Помоги проекту - поделись книгой:
— Что такое джергылчак?
— Ну, камни… на которых зерно трут.
— Жернова?
— Вот-вот, жернова.
Все это было чрезвычайно любопытно. Я пытался вытащить из Язова еще какие-нибудь сенсационные сообщения, но ничего интересного больше он рассказать не мог. Уже прощаясь, я совершенно случайно, спросил, как называется речушка, на берегу которой мы сидели.
— Чон-Койсу, — ответил Язов.
— А как это перевести?
— Большая баранья вода.
— Овечий источник, — уточнил Герман и, смеясь, добавил: — фуэнте овехуна.
— Тут еще близко есть Орто-Койсу — средняя баранья вода и просто Койсу, — добавил Язов.
Этим названиям я не придал никакого значения и лишь по привычке записал их вечером в свой дневник. Но впоследствии они мне очень пригодились.
СТЕНА ПОД ВОДОЙ
У меня было задание от газеты «Лесная промышленность» написать небольшой очерк о тянь-шаньских лесоводах. На попутной машине я добрался до Пржевальска, а оттуда на территорию Теплоключинского опытного хозяйства Киргизской лесной станции. Здесь мне посчастливилось познакомиться с директором станции, кандидатом сельскохозяйственных наук, Петром Алексеевичем Ганом. Много интересного рассказал он мне о тянь-шаньской ели, могучем и стройном дереве, незаменимом страже горной природы. Она растет на высотах от тысячи шестисот до трех тысяч двухсот метров над уровнем моря и обладает чрезвычайно развитой системой корней, прекрасно удерживающих почву на склонах. Но, к сожалению, очень уж медленно она растет — в среднем на полтора метра за двадцать лет. Чтобы вырос исполин в пятьдесят-шестьдесят метров, нужны столетия. Сейчас перед лесоводами стоит задача — найти «приемных сестер» тянь-шаньской ели — новые для Тянь-Шаня породы деревьев, которые должны озеленить голые, почти безлесные склоны Кунгея. Уже сейчас отлично акклиматизировались и прижились сосна, лиственница и береза. В конце беседы ученый сказал:
— У меня будет к вам просьба: вы говорите, что ваша подводная экспедиция археологов обнаружила на северном побережье Иссык-Куля остатки бревенчатого настила под водой в затопленном древнем поселении.
— Не только настил, но и нечто вроде свай.
— Каким временем датируется находка?
— Примерно XIV веком.
— Чрезвычайно любопытно! Доставьте нам несколько бревен. По ним мы сможем определить породу деревьев и… понимаете?..
— Кажется, да… Можно установить, какие деревья росли на Кунгей-Алатау несколько сотен лет назад.
— Совершенно верно. И если это только не тянь-шаньская ель, ваша находка окажется очень полезной для нас, лесоводов. Возможно, на Кунгее можно культивировать и другие породы деревьев.
Петр Алексеевич улыбнулся, пожимая мне руку, и добавил:
— Как знать, может быть, подводные археологи станут «виновниками» пополнения семьи сестер тянь-шаньской ели?..
На обратном пути меня застиг ливень, не прекращавшийся несколько часов. Небольшие ручейки, стекавшие по южным склонам Кунгей-Алатау превратились в стремительные ревущие мутные потоки; они несли вывороченные кустарники, катили по дну крупные валуны. Во многих местах вода шла через полотно шоссейной дороги и здесь оставляла наносный слой глины и песка, толщиной в добрых четверть метра. Когда дождь прошел и вода спала, обнажились овраги и русла обычно сухих в это время года речушек, до краев забитые наносным песком, глиной и камнями. В одном месте, где поток впадал в озеро, образовался даже наносный островок. И сразу мне вспомнился раскопанный нами канал. Достаточно трех-четырех таких сильных ливней, чтобы русло канала было сплошь занесено. Значит, канал этот никто не разрушал. Просто в какое-то время им перестали пользоваться и периодически очищать его, а дождевая вода сделала свое дело, превратив канал в земляной вал.
Но все же, почему канал соорудили на поверхности, а не вырыли в земле? Чем больше я думал, тем сильнее поражался предусмотрительности древних строителей. Ведь если прорыть канал в земле, первый же дождь забьет его наносами — многочисленные ручьи, образующиеся во время дождя, неминуемо попадут в канал. Каналу же, сооруженному на поверхности земли и огражденному с обеих сторон земляными насыпями, такая беда не угрожает. Что касается вод той речки, которая питала канал, то во время дождя, очевидно, канал перекрывали, и, таким образом, речные воды тоже не могли забить канал наносами. Просто и надежно!
В лагере меня ожидали волнующие новости. За один день на дне озера в районе деревни Курское были найдены каменный джергылчак с удивительно точно пришлифованными трущими поверхностями и совершенно целый глиняный кувшин изящной формы с ручкой и сливным носиком емкостью в два-три литра. Около островка Валентина Котика наши подводные спортсмены подняли несколько обломков кирпичей со следами зеленой и синей глазури, квадратную кирпичную плиту размером в полметра и облицовочные плитки с рельефным геометрическим орнаментом. Но больше всего посчастливилось Герману Прушинскому, который между островком и мысом, метрах в двухстах от берега, на глубине около двух с половиной метров обнаружил часть стены, сложенной из кирпича!
На следующий день, как только установилась хорошая погода, я, Толя Матиенко и Прушинский, вооружившись ластами, масками и дыхательными трубками, поплыли на «Османе» к месту находки. У стены покачивался буек, и она отлично была видна сверху. Сгорая от нетерпения, я натянул ласты, маску и нырнул…
Прямо на дне возвышалась часть стены из точно таких же кирпичей, какие мы во множестве поднимали и из которых жители Баетовки складывали печи. Я насчитал семь слоев кирпичей, вынырнул, набрал воздух, снова нырнул и начал внимательно исследовать каждый метр стены. Сверху она покрылась так называемым ракушечником, или коряжником, — неорганическим отложением известкового туфа. Между кирпичами зияли глубокие щели, очевидно, вода со временем вымыла часть скрепляющего материала. В щелях этих теперь прятались чебачки — мелкие рыбешки величиной с сардинку. Они опасливо выглядывали из своего убежища: появление ластоногого чудища вызывало в них острое любопытство.
Стена шла с запада на восток и имела в длину около пяти метров. В западной части сохранились остатки угла стены, которая поворачивала здесь на юг, но в южном направлении она оказалась совершенно разрушенной до фундамента. Около восточного же края кладки я заметил какой-то продолговатый придаток цилиндрической формы, сильно покрытый коряжником. Я снова набрал воздух, нырнул и, ухватившись за этот придаток руками, осторожно лег на грунт, стараясь не подымать мути. Теперь я увидел круглое отверстие — цилиндрический придаток оказался не чем иным, как частью трубы, вплотную подходившей к стене. «Водопровод!» — мелькнула у меня догадка. И как бы в подтверждение этому, я заметил часть глиняной трубы, лежащей несколько поодаль и полузанесенной песком.
Когда трубу подняли на поверхность, оказалось, что один ее конец шире и имеет внутреннюю резьбу, на узком же конце ясно обозначилась наружная резьба — удивительно точная подгонка! Труба отлично сохранилась, имела внутренний диаметр сантиметров двадцать и длину полметра.
Итак, следы какой-то необычной постройки были налицо. Что же это за постройка, кому она принадлежала?
Со мной была книга П. П. Семенова-Тян-Шанского «Путешествие в Тянь-Шань в 1856–1857 годах». Из главы, посвященной Иссык-Кулю, явствовало, что знаменитый путешественник располагал сведениями о существовании на озере острова с крепостью, сообщенными Ибн Араб-шахом и Мухаммедом Хайдером. Знал Семенов и об исчезнувших под водой развалинах от местных жителей, они указывали ему на примерное их местоположение. Вот что говорит Семенов по этому поводу:
«Сопоставляя эти показания [арабских историков и местных жителей], я не имею причин сомневаться в их справедливости и прихожу к заключению, что все три относятся к одному и тому же острову, существовавшему в XIV и XV веках и в то время застроенному и исчезнувшему под водой озера вместе со своими постройками позже XVI века. Где же мог находиться такой остров? Без сомнения, в восточной, мелководной части Иссык-Куля, так как он был не горнокаменный, а наносной, и в таком случае его следует приурочить к месту, указанному каракиргизами на подводном продолжении мыса Кара-бурун. Что остров был наносной и был окружен мелководьем, на то я нахожу подтверждение в названии местности озера, в которой находился остров— «Койсу», что значит «баранья вода».
Дочитав до этого места, я подскочил, как ужаленный. «Койсу» — то же название, которое сообщил мне Язов! Дальше Семенов пишет:
«Имя Койсу часто встречается в Средней Азии и всегда применяется к таким мелким и спокойным водам, через которые легко могут переправиться бараны. Это собственно бараний брод».
Все выводы Семенова были очень логичны и справедливы. Но последний, касающийся местоположения острова, внушал сомнения. Ведь киргизы сообщили Семенову только название местности, в которой, по преданию, находился остров с крепостью, но где находится такая местность, они ему не указывали. Местность же, которую посетил Семенов — мыс Кара-бурун, никогда, сколько известно, не носил названия Койсу, и Семенов приписал его мелководью, основываясь на том, что в Средней Азии подобное название нередко встречается применительно к неглубоким и спокойным водам. Случилось это потому, что Семенов посещал только самую восточную часть озера, неподалеку от современного Пржевальска, и самую западную, в районе современного Рыбачьего. Северное же и южное побережья он не исследовал, а потому мог не знать о существовании трех горных речек на северном побережье, носящих названия Койсу, о которых рассказал мне Язов. Мог не знать он и того, что между устьями этих речек есть мелководье, заканчивающееся небольшим островком. Таким образом, предположение Семенова относительно местонахождения острова с крепостью было маловероятно. Не вероятнее ли, что остров с крепостью находился неподалеку от трех речек, носящих название Койсу, отчего и вся близлежащая местность получила такое же название?
ТЕНЬ БОГА НА ЗЕМЛЕ
Экспедиция подходила к концу, пора было подвести итоги, собственно, их следовало подводить суммарно за оба года.
В районе поселков Курское и Баетовка экспедиция 1958 года обнаружила на дне множество черепков глиняной посуды, целых и битых кирпичей из обожженной глины. По найденным предметам нетрудно было установить, что в данном месте существовало какое-то поселение. Поэтому экспедиция 1959 года сосредоточила свое внимание на том же месте, и здесь велись самые тщательные поиски под водой и на побережье. Но только этим районом мы не ограничились. Экспедиция обследовала почти все северное побережье Иссык-Куля, от Торуайгыра до Ойтала, протяженностью более полутораста километров, при этом, наряду с подводными поисками, параллельно велись наземные раскопки. Что же удалось установить?
В прибрежной полосе под водой от Торуайгыра до Баетовки (то есть с запада на восток) почти всюду попадаются фрагменты керамического материала. Особенно его много между Орноком и Баетовкой. От Чирпыкты до Бозтериновки под водой встречается дерево — пни и сваи. Между Григорьевкой и Ананьевом еще в прошлом году были подняты со дна железные наконечники копий и стрел, части бронзовых сосудов, тут же на дне обнаружено большое количество человеческих костей. Наконец, в районе поселка Чонг-Сарыоя производились раскопки довольно крупного городища. Кирпичи фундаментов зданий и черепки посуды, найденные там, полностью совпадают по форме и способу изготовления с аналогичными предметами, поднятыми со дна озера в районе Баетовки.
О чем говорят все эти находки? Прежде всего, уже сейчас можно установить, что на северном побережье Иссык-Куля в период заселения его тюркскими племенами поселения были весьма многочисленны. При этом значительная часть жителей вела уже оседлый образ жизни. Доказательством оседлости служит высокая культура изготовления предметов домашнего обихода: подавляющее большинство керамических сосудов изготовлено на гончарном кругу и обожжено в печах с большим искусством, среди них встречаются фрагменты сосудов, покрытые глазурью. Здания строились основательно, со сложной кирпичной кладкой, так как встречаются кирпичи трех образцов: квадратные крупные — собственно плиты, квадратные меньших размеров и продолговатые, по форме напоминающие обычные современные. Довольно широко применялось для строительства также дерево различных пород. О том, что это за породы, нам сообщил Петр Алексеевич Ган, которому мы послали образцы. Пока удалось установить три породы деревьев: тянь-шаньская ель, арча и ветла. Значит, в древние времена, судя по обнаруженным под водой остаткам свай и деревянных перекрытий, северное побережье и южные склоны Кунгей-Алатау были, возможно, богаче растительностью, особенно крупными деревьями, пригодными для строительства.
Итак, установлено, что в период между VIII и XV веками северное побережье Иссык-Куля являлось заселенной местностью, а жители его были носителями высокой для своего времени культуры.
В XVI–XVII веках жители Иссык-Кульской котловины были искусными строителями гидросооружений: земляной вал, или арык, обнаруженный в начале экспедиции, и найденные затем еще подобные валы в местности Койсу (всего около десятка) служили каналами для подачи воды к мельницам.
Однако что же собой представляла найденная нами под водой стена? Являлась ли она частью дворца, воздвигнутого в свое время по повелению Тимура, или его убежище находилось в другом месте — восточной части озера, как это предполагал П. П. Семенов-Тян-Шанский?
Следует сказать, что экспедицией был обнаружен в восточной части озера археологический материал, который как будто подтверждал предположения Семенова.
Я поехал на несколько дней во Фрунзе и погрузился в изучение всевозможных документов, касающихся Иссык-Куля.
В работе Г. А. Колпаковского «О древнейших постройках, найденных в озере Иссык-Куль» сказано: «На северной стороне озера Иссык-Куль, между устьями впадающих в него речек 2-й и 3-й Койсу, в одной сажени от берега, на глубйне около одного аршина, видны следы построек из обожженного кирпича…» Но что это за 2-я и 3-я Койсу? Может быть, на северном побережье озера есть несколько местностей с речками Койсу?
Точные данные о местоположении речек Койсу дает академик В. В. Бартольд в работе «Отчет о поездке в Среднюю Азию с научной целью»: «Что касается подводных развалин на северном берегу озера, около устья речек Койсу, между станциями Чоктал и Чолпон-Ата…» и т. д. Наконец-то! Да, именно между этими станциями, превратившимися теперь в курортные городки, и работала экспедиция, именно здесь найдены остатки стены. Правда, между Чокталом и Чолпон-Атой в настоящее время есть еще три поселка, но нужно не забывать, что академик Бартольд посетил Иссык-Куль шестьдесят пять лет назад, а в то время этих трех поселков, носящих русские названия — Курское, Баетовка и Долинка не существовало.
Наконец я ознакомился с работой историка П. П. Иванова — «Материалы по археологии котловины Иссык-Куля», — который проводил здесь экспедицию в 1927 году. Иванов обнаружил под водой на мели почти все то же, что и мы, за исключением Стены. Иванов производил наблюдения с лодки, уровень воды в Иссык-Куле стоял тогда метра на два выше, и, естественно, что это создавало дополнительные трудности. Однако, Иванову удалось увидеть остатки пола, мощенного квадратными кирпичами. Очевидно, пол этот ко времени нашей экспедиции был либо разрушен волнами озера, либо разобран местными жителями. Любопытную догадку высказал Иванов по поводу бревенчатого настила: он предполагает, что настил представлял собой перекрытие подземного помещения, так как последний находился на одном уровне с замеченными им остатками мощеного пола. В конце своей работы Иванов делает следующий вывод: «Вполне возможно, что исчезнувший остров в местности Койсу был именно здесь, тем более, что других сколько-нибудь значительных отмелей под водой с остатками на них кирпича или прочих следов старой оседлости в районе впадения речек Койсу — нет. Остров служил в свое время убежищем для Тимура».
Теперь сопоставим все наблюдения и факты.
Прежде всего, остров с крепостью, как подтверждают Семенов, Колпаковский, Бартольд и Иванов, находился в местности, называемой Койсу. Такой местностью мог быть только район, носящий название по трем рекам Койсу, другого подобного названия района на всем иссык-кульском побережье не встречается.
Далее: обнаруженные части фундаментальной кирпичной стены, большое количество кирпичей возле нее, часть из которых покрыта дорогостоящей глазурью и керамических плиток с рельефным орнаментом, свидетельствует о том, что для своего времени постройка была очень богатой, скорее всего дворцового типа. Это подтверждается и остатками водопроводной системы: подача пресной воды с суши на остров по трубопроводу была сложным инженерным сооружением для того времени, требовавшим мобилизации значительной рабочей силы. Это мог осуществить только могущественный феодал.
Наконец, исследование дна в районе стены говорит о том, что само сооружение находилось действительно на острове или полуострове, перешеек которого мог быть перекопан каналом. В настоящее время стена расположена на песчаной мели, окруженной глубокими местами.
Все эти факты невольно наталкивают на вывод, что найденная часть стены была остатком того самого здания, в котором, по свидетельству Ибн Арабшаха, Тимур содержал своих пленников. Предполагая получить за них богатый выкуп, он не скупился, обставляя их подневольную жизнь всевозможным комфортом и в то же время укрывая в надежном месте — на уединенном острове, откуда бежать было чрезвычайно трудно. По другим версиям, Тимур сам проводил время на острове.
Спустя столетие, как говорит об этом Мухаммед Хайдер, один из тимуридов — эмир Хаккберды-Бекичек — поселил на острове свою семью. Эмиру приглянулось здание, вполне подходящее для его высокопоставленной семьи; очевидно, он укрепил остров — обнес его крепостной стеной, опасаясь набегов враждебных племен в то время, когда сам предпринимал грабительские походы.
В последние дни работы экспедиции я пристрастился к ночному купанию. Ночью вода в озере гораздо теплее, чем днем. Кроме того, мне хотелось испытать ощущения при ночном погружении.
Страхи, которые будто бы охватывают человека под водой ночью, как о том пишут некоторые подводные спортсмены, не соответствуют действительности. Просто такое ныряние неинтересно, так как ничего не видишь под водой. Лунные лучи проникают на глубину не более трех метров. На глубине в два метра ночью при луне едва можно различить очертания собственной вытянутой руки…
Но зато непередаваемые ощущения испытываешь, плавая с ластами в ночное время. Обычно я заплывал на километр от берега, ложился на спину и без конца смотрел на черное небо, усыпанное ярчайшими звездами, которые здесь кажутся очень близкими. Для того чтобы. удержаться на поверхности воды, достаточно делать ногами едва заметные движения. Тишина… Необъятный, сверкающий космос расстилается над тобой… Все мелочные житейские вопросы отлетают прочь, ничто не нарушает уединения и самого фантастического полета мысли.
Я часто думал о том, что же было на Иссык-Куле пятьсот — две тысячи лет назад, старался представить себе далекое прошлое. И вот, в одну из ночей, когда я близко подплыл к отмели с остатками стены на дне, воображение нарисовало мне такую картину…
В тревоге провел ночь Хафизи Абру — мастер шахматной игры при дворе Тимура. Он до утра не сомкнул глаз, а с рассветом вышел из дворца, чтобы освежиться и собраться с мыслями. Еще накануне вечером прискакал гонец и сообщил, что великий эмир находится в дне пути от Малого жилища. Сейчас Хафизи стоял спиной к дворцу — небольшому изящному строению, поднимавшему ажурные стены словно из самого озера; зодчий воздвиг дворец на уединенном плоском продолговатом островке.
В самом дворце чувствовалось оживление: то и дело из него выбегали рабы; они чистили посуду, выносили тяжелые ковры для проветривания, повара с окровавленными ножами разделывали туши лошадей и баранов. Между островом и берегом беспрерывно сновал плот, доставлявший дрова, съестные припасы и ворохи ароматических трав, которыми устилали подход к дворцу.
Хафизи зябко поежился — шелковый халат плохо защищал его от осенней утренней свежести — и принялся энергично расхаживать вдоль южной стены дворца. Он перестал обращать внимание на суету придворной челяди и углубился в свои мысли.
Почти два года назад в Самарканде великий Тимур призвал к себе Хафизи. Он ясно представил себе, как тогда Повелитель Трех Сторон Света, сидя на небольшом шелковом матраце, подал Хафизи знак приблизиться, а всем придворным велел выйти. Когда они остались вдвоем, Тимур сказал:
— Я призвал тебя, Хафизи Абру, ибо велико мое уважение к тебе. Я ценю твое искусство игры в шахматы. Но более всего дорога мне твоя прямота и правдивость: ты никогда не поддавался мне, играя со мной в шахматы, никогда не проигрывал преднамеренно.
— Ты видишь меня, — продолжал Тимур, — в расцвете моего царственного могущества и… увядания плоти. Да, да! — быстро добавил он, заметив, что на лице Хафизи появилось выражение протеста. — Не льсти, Хафизи. Всегда оставайся честным. Я встречаю теперь шестьдесят девятую весну и знаю, что великий аллах, да славится имя его во всех концах мира, скоро призовет меня.
Тимур замолк и некоторое время любовался огромным рубином на своем перстне.
— Слыхал я, что, кроме игры в шахматы, ты занимаешься сочинительством и обладаешь простым, доходчивым слогом — вот почему мой выбор пал на тебя. Надлежит тебе составить книгу о моих деяниях. После меня на земле останется великое государство, управлять которым будут мои дети, внуки и правнуки. Описание моих деяний да послужит им образцом, как управлять государством и каким должен быть государь. Понял ли ты меня, Хафизи? И если понял, говори.
— Великий Тимур, да продлит аллах дни твои! Я действительно немного сочиняю в часы досуга, но знания мои скудны, а годы не успели одарить мудростью. Мне известно, что многие ученые уже составили твое жизнеописание. Мудрый муж и отважный воин Насираддин Омар изложил историю твоего похода в Индию. Над описанием твоих великих ратных подвигов трудились Гийасаддин Али, умудренный аллахом, и сам прославленный Низамаддин Шами, именуемый Дамасским. Смею ли я помыслить, что мой труд будет стоить сотой доли трудов названных ученых мужей?
— Скромность украшает молодость, — одобрительно кивнул Тимур. — Он задумался и, обращаясь словно к себе, произнес: — Творение Гийасаддина Али, — при этом Тимур поморщился, — да и Низамаддина Шами годятся для прославления моего имени, но для наставления моих потомков в делах государственных они подобны пустому золотому сосуду. Золотой сосуд красив и драгоценен, он сверкает под солнцем и ослепляет своим блеском.
— Понял, великий государь!
— Скажи же, что нужно тебе для твоего труда, и я велю исполнить все твои желания.
— Великий государь! Для столь благородного труда человеку нужно лишь одно: уединение от суеты мира.
Брови Тимура сдвинулись. Он раздумывал некоторое время, а затем сказал:
— Во многих днях пути от Самарканда на восток в горах лежит озеро, носящее мое имя, — Тимур-ту-Нор. На озере этом есть остров, а на нем я повелел воздвигнуть Малое жилище. Я сделал это для собственного уединения. В дни отдыха и раздумий я проводил там время. И нет в моей стране места более прекрасного и столь располагающего к хорошим мыслям. Согласен ли ты последовать туда?
— О великий Тимур!
— Тогда собирайся в дорогу.
Во дворце на острове Хафизи отвели просторное помещение из двух комнат. Небольшие оконца одной из них выходили на юг. Когда Хафизи, сидя над рукописью, задумывался, он подолгу глядел на озеро, то спокойное, бирюзовое, походившее на дремлющего могучего зверя, то вздымающее огромные волны, которые с грохотом обрушивались на стены дворца, отчего он сотрясался до основания. Эта слепая мощь стихийных сил природы то восхищала Хафизи своим неукротимым могуществом, то ужасала необузданной жаждой разрушения. И по мере того как он вчитывался в рукописи своих предшественников, пересматривал собственные записи и перебирал в памяти деяния Тимура, свидетелем которых Хафизи был сам, Тимур-ленг — Железный хромец — вырастал перед ним во весь свой исполинский рост таким же необузданным и загадочным, как Тимур-ту-Нор — Железное озеро.
Хафизи Абру был человек вдохновенный, талантливый, увлекающийся, но вместе с тем ему известны были строгие законы построения литературного произведения. Жизненный путь Тимура подсказывал одни приемы письма, но законы литературы ограничивали полет мысли художника. Хафизи приходил в отчаяние от этих, постоянно преследовавших его противоречий. Однако он понял через некоторое время, что суть дела лежит прежде всего в невероятной противоречивости характера самого Тимура и его поступков. И тогда он смело отбросил все литературные каноны и, по суткам не выходя из комнаты, стал красочно описывать один за другим все факты из жизни Железного хромца. Когда же факты эти были последовательно изложены, для самого Хафизи они приобрели стройную систему, которая, как показалось летописцу, очень напоминала пестрое шахматное поле с черными и белыми квадратами.
Вот Тимур в походе на Турцию проявляет полководческий гений: блестящим обходным маневром он вводит в заблуждение турецкого хана Баязеда, захватывает весь его обоз и добивается выдающейся победы.
«Слава Тимуру!» — мысленно восклицает Хафизи.
А вот Тимур, поучая свои войска, говорит, что доблесть солдата, своего или вражеского, он почитает в равной степени и всегда готов наградить и того и другого.
«Как мудро и великодушно!» — думает Хафизи.
И тут же он читает, как разгромив племя Белых татар, которые доблестно сражались за свою независимость, Тимур повелевает всем пленным отрубить головы и сложить из них чудовищную пирамиду. Мало того, он приказывает истреблять Белых татар, где бы их ни встретили, не щадить ни женщин, ни детей, ни стариков, и в короткое время уничтожает почти весь шестисоттысячный народ.
Ужас охватывает Хафизи.
Во время войны против Тохтамыша эмиры направили Тимуру несколько письменных предложений, в которых они предавали своего князя. Тимур пришел в негодование и сказал: «Они предлагают мне выгодное дело — предают в мои руки моего врага, но я проклинаю предателей!» — и не воспользовался этими предложениями.
«Какое благородство!» — восхищается Хафизи.
И снова он перечитывает случай, когда в Турции Тимур клятвенно пообещал не пролить ни капли крови защитников одной крепости, если они добровольно сдадутся. Стойкие защитники поверили ему, открыли ворота крепости и вышли из нее. Получив с них дань, Тимур повторил, что свое слово сдержит, не прольет ни капли крови побежденных, и велел живьем закопать их в землю.
Хафизи содрогается от возмущения, губы его шепчут непроизвольно: «Вероломство, позор!»
Тонкий ценитель искусства, обладавший редким художественным вкусом, по велению которого в Самарканде и окрестных городах воздвигались прекрасные здания, подобные кружевам из камня, в походах против непокорных ему народов превращал города в дымящиеся развалины, а плодородные земли — в пустыни. В начале всякого похода он повторял свою излюбленную фразу: «Я повею на них ветром разрушения!» И действительно, обрушивался на несчастных, как ураган. Он действовал с большим успехом, чем землетрясения, наводнения или мор.
Своими познаниями по истории Тимур привел в изумление величайшего из мусульманских историков — Ибн Халдуна. Повествования о доблестях исторических и легендарных героев он цепко сохранял в памяти до мельчайших подробностей. Кроме своего родного — тюркского — языка, он свободно говорил на языке персов. Он особо чтил ученых, любил беседовать с ними, слушать чтение всяких научных сочинений, поощрял астрономов… и был неграмотным.
Он презирал астрологов, не верил в их предсказания, сказав однажды: «Счастье и несчастье человека зависит не от положения звезд, а от воли того, кто создал и звезды и человека». Он казался ревностным поборником ислама, но законы, которые сам диктовал, ставил превыше всякой религии. А презираемых им астрологов, факиров и шаманов умело использовал в качестве лазутчиков и доносчиков и в своем государстве и в сопредельных странах.
В его кровавых расправах с ни в чем не повинными людьми, кроме холодного политического расчета — запугать покоренные народы, подавить их волю к сопротивлению массовыми казнями, проявлялась болезненная утонченная жестокость. Это обстоятельство больше всего мучило Хафизи. Он искренне восхищался Железным хромцом и пытался оправдать всякое его деяние. «Возможно, любовь подвергать людей утонченным пыткам вызвана в нем тем, что сам он всю жизнь переносил мучительные физические страдания, вызванные тяжелой раной, полученной еще в молодости?» — размышлял Хафизи, и сам понимал, что последнее обстоятельство все же не может служить оправданием зверств великому человеку.
И кумир начал рушиться. Из полубога Тимур превращался для Хафизи в человека, и на страницах рукописи вырастал уже другой Тимур — со всеми его огромными достоинствами и еще большими недостатками.
Перечитав свой труд, Хафизи понял из него, что у Тимура, казалось, было две определенные цели: завоевать мир, безраздельно властвовать над ним и остаться великим и неповторимым в памяти потомков. Но в действительности Тимур никогда не знал, чего он хочет достичь, хотя и был одержим ненасытной жаждой деятельности и вечно стремился к чему-то.
Все, что в состоянии свершить одна сила, один человек, он свершил. Но Тимур был бесконечно одинок, ибо все, что он делал, он делал для себя и во имя себя; он удовлетворял лишь свое ненасытное и бесплодное честолюбие, и потому подвиги его оказались более разрушающими, чем созидающими.
И Хафизи знал, что именно так и поймет Тимур его сочинение. От острого проницательного ума не скроется то, что нигде явно не было высказано, но сквозило в каждой строке летописи.
Вот почему так тревожился Хафизи. Навлечь на себя гнев Тимура — значило навсегда потерять его расположение, а возможно, и свою голову. Может быть, не читать рукопись? Избежать этого под каким-нибудь благовидным предлогом? Будь Хафизи старше лет на двадцать, он именно так и поступил бы. Но Хафизи подходил лишь к концу третьего десятилетия своей жизни, дерзновение молодости еще не было сковано благоразумием зрелости, и, в конце концов, именно сам Тимур повелел писать только правду. Хафизи решился читать Тимуру свое сочинение.
Он в последний раз посмотрел на озеро и отправился во дворец, чтобы приготовиться к встрече великого эмира.
Поделиться книгой: