в конце концов мне становится жалко зрения, и я тянусь к сумке.
Не проходит и двадцати минут, как дверь в кухню распахивается: Ваня выглядывает из-за угла с непонятной чёрной трубкой в зубах и начинает свистеть. Пронзительный звук мешает работать, вонзается в мозг. Сосредоточиться на чувствах героев не получается, ибо единственное чувство, которое я могу сейчас выразить письменно или устно, — чистая ярость.
— Ваня уйди, иначе вечером не включу мультик.
Угрожать можно до бесконечности: пока мои слова не подкрепит авторитетный отцовский рык, сын не сдвинется с места.
Я подхожу и выставляю Ваню за дверь. От вездесущего свиста матовое стекло, разумеется, не спасает.
— Олег! Скажи Ване, чтобы перестал. Это невыносимо!
За белой стеклянной панелью маячит маленькая фигурка. Звук действительно препротивный, и дело уже не в творчестве — виски пульсируют болью.
— Олег! Пожалуйста, сделай что-нибудь! Ты же знаешь: он слушает только тебя!
— Это ребёнок. Он не делает ничего плохого.
— Ваня, перестань, маме болит голова.
Ручка дёргается, я вижу, как поворачивается замок, открывается снаружи. Между дверью и косяком просовывается кончик чёрной трубки, издающей адский писк.
— Да Господи, дайте же вы мне хотя бы немного времени! Неужели я о многом прошу? Свистеть в доме — плохая примета!
— Ты не суеверная, — доносится из гостиной.
Ваня невозмутимо, с упоением дует в трубку.
— Да! Но моя голова сейчас треснет!
— Не преувеличивай.
Олег всё-таки поднимается с дивана и отгоняет сына от двери. При этом до меня доносится:
— Не лезь к маме. Видишь, какая она злая. Настоящий монстр.
И уже обращённое ко мне:
— Ты в последнее время ужасно раздражённая. Просто кошмар.
Я закрываю ноутбук и зажмуриваюсь. В глубине квартиры Ваня продолжает тихо свистеть.
Глава 3
Муж в гостиной феном чистит от пыли системный блок. Стараясь не шуметь, я открываю кухонный шкафчик и достаю из коробки конфету. Смотрю на неё со страхом и вожделением. Круглая, как резиновый мячик, что продаётся в автоматах за полрубля. В синей глянцевой плёнке. Моя любимая.
Я кошусь на дверь, готовая при малейшей опасности спрятать запретную вещь под полотенце на столешнице или, если успею, вернуть на место в шкафчик. Фен гудит, и этого, наверное, достаточно, чтобы заглушить хруст разворачиваемой обёртки, но на всякий случай я открываю кран на полную и пускаю воду.
Нежный шоколадный вкус разливается во рту. Первые секунды я не способна им насладиться, занятая тем, что прячу улику в мусорное ведро. Не просто кидаю абы как — яркий синий фантик слишком заметен — а заталкиваю как можно глубже, под картофельные очистки и высохшие сморщенные пакетики чая.
От всей этой суеты впечатление смазывается, но потом я блаженствую. Замираю. Опускаю веки. Вода хлещет из крана, и этот шум — шум, который должен скрыть моё «преступление», — играет со мной злую шутку: не позволяет услышать, как один звук стихает и сменяется другим.
То, что фен больше не гудит, я понимаю, когда дверь в кухню открывается и с отвёрткой в руках входит Олег. Я вздрагиваю, давлюсь и отворачиваюсь так поспешно, что сразу привлекаю к себе внимание.
— Можешь не прятаться, — раздражённо говорит муж. — Я вижу, что ты жуёшь.
— Неправда! — Голос звенит от возмущения, как если бы меня действительно обвинили несправедливо. Я заталкиваю остатки шоколада за щеку и стараюсь не сглатывать.
— Сколько уже можно есть? Скоро в дверь не пролезешь. Постоянно что-то точишь. У тебя зависимость от еды.
От еды, от телефона, а несколько лет назад, когда я до дыр зачитывала военные романы Ремарка, была — от бумажных книг. Не женщина, а средоточие зависимостей и пороков.
— А не много ли ты на себя берёшь? Не твоё дело, что и сколько я ем!
Олег морщится. Шоколад приторно оседает на задней стенке горла, и, подавившись, я кашляю над раковиной, из которой во все стороны летят брызги: кружка накренилась, и по гладкой керамической стенке захлестала вода.
— Ну если тебе нравится жиреть, — тянет Олег.
— Я не толстая.
— Ты себе врёшь.
Хочется разрыдаться. Схватить из мойки чёртову кружку и швырнуть в ухмыляющееся лицо. Или разбить о пол, о старую коричневую плитку, и без того всю в паутине трещин и сколов. Не только кружку — все тарелки из ящика. Вдребезги. Одну за другой. Одну за другой.
— Отстань. Я себе нравлюсь.
Вру. Как можно сохранить самооценку, если преступление всё — небольшой животик, заметный в облегающей кофточке, валики жирка на спине под ремешками бюстгальтера, корка целлюлита на попе? И на каждую складку, на каждую лишнюю выпуклость обращают пристальное внимание. Косятся украдкой, но так, чтобы ты заметила, чтобы поняла значение этого взгляда.
— Неужели ты не хочешь купить себе красивое платье? — Олег меняет тактику, и теперь тон вкрадчивый, доверительный, словно перед ним не жена, а капризный ребёнок.
У меня целый шкаф нарядов, и это больная тема: из всех платьев по-прежнему хорошо сидят лишь бордовое и синее — те, которые изначально покупались на размер больше.
Но это не значит — это, чёрт побери, не значит! — что я не могу пойти в магазин и выбрать себе одежду.
И всё же я не иду…
Год или около того кормлю себя и Олега сказками о том, что обязательно похудею — к новогодним праздникам, к летнему отпуску, к сентябрьской поездке на море, к февральской — точно. С понедельника сяду на диету. Ну может, со вторника или со среды. Запишусь на фитнес, перейду на правильное питание. А если так, если это рыхлое, тяжёлое тело — не моё, не настоящее, временное, то зачем менять гардероб? Тратить деньги, а главное — нервы. Ходить с Олегом по магазинам…
— Я недавно смотрел наши старые фотографии, — говорит Олег, пока я наливаю себе стакан воды.
Привкус шоколада во рту омерзителен, скребёт горло — куда исчезла волшебная, нежная сладость? Секунда удовольствия — и часы расплаты. Оно того стоило?
— Ты так хорошо выглядела до родов.
«А сейчас — нет», — повисает между нами невысказанное.
Мне казалось: со временем боль притупляется, нарастает броня, душа черствеет и то, что раньше било наотмашь, на сотый, тысячный раз не более, чем укол шпильки. Так почему слышать одно и то же по-прежнему столь мучительно?
Это мелочь, мелочь. Ерунда, не стоящая внимания, но...
Стакан в руке трясётся, и вода плескается внутри стеклянных стенок. Я зажмуриваюсь. Это всё, что я могу сделать: кричать не выход, бить тарелки — усыпать осколками кухню, а объяснять простые вещи я пробовала и не раз. Что я скажу? Мне больно? Твои слова ранят? Я поняла намёк, а теперь, пожалуйста, уходи, не продолжай, не надо, любому терпению есть предел?
Губы дрожат. Рот кривится.
— Уйди, — выдавливаю я, цепляясь свободной рукой за край каменной мойки. — Уйди, прошу.
— Опять ты меня прогоняешь. Думаешь, это не обидно?
Я смеюсь. Всхлипываю.
— Уйди! Хватит меня мучить!
— Что я такого сказал?
Я плачу. Плачу из-за мелочи. Никто меня не поймёт.
«Просто не обращай внимания», — скажет мама.
«Это всего лишь слова», — начнёт убеждать Олег.
Но если не обращать внимания просто, а оскорбления и упрёки — пустое сотрясание воздуха, то как из весёлой, уверенной в себе девушки я превратилась в эту жалкую истеричку?
Можно непонимающе покрутить пальцем у виска. Отмахнуться заезженной фразой о том, что всякие бездельницы «бесятся с жиру», упрекнуть отсутствием настоящих проблем, даже вспомнить голодающих детей Африки — это так удобно. Но есть и другие крылатые выражения, в которых не меньше народной мудрости. Например, вода точит камни.
И она точит!
Как недовольство мужа — мою уверенность в себе.
— Если я тебе не нравлюсь, разводись. Найди себе худую.
— Ты ведёшь себя неадекватно, — Олег скрещивает руки на груди, загораживая дверь, и я понимаю, что из кухни не выйду. И сам он не оставит меня в покое. Будет говорить, говорить, пока не доведёт до изнеможения, до состояния вареного овоща.
— Я хочу как лучше. Неужели не понимаешь? Я тебя люблю и хочу как лучше.
— Хватит. Прошу, умоляю, давай прекратим.
Но мои просьбы разбиваются о стену непрошибаемой уверенности в собственной правоте.
Какой у меня выбор? Слушать или закрыть уши руками, мысленно читая Есенина. Не бросаться же на Олега, вырываясь из кухни с боем? Я в ловушке. В ловушке. И прекрасно знаю, что будет дальше. Сценарий один и тот же, словно фрагмент кинофильма, поставленный на бесконечный повтор.
— Ты же себе даже платья нормального не найдёшь.
Дались ему эти платья!
— Найду! В магазинах полно платьев 46-го размера!
— И что это будет за платье? — кривится Олег. — Страшнючий балахон? Ты же девушка. Все девушки хотят выглядеть хорошо.
— Я выгляжу хорошо.
Олег ухмыляется. Я представляю, как бью его по лицу, а потом сползаю на пол. Обессиленная, разбитая, прижимаюсь к дверце кухонного шкафчика, закрываю глаза и начинаю читать: «Друг мой, я очень и очень болен… »
Глава 4
— Подкинуть вас? — раздаётся со стороны подъезда, и сначала я решаю, что обращаются не ко мне, а потом вижу играющего ключами мужчину: он смотрит прямо на меня.
— Что, простите?
Смысл вопроса ускользает: сознание угнетено таблетками, и я не уверена, что через пять минут не отключусь, рухнув где-нибудь на полпути.
— Вы куда-то собираетесь. Может, подбросить?
Ноги разъезжаются на тротуарной плитке, хотя та и посыпана песком. Снежная крупа летит в лицо — колючая, мокрая. Погода к прогулкам не располагает, но даже под действием фенибута я не готова сесть в машину к незнакомцу.
Чёрный джип, рядом с которым я стою, моргает фарами: мою растерянность, похоже, принимают за согласие. Мужчина, хозяин авто, улыбается, спускается с крыльца, и его взгляд, слишком заинтересованный, наполняет меня нелогичным ужасом. Неужели я правда полагаю, что меня затолкают в машину силой?
Наверное, моё поведение выглядит странным: я отшатываюсь от возможного похитителя, сходя с безопасного, посыпанного песком пятачка дороги. Под ногами оказывается чистый лёд. Падая, я успеваю подумать, что сапоги на шпильке зимой — выбор клинической идиотки. Тем более, если она, как я, не умеет ходить на каблуках.
И тут моё запястье крепко стискивают. В киношной мелодраме такое, возможно, срабатывает, но сегодня моя жизнь — трагикомедия: мы оба — и я, и неудавшийся спаситель — растягиваемся на льду. Причём угадайте, кому везёт меньше? Кто ко всем прочим неудачам оказывается придавлен тяжёлым телом?
— Извините, — смеётся недоделанный «дон Кихот», рыцарь в чёрном пальто и дурацкой шапке. Но слезать с меня не спешит. Щурится. Опускает руку слева от моей головы. Смотрит — серьёзно, уже не улыбаясь. И я вспоминаю старый-престарый фильм, в котором Сандра Буллок, рискуя жизнью, прыгает за любимым на рельсы, а потом крутит роман с его младшим братом.
Я словно оказываюсь в одной из сцен. Мужчина сверху точь-в-точь главный герой. Как же его звали?
— Надеюсь, ушиблась только гордость? — он двигает бровями.
Действие фенибута ослабевает, а может, виноваты падение и ноющий копчик, но в сон больше не клонит. Неловкость ситуации распускается как чернильная клякса на бумажном листе.
Поделиться книгой: