Помоги проекту - поделись книгой:
О стабилизации экономического положения семьи свидетельствует также письмо Людвига, навестившего летом 1848 года дядю и тетю Альсель на их даче на острове Даларё, неподалеку от Стокгольма. Во время своего пребывания там он заболел и был вынужден провести осень в Стокгольме. Вернувшись незадолго до Рождества в Петербург, он послал дяде письмо, где рассказал о том, как родители и братья по нему соскучились, что у Альфреда стал ломаться голос и его с трудом можно было узнать, настолько он вырос. Рассказ свидетельствует о гармоничной семье, с оптимизмом смотрящей в будущее, а также о развитом чувстве долга семнадцатилетнего автора письма:
«Мама и Папа как всегда искренне добры по отношению к нам. Они сделали мне очень приятный сюрприз, отделав мою комнату именно так, как я рассказывал, еще будучи у вас. Она очень красиво оклеена обоями и покрашена; в ней новая красивая мебель и красивые занавески. Увы, всё это красиво и приятно, но мне кажется, что всё это досталось мне слишком легко. Чтобы по‑настоящему оценить всё, я должен был сам обеспечить это, теперь же я только могу считать это выражением большой Папиной доброты».
Партнерские отношения между Огарёвым и Нобелем длились до 1848 года, затем Огарёву был пожалован казенный Санкт-Петербургский чугунолитейный завод, перешедший в 1855 году в его собственность. Три года спустя Иммануил выкупил долю своего партнера, переименовав мастерскую в «Литейно-механическую мастерскую Иммануила Нобеля и сыновей», или, по‑французски:
«Нобель и сыновья»
К этому времени все три сына, Роберт, Людвиг и Альфред, были вовлечены в семейное дело, несмотря на то что у них было всего несколько лет школьного образования. До переезда в Россию Роберт отучился три с половиной года, а затем в возрасте двенадцати лет ушел в море. Людвиг посещал школу в течение трех лет, а Альфред – только год. Все трое посещали школу Св. Якоба в Стокгольме (где позже учился Август Стриндберг).
Фирменный бланк «Нобеля и сыновей»
Самые хорошие оценки были у Альфреда: высшие баллы по успеваемости, усердию и поведению. У Людвига показатели были хорошие: четверки и четверки с плюсом. Роберту, поскольку он не просто ушел из школы в связи с перездом в Россию, как братья, а нанялся юнгой, был выдан аттестат, в котором отмечено, что ученик «приложил надлежащее усердие» и «имел добронравное поведение». По семейному преданию, до того, как мальчики пошли в школу, мать якобы самостоятельно занималась их образованием, заодно обучая и других детей. Но всё же о настоящем учебном процессе говорить вряд ли следует. Письма Андриетты свидетельствуют о том, что она, как и ее супруг, не владела орфографией и писала с ошибками.
До приезда жены и сыновей в Петербург Иммануил снимал квартиру в тридцать первом доме на Литейном проспекте. С приездом жены и троих детей им явно требовалось более просторное жилье, поэтому семья арендовала дом рядом с мастерской на набережной Большой Невки. Его внучка Марта Нобель-Олейникова утверждала, что дом был спроектирован и построен им самим, но это неверно. Одноэтажный деревянный дом в классическом стиле был построен во второй половине XVIII века и принадлежал жене титулярного советника Е. Ф. Яроцкой, владевшей несколькими домами в этом районе.5
За пять лет, прошедших с тех пор, как Иммануил покинул Стокгольм, он ни разу не посетил родной город. Поскольку переписка между супругами не сохранилась, сведения о том, как жила семья в те годы, весьма скудны. Однако, как бы тяжело ни приходилось Иммануилу после банкротства, трудно поверить, что, направляясь в Россию, он оставил бы свою жену совершенно без средств. Учитывая теплые отношения между Иммануилом и братом Андриетты, о чем свидетельствует их переписка, можно предположить, что Людвиг Аксель помогал семье. Он был достаточно обеспеченным человеком, жил в собственном доме и держал нескольких работников, дворовых и служанок. Можно также предположить, что Иммануил отсылал семье часть своих доходов во время пребывания в Або. Есть информация, что в отсутствие мужа Андриетта открыла небольшой молочно-овощной магазин; источник, однако, не совсем надежный.
В любом случае жизнь в отсутствие Иммануила должна была быть трудной. Одно из мучительнейших воспоминаний Роберта: мать послала его купить грошовый обед, а он потерял монету. По словам Людвига, братья вынуждены были торговать на улице серными спичками, пополняя семейный бюджет. Выражением экономических трудностей является также тот факт, что в 1839 году Андриетта с детьми переехала в квартиру ее матери, где она и вела свою «преподавательскую деятельность».
Дом 18 на набережной Большой Невки, в котором жила семья Нобель. Дом был одноэтажным, с небольшой антресолью. Общая площадь дома около 120 квадратных метров. (На рисунке указаны размеры в саженях – одна сажень составляет 1,781 метра.)
Ко времени воссоединения с Иммануилом в российской столице экономическое и социальное положение семьи стало заметно более хорошим. Продажа изобретения за двадцать пять тысяч рублей серебром помогла Иммануилу обрести репутацию изобретателя и предпринимателя. О высокой оценке его таланта свидетельствует и тот факт, что вскоре после приезда семьи ему предложили стать российским подданным и поступить на российскую службу. Такое же предложение получил его немецкий конкурент Мориц Якоби, когда приехал в Россию в 1837 году. В отличие от Якоби, Иммануил отказался, объясняя решение незнанием русского языка и законодательства. С учетом его отношения к «системе правления в России» можно предположить, что это объяснение не было единственной причиной.6
В том же году, когда Иммануилу было предложено принять российское подданство, в семье произошло пополнение: 29 октября 1843 года Андриетта родила пятого ребенка – Эмиля. В октябре 1845 года родился еще один сын, Рольф, а в сентябре 1849‑го, когда матери было 46 лет, на свет появилась Бетти, которой, как и первой дочери Шарлотте, довелось прожить всего два года. Присматривать за детьми помогала Сельма Шарлин, дочь хозяина квартиры Иммануила в Або.
В описываемые годы старшие братья Роберт, Людвиг и Альфред были полностью поглощены учебой. Ситуация с образованием иностранцев в России была особенной. Заграничные ученики не имели права посещать российские школы или поступать в российские университеты. Иностранным учителям также не было дозволено преподавать в стране без специального разрешения. Россия Николая I отличалась клаустрофобическим национализмом, и к иностранным влияниям относились с большим подозрением, опасаясь идеологического заражения.
Пожелай при этом Андриетта и Иммануил отдать мальчиков в школу, у них были бы прекрасные «нерусские» альтернативы: например, немецкие учебные заведения Петербурга
Сведений о первых занятиях мальчиков в Петербурге немного. По имени упоминается только один учитель: Бенедикт Ларс Сантесон преподавал шведский язык и историю. Сантесон служил секретарем при королевской канцелярии в Стокгольме, но после 1815 года он, так же как и Иммануил, покинул Швецию по причине задолженностей. В 1819 году он стал российским подданным, а в 1820 году получил разрешение шведского правительства «нести публичную службу» в Петербурге. Затем Сантесон устроился учителем языка при кадетской школе. Согласно дочери Людвига, мальчикам также запомнился «очень хороший русский учитель, который, должно быть, был превосходным педагогом». Вскоре мальчики стали учить уроки вместе, из чего следует, что младший, Альфред, быстро догнал своих старших братьев. Формальное образование сыновей Нобеля, судя по всему, завершилось в 1850 году.
Изначально Иммануил возлагал надежды на Людвига как на будущего архитектора с соответствующим образованием, но они не оправдались. Вместо этого Людвиг и Роберт с двадцати лет стали работать в мастерской. Таким образом, двое братьев сделали упор на инженерные знания. Что касается Альфреда, в нем рано проснулся интерес к химии – науке, которой с годами прекрасно овладел и Роберт. Главные уроки Людвиг и Роберт прошли в мастерской под руководством отца. Учитывая техническую смекалку и хватку Иммануила, этот метод обучения, несомненно, имел свои преимущества.
Однако беспокойный творческий ум отца отнюдь не гарантировал педагогическую последовательность, что Роберт во взрослом возрасте резко осудит, подобрав к этому остроумное определение: «перевернутое воспитание». Поскольку отец во всем действовал «без системы», детям было внушено «желание стать всем и в то же время ничем». Людвиг, наделенный более выдержанным и благодарным нравом, был о методике отца совершенно иного мнения. Он утверждал, что ни за что на свете не поменялся бы местами с теми, кто посещал курсы и получал дипломы. «Незавершенность нашего воспитания имеет то достоинство, что оно не убило в нас ни любознательности, ни рассудительности», – пишет он в прямой полемике с Робертом:
Мы постоянно чувствуем присущий нам недостаток знаний и находим неиссякаемый источник наслаждения в изучении тех вопросов, которые мы ныне способны лучше понять и оценить расширенным взглядом, приобретенным благодаря жизненному опыту. <…> Что касается
Что касается языкового образования, то наряду с родным шведским братья учили русский, немецкий, французский и английский языки. Немецкий и французский были незаменимы в тех кругах, где вращалась семья Нобель, в то время как знание русского языка было не столь необходимым. Живое соприкосновение с языком они получили лишь тогда, когда поступили на работу в мастерскую и стали взаимодействовать с рабочими. Поэтому свободной русской речью они так и не овладели. Людвиг «бегло владел языком и охотно выступал перед публикой, но говорил с акцентом, ставя неправильные ударения на некоторых слогах», – свидетельствует его дочь. Роберт с трудом писал письма на русском и еще в тридцатилетнем возрасте продолжал борьбу с русской грамматикой, которую находил «до такой степени непонятной и трудной», что по нескольку раз на день швырял книгу на пол: «Русский – ужасно трудный язык, и вся грамматика состоит из одних противоречий с техническими терминами, которые ни один смертный не может ни понять, ни запомнить». Самым одаренным к языкам был Альфред. Он хорошо изъяснялся не только по‑русски, но и по‑английски. Последним языком он владел так виртуозно, что уже в восемнадцать лет написал стихотворение You say I am a riddle… («Вы скажете, что я загадка…»), навеянное английской романтической поэзией.
В письме своему шурину Людвигу Альселю осенью 1848 года Иммануил дал следующую характеристику сыновьям:
Людвиг <…> во многом для своих лет еще несовершенен, но в некоторых предметах, таких как черчение, могу сказать, он намного превзошел свой возраст, а во всем, в чем требуется рассудок и вкус, имеет явное преимущество перед своими братьями. Слава Богу, не могу пожаловаться ни на кого из моих старших ребят, и судя по тому, что видел я до сих пор, горя мне от них не будет. Что Провидение дало поменьше одному, то другой, кажется, получил сполна. Насколько я могу судить, Людвиг обладает наибольшим талантом, Альфред – наибольшим трудолюбием, а Роберт – наибольшим спекулятивным духом, демонстрируя упорство, которым меня прошлой зимой несколько раз удивлял.
В это время Роберту было девятнадцать, Людвигу семнадцать, а Альфреду пятнадцать лет. Как покажет будущее, отцовская характеристика была в общем правильной. Оспорить можно было только распределение таланта и трудолюбия. С годами стало ясно, что Людвиг и Альфред обладали этими качествами в равной мере. Что касается Роберта, Иммануил попал в точку. Надо полагать, что в чертах, приписываемых старшему сыну, он видел отражение самого себя.
Повседневная жизнь в Петербурге
Благодаря полученному образованию у братьев Нобелей не было проблем в общении с окружающим миром. Родителям было труднее, поскольку отсутствие языковых знаний являлось существенным препятствием. Тем не менее никто из них не чувствовал себя изолированным. В 1840‑х годах в Петербурге проживало столько же финнов, сколько в бывшей столице Финляндии Або и в новой столице страны Хельсинки. Численность финнов приближалась к 13 тысячам человек, что соответствовало полутора процентам населения города. Из них почти половина говорила на шведском. Кроме того, в городе проживало еще около 600 шведов, прибывших из Швеции. Таким образом, шведскоговорящее население Петербурга в 1840 году составляло около шести тысяч человек.
Кроме того, во времена, когда школ было мало и обучение в них еще не было обязательным, понятие языковых норм совершенно отличалось от современного. Высокий слог был прерогативой образованного меньшинства, в то время как большинство петербуржцев говорило на диалектах всех языков, которые их окружали. В 1830‑е годы журналист Фаддей Булгарин отметил, что для понимания финской кухарки требовались финский, русский, немецкий и эстонский словари – но никакой грамматики. Точно так же шведский язык «по‑петербуржски» представлял собой смесь шведских, русских, немецких и финских слов. Возможно, Иммануил чувствовал себя как дома, общаясь на этом лингва франка, так напоминающим ту тарабарщину, на которой общался в юности, плавая по Средиземному морю.
Естественным центром шведскоязычных петербуржцев была Евангелическо-лютеранская община Св. Екатерины. Большинство шведов-иммигрантов и шведскоговорящих финнов по прибытии в Петербург регистрировались в этой общине, являвшей собой лютеранский приход, подчиненный Санкт-Петербургской консистории. (У говорящих на финском языке была своя община, расположенная в том же квартале города при церкви Св. Марии.) Регистрация не была обязательной, но большинство к ней прибегали ради обеспечения ритуальных услуг, таких как крещение, брак, погребение и т. п. По какой‑то причине Иммануил медлил с этой процедурой для себя и своей семьи. Только осенью 1849 года в церковных книгах зарегистрировано свидетельство о переезде, датированное Стокгольмом 24 октября 1842 года. Согласно записи, г-жа Нобель, чей муж, «г-н кондуктор, Нобель, по имеющимся сведениям, проживает в Санкт-Петербурге, переезжает туда <…> в сопровождении двух своих сыновей, Людвига Эммануэля <…> и Альфреда Бернхарда». Причина, по которой Иммануил не записался сразу по прибытии в город в 1838 году, возможно, была связана с тем, что он не предполагал надолго там оставаться.
Железные стропила и оконные рамы
Деятельность мастерских «Огарёв и Нобель» и «Нобель и сыновья» не ограничивалась изготовлением колес, а включала в себя производство самых разнообразных изделий, начиная с железнодорожных костылей до стропил для Эрмитажа и оконных решеток для немецкой церкви Св. Анны. В 1849 году Иммануил подал заявку о привилегии на «устройство железных стропил с решетинами оконных рам и поручней для лестниц». Привилегия была выдана в марте 1851 года на десять лет, как и привилегия на колесоделательные машины. Когда в 1850‑е годы ремонтировался Казанский собор, подоконники и решетки заказали у «Нобеля и сыновей». Оконные рамы Нобеля также использовались при ремонте машиностроительного завода «Арсенал». Другой заказ включал железные жалюзи, двери, рамы с железными переплетами для окон, а также ворота с железным замком для строительства форта «Рисбанк» в Кронштадте. В то же время в 1852 году мастерская изготовила железные ворота для Северного дока канала Петра I в Кронштадте. Этот заказ был получен в конкуренции с мастерской Берда.
Эти фотографии Иммануила и Андриетты сделаны в 1853 году, в дни процветания механического завода
Однако не всё производство было ориентировано на государственные или военные нужды. В 1850 году, когда мастерской не хватало заказов, а Иммануил не хотел увольнять рабочих, он придумал новый способ изготовления железной мебели. Такие предметы убранства снискали большую популярность, их отметили и на Мануфактурной выставке в Москве в 1853 году. Тогда Иммануил был награжден «малой золотой медалью» за «железную мебель, отличающуюся новизной, красивыми формами, легкостью, прочностью, чистотою отделки и умеренными ценами, и за весьма разнообразное и обширное производство на механическом его заведении». Он также давал объявления в финской печати, предлагая паровые лесопилки, установленные на передвижных баржах и «пригодные для распиливания бревен в Финском заливе или в устье реки». При нехватке капитала, но при наличии хорошего запаса леса он был готов вступить в партнерство «на условии, что стоимость лесопилки составляет долю вклада за пол-участка, включая лес на корню». Дополнительную информацию можно было получить «по переписке с г-ном Эм. Нобель в Петербурге, Петербургская сторона близ Сампсониевской набережной, дом № 318».
Иммануил постоянно находился на передовой технологического развития. Он обладал особым талантом находить экономически эффективные и трудосберегающие решения. Спасая казармы Московской гвардии от влаги, он уменьшил расход дров на две трети, а работая по поручению Рамзая над усовершенствованием плохо функционирующей винтовки, Иммануил увеличил скорость ее стрельбы, уменьшив заодно общий вес. Наиболее полезным изобретением для гражданских целей была система центрального отопления с одним котлом, обеспечивающим циркуляцию горячей воды по трубам. Первая попытка установки такой системы была предпринята в собственном доме Иммануила, а затем она была установлена в гостиницах, больницах и частных домах. Трубы, разумеется, были производства «Нобеля и сыновей».
Системы центрального отопления существовали в Англии с 1830‑х годов. В России Иммануил хотя и был одним из первопроходцев, но был не единственным, кто экспериментировал с технологией переносимого и отдаваемого водой тепла. Одновременно с тем, как он разрабатывал свою систему, молодой пруссак Франц Сан-Галли собрал первый в мире отопительный радиатор. Свой конструкторский путь он начинал у Берда, а в 1853 году открыл в Петербурге собственную механическую мастерскую.
Другой проект, занимавший ум Иммануила, касался усовершенствования двигателя горячего воздуха, разработанного шведско-американским изобретателем Джоном Эриксоном. После того как в одной из российских газет появилась информация, что Иммануил показал преобразованную им машину великому князю Константину Николаевичу, сыну Николая I, весть об этом сразу просочилась в зарубежную прессу, включая Швецию и Америку. Чтобы оградить себя от обвинений в нарушении патента Эриксона, Иммануил опубликовал в шведской прессе пояснение, что речь идет только о незначительных улучшениях. Он отметил, что не претендует на то, чтобы «сделать какие‑либо существенные улучшения в деле, завершенном таким гениальным человеком, как Эриксон». Инцидент этот свидетельствует об интенсивном технологическом развитии эпохи, ищущей энергоэффективные двигатели. Кроме того, это говорит о достаточно беспечном отношении Иммануила к вопросам права интеллектуальной собственности.
Крымская война
Мастерская Нобеля производила паровые двигатели, станки и другую продукцию для российского рынка, но работать приходилось в сложных условиях. Поступающее из‑за рубежа сырье, такое как чугун и кованое железо, облагалось высокими пошлинами в целях поддержки уральских металлургических заводов. При этом готовое машинное оборудование было беспошлинным. Как и другие российские машиностроительные заводы, мастерская в высшей степени зависела от государственных заказов. Несмотря на сложности и ограничения, Иммануилу удалось сделать состояние, которое, по его собственным словам, в 1853 году составляло 277 тысяч рублей серебром, что соответствует почти полумиллиарду рублей сегодня.
Именно правительственные заказы обеспечивали богатство Иммануила, и именно они побудили его в 1850‑х годах расширить машиностроительный завод. Причиной была разразившаяся в 1853 году Крымская война. Катализатором послужил спор между Францией и Россией о праве католиков и православных на святые места в Палестине (входившей в состав Османской империи), но в действительности конфликт касался контроля над Босфором.
Главные сражения шли на Черном море, но вскоре в арену боевых действий превратилось и Балтийское море. В марте 1854 года Великобритания объявила России войну, и летом 1854 года в Балтийское море вошли британские военные корабли при поддержке французской эскадры. Достаточно устаревший русский флот избегал столкновений в открытом море и активно использовал тактику минирования вод, окружавших Кронштадтскую крепость и крепость Суоменлинну около Хельсинки.
Заработная плата тех, кто выкладывал мины в Свеаборге (Суоменлинне) в период с 3 по 18 апреля 1855 года
Заказ на производство мин сначала достался конкуренту Иммануила – Якоби, который в 1852 году провел успешные испытания улучшенной версии своей гальванической мины. Однако производство гальванических мин в достаточном для военных целей количестве оказалось затруднительным, и правительство обратилось к Иммануилу. Первый договор на шестьдесят тысяч рублей серебром был подписан 15 апреля 1854 года. По техническим и экономическим соображениям произведенная мина являлась упрощенной версией той, права на которую Иммануил продал государству в 1842 году.
Поскольку людей, способных обращаться с минами, было мало, Иммануил сам помещал детонаторы в бочонки перед их установкой. Чтобы следить за теми, кто расставлял мины, и во избежание языкового барьера с военным руководством по договору в распоряжение Иммануила были предоставлены два шведско– и финскоязычных офицера. В качестве помощи отцу контроль и наблюдение также осуществляли Людвиг и, главным образом, Роберт (который также вел учет и бухгалтерию). Как видно из иллюстрации на следующей странице, люди, устанавливающие мины, были исключительно шведскоязычными.
Людвиг и Альфред в 1854 году
Роберт
Одним из весомых преимуществ нобелевских мин было то, что им не требовалось управление с суши при помощи электрического провода, поэтому устройства могли быть заложены до того, как ляжет лед. В связи с этим мины Нобеля использовались чаще, чем мины Якоби: из 1865 мин, выставленных в 1854 году (в Кронштадте) и в 1855 году (в Суоменлинне), 1391 мина была нобелевской. Это был первый случай, когда изобретение Иммануила было опробовано в бою. Несмотря на то что вражеские атаки были отбиты, опыт оказался не стопроцентно положительным. Хотя два корабля франко-британской эскадры были выведены из строя в Кронштадте, «опыт боевого использования мин Нобеля подтвердил известные и выявил неизвестные ее недостатки» (по отзыву русского минного эксперта). Из 245 мин, выставленных в фарватерах вокруг Кронштадта летом 1854 года, удалось уберечь только 210, остальные оторвало и унесло течением, в результате чего были человеческие жертвы. Кроме того, из 210 оставшихся мин только 75 оказались в исправном виде. Ситуация в Суоменлинне была схожей.
Причина такого итога связана с несовершенством системы вывешивания и закрепления мин. Кроме того, мины обладали недостаточной взрывной силой: франко-британские военные корабли хотя и получали повреждения, но не были затоплены. Тот факт, что в Кронштадте не было затоплено ни одно вражеское судно, означал для Иммануила не только профессиональное, но и финансовое поражение. По контракту все потопленные корабли, а также те, что капитулировали в связи с минной опасностью, должны были перейти к нему (вместе с грузом). Он имел право продать их российскому государству или сбыть за границу. (В контракте от 20 января 1855 года на дополнительные 1160 мин для обороны Або и Суоменлинны этот пункт был исключен.)
Как отмечал русский морской инженер, генерал-адъютант Александр Берх, нобелевская минная система не представляла собой эффективный способ обороны. Преимущество мины заключалось «в нравственном действии на неприятеля», то есть в эффекте устрашения. Критика Берха недостаточной взрывной мощности подтверждается и в отчете британского вице-адмирала Чарльза Нейпира. В своей книге
Помимо морских и наземных мин, Иммануил также работал над «летающими минами», прикрепленными к ракетам, которые, по его словам, должны были «оказать огромную услугу флоту». В январе 1854 года он представил российскому правительству чертеж еще одной мины, которая, попадая в каркас неприятельского корабля, опускалась ниже ватерлинии, после чего взрывалась и топила корабль. Для достижения максимального эффекта Иммануил задумал судно, которое могло двигаться под водой, приближаясь к вражескому кораблю, не попадая при этом под обстрел. Такое судно могло также использоваться для задач разведки. Предложение Иммануила было чем‑то вроде вооруженной торпедами подводной лодки. Как правительство отнеслось к предложению, неизвестно, но даже при положительной реакции в условиях войны проект вряд ли удалось бы реализовать. (О том, что Иммануил не позволял практическим соображениям мешать потоку своих идей, свидетельствует тот факт, что несколько лет спустя в письме к Роберту он выдвинул предложение транспортировать мины дрессированными тюленями, обученными откликаться на свое имя.)
Из-за блокады портов импорт техники из‑за границы прекратился. Теперь «Нобель и сыновья» получала заказы не только на мины, но и на машинное оборудование. Как уже говорилось, российский флот был сильно устаревшим, особенно в сравнении с французским и британским. В то время как корабли последних приводили в движение паровые двигатели и винты, русские военные корабли всё еще были парусными. Гребной винт был разработан параллельно англичанином Фрэнсисом Смитом и шведом Джоном Эриксоном. Первые испытания проведены на американской канонерской лодке «Принстон» в 1842 году. В ходе реализации «Плана шведской военно-морской обороны» за 1847 год паровая машина и гребной винт были приняты в качестве корабельного двигателя, и уже в следующем году был построен один из первых в мире паровой корвет «Евле». Первыми крупномасштабными военными кораблями с гребным винтом были французский линейный корабль «Наполеон» (1850), оснащенный девятью десятками пушек, и английский линкор «Агамемнон» (1852), символически вооруженный девяносто одной.
В свете международного развития в военно-морской области российскому правительству стало ясно, что флот страны нуждается в модернизации. Осенью 1853 года, с началом Крымской войны, был объявлен торг на производство паровых машин по пятьсот лошадиных сил каждая для трех кораблей. Судна решено было перестроить, снабдив их гребными винтами. Модернизация старых линейных кораблей и фрегатов и снабжение их паровым двигателем с гребным винтом были самым быстрым способом обновления флота в это технологически переломное время. Подобный процесс наблюдался также в Швеции, где тридцатилетний линейный корабль «Карл XIV Юхан» в 1854 году был оснащен паровым двигателем.
Поскольку в России еще никогда не производились паровые машины таких габаритов, «Нобель и сыновья» стал единственным заводом, выразившим готовность взять на себя эту задачу. Немалую роль в принятии решения сыграло заманчивое обещание правительства. Заводу, который выполнит техническое задание наиболее качественно с наименьшими затратами, будет гарантировано преимущественное право на получение дальнейших заказов Морского министерства. Контракт был заключен 16 декабря 1853 года на сумму 592 000 рублей серебром, что сейчас – около миллиарда. Это превосходило стоимость всего механического завода в целом. Со стороны Нобелей переговоры вел двадцатидвухлетний Людвиг, что говорит о высоком мнении отца о сыне.
В качестве образца был взят двигатель, построенный английским морским инженером Робертом Нейпиром. Эта машина была установлена на корабле «Выборг». Кораблями, которые следовало снабдить паровыми двигателями, были линейные «Ретвизан», «Гангут» и «Воля», оснащенные 84 пушками. Два из них имели отношение к русско-шведским войнам при Карле XII и Густаве III. «Гангут» был назван в честь победы русского флота над шведским у финского полуострова Ханко (Гангут) в 1714 году. Корабль был построен в 1822 году. «Ретвизан» – русская транскрипция шведского слова Rättvisan («справедливость») – шведский линейный корабль, захваченный в 1790 году в русско-шведской войне, в которой отец Иммануила едва не попал в плен. Правда это был не тот же, а более поздний палубный корабль с тем же названием – помимо завоеванного у шведов судна еще три русских военных корабля получили название «Ретвизан» вплоть до 1900 года.
Ответственность за модернизацию русского флота была возложена и на промышленника Николая Путилова, которому поступил государственный заказ на изготовление большого количества военных кораблей. «Нобель и сыновья» помогли снабдить паровыми двигателями ряд корветов производства Путилова. Развитие деятельности от механической мастерской до судостроительного завода, должно быть, радовало Иммануила, когда‑то мечтавшего стать кораблестроителем.
Крупные заказы привели к реконструкции и расширению завода в сторону Малой Вульфовой улицы, шедшей параллельно набережной Большой Невки. В 1854 году построено трехэтажное каменное здание с большими и малыми мастерскими. Помимо механических, там были оборудованы сборный, чертежный и модельный отделы. В следующем году было возведено еще одно здание, где расположились малярные, чугунолитейные и меднолитейные мастерские, а также отсеки для паровых машин и вентиляторов, котельная и кузница и еще четырнадцать деревянных зданий разного назначения. Кроме того, по территории завода пролегала собственная железная дорога, которая проходила сквозь мастерские, сообщая их друг с другом и пристанью. В золотые годы предприятие оценивалось в 552 000 рублей серебром (почти миллиард рублей сегодня), при этом обеспечивало рабочие места для тысячи человек.
Экономический пик пришелся на 1855 год. Заказов было огромное количество, работа шла полным ходом, и Иммануил зарабатывал большие деньги. В конце года он, по предложению бывшего военного министра Чернышева, был награжден орденом Св. Станислава 3‑й степени «в воздаяние особенного усердия вашего в добросовестном исполнении принятых вами на себя обязанностей по устройству механизмов и поставке разнородных машин во вновь возведенном здании С.‑Петербургского арсенала, с значительною выгодою для казны». Орден Св. Станислава была сравнительно новая русская награда, а, а 3‑я степень его являлась самой распространенной; с 1839 по 1917 год были вручены более 750 000 орденов. Получателями были главным образом люди, отслужившие определенное количество лет на государственной службе, а также другие заслуженные персоны. Орден был самым низшим из русских орденов, но для Иммануила сам факт, что он стал кавалером русского ордена, несомненно, служил важным подтверждением его успехов в новой стране.
Медаль «За трудолюбие и искусство» была вручена, согласно дате на реверсе, «иностранцу Емман. Нобелю» в 1853 году. На лицевой стороне медали изображен царь Александр II, вступивший на престол в 1855 году. Таким образом, Иммануил мог получить медаль не ранее этого года, то есть одновременно с тем, как ему был пожалован орден Св. Станислава
Таким образом, в профессиональном плане напряженная жизнь Иммануила была весьма успешной. Однако год закончился семейным горем. В ноябре умер от воспаления кишечника десятилетний сын Рольф – «как раз тогда, когда его ум стал развиваться и между младшими братьями возникло своего рода соревнование, хотя Рольф, как по возрасту, так и по уму, сильно отставал от Эмиля», – писал Иммануил Людвигу Альселю. Смерть сына словно предвещала нехорошие времена и в профессиональной жизни. Война развивалась для России катастрофически плохо, и в марте 1856 года император был вынужден подписать унизительный мирный договор.
Катастрофа
Поражение в войне было недвусмысленным доказательством того, что Россия нуждается в глубоких реформах хотя бы в силу военных и экономических причин. Николай I умер за год до заключения мира. Вступление на престол нового императора означало конец политического гнета и шовинизма, которыми отличался николаевский режим. Во время правления Александра II были проведены многие из реформ, обсуждавшихся при предыдущих правителях, но так и не осуществленных. Наиболее значительные коснулись положения русских крестьян. Крепостное право вело к человеческому страданию и препятствовало экономическому развитию. Отменено оно было в 1861 году.
Одним из последствий проигранной войны и смены императора было решение российского правительства вновь импортировать военную технику с Запада. Как бывало и раньше, когда страна оказывалась позади, власть обращалась к зарубежным производителям за помощью. «Нобель и сыновья», чье финансовое положение почти полностью зависело от производства военной продукции, внезапно остался без заказов. В апреле 1857 года Иммануил пожаловался Людвигу Альселю, что российское правительство больше не хочет «признавать обещанные обязательства». Это был тяжелый удар, приведший его к трехмесячному «состоянию полной апатичности», почти лишив его «того небольшого остатка жизненных сил, которые еще остались». Всё, чем он владел, было вложено в завод. «Если бы правительство, согласно письменным и печатным декларациям, обеспечило мое, благодаря их обещаниям, укрупненное предприятие работой, то мое положение было бы спасено. В обратном случае я ничем не владею, ибо всё вложено в это большое дело». Положение усугублялось тем, что для расширения завода Иммануил был вынужден брать крупные займы под высокие проценты.
Отсутствие крупных заказов привело к тому, что обеспечить должную нагрузку рабочим было крайне трудно. Но это была не единственная проблема. В контракте на реконструкцию «Ретвизана», «Гангута» и «Воли» предусматривалось, что выполнение условий контракта будет зависеть от доступа мастерской к импортным зарубежным машинным частям. Поскольку таковые из‑за британской блокады не были получены, поставка кораблей была задержана, что привело к приостановке платежей. В августе 1857‑го года все корабли были наконец сданы, но оплата была произведена только после того, как суд решил в пользу завода.
С учетом своего вклада в российскую военную промышленность Иммануил считал себя вправе питать «самые справедливые надежды <…> на получение дополнительных заказов», которые могли бы возместить большие расходы, понесенные им при реконструкции и расширении завода. Однако из семи торгов, объявленных правительством за 1854 – 1859 годы, «Нобель и сыновья» не выиграл ни одного, хотя его оферты были выгоднее других.
Ставить себя в зависимость от государства – опасно, в этом Иммануил смог убедиться. Новое российское правительство почувствовало себя свободным от всех обещаний, данных «Нобелю и сыновьям» прежним правительством. Чтобы спасти свое дело, Иммануил был вынужден искать частных клиентов. В «Морском сборнике» было опубликовано объявление, что во время войны «Нобель и сыновья» строили исключительно паровые машины для больших винтовых кораблей, но теперь они принимают заказы на двигатели для больших и малых гражданских судов. Также возможно построить плоскодонные речные суда, равно как и большие суда, кроме того, изготовить токарные, сверлильные и строгальные станки. И всё – «по ценам умеренным».
Однако действовать в качестве частного капиталиста на российском рынке было почти так же трудно и рискованно, как и зависеть от правительства, главным образом из‑за сложностей с кредитованием. Одним из выходов было преобразование семейного дела в акционерное общество – шаг, который именно в 1857 году имел шансы на успех. Процентная ставка в государственных банках резко упала, и многие инвесторы обратились к фондовому рынку, чтобы обезопасить свои активы. «Я решил поставить фабрику на акциях, – писал Иммануил Людвигу Альселю, будучи не слишком оптимистично настроен. – Но и здесь мы столкнемся с большими трудностями, ибо ни один капиталист не желает влезать в дело, которое требует больших усилий. И всё же я надеюсь на эту возможность».
В июле 1857 года завод «Нобель и сыновья» был преобразован в акционерное общество «Сампсониевская механическая мануфактура». Предприятие поставляло паровые машины и пароходы судоходной компании «Кавказ и Меркурий», совершающей перевозки по Волге и Каспийскому морю, а также «Финскому пароходному обществу». Последнее возглавлял Рафаэль фон Гартман, оно обслуживало Неву и ее притоки, включая маршрут от столицы до Шлиссельбурга, где Нева впадает в Ладогу. В последующие годы заметную роль в развитии этого пароходного движения сыграет Роберт. Однако завод был слишком большим, чтобы функционировать только за счет частных заказов, поэтому спустя два года Иммануил был вынужден вернуть акционерам деньги.
В 1858 – 1859 годы переписка Нобеля с Кораблестроительным департаментом и Технологическим комитетом, по словам самого Иммануила, «разрослась невероятно». Отдавались и отзывались приказы. В мае-июне 1859 года он подал «подробные отчеты о несправедливостях, которым подвергался», настаивая на ликвидации, что означало роспуск предприятия путем превращения активов в деньги, выплат по всем долгам и распределения остатков между владельцами. Решение Адмиралтейского совета от 5 сентября оправдало Нобеля по всем пунктам, но если он настаивал на ликвидации, то должен был согласиться с расчетом, сделанным Кораблестроительным департаментом, согласно которому потери составляли больше 14 000 рублей серебром (больше пятнадцати миллионов рублей сегодня).
Ликвидация была подписана 3 октября 1859 года, ознаменованная протестом Иммануила, который зарекся спорить с правительством на эту тему. В результате в документе стоит подпись не Иммануила, а Людвига. Сам глава семейства к тому времени уже вернулся в Швецию вместе с Андриеттой и младшим сыном Эмилем. Чтобы сохранить как можно больше от процветавшего некогда машиностроительного завода, в Петербурге остались Роберт, Альфред и Людвиг.
Главная ответственность была возложена на Людвига. Этому было несколько объяснений. Роберт занимался главным образом «внешними делами» завода – контактами с клиентами и т. д. Альфред всё больше уделял внимание химическим исследованиям, хотя и совершал визиты в Париж и Лондон, чтобы попытаться получить кредиты для спасения дела, по поручению отца. Предприятие, однако, было сочтено некредитоспособным.
Больше всего Иммануил доверял Людвигу, который, несмотря на проблемы завода в 1858 году, также был награжден орденом Св. Станислава. Еще одним обстоятельством в пользу этого выбора было то, что средний сын уже год как был женат. Его супругой стала родная кузина Вильгельмина (Мина) Альсель, дочь дяди Людвига и тети Шарлотты. Мина родилась в 1832 году и была на год моложе Людвига. Они познакомились во время пребывания Людвига в Стокгольме, и Мина несколько раз посещала Петербург в сопровождении матери.
Людвиг попросил у дяди руки Мины в феврале 1855 года, а в сентябре состоялась помолвка на немецком курорте. «Пусть Провидение столь же щедро благословит молодых, как того горячо желают наши сердца, тогда не будет недостатка в их счастье, – писал Иммануил своему шурину. – Мина – единственная из твоих, с кем я имел удовольствие познакомиться, и искренне признаюсь что с того самого момента, как я ее увидел, желал я, чтобы она была среди нас».
Из письма также явствует, что Мина и Людвиг были слабы здоровьем, в связи с чем Иммануил выражал надежду, что «для взаимных посещений не возникнет препятствий чаще, чем до сих пор». Мина страдала «слабой грудью», – возможно, от начинающегося туберкулеза. После их поездки в Стокгольм в 1856 году Андриетта отметила, что Мина «не совсем здорова» и Людвиг тоже «не совсем в форме», но любящая мать всё же надеялась, что «через несколько месяцев с Божьей помощью они поженятся, и тогда радость и блаженство будут утешением для нас всех».
Жена Людвига Мина Альсель. Фотография может быть датирована периодом после октября 1865 года, когда открылась мастерская в Санкт-Петербурге, где она была сделана
Свадьба состоялась не «через несколько месяцев», как надеялась Андриетта, а через два года. Людвиг и Мина поженились в Стокгольме 7 октября 1858 года. Одной из причин задержки могло быть состояние здоровья Мины, но есть и другое объяснение. Через год после помолвки у Людвига в Петербурге родился сын от двадцатидевятилетней шведки Анны Линдаль – дочери подруги Андриетты. Мальчик родился 4 сентября 1856 года и получил имя Яльмар Подалирий. Согласно свидетельству о рождении, отцом ребенка был муж Анны Линдаль, Густав Круссель. Он родился в Финляндии в 1810 году; в возрасте тридцати лет начал строить карьеру в России. Врач с докторской степенью по медицине, Круссель занимал уважаемое положение в обществе и носил гражданский чин коллежского советника. Занимался и научной деятельностью, исследуя гальванизм как средство лечения. Супруги поженились в 1853 году и в следующем году уже родили сына Эмиля Малькольма, который умер в возрасте трех лет.
Поделиться книгой: