Если б не было тебя...

Диана взяла следующие ноты, и из ее груди вырвался тяжелый вздох. Это было трио на молдавские темы Фишмана. Диана очень его любила. Но нужно сопровождение на фортепьяно и виолончель. Это трио Диана часто исполняла вместе с Олегом-фортепьянистом, как она его называла, и Милой-виолончелисткой. А на концерте, увы, ей предстояло играть соло.

Собственно говоря, трио было последним из отобранного. Больше нот не осталось. От вновь нахлынувшей паники у Дианы даже вспотели ладони. Она вдруг ощутила острую необходимость в совете. А кто, кроме Моны, мог его дать? Решение отправиться к бабушке пришло незамедлительно.

Диана выбежала из комнаты, обула туфли, схватила пальто с вешалки, крикнула в направлении кухни «я к Моне» и, не дожидаясь ответа, выскочила за дверь.

Мона трудилась в саду, а точнее, сгребала в кучу опавшую листву, проворно работая граблями, когда ворвалась запыхавшаяся от быстрого бега Диана.

— За тобой что, гонятся? — засмеялась Мона, глядя на взлохмаченную рыжую шевелюру и раскрасневшееся лицо внучки.

— Если бы…

— Даже так? — Мона прислонила грабли к абрикосовому дереву и внимательно, без улыбки, посмотрела на внучку. — Выкладывай, что стряслось.

Диана рассказала бабушке о насыщенном событиями дне, о своих переживаниях, о странном поведении профессора Измайлова…

— И я совершенно не знаю, что исполнять на этом концерте, — подытожила она. — Что только взбрело в его голову, зачем записал меня в участники?

— А не делаешь ли ты из мухи слона, милая? — строго спросила Мона.

— Ничего себе муха! — возмутилась Диана. — Как ты не понимаешь, что это серьезная проблема! Я перелопатила все свои ноты и так ничего и не выбрала. А концерт в эту пятницу!

— А зачем ты так заморачиваешься? — Мона сняла рабочие перчатки и засунула их в карман стеганного пальто, которое всегда надевала для работ в саду, когда было прохладно. Сегодня был именно такой день. Небо хмурилось, ветер гнал угрюмые тучи, в воздухе пахло дождем. — Исполни что-нибудь простое, что тебе самой нравится больше всего.

— Например? Я уже измучилась думать, что бы такое сыграть.

— Например, баркаролу. На мой взгляд, это замечательная вещица, и исполняешь ее ты блестяще.

Диана совершенно забыла о песне венецианских гондольеров, пришедшей из эпохи романтизма. Она любила эту мелодию и часто играла ее. Стиль баркаролы присутствовал в творчестве многих любимых Дианой композиторов: Шопена, Мендельсона, Чайковского, Рахманинова… Она любила песни Шуберта в форме баркаролы, оперы Оффенбаха, Россини, Вебера, Римского-Корсакова…

— На чем же мне остановиться? — Диана не заметила, как высказала вслух окончание своих мыслей.

— Не мудрствуй лукаво, милая, — Мона достала из кармана спички и подожгла кучу сухой листвы. — Присаживайся, — пригласила она Диану, похлопав рукой по скамейке рядом с собой. — Почему бы тебе не исполнить Чайковского?

— Из цикла «Времена года»? — задумалась Диана, кутаясь в пальто.

— Именно! Его баркарола такая лирическая, с оттенком меланхолии или мечтательности, — Мона подковырнула палкой листья, которые отказывались разгораться, только сильно дымились. — М-да… Не получится у нас погреться у костерка. Видно, слишком сырые, не будут гореть. Я вообще считаю, что Чайковский тебе особенно удается.

— Да, ничего мне не удается! — Диана в раздражении махнула рукой. — Вот и профессор так считает и всегда говорит об этом. А сегодня… Что с ним случилось? Он не то, что ругать не стал, а как будто не поверил, что я играла, как всегда. Решил, что я намеренно сыграла хуже. Эх, мне бы таланта, да побольше…

— Диана! — нахмурилась Мона, и в голосе ее появилась сталь. — Сколько раз тебе говорить, что таким образом ты сама себя программируешь на неудачи? Нельзя так говорить! Вселенная, ведь, она материальна. Она впитывает информацию, идущую из наших слов, а потом отражает ее на нас же. Называя себя неудачницей, ты направляешь во вселенную заранее запрограммированную на неудачу информацию о себе. Чему же ты удивляешься, когда у тебя ничего не получается? Я ведь рассказывала тебе о мантрах?

— Не помню, — упрямилась Диана.

Конечно, бабушка рассказывала ей о мантрах — своеобразных жизненных установках, которые нужно составлять для себя и все время повторять, настраивая таким образом общение со вселенной на положительной волне. Только, Диана этого не делала. То ли не верила во все это, то ли просто ленилась заниматься аутотренингом, только про мантры она даже не вспоминала.

— И непременно нужно говорить в настоящем времени, так как вселенная не воспринимает будущего… — продолжала Мона нравоучения, как мысленно называла ее монологи Диана. — Ты должна говорить «у меня все получается, я успешная, талантливая…» и так далее. Поняла? Не «получится», а «уже получается», не «я стану успешной», а «я уже успешная»… Почему, по-твоему, я так хорошо себя чувствую? — Мона, не убирая учительскую суровость с лица и не разглаживая двойную складку меж сдвинутых бровей, посмотрела на внучку. — Потому что я все время говорю об этом вселенной, и она делает так, как мне нужно. Короче, ты поняла меня. И… ты обманываешь, когда говоришь, что не помнишь, говорила ли я тебе об этом, — улыбнулась Мона, убрав, наконец, с лица ненавистную Диане складку. — Я уже много раз говорила тебе об этом, признайся честно.

— Говорила, говорила, — рассмеялась Диана и крепко обняла бабушку. — Прости, что заставила тебя рассказывать еще раз. Не знаю, что на меня нашло. Наверное, вредная я просто.

— Хочешь, я приду на концерт, послушать тебя? — спросила Мона, когда они с Дианой заходили в дом. На улице постепенно темнело, накрапывал дождь. — Или концерт закрытый?

— Да, нет… Не закрытый. Обычный концерт. Даже билеты будут продавать, — ответила Диана. — Только… наверное, я скорее не хочу, чем хочу, чтобы ты приходила. Не обижайся, но мне будет легче, если никого из родных не будет в зале.

* * *

Концертный зал консерватории постепенно заполнялся любителями классической музыки. Афиша на входе в здание крупными буквами гласила, что концерт под названием «Музыкальный коктейль» начнется ровно в семь.

Концерт носил благотворительный характер. Все собранные средства пойдут на помощь детям-сиротам. Несмотря на сравнительную дешевизну билетов, сбор, судя по полному залу, планировался неплохим. «Музыкальный коктейль» был первым из серии осенних концертов под общим названием «Студенческая филармония».

Диана, подглядывающая через щель в занавеси за рассаживающейся в зале публикой, надеялась, что после ее посредственного исполнения, больше никому в голову не взбредет шальная мысль об ее участии в последующих концертах.

Как она завидовала сейчас каждой женщине, входящей в зал! Все они такие нарядные и довольные, ласково улыбаются своим мужчинам, идущим рядом. Они пришли насладиться музыкой, в то время как она с ума сходит от волнения, от мучительных и болезненных сомнений в своих способностях. Она чувствовала, как дрожат ноги в коленках, стоит ей только представить, что выходит на сцену и начинает играть во власти тысячи пар глаз, смотрящих на нее.

Диана выступала пятой. В программе под этим номером так и было написано: Ольховская Диана, П. И. Чайковский, «Времена года», баркарола. Она представляла, как выходит на сцену, прижимает скрипку к плечу… Взмах смычком, звучит музыка и… хлоп — она бухается в обморок. Вот будет потеха! И вечный позор на ее голову. А бедный профессор Измайлов больше никогда даже не посмотрит в ее сторону, не говоря уже об индивидуальных занятиях или предложении принять участие в каком-нибудь другом концерте.

— Диана! — Голос учителя вывел ее из состояния панической задумчивости. — Настраиваетесь на гениальную игру?

Она резко обернулась и уперлась взглядом в искрящиеся довольством и гордостью глаза маэстро.

— Честно… я близка к панике.

— Еще чего! — улыбка даже не подумала покинуть лицо профессора. — Вы и к панике? Гениальные скрипачи не паникуют.

Смысл последней фразы Диана вообще не поняла. Почувствовала только, как от его слов паника достигла критической отметки. Щеки запылали, в ушах запульсировала кровь, а внезапно вспотевшие руки мелко задрожали.

— С нетерпением жду вашего выступления, — как ни в чем не бывало, не замечая состояния Дианы, проговорил учитель. — Мое место в первом ряду, рядом с министром культуры и главой нашей администрации. Что вы исполняете? — он уткнулся в программку. — Баркаролу? Великолепно! Что может быть лучше Чайковского? — один в один повторил он слова Моны. — Особенно, если исполнитель настолько талантлив!

«Мне конец!» — Диана смотрела в спину профессора, насвистывающего легкомысленную мелодию, и раздумывала, не сбежать ли ей с концерта. Бросить все и бежать домой. Нет, лучше к бабушке. Хотя, Мона может выгнать ее, узнав о позорной капитуляции, вызванной трусостью.

Артур.

— Без десяти семь жду тебя возле консерватории, — прокричал голос Сергея в трубке. Как понял Артур, друг пытался перекричать уличный шум. В итоге Артуру пришлось отодвинуть трубку от уха, чтобы не оглохнуть.

— Какой еще консерватории?

— Так и знал, что ты меня не слушал, — вновь прошумела трубка. — Сегодня в консерватории благотворительный студенческий концерт. Я купил билеты… Или ты уже передумал искать свою незнакомку? — Артуру показалось, что в голосе друга прозвучала плохо скрытая надежда.

— Нет, не передумал, — ответ прозвучал жестче, чем он планировал.

— Чудненько! Тогда, не опаздывай. Концерт в семь.

Накануне Артур едва не довел себя до нервного срыва, в очередной раз пытаясь изобразить девушку. Он раз десять звал в мастерскую Люду, отрывая от дел, чем совершенно ее измотал. Он ничего не видел! Ровным счетом, ничего! Вновь и вновь хватался за мелки, размашисто, торопливо наносил штрихи на бумагу в надежде, что вот-вот появится образ, который он мгновенно узнает, прочувствует. Но образ не появлялся. Лицо, постоянно стоящее у него перед глазами, намертво запечатленное в памяти, не хотело ложиться на бумагу. Он даже пытался рисовать с закрытыми глазами, по памяти, наощупь…

— Да, перестань ты уже! — не выдержала Люда, в очередной раз взобравшись в мансарду на зов племянника. — Хватит изводить себя! Нарисуй ты ее уже в карандаше.

— Что?! В карандаше?! Ты понимаешь, что говоришь?! — грудь Артура вздымалась. Он в ужасе, как религиозный фанат перед толпой еретиков, смотрел на тетю. — Я не могу рисовать ее карандашом! Это будет не она. Это будет одна из тех… — он запнулся. Моментально взгляд потух, и голова упала на грудь. — Это будет очередная серость, как все то, что окружает меня, — Артур махнул рукой и отвернулся. Слезы бессилия душили, и он не хотел, чтобы Люда становилась свидетелем его слабости.

Слезы пролились, как только тетя вышла за порог мастерской. Артур плакал, как ребенок, горько и безутешно. Плакал в голос, уткнувшись в подушку в попытке приглушить рыдания. Стыдился этого и одновременно ничего не мог поделать, пока не выплакался. А потом еще долго всхлипывал, чем еще больше напоминал ребенка.

Облегчение пришло только на побережье, куда Артур убежал из внезапно ставшей ненавистной мастерской. Море успокоилось после многодневного шторма. Близилась ночь, на улицу опустились сумерки. В темноте Артур почти не видел воды, различая лишь редкие блики на практически ровной поверхности. Луна пряталась за тучами, изредка выглядывая и выхватывая небольшой кусочек моря.

Артуру и этого было достаточно. Закрыв глаза, глубоко вдыхая, он вслушивался в редкие всплески, отчетливо представляя море, залитое солнечным светом. Почему именно солнечным, он не смог бы объяснить. Потому что любил он его скорее ненастное, чем безоблачное. Возможно, именно сейчас, когда жизни его грозила катастрофа, когда душа разрушалась мучительными переживаниями, он бы хотел увидеть море залитым солнцем, как одно из самых прекрасных явлений на земле.

Он продрог. Грудь болела то ли от переживаний, то ли от усиленного дыхания. В горле першило от переизбытка йодом пропитанной влаги. Сколько прошло времени, Артур не мог сказать. По тому, как редко до него доносился шум с проезжей части, можно было предположить, что наступила ночь, и автобусы уже отдыхают в автопарках.

Люда не спала и выбежала в коридор, когда Артур открывал ключом дверь. Покрасневшие глаза на измученном лице тети выдали следы недавних слез. Артуру стало мучительно стыдно.

— Прости, что задержался, — буркнул он куда-то себе под ноги, стесняясь смотреть тете в глаза. — Я был на море…

— Есть хочешь? — спросила Люда. Артур подивился интонации счастья в ее голосе. Он кинул на нее быстрый взгляд и только потом все понял. От осознания ему стало еще хуже. Она радовалась, что он жив здоров, что вернулся домой, что с ним ничего страшного не случилось, вопреки тревожным мыслям, что она успела передумать во время бесконечных часов ожидания. Она моментально простила ему все. А он ругал себя за эгоизм и черствость, что совершенно не думал о чувствах любящего его человека.

— Хочу, — ответил он.

Больше всего Артуру хотелось отправиться спать, но он точно знал, что Люда будет счастлива накрыть на стол и покормить его, усевшись напротив, подперев подбородок рукой и глядя, как он с аппетитом уплетает ее стряпню.

* * *

Ему снилась незнакомка. Все тот же переход, заполненный жадными слушателями. Толпа сдавливала Артура со всех сторон, мешая дышать. Он не мог пошевелиться, лишь смотрел на пьедестал, возвышающийся в центре, на котором стояла она. Смычок в ее руке уверенно скользил по струнам, но Артур не слышал ни звука, как ни пытался. На ее губах играла легкая улыбка, и глаза закрыты в музыкальном экстазе. Толпа гудела, и ему хотелось крикнуть, чтобы все смолкли. Но он не мог произнести ни слова. А потом она начала растворяться в воздухе. Ее образ становился все более прозрачным, пока не исчез совсем. Вот тогда Артур закричал и проснулся.

В этот момент, когда сидя в постели, он пытался унять бешенное сердцебиение и волнение, ему и позвонил Сергей по поводу концерта в консерватории. А проспал он половину дня — стрелки часов приближались к двум, хоть и казалось, что только уснул.

Ужасно захотелось выпить кофе, и Артур поспешил на кухню. В коридоре притормозил, услышав приглушенные голоса, доносившиеся из-за плотно закрытой кухонной двери:

— Он должен сам тебе показать, — произнес голос тети.

— Не могу дождаться, — ответил ей голос Семена Исааковича.

— Сема, я боюсь… Боюсь, что он сойдет с ума. Видел бы ты его вчера. Совершенно дикий и страшный.

Догадаться, о ком шла речь, было не сложно. Артур посчитал неприличным и дальше стоять под дверью и подслушивать разговор двух пожилых людей.

Вопреки ожиданиям увидеть встревоженные лица, представшая картина выглядела почти идеальной. Семен Исаакович прихлебывал из огромной чашки, которая незаметно стала его за долгие годы дружбы и частые визиты в этот дом. Перед ним стоял небольшой тазик с румяными пирожками, один из которых он с наслаждением надкусывал. Люда сидела рядом и помешивала ложечкой содержимое небольшой чашки.

— Доброе утро всем, вернее день… — смутился Артур.

— Артурчик, мальчик мой, наконец-то ты проснулся! — засветился Семен Исаакович.

— Наколотить тебе кофе? — почти одновременно с пожилым евреем воскликнула Люда, намереваясь встать из-за стола.

— Я сам-сам… — поспешно проговорил Артур, останавливая тетю жестом.

Ровно через десять минут, которых хватило чтобы съесть пирожок и сделать несколько глотков кофе, в течение которых Семен Исаакович нетерпеливо елозил по табурету, Артур взбирался по лестнице в мансарду, в буквальном смысле подталкиваемый в спину пожилым другом.

— От нетерпения со мной сейчас случится сердечный приступ, — Семен Исаакович держался за сердце, надрывно дыша, в то время как глаза его с любопытством зыркали по сторонам, задерживаясь взглядом на каждом из разбросанных по полу листе. — Покажи же мне ее скорее, Артурчик!

Портрет незнакомки стоял за письменным шкафом лицом к стене. Артур это точно знал, но почему-то тянул время, делая вид, что не может его найти. Зачем это делал, он и сам не сказал бы. Он считал это настолько личным, почти интимным, что предпочитал скрывать от всех. Если бы Люда тогда не зашла в мастерскую и не увидела портрет, вряд ли Артур показал бы ей его когда-нибудь. И теперь он злился на тетю, что, благодаря ей, о портрете узнает уже второй человек в лице Семена Исааковича.

— Не поискать ли нам вместе? — воскликнул еврей, подбежав к Артуру и начав перебирать дрожащими пальцами полотна, составленные возле стены.

Тянуть и дальше с ложными поисками Артур больше не мог. Ему стало стыдно перед другом — не виноват же тот, что является ярым фанатом живописи, что Люда поведала ему тайну и разожгла любопытство, что у Артура в последние дни в душе царит полный хаос…

— Нашел, — он подошел к шкафу, достал портрет и, не глядя, протянул его другу, а сам уткнулся в окно мансарды в попытке разглядеть что-то новое в привычном уныло-осеннем пейзаже.

Прошло около пяти минут, в течение которых Артур размышлял о незнакомой девушке, представляя ее образ. Он думал, какой она может быть? Что такого особенного отличает ее от всех остальных девушек? Почему именно ее он видит такой? Он совершенно забыл о присутствии Семена Исааковича в мастерской. Вспомнив, удивился тишине, царящей за спиной. Обернулся и обнаружил, что кроме него в мастерской никого нет. Первой пришла мысль, что он поднялся сюда один, а Семен Исаакович продолжает распивать чай с Людой. Но тут он заметил, что портрета нет на месте. Значит, все-таки он пришел не один. Тогда, куда делся Семен Исаакович и портрет?

Для верности Артур обошел всю мастерскую, даже заглянул под стол, но ничего и никого не обнаружил.

Когда спустился с мансарды, Артур обошел первый этаж дома. Никого не найдя, вышел в сад, где нос к носу столкнулся с Людой, мирно красящей забор яркой голубой краской.

— А где Семен Исаакович? — поинтересовался он.

— Семен? — удивилась Люда. — Так ушел он, уж, полчаса как…

— Как ушел?! — Артур опешил. «Какие полчаса? Неужели прошло столько времени?» — А… у него ничего не было с собой?

— В каком смысле? — Люда перестала красить и обернулась к племяннику. — Было, конечно. Он забрал картину, которую ты разрешил ему выставить в магазине. Правда, я не видела какую.

— Я… — Артур хотел было сказать, что ничего не разрешал, что плут воспользовался моментом и просто выкрал его картину, что он не ожидал такого коварства с его стороны… Но, промолчал.

«Возможно, так лучше. Лучше мне совсем не видеть ее, забыть, выбросить из памяти. Со временем образ выветрится полностью, и я стану самим собой, таким, как раньше». В возможность встречи с ней Артур не верил. За неделю переживаний образ девушки превратился в мифический идол. На концерт в консерватории он тоже не возлагал надежд, но и расстраивать Сергея не хотел. Решил пойти, раз уж билеты куплены.

Как такое возможно? Диана.

Как в тумане перед глазами Дианы чередой сменялись картинки. Вот на сцену вышел президент и организатор цикла концертов — художественный руководитель и главный дирижер Академического симфонического оркестра филармонии, народный артист России, профессор Александр Сергеевич Соловьев. Он произнес приветственную речь и рассказал о цели мероприятий гостям в зале. Он что-то говорил о вкладе в обеспечение духовного развития жителей города, но Диана не запомнила, что точно. Затем он поблагодарил администрацию города за помощь в организации концерта. В завершении отметил, что у консерватории достаточно опыта и богатый репертуар, чтобы вызвать интерес к классической музыке не только у представителей интеллигенции, но и молодежи. Высказал надежду на дальнейшую информационную поддержку и любовь слушателей, чтобы подобные концерты стали визитной карточкой города. Под шквал аплодисментов покинул сцену.

К тому времени Диане стало совсем плохо. Прослушав приветственную речь, проникнувшись глобальностью мероприятия, она до такой степени испугалась собственной ничтожности, что все мысли вытеснила единственная — о срочном бегстве, пока еще не покрыла свою голову вечным позором.

Какая-то девушка со второго курса исполняла «Скифскую сюиту» Прокофьева. Исполняла виртуозно и талантливо, как зафиксировал затуманенный страхом мозг Дианы.

После девушки Федор Проскурин, хороший знакомый и однокурсник Дианы, исполнил резкое и конфликтное произведение композитора-академиста Джона Кейджа. Диана улыбнулась, вспомнив, как Федор горячо спорил, что нет ничего лучше авангардного течения, когда классическая музыка прошлого «вступает в напряженный диалог», как он выражался, с современными тенденциями.

Объявили Диану. Теперь самое главное не упасть! Нужно хоть выйти достойно. На негнущихся ногах, вцепившись в скрипку так, что того гляди лопнет корпус, Диана вышла на сцену.

Сцена в консерватории по размерам далека была от сцены в театре оперы и балета, и освещалась не так ярко. Но Диане и тех нескольких софитов, направленных, казалось, прямо на нее, было достаточно, чтобы в первый момент почувствовать себя ослепшей. Она зажмурилась под смутно улавливаемые аплодисменты, машинально приложила к плечу скрипку, взмахнула смычком и приготовилась играть. Все ушло на второй план, осталось только желание сыграть как можно лучше, как велит ей сердце, как чувствует она музыку.

Аплодисменты смолкли, и зал наполнила музыка…

Можете закрыть глаза и представить себя в Венеции? В городе, построенном на многочисленных островах, где почти совсем нет улиц, вместо них протекают каналы. Прямо в каналы отворяются двери домов, а к ступеням привязаны длинные черные гондолы. Вы в лодке, бесшумно скользящей по бесконечной водной ленте, и гондольер негромко напевает плавную, тягучую песню. Аккомпанементом служит мерное покачивание в ритме музыки — словно от набегающих одна за другой волн…