Помоги проекту - поделись книгой:
Сам Густав Круссель скончался осенью 1858 года, когда Яльмару было два года. Нет никаких оснований полагать, что он подозревал, что Яльмар не был его сыном, иначе мальчик вряд ли получил бы такое весьма необычное второе имя: в античной мифологии Подалирий – сын бога медицины Эскулапа, что явно имело значение для Крусселя-врача.
О том, что семья Нобель чувствовала ответственность за ребенка, свидетельствует письмо Иммануила к шурину Людвигу Альселю, где он через месяц после смерти Крусселя пишет, что «нужно посмотреть, нельзя ли сделать что‑нибудь для бедной вдовы», ведь она «вынуждена содержать кроме себя самой маленького больного ребенка, который, вероятно, унаследовал последствия цинической жизни отца». Плохо замаскированный намек на то, что Круссель был сифилитиком, подкрепляется еще одним сведением Иммануила: в течение последних четырнадцати месяцев своей жизни Круссель был в состоянии «полной пустоты и даже вне сознания» и был настолько болен, что не мог находиться даже в «учреждении для умалишенных».
То, что Людвиг был отцом Яльмара, документально не отражено, но в семье Нобель является признанным фактом. Сколько человек на самом деле об этом знало – не совсем ясно (см. главу «Третье поколение»). Помимо прочего, об отцовстве свидетельствует тот факт, что Людвиг взял на себя полную ответственность за воспитание и образование Яльмара. С ним с юных лет обращались как с членом семьи, фотографии мальчика есть в семейных альбомах, а во взрослом возрасте он занимал ведущие позиции на нобелевских предприятиях. Об этом – в следующих главах.
Иммануил и Андриетта
Экономические потери и конфликты с государственными учреждениями до жути напоминали проблемы, заставившие Иммануила покинуть Швецию 22 года тому назад. Тучи сгущались в течение нескольких лет и он давно уже мог бы развязаться, махнуть рукой и все бросить. Решение об отъезде из России было принято только теперь не только потому, что нависшая угроза ликвидации предприятия еще более обострилась, но также потому, что Альфред долго и тяжело болел. Кроме того, Мина была беременна, и Иммануил с Андриеттой хотели дождаться рождения ребенка. 10 июня (22 по старому стилю) 1859 года родился первенец Людвига, сын, Эммануил (Emanuel) Людвиг, откликавшийся в детстве на уменьшительно-ласкательное – Манне, а во взрослом состоянии – Мале.
Портрет Андриетты шведского художника Андерса Цорна, 1886 год
Через месяц после рождения внука Иммануил отправился в Або, прибыв туда 12 июля. Через две недели к нему присоединились Андриетта с младшим сыном Эмилем. Их сопровождала также племянница Андриетты Шарлотта (Лоттен), гостившая в Петербурге по случаю беременности сестры.
Разные даты отъезда супругов, возможно, объясняются желанием Иммануила уладить организационные вопросы до приезда семьи. Андриетта и Эмиль выписались из прихода Св. Катерины 12 сентября 1859 года.
На протяжении всех лет, проведенных в Петербурге, Иммануил поддерживал связь с Йоханом Шарлином (у которого он останавливался во время посещений Або) и с Йоном Юлином, директором фабрики «Фискарс» (которую однажды также посетил и Людвиг). Объявление о лесопилке показывает, что Иммануил прощупывал почву для ведения дел в бедной и в индустриальном плане неразвитой Финляндии. Но, видимо, никаких возможностей обеспечения своей семьи там он не увидел. В паспортах эмигрирующих Нобелей конечной целью путешествия указана Швеция, страна, которая в какой‑то степени стала ему чужой. За все проведенные в России двадцать лет супруги Нобель посетили родину всего единожды, когда гостили у брата Андриетты летом 1856 года.
Вскоре после возвращения, осенью 1859 года, семья поселилась в загородном районе Йоханнесдаль (в настоящее время – муниципальный округ Худдинге), где располагались дачные дома стокгольмских бюргеров. Сведений о какой‑либо деловой деятельности Нобелей там не имеется; известно только, что Иммануил с пристальным вниманием следил за ликвидационным процессом, о котором его уведомляли в письмах из Петербурга. Скудная информация о проживании семьи связана с тем, что Йоханнесдаль находился далеко за городом и встречи с другими людьми случались нечасто. «С Нобелями мы видимся очень редко, – писала сестра Мины, Лоттен. – Ехать им далеко, и они должны рассчитывать так, чтобы не застала их по дороге темнота». Послание было адресовано невесте Роберта Полин. Согласно одному источнику, Иммануил провел какое‑то время в Або, но сведений об этом в финских архивах нет.
В 1861 году семья переехала из Йоханнесдаля в Стокгольм, где они сняли поместье Хеленеборг. Их новый дом относился к приходу Св. Марии, где Иммануил и Андриетта жили в молодости. Поместье располагается возле пролива Польсунд и в то время принадлежало оптовому торговцу В. Н. Бурмайстеру. В документах податно-гражданской переписи Стокгольма Иммануил числился как «бывший купец».
Поскольку три старших брата оставались в Петербурге, с родителями проживал только Эмиль. О биографии младшего из Нобелей известно мало, но, скорее всего, ему было дано свободное воспитание. По мнению Роберта, Эмиль был «жутко легкомысленный» молодой человек, приносивший родителям «множество беспокойств»: «У него светлая голова и хорошо подвешен язык, но сердцем сух, простоват, беспорядочен, весьма расточителен и охотно влезает в долги, не особо задумываясь об их уплате».
Роберта волновало, что если Эмиль продолжит находиться подле отца и не получит настоящего образования, то здравый рассудок его «будет плохо выращен». «Никоим образом не ставя под сомнение Папину добрую волю в этом вопросе, я тем не менее знаю, насколько бессистемно он действует, и мне становится больно за Эмиля».
Единственная сохранившаяся фотография Эмиля Нобеля, сделанная в 1864 году
Младший сын был отправлен в гимназию в Уппсале. Спустя год обучения, 31 января 1863 года, он сдал экзамены по десяти предметам. Этот факт несколько успокоил Роберта. «Похоже, он наконец стал старательным, что очень радует меня из‑за нашей доброй Мамы, которая по‑настоящему горевала по поводу любимого нами Брата». Спустя два дня Эмиль был принят на философский факультет Уппсальского университета. После первого семестра за ним заехал Альфред, который прибыл с коротким визитом в Стокгольм и охарактеризовал младшего брата как общительного, «бойкого мальчика»: «Я выловил его в Уппсале и взял с собой. Такое впечатление, что он знаком с половиной Швеции».
«Процесс против Казны»
Одновременно с тем, как Иммануил, Андриетта и Эмиль пытались наладить свой быт в Швеции, оставшийся в Петербурге Людвиг подал от имени отца иск. В домашней переписке они называли его «Процесс против Казны». Предприниматели не теряли надежды вынудить российское правительство возместить механическому заводу убытки, обусловленные прекращением гарантированных ранее государственных заказов. В своей аргументации Людвиг исходил из того, что правительство обязалось размещать «постоянные заказы» на тех фабриках и заводах, которые «наилучшим и наиболее дешевым образом» выполнят условия договоров от 1853 года о поставках паровых двигателей. В свете понесенных механическим заводом убытков в связи с невыполненными заказами только один способ мог гарантировать выживание предприятия:
Единственная возможность спасения завода состоит либо в получении работ, в расчете на которые завод был построен, либо в получении соответствующего денежного возмещения. Однако и в этом случае отец мой, желая уберечь Казну от значительных расходов, надеется, что Правительство поручит ему соответствующую размерам завода работу, чтобы он со временем смог расплатиться по гнетущим фабрику долгам. Получение ежегодных заказов по две тысячи лошадиных сил обеспечило бы завод работой, позволяющей в течение нескольких лет выйти из создавшегося безнадежного положения. Только эти меры могут спасти моего Отца от полного разорения, грозящего ему за непреложное его доверие, и способствовать соблюдению выданного через Ваше Величество указа Его И. В., заодно защищая и поощряя отечественную промышленность.
Обращение помечено 31 декабря 1859 года и подписано Людвигом Нобелем на основе доверенности, выданной ему купцом первой гильдии фабрикантом Иммануилом Нобелем. 2 января 1860 года письмо было собственноручно передано Людвигом великому князю Константину Николаевичу (1827–1892), брату недавно взошедшего на престол императора. Великий князь был адмиралом и министром без портфеля при Морском министерстве. Во время войны он участвовал в защите Кронштадта. Константин Николаевич сыграл такую же решающую роль для военных заказов, как и его дядя, великий князь Михаил Павлович, который покровительствовал Иммануилу вплоть до своей кончины в 1849 году.
Не получив ответа на свое ходатайство, Людвиг обратился с повторным прошением 31 января. Это привело к созданию комитета, в который входили представители военного и финансового министерств. Перед комитетом была поставлена задача рассмотреть вопрос о необходимости предоставления заводскому делу Нобелей государственной экономической поддержки. В итоге комитет – по словам Иммануила, «из‑за бездарной адвокатуры, перевранных цитат и ложных выводов» – пришел к выводу, что «завод ни малейшего основания не имеет требовать заказов или иного возмещения за понесенные убытки». Заключение поддержал также статс-секретарь и будущий министр финансов граф Михаил Рейтерн, считавший, что у морского министерства нет никаких юридических или моральных обязательств по отношению к Нобелям.
Запрошенные военно-морские эксперты, в свою очередь, поддержали Иммануила, выдав свидетельство о том, что все условия касательно «срока поставок, цен и качества работ» были соблюдены. Бывший глава Департамента кораблестроения генерал-майор Грюневальд свидетельствовал, что Нобель «по всему заслуживает награды и особого попечения правительства, сообразно сделанным огромным затратам по основанию завода с целью успешно конкурировать с иностранными заводами по производству больших судовых двигателей». Статс-секретарь князь Оболенский объяснил, что «обязательства морского ведомства по отношению к Нобелю настолько важны, что их неисполнение было бы непростительным», а также «справедливость и интересы самого правительства требуют предоставления помощи Нобелю». Однако эти экспертные отзывы должного действия не возымели.
Частично проблемы Иммануила были обусловлены межличностными отношениями. В той же мере как Михаил Павлович питал к нему симпатию и доверие, мнение его преемника о Нобеле было прямо противоположным. Константин Николаевич видел в Иммануиле человека, «на которого в суд не подашь, но с которым дел лучше не иметь, по каковой причине Нобель за последние три года заказов не получал». Нежелание великого князя иметь дело с импульсивным и неуправляемым Иммануилом было не пустым. Весной 1857 года договор, почти уже заключенный, сорвался, по словам Альфреда, потому, что отец «нашел новые сложности и возражения», которые «всё испортили».
Помимо этого личного фактора, были и другие причины неприязни великого князя. С точки зрения Иммануила и Людвига, они заключались в колоссальных заказах, размещенных правительством за границей после заключения мира в Крымской войне. Правительство больше не нуждалось в услугах Иммануила и поэтому решило, как считал Людвиг, «посредством направленной травли разорить его, дабы потом сказать, что завод не в состоянии был выполнить работы, которые морское ведомство охотно бы ему дало».
Еще одно объяснение неудавшимся попыткам Иммануила получить государственные заказы стоит искать в распространенной в российском аппарате власти коррупции. По словам Иммануила, в годы правления Николая I коррупция достигла эпических размеров, став «обычаем, почти превратившимся в закон». Например, от десяти до двадцати процентов стоимости подряда составляли взятки – причем не только с целью получить сам заказ, но и чтобы избежать «наветов и притеснений». В период 1854 – 1859 годов Иммануил не получил ни одного государственного заказа, несмотря на то что его оферты, по собственному утверждению, были выгоднее, чем у его конкурентов. Были ли его трудности связаны с нехваткой средств или всё же с нежеланием платить за покровительство?
«Процесс против Казны» длился почти два года. «Та кажущаяся холодность, с которой я вначале относился к нашему бедственному положению, постепенно стала реальной, – пишет Людвиг Роберту. – Я пришел к убеждению, что от Казны спасения нам ждать не приходится». И как в воду глядел: в тот же день, как было отослано это письмо, 25 октября 1861 года, «Нобель и сыновья» получили окончательный отказ на свое ходатайство о возмещении убытков или финансовой поддержке. «Сегодня получен формальный отказ – подло, низко, хитро и всячески притянуто – прекрасный образец русского чиновничьего искусства, вот всё, что можно сказать о присланной нам бумаге, – сообщил Людвиг. – Теперь придется ликвидировать всё дело, и чем скорее, тем лучше». По подсчетам самого предприятия, в отсутствие государственных заказов завод потерпел убытки на сумму в 551 тысячу серебряных рублей, которая сегодня составляет около миллиарда.
Пока длился судебный процесс с российским правительством, переговоры о ликвидации предприятия не велись, поскольку кредиторы питали надежду, что их требования будут удовлетворены благодаря вмешательству государства. Но планы не состоялись, и Людвигу пришлось искать возможности урегулировать эти вопросы. «С нашими кредиторами еще ничего не договорено, всё это нелегко и невесело, но в этом мире так много невеселого, так что надо к этому относиться спокойно или – как Папа привык говорить – «непонятно, какую пользу принесет», – прокомментировал в декабре 1861 года расположенный к философии Людвиг. После отказа одного из кредиторов принять предложенные условия завод в феврале 1862 года был объявлен банкротом.
Находясь в этом тяжелом положении, Людвиг проявил удивительное спокойствие в сочетании с неуклонным чувством долга. Именно эти качества объясняют лояльность кредиторов, которые, несмотря на банкротство, позволили ему продолжать руководить заводом. Кроме того, Людвигу была дана возможность попутно продавать всё, что не было заложено, «по возможно большей цене, чтобы хоть сколько уменьшить убытки наших кредиторов». Людвиг также старался «прикрыть старую Папину спину от нападок».
«Можешь поверить мне, братец, что я не почию на розах», – докладывал он Роберту, продолжая:
Несмотря на всё мое хладнокровие, я иногда чувствую пыл под рашпером, и лишь сознание собственного долга дает мне силы всё это сносить. Питаю надежду, что когда‑нибудь всё это приведет к честному концу, дабы каждый признал, что Нобели хотя и были несчастными, но достойны всяческого уважения. Это, похоже, единственное, на что можно надеяться, но это не менее важно. Будем же надеяться на лучшее, восклицая, как в песне: «смело, бравые ребята!» –
Летом 1862 года механический завод «Нобель и сыновья» был продан инженеру Голубеву. Одновременно Иммануил обратился к шведскому королю Карлу XV с пространным и подробным ходатайством, где рассказывал о всех перипетиях, выпавших на долю его самого и его предприятия. Разорившийся предприниматель просил короля при посредничестве шведской миссии в Санкт-Петербурге заступиться за него перед Александром II. «Папа опять обращается о возмещении к царю через Шведское правительство, – сообщил Роберту Альфред, добавив с сожалением: – Но Бог знает, сколь малую надежду я питаю об успешном результате». И он не ошибся. Свои оскорбленные чувства Альфред излил в стихотворной форме. Воспевая нового императора как «честного человека», он не преминул помянуть:
Взрывчатое масло
В Стокгольме мысли Иммануила продолжили развиваться в том же взрывчатом направлении. Одной из насущных задач было увеличение взрывной силы мин. До тех пор мины заряжали черным порохом, известным еще с XV века. За годы пребывания в России Иммануил свел знакомство с русскими химиками Николаем Зининым (1812–1880) и Юлием Траппом (1814–1908). Эти выдающиеся ученые работали и преподавали в Медико-хирургической академии в Петербурге. Именно под их руководством получили химическое образование Альфред и Роберт. Зинин питал особые чувства к Швеции. Его магистерская работа была посвящена Якобу Берцелиусу, а обучал Зинина один из ведущих европейских химиков Теофиль-Жюль Пелуз – друг великого шведского химика. Не исключено, что эта связь со Швецией сыграла определенную роль при налаживании доброго сотрудничества Зинина с Нобелями, особенно с Альфредом.
Общий научный интерес побудил Зинина рано обратить внимание Иммануила и Альфреда на новое открытие в сфере взрывчатых веществ – жидкость, получившую в дальнейшем название нитроглицерин. Впервые это соединение было получено в 1846 году учеником Пелуза, итальянцем Асканио Собреро, который, однако, предостерег своего учителя об опасности экспериментов с этим веществом по причине его огромной взрывчатой силы. Сам Асканио считал нитроглицерин слишком опасным для какого‑либо практического применения.
Основная сложность состояла в безопасности получения этого вещества: взаимодействие глицерина с серной и соляной кислотами сопровождалось большим выделением тепла, температура рабочей смеси превышала 180 градусов по Цельсию, и столь бурная реакция приводила к взрыву. Второе затруднение заключалось в превращении, как тогда называли, «взрывчатого масла» в эффективную и управляемую взрывчатку.
При всей технической сложности вопроса Иммануил с Альфредом, несомненно, увидели большой потенциал нитроглицерина как взрывчатого вещества, в том числе в разработке минных технологий. Взрывная сила намного превосходила черный порох. Однако производство и обращение с этой многообещающей жидкостью было сопряжено с такими рисками, что, покидая Петербург, Иммануил, похоже, оставил все помыслы о дальнейших опытах.
Обстоятельства эти, однако, не помешали оставшемуся в Петербурге Альфреду продолжать исследования: в итоге было получено достаточное количество нитроглицерина для практических опытов. В первую очередь нужно было заставить масло взрываться контролируемым образом. Задача была решена посредством смешивания нитроглицерина с черным порохом, а для поджигания полученной смеси был протянут бикфордов шнур. Первые удачные испытания прошли, по словам Альфреда, в мае – июне 1863 года. Взрыв произошел в отводной канаве на одном из участков механического завода Нобелей. Мина, начиненная этой смесью, обладала во много раз большей мощностью, чем заряженные только черным порохом мины.
О результатах эксперимента было, естественно, доложено Иммануилу, который немедленно начал составлять собственные смеси из черного пороха и нитроглицерина и ставить опыты. В письме Альфреду летом 1863 года он докладывал, что полученные результаты настолько удовлетворительные, что «в России за такую штуку отдадут любую сумму», и посему «возможно будет вернуть себе всё, что мы потеряли, и более того». По мнению Иммануила, русским рынком должен заниматься Роберт, чтобы Альфред «как можно скорее возвращался, чтобы помочь своему старому отцу вести дела как здесь, так и за границей». В мае Альфред был в Стокгольме с коротким визитом и уже 31 июля окончательно обосновался в Швеции.
Роберт становится пивоваром
Возвращение на родину означало возобновление профессионального сотрудничества сына и отца, что также подарило Иммануилу и Андриетте возможность вновь после четырехлетней разлуки видеться и общаться с Альфредом. Кроме того, родители были рады общаться со старшим сыном Робертом, который зимой 1862 – 1863 годов пребывал в Стокгольме.
Жена Роберта Полин, урожденная Леннгрен
Из трех старших братьев Роберту тяжелее всего было найти конкретное применение своим разносторонним способностям. Альфред был химиком, Людвиг – инженером, который в юном возрасте принимал деятельное участие в управлении механическим заводом. Роберт же во многом походил на отца: он был более дилетантского склада ума, изобретатель и химик – судя по всему, хороший, – но с разбросанным спектром интересов. Он принимал участие в различных ремонтных проектах в Петербурге, какое‑то время производил кирпич в окрестностях, предпринимал попытки наладить экспорт, но неудачно.
По приезде в Стокгольм он был уже как год женатым человеком. Его жена, Полин Леннгрен, родилась в шведско-финском Петербурге, но жила в Хельсинки. Ее родители – предприниматель Карл Леннгрен и его жена, Ева, урожденная Лешь – были в близких отношениях с Нобелями: супруги были крестными Эммануила в 1859 году. Вскоре после этого Роберт посватался к девятнадцатилетней Полин, за которой ухаживали и Альфред, и Эмиль. Любовное соперничество привело к размолвке, прежде всего между старшими братьями, и в письмах Роберт уговаривал Полин выказывать Альфреду «наибольшую холодность, на которую ты способна, это единственный способ отрезвить его».
Что же касается шестнадцатилетнего Эмиля, его кровь так горячо бурлила, что по приезде в Стокгольм осенью 1859 года он бросил мать и кузину Лоттен в шведской столице, а сам вернулся в Хельсинки. Это заставило Роберта просить Полин не позволять Эмилю «быть столь навязчивым, как раньше, но используй всё твое влияние и постарайся, чтобы он вернулся в Стокгольм». Полин прислушалась к просьбе, и 14 октября Эмиль с билетом и паспортным документом в руках был посажен на корабль, идущий в Швецию. Вернувшись в Стокгольм, он продолжал писать ей письма, и Роберт вновь обратился к Полин, умоляя ее «самым сердечным образом как можно скорее прервать переписку с Эмилем, ибо <…> каждое новое твое письмо только подливает масло в огонь».
Отчаянная борьба за сердце Полин была следствием того, что круг знакомств молодых шведскоязычных людей в Петербурге был весьма ограничен. Количество социально приемлемых семей с детьми, достигшими брачного возраста, было очень небольшим. Встречались они, как правило, в церкви по праздникам и по выходным. (Более обширное шведское общество возникло в конце XIX века, о чем более подробно – в одной из последующих глав.) Намерения оставить этот круг и найти себе пару в русских семействах осложнялись как религиозными, так и гражданскими обстоятельствами.
Когда в октябре 1862 года Роберт переехал в Стокгольм, Полин была на втором месяце беременности, но продолжала жить в Хельсинки. После сватовства Роберт неустанно искал источник дохода, достаточно крупный и стабильный, чтобы обеспечить ей жизнь, соответствующую ее происхождению и социальному уровню. Это и стало главной причиной его переезда. Его будущий тесть Карл Леннгрен, как уже было сказано, принимал участие в делах семьи Нобель в Петербурге. Помимо первой механической мастерской Иммануила, он также участвовал в компании «Северное пароходство», в правление которого входил Роберт. Дела пароходства шли неважно, и Роберт очень хотел, чтобы вложенные Леннгреном деньги были возвращены до свадьбы с его дочерью. Людвиг, три года ожидавший женитьбы на Мине, старался утешить брата: «Я <…> помню эту муку – иметь невесту, которая ждет, и не иметь надежных средств на будущее».
Пока Роберт и Полин не могли обвенчаться, Роберт жил в Петербурге, а Полин – у родителей в Хельсинки. В течение всего затяжного «Процесса против Казны» Роберт в каждом письме уверял Полин в том, что всё будет хорошо и завод получит возмещение понесенных убытков. «То, что процесс будет выигран, можно считать делом решенным, но мы должны запастись терпением, – писал он в ноябре 1860 года. – Когда мы получим деньги и я стану богатым, тогда увидишь, как все те, кто сегодня судит да рядит, в один момент станут льстить да заискивать. У нас здесь, в Петербурге, уже поговаривают о том, что Нобели выиграют процесс против Казны».
Как мы уже знаем, этого не случилось. Тем не менее летом 1861 года Роберт приехал в Хельсинки, где 21 декабря состоялась их с Полин свадьба. Затем молодожены какое‑то время проживали в Петербурге. Но жизнь в российской столице оказалась не по нраву Полин, поэтому пара вернулась в Хельсинки. В Финляндии Роберт предпринял очередную попытку запустить дело, которым занимался еще в Петербурге, – производство огнеупорного кирпича. В местечке Кальбэк, что в тридцати километрах от Хельсинки, весной 1862 года Роберт основал кирпичную фабрику, разместил в прессе объявления о найме рабочей силы, но уже в октябре он снова переехал в Стокгольм.
Причины очередной смены места жительства были и личного, и профессионального характера. Он рвался
Стокгольмская пивоварня в 1861 году, когда там работал Роберт
Роберт был далеко не единственным, кто верил в огромную прибыльность пивоваренного дела в период, когда ранее существующие сорта пива стали вытесняться новым – баварским. Он планировал приобрести необходимые знания и навыки в Швеции, чтобы затем открыть свое пивоваренное производство в России. Намерения эти снискали безоговорочную поддержку братьев. «От пороха к пиву – можешь ли ты, дорогой Роберт, сказать, какого размера здание, по твоим расчетам, требуется под пивоварню и какой капитал необходим для ее оснащения? Сколько – на здание и сколько – движимого капитала? – писал ему Альфред. – Людвиг уже вовсю занимается этим делом. И если я в чем‑либо смогу быть полезен, то можешь быть уверен, что не премину».
Роберт проходил практику в разных пивоварнях, преимущественно на основанном в 1859 году Стокгольмском пивоваренном заводе. Выбор этот вряд ли был случайным. Основателем и председателем правления был Юхан Вильгельм Смитт, один из ведущих предпринимателей того времени, который входил в число богатейших людей страны. Основу своих капиталов он заложил в Южной Америке, а после принял участие в основании Стокгольмского частного банка, членом правления которого состоял. Бэтти Эльде, тетка Роберта по отцу, была знакома со Смиттом по социально-благотворительной работе, и, возможно, благодаря этим связям Роберт устроился на пивоварню.
Первое время Роберт жил у родителей в Xeленеборге, но вскоре переселился, снял комнату с пансионом вблизи пивоварни. За обучение нужно было платить, поэтому денег Роберту не хватало, и он вынужден был продать часть своей коллекции минералов. Его мать Андриетта подарила свою старую лисью шубу Полин, чтобы та не мерзла в Хельсинки. Переправить посылку в Финляндию Роберту удалось с большим трудом. «Наша добрая Мама столь добра, что у меня сжимается сердце! – писал он жене. – Если б ты только знала, дорогая Полин, как мои старики оба желают тебе добра, как любят тебя, тебе было бы хорошо на сердце».
К освоению ремесла Роберт подходит с большим рвением. Одно время он проживал на окраине Стокгольма, чтобы обучиться производству прессованных дрожжей. Будущее начинало казаться ему светлее:
Должен тебе сказать, что я очень доволен моим пребыванием здесь и что производство прессованных дрожжей сулит мне скорый и надежный доход. Для этого рабочих требуется немного, так как мастером буду сам. Капитал на текущий день нужен, но не требуется дорогих устройств, и всю фабрику возможно запустить за один месяц. Как только делу будет задан старт, поначалу хоть в арендованном помещении, с первого же дня начнут поступать доходы. Из чего ты можешь заключить, что у меня есть все основания надеяться на скорое улучшение нашего на сей день критического положения.
Перед тем как устроиться на Нюрнбергский пивоваренный завод в марте 1863 года, он получил диплом, подтверждающий, что он «имеет опыт практики производства баварского пива, равно как все необходимые практические и теоретические познания, нужные для знающего пивовара».
Роберт был не единственным членом семьи, осознавшим потенциал пивоваренного дела. Иммануил уже придумал новый способ закупорки бутылок, позволяющий использовать одну и ту же пробку несколько раз. Но поскольку «старик не понял, какую торговую пользу можно из этого извлечь», за это дело взялся Роберт: «И если его идея не приведет к успеху, то я сам придумал другое решение, на которое весьма полагаюсь».
Изобретение заключалось в следующем: обычная бутылочная пробка, которая портится при извлечении, заменяется пробкой размером в три раза меньше; в горлышке новая пробка держится за счет дополнительного деревянного клинышка, извлекаемого при помощи веревочки. Экономическое преимущество данного способа заключалось в том, что потребность в импорте пробочной коры значительно сокращалась. По мнению Роберта, это изобретение должно было принести большую прибыль, и в июне он получил семилетний патент на «улучшенный вариант бутылочной пробки, включая соответствующее изменение формы бутылочных горлышек». В отличие от предыдущего раза патентное заявление было подписано его собственной рукой…
Предложение Роберта по утверждению новых горлышек и пробок для бутылок в патентной заявке
Несмотря на то что пробочный патент ни к чему не привел, Роберт не оставлял мыслей о карьере в пивоваренном деле. Он покинул Стокгольм 28 апреля 1863 года, чтобы не пропустить рождение сына, Яльмара Иммануила. И хотя младенец появился на свет месяцем позже, молодой отец в Хельсинки не задержался. Через несколько недель после родов Роберт бросился в Петербург с целью основать пивоваренное дело в России, где народ «ужас как пристрастился пить пиво». Несмотря на многообещающие перспективы, дело не пошло, и вскоре Роберту пришлось бросить проект, главным образом из‑за отсутствия инвесторов. Свободные капиталы в России были в дефиците, а после банкротства механического завода кредитная репутация Нобелей была подмоченной.
После неудачи с пивоварней Роберт, который, как и отец его, всегда шагал в ногу с техническим прогрессом, занялся проектом, который инициировал еще до отъезда в Стокгольм, а именно торговлей керосиновыми лампами. В 1853 году керосиновая лампа была изобретена одновременно польским химиком Игнацием Лукасевичем и американцем Робертом Эдвином Дитцем. Керосин, или осветительное масло, поначалу добывали из ворвани или угля, а к середине 1850‑х американские химики обнаружили, что керосин также можно получить перегонкой сырой нефти, петролеума. Первая нефтяная скважина была пробурена в 1859 году в Пенсильвании, после чего развитие пошло ударными темпами. Горное масло (т. е. нефть) в качестве сырьевого продукта было известно миру с незапамятных времен, однако, как отмечает один ученый, «американский капитализм предложил наиболее гибкую систему для его развития и внедрения в более широкую сеть торговых поставок». Первая международная поставка нефти осуществилась парусным судном, идущим из Пенсильвании в Лондон в 1861 году.
В Хельсинки Роберт с компаньоном А. Ф. Сундгреном открыл свой первый магазин – «Аврора», – где продавали керосин и керосиновые лампы. Они стали первопроходцами данного направления в Финляндии. Лампы и горелки импортировались из России и Западной Европы, керосин же прибывал главным образом из Пенсильвании. Однако поставляемая нефть бывала не лучшего качества, что требовало дополнительной ее перегонки перед использованием. Но конкуренты на финском рынке не заставили себя долго ждать, и дела у «Авроры» пошли хуже. С юмором висельника Роберт поведал Альфреду о своем «светлом положении», сетуя: «Кто бы, черт побери, мог представить себе эти отвратительные перспективы и неудачи в те старые времена, когда наша звезда так благосклонно сияла нам на востоке».
Однако чутье не подводило Роберта и вело его по верному пути. Производство керосина стало набирать обороты и в России – в Закавказье. Себестоимость получаемого осветительного масла была высокой при довольно низком качестве, но Людвиг утверждал, что скоро российский продукт сможет конкурировать с американским: «Залежи столь же богатые, как и в Америке, – писал он, добавляя: – В общем, у петролеума во всех отношениях светлое будущее». Фраза оказалась пророческой. Была только одна проблема: российская экономика управлялась государством, что сильно тормозило развитие нефтяной промышленности. Но это скоро изменится, и главными инициаторами перемен выступят Роберт и Людвиг. Об этом позже.
Подводные мины в шведских водах
Параллельно с исследованием нитроглицерина Иммануил работал над другими военными продуктами. Одной из его разработок было стрелковое оружие, которое он окрестил мультипликатором, или пулеразметателем. Устройство за несколько секунд могло выпускать большое количество пуль. Иными словами – пулемет. Оружие представляло собой несколько винтовочных стволов, составленных вместе и закрепленных в металлическом ложе. Для осуществления этой конструкции Иммануил приобрел на Стокгольмском оружейном складе пришедшие в негодность винтовочные стволы. Они заряжались патронами, начиненными порохом и остроконечными пулями. В каждый ствол можно было заложить до двенадцати зарядов. Кроме того, для стрельбы по воспламеняющимся объектам, например вагонам с боеприпасами, домам, кораблям и т. д., патроны могли начиняться зажигательными пулями.
В январе 1863 года проведена пробная стрельба перед высокопоставленными военными чинами. На демонстрации оружия также присутствовал старый знакомый Иммануила – бывший лейтенант, а ныне майор военно-морского механического корпуса Антон Фанейельм, который некогда купил каучуковое производство Иммануила, а позже сделал карьеру изобретателя – среди его работ особенно выделялся полевой телеграф. «Все девяносто шесть пуль попали в цель, что свидетельствует о хороших показателях для оружия, особенно если учесть, что оно смонтировано из старых и более непригодных стволов», – сообщила пресса. Никаких заказов за этим, однако, не последовало.
Больше всего сил и внимания Иммануил уделял области, в которой смело мог претендовать на право первопроходца, – разработке подводных мин. По мнению изобретателя, это оборонное средство было особо полезно странам с протяженными береговыми линиями и глубокими заливами. В июле 1862 года проведены первые испытания в шведских водах. Пустой остов корабля отбуксировали к месту, где была установлена мина, после чего «последовал очень сильный взрыв, густое облако черного дыма поднялось в воздух, закрыв от зрителей пораженную цель. Сразу после этого пространство вокруг взорванного остова, погрузившегося в воду почти по самую ватерлинию, было усеяно обломками корабля».
Окрыленный успешным испытанием, он надеялся продать свое изобретение шведскому государству подобно тому, как он когда‑то продал российскому. Для этого Иммануил обратился к группе военно-морских экспертов с просьбой написать отзыв о его подводных минах. Группа составила отношение, помеченное 6 декабря 1862 года, в котором рекомендовались подводные мины Иммануила в самых лестных выражениях. В числе преимуществ особо отмечались следующие: мины легко ставить и поднимать; водонепроницаемость и способность годами выдерживать пребывание в воде; возможность безопасного хранения в заряженном состоянии на складах, не подвергаясь риску случайного взрыва, поскольку запальные устройства отделены от корпуса. Кроме того, мины были дешевы в производстве.
Эксперты не преминули также отдать должное российскому правительству, «чья щедрость позволила г-ну Нобелю посвятить [минам] много лет внимания и труда». Заключение гласило, что «морские мины г-на Нобеля призваны стать одним из эффективнейших вспомогательных средств отечественной обороны, ибо лучшего средства для предохранения важнейших береговых линий от неожиданного вторжения не имеется». Поэтому государство должно ассигновать нужные средства для решения единственной задачи, которая осталась перед Нобелем после всех улучшений, сделанных во время пребывания в Швеции, а именно: рассчитать точный размер заряда в зависимости от глубины погружения мин.
С таким заключением на руках и под протекцией высоких военных чинов Иммануил в феврале 1863 года в Военном обществе прочел доклад о своей системе. При этом присутствовала сотня слушателей, в том числе наследный принц Оскар (будущий король Оскар II) и министры Военного и Морского министерств. По отзыву Роберта, помогавшего в составлении доклада, результат «был превосходен» («принц Оскар и самые высокие министры <…> отнеслись к этому делу с большим радушием»). После выступления, 13 марта, Иммануил обратился к правительству с ходатайством о назначении «экспертных лиц» для проверки пригодности его мин.
Через пять недель, 21 апреля, морской министр Бальцар фон Платен назначил комиссию «с заданием рассмотреть изобретенные механиком И. Нобелем так называемые подводные мины и другие для обороны предназначенные устройства, так же как и иные подобного рода изобретения, которые с подобной целью могут комиссии быть представлены, а также направить об этом Королевскому правительству подробный отчет». В комиссию вошел, среди прочих, Антон Фанейельм.
Иммануил не упустил случая сыграть на общественном мнении, чтобы расположить экспертов в пользу своего изобретения. Через четыре дня после назначения минной комиссии в газете «Афтонбладет» было опубликовано экспертное заключение Фанейельма и его соавторов о мине Нобеля. Заключение сопровождалось длинной статьей, освещающей различные факты деятельности Иммануила в России, включая отзыв русской минной комиссии, рассказ о минных заграждениях Кронштадта, а также отзыв британского адмирала Нейпира. В статье сообщалось также о том, как российское правительство и лично великий князь Константин Николаевич своими действиями лишили Иммануила «всего его, весьма немалого, тяжелым трудом в течение многих лет приобретенного состояния».
Заканчивалась статья выражением надежды на то, что г-н Нобель «ныне в своей отчизне получит не меньший [чем в России] успех, однако с лучшим результатом». По всей видимости, статья была заказана в расчете повлиять на общественное мнение. В письмах жене в Хельсинки Роберт писал, что благодаря изобретениям его отца нобелевское имя «стало настолько известным, что каждый здесь теперь о нас знает».
Источником подробных сведений, сообщенных в статье, мог быть только сам изобретатель. Да и факт публикации этой статьи в вольнодумной газете «Афтонбладет» не был случайностью. Главным редактором газеты был скандинавист и активный сторонник укрепления обороноспособности Швеции Август Сульман, чья жена была близкой подругой Бетти, родной сестры Иммануила. (А позже сын Сульмана – Рагнар (1870–1948), химик и техник по взрывчатым веществам – будет работать ассистентом у Альфреда Нобеля и после его смерти будет назначен его душеприказчиком; см. далее главу «Иммануил».)
Запальный капсюль Нобеля
После многих лет испытаний и экспериментов осенью 1863 года наконец был заложен первый камень в будущую взрывотехническую империю Нобелей. 29 сентября Альфред подал заявку, а 14 октября получил патент на разработанный им метод использования «взрывчатой жидкости, например нитроглицерина, или этилового, а также метилового нитрата в добавление к пороху для достижения более мощного эффекта при детонации». Патент был выдан сроком на десять лет. Действенность этого метода была проверена пару недель спустя возле крепости Карлсборг, где Альфред и Иммануил начиняли разные пушки снарядами с новой смесью пороха в присутствии военных и гражданских экспертов. Эффект получился слабее, чем ожидалось, и в ходе демонстрации Альфред догадался почему. Дело в том, что смесь заготовили заранее, в результате чего порох полностью впитал нитроглицерин, что уменьшило силу взрыва. Во время испытаний в домашних условиях в Стокгольме временной промежуток между приготовлением смеси и детонацией был намного короче, не более часа. Альфред объяснил причину собравшимся, а затем зарядил чугунную бомбу наполовину нитроглицерином, наполовину черным порохом. Зрителей тем временем попросили спрятаться в укрытие. Последовавший взрыв оказался настолько мощным, что присутствовавшие эксперты заключили, что такое средство было бы слишком рискованно применять на войне.
Вернувшись в Хеленеборг, Альфред принялся работать над улучшением смеси. Ему предстояло понять, как лучше решить проблему впитывания нитроглицерина порохом. В результате был сделан вывод, что эффективнее будет держать вещества в снаряде раздельно друг от друга. Пробирку наполнили порохом, протянули в нее бикфордов шнур и погрузили ее в сосуд с нитроглицерином. Взрыв был колоссальным. Таким образом, был найден принцип нобелевского «запального капсюля». Новый метод прошел испытания в конце 1863 года и в первой половине 1864 года в ходе горновзрывных работ в разных локациях Швеции. И уже в июне 1864 года Альфред подал заявку на патент на «улучшенный способ приготовления и использования того пороха», исключительное право на который он получил в октябре 1863 года.
Открытие принципа запального капсюля посредством применения колпачкового пистона считается наиболее эпохальным изобретением Альфреда. «Внедрение ударного пистона в виде запального механизма для взрывчатого вещества, как и ясное понимание действия взрыво-ударной волны, являются, без сомнения, величайшим открытием, когда‑либо сделанным во взрывной технике, как на теоретическом, так и на практическом уровне, – считает один из экспертов в этой области. – На этом открытии основывается всё современное использование взрывчатых веществ». Патент был выдан 15 июля 1864 года. Немедленно после этого открыта химическая лаборатория в отдельном домике в Хеленеборге.
Второй процесс против Казны
Одновременно с работой над усовершенствованием методов приготовления и детонации нитроглицерина в течение зимы 1863 – 1864 годов решалось будущее нобелевской подводной мины. Не дожидаясь решения Минной комиссии, Иммануил предложил отказаться от своего изобретения в пользу государства за восемь тысяч крон пожизненной ренты для него или его вдовы. Вопрос обсуждался в парламенте, и в ходе дискуссий один из парламентеров предложил также закупить 3270 нобелевских мин для защиты Ваксхольмской крепости. Оба предложения были отклонены. Военный министр Рейтершельд согласился, что мины Иммануила могут быть весьма полезны, однако «слишком рано выносить какое‑либо решение по поводу пожизненной пенсии г-ну Нобелю». (Через пару лет после этого Людвиг предпримет попытку добиться пенсии для отца, но также получит отказ.)
Заявка Иммануила на оформление патента на подводные мины
Поделиться книгой: