Букелларий

Ждать пришлось минут пять. Всё это время я разглядывал дома на площади и прохожих. Поражало большое количество калек: безруких, безногих, безносых, одноглазых, слепых… В Бордо их тоже хватало, но как-то не сильно бросались в глаза. При этом большая часть толпилась возле жилища короля Аквитании, а не возле епископского или у храма, явного брата простецкого бордоского, разве что в каменных стенах по обе стороны от входа было по барельефу — по апостолу в рост человеческий, из-за чего казалось, что это живые спрятались в нишах. Непривычным показалось мне и малое количество людей, одетых не дорого, но хорошо и опрятно — как бы сказали в двадцать первом веке, представителей среднего класса. Либо это были очень богатые, либо голодранцы. И те, за редчайшим исключением, и другие, перемешались пешком. Я сделал вывод, что резко сократился бюрократический аппарат, который и является основой среднего класса. Теперь он был ровно в таком количестве, на которое хватало излишков выращиваемых в данной области продуктов питания. Не было постоянного подвоза извне, из захваченных территорий, как в Римской империи, благодаря чему можно содержать большую армию вороватых бездельников. Система упростилась, иерархическая пирамида стала ниже и шире, благодаря чему более устойчивой. В двадцатом веке мне пришла в голову мысль, что Россия выиграла Вторую мировую войну по той же причине.

Вернувшись, привратник открыл окошко, убедился, что возле двери, кроме меня, больше никого нет, после чего открыл дверь и пригласил:

— Заходи.

Внутри было намного прохладнее, чем снаружи, из-за чего я мигом покрылся потом. Старик закрыл дверь на два железных засова, молча пошаркал впереди меня по темному коридору к двери в противоположной стороне его, незапертой, ведущей во внутренний двор — небольшой сад с деревянным строением типа беседки — односкатной крышей на четырех столбах. Под крышей сидел в низком плетеном кресле епископ Бернард — мужчина лет сорока с небольшим, пухлые щечки которого свисали, напоминая бульдожьи брыли — и читал рукопись, которую, заметив меня, положил на низкий плетеный столик рядом с серебряными бокалом, кувшином литра на два и глубокой тарелкой с румяными булочками из белой пшеничной муки. На его лице было то выражение, которое появляется, наверное, после сошествия божьей благодати — умиление жизнью в раю, созданном на земле своими руками.

После обмена приветствиями, епископ Бернард спросил:

— Что ты принес?

— Творение святого Августина, — ответил я, достал рукопись из мешочка, положил на него и, поклонившись, вручил их вместе.

— Бесценный подарок! — восхищенно произнес епископ Бернард, открыл рукопись, ахнул не очень искренне от восторга, после чего положил подарок на стол и задал вопрос: — Кто ты и как попал сюда?

Я рассказал байку про спасение на море и о том, что возвращаюсь с купеческим караваном домой, в Константинополь.

— Остались ли у тебя средства на такой долгий путь? — поинтересовался он, собираясь, видимо, отдарить.

У меня не было плана, как поведу себя с епископом. Предполагал действовать по ситуации, как чуйка подскажет. Если бы получатель подарка показался мне такой же сволочью, как истинный даритель, то ушел бы молча. Пусть жаба и гадюка дерутся без моего участия. Этот умиленный жизнью человек не тянул, конечно, на совершенство, однако и на жабу не был похож.

— Остались, — ответил я, после чего признался: — Это не моя рукопись. Ее поручил передать епископ Григорий из Бордо, скрыв от тебя, что это его подарок.

Услышав имя, епископ Бернард скривился так, будто у него стрельнул больной зуб.

— В пути было много свободного времени, и я не удержался и перечитал труд святого, поразившись в очередной раз глубине и мудрости. В конце рукописи была закладка, — я достал ее и показал. — Поскольку ранее по службе мне приходилось передавать секретные послания, сумел прочитать, что на ней написано.

И я объяснил, как надо читать текст на закладке, и процитировал, что там было.

Епископ Бернард перекрестился справа налево и произнес торжественно:

— Бог спас тебя, чтобы ты спас меня! Хвала ему!

Я тоже перекрестился и попросил:

— Спрячь ее где-нибудь, а дня через два, когда я уеду, покажи королю Эду. Мне не хотелось бы участвовать в ваших делах. Как бы меня не сделали виновным во всем.

— О тебе никто не узнает, — пообещал он, после чего приказал привратнику, который стоял у двери: — Скажи, чтобы принесли мешочек.

Через несколько минут я стал богаче на сотню серебряных денариев, после чего быстро распрощался и ушел, чтобы до темноты вернуться в монастырь. На постоялом дворе заплатил медную монету за хранение оружия и коня. На сдачу мне предложили кружку белого вина, но я попросил бутерброд с сыром. Хлеб был грубого помола, слегка поскрипывал на зубах, а сыр — вполне приличный. Съел их до того, как выехал за пределы пригородной слободы, после чего погнал коня рысью. В монастыре меня предупредили, что у одинокого путника много шансов пропасть без вести.

10

Дорога без конца. Повороты, подъемы, спуски. Пыль в жаркие сухие дни, грязь после дождя. Радует, что до снега и льда должны добраться до Константинополя.

Наш обоз движется в конце сборного каравана примерно в сотню арб. Впереди везет грузы тулузский купец, поджидавший нас утром возле города, и нарбоннский, присоединившийся к нам на седьмой день пути. Памятный мне город Нарбо Мартиус теперь стал значительно больше и получил название Нарбонна. Возле него римская Аквитанская дорога, по которой мы передвигались от самого Бордо, переходит в римскую Домициеву, соединяющую альпийские перевалы с Пиренеями. Караван охраняют почти две сотни воинов, не считая возничих. Плюс около полусотни попутчиков, большинство из которых вооружены и идут пешком. У нас есть договоренность о совместных действиях в случае нападения разбойников, но Зая объяснил, что в первую очередь я должен защищать его самого, во вторую — его товары и лишь в третью — имущество других купцов.

Когда мы проезжали мимо Тулузы, я был готов к бою. Мало ли, что пообещал епископ Бернард. По прошлой эпохе помню, чего стоят слова этой братии. Если бы заметил стражников, то развернулся бы и ускакал в обратном направлении, а потом бы ночью проскользнул мимо города. Никто меня возле Тулузы не ждал. На следующий день я еще оглядывался, ожидая погони, а на третий расслабился. Разборки в Аквитанском королевстве пройдут (или уже прошли?) без меня.

До Немаусуса, будущего Нима, проследовали без происшествий. Изредка к дороге выезжали отряды местных крупных землевладельцев, надеясь получать дань с купцов, но, увидев, что охрана им не по зубам, отваливали ни с чем. В Немаусусе нас предупредили, что в окрестностях бродят отряды сарацинских пиратов, которые все чаще стали появляться в этих краях. Уверен, что это потомки вандалов и тех, кто жил в Карфагене до них и привык заниматься морским разбоем, сухопутной его версией. Как мне сказали в Нарбонне, морское судоходство в Вандальском море почти исчезло. Не столько из-за пиратов, сколько из-за того, что каждый регион перешел на самообеспечение. Недостаток каких-либо товаров, в основном предметов роскоши, закрывался сухопутными караванами, потому что богатых людей в этих краях не так-то уж и много, не сравнить с «римским» периодом.

Напали на нас примерно в том же месте, где я когда-то захватил обоз с золотом, похищенным из кельтского храма. Позже мне показалось, что я узнал эти места. Как будто они не могли измениться за черт знает сколько веков. Ошибся я или нет, но бумеранг вернулся и врезался в передовую часть нашего каравана.

День был очень жаркий. Обнаглевшие, ядреные оводы и мухи кружили над нами тучами, словно от нас уже исходил запах крови, смерти. Я ехал возле передней нашей арбы. Зая, как обычно, трясся в середине обоза. Мог бы спокойно развалиться на грузе, благо эта арба везла меха, но неугомонная его натура, дочка непомерной жадности, заставляла постоянно вставать и окидывать взглядом обоз, а то и вовсе спрыгивать на дорогу и бежать в голову его, а потом в хвост или наоборот, и, убедившись, что все цело, и обругав возниц, которые у него без греха не ходили, возвращался, чтобы посидеть на скамье рядом со своим помощником, который вез самый ценный груз, и пожаловаться на неблагодарных лентяев, которых кормит и поит исключительно из жалости. Остальные четыре наши всадника скакали в арьергарде, за толпой попутчиков, отставая метров на пятьдесят от них.

Мы выехали на участок дороги, зажатый между двумя холмами, поросшими деревьями и кустарником — и тут со склонов вывалились пираты. Было их сотни две-две с половиной — экипажи трех-четырех либурн без десанта, чтобы больше влезло добычи, в первую очередь рабов. Видимо, у пиратов было мало опыта в организации подобных засад, или кто-то не вытерпел, рванул в атаку раньше времени, а остальные последовали за ним, или понадеялись на внезапность нападения, низкий моральный дух охранников, удачу, в конце концов. Они напали на переднюю часть каравана, хотя умнее было бы на заднюю. Отрезать, сколько смогут, и уйти. Возвращаться, гнаться за ними никто бы не стал. А так нам по-любому надо будет проходить этот участок, поэтому лучше сейчас, когда нас много и готовы к бою.

— Все ко мне! — крикнул я своим подчиненным.

Зая взобрался на самую высокую точку арбы и начал орать, чтобы вперед не шли, защищали его имущество, но охранники были франками, пусть и «облатынившимися», то есть еще не полностью растерявшими энергию и воинственность предков. Вместе с четырьмя подскакавшими ко мне конными охранниками я рванул в атаку, а за нами побежали все остальные, включая большую часть попутчиков. Я погнал по левой стороне дороги, где было больше свободного места, потому что караван придерживался правой. Пока нет правил движения по дорогам, обязанности следовать по какой-либо из сторон. Встречного могут пропустить, как слева, так и справа. Римская армия и особенно вооруженные всадники предпочитали двигаться по левой стороне, чтобы иметь встречного справа, под ударную руку; мирные жители — идти по правой и иметь встречных слева, потому что мешок чаще несут на правом плече, корзину — в правой руке и ей же удобнее вести на поводу волов, коня или мула; могут, что случается часто, и вовсе по центру, выдавливая встречных на обочины, если те заведомо слабее.

Пираты внешне не шибко отличались от охранников, и так же были без хороших доспехов и вооружены коротким копьем и полуспатой или топором. Им слабо было тягаться с защищенными железной броней всадником и конем. Больше проблем у меня было с Буцефалом, не приученным к стычкам. Жеребец всё норовил разминуться с человеком, на которого я направлял его. Болезненные удары шпорами в бока заставили Буцефала закусить удила и ломануться вперед. Первых трех пиратов мы буквально смели с дороги. Их потом добили наши пешие охранники. После столкновения конь не успел набрать хода, да и враги заметили опасность и начали уматывать с нашего пути, поэтому дальше я бил пикой тех, до кого смог дотянусь. Не всегда получалось поразить, потому что пираты закрывались щитами. Их добивали следовавшие за мной всадники и пехотинцы. Кое-кто из врагов пытался безрезультатно всадить копье в грудь моего коня, защищенную пейтралем, и я слышал резкий, гнусный скрежет, одновременно вызывающий взрыв раздражения и тоскливое чувство смертельной опасности. Я в ответ всаживал пику сверху вниз в голову, защищенную обычной войлочной шапкой или, в лучшем случае, кожаным шлемом на железном каркасе. Если попадал в череп, ощущал отдачу, а один раз увидел, как из-под серой мятой шапки буквально хлынула кровь, словно хранилась там в бычьем пузыре, который я проколол наконечником пики.

Выучки, слаженности у пиратов не было, поэтому стать в линию, образовать стену из щитов и выставленных вперед и упертых в землю копий не смогли. Я направлял коня на очередного врага. Пообвыкшийся Буцефал вскидывал голову и коротко и хрипло ржал в момент столкновения, а я колол пикой тех, кто был рядом со сбитым с ног пиратом. Довольно быстро мы продвигались, оставляя за собой трупы, к голове колонны, где охранники еле отбивались от наседавших врагов, которых было по два-три на одного.

Я не заметил момент, когда у пиратов сдулась борзость. Вроде бы только что, опьяненные видом богатой добычи, рвались в бой — и вдруг почти все сразу, побросав щиты, ломанулись на склоны холмов, запетляли между деревьями. На дороге остались их раненые соратники, которых тут же добили охранники. Несколько человек даже погнались за пиратами, но быстро образумились, вернулись к каравану.

Возможно, среди убитых пиратов были мои потомки. Могли быть и среди убитых охранников. В общем, примеряю на себя зипун Тараса Бульбы.

11

В Арелате (Арле) мы застряли на два дня. Тулузский и нарбоннский купцы, потерявшие вместе тридцать девять охранников, нанимали новых. Местные, которых с трудом набрали полтора десятка, указывая на частые нападения сарацин, как они называли пиратов-мусульман, запросили за работу в два раза больше. Об этом узнали старые и потребовали, чтобы и им платили столько же. Пришлось купцам согласиться. Зая даже повысил мне втрое, потому что узнал, что тулузский купец, впечатленный моими действиями во время нападения пиратов, предложил перейти к нему начальником охраны и пообещал столько. Я бы согласился, но тулузец вез товары в Рим, а я хотел до конца лета добраться до Константинополя, посмотреть, что там. Проехав по германским городам, понял, что мне много чего будет не хватать в них. Избаловался в предыдущую эпоху.

Следующий и довольно длинный отрезок пути проходил вдали от моря. Мы по перевалу пересекли Альпы, спустились в долину реки По. Началась территория Лангобардского королевства, которым правит сейчас Лиутпранд. Говорят, мужик жесткий, справедливый и деловой. Могу засвидетельствовать, что порядка в королевстве было уж точно больше, чем у его западных соседей франков. О нападениях разбойников на купеческие караваны здесь давно не слышали. Лангобарды так и остались арианами. Слияния с аборигенами-несторианами, как у франков с гало-римлянами, не произошло. Два этноса существуют практически параллельно. Лангобарды — воины-землевладельцы, римляне — крестьяне, ремесленники, торговцы и небольшая группа чиновников. Как мне рассказали, смешанных браков и переходов из одной лагеря (веры) в другой почти не бывает. Вот так одно неверное управленческое решение приводит к исчезновению этноса — лангобарды, как и их братья по вере вандалы и готы, сгинут практически бесследно, оставив после себя только название провинции Ломбардия. Их все еще называют бабами, и не только потому, что лангобардские женщины перед боем закрывают косами нижнюю часть лица, чтобы казаться мужчинами, вводить в заблуждение врага, но и потому, что расчесывают волосы на пробор посередине, как у других народов делает только слабый пол.

В городе Пласентия тулузский купец распрощался с нами и, присоединившись к другому каравану, отправился по Эмилиевой дороге в Рим, а мы с нарбоннским добавились к каравану, который шел из Генуи в Норик к баварам. В Аквилее, которая почти не изменилась с момента моего участия в захвате ее, расстались с генуэзцами и присоединились к огромному каравану купцов из нескольких городов Аппенинского полуострова, следовавших в Константинополь. Всего несколько веков назад товары со всего Средиземноморья и прилегающих к нему территорий везли в Рим, а теперь всё везут в новую «столицу мира».

Сколько их уже было и еще будет в истории человечества — этих «столиц»! У меня есть подозрения, что столица — это место, где собираются слишком шустрые и уничтожают друг друга, чтобы провинциалам жилось тихо и спокойно.

Дальше наш путь пролегал по территории теперь уже единственной Римской империи. Судя по тому, что старые римские дороги были в хорошем состоянии, жилось здесь неплохо. По крайней мере, лучше, чем в мою предыдущую эпоху, когда сюда постоянно наведывались гунны. Теперь у империи новый враг — славяне. Точнее, они пока разделены на множество племен и называют себя по-разному, хотя объединены языком, обрядами, традициями, запретами и языческими богами. Скоро по историческим меркам все эти земли будут принадлежать им. Уже существует Болгарское царство, расположенное на северо-востоке будущей Болгарии. Оно не совсем славянское. Булгары, пришлые кочевники — военная знать в нем, а славяне — плебс, но, как мне сказали, идет интенсивное перемешивание, потому что и те, и другие принимают христианство несторианского толка. Столица — город Плиска.

В юности я курил сигареты с таким названием. В СССР болгарские сигареты считались самыми лучшими. Советские были рассчитаны только на просмоленного курильщика, которому лень крутить «козьи ножки» из махорки. На мягкой белой пачке был изображен всадник на белом коне и с копьем в руке, занесенным над плечом для удара по горизонтали. Кто это такой, я не знал, считал просто рыцарем. Теперь догадываюсь, что это, наверное, один из царей-булгар, основавших столицу в Плиске.

Название сигарет вернуло меня в первую мою юность, самую скучную, как теперь понимаю, хотя в то время считал ее довольно интересной. Мы всей страной ходили строем, но не в ногу, ругали капитализм и мечтали попасть в него хотя бы ненадолго: вдруг повезет — и станем миллионерами?! Кто бы мог подумать, что вскоре нам всем повезет. Крепкий, вроде бы, «Совок» вдруг рухнул, мы оказались в капитализме и, благодаря инфляции, стали миллионерами. Каждый день после закрытия биржи узнавали, какую толпу рублей завалил доллар одной левой и насколько беднее стали. Я не вытерпел этого счастья и сбежал на флот, где платили твердой валютой.

12

За два перехода до Константинополя купеческий караван вдруг остановился примерно на полпути до дневного привала. Обычно причину остановки передают по цепочке, что на этот раз не случилось. Стояли долго. Зая от страха приказал готовиться к бою и взобрался на груз на арбе, чтобы видеть дальше.

Так ничего и не высмотрев, он обратился ко мне:

— Узнай, что там случилось.

Ездить туда-сюда мне не хотелось, тем более, если бы было что-то важное, уже бы передали, поэтому, зная трусость сирийского купца, я молвил:

— Уеду — и тут на тебя нападут.

— Правильно, оставайся здесь! — горячо одобрил мои слова Зая. — На этих голодранцев никакой надежды!

Под голодранцами он подразумевал остальных своих охранников, включая конных. Все их снаряжение и оружие можно было купить на товар с одной арбы, а на мое не хватит и всего его обоза.

Купеческий караван двинулся дальше, и, когда мы достигли примерно того места, где во время остановки была головная арба, нас догнала информация о причине задержки: встречные сообщили, что деревню дворов из десяти, к которой мы приближались, ограбил небольшой отряд сарацин. Купцы посовещались и решили, что с таким отрядом они как-нибудь справятся.

Мне информация показалась неполной, если ни сказать недостоверной. Место это далеко от моря. Небольшой отряд пиратов вряд ли бы забрался сюда. Его запросто перехватят на обратном пути и перебьют. То ли со страху местных разбойников приняли за сарацин, то ли отряд был большой, но тогда возникал вопрос, как они смогли незаметно приплыть и высадиться? В Римской империи воды неподалеку от столицы охранялись военным флотом, и экипажи получали наградные за каждое захваченное судно и взятого в плен пирата.

Если это действительно арабы, может, присоединиться к ним? Пиратство, даже сухопутное, намного интереснее и прибыльнее, чем охрана караванов. Останавливала мысль, что придется пять раз в день биться лбом об пол, стоя на коленях. Всё-таки религиозные ритуалы не должны быть слишком частыми, продолжительными и унизительными.

В разграбленной деревне возле крайнего дома, сложенного из плохо подогнанных камней и самана и с соломенной крышей, лежали два старика с проломленными головами. Не похоже, чтобы погибли, защищаясь. Видимо, их грохнули просто так, забавы ради. По подсохшим, серовато-коричневым кучкам мозга и крови ползали десятки мух, черных, зеленых, синих. Возле соседнего дома три охранника гонялись за пестрой курицей, не ставшей добычей разбойников. От этих сбежать не сумела. Ей тут же срубили ножом голову и, держа за лапы, помчались догонять свой обоз, пятная дорогу капельками алой крови, вытекающей из куриной шеи. Я подумал, что кровь — это чернила, которыми человечество пишет свою историю.

Во второй половине дня мы остановились на постоялом дворе. Зая тут же нанял конного гонца, вышел вместе с ним за ворота, где долго и, как догадываюсь, занудно что-то объяснял. Тот слушал, дергаясь от нетерпения, а потом поскакал рысью в сторону Константинополя. Скорее всего, цель была ближе, потому что вернулся до темноты и что-то шепотом передал Зае. Судя по улыбке, появившейся на лице купца, миссия оказалась выполнимой.

На следующий день Зая переставил арбы в нашем обозе. Две с самым ценным товаром, которые раньше ехали в центре, теперь оказались замыкающими. Купец попросил меня ехать за ними и присматривать, чтобы никто ничего не украл. При этом он сам присматривал и за ними, и за мной, и за остальными арбами и охранниками.

Примерно за час до полуденного привала на Т-образном перекрестке, где в мощеную дорогу вливалась под прямым углом грунтовая, ведущая в большое имение, нас поджидали четыре всадника. Один был сирийцем или выходцем с Ближнего Востока, а остальные — из местных. Увидев их, Зая расплылся в улыбке. Обменявшись приветствиями на родном языке, сирийцы, отчаянно жестикулируя, выстрелили за несколько секунд по, наверное, сотне слов каждый, после чего две замыкающие обоз арбы свернули на грунтовую дорогу.

— Мне не надо ехать за ними? — на всякий случай спросил я.

— Нет, это имение стратига. Здесь они в безопасности, — сообщил купец.

Как мне рассказали, Римская империя теперь разделена не на диоцезы, а на фемы, которыми командуют стратиги, обладающие не только военной, но и административной властью. Какой именно фемой заправляет владелец этого имения, Зая не сказал. Да и какая разница?! Как, догадываюсь, налоговики побоятся сунуться к любому стратигу, поэтому купец и отправил в имение самую ценную часть своих товаров — нынешний вариант duty free (беспошлинной торговли).

Во второй половине дня мы добрались до промышленного квартала, расположенного перед Золотыми воротами Константинополя. С тех пор, как я не был здесь, квартал стал больше раз в пять, но все равно у меня появилось чувство, что вернулся домой после долгих скитаний.

Зая завел обоз на небольшой постоялый двор слева от дороги, где первым делом расплатился со мной, чтобы, наверное, не выдавать на ужин тройную порцию еды. На прощанье спросил, где меня можно будет найти, когда отправится в путь, к себе на родину, которая сейчас под властью арабов. Мне было влом тарахтеть туда, поэтому сказал, что еще сам не знаю, впервые здесь, но, как устроюсь, зайду и сообщу. На самом деле отправился к Пигийским воротам, которые севернее и на не такой оживленной дороге. В прошлую мою эпоху приличная комната на постоялом дворе в том районе стоила в полтора-два раза дешевле, чем возле Золотых ворот, а расстояние до центра города примерно одинаковое.

Я не сразу узнал Пигийских ворот, потому что возле них появился монастырь, добротный такой, все строения каменные, в том числе и забор, который был высотой метра три. Возле религиозного учреждения был постоялый двор, самый новый на этой улочке. Благодаря тому, что был построен из таких же по размеру блоков известняка и огражден каменным забором такой же высоты, казался продолжением монастыря. В воротах меня встретил пожилой монах в испачканной навозом, шерстяной черной рясе, рыжеватой от старости, подпоясанной обычной пеньковой веревкой, разлохматившейся на концах. В левой руке он держал деревянную совковую лопату, тоже испачканную навозом.

— Христос среди нас! — поприветствовал я на греческом, потому что этот язык теперь был официальным в Римской империи, а на латыни говорила только образованная знать.

— Есть и будет! — ответил монах и спросил: — Хочешь остановиться здесь?

— А это монастырский, для паломников, наверное? — задал я уточняющий вопрос.

— Нет, для любого путника, готового пожертвовать на благо нашей Церкви, — ответил он и перекрестился.

— И сколько надо жертвовать в день за хорошую комнату для меня и моего слуги? — поинтересовался я.

— Полфоллиса, — ответил монах.

Как просветил меня Зая, сейчас в Римской империи та же денежная система, какую я застал в первую эпоху в Херсонесе: один солид равен двенадцати серебряным милиарасиям, или двадцати четырем серебряным силиквам, или двести восьмидесяти восьми медным фоллисам, или одиннадцати тысячам пятьсот двадцати нуммиям. Полфоллиса — это двадцать нуммий. Жизнь в империи здорово подорожала.

— Ладно, поможем монастырю. Всё лучше, чем какому-нибудь жлобу-мирянину, — решил я.

— Снимайте поклажу, отведу лошадей в конюшню, — предложил монах. — Сейчас вернется из монастыря брат Фока и отведет вас в комнату.

Бамбер начал отвязывать переметные сумы и мешок, а я — оружие.

— Откуда вы приехали? — полюбопытствовал монах.

— Из Аквитанского королевства, — ответил я. Поскольку, как понял по выражению лица, это название ничего не говорило моему собеседнику, объяснил проще: — Мы франки. Хочу наняться на службу в вашу армию.

— Катафрактом? — предположил он.

— Бери выше. Я знатный человек, и доспехи у меня получше, так что возьмут клибанарием, — сказал я.

— Надеюсь, у тебя получится, — произнес монах таким тоном, что сильно удивится, если пожелание сбудется.

— Мне сказали, что золотые монеты открывают у вас любую дверь, — сказал я насмешливо.

— Это да, — согласился монах. — Корысть разъела души людей, готовы продать всё и всех!

Его прервал брат Фока — бодрый толстячок с густой и ухоженной бородой-лопатой, одетый в черную, почти новую и чистую рясу из льна и черный шерстяной колпак наподобие гуннских — спешно прибывший из монастыря. Видимо, там увидели, что на постоялый двор приехал путник, и сообщили ему.

Комната на втором этаже была небольшая и чистая. Свет попадал в нее через узкую бойницу, закрытую сейчас деревянными жалюзи. Слева от окна стояла двуспальная кровать, справа — узкий топчан. К стене над кроватью был приколочен обычный деревянный крест, не покрашенный и даже не покрытый лаком. В углу у двери находился стульчак, под которым пока не было кувшина с водой.

— У нас не воруют, братия присматривает, можешь без опаски оставлять вещи, — предупредил Фока, — но крупную сумму денег лучше отдай мне на хранение, целее будут.

У меня был печальный опыт хранения денег у монахов, поэтому сказал:

— Денег мало, и с теми завтра распрощаюсь.

— Пищу мы получаем из монастыря, так что можешь кушать там вместе с братией или сюда принесут, что закажешь. Сегодня постный день, у нас на ужин жареная рыба морская. Для знатных господ есть вино получше, но стоит дороже, — сообщил монах.

Идти в город, где наверняка можно поесть лучше и дешевле, было уже поздно, поэтому я заказал себе ужин в номер, а Бамбера отправил в монастырскую трапезную. Он парень деревенский, истово верующий. Для него пожрать с братией — что в раю побывать.

К моему удивлению, жареная пеламида была приготовлена отменно. Я даже подумывал, не заказать ли еще порцию? Решил не обжираться на ночь. К тому же, в виде строганины эта рыба мне нравилась больше. Одна моя знакомая-москвичка чудно готовила гренки с мелко настроганной, замороженной пеламидой и луком. Зато вино для знатных оказалось мутноватым и слишком кислым. Представляю, какую гадость пьют простые монахи.

После еды пообщался с Фокой, который скучал, разместив в большой общей комнате, застеленной соломой, десятка полтора паломников, прибывших поклониться в Святой Софии части мощей апостола Иакова — кисти его левой руки. Точно такая же кисть вместе с предплечьем хранилась в тулузском храме и, как догадываюсь, не только в нем одном.

— Хороший доход дает постоялый двор? — поинтересовался я.

По дороге сюда я обратил внимание, насколько беднее здесь служители культа в сравнение с франкскими. Однажды мы остановились на ночевку возле маленького городка, епископ которого ходил в сутане с латками, правда, чистой. Этот городок и прилегающие деревни и были его епархией. Заодно этой территорией владел какой-то константинопольский чиновник, что-то не поделивший с епископом и объявивший последнему войну. В итоге крестьяне и горожане, если и жертвовали, то тайно. Ни церкви, ни монастыри, за редчайшим исключением, не имеют в собственности землю, полученную в подарок или по завещанию от мирян и обрабатываемую вольными арендаторами или рабами, как это сплошь и рядом у франков, только полученная от императора и возделываемая собственными силами. Разрешается иметь дома в городах и сдавать их в аренду под жилье или лавки, мастерские.

— Только в дни ярмарок, — ответил он. — Остальное время мы даем приют паломникам, которые по большей части люди бедные. Постояльцы, вроде тебя, бывают редко и недолго.

— За счет пожертвований живете? — задал я следующий вопрос.

— Больше за счет руги. Игумену император жалует каждый год двадцать солидов, эконому и ключнику — по двенадцать, старшим братьям — по семь, младшим — по пять, — рассказал он.

Руга — это типа жалованья, которое император раздает каждый год своим подданным, как клирикам, так и мирянам, а кто кормит девушку, тот ее и танцует. Номер с отлучением от Церкви, который будут проделывать Папы Римские с королями Западной Европы, константинопольские патриархи позволить себе не могут. Этот опыт переймут правители России, как цари, так и генеральные секретари, и президенты.

13

На первый взгляд Константинополь не изменился — всё такой же шумный и многолюдный. Приглядевшись, начинаешь замечать отличия. В моду опять вошли бороды и длинные волосы, какие раньше были только у варваров. Римские сандалии сменились сапожками, хотя беднота все так же шлепала босиком. Кое-кто из состоятельных людей, даже в жару, носил короткие штаны из темной тонкой ткани, которые, как догадываюсь, в холодное время года меняли на шерстяные или кожаные. При этом одежда стала многоцветнее, добавились воротники, аппликации и вышивки в самых неожиданных местах. Богачи щеголяли в шелках, который теперь производили в империи. Кстати, в мою предыдущую эпоху ромеи были уверены, что шелковые нити получают из листьев деревьев. В общем-то, они были правы, только пропустили один цикл — проход листьев шелковицы через пищеварительный тракт червя.

Стало больше нищих, особенно калек. И в предыдущие мои эпохи их хватало, но такого количества не было даже в то время, когда я был здесь вместе с Каталонской компанией. Слепые, кривые, безносые, безухие, безгубые, беззубые, безрукие, безногие, покрытые язвами, с раздутыми зобами… Любое уродство, какое только способен представить извращенный ум, можешь встретить на улицах столицы империи. Обычно калеки, настоящие и мнимые, толпились в общественных галереях, прячась там от солнца, и выползали на улицу шумной толпой, завидев жертву. То ли знали этих людей, то ли глаз был наметан, но выбранный ими прохожий обязательно раскошеливался на пару монет, из-за которых калеки устраивали такие потасовки, что здоровые бы позавидовали. Скорее второе, потому что на меня внимания не обратили, правильно решив, что ничего не обломится. Раздача милостыни — изнанка зависти, а я не завистлив.

Константинопольцы, как и жители любой другой столицы, всё так же излишне эмоциональны, многословны и хитрожопы. Каждый считает себя яркой индивидуальностью, но при этом предпочитает находиться в стаде, свободным человеком — и рабом императора, славословит правителя на каждом углу — и свергает при каждом удобном случае. Как мне сказали, за последние тридцать два года было семь императоров, причем один занимал трон дважды с перерывом в десять лет. Нынешний Лев Третий по кличке Исавр, потому что считается выходцем из этого региона, хотя на самом деле он из Сирии, или Сарацин, потому что знает арабский язык, воцарился в марте этого года. Что мне нравится в константинопольцах, как части жителей Римской империи — это отсутствие четкого и строго наследственного деления на сословия, касты. Если у франков уже почти сложилась будущая модель западно-европейского общества, где у каждого свой шесток и социальные лифты практически отсутствуют, то здесь возможны варианты типа «сегодня мясник или солдат — завтра император» и наоборот. Ты тот, кем являешься на данный момент. Твое прошлое и будущее не в счет. Богатые родители и принадлежность к знатному роду, конечно, помогают сделать успешную карьеру, но многое зависит от тебя.