Слишком толстая, слишком пошлая, слишком громкая

Мадонну судят так строго из-за того, что она женщина: стремление омолодить свое тело, лицо и повадки коренится в одной из гендерных норм поведения женщины в современном обществе. В прежнем (читайте: аграрном) обществе значение имел не столько вид, сколько трудоспособность. Именно от физических возможностей (и пола), а не от того, сколько лет вы прожили на свете, зависел и ваш труд, и его оплата, и положение в обществе. Развитие современного общества и отделение определенного класса мужчин и женщин от постоянного физического труда, а также развивающийся культ индивидуальности сделали точный возраст более значимым.

Развитие среднего класса, доступность свидетельства о рождении, точно установленные возрастные границы для разных возможностей (водительские права, употребление спиртного, курение, порнография, возраст согласия, школа) – все это ведет к фетишизации возраста. Прежде жизнь делилась на три стадии: ребенок, родитель, слишком старый, чтобы иметь детей. Последнее, с учетом уровня здравоохранения, длилось каких-нибудь лет десять. Теперь продолжительность жизни (на Западе) не только выросла, но и стала делиться на большее количество сегментов: малыши, дети среднего школьного возраста, подростки, студенты колледжа, взрослые, зрелые, пенсионеры – и для каждого периода существуют сложившиеся физические и социальные стандарты.

Эти разграничения и нормы особенно важны для женщин, отчасти потому, что наша ценность долгое время зависела от красоты, в первую очередь лица; в нынешнем обществе за внешностью приходится ухаживать, как за драгоценным садом. Как пишет Сьюзен Зонтаг в «Двойных стандартах старения», лицо женщины воспринимается отдельно от тела, оно становится «холстом, на котором женщина пишет свой портрет». Лицо становится эмблемой, символом, знаменем. Прическа, стиль макияжа, тип лица – все это не проявления ее истинной сущности, а показатели того, как к ней будут относиться окружающие, особенно мужчины. Они определяют ее статус. Главная роль здесь отводится макияжу: накрасившаяся девушка заявляет о себе как об объекте сексуального влечения, взрослая женщина без мейкапа выводит себя из игры, дама в летах, переборщив с косметикой, проявляет безвкусие в своих попытках привлекать к себе интерес [214].

«Создание лица» – это многомиллиардная индустрия, потому что создавать, в сущности, стоит только одно лицо – девичье. Личико девушки всегда остается свежим, чистым, глаза ее блестят, а лоб не бороздят морщины. В последние годы эти требования стали предъявлять и к женским телам: наиболее желанным становится облик, как у четырнадцатилетней девочки, с острыми грудками, тонкими руками и стройными гладкими ногами. «Женственные» бедра тоже подойдут, но при условии, что все остальное будет девчачьим.

С возрастом девушкам приходится заботиться о сохранении своего облика: существует единственный признанный стандарт красоты, и внешность должна оставаться девичьей, пусть даже сама эта пора давно миновала. С мужчинами дело обстоит иначе. Некоторые из них бреются, чтобы сберечь мальчишеский вид, но все-таки им дозволено с возрастом «поменять один тип привлекательности на другой». Мальчишка превратится в мужчину, но его все равно сочтут красивым, более того, когда он состарится, его благородные седины будут вызывать уважение и восхищение. Вот почему Кэри Грант, Джордж Клуни и Шон Коннери с их морщинами, квадратными подбородками и серебристыми волосами по сей день считаются самыми сексуальными мужчинами мира. А женщины бьются над попытками сохранить ускользающий девичий облик, а потом подолгу мучаются от стыда, когда их старания не приносят успеха.

От женщин требуется, чтобы на каждом этапе жизни их лицо и тело соответствовали определенным стандартам. Все это одна из форм борьбы за моложавость, но лишь в разумных пределах, разумеется, а если какая-нибудь часть тела не выглядит надлежащим образом, то ее надо прятать подальше от глаз.

Во времена, когда не было пластической хирургии и «фотошопа», выход оставался один: врать насчет своего возраста, что на протяжении почти всей своей карьеры и проделывали с успехом Мэй Уэст, Констанс Беннет и Джоан Кроуфорд. Скрыть возраст – обычная стратегия для того, чтобы как можно дольше оставаться на виду: женщинам «определенных лет» надлежало потихоньку исчезнуть со сцены, а маленькое вранье позволяло подольше продержаться на виду. Можно было по-прежнему считаться красивой, творчески состоятельной, привлекательной и сексуальной, даже если фертильный возраст уже миновал.

Некоторые голливудские звезды до сих пор привирают насчет возраста: совсем недавно на этом поймали Ребел Уилсон и Джессику Честейн; но теперь есть более тонкие способы. Годы пускай остаются, а вот тело можно омолодить, причем все равно, как именно: хирургическим ли путем, посредством упражнений или с помощью цифровых технологий. Можно избавиться от множества красноречивых деталей: морщин, мешков под глазами, потери мышечной массы, седины. Когда в журнале пишут о какой-нибудь знаменитости, что она выглядит «потрясающе», это означает, что она выглядит моложе своих лет.

Общественное неприятие, вроде того, что направлено сейчас на Мадонну, наступает не при достижении женщиной определенного возраста, а тогда, когда какие-то части ее тела не хотят или не могут омолаживаться. Подвести может и нелестный снимок папарацци на пляже, и неудачная инъекция ботокса, и морщины на лбу; в случае с Мадонной ее «выдали» руки, как писали в Daily Mail.

Ложь о возрасте, «фотошоп», пластическая хирургия, упражнения и диеты – это все попытки бороться с отвержением из-за старения. Постепенное разрушение тела, обвисшая кожа, все эти устрашающие напоминания о смерти. Все стареющие тела выглядят безнадежно, но женские особенно – зон, где старение имеет значение, больше: шея, грудь, ягодицы. Признаки возраста понижают женщину в статусе, вызывают разочарование в ней, свидетельствуют о нехватке жизненных сил. Вот почему истинный возраст женщины становится ее «грязным» секретом, а неспособность бороться с морщинами воспринимается как унизительное поражение. Как отмечает Зонтаг, старение – это неизбежный путь женщины к той точке, «когда она становится не только непривлекательной, но и отвратительной»[215]. Но стареющее тело выглядит жалким только тогда, когда женщина отрицает его. Разве кажутся неприятными изборожденные глубокими морщинами щеки бабушки? А царственная осанка Джуди Денч? А со вкусом подобранные черные наряды Хелен Миррен? Они стареют «изящно» и «элегантно», и это признак высокого класса. Вот почему руки и ягодицы Мадонны, затянутой в кожаный корсет, напротив, выглядят отталкивающе, а ее поцелуй с Дрейком на фестивале Coachella спровоцировал заголовки «Мадонна и Дрейк целуются… Верх вульгарности»[216]. Стареющее тело гротескно, но столь же гротескны и попытки скрыть старение. Это фундаментальное противоречие становится очевидным в риторике пластической хирургии: считается, что подобные процедуры призваны скрыть увядание, но при этом они сами себя дискредитируют, особенно если операция сделана плохо. Перекачанные губы, неподвижный от ботокса лоб, перетянутые веки: «плохая» пластика – это лебединая песня знаменитостей, которые слишком усердно старались остаться вос-требованными.

Женщинам-знаменитостям приходится «идти над пропастью по узкой тропе», как пишут исследовательницы Су Холмс и Дебора Джермин, «с четко обозначенными рамками, в которых подобает стареть»[217]. Упражняйся, но так, чтобы не перекачать руки, занимайся, чтобы на твоем теле не сказывался возраст, но твои труды должны оставаться незаметными. Проще говоря, не будешь стараться – позор на твою голову, а будешь – тоже позор. Перестараешься – станешь мерзким, не будешь стараться вообще – на тебя никто и не взглянет.

В этом противоречии нет ничего нового для Мадонны, которая всю жизнь сталкивается с двойными стандартами по отношению к женщинам, особенно в том, что касается секса. Неудивительно, что именно в ее лице Америка столкнулась с конфликтом сексуального вида и старения: вся карьера Мадонны – это, говоря словами критика Стивена Андерсона, «склад наших представлений о славе, деньгах, сексе, феминизме, поп-культуре, даже о смерти»[218]. Когда мы говорим о Мадонне, то одновременно обсуждаем какой-нибудь идеологический аспект. В данном случае – старение.

Ажиотаж, вызванный телом Мадонны и стремлением сохранить его, объясняется ее статусом королевы поп-музыки и символа постмодернизма. И поп, и постмодернизм основываются на внешних проявлениях, трансформации и на смешении понятий. Если рок-музыканты делают ставку на естественность, исполнители ритм-н-блюза – на душевность, то поп-музыканты – это шоу. Вот почему Стиви Никс, Бонни Райт, Джони Митчелл и Арете Франклин «дозволено» стареть, а Мадонне приходится вечно изобретать себя заново, вдыхать в себя новую жизнь. Этого требует поп-музыка, возводящая в культ новизну. В результате никакой «настоящей, подлинной» Мадонны не остается: есть только движение вперед.

На этом движении выстроена вся карьера Мадонны; оно становится возможным благодаря ее работе на износ, пытливому уму и бесстрашному азарту. С юных лет она окружала себя дарованиями, определяла грани – подобающей женственности, поп-музыки или чего-нибудь еще, к чему у нее, по мнению окружающих, были способности, – и разрушала эти рамки. Ее тело было одной из козырных карт в этих играх. Сексуальность Мадонны явлена в музыкальных клипах и в шоу, в фильме «В постели с Мадонной» и в книге «Секс», в фотосессиях, и на ней основывается культура демонстрации тела, принятая многими современными женщинами-знаменитостями. Мадонна стала одной из основоположниц системы, которая сегодня так яростно отвергает ее.

До недавнего времени Мадонна с успехом отвечала ее требованиям. Чтобы осмыслить нынешнее положение звезды, исследовательница Люси О’Брайен разделяет ее карьеру на три мифологические фазы: Дева, Мать, Старуха. Раннее творчество Мадонны, от выступлений в клубах Нью-Йорка до The Immaculate Collection – фаза Девы. Хотя в то время она состояла в браке с Шоном Пенном, ее имидж отличался сексуальностью и провокационным поведением, которое часто свойственно девической поре, предшествующей семейной жизни у домашнего очага. Этот образ начал изменяться с появления на свет старшей дочери Мадонны, Лурдес, в 1996 году. Как объясняет О’Брайен, ее отход от прежнего «я» знаменуется ролью Эвы Перон в «Эвите», глубоким погружением в изучение Каббалы, сопряженным с осмыслением смерти ее собственной матери, что выразилось, в частности, в альбоме Ray of Light. «На пороге сорокалетия, – пишет О’Брайен, – она перешла от образа гламурной блондинки с альбома Erotica 1992 года к образу с мягким макияжем и локонами, как на картинах прерафаэлитов. Фаза: Мать»[219].

С выходом альбома Music Мадонна обретает славу «серьезного» музыканта, и ее клипы, по-прежнему зрелищные, уже фокусируются не на теле, а на эстетике и артистизме. В следующем альбоме, American Life, содержится критика администрации Буша; сопровождающее видео с военными мотивами вызвало бурную реакцию в обществе, еще не отошедшем от терактов 11 сентября. Мадонна решила отказаться от публичной демонстрации клипа, объяснив, что он «был снят до начала войны, а сейчас это неуместно». Продажи оказались неутешительными, и она вернулась к роли матери и жены (то есть к режиссеру Гаю Ричи, от которого она родила сына Рокко в 2000 году), писала книги для детей и коротала время за охотой и верховой ездой в сельской местности в Англии. Исполняла роль «хозяйки поместья», как выразилась О’Брайен [220].

Такой образ мог бы оказаться устойчивым. Но в свой сорок седьмой день рождения Мадонна получила травму, катаясь верхом, и на три месяца оказалась прикована к постели. После этого ее подход к своему имиджу и карьере претерпел существенные изменения. Альбом Confessions on a Dance Floor, выпущенный в том же году, относился скорее к электронной музыке, чем к попу, хит Hung Up был с успехом опробован в танцевальных клубах и занял первое место в сорок одной стране. Мадонна в спортивном трико танцует в студии, пока артисты проделывают всевозможные акробатические трюки. Популярность клипа означала: Мадонна снова вовсю зажигает с молодежью [221].

Но сама одержимость этой «крутостью», проявленная в альбоме, стала сигналом: Мадонна близка к следующей стадии, Старухе. И эта стадия «наиболее сокрытая, наиболее трудная для понимания… Это само Время, это неизбежность, с которой мы должны примириться, если хотим достигнуть настоящих духовных высот». Старуха загадочна, она может и притягивать, и подчинять своей власти; чтобы сохранить красоту, она прибегает к магии: для Мадонны такой магией стали упражнения, которыми она поделилась, чтобы избавиться от подозрений в том, что она прибегает к пластической хирургии [222]. Ежедневно она занимается один час аштанга-йогой «олимпийского уровня», час – силовыми упражнениями, и еще час – кардиотренировкой. Придерживается строжайшей диеты, позволяя себе лишь один бокал вина по воскресеньям. Она превратила свое тело в машину, способную противостоять времени: та же беспрерывная работа, которая и определила ее высокий взлет в начале карьеры.

Но и у машины есть свои пределы. Именно в этот период о ее теле начинают говорить с отвращением – тут и пресса с высказыванием о «дорожной карте из просвечивающих вен», и ее собственный муж, заявивший, что по сравнению с актерами на подтанцовках Мадонна выглядит «бабушкой», и заголовки к ее неотретушированным фотографиям типа: «Будет ли Мадонна так же позировать в 70?». Тогда и возникают прозвища типа «Старушенции» и «Бабушки Мадонны» – чем не показатель того, что она стала символом бурных обсуждений старения и сексуальности?[223]

И все же на шестом десятке Мадонна держалась и выглядела так, словно была на двадцать лет моложе. Она стала носить перчатки, чтобы люди прекратили обсуждать ее руки. На концертах она проделывает трюки, требующие серьезной физической подготовки: надо всегда стремиться совершить «что-нибудь невероятное», как говорила она в интервью Rolling Stone: например, прыгать со скакалкой и одновременно петь [224]. Она усыновила двоих детей. Сделала Джастина Тимберлейка и The Neptunes продюсерами своего нового альбома. Развелась с Гаем Ричи. Стала встречаться с двадцатилетним. Открыла по всему миру сеть спортивных клубов, названных в честь альбома Hard Candy, с девизом «Чем труднее, тем лучше». Она стала активной в социальных сетях; переняла подростковый сленг; выпустила сингл на Snapchat. Она допустила вопиющие оплошности в интернете, в том числе используя n-word, говоря о своем сыне; присвоила изображения борцов за гражданские права для продвижения своего последнего альбома Rebel Heart. Она сравнила эйджизм с расизмом и гомофобией. Отшлепала Кэти Перри. И Дипло. Появилась в штанах с вырезом на ягодицах на Met Ball и обнажила грудь (сильно отретушированную) для фотосессии в Interview.

За этим последовало видео для Bitch, I’m Madonna с целой подборкой «крутых» сцен: Мадонна с металлическими украшениями на зубах, Мадонна танцует с огромным телевизором, на котором поет Ники Минаж. Камео Ники Минаж, Кэти Перри и Канье Уэста воспринимались скорее как дань уважения. Да и сама песня производила достаточно жалкое впечатление: это было больше похоже на навязывание своей значимости, чем истинное ее проявление.

Мадонна могла не стыдиться своего возраста, но в борьбе с ним хватила через край. Ее усилия напоминали персонажа Эми Полер в «Дрянных девчонках»: попытки героини вписаться в компанию подружек своей дочери выявляли стоявшую за ними пустоту. Труд постепенно стал не средством для выражения более широких творческих замыслов, а самой темой ее имиджа. Иными словами, может, ее борьба с возрастом и была успешной, но она затмила все остальное, что в ней было интересного.

Именно это, а не «старое тело, пытающееся выглядеть сексуально», и отталкивает людей от Мадонны. Как пишет Линди Уэст, «дело не в том, что она забыла, каково это – быть молодой. Нет, она забыла, как быть новой»[225]. Она пожирает свое прошлое, со всеми провокационными идеями о сексе, о расах, о демонстрации собственного тела. Что раньше казалось прогрессивным, теперь воспринимается как деградация, включая представление о теле как о главном средоточии силы. Как пишет критик Джулия Берд, «отказываясь стареть, превращая свое тело в научный эксперимент, Мадонна демонстрирует послушание вместо непокорности. Причем это послушание требует здоровья, времени и огромной, нескончаемой траты сил»[226]. Покорность оказалась не просто регрессивной, но и на редкость скучной.

Посмотрим, как Мадонна отреагировала, когда ее раскритиковали за оголенные ягодицы на красной дорожке Met Gala: «Вы только посмотрите на эту пятидесятишестилетнюю задницу!» Она ведь расчищала дорогу не для всех задниц своих сверстниц, но только для собственной. Выслушав эти претензии в интервью в 2015 году, Мадонна предпочла увести разговор в сторону:

Знаете что? Когда-нибудь это может стать нормой. Когда я писала книгу «Секс», это не считалось обычным делом. Когда я исполняла Like a Virgin на церемонии награждения MTV, у меня задралось платье и был виден зад, разгорелся настоящий скандал. Тогда это выходило за рамки, а сейчас считается нормальным. Когда на съемках «В постели с Мадонной» за мной всюду следовали камеры, это не считалось нормой. Если мне суждено стать человеком, который провозгласит, что женщины и в пятьдесят, и в шестьдесят могут выглядеть так же хорошо, как и в двадцать, так тому и быть![227]

Логику Мадонны можно понять: она умела так ломать границы, что они не восстанавливались в прежнем виде. Но ее отношение к возрасту актуально не для всех пятидесяти-шестидесятилетних женщин. Крайне индивидуалистический подход к социальной проблеме, но это не удивительно: помимо попа и постмодернизма, Мадонна воплощает собой и идеи постфеминизма, когда привилегии и желания отдельно взятых женщин ставятся выше прав и равенства всех представительниц женского пола как общности.

Тогда становится понятно, почему Мадонна не задумывалась об эйджизме, пока сама с ним не столкнулась. Хоть она и вопрошала в 1992 году: «Что, по-вашему, в сорок лет жизнь уже заканчивается?» – она никогда не вставала на защиту женщин старшего возраста, когда их упрекали за «чрезмерную сексуальность»[228]. И пусть Мадонна проделала колоссальную работу, чтобы открыть пути для женщин-музыкантов, она и не думает сотрудничать со «старой гвардией» вроде Дженнифер Лопес или Гвен Стефани. Нет, вместо этого она «тусит» с Арианой Гранде или Кэти Перри, которым впору называть ее бабушкой: ее отчаянно притягивает их юность. Песня Bitch I’m Madonna – наглядный пример такого индивидуализма: власть Мадонны действует только тогда, когда ее признают другие.

В 2016 году в интервью The Daily Beast Ширли Мэнсон, солистка Garbage, сказала о нападках на Мадонну: «Это показатель того, чего общество ждет от женщин, и неравенства между женщинами и мужчинами, существующего по сей день. Очень немногие женщины готовы противостоять восприятию красоты как основной ценности. Мало кто готов оспорить мнение, что настоящая жизнь для женщины заканчивается с молодостью и красотой. Я-то готова и буду делать это до конца своих дней, но многие женщины сдаются»[229].

Но борьба Мэнсон отлична от борьбы Мадонны. Они, по сути, противостоят друг другу. Мало того, что в карьере Мадонны основная ставка делается на яркую красоту ее тела: эта ставка взлетела на неимоверную высоту, втянув в «торги» и других знаменитостей. И дело не в том, что до Мадонны не было секс-символов, а в том, что для всех других путь к славе был закрыт.

Представление о том, что значимость женщины определяется ее красотой, независимо от ее достижений, ума, от ее личностных качеств, уходит корнями в патриархальный уклад общества. Но если Мадонна оказалась втянута в эту систему, это не значит, что она не может ей противостоять. Понадобится что-то столь же зажигательное, взрывное, как на заре ее карьеры, когда люди начали задумываться над своими предубеждениями насчет женских тел и секса, религии и расы и насчет еще очень многих аспектов. Нужно нечто большее, чем маниакальность клипа Bitch I am Madonna, чем поцелуи, оголенная задница и другие «фишки» из ее последнего репертуара.

Другими словами, понадобится человек будущего: образ достаточно яркий, емкий и глубокий, чтобы, невзирая на возраст, вознести талант не только Мадонны, но и любой другой женщины, независимо от ее возраста, размера и расы. Придется сокрушить предубеждения патриархата, бросить вызов укоренившимся стандартам женственности, завоевать сердца непокорных. Это будет мастерский ход, достойный редкой женщины – знаменитости первой величины. Такой, как Мадонна.

Глава шестая. Слишком беременная: Ким Кардашьян

21 февраля 2013 года появился снимок Ким Кардашьян в черно-белом платье, на пятом месяце беременности. Отчетливо виден «бугорок», как обычно называют в СМИ живот беременной женщины, видны проступающие соски, красная помада, черные манжеты и превосходный макияж. Такой образ в E! News называют «по-настоящему ошеломляющим». Но есть и еще одно фото с того же ракурса: Кардашьян чуть поворачивает голову, видимо, заметив одного из папарацци, которые подстерегают ее на каждом шагу.

Снимок обрезан по краю платья, не видно ни ног, ни фигуры в целом – только черно-белая материя, подчеркивающая фигуру (ее формы стали брендом Кардашьян). Рядом красовался снимок кита-касатки, черно-белый окрас которого совпадал с нарядом знаменитости. Заголовок вопрошал: «Кто лучше?» Фото мигом разлетелось по интернету и даже появилось на обложке журнала Star с заголовками типа «30 кг лишних!», «Даешь пасту, пирожки и мороженое!» и «Кошмар беременной Ким!».

Это был не первый снимок беременной Кардашьян, но именно он оказался скандальным, выявив все, что оказалось «не так» в ее положении: и вес она набрала (совсем не симпатично), и одежду не так подобрала (неподобающе!). Тут папарацци, и без того не оставлявшие Ким без внимания, сорвались с цепи. Теперь им мало было просто сфотографировать ее, нет, надо заснять, как она ест, как она потолстела, какой она бывает печальной, несчастной, смущенной, и вообще, как она на себя не похожа. То есть зафиксировать отход от имиджа беременной знаменитости, ставшего нормой за последние десять лет.

Выйдя за пределы «милого» образа беременной знаменитости, Кардашьян привлекла внимание к тем нездоровым, разрушительным нормам, в соответствии с которыми женщины, хоть знаменитые, хоть нет, могут демонстрировать свою беременность. Написав в своем блоге «Для меня беременность – это худший опыт в жизни», она не только сказала правду, но и публично высказала идею, воистину непокорную: беременность в частности и материнство вообще – это не апогей жизни женщины и не основное ее предназначение[230].

Кардашьян хотела живот, похожий на баскетбольный мяч. Она хотела «нормальную» беременность. Но когда собственное тело отказало ей в этом, дали трещину ее представления о том, как должно выглядеть «хорошее» материнство.

Если вы родились после 1991 года, то не застали тех времен, когда беременность не приличествовало показывать публике: 1991 год стал водоразделом, тогда обнаженная Деми Мур появилась на обложке Vanity Fair, будучи на седьмом месяце беременности. Снимок тут же стал культовым, его пародировали, копировали, переиначивали – как это обычно случается с мемами. Некоторые сочли обложку возмутительной: в одних супермаркетах номер журнала поставили на одну полку с Playboy, в других, вроде Safeway и Giant, вообще отказались его продавать. «Это гадко», – заявила одна двадцатитрехлетняя женщина в Los Angeles Times. Она не представляла, как можно выставлять напоказ свой раздутый живот и кому охота смотреть на это [231].

Провокация была умышленная: Тина Браун, редактор Vanity Fair, собиралась занять пост главного редактора в The New York Times и специально разместила снимок на обложке, зная, как взлетят продажи. Было продано более миллиона журналов – на 250 000 больше обычного. «Обложка с Деми Мур – это радикальная декларация новых ценностей Голливуда, – объявила Браун. – Она сокрушает все стереотипы о гламурных знаменитостях. Долгое время женщины считали, что беременность – это то, что нужно скрывать и прятать. Потребовалась смелость такой современной и самобытной женщины, как Деми Мур, чтобы отбросить традиционные представления о красоте и заявить, что нет ничего прекраснее женщины, ждущей ребенка»[232].

Мур, как раз представлявшая свой новый фильм «Жена мясника», была с этим согласна. «Ничуть не сожалею, – сказала она. – Взгляды меняются. Я красива, когда жду ребенка… Я как раз отдыхала в Мексике, ходила в бикини, и живот был виден из-под короткого топа»[233]. Ее взгляды и раньше встречали понимание: дизайнер купальных костюмов Джон Кернер заявил, что бикини для беременных, выпущенное за три года до этого, стало самым продаваемым товаром. «Отношение женщин к беременности в целом изменяется очень быстро, – объяснил он. – Это то, что называется сменой парадигмы. Никакие старые правила уже не работают»[234].

Понадобилось двадцать пять лет, чтобы подтвердилась правота этих слов. Теперь для знаменитостей беременность и материнство – один из вернейших способов привлечь к себе внимание. Округлившийся живот стал, по выражению Молли Лонг-Фаст, модным, как сумка «Биркин»: «милый», «хорошенький», «женственный», что-то, что нужно наряжать, гладить и фотографировать, когда его целует ваш партнер. Знаменитые модели делают так на красной дорожке, на селфи, под камерами папарацци, и в результате их примеру последовали женщины по всей Америке[235].

Нетрудно представить, как радикально изменились взгляды женщин в этом вопросе за последние тридцать лет. Выставлять беременность на всеобщее обозрение считалось грубым, неподобающим, вульгарным и вообще проявлением дурного вкуса. Это отвращение уходит корнями в древность; тело беременной женщины – не только воплощение плодородия, но и гротеск: оно раздувается, распухает, из него выделяются соки, в нем стирается грань между внутренним и внешним. Сейчас материнство позиционируется как нечто исключительно позитивное: хрустящие белые одеяльца, младенцы, плещущиеся в ванночках или мирно посапывающие. Но деторождение – дело сложное: крики, кровь, послеродовой период, вскармливание. А сколько женщин погибает при родах!

К тому же тело беременной женщины воспринимается крайне противоречиво. Как объясняет исследовательница Джейн Ашер, беременность – это высшее подтверждение женской сексуальности, вот почему матерей принято было представлять как нечто совершенно противоположное. К примеру, Дева Мария в христианстве: асексуальная, идеализированная, непорочная. Ее крайне редко изображают беременной: как правило, это образ матери с младенцем, когда ребенок уже благополучно появился на свет, и все чистенькие и довольные. Прекрасный образ как бы излечивал неприглядность беременности [236].

Исторически сложилось так, что лучшим способом скрыть эту неприглядность считалось спрятать ее от глаз людских подальше. Женщины определенного класса, забеременев, скрывались от общества, пока ребенок не появлялся на свет и видимые признаки беременности не исчезали. Рожали дома, в окружении повитух. О беременности даже не принято было говорить, как и о других неприличных вещах (женская сексуальность, менструации, испражнения). Историк Кэрол Брукс Гарднер пишет, что в Америке XIX века «разговоры о беременности не допускались даже между матерью и дочерью, если те желали сохранить аристократический дух и достоинство». Использовались тактичные иносказания: «она ждет ребенка», «у нее семейные обстоятельства», но никогда не «беременна»[237].

До 50-х годов XX века это слово даже не звучало с экранов. В 1953 году Американская ассоциация кинокомпаний отказалась одобрить сценарий «Синей луны», потому что там употреблялось слово «беременная». Оно входило в список запретов и ограничений, в период с 1920-х по 1960-е годы определявший, что можно показывать в кино, а что – нельзя. Даже на упоминания о вынашивании ребенка накладывалось табу. В эпоху немого кино голливудские звезды всячески избегали материнства, чтобы на них не падал спрос. Те, кто беременел, скрывались от публики, хотя обычно киностудии не прятали от зрителей личную жизнь своих звезд. В конце 1950-х Элизабет Тейлор и Дебби Рейнольдс редко фотографировались во время беременности – только потом, после благополучного появления ребенка на свет.

Попытки скрывать беременность от глаз не прекращались на фоне борьбы женщин за право самим решать, когда им рожать. В 1965 году Верховный суд признал право на тайну частной жизни в том, что касалось беременности. В 1973 году по итогам процесса «Роу против Уэйда» были легализованы аборты. Год спустя суд в Кливленде отказал школе в праве уволить беременную учительницу: администрация учебного заведения, видите ли, беспокоилась, что «ее вид будет смущать студентов и наводить их на непристойные мысли». Как отмечает юрист Рене Энн Крамер, «эти судебные решения привели к той степени открытости, с какой мы сейчас говорим о беременности»[238]. В конце концов женщины, не работающие во время беременности, должны были получать какие-то иные средства к существованию. Судебные решения разрешили и эту проблему.

Беременным отказывали в той степени женственности, которую признавали за женщинами вне беременности: отчасти из-за того, что это было «неприбыльно». Иными словами, индустрия еще не была ориентирована на «милую» беременность и на все, что ей сопутствовало.

Для будущих матерей не было ни специальной йоги, ни корректирующего белья. Одежда для них, как правило, была самодельной и смотрелась ужасно; само понятие «стиля для беременных» было оксюмороном. Даже принцесса Диана, которая больше других оставалась на виду, будучи в положении, носила нечто, больше напоминающее кукольные платьица. Но появление спандекса и лайкры в 80–90-е годы изменило ситуацию: способность такого материала растягиваться как нельзя лучше подходила для увеличивающихся в период вынашивания ребенка размеров.

До прецедента с Мур папарацци обычно соблюдали границы личной жизни беременных знаменитостей (даже Мадонна, охотно демонстрировавшая свое тело на протяжении всей карьеры, почти не фотографировалась во время первой беременности). Все изменилось за каких-нибудь десять лет, когда Us Weekly в сочетании с цифровой фотографией не только создали целый рынок снимков в этом состоянии, но и культивировали «милую беременность», превратив ее в новую сценическую площадку для знаменитостей. То, что раньше находилось под запретом, теперь можно было подгонять под определенный стиль, эксплуатировать, изучать и воспринимать как успех или, наоборот, неудачу женщины.

Дженис Мин датирует этот переворот примерно 2003 годом, когда она переняла бразды правления Us Weekly у Бонни Фуллер, раскрутившей журнал. «Не просто появилось беспрецедентно много внезапно беременных звезд (к примеру, [Кортни] Кокс, [Брук] Шилдс, [Гвинет] Пэлтроу, [Дебра] Мессинг, [Дениз] Ричардс), – говорит Мин. – Они, можно сказать, впервые в истории гордились этим». Мин приводит список продукции, связанной с беременностью: тут и коляски «Бугабу», и дизайнерские кроватки, и экипировка для занятий бикрам-йогой. Некогда считавшаяся неприглядной беременность превратилась в большой бизнес! И теперь возможность сделать этот период жизни «милым» привлекает женщин, неважно, знаменитых или нет.

Мин показывает, какую прибыль приносит индустрия «животика» другим компаниям, но это стало прибылью и для ее журнала, отчасти благодаря тому, что такой подход соответствовал одному из принципов журнала: «Совсем как мы». Us Weekly составил серьезную конкуренцию People, сделав ставку на недорогие снимки папарацци, на которых звезды занимались повседневными делами – ходили в бакалею или заправляли зажигалки. Со временем журнал сделался рынком сбыта для снимков знаменитостей во всех сферах жизни за пределами своего дома. Еще больше ценились снимки звезд, которые занимались повседневными делами, будучи беременными. Беременная знаменитость – это превосходное слияние «Совсем как мы» с «Совсем не так, как мы», сочетание будничного с необычным. Причем все равно, что именно делает звезда: важно, что ее тело увеличивается. А это, как и процесс старения или набирания веса, а также то, хочет звезда это скрыть или выставить напоказ, вызывает все возрастающий нездоровый интерес.

Все это – и Us Weekly, и Деми Мур, нарядные одежки для младенцев – притягивает повышенное внимание и ведет непосредственно к Ким Кардашьян, наиболее значимой и влиятельной знаменитости XXI века. Силу такого воздействия ощутила Пэрис Хилтон в начале 2000-х (сначала посредством секс-видео, а потом и при помощи фильма «Просто жизнь»). Но к ней внимательно присматривалась Кардашьян, вошедшая в круг общения и взявшая на себя заботу о гардеробе звезды. А потом она побила Пэрис на ее же поле: с помощью Крис, своей матери, а по совместительству и менеджера, и обширных семейных связей превратила обычные будни в нарратив, куда более захватывающий, чем многие телевизионные реалити-шоу.

Отчасти увлекательность объясняется тем, что это напоминает сюжет «Гордости и предубеждения», где властная матушка пытается всевозможными путями пристроить выводок дочерей и обеспечить им успех. К тому же людей завораживает красивая жизнь богатых людей, которым особо и не приходится суетиться: они проводят дни, готовясь к выходам в свет, болтая по телефону, общаясь друг с другом, выбирая одежду и уплетая салаты из пластиковых контейнеров. Семейные коллизии разрешаются к концу каждого отдельно взятого эпизода. Но «Семейство Кардашьян» еще и показывает, каково это – жить под наблюдением. Ее сестры и Крис, как правило, появляются в макияже, с уложенными волосами, а их диалоги и разговоры по телефону даже не нужно редактировать, чтобы они вписались в стиль классических ситкомов.

Вместе с популярностью телешоу увеличивалось и внимание к семейству за пределами сериала: старались и папарацци, следившие за каждым их шагом, и средства массовой информации. Парни, дети, помолвки, свадьбы, походы по магазинам, обсуждения, кто похудел, а кто поправился, любимые бренды, диеты… Всему велся учет. А когда проводишь столько времени, работая на публику, сама твоя жизнь скоро превращается в шоу. Кардашьяны достигли особой высоты в своей славе: став знаменитостями, они не прятались от всеобщего внимания, а принимали его и обращали себе на пользу.

В 2013 году стартовал восьмой сезон «Семейства Кардашьян». Семья еще никогда не была так популярна: Кортни родила двоих детей, их кормление стало частью шоу; Хлоя четвертый год жила в браке с баскетболистом Ламаром Одомом; Роб успешно занимался производством носков; Кендалл и Кайли Дженнер запустили линию одежды для Pacific Sunwear, к тому же Кендалл стала пробовать свои силы в качестве модели. Ну а Ким, которая за какие-то два года успела выйти замуж за баскетболиста Криса Хамфриса и разойтись с ним, а теперь начала встречаться с Канье Уэстом, просто купалась во всеобщем внимании.

Для всех стало неожиданностью, когда 30 декабря 2012 года Канье объявил о беременности Ким: ведь бракоразводный процесс с Хамфрисом еще не был завершен. Но каково бы ни было личное отношение Кардашьян к своему материнству, она оценивала его еще и с коммерческой точки зрения. Когда тело и личная жизнь приносят не только славу, но и прибыль, то это не черствость, а деловой подход.

Но сыграть на своей беременности оказалось совсем не так просто, как представляла себе Кардашьян. Если раньше женщинам приходилось прятаться от людских глаз, то теперь «животик» стал «новой свободой»: «Не жалким и неудобным состоянием, – говорит Имоджен Тайлер, – а возможностью продемонстрировать новую модную и сексуальную форму тела»[239]. Заявление спорное, потому что работает оно как манифест только в одном случае. Мин так описывает это состояние у знаменитостей: «Сегодня ты выглядишь так, будто проглотила баскетбольный мяч, а завтра все в порядке»[240]. Никаких отеков, рвоты, геморроя: всего, что делает беременность неприглядной. Ты отлично себя чувствуешь, так об этом и говоришь, и все в курсе, как у тебя все замечательно. Ким сама попалась на эту удочку; на последних месяцах она открыто заявила перед камерой: «Мне всегда казалось, что у меня только живот увеличится».

Но беременность Кардашьян не соответствовала этим представлениям ни на физическом, ни на эмоциональном уровнях. В первой серии восьмого сезона «Семейства Кардашьян» Крис, сопровождая дочь на УЗИ, восклицает: «Я волнуюсь больше, чем она сама!» Полный смысл этого высказывания становится понятен, когда Ким даже отказывается смотреть на результаты. «Когда будет заметно – тогда и поволнуюсь», – отвечает Ким. Иными словами, когда животик станет заметным и его можно будет оформлять и выставлять на всеобщее обозрение – вот тогда она и начнет в полной мере наслаждаться своим положением.

Такая разница в восприятии – момента, когда женщина узнает о своем положении, и того, как появляются видимые признаки беременности, – распространена довольно широко. Мало чего в Америке боятся больше, чем лишнего веса, и недаром: потолстеть – значит затруднить себе поиски работы, утратить уважение в глазах окружающих, потерять мобильность. А для знаменитостей, ко всему прочему, еще и выставить себя на посмешище. Развитие культа аккуратного животика создало и образ идеального тела после родов: через какие-нибудь месяцы оно должно стать таким же, как и до беременности.

Это одна из причин, почему тридцатидвухлетняя Кардашьян разволновалась, забеременев: «Мы появились у родителей, когда им было за двадцать, и их тела вернулись в норму, – говорит она одной из сестер. – А Кендалл и Кайли родились, когда маме было за сорок, и с тех пор она так и не может сбросить вес». Она нервничала не только из-за того, что ее поначалу просто сочтут потолстевшей, но и из-за того, что потом трудно будет избавиться от набранных килограммов. Разумные опасения, если учесть, что во время и после беременности женщин часто тянет к беспорядочному питанию [241].

Но, поскольку беременность Кардашьян проходила не слишком гладко, все ее тело не пожелало соответствовать «милому» идеалу, который она лелеяла. Сначала ноги, а затем и все остальное стало распухать – это были ранние признаки того, что впоследствии определили как пре-эклампсию. Она мечтала о своих прежних формах. Когда Скотт Дисик, сводный брат Ким, увидел ее в корректирующем белье, то воскликнул: «С такими габаритами тебе нельзя показываться на люди в спортивных шортах!» На что Кардашьян ответила: «Это совсем не так привлекательно, как мое прежнее загорелое худое тело… Ударимся в воспоминания?» На протяжении этой сцены Скотт по-дает реплики типа: «Ты вернешься в форму», «Такие титьки для тебя слишком велики», «Ну и огромный же этот ребенок», «Ты прямо как Чокнутый Профессор». Типичный пример тех неоднозначных высказываний, которые не-редко звучат в адрес беременных женщин: «Ты классная, но немного с перебором», «Ты шикарная, но огромная», «Не думай о себе плохо, но худоба тебе шла больше».

На ранних сроках Кардашьян стали мучить острые боли; врач даже поначалу решил, что это аппендицит. Она не могла наслаждаться своей беременностью, и это очень огорчало Крис. «Это было самое чудесное время моей жизни, – со слезами рассказывала она Ким. – И я хочу, чтобы у тебя было так же». «То, что она не может радоваться беременности, разбивает мне сердце», – откровенничает она в одном из интервью. В третьей серии, когда Ким кривится от боли, это снова сопровождается комментариями Крис: «Беременность – это же так замечательно, а у нее все идет не так».

Как у многих других женщин, у Крис сложилось свое представление о том, как надо чувствовать себя во время беременности, и реакция Ким казалась ей проявлением крайней непокорности. «Ненавижу это! – стонет она в ролике, который многократно повторяется на протяжении эпизода. – Никогда больше на такое не пойду!» Позднее в том же эпизоде она признает: «Глупо так переживать». Отчасти ее реакция объясняется страхом за ребенка и боязнью боли, а отчасти тем, что беременность оказалась совсем не такой, как она себе представляла. «Беременность совсем не походила на ту картинку, которую она для себя нарисовала», – объясняет Хлоя.

Было еще кое-что, что Ким представляла себе совершенно иначе: реакция прессы. За сравнениями с китом-убийцей последовали фотографии ее распухших ног на каблуках. В начале пятого эпизода Роб приветствует Ким словами «Что такое, толстоножка?» – явный намек на фотографии в СМИ. Это лишь один из многих рассеянных по сериалу моментов, где показано, как жизнь за пределами шоу разрушает иллюзию закрытого мирка Кардашьянов. Это одна из особенностей проекта: зрители видят реакцию знаменитостей на то, как их жизнь освещается в прессе.

Это окно в динамичный, но обычно укрытый от глаз мир становления знаменитостей. Что занятно в беременности Кардашьян, так это то, как она наотрез отказалась позволять своему увеличивающемуся телу влиять на свою жизнь, особенно в том, что касалось моды. Материнство – это бизнес с оборотом в 264 миллиарда, с тысячами возможностей для самых разных размеров, но и здесь есть своя негласная граница допустимого [242]. Можно выглядеть женственно и кокетливо, но развратно и сексуально – нельзя. Можно продемонстрировать животик в бассейне, но больше нигде. А на людях надо показываться в специальной одежде для беременных.

Кардашьян проигнорировала все эти правила. Как она носила одежду в обтяжку, так и продолжала носить. Как показывала тело, так и продолжала показывать: тут и одежда с сетчатыми вставками, и короткие платья, открывавшие ноги, и глубокий вырез, и юбка-карандаш, которая не только не прятала, но и подчеркивала пышные объемы. Она по-прежнему носила каблуки и платья-бодикон, так же красилась и вовсю демонстрировала сексуальность – как всегда на протяжении всей своей карьеры. Это решение встретили с отвращением: «Пожалуйста, кто-нибудь, скажите Ким, что она беременна!» – взывали на обложке New York Post рядом со снимком Кардашьян в ярком платье с высокой талией [243]. Us Weekly называет ее стиль «противоречивым», People замечает, что такие вещи женщины, как правило, оставляют для того времени, когда они не беременны [244]. «Представляем вам женщину, которая в конце беременности так и не отказалась от стиля «богатых сучек»: обтягивающих платьев, брюк и высоких каблуков, – объявляет VH1. – Что она пытается доказать? И кому? Нам бы она больше понравилась, если бы появилась в штанах для йоги, носках и с косичками. Она же на девятом месяце!»[245]

Что пыталась доказать Кардашьян? Что есть несчетное множество вариантов, как одеваться беременным. Что если ты считаешь свое тело сексуальным, то при беременности это не должно измениться. Что даже на девятом месяце она бы постыдилась разгуливать в штанах для йоги и с косичками. Если она хотела сохранить ребенку здоровье, ее упрекали в том, что она растолстела. Если она надевала платье, которое ей идет, то ее упрекали в том, что она чересчур сексуальна.

Взять то облегающее цветастое платье, в котором она появилась на Met Ball: Анне Винтур пришлось вырезать ее со снимка для обложки Vogue. В чем-то поступок Винтур можно понять: да, Vogue – модный журнал, но в то же время он соответствует определенному классу, а беременность Кардашьян нарушала принятые границы между высоким и низким. И дело не только в том, что «животик» не походил на идеальный, но и в том, как Кардашьян его одевала. Достаточно посмотреть, в каких выражениях ее стиль описывают в прессе: «Ким без стеснения выставляет напоказ декольте», «Как всегда, надо выпендриться», «чересчур пышно», «катастрофа»; «Сеточка, перья, кожаные легинсы – даже чего-то одного из этого и то было бы слишком, – пишут в журнале OK!. – Но у Ким нет чувства самосохранения в моде»[246].

Она вываливалась из платьев, на ней расходились «молнии», ее плоть выпирала отовсюду. Она перебарщивала. Иными словами, она плевала на границы, отделяющие высокий стиль от низкого. И делала это с самого начала своей карьеры, от участия в порноролике до реалити-шоу. Вот почему Винтур позволяет ей появляться на обложке Vogue только в обществе Канье. Неважно, что она разбогатела и получает 100 миллионов долларов в год: она всегда будет оставаться выскочкой, слава которой зиждется только на теле, а значит, в любой момент может померкнуть.

Легко себе представить, что беременность Кардашьян воспринимали в том же ключе, что и всю ее карьеру: особенно если учесть, что в то же время ждала ребенка герцогиня Кембриджская, многим больше известная как Кейт Миддлтон. Как пишет романист и критик Хиллари Мантел, «Кейт была будто создана для роли принцессы, ведь она безупречна. Болезненно хрупкая, без всяких странностей и закидонов, без гонора». Проще говоря, она была на диво приятна во всех отношениях. Исследовательница моды Морин Брюстер писала, что стиль Миддлтон «заключался в юбке до колена и завышенной линии талии», что делало ее «очень стройной, несмотря на растущий живот; таким образом, ее беременность выглядела изящно и достойно»[247].

И не имело значения, что стройность эта была вызвана гиперемезией, иначе говоря, утренней тошнотой, из-за которой Миддлтон даже госпитализировали на ранних сроках: ее аккуратный живот сразу вызвал одобрительные комментарии на странице People на «Фейсбуке»: «Стильно и очаровательно!», «Просто и элегантно!», «Как ей идет беременность! Она прекрасно выглядит». Словом, прямо противоположное тому, что звучало в адрес Кардашьян. Если тело Миддлтон никак нельзя было назвать толстым, то к Кардашьян это слово подходило как нельзя лучше; стиль Миддлтон был женственным и классическим, стиль Кардашьян – вульгарным и пошлым. Этот контраст всячески подчеркивался на фотографиях. «Звезды изящного телосложения часто справляются с желанием есть как можно больше, – объясняет Крамер. – Публика восхищается женщинами, которые даже во время беременности держат себя в руках»[248].

Никому и дела не было до того, что Кардашьян тщательно соблюдала диету: таблоиды утверждали, что она не просто «ест без остановки», но и делает это намеренно: потому что заключила контракт с фирмой, выпускающей продукцию для похудания, чтобы сбросить вес после рождения дочери. Один журнал писал, что она набрала «65 фунтов» на «пирушках», другой – что она ела «вафельные трубочки и картошку фри». В «Семействе Кардашьян» была пара сцен, когда Ким давала себе поблажку: в одной она угощалась моцареллой, в другой ела с братом жареную картошку. Но все остальное время она ела тот же салат и те же домашние блюда, что и вся ее семья. «Все, что я ем – это морковь, сельдерей, салаты и протеиновые батончики без глютена и сахара, – говорит она Мерайе Менунос в интервью для Extra. – Тянет порой в «Макдоналдс» или «Тако Белл», но этого не будет».

В таких местах ее сразу подкараулят папарацци. После ставшего вирусным снимка с китом ее только и мечтали подловить за едой, показать, как она толстеет, и вообще, как она распустилась. Когда она однажды пришла в кафе-мороженое, чтобы встретиться со своим сводным братом Брэндоном и его женой Леей, папарацци тотчас облепили окна; Кардашьян пришлось прятаться за брата, чтобы попробовать замороженный йогурт. «Я его только кончиком языка коснусь – и поднимется крик: «Она 500 фунтов набрала, она миллион йогуртов сожрала!» – объяснила она. Впоследствии она назвала поведение папарацци «вызывающим». Речь шла об их вмешательстве в ее личную жизнь, но ведь того они и добивались: пытались помешать Кардашьян появляться на публике в не подобающем для беременных виде.

Большая часть таких снимков публиковалась в «несанкционированной» желтой прессе: таблоидах и блогах со сплетнями, которые не пытаются что-то спрашивать у знаменитостей, о которых пишут. Но зато оставалась возможность для ответного удара, как и поступили в Us Weekly, опубликовав снимки Кардашьян в Греции, где она отдыхала со своей семьей. Возле ее явно округлившегося живота была подпись: «Вы это называете жиром?» Вид у Ким был расслабленный и совершенно не вычурный: распущенные волосы без укладки, бронзовый блеск вместо макияжа. Вместо того чтобы задрапироваться в «приличную» одежду для будущих матерей, она надела бикини, совершенно не сковывающее тело. По снимкам было видно, что Ким довольна своим состоянием: «Она радуется тому, что находится на седьмом месяце, – сообщил изданию источник. – И она считает беременность очень милой»[249].

Но спустя месяцы после греческой фотосессии стало ясно, что такое заявление расходится с реальностью. На седьмом месяце Кардашьян чувствовала себя совершенно несчастной. «Я будто превратилась в другого человека, – сказала она перед тем, как надеть то самое бикини для обложки. – Стала огромной неваляшкой. И внутри меня словно находился кто-то чужой». В следующем эпизоде вся семья, собравшись за завтраком, обсуждает неспособность Ким радоваться своей беременности. «Она такая несчастная», – говорит Крис. «Похоже, беременность – это не для всех. Она от своей явно не в восторге», – добавляет Хлоя.

Все семейство принимается оплакивать неспособность Ким наслаждаться своим положением и тем самым усиливает причины для переживаний: страх из-за неприглядного состояния тела. Когда Ким выходит к столу, вид у нее совершенно расхристанный: никакой косметики, волосы не в художественном, а самом натуральном беспорядке кое-как собраны в узел. «Просто мне сейчас все равно», – говорит она. Крис комментирует размер ее груди. «И как она только ходит с такими буферами, – замечает она, ни к кому непосредственно не обращаясь. – В жизни таких огромных не видела. Это же дыни, а не груди». «И это в них еще нет молока, – отвечает Ким. – Вот что самое страшное».

В течение трех эпизодов, снятых в Греции, тело Кардашьян находится под таким внимательным наблюдением, что поневоле начинает привыкать к дисциплине. Пока братья и сестры Ким резвятся и прыгают с яхты, сама она сторонится чужих глаз и лежит где-нибудь в уголке с мобильником. На солнце она носит длинные платья; исполняет роль семейного фотографа. Старается не чесать растяжки, потому что боится, что они останутся на всю жизнь. А еще она за обедом стряхивает обувь и показывает, как опухли у нее ноги. «За мной так бдительно следят в течение всей беременности: что я ношу, сколько вешу, как это все нелепо… Эти папарацци повсюду так раздражают!» и «Как хочется пожить без того, чтобы мне тыкали в лицо моими же фотографиями!» Иными словами говоря, Кардашьян пытается отрицать те стандарты красоты, которых ждут от беременных, но невольно стыдится и злится из-за того, что не может ни соответствовать им, ни успешно бороться с ними.

Семья Ким подталкивает ее и дальше выставлять беременность на всеобщее обозрение. «Если я скажу, что меня это не достало, то я совру». По возвращении домой Ким говорит сестрам, что даже не хочет устраивать бейби-шауэр, вечеринку в честь будущего рождения ребенка, и причиной тому – негативное внимание, которое было к ней приковано все это время. Но Хлоя и Кортни организовали вечеринку сами, а Крис настояла, чтобы Ким вместе с Робом пересмотрела свои снимки по время беременности: пусть поймет, как ей это нужно. Семья одержала верх в этом споре, отчасти из-за того, что бейби-шауэр считается теперь необходимым и отказаться от него – это еще большая непокорность, чем щедрая пирушка под прицелами кинокамер.

Наконец Ким соглашается, и вечеринка проходит в атмосфере любви и заботы, но теперь возникает страх: что же, теперь и все остальное течение беременности будет вот так же задокументировано? «Я просто хочу быть уверена, что все делаю правильно, – говорит она, обсуждая предстоящие роды. – Хочу быть идеальной». Идеал, по понятиям Ким, – это быть в полном блеске, идеально причесанной и накрашенной, с подходящим маникюром – на снимке, который ее дочь двадцать лет спустя разместит в «Инстаграме».

В то же время она прикидывает, что предстоит сделать, чтобы вернуть себе прежние формы. «Первым делом надо будет сфотографироваться без одежды, – говорит она сестрам. – Хочу пройтись по улице в чем мать родила. Но только когда снова похудею». Все считают ее слова нелепостью, но на самом деле они – логичное продолжение той же идеологии, которой она и следовала: ее лицо во время родов, Инстаграм будущего ребенка, прежние формы, к которым она вернется, – пусть все это будет как можно ближе к идеалу.

С диагностированной преэклампсией Кардашьян родила на шесть недель раньше срока. Также у нее произошло приращение плаценты: врачу пришлось буквально просунуть в нее руку и отделять плаценту от матки. Роды, как и вся беременность, оказались далеки от идеала. Но это только если верить в такую вещь, как идеал: ведь в конце концов и Кардашьян, и ее дочь, Норт Кардашьян-Уэст, перенесли роды в добром здравии. К тому же Норт пришлось лечить от желтухи, но в остальном все было прекрасно.

Вывод из чрезмерно публичной беременности Кардашьян таков: по современным меркам простого «прекрасно» недостаточно. Даже если понятие «идеал» расплывчато и противоречиво, оно все равно является целью любой женщины, ждущей ребенка. Превосходный стиль, превосходный вес, и отношение к своему положению тоже должно быть превосходным. Если женщина не может или не желает следовать этому идеалу, то позор на ее голову! Если ближайшие родственники не упрекнут ее «в форме совета», то она сама устыдится, столкнувшись с эталонами, навязываемыми прессой.

Непокорная беременность Кардашьян пробила брешь в этой идеологии. Открыто говоря о своем дискомфорте, обсуждая всевозможные мелочи с телеэкрана, упорно продолжая носить ту одежду, за которую ее срамили, она взывала: если одна из самых красивых и высокооплачиваемых женщин не может иметь идеальную беременность, не пора ли пересмотреть само понятие этого «идеала» и тех представлений о женственности, мягкости и хорошем вкусе, которые его составляют? Будем справедливы: Кардашьян бунтовала не по собственному выбору, а в силу необходимости: ее вынудило к этому собственное тело. Если бы это зависело от нее, она бы охотно соответствовала норме: подтверждением тому служит ее вторая беременность, в течение которой она одевалась так, что не навлекала на себя негодования прессы. Но ведь и пре-эклампсии у нее в следующий раз не было, и ее тело выглядело совсем иначе.

Но даже случайный бунт все равно остается бунтом. В августе 2015 года Кардашьян разместила в Инстаграме селфи: беременная, в обнаженном виде. Отчасти это было сделано, чтобы пресечь слухи, будто она прибегла к суррогатному материнству. «Сначала говорили, что я слишком худая и, наверное, выдумываю насчет беременности, – написала она. – Теперь пишут, что я такая большая, что это, конечно же, фейк. Иногда я фотографировалась перед тем, как поесть, и казалась меньше, иногда – после еды, и тогда я казалась больше. Это естественный процесс. Думаю, вы все достаточно хорошо меня знаете, чтобы понимать: я бы задокументировала весь процесс, если бы прибегла к суррогатному материнству. Тела у всех разные, и беременность тоже! Я научилась любить свое тело на любой стадии! Я стану еще больше, и это тоже будет прекрасно!»

Проявления того, как любое тело может отличаться от эталона, будь то у Кардашьян, или Джессики Симпсон, или любой другой женщины, чья беременность протекает не так, как у Кейт Миддлтон, будут восприниматься как непокорность и требовать цензуры или порицания.

У беременных женщин больше возможностей в общественной сфере, чем раньше, и все же на протяжении пятидесяти лет они вынуждены вести настоящую борьбу за свою репродуктивную свободу. Конечно, здесь есть свои противоречия, и все же такова суть любой идеологии: пусть даже эмансипация позволяет выставлять беременное тело напоказ, это тело все равно должно соответствовать меркам, установленным патриархальным режимом. Как заявляет Крамер, не было простым совпадением, что, пока публика следила за подготовкой Кардашьян к родам, политик Вэнди Девис боролась с ограничением абортов в Техасе. Когда тело становится достоянием общественности, а с беременным телом именно это и происходит, то не только публика получает право как угодно его обсуждать, но и законодательство, основанное на патриархальных устоях, обретает над ним контроль [250].

Кардашьян могла расстраиваться, печалиться, переживать из-за того, как оказалась принята ее беременность, и из-за того, что не смогла соответствовать идеалу. Но, когда все пошло не по плану, она стала выстраивать новый план, она вела игру на собственных условиях, а весь мир твердил ей, что она не только «слишком беременная», но и слишком пышная, искусственная и поверхностная. Ажиотаж вокруг Кардашьян вне ее власти: это неизбежно, если женщина выставляет на рынок свой образ жизни. Даже выйдя замуж за лучшего рэпера мира, она все равно останется самой влиятельной в своем кругу.

Кардашьян легко принять за женщину, авторитет которой преувеличен: этому способствуют показные кротость и послушность, налагаемые имиджем. Но последние десять лет, в том числе и во время первой беременности, на нее делали слишком высокие ставки. Она может отказываться от ярлыка феминистки, но это не означает, что ее борьба за право любой беременности оставаться на виду и не соответствовать никаким рамкам не является феминистской.

Понадобятся годы влияния Кардашьян, чтобы полностью оформился новый тип непокорности. Но как появление Деми Мур на обложке Vanity Fair породило бурю обсуждений публичной демонстрации беременности, так и тело беременной Ким, уподобленное киту, вырезанное с обложки Vogue, затравленное, может означать наступление новой эры – эры, когда Верховный суд отменит те законы, против которых сражалась Венди Дэвис; эры, когда самая знаменитая женщина планеты показывает, что у каждой женщины своя, особенная беременность, и даже если она знаменитость, то это все равно только ее дело.

Глава седьмая. Слишком визгливая: Хиллари Клинтон

«Не сочтите меня сексистом, но что есть, то есть, – сказал Деннис, шестидесятитрехлетний учитель из Стиллуотера, штат Оклахома, в интервью журналу Esquire. – Я не верю, что она, женщина, сможет сделать то, чего не сумел мужчина, наделенный теми же возможностями». Деннис был одним из десятков мужчин самого разного возраста и рода занятий, которых журнал Esquire опрашивал в февральском выпуске 2016 года. Все они придерживались разных мнений о Хиллари Клинтон, но идеологическое ядро во всех комментариях было одно. Иногда, как в приведенной цитате, они открещивались от сексизма, но тут же дальнейшими словами именно его и демонстрировали. В других комментариях неприязнь выражена не так явно: «Не думаю, что у нее хватит искусства достаточно тепло и дружелюбно держаться на публике, – говорит Джереми, пятидесятивосьмилетний генеральный директор из Альбукерке, штат Нью-Мексико. – По-моему, она холодная, как истукан». Или вот, слова Расселла, фермера пятидесяти семи лет, из Самтера, штат Южная Каролина: «В ней есть что-то жесткое и слегка высокомерное, – объясняет он. – Эдакое «да ну вас!»[251].

На протяжении всей своей общественной жизни Клинтон получает эпитеты типа «неприятная», «несимпатичная», «стервозная» – все, что обычно звучит в адрес истинно непокорных женщин. У некоторых она вызывает отвращение, поскольку ассоциируется со всеми неприятностями, творящимися в нашем быстро меняющемся мире. И неудивительно. Всю свою сознательную жизнь Хиллари Родэм Клинтон привыкла быть первой. Она была первой женщиной-партнером в своей юридической фирме, первой женщиной-профессионалом, ставшей первой леди. И до ошеломляющего проигрыша Дональду Трампу она могла стать первой женщиной – президентом США.

Если все непокорные женщины, о которых идет речь в этой книге, придерживались узенькой тропинки компромисса, то про Клинтон правильнее было бы сказать, что она ступала по натянутому канату. Она была напористой, но не начальственной; женственной, но не манерной; опытной, но не высокомерной, модной, но не поверхностной; сильной, но не резкой. Иными словами, в меру женственной, в меру мужественной. Такие могут стать и всем, и ничем.

Клинтон выдержала двадцать лет подобных нападок, держась, словно в крепости. Это дало свои плоды: на выборах в 2016 году она получила симпатию и поддержку именно благодаря тому, что добрую четверть века оборонялась против направленного на нее сексизма. Это сочетание – Клинтон и ярый женоненавистник, ее оппонент, заставили и журналистов, и избирателей задуматься, по каким же меркам стоит судить о политике. И все критерии носили откровенно маскулинный характер. Все разочарования и обиды от нападок оппонентов, прессы и избирателей вылились в нечто более существенное.

«Визг» – самое подходящее определение для того, что бывает, если женщина с высоким голосом пытается говорить громко. Уничижительное словцо для той половины человечества, которая пытается привлечь к себе внимание так же, как мужчины. В этом суть непокорности Клинтон: она добивалась такого же статуса, внимания и власти, как у мужчин. В результате ее кампания не только выявила насквозь прогнившее отношение к женщинам у власти. Она еще и укрепила его. То, что казалось началом великих перемен, обернулось крахом – не только самой Клинтон, но и всего движения непокорных женщин.

Слава непокорной женщины сопровождала Клинтон лет сорок. Ее торжественная речь в Колледже Уэлсли в 1969 году оказалась настолько зажигательной, что ей стоя аплодировали семь минут. В своей речи, упомянутой впоследствии в журнале Life, она не только говорила о своих надеждах, но и критиковала университетскую жизнь, от которой зависело благополучие студентов [252]. По окончании университета она уехала на Аляску и работала на консервном заводе, пока ее не уволили за жалобы на условия труда. Она поступила на юридический факультет Йельского университета после того, как в Гарварде один из профессоров заявил ей, что у них «уже достаточно женщин». Она состояла в комиссии Уолтера Мондейла и следила за положением работающих мигрантов и условиями их труда. Она возглавляла кампанию Джорджа Макговерна в Техасе. Систематически отказывалась выйти замуж за Билла Клинтона. Все до того, как ей стукнуло двадцать пять.