Слишком толстая, слишком пошлая, слишком громкая

Уильямс отвечает любителям критиковать ее тело, подчеркивая его еще более ярко. Это не значит, что она годами оттачивает особенности своей внешности. В интервью Vogue она признавалась, что в начале карьеры «ненавидела свои руки» и отказывалась от гантелей, чтобы они не сделались еще больше. «Я хотела, чтобы они казались мягкими», – объяснила она [57]. Даже сейчас она предпочитает эспандеры гантелям, чтобы не развивать мускулы слишком сильно.

И пока Серена заключает выгодные сделки с Nike и Gatorade, ее тело, с его размерами, силой, цветом, добавляет ей славы. Как в 2013 году высказался в Rolling Stones Стивен Родрик: «Шарапова – высокая белая блондинка, потому и зарабатывает на рекламе больше, чем Серена – черная, красивая и сложенная, как тот грузовик, который крушит «Фольксваген» на спортивной арене»[58].

В 2016 году Уильямс отобрала у Шараповой место самой высокооплачиваемой спортсменки. Но высказывание Родрика ярко характеризует вращающиеся вокруг нее дискуссии. Комплименты сомнительны, а попытки похвалить или истолковать ее манеру игры полны сексизма или расизма. В основном такие слова исходят от теннисистов и обозревателей с многолетним стажем, в глазах которых Уильямс разрушает привычные традиции.

Это объясняет, но не оправдывает ни нападки на Уильямс, когда она восстанавливалась после операции, ни предположения, будто в 2007 году она симулировала травму, чтобы оттянуть поединок с Даниелой Хантуховой. «Думаю, она слегка переигрывает с этой травмой, с ней такое бывает», – заявил Майкл Ститч, бывший чемпион по теннису и комментатор, своим слушателям на ВВС[59].

«Слегка переигрывает» – одна из тех фразочек, которыми пытаются обуздать непокорных женщин. С середины 90-х это расплывчатое высказывание с классовым подтекстом частенько звучит в адрес спортивных достижений обеих Уильямс. Обычно оно обозначает, кто принадлежит миру спорта, а кто – нет. Сестры Уильямс к нему определенно никогда не принадлежали. Как писали в 1998 году: «Если вы ждали легких ответов, предсказуемого поведения или простых любезностей, забудьте. От сестер Уильямс не приходится ждать ни чего-то любезного, ни простого. Все с точностью до наоборот. Они возводят свою необычность до уровня перформанса»[60].

Эта необычность проистекает из воспитательных методик их отца и сказывается на всем – от причесок, украшений и мускулатуры до манеры игры. Обеих сестер прозвали охотницами за головами из-за манеры подавать мяч прямо на противника. В 1998 году на Открытом чемпионате Франции по теннису Аранча Санчес-Викарио обвинила шестнадцатилетнюю Серену в том, что та нарочно целилась ей в голову и вела себя неспортивно. «Она очень агрессивно разговаривала у сетки, – говорила Санчес-Викарио. – Не думаю, что можно так себя вести. По-моему, это некрасиво»[61]. В 2003 году Уильямс оштрафовали за ненормативную лексику во время матча, в 2005-м таблоид обвинил ее «в раздражающей манере махать толпе в честь своей победы»[62].

По мере того как возрастала нарочитая агрессивность Серены, Винус не вторила ей, но скорее оттеняла ее. В 2003 году Daily Mail посетовала, что Серена «живет на всю катушку. Недавно она призналась, что подсела на интернет-покупки, а в прошлом месяце в Риме я воочию наблюдал, как за одно утро она спустила тысячи на туфли, одежду и ювелирные украшения». Винус, напротив, «предпочитает книги» и посвящает свободное время изучению языков [63].

В 2004 году, когда у Серены наметился спад после операции, это объяснили нехваткой дисциплины: она слишком часто мелькала в телевизионных шоу, приходила на открытия клубов, чересчур много времени посвящала своей линии одежды. «Несмотря на отсутствие на турнире, – писали в USA Today, – Серена оставалась у всех на виду». Таким образом намекали, что Серена была излишне заметна для знаменитости, которая в противоположность другим участникам турнира отличалась отсутствием профессионализма и вульгарностью [64].

Пока Серена пыталась восстановить свои позиции в теннисе, окружающие вытаскивали на свет ее проблемы. В 2005 году Sunday Times писала о выбывании Серены с турнира в Уимблдоне: «Одна из ведущих дам в театральном семействе Уильямс покидает сцену». Провал объясняли плохой физической формой: «Раздосадованная собственной неполноценностью, она разнесла ракетку об землю и хмурилась в отчаянии»[65]. Легенда тенниса Крис Эверт даже дошел до открытого письма, адресованного Серене и опубликованного в майском выпуске журнала Tenniss в 2006 году: «Я не понимаю, как актерство и придумывание одежды можно сравнивать со званием лучшей теннисистки мира».

Уильямс обвиняли в гордыне, когда она считалась лучшей в мире, и упрекали в отсутствии гордости, когда она сдавала позиции. Она плохо побеждала и неудачно проигрывала, и от нее было слишком много шума как на корте, так и за его пределами. Ее осуждали за «вздорный нрав», за «нежелание сближаться с другими сильными игроками», за снобизм по отношению к «менее значительным соревнованиям»[66]. Решение заниматься спортом по-своему – вот что крылось за клеймом плохой спортсменки. Подобному осуждению редко подвергались белые спортсмены-мужчины.

Наиболее ярким примером тому служит случай в 2009 году, когда, разозлившись из-за заступа, Уильямс наорала на судью, пообещав «засунуть ему ракетку в глотку». Перепалку сравнили с истерикой, назвали «постыдной» и «безобразной», и эти упреки усилились после того, как на следующий день на MTV Music Awards Уильямс шутливо отозвалась о происшедшем. Реакция публики выразилась в письме, отправленном в The New York Times: «Не-уважение, которое Серена Уильямс проявила ко всему миру тенниса – как к профессионалам, тратящим время и силы на игру и на организацию, так и к фанатам, поддерживающим кумиров, – заслуживает сурового и незамедлительного наказания»[67].

За этот инцидент Уильямс была оштрафована на 10 000 долларов, но, как говорилось в другом письме, присланном в редакцию, такая мера лишь явилась примером «двойных стандартов и чисто внешнего соблюдения приличий»: ведь Роджера Федерера, незадолго до того обругавшего судью, оштрафовали всего на 1500 долларов. «Это гендерные или расовые стандарты?»[68] Позднее сама Уильямс говорила, вспоминая о такой реакции: «Это действительно странно. Некоторые карьеру делают на том, что кричат на судей. Но стоит повысить голос женщине, как сразу раздувают проблему»[69]. Уильямс права: всем известны вспышки ярости у белых мужчин, включая Джимми Коннорса и Джона Макинроя. Как замечает критик и исследователь расизма Бриттни Купер: «Белый гнев забавляет, а черный надлежит сдерживать»[70].

Когда Уильямс пыталась сдерживаться – например, в 2011 году она заметила: «В Уимблдоне нас с Винус почему-то любят ставить на Второй корт», – ее пассивную агрессию объявили «раздражающей»[71]. В The Guardian отметили: «Если ей что-то нужно, пусть так прямо и говорит, а не предоставляет СМИ бороться за ее права»[72].

Впрочем, когда Серена выкладывала, что у нее на уме (как писали в том же The Guardian, она устроила комитету целую бурю: почему-де опытный игрок на Уимблдоне должен ютиться на корте меньших размеров, а все остальные – нет), это тоже воспринималось как выпад [73]. Напрямик говорить о том, как к ней относятся в мире тенниса, означало бы играть на своем расовом отличии, злиться и проявлять неуважение к спорту, так далеко ушедшему от расизма.

Высказывание «Серена делает что хочет и когда хочет», приведенное в Rolling Stone, звучит как комплимент, но не все так просто [74]. Такое можно сказать о ребенке, о безответственном подростке или обладателе трастового фонда. Поведение Уильямс всегда ограничивается теми рамками, которых ждут от чернокожей спортсменки. Только переступая их, она превращается в неуправляемую, неспортивную женщину. Так, в 2011 году очередной конфликт с судьей на линии назвали «вспышкой», «новой истерикой» и свидетельством конца благородного тенниса. «Раз Уильямс остается безнаказанной, – писал один из фанатов, – встречаем новый, хамский теннис. Получается, игрок может в любой момент наговорить судье что угодно, лишь бы не матом. Мы такому теннису хотим учить наших детей?»[75]

Выходит, Уильямс смешала с грязью старую почтенную игру, а вместо нее устроила непотребство, к которому хорошие родители никогда не подпустят детей. По мнению другого читателя New York Times из Канзас-Сити, Миссури, этот случай доказывает, что «Уильямс – испорченная индивидуалистка, готовая запугивать тех, кто стоит между ней и ее целью». Еще один считает, что ее вообще больше нельзя подпускать к корту, особенно после того, как она повела себя 11 сентября [76]. Проблема Серены в том, что она опорочила и всю Америку, и один из последних благородных (читайте – белых) видов спорта, приравняв его к баскетболу, где игроки частенько препираются с судьями, или футболу, где вообще не церемонятся с прессой.

Переполох, который вызывает Уильямс, вызван страхом: не превратит ли она теннис, один из последних бастионов белой расы, в спорт для черных. Под волнением из-за плохого примера чьим-то детям скрывается опасение, что темнокожие могут дать отпор, и не без причины: а вдруг они резко ответят репортеру, нелестно отзывающемуся об их внешности?

Многие любители тенниса, как и поклонники любого другого вида спорта, кинофраншизы или музыканта, предпочитают не думать о расистских, сексистских и классовых нападках на своих кумиров или о том, как повлиять на это. Но с Уильямс такое невозможно: самим своим существованием она привлекает внимание к тому, на что многие охотно бы закрыли глаза. Самая непокорная, самая броская, она всегда будет взывать к переменам, и не стоит недооценивать ее.

2012 год стал для Уильямс началом возрождения. На протяжении следующих четырех лет она останется ракеткой номер один в мире – и станет самой старшей из всех, кому это удавалось. Она получит вторую премию ESPY и звание лучшей женщины-атлета года (2013-й), удержится на первой позиции в 2014 году, второй раз завоюет «Шлем Серены» в 2015-м и будет названа спортсменом года в Sports Illustrated – третья из представительниц одиночных видов спорта за всю историю журнала. Больше всего поражает то, что это второй взлет за ее карьеру: Уильямс не только одержала верх над всеми невзгодами, но и положила конец долгим разговорам о том, что ее силы пошли на спад.

Опыт в сочетании с возрастом сделали Уильямс мудрее и мягче; в статье к обложке журнала Vogue в 2015 году писали: «Она поразила весь теннисный мир: она смягчилась»[77]. «Мягкость» выразилась в том, что она подружилась со своей соперницей Каролин Возняцки и в «уверенном пути к победе» (читай – без скандалов) в игре с Шараповой на Открытом чемпионате Австралии.

Главное проявление мягкости? Она вернулась на Индиан-Уэллс. «После ее заявления в феврале весь теннисный мир облегченно выдохнул», – писали об этом. Облегчение было вызвано тем, что Уильямс появилась на обложке журнала в простом платье с высокой горловиной, шрифт маскировал ее руки, и она больше не казалась свирепой и страшной. Как объяснила бывшая чемпионка по теннису Мэри-Джо Фернандес, «изменилась не только она, но и теннис. Никого, подобного сестрам Уильямс, мы больше в американском теннисе не увидим, и ее возвращение на такой важный турнир – это как замкнувшийся круг»[78].

Важно, что слово «смягчилась» принадлежит Vogue – но не Уильямс. Примером эстетических представлений Vogue можно назвать Блейк Лайвли. Как на фотографиях, так и в статьях журнал традиционно смягчает резкие черты женщин, которые появляются на его обложке (Лина Данэм, Ким Кардашьян, Эми Шумер, Хиллари Клинтон). В статье участие Уильямс в Индиан-Уэллс называют замкнувшимся кругом; как заявляет сама Уильямс, «я много говорю о прощении, но пора показать пример. Нужно двигаться дальше». «Прощение», однако, не подразумевает, что спорт не испытывает больше давления системы или что расистский и сексистский вопросы утратили в нем остроту.

Действительно, дискуссии вокруг Уильямс, как и страсти по поводу тенниса и женщин-спортсменок, не утихают. Когда в декабре 2015 года Sports Illustrated назвал ее спортсменкой года, Los Angeles Times вызвала шум заявлением, что лучше бы вместо нее выбрали лошадь [79].

Не имеет значения, что «лошадь» впервые за тридцать семь лет выиграла Тройную корону, – речь о том, в каком духе обсуждались и подвергались сомнениям достижения Уильямс на протяжении всей ее карьеры. Вместо того, чтобы порадоваться выбору Sports Illustrated, читатели засомневались в нем. Не важно, чем именно не угодила Уильямс – расой, половой принадлежностью или игрой, важно, что ей предпочли животное: создание, не имеющее отношения к политике, не способное ни обсуждать, ни оспаривать законы спортивной жизни.

Несмотря на то что Уильямс в основном вращается в мире спорта и моды, самые важные, самые точные слова о ней произнесла поэтесса. В 2014 году Клаудия Ранкин обратилась к ней в своем сборнике Citizen, номинированном на Национальную книжную премию: «Каждый взгляд, каждый отзыв, каждое недоброе слово, обращенное к тебе, произрастает из самой истории»[80]. Когда в 2015 году Уильямс предстояло участвовать в Открытом чемпионате США, Ранкин поручили сделать о ней материал для The New York Time Magazine. Уильямс в описании Ранкин не назовешь ни послушной, ни мягкой, ни сдержанной. «Для черных существует неписаное правило: со смирением принимать любые расистские нападки, и, по мнению белых, это должно быть в порядке вещей, – пишет она. – Но Серена не желает следовать этому правилу. Она выработала свой принцип: быть превосходной, оставаясь при этом Сереной»[81].

Каких-нибудь полвека назад для Серены было бы невозможно добиться превосходства, оставаясь при этом собой. Результатом могло стать физическое насилие, отлучение от турнира или что-то сродни тому, что она пережила на Индиан-Уэллс. Но сейчас она на высоте; как пишет Раскин: «Превосходство белых отличается от превосходства черных тем, что белым на пути к нему не надо бороться с расизмом. Представьте это себе!»

А еще представьте женщину, победы которой на корте ведут к обсуждениям ее мастерства, а не тела. Представьте ситуацию, где сила, как умственная, так и физическая, нужна, чтобы проявлять мастерство, а не отвлекать от него. Представьте мир, где женщина-спортсмен не вызывает переполох, где в чернокожих не усматривают угрозу просто по определению и где мятежный дух не надо ретушировать, чтобы оказаться на обложке Vogue.

Не изменился ни теннис, ни спорт в целом, не изменилось и то, как мы отзываемся о сильных женщинах. И все же самим фактом своего существования, своей неизменной непокорностью, неоспоримым совершенством Серена начинает преображать это все.

И еще. Представьте Серену не как агрессивную обиженную спортсменку, отвоевывающую свое место, а как бойца, прокладывающего путь для себя и для тех, кто последует за ним. Представьте такой, какой мы ее и запомним: женщина в комбинезоне, с бусинами в косичках, женщина, которая вопит и ругается, улыбается и смеется, крутится волчком и одерживает победы, и все это в спорте, который всячески старается не подпустить ее к себе. Женщина, которой кричат: «Слишком сильная!», и тут же: «Слишком сексапильная!», и тотчас снова: «Слишком сильная!», а она отвечает на это: «Что, определиться не можете? Да плевала я на ваше мнение! Я такая, какая есть, и не собираюсь меняться!»[82]

Глава вторая. Слишком толстая: Мелисса Маккарти

«Мелисса Маккарти – актриса-комик, которая выстроила свою короткую карьеру как на ожирении, так и на омерзении», – заявил Рекс Рид в своем печально известном обзоре работы Маккарти в фильме «Поймай толстуху, если сможешь» 2013 года. По мнению Рида, Маккарти была «нелепой», «размером с трактор» и «бегемотихой», а секс-сцена с ней получилась «гротескной»[83]. Подобные высказывания прозвучали в адрес Маккарти не впервые: тремя годами раньше Мора Келли, блогер из Marie Claire, с отвращением отзывалась о сериале «Майк и Молли», герои которого, мужчина (в исполнении Билли Гарделла) и женщина (Маккарти) знакомятся на собрании Анонимных обжор и влюбляются друг в друга. «Меня бы передернуло, если бы пришлось смотреть, как целуются эти валики жира, – написала Келли. – Меня бы от всего, что они делали, дрожь пробирала»[84].

Высказывания Рида и Келли наглядно иллюстрируют широко распространенное, хотя, как правило, завуалированное, отношение американцев к этом вопросу: ожирения боятся, считают его патологией – и в то же время призывают людей принимать себя такими, какие они есть. По этой логике получается, что жир – это безобразно и опасно, прямо настоящая эпидемия, но себя все-таки нужно любить!

Причина быстрого взлета Маккарти кроется в том, что ее имидж сглаживал это противоречие. Она отличалась от других и даже очаровывала своим поведением и особенными параметрами. Ее комический образ зиждется на непокорности полного тела, ее наиболее популярные персонажи – представительницы низшего класса, сексуальные, грубоватые, и, как правило, им плевать на свое место в социальной иерархии. «Если можно говорить о каком-то типаже Маккарти, – писали в Guardian в 2016 году, – то это женщина, которая вытворяет то, чего обычно на экране не делают»[85]. Но эта «неправильность» нейтрализуется совершенно нормальным характером персонажа. Выходки героинь Маккарти – это попытка спастись, это отдушина, которую можно отворить и закрыть снова.

В общих чертах отношение прессы к Маккарти довольно простое: да, она толстая, но это мило, сдержанно и со вкусом. Это такое ожирение, при котором не жалуются на дискриминацию из-за габаритов, не мусолят классовые и расовые причины таких размеров, не носят неподходящую одежду. И хотя с виду Маккарти подпадает под это определение, в действительности она потихоньку, с неукоснительным упорством привлекает внимание к тем способам, какими мода для людей с избыточным весом клеймит и выставляет изгоями большую часть населения страны. Ее непокорность сдержанная, но от этого она не становится менее радикальной.

* * *

В западном обществе ожирение – символ неудачи. Это провал самоконтроля, социальных надежд, силы воли. Это вопрос здоровья, перешедший на идеологический уровень, постоянные диеты, культ физических упражнений и стыд, когда мириады всевозможных ухищрений так и не приводят к желанным стройности и худобе. Исследования показали, что тучным людям труднее попадать в престижные колледжи, устраиваться на работу и получать повышение; в Америке быть толстым – это быть второсортным. Современное капиталистическое общество зависит от необходимости потреблять, но успешный американец – это тот, кто в силу наследственности или же вследствие соблюдения режима способен сдерживать последствия этого потребления.

На протяжении десятков лет ожирение было явлением редким, чтобы как-то особо выделять его. Что на экране, что в обществе тучные люди в основном воспринимались как нечто дьявольское или комическое. Но процент населения, подпадающего под определение «толстый», возрастает, на смену стыду и неприятию себя приходит новый подход – уверенность в себе: «Красива в любом размере!», «Больший значит равный», «Сексуален какой есть», «Люби то тело, в котором живешь».

Изрядная часть подобных слоганов разработана в тех деловых отраслях, где недавно открыли прежде не охваченный, но весьма прибыльный рынок сбыта – полных потребителей. Но все эти лозунги сталкиваются с упорным восприятием полноты как социального заболевания – символа слабости, принадлежности к низшему классу, комплекса неполноценности. Такое отношение явственно видно в таких сайтах, как People of Walmart, где полнота становится объектом нападок, или The Biggest Loser, где лишний вес воспринимается как повод к действию: дикость, с которой можно справиться, предпочтительно путем самоистязания, потому что в каждом тучном человеке прячется стройное тело, жаждущее освобождения. Хорошее большое тело – то, которое целеустремленно, а главное, с любовью стремится стать меньше. А тело, противостоящее такому напору, да еще и радующееся своему сопротивлению, – неправильное.

Как в любом шоу, уверенная в себе тучная женщина притягивает к себе внимание, забавная – вдвойне. На короткий период в 1930-х актриса Мэй Уэст вызвала настоящий бум своими формами и считалась одной из самых горячих звезд Голливуда; в 1990-х Розанна Барр с весом 320 фунтов [86] покорила телеэкраны; сейчас мятежные выступления Маккарти делают ее одной из самых успешных актрис в шоу-бизнесе. Отношение к ним колеблется от притяжения до отстраненности: сейчас публика восхищается их уверенностью в себе, нежеланием стыдиться несоответствия общепринятым стандартам, признает их право быть в центре внимания. Но стоит толстой женщине перейти некую грань – сексуальную или физическую – и подчеркнуть свое отличие от других, и она заставляет зрителей отступить. Вместо того чтобы идентифицировать себя с персонажем, зритель противопоставляет себя ему.

Иными словами, можно спокойно смотреть на непокорную полную женщину, пока она на экране. Это объясняет, почему карьеры Уэст и Барр оказались в конце концов разрушены «реальной жизнью»: Уэст увлекалась азартными играми и часто появлялась в компании чернокожих мужчин; Барр закрутила шумный роман с Томом Арнольдом и спровоцировала грандиозный скандал на глазах у миллионов человек. Такое поведение не позволяло трактовать их непокорность просто как образ на экране. Вместо этого за Уэст и Барр закрепился имидж скандальных личностей в целом. Их популярность приобрела иной характер: мне не должны нравиться такие, как они, потому что это нарушает общепринятые представления о женственности; их поведение что в прессе, что в разговорах определялось как чрезмерное.

Маккарти счастливо избежала такой участи и создала звездный образ, в котором вызывающая непокорность сочеталась с респектабельностью среднего класса. Начинается история, как водится, с детства: ее отец вырос на южной стороне Чикаго в большой ирландской семье и, как рассказывает Маккарти, мечтал вырастить своих детей в месте, более спокойном и безопасном. Он перебрался на ферму в Плейнфилде, штат Иллинойс, где жило всего 264 человека, и Маккарти с ее старшей сестрой могли благополучно развиваться. Она была чирлидером, пока не разочаровалась в команде, и тогда она, по ее собственному выражению, «отпустила тормоза»: побывала готом, панком, аутсайдером. «Я стала ездить в Чикаго, – рассказывает она в интервью лондонскому The Times. – Оттуда пошли и длинный черный плащ, и иссиня-черные волосы, и Сьюзи Сью, и банши, и Роберт Смит»[87].

Определенно, эта стадия стала «первой ролью» Маккарти. «Вид у меня был пугающий, как у психопатки, – объясняет она. – Мы расхаживали по клубам, и каждый старался перещеголять другого по депрессухе. Я выпендривалась так, что дальше некуда, но стоило увидеть какого-нибудь симпатичного знакомого, как я сразу такая: «Ой, какие у тебя туфли классные!»[88] Она болталась по клубам, танцевала, лазала по стропилам, красила волосы в синий цвет, делала макияж, как в театре кабуки, и носила плащ с капюшоном. Хотя, уверяет Маккарти Rolling Stone, «я была той еще нескладехой, и вообще гораздо большей паинькой, чем казалась»[89]. Примерять на себя различные образы свойственно большинству подростков, но этот случай ярко характеризует истинную Маккарти: обращаясь в гота, она в любой миг могла сбросить маску.

Миновав «готическую» фазу, Маккарти год училась в колледже, мечтая о карьере в мире моды, и с этой целью переехала в Нью-Йорк. Но друг посоветовал ей выступать в стендапе. В отличие от других комиков она не отпускала злых шуточек о себе или других, а рассказывала странные, бессвязные истории, которые коллегам были не по душе. Ей шел третий десяток, она участвовала во многих небродвейских постановках, занималась в актерской студии, а размер у нее был между четвертым и шестым [90]. И все же ей заявили: «С таким весом вы работы не получите»[91].

Затем Маккарти перебралась в Лос-Анджелес, где стала выступать с импровизаторской группой The Groundlings, начала ходить на прослушивания – и набрала двадцать пять фунтов [92]. «Я мало ходила и ела что попало, – рассказывала она Rolling Stone. – Но я никогда не рвалась стать красоткой на главные роли, которая оттарабанивает заученные семнадцать строчек. Такое меня никогда не привлекало. Но надо пройти через все. Будь я выше и стройнее, может, и прослушиваний было бы больше. Хотя в глубине души меня к таким ролям никогда не тянуло»[93]. Здесь Маккарти показывает, как велика роль худобы в Голливуде: даже если худым достаются не самые интересные, даром тебе не нужные роли, ты все равно мечтаешь о такой фигуре, при которой поступают такие предложения.

«The Groundlings изменили мою жизнь, – вспоминает Маккарти. – Они научили меня писать и выстраивать образ персонажа, а не просто изображать чокнутую», – сказала она в интервью The Hollywood Reporter [94]. Речь шла о ее героине Марблс, косоглазой, шепелявой, одетой в дурацкую водолазку, являющейся как бы пародией на нее саму. Эта героиня, как и ее «киносестры» (Мишель Дарнелл из «Большого босса», Меган из «Девичника в Вегасе»), отличается от окружающих, но чувствует себя в своей тарелке[95]. Женщины эксцентричные, уверенные в себе, они упорно не желают подчиняться требованиям патриархального общества. Например, на видео, размещенном в 2006 году на «ЮтЮбе», Марблс в белой водолазке и черном свитере держится перед камерой с непререкаемым авторитетом отца, объясняющего, как нужно обращаться с машиной. Сценарист «Девичника в Вегасе» Энни Мумоло вспоминает, что, входя в образ Марблс, Маккарти «просто брала толпу за яйца»[96].

Маккарти старалась найти в Лос-Анджелесе постоянную работу, но благодаря The Groundlings нашла мужа, с которым, по их словам, они целыми днями чудили напропалую. Хотя в ее первом значительном выступлении никаких чудачеств не наблюдалось. Пока ее товарищи по The Groundlings участвовали в «Субботним вечером в прямом эфире», Маккарти получила роль Сьюки Сент-Джеймс в мелодраме «Девочки Гилмор». Образ Сьюки вполне самостоятелен, но ее чудаковатость и неуклюжесть – далекий привет от Марблс.

Мумоло признается, что ее озадачил выбор Маккарти на роль «милой малютки», но для самой актрисы это означало стабильную работу на протяжении нескольких лет, причем сценарий можно было изменять, как сделали в последнем сезоне из-за ее первой беременности. После «Девочек Гилмор» Маккарти досталась роль занудной, но чуткой подружки Кристины Эпплгейт в сериале «Кто такая Саманта?», а в 2010 году ее взяли на главную роль в «Майке и Молли». График съемок позволил ей уделять больше времени домашним делам.

Все эти образы, такие милые и симпатичные, далеки от ролей, принесших Маккарти славу. И все-таки они важны так же, как и роль замотанной матери-одиночки в фильме «Святой Винсент» 2014 года: как и многочисленные байки о жизни Маккарти, они служат доказательством того, что Марблс, Меган, Мишель и Тамми ничуть не походят на ее истинное «я».

С самого начала вокруг сериала «Майк и Молли» кипели споры. Продюсер Чак Лорри отточил мастерство на ситкомах «Розанна» и «Грейс в огне», но наиболее значительного признания добился как создатель «Теории большого взрыва» и «Двух с половиной человек». Эти ситкомы были вполне традиционными как технически (трехкамерная съемка, работа в студии, закадровый смех), так и по настрою (плоские шуточки о женщинах, свиданиях и чудаках). Продуманный тонкий подход был не в обычаях Лорри.

Вот почему известие, что планируется сериал о влюбленности толстых мужчины и женщины, вызвало тревогу. Лорри старался развеивать опасения: «Речь вовсе не о весе, – уверял он. – Это шоу о людях, которые стараются наладить свою жизнь и найти родственную душу. Если вы все еще о габаритах, то смотрите шестую серию, там поговорим об этом всерьез»[97]. И все-таки шоу выстроено на шутках о лишнем весе, особенно в первом сезоне: в одной только двадцатидвухминутной пилотной серии прозвучало двадцать пять острот, так или иначе касающихся полноты [98].

На самом деле публика достаточно терпимо относится к шуткам, десятилетиями звучащим с кино- и телеэкранов. Но многих обижает сама идея о том, что можно смеяться над этим. Независимо от юмора «Майк и Молли» – милый сериал, как отмечали в Variety [99]. «Мне нравится, что в кои-то веки появилось шоу, где герои таких габаритов не вызывают жалость»[100], – пишет один из критиков. Что еще удивительней, Майк и Молли нравятся самим себе, несмотря на то, что постоянно прохаживаются насчет своих размеров. «Радует, что на телевидении представлены такие разнообразные персонажи, – писали в одном из канадских обзоров. – Хорошо, когда появляется что-то достаточно реалистичное»[101].

Высказываясь в прессе о сериале, Маккарти выработала свою тактику в том, что касалось ее тела и всей ситуации в целом. В интервью Chicago Tribune она рассказывала, что ее оттолкнула сама идея такого кастинга: услышав о проекте, она не захотела «иметь с ним ничего общего», опасалась, что это будет «дешевая поделка, и даже думать о таком сериале было неприятно»[102].

Маккарти выдохнула, только когда прочитала сценарий и пришла к выводу, что в «Майке и Молли» речь вовсе не о полноте: «Меня так порадовало, что в шоу нет никаких колкостей, что оно милое и смешное, – объяснила она. – Теряем мы вес или набираем – речь совсем не об этом»[103]. Особенно ее привлекло, каким близким, каким старомодно-романтичным оказался сериал. Героиня Маккарти была учительницей: «Мне нравилось, что она одевается, как положено учительнице, и носит удобные вещи»[104]. В этом состоит одна из причин успеха сериала, пусть и скромного: шоу не нашумело, но сюжетные линии и обозначение границ нормы легко были приняты публикой.

И все-таки постоянные разговоры о весе что самой Маккарти, что ее партнера стали надоедать. «Не то чтобы меня это задевало, – объяснила она в интервью Variety. – Просто стало скучно»[105]. Когда одна из блогеров Marie Clair заявила, что ей противно смотреть, как толстые выставляют себя напоказ, Маккарти не отвечала около года. Да и потом высказалась сдержанно: «Первой моей мыслью было: «Боже, надеюсь, у нее нет дочери», – сказала она в интервью Entertainment Weekly. – Но я тут же подумала: до чего несчастная замороченная женщина. По такой ерунде судить о людях!»[106]

Уже тогда Маккарти исподволь бросала вызов обычным пересудам о толстых людях. С одной стороны, она признает, что обрела больше уверенности в себе после того, как стала получать значительные роли, а с другой – разговоры о весе ей надоели; она не отвечает агрессией на агрессию, не огрызается в ответ на нападки из-за ее габаритов. В то же время Маккарти уводит разговоры от обсуждений своего тела; она старается убедить людей в том, что не только один какой-нибудь тип комплекции может считаться нормальным, а значит, зрители должны видеть разные фигуры.

Она прочно стоит на этой позиции с 2011-го, который в Hollywood Reporter назвали «годом Маккарти»: она получила премию «Эмми» за роль в «Майке и Молли», а сериал занял высшую строчку в рейтинге ситкомов сезона; снялась в «Субботним вечером в прямом эфире» и перетянула на себя одеяло в «Девичнике в Вегасе», получив номинацию на «Оскар» как лучшая актриса второго плана – редкий случай для комедийной роли. Ее героиня Меган в основном запомнилась тем, что справила нужду в раковину, но она в целом неуправляема и неукротима: уверена в себе и в своей сексуальной притягательности и демонстративно плюет на общепринятые представления о моде.

Меган – «экранная кузина» Марблс, комедийного автошаржа Маккарти. В значительной степени она была создана самой актрисой: изначально это был образ «психованной чудачки». Но Маккарти сделала все по-своему: какие-то черты позаимствовала у Groundlings, какие-то – у Гая Фиери [107]. Надела штаны, зачесала волосы в хвост и в сцене с Кристен Уигг экспромтом пустилась в рассуждения о своих приключениях с дельфином.

Потом Маккарти вспоминала о пробах как о неком приступе – одном из тех случаев, когда она настолько углубляется в образы своих героинь, что сама не помнит, что говорит. Опомнившись, она тут же раскаялась в случившемся. «Надо же быть такой тупицей – все провалила! – твердила она сама себе. – Ничего более дурацкого, конечно, придумать было нельзя. Секс с дельфином? Докатилась. Вот что случается, когда чересчур увлекаешься! – объясняла она. – Начинаешь чудить»[108].

Но все, кто присутствовал на пробах – режиссер Пол Фейг, продюсер Джадд Апатоу, сценаристы Кристен Уигг и Энни Мумоло, – были в восторге. «У меня челюсть отпала, – сказал Фейг. – Помню, мы даже смеяться не могли – так обалдели. Господи, думали, что она творит?! Это было потрясающе!»[109] «Приступ» обеспечил ей роль, и, как писали в Rolling Stone, «позволил Маккарти стать той, кто она есть сейчас: пожалуй, единственной комедийной актрисой, способной в одиночку принести 35-миллионные сборы»[110]. Иными словами, способность вжиться в образ непокорной женщины сделала ее настоящей звездой.

Такие «приступы» постоянно случаются с Маккарти и в кинокарьере, и в жизни. В фильме «Любовь по-взрослому» есть эпизод, когда она грозит вырвать Полу Радду и Лесли Манн глаза и выпить кровь. Маккарти не помнила, что такое выдала, пока не увидела сцену на экране. Каждый раз, когда она говорит что-то пошлое, грубое или хамское (вроде сцены из «Большого босса», где она называет покойницу шлюхой, переспавшей со всеми крутыми парнями в фирме, и сейчас трахающей в аду айтишников) – это «приступ».

Из-за таких «приступов» у нее случались неприятности и в частной жизни: например, когда она в детстве подворовывала в магазинах. «Каждый раз, когда это случалось, я спрашивала себя: что я творю? – вспоминала она. – Меня заносило. Меня поймал охранник. Мама была так расстроена! Она меня спрашивает: «Ты нарушила закон ради рамочки для фотографий?», а я только и твержу: «Сама не знаю!»[111] Один из критиков уподобил это явление «библейским историям о ксеноглоссии»[112] и подчеркнул, что Маккарти, «возможно, шокирована собственным поведением больше, чем все вокруг»[113]. «Наверное, во мне слишком большие запасы злости», – объясняет она [114]. Но в культурном обществе такая злость недопустима, и актрисе приходится фактически покидать свое тело (а точнее, голову), чтобы дать выход эмоциям. Чтобы быть непокорной, она должна быть не в себе.

Если это не «приступ», то как минимум перевоплощение. В более подробных (и более причудливых) воспоминаниях о своей готической юности, опубликованных в журнале The Advocate, Маккарти вспоминает, как ее «переодевали двое дрэг-квин, превратив в настоящую Би Артур», и добавляет: «ЛГБТ-сообщество было моим миром. Я была странноватой, и именно там чаще всего находила понимание… Мне отчаянно хотелось самой стать дрэг-квин. У меня до сих пор париков больше, чем у любого трансвестита: нравятся они мне!»[115] У нее в коллекции двадцать пять париков, и они весьма пригодились в таких фильмах, как «Поймай толстуху, если сможешь», «Большой босс» и в многочисленных сценках в «Субботним вечером в прямом эфире». Но даже парик не так важен, как само преображение: воплощаясь в этих грубых, хамоватых похабниц, она становится настоящей дрэг-квин.

Политическая значимость дрэга состоит в привлечении внимания к перформативности любого пола. Примеряя атрибуты женственности или мужественности, дрэг-квин подчеркивают их абсурдность и условность: легко нанести – легко и снять. Образ непокорной женщины указывает на ограничения, устанавливаемые традиционными представлениями о женственности. Персонажи Маккарти становятся свободными благодаря тому, что нарушают правила: они уверены в себе, решительны, сексуальны, надежно обеспечены работой в отличие от своих партнерш (Сандра Баллок в «Копах в юбке», Кристен Белл в «Большом боссе», Кристен Уигг в «Девичнике в Вегасе»). Не назовешь совпадением то, что некоторые из ее ролей первоначально были написаны для мужчин или принадлежали к «традиционно мужским» жанрам, как, например, фильм о полицейских-напарниках, шпионах или охотниках за привидениями. Решительность и беззастенчивость героинь Маккарти обычно свойственна боевитым белым мужчинам.

Обсуждая своих героинь, Маккарти делает упор не на их размеры, а на умение не быть идеальными. «Кто-то когда-то решил, будто женщину нельзя выставлять в комедии в невыгодном свете, – сказала она в интервью The Daily Telegraph. – Но, чтобы комедия вышла смешной, любые средства хороши. Надо уметь выглядеть и действовать мерзко, наломать дров, а потом выпутываться. А когда актрисы прилизанные, идеально одетые, ведут себя прилично и никогда ничего не ляпнут, то они фактически остаются ни с чем. И им еще говорят: «А теперь будьте смешными». А как? В них же никакой индивидуальности не осталось!»[116]

Здесь мы опять видим двойные стандарты: все лучшие киногерои-мужчины неизменно не ухоженные или с каким-нибудь изъяном. «А когда с женщиной происходит то же самое, публика чувствует себя оскорбленной, – говорит Маккарти. – Возмущается, что я не прихорашиваюсь, даже если это совершенно не соответствует образу. Разве вы ходите в кино не для того, чтобы посмотреть на реальных людей с настоящими недостатками, но стремящихся стать лучше? Без бардака ничего не получится»[117]. «Бардак» может проявляться не только в недостатке лоска, но и в непохожести на остальных в целом: героиня не обладает теми качествами, которые принято ожидать от женщин. Настаивая на праве изображать неопрятных героинь, Маккарти не только ратует за создание образов «реальных людей с реальными изъянами», но и доказывает, что самые интересные персонажи, неважно, будь то женщины или мужчины, – это те, кто не связан условностями.

* * *

Успех побудил Маккарти и дальше отстаивать свои принципы: она назвала голливудский сексизм «тяжелой болезнью», из-за которой актриса, которая «не скачет на высоких каблуках», получает клеймо «непривлекательной стервы»; роль в фильме «Шпион» иллюстрировала устоявшееся отношение к женщине: «следи за манерами, не говори того, не делай этого. По-моему, так женщин приучают не к тому, что не надо быть грубыми, а к тому, чтобы не верить в собственные силы»[118]. Определение «антифеминистка» она считает нелепым. «Звучит по-дурацки», – сообщила она в интервью Redbook, и тут же, по своему обыкновению, пытается смягчить: «Я это не со зла, просто люди мало осведомлены»[119].

Это сильная позиция, особенно с учетом того, что она озвучивается в таком издании, как Redbook, которое уже сто лет как оттачивает само понятие «женственность». Но каким бы крепким ни было словцо Маккарти, какой непокорностью ни отличались бы ее героини, они неизменно связаны с милым, по-домашнему уютным собственным «я» актрисы. Именно истинная ее сущность проявляется на тех же самых журнальных обложках, в сдержанных, со вкусом подобранных нарядах и в очаровательной улыбке. Нам будто говорят: «Взгляните, она же больше похожа на вашу соседку, чем на Барби!» и «Вот живое доказательство того, что принятие себя и трудолюбие могут исполнить любую мечту». Потому что истинная Маккарти, по мнению Фейга, это «то, чего вы хотите от любого комического героя: она – это вы. Она не пугает, а воодушевляет, потому что она красивая, и при этом совершенно настоящая женщина»[120].

Настоящая Маккарти редко ругается, делится простым рецептом вегетарианского супа, заявляет: «Испеку-ка я кокосовое печенье», и уверяет читателей: «Я не имею ничего общего со своими героинями»[121]. Она восклицает «Боже правый!», выиграв «Эмми», и говорит в своей речи: «Я пашу с раннего утра, как ослик». Она ужинает в пять часов в «Фальконе», чтобы пораньше вернуться домой и уложить спать дочек. Она любит телеканал HGTV. Она живет в непритязательном районе долины Сан-Фернандо отчасти из-за того, что «чересчур дружелюбна» для Голливуда [122]. Она носит платье за тридцать долларов из магазина ASOS и ужасно переживает, потеряв парик своей героини на съемках на водных лыжах в «Тэмми». Они с мужем держатся за руки, отсматривая снятый за день материал. Она не умеет справляться с троллями, потому что «не хочет ни с кем ссориться». Ей нравится шоу «Эллен», и однажды она сказала Дедженерес: «Как хорошо, что ты привносишь немного любви и добра в этот мир»[123]. Она воспитана в христианских традициях и каждый день молится со своими дочерьми. «Я верю, что наше отношение к другим людям имеет огромное значение, – сказала она в интервью Good Housekeeping. – Я верю в небеса и чувствую близость к Богу»[124].

Критики описывают настоящую Маккарти как «нежную, женственную и исключительно вежливую», «всеобщую любимицу», «истинную жительницу Среднего Запада» и «крайне деликатную», женщину общительную и любезную [125]. Она «улыбчивая, излучающая тепло», «близка по духу к заботливой хозяюшке Сьюки Сент-Джеймс»[126]. К тому же она «самый мягкий человек, какого только можно себе представить», «очень скромная», «милейшая личность». Ее выбрали ведущей группы «Мыльница» от компании Ivory на «Фейсбуке», где «она обсуждала повседневные темы: материнство, брак, кулинарию». Как выразился менеджер компании, «чувство юмора Мелиссы, ее безыскусное очарование и практичный взгляд на вещи соответствуют идеалам фирмы. Искренняя, честная, она является воплощением современной женщины и матери»[127]. Иными словами, она словно мыло Ivory: белая и совершенно безвредная.

«Честность и откровенность» проявляются и в том, как отзывается Маккарти о своем теле. Она прибавила в весе после рождения второй дочери и рассказывала в интервью People, что не стала гоняться за определенным размером, а «подумала о своем здоровье. Для меня важно хорошо себя чувствовать»[128]. Она не выматывает себя постоянными упражнениями, а предпочитает занятия пилоксингом, смесью бокса и пилатеса, что кажется ей весьма занятным. «Я хочу быть хорошим примером для своих дочерей», – объясняет она. В ее понимании это означает и то, что надо уметь сосредоточиваться на самом главном. «С годами я стала менее сурова к себе. У меня в жизни столько важного: семья, дети, работа, и это чудесно. Мне повезло!»[129]

Маккарти признает, что и ее затронула идеология похудания: «Случалось ли мне мечтать, что проснусь я однажды утром, а все вокруг так и ахнут: что с ней такое, она так похудела? Конечно, было бы здорово! С моей любовью к шмоткам хотелось бы стать тощей, как вешалка!»[130] Но тут же добавляет: «Я чувствую себя увереннее, чем когда бы то ни было в жизни». И все-таки порой она критикует это поветрие. «Все мои знакомые, какой бы размер они ни носили, обязательно пробовали какую-нибудь систему, – рассказывала она в Good Housekeeping. – Стоит какой-нибудь женщине добиться результатов, которыми впору гордиться, так тут же начинается: вот бы еще фунта три сбросить, вот бы рост повыше или губы побольше… Этому же конца нет»[131].

Маккарти постоянно помнит об осторожности, затрагивая эти темы. В 2013 году в New York Times она говорит: «Какая-то эпидемия озабоченности своим телом и малейшими дефектами» и статьи вроде тех, которые пишет Рекс Рид, «только внушают девчонкам, что им никуда не деться от таких проблем». Тут в ресторане, где происходило интервью, сработала пожарная сигнализация, прервавшая встречу. «Это мой пресс-агент, наверное, – заявила Маккарти. – Сами боги не хотят, чтобы я это обсуждала».

Согласно статье, Маккарти произнесла это со смехом. Но в ее словах скрыта непреложная истина: публика не желает слышать решительных высказываний от женщин, пусть даже от тех, кого оговорили, как ту же Маккарти оговорил Рекс Рид. Пресс-агент советовал ей переждать бурю и проявлять прежнюю осмотрительность в высказываниях, а не заострять внимание на своем весе, особенно в свете общей помешанности на формах и соответствии эталонам.

В карьере Маккарти бывали случаи, когда ей приходилось разряжать обстановку: то она отшучивалась по поводу длинного пальто, в котором появилась на обложке Elle, то посмеивалась над своей уменьшенной при помощи фотошопа шеей в The Heat.

Злость заразительна. Может, порой праведный гнев и делает человека культовой личностью, но навряд ли сподвигнет поклонников покупать миленькие платья – а ведь именно на это и рассчитывала Маккарти, запуская собственную линию одежды. Ее имя было связано с модой еще на взлете карьеры, когда она заявила, что не может найти дизайнера, способного создать для нее платье для церемонии вручения «Оскара» (размер имеет значение!).

Многие сетования Маккарти сдобрены юмором («Эти наряды или для шестнадцатилетних раздолбаек, или для их восьмидесятидевятилетних бабуль. И сделаны из того же материала, что и накидки в парикмахерской»), но ее тон меняется на резкий, когда речь заходит о проблемах в модной индустрии: «У семидесяти процентов женщин в Соединенных Штатах размер от четырнадцати [132] и выше, – сказала она в интервью Refinery29. – Технически это все – так называемый большой размер. То есть значительной части американок фактически заявляют, что ради них не стоит стараться. По-моему, это не дело»[133]. Ее линия одежды нацелена на то, чего не дает модный бизнес: возможность выбора. Как отмечала Маккарти в интервью Vogue, «порой мне хочется быть паинькой, а порой – бандиткой. Одежда мне такой возможности не дает»[134].

Линия одежды Маккарти рассчитана на размеры от 4-го до 28-го. В этих пределах она не делает различий между «стандартом» и «размером «плюс». «Я не намерена делить женщин на категории, – объясняет она. – Как там все хранится, не знаю, это не моя забота. Но все доступно и есть на сайте. Моя линия продумана на пять лет вперед, и я твердо решила: все будет вместе на одном этаже в магазине. По себе знаю, каково это – когда не можешь пойти за покупками вместе с подругами, потому что товары для «таких, как я», спрятаны от глаз подальше, где-нибудь рядом с фартуками»[135].

И эти интервью, и сама модная линия ориентированы на продажу одежды. Вот почему Маккарти появляется на обложке People, почему публикует там эссе «Как полюбить свой внешний вид», почему часами рекламирует ее в телемагазине[136]. Это ее обычная тактика: определить проблему, свидетельствующую о серьезном социальном пороке, и постараться смягчить ее. Идея при этом остается радикальной: Маккарти обращается к женщинам, которые читают People и смотрят телемагазин, и говорит им то, о чем другие молчат: отношение к толстым людям не такое, как к остальным. А в государстве, где власть зачастую зависит от статуса человека как потребителя, ориентироваться на тучных людей как на перспективных покупателей означает уравнять их права с другими гражданами. Линия одежды Маккарти и само присутствие такой актрисы в Голливуде – хоть на обложках и рекламных щитах, хоть на красной дорожке – делает полных людей, особенно женщин, более заметными.

Вот почему недавнее похудение Маккарти (которое некоторые назвали «запоздалым успехом») повлекло определенные проблемы. Она подготовила читателей к возможности таких перемен: каждый раз, когда ее спрашивали о габаритах, она тут же говорила, что прошла через всю шкалу на весах. Но это похудение подчеркивает и все разговоры вокруг ее тела, не утихающие после «Майка и Молли». Где же, мол, логика? Раз она корректирует вес, значит, не так уж она и гордится своими размерами?

Конечно, запросто можно и изменять свое тело, и по-прежнему им гордиться, но этот нюанс слишком тонок для многих изданий, пестрящих заголовками: «Эволюция тела Мелиссы Маккарти», «Мелисса Маккарти демонстрирует стройную фигуру в розовом спортивном костюме», «Стройность Мелиссы Маккарти не скроет никакая одежда», «Мелиса Маккарти стройнее, чем когда бы то ни было», «Потеря веса Мелиссы Маккарти по-прежнему впечатляет». Такие заголовки предлагают читателям повосхищаться уменьшившейся фигурой Маккарти, частенько сопровождая материал снимками «до» и «после», но намекают при этом, что сейчас ее тело красиво, а раньше выглядело отталкивающе.

Тело Мелиссы, как и Опры или Адель, стало символом: уменьшение или увеличение размера – это показатель ее душевного состояния, статуса в индустрии развлечений, а также того, как остальным женщинам следует относиться к своим фигурам. Десятки знаменитостей подпадают под влияние такого подхода. Они зацикливаются на диетах, непрерывных упражнениях, всевозможных уловках, и доходит до того, что такое помешательство совершенно поглощает их индивидуальность. Их ценность как женщин отныне определяется их режимом.

Маккарти удается избежать такой участи: никаких вам анонсов «Как я этого добилась» на обложках, ни записей с упражнениями, ни подробных отчетов. Она даже не уточняет, сколько именно сбросила; как ни добивались от нее ответа в The Boss, она твердила одно: «Ничего особенного, обычная занудная жизнь». Когда речь заходит о ее теле, позиция Маккарти неизменна: «Может, я всю оставшуюся жизнь буду то больше, то меньше, – говорит она в Refinery29. – Если бы для меня это было главным, то я бы махнула на все рукой и уехала выращивать лаванду где-нибудь в Миннесоте. Но есть и многое поважнее»[137]. Утверждение, что женщина – это нечто большее, чем ее размер или то, что на ней надето, не должно восприниматься как признак радикализма или непокорности. Но это вовсе не означает, что оно именно так и не воспринимается.

* * *

За последние пять лет Маккарти вошла в число наиболее успешных женщин Голливуда, причем этим успехом она обязана не какой-нибудь долгоиграющей супергероической франшизе. Достаточно взглянуть на цифры: 173 миллиона долларов собраны за фильм «Поймай толстуху, если сможешь», 229 миллионов за «Копов в юбке», 100 миллионов за «Тэмми», 235 миллионов за «Шпиона», 78 миллионов за «Большого босса» и 229 миллионов за «Охотников за привидениями». «Это не просто примечательный результат, – пишет историк Марк Харрис. – Можно сказать, он уникальный»[138]. «Она из тех, кто стабильно обеспечивает кассовые сборы, – говорит аналитик Пол Дергарабедян в интервью The Hollywood Reporter. – Она относится к тем немногим актерам, которые обладают истинно звездным авторитетом и одним своим именем притягивают публику»[139].

Спрос на Маккарти сопоставим со спросом на Эдди Мерфи в 80-е, Джима Керри в 90-е и Адама Сандлера в нулевые; ее гонорар колеблется между 12 и 14 миллионами долларов, что делает ее третьей из наиболее высокооплачиваемых актрис Голливуда. В 2012-м один из руководителей кинокомпании Fox сказал: «Последнее время мне в сценариях то и дело попадается персонаж типажа Маккарти. За минувшие полгода видел около сотни таких примеров»[140]. Тем не менее кинопресса поторопилась записать такой успех в «случайности», невзирая на то что «Большой босс» собрал по всему миру 78 миллионов долларов – немалый показатель для фильма, который не является ни долгожданным сиквелом, ни историей супергероя. И все-таки факт остается фактом: худая или толстая, юная или зрелая, женщина-звезда должна делать нечто большее, чтобы быть на равных с актерами-мужчинами.

При всех значительных достижениях Маккарти и ее неоспоримом таланте ее успех, равно как и неохота, с которой Голливуд его признавал, – это показатели того, насколько сильно предвзятое отношение к полным женщинам. Не все высказываются столь громогласно и публично, как Рекс Рид. Но это не означает, что его взгляды не выражают суть сформировавшейся в киноиндустрии системы.

Как доказывает Харрис, «теперь Голливуд хорошо относится к влиятельным актрисам, особенно если может контролировать способы, которыми они приобретают свою власть. В киноиндустрии ценятся такие, как Риз Уизерспун: они используют свое влияние, чтобы покупать права на достойные книги и обеспечивать работой хороших сценаристов, периодически номинируются на «Оскар», но при этом могут сниматься в ролях второго плана или появляться на HBO»[141]. Другими словами, Голливуд опасается влиятельности. Ведь успех Маккарти, как ранее успех Розанны, а затем Эми Шумер, доказывает, что публика любит непокорных женщин, в чем бы ни проявлялась их мятежность – хоть в габаритах, хоть в поведении, хоть в том, как они руководят своими проектами.

Непокорность все еще должна обуздываться: вспомним краткие вспышки гнева, пережитые из-за отношения к ней и как к женщине, и как к обладательнице крупных форм. Конечно, это смягчается ее статусом звезды, но взгляните на ее бунтарские роли: насколько они живые, взрывные и так тонко сыграны, что перед ними невозможно устоять. Маккарти на экране – это непокорная женщина во всем своем великолепии, а заодно и доказательство того, что быть паинькой и угождать чужим вкусам – удел слабаков.

Глава третья. Слишком грубые: Эбби Джейкобсон и Илана Глейзер

Как бы ни чудили парни из сериалов «Лига» и «Трудоголики», Эбби и Илана в «Брод Сити» их обставили: они прячут в вагинах пакетики с марихуаной, висят в «Скайпе» во время секса, находят в себе презервативы, обсуждают свои какашки, живут в квартирах с крысами и пукают, занимаясь йогой. Отмочи что-нибудь эдакое парень, это назвали бы «эпичным», «легендарным» или просто «шалостью». Но для женщины нечто подобное – высшее проявление неуправляемости.

Во всяком случае, так принято думать. На самом деле женщины из «Брод Сити», актрисы Эбби Джейкобсон и Илана Глейзер, вовсе не грубы для большинства людей, уж по крайней мере для тех, кто смотрит телеканал Comedy Central. В обзорах, на удивление доброжелательных, хоть и признают, что шутки в сериале ниже пояса, все равно восхищаются тем, как изображен Нью-Йорк, дружбой главных героинь и безумными приключениями. Грубость здесь не самоцель, а средство передачи предельной честности и прозрачности отношений: героини попросту откровенно говорят о тех нюансах женской жизни, которые обычно мало кто решается озвучивать, особенно с телеэкрана.

Непокорность Эбби и Иланы, пронизывающая самые укромные местечки их тел, их сексуальную жизнь, да и весь Нью-Йорк, становится возможной благодаря их свободе: они идут куда хотят, занимаются чем хотят, получают кайф от чего хотят. Обычно такую свободу дает богатство или в крайнем случае мужчины, но выходки Эбби и Иланы – это подтверждение того, что белые образованные женщины среднего класса, находящиеся в мультикультурном буржуазном городском обществе, вольны распоряжаться собой как им вздумается. Может, на них и поглядывают искоса, но все обходится без последствий, и им не приходится маяться из-за работы, семьи или фигуры – они сами себе хозяйки.

Иными словами, они вольны быть бесполезными раздолбайками. Звучит как сомнительное достижение, но в этом все и дело. Мужчины уже давно были представлены в самом широком спектре, от грешников до святых; Эбби и Илана отказываются подчиняться общепринятым культурным нормам и выходят за пределы аналогичного спектра для женщин, прежде ограничивавшегося злыми проститутками да Круэллой де Виль. Суть непокорности «Брод Сити» не в том, чтобы говорить о дерьме, гашише или пенисах, а в том, что у героинь есть свободное время, чтобы проводить его по своему вкусу, например со всем вышеперечисленным. Эбби и Илана тусуются, лоботрясничают и отказываются от работы точно так же, как их партнеры-мужчины. Именно это и создает проблему, которая требует разрешения.

* * *

На протяжении трех сезонов главные героини «Брод Сити» становятся более зрелыми, как это бывает со многими людьми в возрасте от двадцати четырех до двадцати шести лет, но эти перемены незначительны. Им по-прежнему подавай секс, травку и сомнительные забавы, а работа – так, между делом. Поиск развлечений, уход от любой ответственности, да еще когда весь город к твоим услугам, – вот пик свободы и привилегированности.

До недавних пор такая свобода была возможна только для состоятельных белых мужчин. У работающих мужчин вряд ли находилось время для такого приволья, но представители среднего класса и так называемые белые воротнички со временем стали себе позволять гольф по средам и рюмку за обедом. Работающие женщины надрывались и дома, и на службе. Предполагалось, что жизнь женщин среднего класса облегчают стиральные и посудомоечные машины, и все-таки они посвящали свое время заботам о детях, о внешности, о мужьях.

Когда женщины из среднего класса получили возможность работать, это провозгласили их «освобождением»; на деле у них вдвое прибавилось хлопот. Они могли более полно распоряжаться своими финансами и соответственно своей жизнью, но еще в конце 1990-х они, как правило, выходили замуж в 23 и в 24 уже обзаводились детьми [142]. «Иметь все» фактически означало вкалывать без передышки: первая смена – на работе, вторая – дома. На протяжении 1990-х возраст «ответственности» (вступление в брак, появление детей) начал повышаться. В 2009 году 46 % людей до 34 лет еще ни разу не вступали в брак – этот показатель увеличился в 20 раз за минувшее десятилетие[143]. Чем дольше тянуть с вступлением в брак и рождением детей (а то и вовсе отказаться от этого), тем больше времени остается на карьеру и на отдых, причем не в угоду кому-то еще, а для самой себя. Словом, на то, чтобы «оторваться».

Долгое время возможность «оторваться» оставалась прерогативой богачей: вспомним, как прогуливались, распивали чаи и слонялись по Европе персонажи Джейн Остин. В эпоху «лодырничества», начавшуюся где-то с 1990-х, привилегия распространилась и на средний класс: двадцатилетки с хорошим образованием, кучкующиеся в больших городах, стали воспринимать труд как нечто значительное и основательное. Менее важная работа сгодится, пока ты ждешь чего-то более существенного. Фабрика, менеджмент среднего звена, обслуживание посетителей в ресторанах – это все работа, а не карьера, и этого надо избегать любой ценой, даже если придется сидеть на шее у родителей или бесплатно пахать стажером в каком-нибудь солидном месте.

Привилегия ничего не делать тесно связана с привилегией соглашаться только на такую работу, которая повышает самооценку. Такой подход характерен для так называемых миллениалов, точнее, для его представителей с определенным расовым и классовым происхождением и образованием. Их представления о труде, как правило, сформированы родителями, стремящимися к «лучшей доле», и СМИ, выставляющими работу с творческой направленностью как наиболее желательную.