Слишком толстая, слишком пошлая, слишком громкая

Посмотрим на «Брод Сити» и его создательниц. Джейкобсон и Глейзер – хрестоматийные миллениалки: Джейкобсон выросла в благополучном пригороде Филадельфии в семье художника и графического дизайнера, училась в Колледже искусств Института Мэриленда, где изучала видеосъемку. Глейзер выросла на Лонг-Айленде в еврейской семье среднего достатка и училась в Нью-Йоркском университете. Джейкобсон перебралась в Нью-Йорк, несколько месяцев протосковала в одиночестве в Куинсе, но потом узнала о Бригаде честных граждан (Upright Citizens Brigade, сокращенно UCB) – нью-йоркской импровизационной группе. Вместе с Глейзер, которая как раз заканчивала университет, они пытались пройти в основную труппу, но оказались во втором составе.

Они платили за обучение импровизационному мастерству и сами денег не зарабатывали. Никакими реальными достижениями они похвастаться не могли, им нечего было предъявить собственным родителям. И в 2009 году девушки решили снять сериал о самих себе и о своем Нью-Йорке, полном таких же двадцатилетних образованных и обкуренных раздолбаев, которых они видели в своем окружении.

Название отсылает к словечку broad, которым называли женщин, ведущих разгульный образ жизни, и намекает, что именно такие героини и определяют облик города в сериале. Глейзер называет таких женщин «полноценными», что определяет основную идею сериала: непокорность дополняет личность, а не искажает ее[144].

Первый эпизод представлял собой двухминутный скетч о том, этично ли дать бездомному 10 долларов и попросить 8 долларов сдачи. Премьера состоялась в феврале 2010 года. Последующие эпизоды сохраняли тот же стиль, ставший структурообразующим для сериала: бессмысленные разговоры в баре, фетишизация домашней стирки, по-настоящему необычные люди, которые живут, дышат и ходят на улицах Нью-Йорка.

Серии строятся вокруг крошечных эпизодов из жизни (не связанных с работой) и полны ярко выраженной неприязни к так называемой взрослой жизни. В одной серии Эбби и Илана оказываются на дешевых занятиях йогой предположительно в Парк Слоуп – районе Бруклина, где всегда полно дошкольников и мам с колясками. Поначалу кажется, что подруги нашли свое место. Но стоит закончиться занятию, как остальные участники принимаются фанатично обсуждать своих детей и заявляют девушкам, что те ничего в жизни не поймут, пока не родят. Супружество и появление детей не только меняют жизнь, но и могут служить инструментами подавления и отторжения – намекает серия.

Как только у сериала начали появляться зрители, Эбби и Илана стали платить режиссерам. Теперь шоу больше походило на профессиональный продукт, чем на дипломную работу. Днем девушки продолжали работать (одна – официанткой, другая – сотрудницей пекарни), вечерами писали сценарии. Рабочий график строили вокруг съемок. В конце концов обе оказались в компании, предоставляющей большие скидки на медицинские и косметические услуги (прототип работодателя Иланы в сериале). Сидели рядышком и заносили свои планы в электронную таблицу. Вот он, апофеоз типичного для миллениала явления: сидишь на временной работе и используешь ее для более соответствующей твоим идеалам карьеры.

В конце второго сезона Джейкобсон и Глейзер решили пригласить профессиональную звезду. Они связались с Эми Полер из той же импровизаторской труппы, предложили ей сняться у них, а та ответила: «Конечно! Я люблю «Брод Сити»! Джейкобсон и Глейзер просто обалдели. Полер в сериале приветственно толкалась грудью, давала «пять» и шлепалась в кучу апельсинов. Семь месяцев спустя она подписалась на участие в пилотном выпуске телевизионного шоу.

Полер прекрасно вписалась в «Брод Сити». В 2008 году она создала сериал «Умные девочки на вечеринке», теперь преобразовавшийся в интернет-сообщество «Умные девочки», цель которого – превознести ум и воображение над общепринятыми стандартами и сделать так, чтобы «девушки любили себя такими, какие они есть, со всеми своими чудачествами». «Брод Сити» сочетал культивацию «странностей» с теплом другого проекта Полер, «Парки и зоны отдыха». Может, Эбби и Илана не так прямолинейны, как Лесли Ноуп, героиня Полер, но и у них хватает феноменального упрямства и преданности друг другу. Таких персонажей, как Эбби и Илана, говорит Полер в интервью The New Yorker, «мало на нашем телевидении: уверенные, сексуально активные, склонные к саморазрушению, больше всего на свете обожающие друг друга»[145].

Пилотная серия изначально предназначалась для телеканала FX, но там, как позднее рассказывала Полер, от такого проекта отмахнулись [146]. Тогда она предложила сериал Comedy Central, и Кент Альтерман, директор оригинальных программ, решил, что шоу ему «вполне подходит»[147]. При этом Альтерман учитывал специфические запросы аудитории: к тому времени как «Брод Сити» стартовал в 2014 году, сериал «Девочки» доказал, что публика дозрела до современных белых героинь, которые плохо себя ведут.

Рейтинги у «Девочек» всегда были низкие, и все же дух времени требовал шоу, посвященного миллениалкам и обращенного к ним. Большой популярностью пользовалась версия такого шоу «Две девицы на мели», на кабельных каналах таким сериалом стал «Брод Сити». Но если «Две девицы на мели» переняли у «Девочек» неприятную сторону, не унаследовав при этом душевности, то с «Брод Сити» получилось наоборот: меньше противного, больше веселого, а-ля «девчонки просто хотят веселиться (и накуриться)».

В отличие от таких скетч-сериалов, как «Кей и Пил», «Внутри Эми Шумер» или «Шоу Кролла», «Брод Сити» развивается по простой накатанной схеме: что-то находят, получают деньги, сдав свои квартиры через Airbnb, отправляются на концерт Лила Уэйна. Если в интернет-версии сериала дистанция между героинями, их нелепая работа, влечение Иланы к Эбби подавались намеками, то в телеверсии на этом стал строиться сюжет. Былое обучение Эбби в художественной школе становится более значимым после того, как в нескольких эпизодах показывают, насколько далека от исполнения ее мечта: печаль, когда она узнает, что «галерея», где выставлены ее работы, всего лишь вегетарианская закусочная. Артикулируется унижение, которое испытывает Эбби, работая уборщицей в дорогом тренажерном зале, где буквально приходится возиться в дерьме и лобковых волосах богачей.

Илана работает в другой «дыре»: в светлом офисе интернет-компании. Чего только она не придумывает, чтобы впарить клиентам купоны на совершенно не нужные им вещи: вплоть до скидки на украшение стразами линии бикини. Это отсылка к аналогичной работе самих Джейкобсон и Глейзер, только в сериале эта ситуация доведена до абсурда: Илана не столько трудится, сколько просто торчит на рабочем месте и иногда все там разносит. Она понимает, что работа нужна: иначе ни продуктов купить, ни травкой разжиться. Но взять себя в руки и проявить ответственность она не желает. Она носит толстовку с собачьей мордой, терроризирует коллег, запугивает шефа. Илана идет по жизни с небрежной разболтанностью обычного представителя белой расы. Ее это отнюдь не украшает, и лодырем она от этого быть не перестает. Нам просто показывают причины ее уверенности в себе: она знает, что можно или самой чего-то добиться, или пожинать плоды чужих стараний.

Самоуверенность Эбби и Иланы подогревается травкой: ее употребление притупляет самокритичность. Травка не потому служит проявлением непокорности, что она незаконна, а потому, что под ее воздействием женщины начинают меньше волноваться о чем бы то ни было, в том числе и о социальных нормах. Мужчины могут ловить кайф десятилетиями, но если женщина признается, что попробовала и ей понравилось (как это сделала Дженнифер Энистон в 2000 году), то это пятно на репутации. «Есть вещи, которые принято делать приличным девушкам, – пишет Габби Бесс в журнале Paper. – И курение марихуаны к ним явно не относится»[148].

Употребление марихуаны в Калифорнии считается делом мужским, и такой подход частенько доходит до сексизма: предполагается, что от 80 до 90 % покупателей – мужчины, на рекламе, как правило, красуются пышногрудые блондинки в соблазнительных позах, а женщины покуривают только втихую, подальше от кальянных и прочих публичных мест. «Безделье и курение марихуаны – это, по определению критика и культуролога Ари Спула, общепризнанная составляющая современной мужественности»[149]. Женщины, напротив, должны учиться в колледже, устраиваться на работу, заводить детей в положенное биологическое время: «им некогда распускаться и оттягиваться».

«Брод Сити» таких ожиданий не оправдывает: Илана прячет марихуану по всему дому и в собственном теле, заправски скручивает косячки и угощает ими каждого, кто пожелает. Когда она тревожится, не подхватила ли вирус папилломы, ее так называемый бойфренд Линкольн пытается отвлечь подругу огромным косяком в виде пряничного человечка. Для Иланы кайф – не акция протеста, а способ познания мира. «Обычно люди просто пробуют такое на вечеринках, – объясняет Глейзер. – Но на самом деле это больше состояние души»[150]. Уилла Паскин из Slate описывает это состояние как «в гробу я это все видала» и подчеркивает, что для женщин такой взгляд – большая редкость. И не потому, что женщина не способна плевать на мнение окружающих, а потому, что ей вечно вдалбливали в голову, будто оно – самый важный показатель в жизни [151].

Отчасти именно это «в гробу видала» и объясняет, почему работа не играет сколько-нибудь существенной роли в жизни Эбби и Иланы, только время от времени чуть притормаживает ее ритм: накуриться, позаниматься сексом, потусоваться. Они не просто общаются по «Скайпу», а делают это в туалете, обсуждают за завтраком анальный секс, и им мало таскать с собой марихуану – они ее прячут во влагалище. Из-за этой неуправляемости сериал тут же заклеймили как «грязный», «сырой, непотребный и плохо продуманный» и вообще «крайне грубый»[152]. Но как раз эта грубость и примечательна: ведь вся «грязь» исходит от женских тел. Если «порядочная леди» никогда не ругается, не подает вида, что знает о физиологических потребностях, а сексуальность проявляет, лишь отзываясь на желание мужчины, то Эбби и Илана бурно восстают против этого: творят пошлости напропалую, открыто говорят о моче, дерьме и месячных, а сексом занимаются, когда вздумается и на своих условиях.

Но они всего лишь выставляют напоказ то, что и так знают все женщины. Вибратор выглядит вульгарно, если он не припрятан, тампон противен, если признать его существование. Или возьмем сцену, где девушки удаляют волосы с лица: камера увеличивает отвратительные капли воска, постоянно слышатся болезненные вскрики, лицо на долгие часы краснеет и припухает. Это же гротескное изображение создания женственности.

Джейкобсон и Глейзер утверждают, что их цель – шутить и делать видимым то, что знакомо многим. «Мы делаем это, чтобы каждый мог подумать: «Совсем как я!», «Со мной тоже бывает!» – сказала Джейкобсон в интервью The Hollywood Reporter. «Помню, в школе ходила шуточка, что девочки не пукают и не какают, – добавила Глейзер. – Да пошло оно! Это даже не смешно, нам ведь всерьез внушают, будто женщины – это собственность мужчины и обязаны ходить по струнке»[153]. Их сериальные «подвиги» (например, обделаться в туфли с перепоя) выглядят грубо, но не постыдно – поскольку Эбби и Илана с сочувствием относятся к своим непокорным ипостасям. Взять хоть сцену, когда Илана отмахивается от своей аллергии на морепродукты ради ужина с Эбби в ее день рождения, и в результате у нее безобразно раздувает лицо: это не конфуз, а свидетельство ее преданности.

Этим «Брод Сити» и отличается так разительно от других образцов физиологического юмора. Мужчины привыкли с отвращением относиться к теме женских выделений, что выражается и в кино, и на телевидении (взять хоть сцену в туалете из фильма «Гарольд и Кумар уходят в отрыв», или шуточку о менструальной крови в «SuperПерцах», или любой фильм, где показаны роды), и в соцсетях: в «Инстаграме» кровь во время месячных, выступившая на трусиках, считается «неподобающим контентом». По этой логике, телесные функции у мужчин – это забавно, а у женщин – возмутительно.

Женщины часто принимают такую точку зрения, но только не Джейкобсон и Глейзер. Они не видят в своих сценариях ничего грубого и чрезмерного. «Все воспринимается проще, когда пишешь об этом сценарии, – делится Глейзер с журналом New York. – Наверное, это связано с тем, что мы ни на кого не оглядываемся, решая, что сказать или сделать»[154]. Это такая же положительная привилегия белых миллениалов, как и возможность шляться без дела. Глейзер объясняет: «Встречаясь с подругами, мы всегда сначала обсуждаем секс, дерьмо и все такое. А уж потом, если время останется, говорим о чем-нибудь еще». «Мало кто из женщин на телевидении делает то же, что и мы, – добавляет Джейкобсон. – Хотя в жизни они именно этим и занимаются»[155].

Это несоответствие объясняет, почему многие затрудняются дать определение сериалу: «Две не похожие друг на друга подружки пускаются в безумные приключения», «Закадычные подруги попадают во всякие переделки в Нью-Йорке», «Две юные незамужние девчонки при деньгах», «Восхитительно безумная комедия», «Верные подруги, нелепые и добродушные»[156]. Это похоже на анонс к романтической комедии, и все потому, что у обозревателей невелик запас терминов для произведений, сосредоточенных вокруг женщин. «Брод Сити» требует для себя особого языка, особого отношения: «Этот сериал устанавливает новые правила игры», – писали в журнале Out [157].

Отчасти уподобление сентиментальной комедии оправданно, хотя главная романтическая линия в «Брод Сити» – это платонические отношения между героинями. С переходом из интернета на телевидение контраст между простодушием Эбби и чокнутостью Иланы становится более броским. В большинстве сериалов такая героиня, как Эбби, глядя на Илану, вспоминала бы, как следует вести себя хорошей девочке. Но в «Брод Сити» бесшабашность Иланы только стимулирует Эбби, пре-вращая ее робость в уверенность, свойственную скорее мужчинам.

Эбби и Илана – девушки со странностями, но во вселенной «Брод Сити» их действия вполне разумны, и они всегда заодно. Эбби будет шесть часов кряду прикидываться Иланой на собрании, а Илана целый день просидит с Эбби после операции: ведь они друг другу дороже всего на свете. Вот почему здесь нет эпизодов, сосредоточенных на одной из них: они всегда вместе.

С самого начала Полер посоветовала Джейкобсон и Глейзер сделать основной акцент на дружбе: «Мы хотели, чтобы всем было ясно: это шоу – о любви Эбби и Иланы. Они – пара, они созданы, чтобы заботиться друг о друге»[158]. На первый взгляд в этом нет ничего революционного, но только вдумайтесь: за последние двадцать лет у всех ориентированных на женщин сериалов, от «Секса в большом городе» до «Девочек», в основе повествования – гетеросексуальные отношения. Один из продюсеров, забраковавших с самого начала «Брод Сити», не представлял сериал о девушках двадцати с небольшим лет без романтической линии: «Одна женщина, агент, мне так и заявила: «Не понимаю, зачем это смотреть. Они в конце что, поженятся?»[159]

Но зачем романтические отношения, когда есть дружба, да еще такая крепкая? Эбби и Илана проявляют взаимную поддержку и опору, им остается только завидовать. У них нет дружеских подколок, как в каком-нибудь юмористическом полицейском сериале, они не задевают друг друга, как герои «Сайнфелда». В отличие от главных героинь других сериалов у них нет соперничества, нет пассивной агрессии, их отношения ничем не отравлены. В их мире мужчинам отводится такая же второстепенная роль, какая в романтических комедиях отводится подругам. За исключением «секс-приятеля» Иланы Линкольна, мужчины здесь – подспорье, они нужны героиням лишь для развлечения и для того, чтобы лучше разобраться в себе. Когда Эбби и Илана созваниваются после очередного амурного приключения, они не хвастаются, а просто делятся приятными впечатлениями. «Они сексуальные, но отнюдь не под мужскими взглядами, – сказала Глейзер в интервью Out. – Они сексуальны, потому что у них есть вагины, а не от того, что мужчины смотрят на них определенным образом»[160].

«Брод Сити» показывает, как важно бывает женщинам освободиться от пристального внимания мужчин. Героини наряжаются, гуляют по улицам и танцуют так, словно на них никто не смотрит. Они не проявляют жестокости или резкости по отношению к тем, с кем общаются, но и угождать никому не хотят, а ведь именно такого поведения ждут от женщин даже в Нью-Йорке. Для Эбби это не слишком привычно, но Илана заражает ее своей уверенностью. Как подчеркивает Паскин, «Илана совершенно не зависит от чужого мнения. Может, иногда это и кажется странным, но вообще она вроде единорога: редкое создание, увидишь такое – и глаз не оторвешь»[161]. Женщина, с уверенностью мужчины рассекающая по жизни, – зрелище красивое, притягательное, а иногда и просто успокаивающее.

Для телеобозревателя Филлипа Масиака танец Иланы – это не только акт неповиновения, но признак изменчивости. «Она выискивает любые лазейки, – пишет Масиак. – Но она избегает опасностей, обходит границы». Это и границы половой принадлежности (заводясь, Илана заявляет, будто у нее «стоит», носит мужские смокинги и трусы), и границы сексуальности (Илана гордится своим влечением к Эбби и настаивает на открытых отношениях). Даже когда эта изменчивость выходит боком (как говорит Эбби, «ты так стараешься не быть расисткой, что это и есть расизм»), все равно, по выражению Масиака, «это получается искренне, пусть даже и абсурдно. Чувство комфорта заставляет ее быть резкой, отвязной, непокорной. Но в шоу это подается так восхитительно, что воспринимается как истинная добродетель»[162].

И Эбби, и Илана убеждены в красоте своих тел. Они вечно повторяют друг другу, что выглядят превосходно; наряды Иланы точнее всего можно описать как всеми правдами и неправдами подчеркивающие бюст; обе подруги сходятся на том, что у Эбби – «ангельская задница». Обе постоянно обнажаются перед другими людьми, и это выглядит тем более эффектно, потому что у них, по выражению Глейзер, «женственные формы». Она говорит в интервью Flare: «Думаю, наши тела так воспринимаются потому, что все смотрят на всяких тощих, а у нас-то – бац! – и грудь, и задница!»[163]

В отличие от «Девочек», где нагота является одним из приемов, в «Брод Сити» изображения груди и вагины размыты. «Лина – это вместилище для идеи, что нормальные тела красивы, сексуальны и могущественны, – говорит Глейзер в журнале New York. – Но Лина это всерьез, понимаете? А мы прикалываемся»[164]. Она подчеркивает: «Я весьма чувствительна в том, что касается моих сисек. Они у меня с девяти лет, буквально, и все оценивали их еще до того, как я сама научилась ценить собственное тело. Ценить свое тело на комедийном уровне – это особое удовольствие. Юмор о груди – это не для других, это для меня». Какой контраст со сценой из «Соседей», где тяжелые груди Роуз Бирн мужчина-сценарист подает как нечто кошмарное! Женщины в «Брод Сити» своих тел не боятся, но это не значит, что они не могут по этому поводу пошутить.

Отказываясь показывать женщин в контексте их отношений с мужчинами, «Брод Сити» в полной мере проявляет свою непокорность. На протяжении последних двух десятилетий женщины, то посредством гомосексуальности, то одиночеством, то финансовой или психологической независимостью от партнера, стараются отделить свою судьбу от мужской. Такая свобода часто трактуется как пустая трата времени: мол, лучше бы стремиться к браку, детям, домашнему очагу. Отказ возводить эти ценности во главу угла и стремиться к ним годами считался дефектом, и это зацепило героинь «Брод Сити»: вот почему обозреватели называют их «сумасбродками», «неуравновешенными», «выходящими за все рамки» – они просто вне поля притяжения мужчин.

Эта независимость от мужчин, что в составе создателей сериала, что среди действующих лиц, загоняет в тупик прессу, пытающуюся поставить «Брод Сити» в один ряд с хоть сколько-нибудь непокорными и ориентированными на женщин сериалами, вроде «Девочек», «Новенькой» или «Проекта Минди». «Круто, что нас сравнивают с такими сериалами, – сказала Джейкобсон в интервью The Washington Post, – но ведь ни один мужской сериал не подгоняли под какую-то категорию только на том основании, что там действуют парни»[165]. Такие сравнения, по мнению Глейзер, все сильно упрощают: «Это слишком поверхностный и непродуктивный подход. Лина Данэм – гений, и она работает изо всех сил. Но такие сравнения упускают очень много деталей»[166].

За исключением того, что в обоих сериалах героини – жительницы Нью-Йорка двадцати с небольшим лет, «Брод Сити» и «Девочки» отличаются друг от друга и по настрою, и по эстетике, и по отношению к жизни. Мир «Девочек» замкнут на себе и психологически, и в пространстве; Нью-Йорк сосредоточен в Гринпойнте, в Бруклине, а в другие уголки города герои выбираются лишь изредка по мере необходимости. Данэм снимает свой сериал «под себя», в бодрой реалистичной манере, с последовательным развитием сюжета.

«Брод Сити» тоже зациклен на главных героинях, но их мир, который сам по себе становится персонажем сериала, – это Нью-Йорк как некое чудесное явление, бесконечная утопия, которую надо постигать каждое отпущенное тебе мгновение, раскрывать ее безумные тайны и блеск. В «Брод Сити» всегда лето, от жары прошибает пот, и город изображается при помощи футажа – сама технология восходит к тем временам, когда шоу транслировалось в интернете. В «Девочках» насыщенные, яркие цвета, все строится на самоанализе; в «Брод Сити» пульсируют мерцающие краски, все строится на случайностях и сюрреализме, это бесконечное путешествие героев к целям, которые не могут быть достигнуты.

Одно из этих шоу нельзя ставить выше другого, речь о том, что они исполнены в разных регистрах, исследуют разные глубины, и в каждом из них свое понимание мира. Просто в обоих сериалах эти цели достигаются при помощи образов непокорных девушек лет двадцати с небольшим. Попытки стричь под одну гребенку «Девочек» и «Брод Сити» лишь показывают, насколько не подготовлена индустрия к продукции, создаваемой женщинами для женщин. «Это как сказать двадцатилетним девушкам: все вы одинаковые! – говорит Глейзер в Internet Week New York. – Или ты белый чувак, или на тебя надо навесить какой-нибудь ярлык»[167]. Эта тенденция отражает устаревшие представления о том, что для белых мужчин существует множество возможностей, а все остальные загнаны в какие-то рамки, соответственно для них должны быть отдельные шоу: для черных семей, для геев или, как в случае «Брод Сити» и «Девочек», для молодых женщин.

В отличие от большинства знаменитостей, особенно женщин, Джейкобсон и Глейзер не церемонятся, когда публично коверкают их замысел. Помимо постоянных сравнений с «Девочками», они сталкиваются с откровенно сексистскими выпадами во время интервью. Когда в 2014 году в видеосюжете в Vanity Fair прозвучал вопрос, ссорятся ли они, Глейзер отрезала: «А вы бы Кея и Пила об этом спросили?»[168] Впоследствии Глейзер хвалили за то, как она «осадила того парня». Но она объяснила в Grantland: «Да нет, прикиньте, то интервью брала женщина. Женщины могут наехать на вас так же, как и мужчины»[169].

Вообще это было оскорбительно. «Именно деловой подход позволил нам выйти за пределы сетевого шоу, – сказала Глейзер во Flare. – Мы очень серьезно к этому относились. Я бизнесвумен, между прочим»[170]. Именно статус деловых женщин, которые напряженным трудом пробили себе путь от сетевого шоу до собственного телевизионного проекта, подчеркивает главную интригу «Брод Сити»: история о безделье требует настоящего усердия.

Конечно, это особый труд – творческий, самодостаточный. И все же за шесть лет, миновавшие с начала сетевого шоу, Глейзер и Джейкобсон существенно отдалились от двойников «Брод Сити». В интервью, данном в 2014 году, Глейзер сказала: «Сначала нас самих там было процентов 100, а теперь 15»[171]. Да и в курении марихуаны девушкам со своими героинями не тягаться. Обронив сережку во время интервью Rolling Stone, Глейзер ругает себя: «Господи, прямо как в «Брод Сити». Ненавижу расхлябанность. Я совсем не такая, как моя героиня. Не выношу делать все наспех и кое-как. Хочу, чтобы все было идеально»[172].

Не то чтобы они недолюбливали своих героинь, но девушки на экране живут в параллельном мире, неидентичном реальному; они взрослеют медленно и все же не останавливаются в своем развитии. В реальности Эбби живет сама по себе в Бруклин Хейтс, Илана встречается с кандидатом наук из Нью-Йоркского университета. Обе при деньгах. Порой ездят на такси, а не на подземке. А к концу третьего сезона понемногу меняются и их героини: Эбби и ее некогда ненавистный сосед Беверс постепенно искренне привязываются друг к другу, Илана раздавлена уходом Линкольна, который ищет стабильных отношений, и не знает, как быть с такой потерей. Эбби увлекается милым, хоть и странным парнем, Илану в конце концов увольняют.

В каком-нибудь другом шоу эти перемены знаменовали бы наступление зрелости и сопровождались бы отказом от всяких инфантильных манер и привычек. Но изюминка «Брод Сити» в том и заключается, что героини могут познавать себя, не утрачивая собственного «я». Они отдаются новым чувствам не для того, чтобы отвечать неким социальным требованиям, а просто потому, что им самим так лучше. И в конце третьего сезона они все так же восхитительно непокорны и черпают все больше удовольствия от жизни, что бы она в себя ни включала – приятелей, детей, работу… А главное – их самих.

* * *

Безумная свобода «Брод Сити» затягивает, но в то же время и притупляет восприятие: как объясняли Кайла Вазана Томпкинс и Ребекка Ванзо в Los Angeles Review of Books, их экономическая нестабильность выглядит забавно именно потому, что ее можно избежать. Но для миллионов людей дело обстоит иначе. «Некоторые проводят всю жизнь, прибирая за другими, – говорит Ванзо. – Они работают за гроши, среди них есть иммигранты, цветные. И суть юмора сериала в том, что среди тех, кто работает уборщиками, не должно быть таких, как Эбби». Многие шутки сводятся к тому, что «белые девушки не должны заниматься такой унизительной работой»[173]. Бедные и цветные обречены тащить это ярмо, а белые этим пользуются.

До каких пор доходят привилегии Эбби и Иланы – вот один из вопросов, наиболее часто интересующих критиков. Положение женщин в Саудовской Аравии возмущает героинь точно так же, как отсутствие бесплатных мимоз – то есть не слишком-то. Джейми, сосед Иланы, отчитывает ее за серьги-кольца, которые она надевает, чтобы быть похожей на «латину» – «типичную» латиноамериканку; по его мнению, это проявление неоколониализма. Эти моменты показались бы напряженными, не будь они сняты с юмором. Недаром критик New Yorker Эмили Ниссбаум заявляет: «Истинные комики не будут делать скорбные мины, когда при них затрагивают важные вопросы – они лишь пошутят еще остроумнее»[174].

Шутки у этих героинь в характере, особенно в моменты, когда девушки не в состоянии оценить, как повезло им в жизни или когда их подводит их феминизм. Ниссбаум считает, что это интерсекциональный феминизм [175] четвертой волны: «благородный, но не основанный на знаниях, с гомосексуальным и пропорнографическим уклоном»[176]. Ведь проявлять такую непокорность, вести себя «как мужики» или «как сучки-начальницы, какие мы и есть в душе», и даже не задумываться, почему другим людям это не дано – это высший уровень белого феминизма. Развитие «Брод Сити» показывает, что свобода не обязательно идет об руку с просвещением, и одно дело – быть женщиной, не зависящей от мужчин, и другое – не замечать, как свобода, которой ты наслаждаешься, сочетается со свободой кого-то другого.

Так в более поздних сезонах шоу Глейзер и Джейкобсон постепенно перебираются из зоны «слишком грубые» в зону «слишком честные». В их героинях есть прекрасные и притягательные черты и есть особенности, присущие их привилегированному поколению. Но Глейзер и Джейкобсон не оправдываются, не принимают защитную стойку, как поступают под нажимом многие комики, – а это требует смелости. Непокорность – не только в том, чтобы привлечь внимание к возможностям женщин. Это еще и готовность ожидать большего и от других, и от себя самих.

Глава четвертая. Слишком пошлая: Ники Минаж

Как и у многих других знаменитостей, Инстаграм Ники Минаж невероятно скучен и неимоверно красив. Сплошные анонсы концертов и афиши фильмов, десятки изделий с ее именем, вдохновляющие цитаты, ее собственные фото, надо отметить, изумительные. Всевозможные селфи, иногда тройные – зад, наряд, профиль, – в бесконечной карусели чередующиеся с гламурными снимками папарацци.

Такие изображения частенько собирают десятки, а то и сотни или даже тысячи лайков, но особого внимания не притягивают. Но когда в июне 2014 года Минаж опубликовала превью обложки для своего сингла «Анаконда», это вызвало целую бурю. На снимке она в стрингах, лифчике и высоких ботинках приседает, глядя через плечо, и надпись в правом нижнем углу гласит: «Предупреждение: контент непристойного содержания». «Знаменательный день в истории музыки», – утверждает один из тысяч комментаторов. «Она же музыкант, не грудью и задницей надо публику завоевывать», – упрекает другой.

Фото быстро разлетелось по интернету под заголовками типа «От обложки «Анаконды» Ники Минаж у вас челюсть отвалится» и стало мемом. Разгорелись споры, не был ли снимок отфотошоплен и настоящий ли там зад. Но главная буря разразилась из-за того, какой пример Минаж подает юным девушкам, и выразилось это в открытом письме Чака Крикмура, генерального директора AllHipHop.com:

Я стараюсь воспитывать юную дочь так, чтобы из нее выросла личность более значительная, чем оба мы, вместе взятые. Я знаю: для этого требуется колоссальная родительская забота, превосходное образование, огромное везение и множество великих примеров для подражания. Я уверен, вы осознаете степень своего влияния, но что, если теперь кто-то, не задумываясь, последует примеру Барбс [фанатское прозвище Ники], от которого вытекают глаза? Наверняка кто-нибудь без раздумий примется подражать снимку на «Анаконде». Вы на такую дорожку хотите увлечь впечатлительных детей?[177]

В ответ Минаж разместила в Инстаграме целую серию фотографий такого рода, только ягодицы на них были «классическими» (читай – не чернокожей женщины), вроде тех, что появляются на страницах Sports Illustrated. Обычно они воспринимались как «ангельские» и «приемлемые», а Минаж, судя по заголовкам, демонстрировала нечто прямо противоположное.

Впоследствии она рассказывала в интервью журналу Complex, что снимки получились спонтанно: ее фотограф просто нащелкал разные варианты на сессии, а ей понравилось. «Меня особенно привлекло то, что люди у меня ничего подобного много лет не видели. Я перестала делать такие снимки, потому что хотела самоутвердиться. Нужно было, чтобы меня воспринимали всерьез. Чтобы уважали мою работу. Я доказала свое мастерство. Я многого стою, и если мне вздумается сделать сексуальные фотографии, у меня есть такое право. Я достигла того уровня в своей карьере, когда можно вытворять все, что взбредет в голову»[178].

За манерой называть Минаж «слишком пошлой» или сексуально распущенной кроется куда более важная проблема: как быть с женщиной, к тому же темнокожей, которая полностью распоряжается своим телом, своим мощным талантом, да еще и выставляет все это на рынок и успешно реализует. Минаж и не думает оправдываться за то, кто она есть и какой образ жизни ведет – а такой решительный подход был практически недоступен темнокожим женщинам в Америке. Вот почему обществом и по сей день заправляют белые мужчины – это не расшатывает привычной культурной иерархии, не подрывает сформировавшиеся устои.

На протяжении столетий белые мужчины решали, как именно следует преподносить тела темнокожих женщин в культуре, обществе, изобразительном искусстве, словесности, фотографии и кинематографе. В мире, зиждущемся на христианской морали, такие предосудительные явления, как сексуальность и похоть, художники часто присваивали темнокожим телам. Они считались более «приземленными», животными, первобытными и, невзирая на реальное положение черных женщин, более свободными, открытыми. То есть тела чернокожих женщин выставлялись на потребу публике, но в то же время дистанцировались от белых – девственных и чистых.

Таким образом, для чернокожих женщин оставался один выход: публично принять навязанную роль, пусть даже она не соответствовала действительности. Как пишет известная феминистка Белл Хукс [179], «многие темнокожие певицы часто воспринимаются как сексуально доступные. Так как обычно красота и желанность идеализируются как недосягаемые, чернокожие женщины получают шанс привлечь к себе внимание лишь тогда, когда они кажутся доступными»[180]. Хукс приводит в пример Билли Холидей, но сюда же можно добавить Дороти Данбридж, Тину Тернер, Дайану Росс, а из последних лет – Дженет Джексон, Бейонсе и Рианну. Изучение этого вопроса ведет к проблемам власти, самообъективации и ложного сознания: если женщины всех рас веками объективировались [181], как быть, если какая-нибудь из них решит объективировать себя сама? Если она поступает так добровольно, точно ли это освобождение или все же подчинение? Одинаково ли это относится к белым женщинам и к цветным?

Такой подход к представлению о женских телах вдребезги разбивается об «интерсекциональный феминизм» – идеологию, в соответствии с которой конструктивно говорить о положении женщин в патриархальном обществе можно лишь с учетом того, как зависит их жизнь от расы, сексуальности, класса, религии, дееспособности и национальности. Эта идеология, по словам культурного критика Тересы Хусино, «признает, что у разных сообществ в пределах единого Сестринства существуют свои специфические особенности, только учитывая которые мы можем двигаться вперед»[182].

Ученые и критики используют именно интерсекциональный подход, изучая творчество Минаж в контексте положения чернокожей женщины в хип-хопе. Ведь рэп, как пишет культурный критик Туре́ в The New York Times, это «торжество мускулинности чернокожих мужчин», а женщинам в основном отводится вспомогательная роль [183]. Типичный пример – это «клипы, в которых звезды и часто тема песни – женские ягодицы, – пишет антрополог Ники Лейн. – Обладательницам ягодиц редко приходится выразить что-то, кроме своей сексуальности, обусловленной исполнителем»[184]. Их личности воспринимаются однозначно: сквозь призму способности утолить влечение главного действующего лица или аудитории.

Это обусловлено доминированием мужчин в хип-хопе, которое оставалось неоспоримым вплоть до прорыва начала девяностых. Исследовательница Саванна Шейндж выделяет здесь два четких направления: «Королева в своем праве» (Лорин Хилл, MC Lute, Salt-N-Pepa, Куин Латифа), где музыка несет четко выраженный позитивный посыл раскрепощения и любви к себе; и «Гангста Бу» (Лил Ким, Фокси Браун, Ив), которые концентрируются вокруг образа мужчины-наставника, а их тексты в основном о сексе и преступности. «Королевы» вроде Куин Латифы способны раздвигать рамки традиционных представлений о положении женщины в хип-хопе и завоевывать роли в популярных голливудских фильмах, даже если это означает частичный отказ от своего «я» (в том числе и в плане сексуальности).

Карьеры «Гангста Бу», напротив, завершались тюрьмой или заходили в тупик, когда со сцены исчезали рэперы-мужчины, с которыми было связано их творчество. Критик Джулианн Эскобедо Шеперд поясняла: «Лил Ким и Фокси Браун преподносили свою сексуальность на блюдечке, и порой это даже носило революционный характер, но такой прием быстро утрачивал силу». Эксплуатируя свою сексуальность, «Ким и Фокси превратились в карикатуру на то, чего, по их мнению, желали мужчины, и эти карикатуры в конце концов поглотили их талант»[185].

Но Минаж, как и другая противница стереотипов, Мисси Эллиот, с которой ее часто сравнивают, сочетала в себе черты обоих направлений. Влияние раннего творчества Лорин Хилл сочетается с поэтическими особенностями «Гангста Бу». По совету своего менеджера она поменяла имя с Мираж на Минаж, намекая на menage a trois, и ее первый микстейп начинался с номера линии сексуальных услуг 1–900-MS-MINAJ.

Она придерживалась этого имиджа ровно столько, сколько понадобилось, чтобы привлечь к себе внимание – в том числе со стороны Лила Уэйна, который предложил Минаж подписать контракт со своей компанией звукозаписи Young Money (впоследствии сам же этот контракт и разорвал). «Когда я росла, то замечала, что женщины делают определенные вещи, и думала, что мне надо делать то же самое, – рассказала она журналу Vibe в 2010 году – время, когда ее известность достигла национального масштаба. – Женщины-рэперы только и говорили что о сексе… Я думала, что и меня ждет то же самое, если я добьюсь такого же успеха. Хотя мне не нужно было этим заниматься»[186].

Вместо этого она создала целый сонм персоналий, в которые воплощалась на протяжении своего творческого пути: здесь и Роман Золански, молодой англичанин-гей с акцентом кокни и неизрасходованным запасом ярости, и утрированно женственная Харадзюку Барби с девичьим голоском, и еще добрая дюжина других личностей: Ники Ниндзя, Пойнт Декстер, Фемейл Уизи, Ники-Босс, Ники Левински.

Эти персоналии, как объясняла Минаж, позволяли ей творить вещи, обычно неприемлемые для женщин: они агрессивные, грубые, похабные, неотесанные, жестокие и конфликтные. Например, в клипе «Монстр» два альтер эго Минаж ссорятся, пока одна героиня связывает и истязает другую. В то же время эти воплощения олицетворяют свойственную женщинам переменчивость: как объясняет сама Минаж, «каждая женщина многолика. Она может быть заботливой и жестокой; вести себя как парень; доказывать, что она умная или умнее других. Женщины часто подавляют в себе эту многогранность»[187]. Это своеобразное «переключение кодов» – термин, обозначающий умение приспосабливать манеру речи к определенной аудитории. Это защитный механизм, призванный демонстрировать, что ты «свой», ты принадлежишь к этому кругу.

Альте эго помогли Минаж сохранить свою идентичность, когда роль «женщины-рэпера» стала перегружена смыслами. «Не знаю, могу ли я все еще считаться рэпером», – сказала она в интервью Fader в 2010 году.

Думаю, теперь я на пути становления, но прежде люди во мне видели только секс-символ, которым я сама быть не хотела. Теперь все и сами в этом убеждаются. Вот почему я гримасничаю. Пусть не думают, будто я хочу кому-нибудь понравиться. Я тружусь в развлекательном бизнесе, а это больше, чем просто излучать сексапильность. Я отнюдь не нахожу это забавным. Что веселого в том, что кто-то старается выглядеть сексуально? Это же печально. Я хочу раскрыть свою истинную сущность, а это важнее, чем что-нибудь другое. Когда на первый план выходит личность, тут важно уже не то, какого она пола, а то, кто вообще этот человек [188].

Историк культуры Ури Макмиллан пишет о творчестве Минаж как о «бесконечной веренице париков, нарядов, голосов и всевозможных образов» – то есть дает понять, что в глаза бросается скорее внешний облик, чем сущность всех этих альтер эго. «Посредством такой агрессивной эстетики, – поясняет Макмиллан, – Минаж не только разрушает сложившийся в хип-хопе «мужской клуб», но и бросает вызов его основополагающей черте – уличной реалистичности, противопоставляя ей девичьи ужимки и приемчики». Макмиллан так воспринимает «Ники-эстетику»: «Чернокожая феминистка играет со своим образом и смеется над ним, воспринимает его как конструкцию, дистанцируется от него и получает от него удовольствие»[189]. То есть Минаж постоянно играет со своей аудиторией, сбивая ее с толку. В данном случае непокорность героини выражается в ее несчитываемости, неоднозначности.

Одним из проявлений этого стал отказ от ярлыков и привычных рамок. Так, например, с бисексуальностью: на заре своей карьеры Минаж не признавалась в ней, а просто ее не отрицала. Как пишет Маркита Р. Смит, предположения о гомосексуальности были навеяны неоднозначными текстами песен: «Покажи мне свою грудь, дай потрогать свою грудь»; содержащийся в них гомосексуальный посыл должен был подстегнуть сексуальные фантазии мужчин; то же самое происходит в клипе для Ушера «Лил Фрик», где героиня ищет партнершу для отношений втроем [190].

В июне 2010 года в интервью для журнала Black Men Минаж упоминает о своей ориентации, не проясняя при этом положения дел: «Я не встречаюсь с женщинами и не занимаюсь с ними сексом, – заявляет она. – Но и с мужчинами я тоже не встречаюсь». По крайней мере на публике: впоследствии Минаж признается, что у нее были длительные отношения с Сафари Сэмюэлсом, которые она не афишировала, не потому что в этой индустрии женщины должны восприниматься как доступные для любого мужчины, а просто потому, что не хотела позволить стереотипам влиять на свою личность. «Те, кому я нравлюсь, будут слушать мои песни и поймут, кто я такая, – скажет она позднее в интервью для Out. – Просто я не люблю, когда люди требуют, чтобы перед ними раскрывались. Я – это я. И делаю то, что хочу»[191].

Смит считает, что Минаж не назовешь «идеальной защитницей гомосексуальных цветных женщин»[192]. И все-таки ее имидж раскрывает особенности восприятия геев в хип-хопе: будто бы утонченная женщина или брутальный мужчина должны автоматически восприниматься как гетеросексуалы [193]. Это не только размывает границы, но и ставит под вопрос саму необходимость их существования.

Это уводит разговор от любовных отношений Минаж к ее искусству. У женщин-знаменитостей мало выбора, когда дело доходит до их личной жизни: романтические связи и слухи, которые их немедленно окружают, могут, с одной стороны, быстро прославить, а с другой обесценить творчество. Оставаясь свободной, артистка кажется открытой для сексуальных отношений, и это привлекает к ней фанатов. С другой стороны, это провоцирует разговоры: слишком она занята карьерой, да она асексуалка, или, может, лесбиянка. Минаж благополучно минует такое развитие событий: оно слишком скучное. «Все знают, что я могу в любой момент выбрать парня и начать с ним встречаться, – говорит она в интервью Out. – Но я хочу добиться того, что, как многие думают, мне не удастся: чтобы мой альбом был лучшим в стране и чтобы я стала первой женщиной-рэпером, на которую спрос не меньше, чем на любого парня»[194].

Также Минаж не желает считаться феминисткой; в интервью Rolling Stone она говорит: «Не хочу навешивать на себя никаких ярлыков, для людей это как красная тряпка»[195]. И она права: СМИ часто обрушиваются на тех, кто провозглашает себя феминисткой, припоминая им все неудачи, но игнорируя успехи. Вместо этого Минаж делает упор на своей карьере, чтобы показать, как «чернокожая девушка из Куинса может действовать в деловой Америке»: это более эффективно, чем играть на чужих условиях и выслушивать упреки, что она, дескать, не оправдывает ожиданий [196].

Отказ становиться под знамена феминизма некоторых просто взбесил. Но ее нежелание поклоняться священной корове хип-хопа возмутило гораздо большее число людей. Карьеру Минаж можно разделить на два периода: «эра микстейпов», с ранними экспериментами и гостевыми появлениями более чем в трех десятках песен, и «эра альбомов», начиная с Pink Friday (2010) до настоящего времени. «Микстейп-Ники» больше соответствует традициям хип-хопа (глубинный, резкий голос), тогда как голос «альбомной Ники» становится более чистым, ясным, соответствующим поп-музыке. Ее первый масштабный сингл Your Love постоянно звучал на радио, Super Bass, пятый сингл альбома, после ролика Тейлор Свифт и Селены Гомес стал вирусным. Ее второй альбом, Pink Friday: Roman Reloaded, делится на две части: поп и хип-хоп.

В результате приверженцы чистого хип-хопа обвинили Минаж в том, что она «продалась». В 2012 году Питер Розенберг, представитель радиостанции Hot 97, спонсора фестиваля Summer Jam, назвал Starships, поп-сингл из альбома Pink Friday: Roman Reloaded, «полным дерьмом» и заявил, что он не имеет никакого отношения к хип-хопу. Минаж ушла, хлопнув дверью, что вызвало бурную дискуссию относительно функций хип-хопа, если тут вообще можно говорить о каких-либо функциях. Впоследствии Минаж сказала Розенбергу: «Я хотела экспериментировать. Вся моя карьера строится на возможности пробовать что-нибудь новое. И я не люблю, когда женщинам, особенно чернокожим, пытаются ограничивать возможности»[197].

Действительно, все борцы за чистоту хип-хопа, выступившие против Минаж, были мужчинами. Как поясняет музыкальный критик Энн Пауэрс, игра между полами, как и игра между альтер эго Барби и Романом Золански, содержит в себе послание: «Хотя критики часто обвиняли Минаж в том, что она выпускает «девичьи» треки из коммерческих соображений, в этом можно проследить и отношение к феминизму. Подразумевается, что это может выглядеть столь же нелепо, как и показной мачизм Романа»[198]. Отказываясь от ярлыков, Минаж делает куда более смелые заявления: о том, что значит быть женщиной, артисткой, личностью, обладающей властью. «У нее всего должно быть в избытке, – говорит критик Джоди Розен. – Больше кича, больше фишек, безумства, смены масок, когнитивного диссонанса, удовольствия»[199].

Минаж намерена держать это изобилие под контролем, точно так же, как она держит все: свое тело, голос, социальные связи, деловые контакты, имидж в целом. Эта стратегия вырабатывалась годами. Бывает, ее спрашивают в интервью о перемене имени. Это событие стало для нее отправной точкой, после которой Минаж уже никому не позволяла решать что-либо за нее. В период микстейпа ходили слухи, будто тексты за нее пишет кто-то другой: отчасти из-за сексистского убеждения, будто женщина писать хорошие стихи не способна, но еще и из-за того, что многие женщины-рэперы вроде Лил Ким выступали под патронажем мужчин, которые и были авторами текстов. Но в вопросах авторства Минаж бескомпромиссна: «Я очень ревниво отношусь к своим границам, и если я что-то задумала, то напишу это сама, – говорит она в интервью для Fader. – Я так решила: держать под контролем все, что происходит в моей жизни»[200].

Для Минаж ее воплощения – не фривольность, а бизнес, и относится она к ним соответственно. Это на корню пресекает все дискуссии о ее сексуальных изображениях – вроде снимка на обложке «Анаконды» или кадров из клипа, – не пытается ли она таким образом смягчить свою непокорность. Это просто очередная глава в череде ее экспериментов и игр. В промежутке между Pink Friday: Roman Reloaded и третьим альбомом, Pinkprint, Минаж стала отдаляться от своих альтер эго и связанной с ними «Ники-эстетикой». Она стала чаще появляться в естественном виде: на обложках журналов (в апрельском номере Elle за 2013 год, например, сулили встречу с «Минаж как есть, без парика: дива, какой вы ее еще не видели»), на модном событии Met Ball, в жюри на телешоу American Idol.

Ходили слухи, что она уволила всю свою «глэм-команду», чтобы к ней относились серьезнее, – сама Минаж этого не подтвердила, и, возможно, ее решения просто неправильно были истолкованы. Как писала Кэрри Баттан в Fader в 2014 году, «едва мультяшные, требующие ухода бирюльки, сделавшиеся ее фишкой, стали сковывать ей руки, Минаж от них избавилась»[201]. Персоналии, как прежде сексуальный образ, были просто инструментом: с их помощью она сначала ориентировалась на Лила Уэйна, а потом на Америку в целом. «Я всегда считала, что к третьему альбому мне захочется вернуться к натуральному цвету волос и макияжу, – говорила Минаж в интервью GQ. – Думала, что опять шокирую весь мир и сбавлю обороты. Это ошеломит сильнее, чем повтор того, что все уже видели»[202].

«Анаконда» вызвала шок в интернете, породила бурю споров и разгневала моралистов по всей стране. В клипе Минаж вытанцовывает среди таких же фигуристых женщин, в другом видео она в ярко-розовом парике играет с бананом, и в завершение танцует рядом с Дрейком, при этом не позволяя до себя дотронуться. Комментарии на «ЮтЮбе» варьировались от «Это что, порно?» до «У этой сучки таланта нет, вот и хочет задницей прославиться». Белая журналистка из Mic заявила, что «никакой это не вызов, просто игра, в которую развлекательная индустрия десятилетиями втягивает женщин». Она называет «заезженным тропом» гиперсексуализацию женских тел[203]. А потом появилось письмо Крикмура, сетующего с отеческой обеспокоенностью: «Что с Оникой Таней Мараж? Что она думает о Ники Минаж?»[204]

Когда Минаж спросили, что она может ответить, в частности, Крикмуру, реакция была резкой: «Да пусть заткнется. Покеда, папаша. Я только посмеялась. Да я вообще не представляла, что такое происходит»[205]. Но негативную реакцию затмил рост продаж, рекламные контракты и настрой самой Минаж: «С таким видео, как «Анаконда», я всех уделала, – заявила она. – Я хочу, чтобы девушки чувствовали себя сексуальными, танцевали, но в то же время дорожили собой как личностями. У тебя большая задница? Тряси ею! Кому какое дело? Тебе это колледж закончить не помешает. Когда я танцую тверк, то хочу оттянуться и заставить девчонок поверить в себя»[206].

Минаж твердо знает, что делает, в том числе заставляет критиков воспринимать свои действия как продуманные. Если она до сих пор избегала следования стереотипам, почему вдруг она должна принять их сейчас, на пике славы? Постоянная смена образов заставляет аудиторию недооценивать ее. Но если вдуматься, то станет понятно, что это не просто «скверная подача». Как пишет Мишал Дензел Смит, колумнист из Feministing, «когда чернокожие женщины берут свою сексуальность в свои руки, без оглядки на мнение гетеросексуальных мужчин, весь мир сходит с ума»[207].

Это видео – своего рода красивый, безотказный тест Роршаха: то, как мы на него реагируем, выдает наше истинное отношение к женщинам, в том числе чернокожим, их сексуальности, к интеллектуальному уровню зрительниц – и только в последнюю очередь к Минаж. Ярлык «чересчур сексуальная» подразумевает, какое удовольствие и какую силу могут получать женщины от своего тела, даже если исторически их долго этого лишали.

Лучше всего Минаж выразила это, говоря о своем альтер эго, Драйе в Barbershop: The Next Cut: «Я не хотела, чтобы она получилась такой, знаете, штучкой из Инстаграма, – сказала она. – Я хотела, чтобы у нее были цели и решимость [208]. Вот почему она отказалась, когда по сценарию приходилось танцевать тверк: не каждая сексуальная женщина танцует тверк дни и ночи напролет». И в ее видео, и в интервью, и в текстах песен, и в трансформациях сквозит простая, но крайне провокационная мысль: женщины – существа куда более сложные, чем принято думать.

Многие женщины-знаменитости, особенно из плеяды непокорных, требовали и добивались переосмысления. Но Минаж настаивает на переосмыслении самого понятия «знаменитость» и того, как происходит обмен идеями и представлениями о творчестве между исполнителем и аудиторией. Если известные люди, общаясь с прессой, стараются смягчить сложившееся мнение о себе, то Минаж не боится быть упрямой и резкой – проявлять такие качества, которые обычно сходят с рук мужчинам, и подрывать устои, в свете которых ее поведение представляется непокорным.

Это можно увидеть в широко известном выступлении в The Breakfast Club, популярном утреннем ток-шоу на радио, когда Минаж обрушилась на ведущих из-за их слабой подготовки: «Не понимаю, зачем мне надо было сюда приходить, если вы даже моих песен не слушали». Когда одна из ведущих призналась, что еще не видела клипа на песню Freedom, Минаж усомнилась в ее компетентности: «Как вы тут работаете? Знаете, что к вам придет исполнительница, только что выпустившая клип. Почему было его не посмотреть? Когда я приезжаю в Англию, все фанаты в восторге: «У тебя самые интересные интервью!» Все потому, что там работают профессионалы. Они знают, о чем говорят. Они готовятся»[209].

И контрольный выстрел: «Я жду от вас ответственности и определенного уровня, – сказала она. – Может, какой-нибудь другой артист и согласен прийти сюда и валять дурака. Со мной это не пройдет». Если это угроза, то обоснованная: Минаж может игнорировать или злить прессу, пресса отплатить той же монетой не может.

Выражения, в которых описывали это интервью – «отпустила тормоза», «сорвалась», «спустила собак», – достаточно емко характеризуют непокорность женщин. Минаж не сдерживается, она плюет на правила поведения, подобающие женщинам-знаменитостям. То же самое произошло, когда Минаж раскритиковала MTV, когда те не вы-двинули «Анаконду» на номинацию «Видео года»: Майли Сайрус называла ее «не слишком вежливой» и «не слишком доброй». Минаж, в свою очередь, принимая награду за лучший ролик в хип-хопе, указала на Сайрус, которая вела шоу, и сказала: «Вот эта сука обо мне в прессе такого наговорила… Майли, что такое?»

Но Минаж ничего не строит из себя, и ее резкость – это лишь средство сорвать покровы с жесткой изнанки фабрики знаменитостей. Она раздражается, когда уровень критики ее творчества не соответствует ожиданиям или когда за ним скрывается расизм. Она говорит прямо, если считает вопрос глупым, или резко отбривает, как было в интервью для Rolling Stone в 2015 году: Минаж рассказывала, как не рискнула однажды вызвать «Скорую помощь», а журналист ляпнул, что у нее, наверное, были галлюцинации. «Никаких галлюцинаций у меня не бывает, – заявила она. – Я деловая женщина, работаю со многими партнерами, и у меня нет времени, чтобы заниматься дурью»[210].

Но самым бурным противостоянием общественности стал случай с обложкой New York Magazine в 2015 году [211]. Статья, написанная известной журналисткой Ванессой Григориадис, начиналась, как и многие ей подобные: история успехов Минаж и ее роль в развитии хип-хопа. Но читатели подметили слегка неодобрительный тон, проявившийся, например, в рассуждениях о слове «сука», которое воспринимается как оскорбительное и издевательское. Но по мере того, как усиливается положение женщин, слово обретает иное звучание: Минаж использует его в своих треках, Рианна поет Bitch Better Have My Money, и, наконец, Мадонна с триумфом провозглашает Bitch, I’m Madonna. «Для бизнеса это хорошо, а для женщин, может, да, а может, и нет». Это заявление можно истолковать и как разнообразие восприятия феминизма, и как проявление высокомерия к участникам дискуссии.

В первой части статьи высказываний самой Минаж не слышно. Напротив, ее роль и ее значимость преподносятся сквозь призму скептицизма Григориадис, в свете ее взглядов на положение женщины в хип-хопе, с полным игнорированием расового и артистического контекста, в котором проявляется творчество Минаж. Со своим опытом Минаж прекрасно представляет, как выглядит хорошая статья, что повышает продажи журнала, что в ней самой интересно людям. Но иногда вопросы носят спорный характер. Так получилось и с вопросом Григориадис о вражде между новым парнем Минаж Миком Миллом и Дрейком на фоне разногласий с продюсером Лилом Уэйном: «Вы получаете выгоду от этой драмы, или все это больно и неприятно?»

Ответ Минаж был резким. «Это неуважение, – сказала она. – Как может взрослая женщина получать выгоду от драмы? Зачем вообще говорить такое? Очень странно. Между четырьмя взрослыми мужчинами возникли разногласия, а вы спрашиваете меня, какую я получаю выгоду». Эта резкость разрушает отработанный механизм построения статей о знаменитостях: журналист расставляет ловушки, интервьюируемый их избегает. Обычно такие моменты из интервью удаляют.

Но The New York Times Magazine и Григориадис сохранили все, включая ремарки Минаж. «Женщины обычно так и поступают, – сказала Минаж журналистке. – Зачем вам это понадобилось? Одна женщина обвиняет другую в том, что их вообще никак не касается… Задаете глупые вопросы, будто это дети, за которых я отвечаю. Только ведь это больше, чем просто глупый вопрос, верно? Вы умышленно спросили об этом». Минаж назвала Григориадис «грубиянкой» и «скандалисткой», заявила: «Нечего со мной разговаривать так, будто я тупая или чем-то хуже вас», и наконец прервала интервью словами: «Я не намерена больше с вами общаться».

Статья вызвала и восхищение, и споры: поведение Минаж с подачи Григориадис сочли «симптоматичным» для времени, когда интервьюируемые знаменитости привыкли, чтобы «их обожали, а не допрашивали».

Но в этом можно увидеть и другую сторону: вопросы Григориадис встретили отпор не потому, что они были агрессивными, а потому, что носили провокационный, сексистский характер. Григориадис пыталась заманить Ники в рассуждения о гендерной иерархии и сопутствующих ей конфликтах и мелодрамах. Но с Минаж такие номера не проходят. В 2015 году она появилась на страницах GQ, чтобы поспособствовать карьере Мика Милла [212]. Не для того, чтобы пристроиться к его карьере, но для того, чтобы взять на себя роль, обычно отводимую мужчинам, – роль патрона. Так Ники успешно перевернула иерархию «Гангста Бу»: это мужчины вращаются вокруг нее по орбите, и никак иначе.

Статья в The New York Times Magazine могла быть подогнана под принятые стандарты: вырезать жесткие высказывания Минаж, разместить больше фотографий. Но редакторы знали: непокорность звезды, ее решительность, граничащая с наглостью, нежелание следовать поведению, которого ждут от знаменитой женщины, – все это привлечет читателей куда больше, чем обычный приглаженный материал.

В этом особенность Минаж: как и некоторые немногочисленные знаменитости до нее, она знает, как привлечь внимание людей, заставить их принять ее позицию, ее искусство, ее взгляды – и все это на ее условиях. Она не станет покорно смотреть, как кто-то другой интерпретирует ее биографию, и все многочисленные интервью и встречи служат тому подтверждением. Она врывается в глянцевый мир звездной индустрии, борется за право контролировать информацию о себе, плюет на установленные схемы, для которых она чересчур, видите ли, непокорна, агрессивна и к тому же выпендривается. Потому что на самом-то деле Минаж – никакая не слишком пошлая, слишком грубая, слишком странная или слишком манипулятивная. Просто у нее есть то, в чем так долго было отказано женщинам-знаменитостям, особенно темнокожим: полный контроль.

Глава пятая. Слишком старая: Мадонна

«Похожа на старую проститутку». «Старушечьи руки». «Скелетина». «Обвислый зад». «На бабку смотреть страшно». «Вагина в паутине». Разговоры такого рода крутятся в последнее время вокруг Мадонны, королевы поп-музыки и самой богатой певицы в мире, чья прибыль от мирового турне в 2015 году составила более 300 миллионов долларов. На протяжении всей тридцатилетней карьеры реакция на нее варьировалась от обожания до резкой антипатии, а по мере приближения ее шестидесятилетия и вовсе обрела особый характер. Может, песня Like A Virgin и книга Sex и казались непристойными, но современная Мадонна воспринимается и того хуже: как отталкивающая, неуместная и самое неприятное – унылая.

Проблема с телом Мадонны заключается не в том, что оно состарилось, а в том, что оно оставалось сексуальным, сильным и выставленным на обозрение в том возрасте, в каком обычно у женщин принято его прятать. Когда другие зрелые артистки отдают предпочтение Вегасу и длинным бальным платьям, Мадонна пускается в мировое турне. Она и не думает скрывать все то, что обычно маскируют женщины за пятьдесят: руки, грудь, зад. Дам после климакса обычно представляют асексуальными каргами, а она разъезжает с двадцатилетними красавцами. Она у публики на глазах целует Дрейка, обнажает грудь для журнала Interview. Она держится, одевается и демонстрирует свое тело, как молодая. Она не просто ведет себя «не по годам» – она вообще не позволяет возрасту влиять на свою карьеру.

Тем не менее возрастные нормы поведения, устанавливаемые в обществе для женщин, – табу, настолько укоренившееся в культуре, что даже Мадонне нелегко ему противостоять. В былые времена Мадонна дерзко смотрела в будущее. Сейчас она возрождает свои имидж, внешний вид, тело, и это уже больше смахивает на одержимость, чем на непокорность. Мадонна борется с эйджизмом [213] или же бьет-ся за то, чтобы навечно сохранить молодым свое тело?