Помоги проекту - поделись книгой:
Неизжитые боевые впечатления прорывались в разговорах, которые велись с госпитальных коек; характерно, что велись они на языке,
Ну я, б… думаю, он — х…к, х…к — и все. Потом как е…л! Ну, б..!” — всем все было понятно»[131].
Это, пожалуй, единственный случай, когда можно сказать, что мат выполнял
Но и здесь не все выглядит так уж невинно. Интересно мнение ветерана войны Д.К. Левинского: «Две военные кампании (освободительный поход в Западную Украину и Западную Белоруссию и Советско-финляндская война. —
До борьбы со сквернословием в годы Великой Отечественной войны руки у советского военного руководства почти не доходили. Попытки «указать» отдельным военачальникам предпринимались только в самых одиозных случаях, как например, с командиром 20-го стрелкового корпуса генерал-майором Кирюхиным, у которого, как докладывал командованию Центрального фронта начальник Генерального штаба 3 июня 1943 года, «постоянная ругань, угрозы расстрела и оскорбления своих заместителей и начальника штаба вошли в систему»[133]. Как видим, некоторая реакция начальства на матерщину последовала только после жалоб командиров достаточно высокого ранга.
Надо отдать справедливость наркому ВМФ Николаю Герасимовичу Кузнецову. Он единственный из советских главкомов, кто полностью осознал всю губительность сквернословия для дисциплинированности и, в конечном счете, боеспособности войск и сил флота. Его короткую директиву № 75/14 от 4 апреля 1944 года приводим здесь полностью: «За последнее время нередким стало явление, когда офицеры матом ругают своих подчиненных и даже подчиненных офицеров. Явление это не только позорное и не укрепляющее честь офицера, а, самое главное, это несовместимо с высокой воинской дисциплиной, если мы желаем ее иметь. Если своевременно не ударить по этой распущенности, то она будет распространяться во все звенья. Все старшие начальники всегда были очень требовательны к себе в этом отношении»[134].
Недвусмысленный намек на старших начальников, как нам кажется, следует относить к порядкам, принятым в Императорском флоте, офицерский состав которого представлял собой элиту элит. Борьба со сквернословием здесь велась, начиная с петровского «Устава морского» (1720), 14-я глава которого так и называлась «О поносительных, бранных и ругательных словах» и требовала: «Ежели кто другаго не одумавшись с сердца или не опамятовась бранными словами выбранит, оный пред судом у обиженного христианского прощения имеет просить, и ежели гораздо жестоко бранил, то сверх того наказанием денежным наказан будет»[135]. Впрямую ставить в пример «проклятое прошлое» советский главком ВМФ, конечно, позволить себе не мог. Полумеры же и недоговоренность никогда не приводили к положительным результатам. Поэтому о необходимости бить по
Процесс этот развивался настолько успешно, что даже на флоте теперь находятся апологеты грубости и сквернословия, возводящие это
Например, в книге Г.П. Белова под обязывающим названием «Честь и долг» в главе «Экстремальный лексикон флота» читаем интересные строки: «Все знают, что на флоте за соленым словом и шуткой в карман не полезут…Начальничий гнев на флоте интернационален. Он не имеет должностей и званий, потому что в роли начальника на флоте выступает любой, у кого в подчинении есть люди. Все зависит только от красноречия и от приобретенных ранее качеств. Но возникает вопрос, а зачем столько эмоций? Нельзя ли поспокойнее и без крепкий соленых выражений? Можно! Да не нужно! И все потому, что на флоте — не как в нормальной жизни. События, приказания, совещания, разборы, проверки, инспекции, стрельбы, боевые упражнения, зачетные тактические учения, рейдовые сборы, общефлотские учения мелькают как в калейдоскопе. Встать, постоять и подумать некогда! Все время: «Давай! Давай! Давай!.. Давай!» Служба на флоте — это непрерывная гонка, марафон, который надо выдержать и не сойти с дистанции. Но ведь на душе накапливается груз, тяжелый груз, который надо сбросить! Именно вот здесь, на разборе, оперативке, на совещании, начальник и сбрасывает с себя этот груз и очищается, и почти что причащается, дав волю своим эмоциям (выделено нами. — С.З.). И подчиненные, как правило, уходят с разборов с чувством осознанной вины и доводят уже свой гнев до тех, кто помог им это не доделать, не проверить, не выполнить. И так сверху вниз. А потом все начинается сначала. Как кругооборот воды в природе»[136].
Мы позволили себе привести столь пространную цитату, поскольку она иллюстрирует, к сожалению, весьма распространенные воззрения, бытующие сегодня в армии и на флоте. Свидетельство это — как искренняя поэтизация и чуть ли не сакрализация (!) грубости и сквернословия — хорошо передает состояние организационного кошмара, который нередко воспринимается как норма служебной деятельности офицера. Обремененный массой ответственнейших мероприятий, тонущий в море архиважных документов военный руководитель действительно функционирует в режиме настолько жесткого цейтнота, что невольно складывается впечатление, что военная служба есть какой-то особый вид деятельности, априорно предполагающий жесткость и суровость от своих адептов.
Но проявляться они должны не по отношению к сослуживцам и подчиненным! Как же иначе понимать свидетельство участника Отечественной войны 1812 года Н.Е Митаревского, что в то время чувствовалось «душевное спокойствие и какая-то особенная снисходительность высшего начальства, что переходило и на низших начальников — все это располагало нас к приятному настроению. В нашем корпусе все были люди благородные и добрейшие… Если, бывало, начальники и взыскивали, то всегда с какой-то отеческой добротой (выделено нами. — С.З.)»[137].
Даже в критических обстоятельствах, после длительного отступления и кровопролитнейших сражений русские генералы самого, пожалуй, героического периода истории Отечества не грубили подчиненным офицерам, а те не занимались стрельбой по собственным солдатам. И ведь речь в 1812 году шла не об изнурительных, так нагружающих психику наших современников
О приятности исполнения служебных обязанностей в наше время, к сожалению, и упоминать как-то даже кощунственно, недаром статья устава недвусмысленно «требует от военнослужащих организованных действий независимо от их желаний» (Устав внутренней службы, ст. 2). Зато при таком подходе о
Рискнем предположить, что обилие вышеуказанных мероприятий, «кошмарящих» жизнь современного российского офицера, проистекает в равной степени как от недостатка ответственности в среде офицерского состава, так и от недостатка уверенности высшего командования в наличии таковой ответственности у своих подчиненных. Однако обилие проверок, призванных побудить подчиненных к кипучей деятельности, толкает последних на не менее изощренные усилия компенсировать кратковременное героическое перенапряжение длительным периодом полного покоя. Именно этим по умолчанию и определяется отнюдь не христианское смирение подчиненного в готовности претерпеть
Привычка же военных руководителей к штурмовщине, не считающейся с регламентом служебного времени, нередко дает эффект, оказывающий пагубное влияние на человеческие судьбы и микроклимат в воинских подразделениях: сколько офицерских семей распалось из-за того, что мужья проводили на службе чуть не 24 часа в сутки, сколько отцовского внимания недополучили дети, скольких конфликтов с подчиненными можно было бы избежать. Поддается ли учету моральный ущерб от неумения или нежелания рационально организовать деятельность?
Густой мат висел над полями боев и в Афганистане, и в Чечне. Об этом, не скрывая, пишут участники войн, свидетельств которых не вместит, пожалуй, и целый том. Парадоксальным образом это помогло, пожалуй, только при штурме дворца Амина, как о том свидетельствует А. Ляховский: «Сначала на штурм пошли спецгруппы КГБ, за ними последовали некоторые солдаты из спецназа. Для устрашения оборонявшихся, а может быть, и со страху атакующие дворец громко кричали, в основном матом. Солдаты из охраны Амина, принявшие спецназовцев сперва за собственную мятежную часть, услышав русскую речь и мат, сдались им как высшей и справедливой силе. Как потом выяснилось, многие из них прошли обучение в десантной школе в Рязани, где, видимо, и запомнили русский мат на всю жизнь»[139]. Конечно, не стоит полагать, что матерщина сыграла здесь роль средства морального подавления противника — просто оборонявшие дворец гвардейцы Амина растерялись, услышав русскую брань, ведь Советский Союз официально считался другом и союзником Афганистана.
Другим позитивным аспектом этого явления может считаться, что матерщина подчас работала в бою в качестве системы опознавания «свой — чужой», что в ряде случаев помогало избегать жертв со стороны «дружественного огня». Из рассказа Героя Советского Союза В.В. Колесника о захвате здания генерального штаба афганской армии: «Поскольку спецназовцы были одеты в афганскую форму и ехали на афганском танке, десантники без лишних слов шарахнули по танку из «Мухи». Сахатов[140] со своими спешился и, нещадно матерясь, объяснил, что они свои. Услышав родную речь, десантники огонь прекратили»[141].
Матом советские солдаты в ходе войны разговаривали и с душманами, особенно в ответ на предложение сдаваться.
В остальном — употребление мата свидетельствовало о растерянности и стремлении прикрыть недостатки тактического мышления и речевого воспитания выплеском примитивных эмоций. Недаром в характеристике одного из генералов, слывшего «недалеким человеком, матерщинником и невеждой»[142] профессиональная некомпетентность соседствовала с невоздержанностью языка. Другого высокого начальника его замполит даже вынужден был увести с инструктажа, начатого «по привычке в три-бога-душу-мать»[143], на котором присутствовали афганские союзники («командиры дружественных банд»), из опасения, как бы те, чего доброго, не обиделись и не перекинулись к душманам.
«Одной из причин живучести неуставных взаимоотношений является грубость, оскорбления и даже рукоприкладство со стороны некоторой части офицерского состава, что сводит на нет всякие воспитательные усилия», — это строки из доклада на совещании после поездки в Афганистан в апреле 1984 г. маршала Советского Союза С.Л. Соколова. Привычная в армейской среде вербальная агрессия по цепочке провоцировала проявление жестокости к местным жителям и пленным, которых нередко расстреливали без суда. Позволим обратить внимание читателя на мнение А. И. Лебедя, приведенное в начале книги, которое созрело у него, судя по всему, именно в период командования батальоном в Афганистане.
В то же время истинный профессионализм и там совершенно не нуждался в сквернословии, что доказывает, например, запись переговоров группы 334-го ооспн[144] во время операции против укрепленного района «Карера» 29 марта 1986 года: «Первый, я Второй. По мне работает ДШК, попробую подойти поближе…» Пауза. Потом: «Первый, я Второй, работаем гранатами…» Пауза. Опять: «Первый, я Второй, идем дальше». И вот такая спокойная работа в море огня»[145], — с восхищением комментировал красивую работу спецназовцев очевидец. Добавим: и результативную.
Грубость начальников в российской армии конца XX в. явственно ограничивала инициативу подчиненных, боявшихся нарваться на оскорбление и унижение. «Выговора, выволочки от начальства, разноса военный человек часто боится больше, чем врага, — свидетельствует военный корреспондент Н. Стародымов. — Когда штурмовали Грозный или погнали целый полк по горной дороге на Шатой — многие офицеры понимали, что это ничем не оправданная авантюра. Но решительно возражать не решились. Под пули врага идти не так боялись, как начальственного рыка»[146].
«Окопный генерал» Г.Н. Трошев в своих воспоминаниях приводил нелестную характеристику одного из своих начальников в Первую чеченскую войну (1994–1996), у которого «грубость с подчиненными временами переходила «критические отметки»»[147]. Гневаясь, генерал «стучал по столу кулаком так, что подлетали телефонные аппараты, а крепкий мат не глушили даже дубовые двери кабинета. И ожидавшие в приемной офицеры начинали бледнеть еще до встречи с генералом. Такой стиль общения, даже при всей «крутизне» нынешних нравов, некоторые просто не могли перенести»[148]. И если генералы, не желавшие терпеть подобного обращения, еще могли перевестись к другому месту службы, то что оставалось делать простым офицерам, недаром, по словам Трошева, в период командования упомянутым военачальником войсками округа среди них подскочила статистика инфарктов. Как настоящий военный, Геннадий Николаевич Трошев очень сдержанно отзывался о полководческих дарованиях своего начальника. Тем не менее, между строк можно прочесть, что привычка не сдерживать себя в слове распространялась у последнего и на способность сохранять хладнокровие, проявлять терпение и выдержку в боевых условиях.
Для понимания морально-психологической обстановки в ходе вооруженного конфликта в Донбассе показательно свидетельство одного из ополченцев армии Новороссии: «Мата в казарме было много, иногда доходило до половины сказанного текста»[149]. Уровень речевой культуры ополченцев легко связать с уровнем их боевого мастерства: «Сват (позывной командира батареи. — С.З.) стрелял по цели долгих 45 минут, так и не добившись попадания»[150]. И это при том, что по самым «щадящим» нормативам, на поражение цели могло быть потрачено не более 10 минут. Видимо, не случайно один из последних приказов[151] И.И. Стрелкова (Гиркина) от 28.07.2014 г. был посвящен запрету матерной брани в воинстве ДНР. Мера весьма похвальная; единственно, с чем, к сожалению, никак нельзя согласиться, что мат для пагубы Отечества придумали враги России. Явление это безусловно наше (чтобы убедиться в происхождении некоторых матерных слов достаточно ознакомиться с текстом новгородских берестяных грамот №№ 35 и 955) хоть и не делающее нам чести.
Обратимся теперь к рассказу одного высокопоставленного российского офицера, боровшегося с терроризмом в Сирии, показывающему, к каким удивительным результатам, порой, приводит избавление от сквернословия в среде военнослужащих.
«В начале 2016 года, как-то утром меня вызвали в штаб группировки и представили заместителю командующего Северным флотом по работе с личным составом, который прибыл для инспекции десантно-штурмового батальона морской пехоты, охранявшего базу, сменив в конце декабря 2015 года черноморцев. Контр-адмирал (колоритнейшая личность — в прошлом командир атомного подводного ракетоносца — образец флотского офицера, с прекрасной четкой и грамотной речью) прошел везде, вник во все до мелочей, побеседовал со многими матросами и офицерами. Перед его возвращением в Россию мне удалось пообщаться с ним накоротке. Подводя итоги своего посещения Сирии, он заметил с горечью: «Сколько матерщины — бессмысленной, грубой, привычной…». И рассказал о книжке «Правда о русском мате», пообещав прислать несколько экземпляров. А мат, как это ни прискорбно, действительно был у нас широко распространен и в штабах, и в подразделениях, причем уже на уровне, практически не замечаемом — бытовом.
Адмирал сдержал слово, и вскоре я получил от него посылку с несколькими десятками экземпляров тоненькой черно-белой книжки[152], написанной епископом Североморским и Умбским Митрофаном (Баданиным). Книжку эту я буквально проглотил, был ею впечатлен и на вечернем совещании провел беседу с командирами подчиненных мне подразделений по этой тематике. К своему удивлению, понял, что на подсознательном, интуитивном, самом глубоком уровне люди в момент наивысшей опасности тянутся не к матерному слову, а, если так можно выразиться, к изначально молитвенному, созвучному слову «мама». Ведь всем нам только мать в детстве представлялась тем абсолютом, который уютно защитит-спасет-укроет от всех бед, невзгод и напастей.
На совещании решили: книжку изучить с бойцами, постараться внедрять живое слово, а мат изживать везде и всюду. Решение оказалось плодотворным — бойцы настолько прониклись нашей идеей и так глубоко прочувствовали силу и выразительность русского языка, что начали даже друг другу замечания делать по поводу мата и между собою назначили систему штрафов за брань, превратив борьбу за чистоту речи в своего рода спорт.
А жизнь тем временем шла своим очень плотным чередом: тревоги учебные и боевые, боевые задачи, охрана колонн, обеспечение охраны наших советников, представителей Центра примирения и еще сотни обычных, в общем-то, рутинных, но от этого не менее опасных дел. Подразделения постоянно и напряженно днем и ночью трудились по всей территории этой небольшой страны от Камышлии и до Даръа. То в одном месте, то в другом, то в третьем обозленное недобитое боевичье («иглы», как мы их называли) совершало вылазки и нападения на блокпосты, колонны, населенные пункты. И немногочисленные российские сухопутные подразделения, предназначенные для охраны и обеспечения деятельности нашей военной базы, практически ежедневно вынуждены были отражать врага. Те, кто работал вдали, в базу прибывали в основном за боеприпасами, продовольствием, отремонтировать вооружение и технику или провести регламентные работы на них. Сутки отдыха, баня, получение новой задачи и снова еще до рассвета «Тигры» и «бронекамазы» уходили кто в горы, кто в пустыню.
Но что характерно — интерес солдат и офицеров к нормальному, без мата общению не угасал. То ли они подсознательно ощутили всю грязь и оскорбительность матерщины, то ли осознанно перестали употреблять нецензурщину в речи, но обыденного фонового мата стало значительно меньше, и он как-то стал резать всем слух. Неделя командировки шла за неделей, и вот однажды, подводя итоги очередного месяца, я с приятным изумлением отметил: а ведь потерь-то, слава Богу, нет. Вот это выучка! Практически каждый день воюем, чего только не случается, а потери — максимум раз в две недели один, редко два легкораненых. Причем в сложнейших боевых ситуациях, как, например, в районе Пальмиры в марте 2016 года.
Тогда в один из дней наш БТР из группы охраны советников под утро в сильнейший туман вышел на исходный рубеж. Через двадцать минут стало светать, «молоко» тумана под утренним ветерком начало размывать, и в трехстах метрах неожиданно обнаружился игиловский танк. Он успел выстрелить первым, попал в башню БТР; снарядом ее буквально вырвало. Второй раз «иглу» выстрелить не дали — наш танк его уничтожил первым выстрелом. Итог — в БТРе двое «легких»! Экипаж, да и все мы, были уверены, что чудо произошло именно потому, что перестали материться — Бог уберег.
Или там же, спустя полтора месяца: группа обеспечивала работу саперов, которые разминировали старый город, когда во время патрулирования по периметру музейного комплекса Пальмиры с гор по нашему бронетранспортеру был произведен пуск ПТУРа. Расстояние минимальное, шансов никаких, однако в двух метрах от «брони» ракета попадает в камень и свечой уходит вверх. Что это? Неопытный оператор или божий промысел? Мы были уверены во втором. И подобных примеров можно привести еще много.
Можно добавить, что всю командировку атмосфера в подчиненных подразделениях была на редкость спокойной, пронизанной единодушием и духом взаимовыручки».
«Кто на войне не бывал — Богу не маливался», — справедливость этой пословицы подтверждается из поколения в поколение. И все же позволим сослаться на замечание самого автора: «Вот это выучка!» и слова А. В. Суворова «Раз счастье, два раза счастье — помилуй Бог! Надо же когда-нибудь и немножко умения». Мы далеки от мысли, чтобы давать с научной точки зрения оценку написанному в упомянутой книге епископа Митрофана о происхождении и духовном смысле матерщины, — важно то, к каким результатам может привести избавление от сквернословия в армейской среде. Профессионализм и высокое морально-психологическое состояние военнослужащих, как видим, не нуждаются в подкреплении столь «сильнодействующим» средством даже на войне.
Можно ли попытаться рационально объяснить отмеченный факт снижения потерь после отказа воинов от матерщины?
С научной точки зрения феномен матерной брани может быть объяснен в свете проводившихся во второй половине 1970-х годов исследований унилатерального электросудорожного эффекта. Для лечения психозов на полушарии головного мозга воздействовали электротоком через электроды, прикрепленные к височной и затылочной области черепа больного. Оказалось, что «после левосторонних УП (унилатеральный припадок, вызванный действием электротока. — С.З.) в условиях относительно изолированного функционирования правого полушария чрезвычайно упрощается синтаксис высказываний, а в лексике возрастает удельный вес существительных и прилагательных, т. е. слов, знаменующих внеязыковые реалии — предметы и их признаки. После правостороннего УП, в условиях относительно изолированного функционирования левого полушария, синтаксис высказываний значительно усложняется, а в лексике возрастает удельный вес глаголов, которые необходимы для построения сложных синтаксических конструкций, и служебных слов, имеющих формально-грамматическое значение»[153].
Можно заметить, что для речи с преобладанием ненормативной лексики как раз и характерны примитивизм грамматических конструкций и широкое употребление прилагательных и существительных, одно из которых (по замечанию Ф.М. Достоевского) вполне способно заменить собой все остальные слова русского языка. Это свидетельствует, что у постоянно и привычно матерящегося человека левое полушарие для производства речи задействуется в меньшей степени, нежели правое. Для военнослужащих привычка больше «полагаться» на правое полушарие небезобидна.
Во-первых, левое полушарие, отвечающее за абстрактно-логическое мышление, больше устремлено в будущее, по выражению известного лингвиста P.O. Якобсона; оно отвечает за анализ ситуации и планирование деятельности, в отличие от правого, «всегда оперирующим только в реальном времени»[154]. Надо ли говорить, что анализ и планирование лежат в основе принятия взвешенного, обоснованного командирского решения, дефицит требований к которому так явственно обозначен современными боевыми уставами. Создается впечатление, что сильная воля и организаторские способности командира предполагают принятие скорее быстрых и волевых, нежели правильных решений. А ведь недостаток командирского ума искупается только солдатским трудом и солдатской кровью.
Во-вторых, левое полушарие отвечает за речевую деятельность, за понимание и продуцирование связной речи. Неумение командовать есть прямое следствие недостаточного развития левого полушария, обеспечивающего речь глаголами. Требование А.В. Суворова отучать новобранцев от «подлого вида и речей крестьянских» подкреплялось в его «Словесном поучении». В той части «Поучения», что содержит обязанности солдата в бою, существительных — 50,7 %, глаголов — 32,9 %. По количеству существительных суворовские тексты стоят в одном ряду с современными служебными документами, но по глаголам втрое превосходят их. Частое употребление глаголов подчеркивало предельно активную роль солдата в бою и косвенно способствовало развитию «левополушарности» чудо-богатырей — характерной суворовской сметки, находчивости, способности верно оценивать обстановку.
В-третьих, «если правое полушарие мозга связывает человека с внешним миром, то левое облегчает ему быстрое вхождение в то общество, в котором он живет. Более того, левое полушарие можно в известной мере считать представителем этого общества в нейропсихологической структуре личности»[155]. Успешность социализации человека во многом определяется его левым полушарием, в нем «зашиты» культурно-исторические программы поведения, которыми общество снабжает личность в процессе ее формирования. Не случайно «социально значимое» левое полушарие меньше подвержено морфологическим изменениям, в то время как правое отличается большей вариативностью индивидуальных различий. Левое полушарие обеспечивает способность к внутренней речи, в которой осуществляется осмысление событий окружающей действительности и рефлексия пережитых и переживаемых психических состояний. Эгоцентрики, эгоисты — жертвы «правополушарного» сознания, неспособного воспринять «двоичную логику» интересов; им крайне трудно примирить существование отличной от единственной доступной им собственной точки зрения.
И наконец, в-четвертых, ученые установили, что «виды поведения, означающие катастрофическую реакцию или указывающие на беспокойно-депрессивную ориентацию настроения, особенно часто встречаются у больных с поражением левого полушария»[156]. Это свидетельствует, что недостаточное развитие «левополушарности» у военных чревато с одной стороны, большей склонностью к проявлению панических реакций, а с другой, — затрудненностью рационализации тяжелых боевых впечатлений и, следовательно, повышенным риском возникновения боевой психической травмы и ПТСР.
Отметим, что подчиненные нашего офицера, служившего в Сирии, отказавшись от матерщины, «загружающей» правое полушарие мозга, фактически стали больше использовать ресурсный потенциал своих левых полушарий, что способствовало более взвешенной оценке ими боевой обстановки, принятию более обоснованного решения и более четкому планированию собственных действий в бою. Вдобавок, отказ от грубости, мата способствовал «смягчению нравов», что обеспечило более здоровую обстановку в воинском социуме, привело к тому, что атмосфера в подразделениях даже в условиях напряженных боевых действий была
В современной разработке «Основы победы в бою», выпущенной Генеральным штабом по опыту войны в Сирии, отмечается, что целые районы осажденной Пальмиры освобождались в результате прямых переговоров армейских командиров с главарями террористов. Такие переговоры мало отличаются от поединка, в которых сходились на поле боя герои древности. Чтобы победить в нем, военнослужащий должен в совершенстве владеть речью, нормами военного и национального речевого этикета, уметь оперировать оттенками смысла и тона, чтобы придать силу, остроту и выразительность высказыванию.
Глава 3
Сквернословие в армии: быть или не быть?
«Еще в глубокую старину народ убедился в том, — писал один из первых исследователей русского фольклора С.В. Максимов, — что брань на вороту не виснет, и это укрепил в своем убеждении так твердо, что уже и не сбивается»[157]. То, что наш народ, несмотря на все усилия отдельных радетелей за чистоту речи, продолжает материться, есть, на наш взгляд, свидетельство тяжелых материальных условий его жизни, соединенных с дефицитом интереса к интеллектуальному развитию и нравственной деградацией, как следствиями непреодоленного наследия эпохи социальных экспериментов.
Другое дело — армия, которая, по словам И.А. Шмелева, «есть сосредоточенная волевая сила моего государства, оплот моей родины, воплощенная храбрость моего народа, организация чести, самоотверженности и служения»[158]. Можно ли терпеть, чтобы сквернословие безнаказанно распространялось по казармам и кубрикам?
К сожалению, в последнее время обозначилась тенденция легкомысленного отношения к этому явлению не только среди военных, как правило, не могущих похвалиться глубокой гуманитарной образованностью ввиду традиционного для военных вузов отношения к дисциплинам социально-гуманитарного цикла как к полуобязательным по сравнению с техническими и специальными, а, самое главное, по сравнению со служебной деятельностью. Печально, что даже в научной среде или околонаучной и псевдонаучной тусовке высказываются парадоксальные идеи о допустимости и даже пользе мата в армии и, если смотреть шире, в прочих видах деятельности, сопряженных с экстремальными условиями.
Так, известный ученый, исследователь стресса доктор психологических наук Л.А. Китаев-Смык утверждает: «На всякой войне повышается сексуальная окраска поведения бойцов в виде чрезмерностей ненормативной (матерной) лексики, скабрезного ерничества, похабных частушек и анекдотов. Научные исследования обнаружили, что они способствуют психологической адаптации (приспособлению) к тяжелой боевой обстановке потому, что мужские сексуальные гормоны уменьшают действие гормонов стресса»[159]. На самом деле, если что и было установлено
Однако и здесь не все так просто. В цитированной автором работе связь между половыми гормонами и кортикоидами признается весьма осторожно, на основании данных других исследователей: «Результаты, полученные при изучении взаимоотношений между этими железами внутренней секреции и их взаиморегуляции, хотя и указывают на связь между половыми железами и функцией коры надпочечников, но ее значение для физиологии и патологии в настоящее время не может считаться установленной»[161]. Проблема заключается в том, что большинство исследований отмеченной выше взаимосвязи было посвящено влиянию женских гормонов (эстрогенов) на секреторную функцию коры надпочечников, где вырабатываются кортикоиды.
Антагонизм кортикоидов и половых гормонов был весьма осторожно констатирован именно применительно к эстрогену. Было экспериментально установлено, что эстрогены понижают уровень агрессивности, в том числе и у людей. Собственными исследованиями авторы установили, что самки низших животных с удаленными половыми железами проявляют повышенную агрессивность. В отношении обратного влияния К. Лишшак и Э. Эндреци были не столь категоричны: «Действие гормонов коры надпочечников на половое влечение еще не совсем выяснено, и наши данные во многих отношениях неполны»[162]. Обращаясь к теме связи нейроэндокринной деятельности и эмоциональных состояния людей, ученые и вовсе признавали, что «страх, радость, гнев, по сути дела, являются проявлениями мотивированного состояния поведения в объективной и субъективной плоскостях»[163], так что успешность психологической адаптации к экстремальным условиям не может считаться исключительно условнорефлекторной или обусловленной деятельностью желез внутренней секреции организма.
Какие научные исследования позволяют достоверно связать матерщину с
Зато в книге самого Леонида Александровича «Стресс войны» встречаем такие описания военнослужащих, испытавших во время боевых действий в Чечне воздействие боевого стресса 3-го ранга (в терминологии автора), т. е. стресса в самой тяжелой форме, запускающего фактически механизмы самоуничтожения индивидов: 1.
В другой книге приводится следующий эпизод: «Автор был свидетелем того, как в 2000 году рота российской армии была выведена из многосуточного боя в Аргунском ущелье (в Чечне) с большими потерями. Мальчишки — солдаты-срочники в полном унынии, грязные, голодные — падали от изнеможения. Офицеры войсковой службы воспитательной работы (бывшие «политруки») подогнали к солдатам грузовую машину с откинутыми бортами. С нее, как со сцены, бригада «песенников-контрактников» 15 минут пела ядреные матерные частушки. За это время солдаты преобразились. Они смеялись, хохотали, их лицам вернулась индивидуальность, прямо на глазах восстанавливалась боеспособность. Ни сон, ни еда, ни отдых не дали бы столь интенсивного рекреативного эффекта (Китаев-Смык Л.А., 2001)»[166]. Здесь дана ссылка на уже упоминавшуюся книгу «Стресс войны», внимательное изучение которой показывает, что ничего подобного приведенному здесь отрывку в ее тексте нет. Настораживает и сам факт наличия сомнительной бригады
В свое время Л.Д. Троцкий, стоявший у истоков культурно-досуговой работы в войсках, неоднократно указывал, что успехи Красной армии, которые в массовом сознании устойчиво ассоциировались с масштабной революционной агитацией, на самом деле были обусловлены правильной
Далее, при описании собственных экспериментов по воздействию укачивания (кинетоза) на экипажи космических кораблей автор указывает, что исследователями было апробировано создание «матерной атмосферы (лихого использования нецензурных скабрезностей)» в некоторых экипажах, причем «была отмечена тенденция снижения многих негативных симптомов стресса-кинетоза у “матерных экипажей” по сравнению с “благопристойными” (Китаев-Смык Л.А., 1983)»[167][168]. Однако в солидной авторской монографии «Психология стресса», на которую в цитированном отрывке ссылается Л. А. Китаев-Смык, ничего подобного нет. Встречается только упоминание, что «дополнительные сенсорные нагрузки в виде быстрого увеличения освещенности визуального поля практически у всех испытуемых вызывали резкое ухудшение самочувствия, в какой-то степени непроизвольные эмоциональные реакции, как правило, в виде произнесения междометий, ругательств, выражающих протест»[169].
Вырывавшиеся подчас у космонавтов не самые литературные выражения вряд ли могут считаться
И наконец, поражающее воображение сообщение о благотворном терапевтическом воздействии матерщины: «Изучение влияния эротических стрессоров на здоровье мы продолжили в травматологическом отделении Института имени И.В. Склифосовского. Там врачи заметили, что в одних палатах раны у больных заживают в несколько раз быстрее, чем в других. Наши исследования обнаружили, что раны рубцевались, а кости срастались быстрее в палатах, где мат звучал с утра до ночи. В них могли оказаться и рабочие, и интеллектуалы. А вот где лежали «чистюли без мата», заживление было небыстрым. Почему? Потому что разговор с постоянным матерным сексуальным подтекстом способствует выделению обезболивающих эндорфинов и мужских половых гормонов — андрогенов. Они являются мощными противниками (антагонистами) гормонов, вызывающих воспаление, кроме того, андрогены ускоряют восстановление (регенерацию) тканей»[170]. О бездоказательности влияния матерщины на половую сферу говорилось выше. Жаль, что до сих пор никто из медиков, руководствуясь наблюдением Л.А. Китаева-Смыка, не догадался организовать в больничных и госпитальных палатах плановых выступлений стриптизерш или, на худой конец, просмотр порнофильмов. Можно представить, какую массу лекарственных препаратов, времени и средств можно было бы сэкономить, да и больным и раненым не пришлось бы лишний раз напрягаться, из последних сил матерясь, в ожидании, когда же, наконец, срастутся их кости и зарубцуются раны.
О
Апофеозом исследований воздействия мата на организм человека явилось не нуждающееся в комментариях свидетельство Л.А. Китаева-Смыка о том, что «у женщин и девушек из компаний, где мат — обыденный язык, тело обрастает волосами и начинает, как у подростков, ломаться голос»[171]. Досадно только, что такого рода утверждения исправно кочуют из книги в книгу Леонида Александровича и, вольно или невольно, становятся достоянием иногда и понемногу читающей общественности.
Попытки вскрыть негативную природу матерщины также, к сожалению, нередко стремятся опереться на псевдонаучные подходы. Так, в упоминавшейся работе епископа Митрофана (Баданина) автор, сойдя с проверенного временем пути обличения сквернословия с церковно-богословской позиции, не смог овладеть простейшей научной терминологией: вместо обсценной лексики в тексте бичуется и «обсцененная» и даже какая-то «обеденная» лексика. Наряду с утверждением, что матерщина вызывает «гормональный дисбаланс» и даже «мутацию молекул ДНК» с отсылкой к «открытиям» П.П. Гаряева, основанных, очевидно, на результатах опыта влиянии мата на всхожесть семян многострадального растения арабидопсис, о научной ценности которых читатель может получить представление самостоятельно, обратившись к соответствующей статье в Википедии, это не прибавляет доверия к аргументам его высокопреосвященства[172].
Нам кажется, что из великих психологов о сути вреда, причиняемого сквернословием личности человека, лучше всех высказался в свое время Эрик Берн: «Верно, конечно, что неприличные восклицания доставляют некоторым людям облегчение, но это лишь подчеркивает тот факт, что употребляемые ими слова имеют особый психологический первичный характер (первой сигнальной системы. — С.З.). Некоторые придерживаются ребяческой теории, что все пойдет на лад, если только употреблять при каждом случае грязные слова; но если понаблюдать за таким субъектом пять или десять лет, то оказывается, что это не приводит к цели. Такой подход с самого начала выдает неудачника. После того, как этот человек в течение 10 лет повторит 100 000 раз
По-настоящему научное исследования инвективной лексики и ее разновидности сквернословия было предпринято В.И. Жельвисом, который, вслед за Э. Берном, правильно связал выражение в наполненной инвективами речи человеческих эмоций со снятием психологического напряжения, эмоциональной разрядкой. В этой связи ученый отметил даже некоторую пользу от сквернословия, что, впрочем, впервые выразил еще Гомер в сцене дележа добычи греками, который чуть было не закончился первобытным смертоубийством. Положение тогда спасла вовремя явившаяся Афина, повелевшая Ахиллесу:
«Ну, оканчивай ссору,
рукою меча не касайся!
Словом, впрочем, ругайся,
каким тебе будет угодно».
В результате, греческие вожди расходятся относительно мирно, лишь «меж собою сражаясь словами враждебными». Принимая во внимание условия военного времени, тогдашние характеры и нравы, можно только удивляться, что и в гомеровскую эпоху люди достаточно эффективно пользовались словом, хоть бы и ругательным, как средством выпустить пар при разрешении тяжб и спорных вопросов. Вот и В.И. Жельвис с юмором цитирует строки из одного английского медицинского журнала: «Так что верно мнение, что тот, кто первым на свете обругал своего соплеменника, вместо того чтобы, не говоря худого слова, раскроить ему череп, заложил тем самым основы нашей цивилизации»[175]. Однако тут же признается, что употребление инвективы оборачивается лишь тактическим, сиюминутным выигрышем, что и по сей день обуславливает популярность в массах такого рода общения, но в стратегическом плане выступает явным просчетом, закрепляющим в личности человека разрушительные модели поведения. Особенно важно, что «обращение к инвективе есть фактически признание говорящим своего психологического банкротства, капитуляции перед ситуацией, вместо овладения ею»[176].
В армии есть такое выражение — владеть обстановкой — это требование предъявляется в первую очередь к военным руководителям, офицерам. Думается, что одним из элементов владения обстановкой является владение ситуацией общения с подчиненными и вышестоящим командованием. Капитуляция перед быстро меняющейся обстановкой современного боя, как мы могли убедиться, чаще всего выражается в «потере лица» в речи, переходе на оскорбления или матерщину.
Последняя может даже не заключать в себе признаки инвективы — носить характер «междометного употребления», что бывает характерно там, где матерными выражениями не говорят, ими думают. В экстремальной обстановке, когда все душевные силы уходят на удержание под контролем внешней ситуации, при отсутствии глубокой внутренней культуры матерщина вместе с хамством начинает, что называется, переть из всех щелей. Это именно та ситуация, когда «злой человек из злого сокровища своего сердца выносит злое, ибо от избытка сердца говорят уста» (Лука. 6, 45), сам, может быть, того не замечая. Вот почему привычка даже к периодическому, междометному употреблению мата для военного человека небезобидна.
Командирам и начальникам, склонным порой грубо материться при разносах своих подчиненных, полезно помнить, что «инвективная речь, сравнительно с эмоциональной, но вежливой речью, больше служит целям возмездия, наказания противника: она дает ту же информацию, но резко, оскорбительно понижая статус оппонента, эти самым его еще и дополнительно наказывая»[177]. Получается, что в этом случае они фактически нарушают статью Дисциплинарного устава, запрещающей за один и тот же проступок наказывать человека дважды.
Вдобавок, мы, наверно, огорчим любителей замысловато-витиевато материться, с тем чтобы произвести впечатление на окружающих: «Там, где говорящие считают непристойную лексику нормой, карнавальное мироощущение исчезает»[178], — другими словами, исчезает катартическое, релаксирующее, раскрепощающее психику действие обеденной лексики. В одном из эпизодов романа Л.Н. Толстого приведена речь М.И. Кутузова после сражения под Красным:
«В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. — Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! — Он помолчал, оглядываясь…
— Ура-ра-ра! — заревели тысячи голосов.
Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском…
— А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они — видите, до чего они дошли, — сказал он, указывая на пленных. — Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
— А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…, — вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат»
Риторика учит нас, что успех воздействующей речи определяется наличием в ней элементов духовной морали, воспитывающих аудиторию на востребованных оратором началах, и практических интересов, запросов и ожиданий аудитории. Если первые пишутся и произносятся непременно «высоким штилем», то последние должны выражаться простым и доступным пониманию массы языком. Про ораторов, не поднимавшихся выше доводов к практической морали, римлянин Луций Сабин из эпистолярного романа О.П. Цыбенко писал, что они — «оратели, которые только “глас народа», но не его повелители”»[179]. С другой стороны, исключительно учительная речь, к каким бы высоким целям она не призывала, отрывается от реальных условий, в которых проходит жизнь человека. Умелая организация речи позволяет, опираясь на ценности обыденного сознания слушателей, определяемого практической моралью, добиваться воспитывающего воздействия речи, диктуемого интересами оратора. Так разговаривал с войсками А.В. Суворов, так говорил и его ученик М.И. Кутузов.
Духовная мораль его речи заключалась в необходимости внушить победителям гуманное отношение к побежденным. На принятие этого тезиса работала и благодарность, и обещание бессмертной славы, которая сама по себе мало что говорила уму и сердцу простого солдата, сутками на морозе и в снегу преследовавшего отступавшего неприятеля. Толстой очень тонко дает это понять, говоря о
Поэтому, чтобы семена духовной морали взошли в сознании войска, они должны были упасть на подготовленную почву, — и Кутузов посредством сниженной и обеденной лексики создает во второй части своей речи атмосферу карнавала, по-видимому, подвергая осмеянию только что высказанные им высокие идеалы гуманизма с позиции солдатской практической морали, как говорил Суворов, «их языком». Впрочем, осмеяние это кажущееся, — вызванный добродушным старческим ругательством веселый смех относился не к содержанию речи; он выражал ощущение общности языка и, следовательно, формировал драгоценную атмосферу взаимной близости и доверия, доверия солдат к может, с первого раза и не совсем понятным словам полководца. Духовная мораль редко усваивается с первого раза; на перестройку сознания аудитории может потребоваться не одна речь, может уйти много времени, но время это только тогда будет потрачено не зря, если первый «вброс» новых ценностей станет ассоциироваться у слушателей с положительными эмоциями, как в рассмотренном историческом эпизоде.
Конечно, никакой атмосферы карнавала, ощущения праздничного «нисхождения» большого начальника до массы подчиненных не состоялось бы, если бы упомянутый начальник вседневно общался, так сказать, «шершавым языком плаката». Был бы просто унылый мат, обычные бессмысленные ругательства, которыми у Толстого обильно уснащают свою речь солдаты. На духовную мораль начальника, если бы таковая и присутствовала в подобном случае, солдаты, скорее всего, не обратили бы никакого внимания. Как с досадой реагировали солдаты на речи некоего генерала, подделывавшегося под Суворова: «Чего этот старик от нас хочет?»[180]
Большим начальникам, умудренным жизненным и служебным опытом, как правило, людям в возрасте стоит помнить, что их матерщина может быть воспринята как попытка обуздать «демона сексуальности» (по В.И. Жельвису). Нет, к несчастью, не демона
Как утверждает В.И. Жельвис, оттенки смысла обеденной лексики вполне доступны только носителям языка, поэтому людьми, воспитанными в нерусской культуре, «красоты» русского мата доступны не в полной мере и впечатления особого также не производят. К всему прочему, обыденный «междометный» мат носителя русского языка может быть воспринят как тяжкое оскорбление людьми, в чьей культуре существует настоящий культ матери. Так что в одном случает матерщина становится бесполезной, в другом — небезопасной для сквернослова.
К одной из функций мата, отмеченной В.И. Жельвисом, относится функция подбадривания (самоподбадривания). В первом случае, очевидно, имеет место способ общения с солдатами, к которому прибегал младший политрук Астахов из романа М.А. Шолохова:
«Бывало, подымает нас в атаку, а мы лежим. И вот он повернется на бок, кричит: «Товарищи, вперед на проклятого врага! Бей фашистских гадов!» Мы обратно лежим, потому что фрицы такой огонь ведут, ну не продыхнешь!.. И тут Астахов подползет ко мне или к какому другому бойцу, даже зубами заскрипит от злости. «Вставать думаешь или корни в землю пустил? Ты человек или сахарная свекла?» Да лежачи как ахнет по всем этажам и пристройкам! А голос у него был представительный, басовитый такой, с раскатцем… Тут уж вскакиваем мы, и тогда фрицам солоно приходится, как доберемся — мясо из них делаем!.. У Астахова всегда был при себе полный набор самых разных слов. И вот прослушаешь такое его художественное выступление, лежачи в грязи, под огнем, а потом мурашки у тебя по спине по-блошиному запрыгают, вскочишь и, словно ты только что четыреста грамм водки выпил, бежишь к фрицевой траншее, не бежишь, учти, а на крыльях летишь! Ни холоду не сознаешь, ни страху, все позади осталось! А наш Астахов уже впереди маячит и гремит, как гром небесный: «Бей, ребята, так их и разэтак!» Ну как было с таким политруком не воевать?»
Как относиться к такому пусть и скрашенному художественным переосмыслением явлению? С одной стороны, сам М.А. Шолохов не воевал. Замысловато матерятся у него все — от рядового до политрука и командира взвода; один из героев даже решительно отвергает перспективу военной карьеры, стоит ему представить, сколько человек будут его материть по мере продвижения по служебной лестнице. Оттого главы из несостоявшегося романа Шолохова явно носят следы лубка: складывается впечатление, что писатель даже любуется такой колоритной особенностью проявления народного духа. С другой — указанный эпизод демонстрирует способ выведения из психологического ступора, основанный на использовании «аргументов», слов и выражений, обычно используемых в повседневной, неэкстремальной обстановке. Речь в этом случае выступает средством возвращения индивида в привычную ситуацию и активации привычных для нее моделей поведения; в данном случае — подчинения. Вдобавок, «задача инвективы в ситуации эмоционального конфликта, — пишет В.И. Жельвис, — просто оглушить, ошеломить в надежде, что адресат не сможет в итоге оказать сопротивление»[181]. Таким образом, набором своих заветных слов Астахов оглушал сознание бойца не хуже разрыва снаряда или мины и добивался безоговорочного повиновения. Другой вопрос — к чему это приводило; ведь командирское искусство вождения подчиненных в бой не предполагает отправки их на убой. Тут мы склонны больше полагаться на свидетельство фронтовика Н.Н. Никулина, что на врага в Великую Отечественную шли несмотря ни на что, как наши предки на Куликовом поле и при Бородино, потому что так было НАДО, а не руководствуясь какими-то идеями или лозунгами вроде «ни шагу назад!» или «вашу мать!».
В другом случае (самоподбадривания матом) уместно вспомнить персонажа М.Е. Салтыкова-Щедрина:
«Он не ел, не пил, а только произносил сквернословия, как бы питая ими свою бодрость».
Но надо иметь в виду, что Василиск Бородавкин один из самых упрямых и ограниченных глуповских градоначальников, развивавший бешеную энергию по вопросам, касавшимся преимущественно содержания выеденного яйца, и с успехом водивший в бой только
Приходится встречаться с утверждениями, что при помощи мата можно кратко и исчерпывающе выразить мысль; Л.А. Китаев-Смык видит в этом даже «исконное предназначение мата»[183]. В пользу данного заблуждения свидетельствует даже глубокоуважаемый Н.Н. Никулин, с юмором делящийся с читателем своим педагогическим опытом: «Пришлось мне однажды обучать молодежь, объяснять устройство пушки. Старался я очень, но новобранцы попались дремучие, тупые, откуда только взяли таких? Однако ребята были хорошие, изо всех сил хотели понять меня, им было неудобно, что я из-за них волнуюсь. На исходе третьего часа я потерял терпение, повысил голос и перешел на наш родной, универсальный язык: вспомнил ихнюю маму. Лица моих подопечных просветлели, глаза засияли, рты раскрылись в счастливых улыбках. За пять минут я объяснил все, над чем так долго и безуспешно бился»[184].
Попробуем разобраться в причинах успеха оригинального педагогического приема. Как можно догадаться, разъяснение устройства пушки происходило в выражениях, подобных следующим, почерпнутым из примера В.И. Жельвиса: «Стоит такая
При объяснении устройства артиллерийского орудия Н.Н. Никулин сначала наверняка использовал терминологию — накатник, тормоз отката, уравновешивающий механизм и пр., — которую простым деревенским парням запомнить с первого раза было трудновато, а уж понять, каким образом части пушки, обозначенные столь мудреными словами, взаимодействуют при выстреле, и вовсе невозможно. К тому же, объем познаний наставника их, судя по всему, подавлял. Переход на
Ну и, наконец, о еще одной «функции» (по В.И. Жельвису) сквернословия, которая в какой-то степени перекликается с только что рассмотренной, когда «начальник полагает, что подчиненный поймет его, только если с ним разговаривать матом»[188]. Соблазн почувствовать себя таким образом ближе к народу испытывают в особенности молодые, неопытные военные руководители. В этой связи полезно ознакомиться с рекомендациями предшественников, опубликованными в «Военном сборнике» в далеком 1859 году. Проблемы выбора языковых средств в общении с подчиненными, стоявшие перед русскими офицерами во второй половине XIX века, во многом были сродни тем, которые возникают перед лейтенантами (и не только лейтенантами!) современной Российской армии. И вот к каким выводам приходили: «Совершенно ошибочно думают некоторые, что для того, чтобы подделаться под тон солдата, говорить с ним его же языком и выражениями, необходимо вставлять в свою речь разные
Выдающийся советский педагог В.В. Давыдов отмечал, что обучение только тогда достигает своей цели, если она сочетается с развитием обучающихся, причем развитием опережающим. Та
Перейдем к выводам. Приведенная ретроспектива свидетельствует, что грубость, брань и сквернословие в воинском дискурсе несовместимы с высокой боеспособностью армии и флота. Объяснить это можно следующим образом.
1. Каждая война свидетельствует о постоянном возрастании роли «частного почина», инициативы и ответственности всех военнослужащих от «вышняго генерала до последняго мушкетера», по выражению петровского Воинского устава. Инициатива в деятельности, как правило, начинается с инициативы в речи, поэтому все великие полководцы стремились обеспечить условия проявления этой инициативы через свою близость к солдату. Доступность высокого начальства, преодоление чиновного страха перед им не в последнюю очередь покупалась тщательным соблюдением этики воинского дискурса, исключением всего, что могло препятствовать короткости и доверительности общения с подчиненными. Проявление ответственности, добросовестное исполнение воинского долга неотделимо от воспитания у каждого военнослужащего воинской чести, характеризующейся развитым чувством собственного достоинства, что также предъявляет высокие требования к этическому аспекту воинского институционального дискурса.
2. Сквернословие, не несущее никакой содержательной смысловой нагрузки, служит лишь выражению эмоций самого примитивного содержания: гнева, ярости, страха, ненависти. «В состоянии эмоциональной напряженности, — отмечает В.И. Жельвис, — в высказывании увеличивается количество элементов, не несущих никакой смысловой нагрузки: эмоциональная напряженность приводит к определенным затруднениям в выборе лексических единиц, к своеобразным “провалам в памяти”»[190], которые нередко заполняются известными «междометными» выражениями, что, конечно, не остается без внимания подчиненных, с одной стороны, лучше всяких слов сигнализируя, что дело пахнет керосином, а с другой, — попутно вырабатывая презрение к интеллектуальным способностям офицера, а значит, порождая опасную неуверенность в правильности его приказов. Перефразируя известную армейскую поговорку, можно утверждать, что «мат в речи офицера в мирное время вызывает смех, а в военное — панику».
«Первое и самое главное в жизни — это стараться владеть самим собой»[191], — эти слова В. Гумбольдт как будто специально адресовал офицерскому корпусу: командир, не владеющий своими чувствами, теряет способность принимать взвешенные, обоснованные, самое главное,
3. Неорганизованность языка и мышления неминуемо сказывается на стиле работы начальника, который обнаруживает явную склонность к штурмовщине, эмоциональным «накачкам» подчиненных, увлечении авторитарно-силовым стилем дисциплинирования, что в конечном итоге подавляет боевую волю подчиненных, препятствует их воспитанию как самодеятельных, энергичных
4. Если же офицер добровольно соглашается с ролью «мальчика для битья» у своего старшего начальника, безропотно перенося его грубость и впоследствии вволю отрываясь на подчиненных, он утрачивает честь и от него уже трудно ожидать проявления типично офицерских качеств — ответственности и инициативы. Далеко не случайно, что воспоминания ветеранов боевых действий конца XX века пестрят фактами бестолковщины, безынициативности, неорганизованности, халатности и неаккуратности при исполнении служебных обязанностей, которые на войне искупаются большой кровью. С этим связан и очень высокий процент небоевых потерь (например, в Афганистане, по свидетельству генерала А.И. Лебедя, — до 48 %) среди личного состава.
5. Устав внутренней службы требует от военнослужащих проявлять взаимную вежливость. Сквернословие есть речевая форма проявления недисциплинированности, внутренней расхлябанности. Нарушивший уставное требование в речи нарушит его и в жизни. Кто не сдерживается в речи — не будет сдерживаться и в поступках.
Поделиться книгой: