Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Художник. Изображая иллюзию - Евгений Александрович Козлов на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

– Картину, которую замыслил написать ваш знакомый неименитый художник, после создания, пусть подарит ее мне в знак искреннего почтения.

– Планета Земля прибывает в кромешном космосе в среде мертвой и безликой, однако там же и сияет центровое Солнце, согревая и разгоняя кромешный мрак. – он чуть отвлеченно огласил. – Безусловно, написанная картина принадлежит вам по праву, ее осталось лишь сотворить. – пообещал податливый джентльмен.

Изначально догадавшись, кем доподлинно является тот великий художник, какой ныне неказистой ипостасью он прикидывается, Эмма внутренне потешалась над горе романтиком, ведь незнакомец и есть тот любострастный ценитель красоты, или просто неудачливый ухажер, изголодавшийся по женскому вниманию. Только вот почему-то приниженно называет себя дворецким. “Видимо, самооценка у него крайне занижена, потому-то и боится открыто признаться в нежной расположенности к моей незаурядной персоне, потому неуклюже примеряет чужие личины”. – думала она, включив чуткое женское понимание мужской неуверенности в любовных подвигах. “Неумело пафосную роль играет, и в речах своих жутко непоследователен”. – продолжила считывать невнятный субъект Эмма – “Он надменно думает, что знает больше других, уверяя себя в моей девической недальновидности, будто молодая девушка, необремененная и нестяжательная, живет только сребролюбивыми желаниями приобрести что-нибудь послаще да что-либо покрасивей. О как он заблуждается, не высказать словами! Или он хочет сделать мне сюрприз, вдруг, словно в сказке нищий оборванец обернется рыцарствующим принцем или….” – Как бы ни были прагматично трезвы ее рассуждения, Эмма не заметила проникновенного наплыва кремовых грез и, кажется, воображаемо преуспела в познании незнакомца. Лишь один вопрос ее крайне смущал.

– Каково ваше имя, скажите, пожалуйста? Мы столь продолжительно беседуем, а я даже не знаю вашего имени. Это недоразумение, я считаю, необходимо исправить.

Минуту колеблясь, он все-таки кротко, но ответил.

– Адриан. Такими буквенными звуками меня аплодисментами величают или же потешно оскорбляют. Однако мое имя не числится в именах нарицательных. Как правило, в одиночестве самообладания, закулисье теряет всякую представительную магию.

– Приятно познакомиться, мистер Адриан. А вы, разве, настолько одиноки, чтобы роптать на мачеху-судьбу?

– Если соизволите составить мне дружескую компанию, то это будет уже не столь важно. – заключил расторопный Адриан и повернулся чтобы уйти. – В обеденный перерыв выходите на улицу. Если я не увижу вас там, то посчитаю ваше отсутствие за отказ. Но будьте уверены, я с покорной надеждой буду ожидать ваше скорое появление на горизонте моей младенческой мечты.

Забрезжило извилистым чудаковатым ручьем новое восприятие действительности схожее с ясновидением. Истощив душевные запасы волевых сил, Адриан привычно облокотился на обледенелый фонарь, выкрашенный в глубокий черный цвет. Бившись в немилостивых конвульсиях его сердце, жаждав вырваться наружу, с каждым ударом, с каждой каплей проистекающей из слезников, разгоняло свернувшиеся сгустки крови.

Многие народы мира обожествляли падших людей, нарекая их своими создателями и проводниками, почитая тиранов за богов, они поклонялись и приносили им на мерзостных алтарях чудовищные жертвы. А может быть, эллинских божеств выдумал философ-поэт, не посмевший в своей греховной низости увидеть в людях подобных себе созданий, посему он в мраморе Горгоной обожествил их, восторгаясь их нетленной красоте и уму. Вот именно таким же образом Адриан совсем недавно побывал в лучезарном храме, где сотни цветов всех мастей и красот возлежали перед неземным существом в облике невинной девы. “Неужели законы Вселенной писаны золотыми чернилами и для нее, неужели и ей предстоит уйти из этого мира, ей предстоит умереть? Прошу, Творец, пусть я умру, а она живет”. – часто душою твердил Адриан. – “Я создам для нее то, что сохранит ее великий образ, навеки прославит ее и обоготворит”. Мысли о неудержимых чувствах пугали его, любовь виделась неукротимой, нестерпимой мощью, и та неуправляемая стихия нежданно поглотила его трехсоставное естество, лишая его разумного разумения и обезоруживая его руки гения. Потому противился он всеми последними силами тому любовному натиску, переполняясь окрыленным вдохновением, он мечтал в тот миг о скором высвобождении тех вышних сравнений и идиллических метафор своей разрозненной души. Его мучило ожидание и обнадеживало предвкушенье предстоящей встречи.

Вдохновение – это вдох новейшего прочувственного переживания, ибо вдох, поддерживая жизнь, насыщает тело питательным кислородом. Вдох божественной любви возвеличивает душу. Всякий узревший прекрасное творенье Божье, испытывает трепетное возбуждение, ведь желает художник воспеть непостижимый замысел Творца.

Тем временем, Эмма, обретя терпеливую скромность, безмолвно дожидалась окончания рабочих вот уже считанных часов. Тот таинственный незнакомец, оставив ее одну наедине с думами сентиментального характера, словно заинтриговал ее новизной самоподачи и хитросплетенностью собственного мироощущения. Отчего она прислушивалась к шепоту своего сокрушенного внимательного сердца, и те мелодичные трели казались девушке до мурашек приятными, но несколько пугающими.

Рисунок четвертый. Акварель

Я люблю Ангела, и дабы стать достойной ее святости,

мне необходимо уподобиться божеству.

Невеста моя восторженно красива, ибо она изящна и неприхотлива. Фигура ее мифически стройна, а волосы женственно длинны, прямы и шелковисты. Она способствуют моему творчеству возвыситься, всячески прилежно мне помогая. Я не отпущу ее из хладных рук своих, покуда не сломит меня усталость таланта. Я буду верен ей до самого неизбежного исхода своего. Зовут ее – кисточка.

Чарльз Одри нервно, чуть сутулясь, прохаживается вдоль мертвенной кромки воды, вдоль пологого уступа фонтана. Временами он задумчиво наклоняется, рассматривая нечто занимательное в бассейне амфитеатра, затем вновь возобновляет неосознанное неуступное движение по заданному исследовательскому кругу. Предметом его созерцательного изучения является фонтан, композиционно расположенный в центре городского парка. Ныне и всегда имея огромный размер и обыкновенную форму блюдца, фонтан славится добровольно согласованной достопримечательностью. Посередине строения ажурно расположена колоннада труб в извилистых ракурсах, они в летнюю пору выбрасывают резвые струйки воды, но нынче ржаво бездействуют. Посему, сосредоточенный детектив, невзирая на опасность намокания, зрением штудирует сей развлекательный, украшающий атрибут монументальной архитектуры. Будучи повсеместно скупым на слова, неприхотливым в повседневности, он никогда не чурался непогоды. Ведь пасмурность, владычествуя ореолом сумрачности, сегодня повисла над всем городом. Косматые полуобнаженные деревья, пресытившись небесными щедротами, всем своим нищенствующим видом выражают кричащее недовольство, посему более не желают впитывать морозную влагу, отчего сам воздух кажется сопряженным с неспокойными молекулами водорода, отчего одежды людей намокают без видимых непотребств дождя. Грани видимости фактурной рябью размываются, будто кисть художника смывает с бумаги засохшую акварель.

Детектив временами придерживает юркую шляпу, дабы она весело не унеслась вслед за перелетными птицами в далекие заморские страны и в чужбины таинственных континентов. Также он сморкается в носовой платок выписанный цветными горошинами, и словно контуженный нагоняем ребенок округляет просветленные свои глаза, когда в его искательной душе, беспринципно всхлипами вспыхивают новейшие бурные фейерверки мыслей. Вдоволь насмотревшись на антураж осеннего запустения, он готов сию же минуту заняться последующими не менее важными делами, однако всё обстоит не столь просто и предсказуемо. Прежде всего, ему необходимо дождаться юного Эрнеста, столь свободно горящего в зачатии несмышленой зрелости. С часу на час юноша неукоснительно должен прийти и самолично взглянуть на дно фонтана. Дабы естественным веянием души ужаснуться, либо в дрожащих конвульсиях повалиться на землю прибывая в подавленном шоке. Скорей всего он устрашится того, что там различат его глаза сквозь толщину помутневшей воды с опалыми листьями поверх глади, подобной гладкому листу прозрачной писчей бумаги с крапинками макулатуры.

Неровности присутствовали в происходящем событии. Скрадывающие изъяны и судьбоносные промахи, например недобросовестность полиции, сгубила многие подробности случившегося, но на фоне простоты сцены, всё остальное выглядит весьма комично. Жаль только молодой человек воспринял иначе внезапно появившуюся третью улику в деле о гениальном Художнике.

Эрнест в силу реализованных и нереализованных возможностей по обыкновению своему раскрывал жизнь по максимуму, утром его ждали бытовые дела, днем как подобает работа, вечером заочная учеба, затем ночные прогулки с друзьями. Дни жизни молодого человека были насыщены и многогранны, но с исчезновением любимой Эммы, привычный распорядок его дня лишь обогатился новыми авансценами, ибо всеми телесными и душевными силами он желал отвлечься от своих репрессивно настроенных дум. Отсюда неумолчно следует, что примчатся на всех порах по вызову в положенный срок, он просто был не в состоянии, потому заранее им было оговорено неизвестное время прибытия. Но отлучившись от продовольственной службы, вопросив очередной отгул, за неимением неуважительных пропусков и вредных для производства неудач, ему все-таки позволили удалиться на часок другой по крайне важному делу, однозначно секретному делу. Хотя главную суть зова Чарльза Одри он не ведал, но мечтательно догадывался. Он грезил подобным образом – “Неужели девушка нашлась! Хоть бы она оказалась непоруганной и невредимой! Почему же тогда был столь печален голос детектива, глухо доносящийся из трубки телеграфа?” И юноша с лихвой получил ответ на мучающий его вопрос, придя на место встречи и застав своего теперь уже соучастника в поисках живого сокровища, в задумчивом подобострастном молчании. В очах юноши Чарльз Одри не виделся лишним третьим лицом, нестяжательным посредником, нет, скорее тот предстоял человеком с благородной мечтой в сердце помочь ближнему, наполняя тем самым свою ныне скучную жизнь моралистическим смыслом. Посему аура филантропической заинтересованности и сердечного сопереживания довлела над их общей историей, смущая преклонные и юные лета соратников по несчастью.

Эрнест задиристо обомлел, когда с налету запрыгнул на выступ фонтана. Он тут же протянул руку детективу для приветного рукопожатия, как вдруг внезапно, испытав приступ колющего страха, отстранился. Он мельком заметил знакомые очертания до мурашек в сердце родного платья размытые рябью и грязью. На глубине вод находилось недвижно лежащее тело до боли знакомого ему человека. “Неужели это она?” – лихорадочно сотряс себя вопросом юноша, так как бешеное сердце его, казалось, вот-вот остановится, зверская паника и потеря контроля над плотью, даже над разумом, завладели им окончательно и неизгладимо.

А Чарльз Одри тем временем осторожно молчал, что-то скрывая и сохраняя неприкосновенность тайны. Однако затем он повернулся навстречу юноше, и хотел было в подробностях изъяснить сложившеюся ситуацию, опровергнув все его вздорные заблуждения…. Но тут внезапно послышался внушительный всплеск водных брызг, грузные моросящие шлепки ударили об настил из белого камня, а несколько десятков дружных капель напрочь запорошили пальто детектива в крапинку. На сей казусное происшествие он лишь мысленно развел руками и шепотом произнес – Что ж, это следовало ожидать.

Утратив обостренность всех органов чувств, невзирая на закаляющий холод, влажность воздуха, преодолев всякую боязнь заболеть, юноша с золотой археологической лихорадкой водолаза, словно напуганная птица в поиске потерянных птенцов, бороздил вдоль и поперек дно округлого бассейна фонтана. Скоро наступила дождливая опадающая осень, и сей парковый монумент закрыли до времен нежной летней поры. Однако воду не спустили, отчего оскорбленный Эрнест, поддавшись лжи искусно сфабрикованной иллюзии, нырял, рыская, но, не обнаруживая утраченное сокровище, затем он выныривал, делая спасительный вдох, и вновь устремлялся на глубину, пытаясь поднять со дна несуществующее тело утонувшей возлюбленной. Но безуспешно. Лишь через несколько мучительных для него минут, в полной мере самоосуждаемо озаренный, он осознал – никакого тела нет, и насколько неимоверно глупо он выглядит.

Чарльз Одри протянул дрожащему ныряльщику руку, дабы помочь юноше выбраться на сушу, и тот не побрезговал подмогой. С Эрнеста обильно струилась и капала вода, словно он, попавши нежданно под проливной дождь, опрометчиво нагрянул в ближайшее кафе, и хозяину заведения невыносимо хочется его либо заботливо обсушить, либо сопроводить восвояси. Эрнест вопросительно взирал на детектива и Чарльз в свою немаловажную очередь, нисколько не смеясь и не шутя, произнес следующее.

– Вас, Эрнест, в который раз предательски обманули. Как вы должно быть уже догадались, это рисунок, восхитительно выполненный в красках, хотя сейчас он не столь хорошо различим. – детектив по-отцовски сердито изогнул бровь дугой. – Позвольте укорить ваше поведение, ибо единственное, что вы сейчас совершили – это смутили воду, подняли загрязняющий душу ил на поверхность. Впрочем, ваша, правда, перспектива рисунка очень хороша, весьма недурна. Да будет вам известно, что жидкость меняет форму и размер погруженных в нее предметов, двумя словами искажает реальность. Но взгляните получше на предмет нашего общего с вами интереса, кажется, что все законы учтены и заблаговременно предвидены, будто и вправду девушка изысканно лежит вниз лицом, светлые яркие локоны утопленницы раскинулись по утонченной спинке, лазурно-березовое платье словно колышется в такт малейшим колебаниям волн. – детектив деликатно ухмыльнулся и заметил. – Вот и первая непростительная ошибка, такого платья у Эммы нет и быть не может, у нее более современный вкус. Однако в пылу яростного отчаяния, вас, к сожалению, это нисколько не смутило. – Чарльз Одри хотел было похлопать юношу по мокрому плечу в знак воодушевления, но отказался от этой затеи, обозрев не слишком опрятный вид Эрнеста, посему подбодрил того глаголом. – Не переживайте, Эрнест, вы поступили благородно. Не каждый, позабыв о неудобствах, кинется в омут с головой. Вас вновь решили откинуть на несколько шагов назад, к страху и к одиночеству. К счастью у вас есть я, скептик и критик в одном лице, который не ведется на подобного рода прямодушные фокусы. – сказал ровным тоном детектив и многозначительно переглянулся с обрисованным ранее объектом.

– Но я не знаю, что и думать. Нам теперь противостоит не только искусный художник, но еще вдобавок и иллюзионист, искусно обманывающий и потому крайне опасный. – проговорил Эрнест нервно выжимания из одежды обильные залежи влаги. – Что же мы будем делать, неужели будем и дальше просто наблюдать со стороны, находясь на безопасном расстоянии, неужели продолжим искать эти бессмысленные подсказки? Вы что-нибудь раскопали в этой безвыходной могиле? – упрямо интересовался молодой человек, настроение коего окончательно испортилось.

Но вопросы юноши нисколько не подавили самообладание детектива.

– Я могу рассказать вам массу занимательного компромата на всех и каждого, ведь я заведующий тайным архивом. Только прежде позвольте сопроводить вас к моему дому. Здесь неподалеку располагается моя ветхая лачуга. Не подумайте лишнего, в моих намерения входит переодеть вас, высушить и напоить чаем с малиной. Мне не нужен больной помощник, ведь при выслеживании преступника, вы, ненароком чихнув, опрометчиво выдадите нас, что весьма курьезно умертвит всякое уважение к нашим многострадальным изыскательным персонам.

В ответ Эрнест небрежно мотнул небольшими завитками кудрей на почерневшей от сырости голове, предвкушая неудобное хлюпанье в обоих ботинках.

Предсказание Чарльза Одри явилось в жизнь как того пожелали высшие силы. В скором времени они добрались до обыкновенного пятиэтажного дома. Срок эксплуатации такой постройки, насколько известно несведущему в строительстве человеку, пятьдесят лет, но сносить старые дома и снабжать бездомных горожан новыми квартирами для властей крайне невыгодно. Посему стоят сей ветхие жилища людские сотни лет, а то и по более, готовые в любой момент треснуть по швам, даже их двери привычно отходят от косяков. В таком безвыходном положении покачивается кирпичный гигант из стороны в сторону, из-за старости утративший всякую ловкость и чувство равновесия.

Миновали несколько недолгих минут, и вот уже свистит на кухонной плите раскаленный чайник в цветочек, а в белую чашечку положено три ложки смородинового варенья. Дровами растапливается закоптившийся камин. Переодевшись в широкую рубашку и короткие брюки детектива, Эрнест сидит скромно, не жалуясь на предоставленный ему несоразмерный наряд, и изредка разглядывает незамысловатую атрибутику холостяцкой квартиры. Стоит заметить, что костюм на нем большего размера, чем подобает носить джентльмену, потому, молодой человек в сей час походит на маленького мальчика. Покуда не высохнут его исконные одежды, внешний вид юноши обречен слыть посмешищем.

“Интересно, о чем любит размышлять Чарльз Одри в этом неуютном гнездышке, этот столь одинокий черствый человек, история личной жизни коего неоптимистично скучна, впрочем, и его фотоальбомы зажаты и худы. Неужели он никогда не мечтал о собственной семье?” – подумал Эрнест, отпив из чашки несколько глотков душистого напитка, заботливо принесенного детективом. Тем временем расторопный хозяин квартиры, сняв и повесив пальто на вешалку в прихожей, и зашвырнув шляпу туда же неподалеку, и одев домашнюю помятую кофту болотного земляного цвета, бывши некогда серьезным, рассудительным, предстал ныне обычным пожилым человеком, сорок зим коего с лихом миновали. И вот сидит он, погрузившись в ветхое кресло подобно другим его сверстникам скрученный болями в спине и ревматизмом, мигренью и повышенным артериальным давлением. Одно лишь неукоснительно отличает его от многих представителей поколения старчества, сей великовозрастный мужчина в первую очередь телесно, а главное душевно примирился со своим биологическим возрастом. Он никогда не уподобляется тем свирепым старушкам, которые скрывают свой истинный возраст, не желая именоваться оными дряхлыми никому ненужными сухими ветвями древа родства, очень глупо и наивно полагая, будто таким умолчанием они убавляют себе несколько лишних лет. Но назови старых особ девушками и они от такого льстивого комплимента нисколько не помолодеют.

Юноша словесно интересуется событиями прошлого, мысленно вторгаясь в неказистую панораму окружающей жизни Чарльза Одри, а тот в ответ самолично вслух без обиняков отвечает на все житейские вопросы званого гостя.

Старый рассказчик, садится напротив камина, вытянув ноги и по-отечески со всем допустимым уважением, говорит приглушенно, меланхолично уверенно.

– Моя жизнь подвергается частому влиятельному риску, моя жизнь бесповоротно и бесправно сопряжена со смертью. Потому-то здесь столь тихо в любые часы дня и ночи. Ибо я не вправе лишать жену мужа, а у детей отнимать отца. Мое детективное занятие в своем роде опасно, ведь я пытаюсь образумить отступившихся людей, однако частенько те лиходеи, не осознают чистоту посылов моего благородства и, изведав истину, они зачастую злятся на меня и даже покушаются на мою жизнь. Я не удивлюсь, если в скором времени наш злополучный Художник примется и за нас. Спросите меня, по какой причине ему покушаться на мою личностную неприкосновенность, отвечу просто – я вознамерился с завтрашнего дня начать подступ к его пряничному замку, начну наступать плавно и планомерно соорудив наступательные башни разрешительных прогнозов. – детектив легкомысленно пожал плечами. – Ничего удивительного, элементарно, вы же помните, как я многообещающе обыскал квартиру леди Эммы, и обнаружил там краски. Затем я, логически порассуждав, отправился в художественный отдел, расположенный в торговых рядах. Так вот, именно там я недавно побывал. – говоря всё это он изучал своего юного слушателя, с пульсирующей жилкой на виске, расслабившись возле источника тепла, детектив затянул несоразмерно длинную речь, покуда рот гостя был занят чаем и печеньем в виде сердечек, кое также было предложено ему в знак почтенного уважения. – И чистосердечно признаюсь, мало что выведал конкретного. Оказывается, (но это и не мудрено) художников всех зрелых и незрелых возрастов в городе превеликое множество, а мы пока точно определить не в состоянии, сколько миновал зим наш Художник. Юноша ли он с развитой фантазией романиста, или же сорокалетний старик с обостренным непотребным желанием покорить столь юную особу золоченой клеткой. Пока доподлинно неизвестно. И, к сожалению, этот существенный недочет многое портит в опознании случившегося, так как, не ведая отличительных черт обвиняемого, продавец художественных принадлежностей не припомнил особо странного господина. Различные чудаки, конечно, каждодневно встречаются на его пути, но как он сам однозначно выразился – все художники малость чокнуты с рождения, посему не стоит особенно чутко воспринимать сию непоправимую данность. Однако скрытный сластолюбец вскользь припомнил леди Эмму, точнее ее одинарный визит, сказавши только несколько фраз, фамильярно живописующих о том, что она была хороша собой, женственно приветлива. Однако этот яркий последний аргумент в деле ничего не меняет. Всё же продавец оказался не так глуп, как я поначалу представлял. Он вкрадчиво намекнул о художниках занимающихся сей творческой деятельностью и заядлым ремеслом, те по-видимому должны знать искомого незнакомца. – подбросив сухие поленья в камин детектив продолжил. – В скором времени я продолжу намеченный поиск в кругу бомонда Парнаса или в высшей иерархии Элизиума, в столь свободных духом и телом местах скопления неинтеллигентной интеллигенции. Жаль только, что увижу там не бесславное творчество, а циничное искусство на потребу вечно голодной публике и протестной моде. Что ж, так тому и быть. Пока что мы знаем о Художнике, только то, что он является незаурядной личностью. На своем веку я лицезрел многих людей, по обыкновению различных по классу интеллектуального доминирования. Первые из них обладают огромными умственными способностями, они делают быстроходную карьеру в политике, в экономике, в социологии, или в юриспруденции. Такие люди многое ведают, и многое готовы рассказать, и на любую предложенную заданную тему у них уже имеется ординарный ответ. Вот только они не располагают словесной и мыслительной индивидуальностью, все их серые знания подчеркнуты из условных учебников, высохшие и потрескавшиеся уста учителей стали их наследственными устами, свои же изредка мелькающие версии познания мира они высвободить не спешат, ибо бояться осуждения, страшатся стать непонятыми. Внешне люди кажутся вполне себе умными, а на самом деле они пресловутые энциклопедии, которые стоят огромными томами на верхней обшарканной полке узколобой общественности. Другие интеллектуалы не обладают теми специальными знаниями и в самом профессорско-академическом учении нисколько не преуспевают, но притом выдвигают понятия далекие от повседневности, потому что они индивидуальны, а значит, благородно уникальны, ведь они понимают, что произносить и впитывать подобно губке чужие знания, значит не иметь своего воззрения на мироздание. Если вы, Эрнест, услышите однажды громкие заумные речи, занудно созданные седобородыми вассалами покаянной старости, без вкрапления чего-то нового по светлоте и чистоте превосходящего предыдущие максимы, без внедрения собственной неповторимой по разуму души, то не слушайте их. Марионеткой в руках власти – вот кем приходится говорящий у трибуны, адепт диктаторов тупого цинизма. И, исходя из моих философичных рассуждений, Художник видится мне, куда более интересным “рабом божественных идей”, чем прежде. Придумать такой шикарный обман, знаете ли, не каждому под силу, и сей резон невольно поддакивает моему растревоженному в затянувшейся спячке восхищению. Всё это крайне занятно…. Случаем не находите?

Мироздание различно прославляет Творца. Птицы исполняют звонкие нежные трели. Распуская лиричные и дерзновенные марципаны, цветы источают благоухания, то сладкие, то приторные, посылают флюиды грубые иль слабые. Также и человечество поделено, ибо Бога славят на разных языках и в храмах различных прихожане склоняются пред Ним, неповторимыми душами они возносят молитвы к Нему, но при этом венцы творения едины единением духовным. Бог один, истина одна, но мирный подход, но путь к познанию различен среди людей разумных верою.

Эрнест возымел резкий негативный осадок после прослушивания речи детектива.

– Неужели вы по-прежнему смеете восхищаться им! Я же нахожу его простым преступником и незрелым злодеем.

– Нет, дорогой Эрнест, восхищение слишком возвышенно, чтобы расточать его понапрасну. Скорее я доподлинно заинтересован в понимании хода мыслей той творческой и от того безумной души. А безумие порою рождается из чрева настоящей беспримесной любви.

Эрнест на сей колкое утверждение ничего не ответил.

– Украв деву, он либо желает с помощью искусства познать ее, либо намерен принудить ее к взаимопониманию. – тут детектив сузил свои глаза ради пущего эффекта опознания. – Так кем вы исконно приходились леди Эмме, или точнее кем она была для вас? – спросил, нисколько не смущаясь, Чарльз Одри.

– Вы прекрасно знаете что я люблю ее и она моя невеста. – нескромно ответил юноша.

– Невеста значит, как интересно. Невеста – издревле означает не ведать, не знать мужа. – Чарльз задумался, в его монотонной душе замелькал образ из чужого прошлого. – Столь невинное создание однажды и привлекло Художника. И это несказанно интригует. Должно быть, разузнав о скорой вашей помолвке, он не на шутку испугался за участь своего воспаленного любовью сердца, потому решил в недавнем времени открыться пред нею, дабы та сотворила выбор между вами двумя ее единственными ухажерами. Но это всего лишь моя очередная банальная догадка.

– Извините, Чарльз, за мою убежденную скоропалительность, но вы настолько много говорите о его внутреннем состоянии желаний, что мне становится дурно. Притом что нисколько не продвигаясь во внешнем сумасшествии преступника, вы его, насколько мне известно из ваших уст, так и не отыскали. – почти укоризненно проговорил молодой человек.

– О, это планомерное действо я припас напоследок. Заметьте, последняя улика раскрыла многие недомолвки и сейчас я вам с точностью доложу свои внушительные предположения, в истинности которых я полноправно уверен.

Опаляемая огнем древесина в чернеющем жерле камина потрескивает и журчит смолой, а за окном чересчур обидчивая капризная погода вновь закрапала горькими слезами морозного дождя. Уютно расположившись в квартире заядлого холостяка, двое кладоискателей рассуждали о месте нахождения бесценного живого сокровища, пытаясь яростной дедукцией вызнать – кем является тот слабохарактерный тиран, вознамерившийся безрассудно выкрасть настоящее чудо света. За все эти непогожие дни они мало продвинулись в поисках пропажи, поначалу юноша пылал почти утраченной надеждой, однако с каждым часом вдали от Эммы, гневаясь сварливостью, его пылкая горячность преобразовывалась в мрачную неодухотворенную субстанцию. Чарльз Одри, напротив, чувствуя скорое приближение к темнице, к той драконовой башне, в казематах которой поневоле или по собственной воле заключена принцесса, ободрялся будущим успехом спасительного высвобождения доверчивой девы. Вскоре несколько ступенек к познанию замысла Художника были преодолены его сообразительностью, вниманием и детской непосредственностью, столь повседневно свойственной одиноким людям.

Упоительная тишина по шарму самоотдачи пленила их нездоровые сердца, однако почтенная комнатная уютность также соблюла некоторое умиротворенное переживание, временное и скоропостижное равноденствие дум столь стремительных и не менее зыбких. В зарисованной картине их достопочтимых мыслей видимо досконально неизвестно кто крадущийся охотник, а кто несчастная жертва, потому что обе враждующие стороны наступательно фокусируют залпы фантазии в сторону противника, нисколько не смущаясь деликатной сумасбродности и местами искусной взаимной антипатии. Опять же, заметил детектив, все те найденные атрибуты преступления ложны и надуманны, однако существуют люди, готовые обмануться, имея схожие предпочтения со злодеем, превышающие выше изложенные факты. Вопреки сложившимся непростым обстоятельствам, Чарльз Одри возжелал немедленно удивить юношу, немного сгладив свое всегдашнее уныние неким важным открытием.

Торопливо и незаметно стемнело. Сумерки равномерно разрастались, нагло отпихивая свет дня в непроглядную тень города. И люди, чувствуя нехватку светлого времени суток, ускоряли темпы своих насущных деяний. По обыкновению поиски смыслов становятся для них смиреннее, а бремя жизни куда как проще.

В однотонных царствах суетных снов блуждают незрелые юнцы, впрочем, и неуклюжие старцы не уступают им в благонравной прыти, они грезят вечностью, так и не поняв, что значит быть временным и ограниченным, или каково быть бесконечным? “Мы никогда не умрем” – вторят бесчисленные живые люди – “Смерти нет, наши томящиеся реальностью сновидения лишены забвения, ибо исполнены они волшебными образами. Мы дети Неба и созидатели Земли. Мы творцы, мы же и творенья. Дух меж нами и в нас живет, то Дух Святой. Посему твердим мы неустанно сомкнутыми устами своими – Никогда мы не умрем”. И умирают с мечтою вечности на устах.

Эрнест вышел из секундного расслабленного оцепенения.

– Вы помнится, хотели рассказать мне о том, каким образом была обнаружена живопись на дне фонтана. – сказал Эрнест детективу, который в свою очередь застывши и не двигаясь что-то шептал себе под нос. Но затем тот слегка встрепенулся и провозгласил.

– Да-да, конечно, это крайне занятная зарисовка. – с неприкрытым энтузиазмом начал он. – Художник изображает убийство, при этом убийцей не являясь даже в малой мере. Повторюсь, он желает лишь заставить нас думать и думать очень много, долго и заносчиво гадать на кофейной гуще, полностью состоящей из его картин. Упорно создавая лабиринты тупиковых предубеждений, по злодейскому его расчету, нам должно завязнуть в луже собственных же предположений. Вполне действенная манипуляция сознанием, если вспомнить ваш героический прыжок в воду, то сомнений в этом и быть не может. Но! – детектив завертел в воздухе указательным пальцем. – Но здесь он совершает грубую ошибку. Какую? Ошибка заключена в показном высвобождении чувств. Изобразив леди Эмму, похититель явственно показал насколько неравнодушен он к ней, насколько он вдохновлен ею, более того он определенно влюблен в нее. Вспомните, каковы волосы на изображении. Словно каждый волосок прописан отдельно, словно он считал их и наблюдал за бликами и теневыми переходами каждого локона. А сапфировая белизна нежной кожи девушки, а платье от последнего известного кутюрье, всё это многообразие нюансов подлинно раскрывает романтическую сущность Художника. И отныне мы точно знаем, что обман подстроила не леди Эмма, ведь ее художественные способности не столь велики, а некий незнакомец, неудачливый выходец из художественной среды. Значит, он застенчиво действует в одиночку. Когда застоялую воду в фонтане сливали по водостокам, тогда-то и была произведена знаменательная роспись. Впоследствии фонтан вновь заработал и служащие парка видимо долго чесали затылки, дивясь мастерству вероломных хулиганов по части разрисовыванию стен. Я лично не противник граффити, а вовсе напротив, соглашусь с тем мнением, что город чересчур сер и непригож. Но многие надписи, особенно выполненные жирным шрифтом, крайне мне наскучили, ведь выглядят пошло, эти самые каракули режут глаза, и в них нет никакого посыла. По моему личному мнению, даже убеждению, граффити должны быть красивы, обязаны нести нравственный сюжет в социальные массы. Но, кажется, я немного отвлекся от разъяснения главного вопроса.

Дождь, не стихая, набирал обороты, бурно барабаня по нависшему карнизу.

– Человек кротко влюбленный, встретившийся с безответностью чувств, рано или поздно душевно ломается. Посему если леди Эмма истинно ваша невеста, то стопроцентно отвергнет того странного подозрительного кавалера, это как пить дать. Неукоснительно будет так и никак иначе. Если ее девичье сердечко не дрогнет, то она вскоре вернется к вам, когда путы пустых обещаний ослабнут, когда кандалы беспочвенных грез отворятся сами собой. Но если….

– Не бывать тому! – расторопно воскликнул юноша, краешком интонации, на полуслове уловив мысль Чарльза Одри. – Она привязана ко мне. Я ее единственный избранник и я никому не позволю посягать на ее безукоризненную верность и безупречную честь. Да, она цветуще молода, но верность не подвластна стихиям меняющегося возраста, как впрочем, и сама любовь.

– Вы не в привычку правы, Эрнест, мы примерные дети, которым наскучило системное детство. Я, будучи несчастным человеком, временами мечтательно воображаю, будто всюду сон меня окружает, полночный кошмар мною владеет, но кошмар оный развеется поутру, и я, отворив свои детские глазки, легкомысленно дивясь, воздам хвалу развитой фантазии своей души. Потом вновь вздремну чуток, еще минут десять, разве они что-то изменят – наивно подумаю я. И вот я снова старик, располагающий лишь двумя различными по характеру музами – любовью и одиночеством, которые вдвоем держат мои веки, одиночество левое, а любовь правое. Я живу, покуда ко мне не пришла третья муза, которая смертью зовется, дабы до Воскресенья запечатать тьмой мои усталые вековые веки.

Очнувшись окончательно, выйдя из всенощного сновидения, еще долгие часы Чарльз Одри меланхолично о чем-то рассуждал, дабы на другой стороне подсознания очнуться маленьким мальчиком неопытным в пороках и нечистоте, несведущим в смертности и в безвременном исходе, тем мальчиком мечтающим обрести вечную свободу добродетели.

Рисунок пятый. Плачь по гаснущей душе

Блажен тот муж, который музой наречет тебя.

Утопией мягкости надежд мы провожаем людей, прощальным взглядом машем им вслед, для нас они жизнью бессмертны, они бессмертием живы. И смерть подобна сказочной фантасмагории, будто ее выдумали когда-то для запугивания неразумных детей, чтобы они не занимались баловством, понапрасну не шалили. Но вот, однажды, близкий человек уходит. Остывшее тело погребают, а душа усопшего более во всеуслышание не исторгает мысли, более не вдохновляет одним лишь существованием своим или более не мешает нудными расспросами, либо непреложными истинами. Тот человек перешел загробную запредельную черту. Предвидя ее, явственно ощущаешь практически бескомпромиссную неизбежность, оказывается, что люди не столь бессмертны, каковыми они видятся, насколько нам мечтается. Вот угрюмо стоишь в храме со свечой в руках, слезно взираешь на спящего в гробу родственника, и мир сразу видится в иных красках и улыбчивое детское настроение испаряется иллюзией занавеса, вот он, конец. Или вернее, начало. Смерть – покой ушедшим, но страдание живым.

Вот плеяда призрачных видений в туманности души, раскрывает потаенные кладези сомнений и ворошит сокровищницы былых свершений. Там, иль показалось, маяк огнивом зажегся вдалеке, и путь проложен желтым кирпичом искрящим и унесемся мы к тому верному благому свету, уверовав в бессмертие души. Но если душа человеческая вечна, не уж и ей без конца мыслить предстоит? Но если ненавистная душа презирает саму себя? То Всевышнему пускай предастся ради исцеления тех неизлечимых ран греха. И прокричит она – “О сколько, вы, беззвучные основы мира, сотрясать непостижимостью будете меня. О сколько слов наивных сердце в болезненных муках воссоздаст. О сколько!” – вопрошает душа неустанно паря у звезд на черном небе космических просторов, что по-прежнему горят, и падать не спешат, значит, вышняя душа воистину неподражаемо вселенную творит.

Творец, Ты создал целую Вселенную для нас, но для чего и души наши уподобляясь таланту Твоему, создают миры иные, почему в нас пламя создания горит и сердце пеньем созиданья неустанно голосит? Воистину Создатель велик и милосерд, ведь ведал Он о наших истязающих скорбях, о плаче нашем сокрушенном, потому вольны мы из реальности ускользать в сны-фантомы, и даже в них славить Бога мы призваны всечасно. Мы ищем притоки успокоенья, и зерцало духа, направив в глубинны сновиденья, мы видим, как любовь рождает просветленье, там ты, Любимая, музою живешь. О сколько, сколько слов исторгнуть предстоит устам, но скажем ли мы хоть что-то мудрое все звуки вряд сложив? Сколько взмахов рук воздух сотрясет, но сотворим ли мы хоть что-нибудь благое? Сколько дум сохранит сердцебиение любви, которые спешат уснуть, возлегши на белую подстилку из бумаги. Обязательно заснут забвеньем сладким те вспыльчивые страсти. Исчезнут все восторженные фразы. Увы, безумье с жадностью проказы снедает саму сущность моего творенья, но водой живой умывшись, я обрету райские воспоминанья, кои видел я в очах прекрасной девы. В десницах со свечой она возле постели умирающего стояла, тихо ласково стенала, осыпая алмазными слезами. Смерть не постигнет более ее, я сердцем знаю, я не познаю ее смерть.

Вот выбор предстоит избрать, судьба сулит свершенье. Человек тонет в пучине темных вод, а я в безопасности на берегу стою. Не умея плавать, если нырну спасать, я предрекаю кончину скорую себе, но если останусь здесь, то буду всю жизнь корить себя и вопрос единый задавать – что если? Может быть, обрел бы чудом я уменье плавать и извлек бы из бездны человека тонущего того? Сколь нелегко подбирать ключи к дверям судьбы, сколь невозможно жизнь сложна! И сделаю ли я шаг для эпохального прыжка, иль окаменею равнодушной статуе подобно, и птицы не гнушаясь мраморного насеста, на мне соизволят добротно восседать. Неужели я буду безмолвно претерпевать их гнусавое воркованье, все их пересуды и издевки? Или попрощаюсь с жизнью и сотворю деянье верное, всего одно деянье. Но если мы потонем оба, подобно кораблям при шторме, то, что тогда?

И покуда я бездарно образно писал, покуда я слабохарактерно решался, человек тот уж утонуть успел, видимо уж трижды, пока я у Провиденья разъясненье вопрошал, час смертный мой нераскаянный настал. Я кинулся в волны бурные, с самого дна тело грузное поднял, в тот миг не воздухом, а спасеньем я дышал. И вот на берегу уж мы лежим, тот человек исторг влагу склизкую, он задышал…

Фантасмагорическое сновидение оборвалось, и Эрнест в хладном поту проснулся.

Рисунок шестой. Художественное откровение

– Если кто-то что-то включил, значит это что-то можно выключить. – твердил нищий бродяга, безутешными всепоглощающими зерцалами своей души призывая прохожих к покаянию, проповедуя о приближении Царствия Небесного. – Братья и сестры, не выключайте лучезарный свет душ ваших. Светильники мои вы родные, не тратьте понапрасну отмеренное от начала времен время свое, пустое и греховное не употребляйте, отвергайте всякое посрамление жизни вечной. – затем он переменил точечный радиус обращения. – Улыбнитесь, господин, вам ли печалиться когда рядом с вами столь дивное создание, что девой подобает величать. – с таким нехитрым напутствием он прильнул к паре, к Адриану и Эмме, кои мирно шли к дому неизвестного художника. Однако пророчествующий юродивый скоро отстал от них, вновь принявшись за одобрительные восклицания.

Адриан идя вдоль просторной улицы, кажется, последовал наивному совету нищего, но девушка не заметила на его лице столь тусклый луч светлой улыбки. Но словно белоснежная яхта, плывя по плоским волнам, с легким трепетанием платья на ветру, она двигалась вслед за дворецким, столь юным, что поверить в правдивость оглашенной им должности было затруднительно. Однако, она, когда им навстречу начали попадаться отдельные торопящиеся люди, в почти уединенной тишине, начала разговор на отвлеченную тему. На самом же деле в планы Эммы входило выведать у него больше разноплановой информации, а именно: узнать каков сопровождающий ее человек, какова его не подставная, а истинная роль.

– Многие прогнозируют и даже пророчат скорый конец света. Вы верите им, или сомневаетесь?

Джентльмен несколько замешкался с ответом.

– Массовая истерия мне не к лицу. Я, к вашему сведению, не психолог, потому не стану цинично рассуждать о всевозможных неврозах, о неуверенности, о возложении ответственности на неопровержимый авторитет личности либо книги. Такими общедоступными терминами ученые хотят сломить систему системой, и в том их главное архаичное заблуждение. Вдобавок они постоянно твердят, что каждый человек мыслит отдельно, индивидуально, но при этом неопровержимом факте они создают своды математических правил и формул, и тому подобные штампы диаграммы, которые сводят человечество в одинаково мыслящую толпу. Разве вы не видите здесь явное противоречие? – незнакомец чуть повел плечами. – Просто есть те, кому легче жить, будучи опоясанными ущербными рамками, а кто-то еще сопротивляется сооружению смысловых баррикад. И конец света в скором времени может действительно наступить, если мы не перестанем совершать беззакония. Мне думается, именно о том говорил тот мудрый странник.

Эмма начала задушевно протестовать, как бы нежно подтрунивая над собеседником.

– Ошибиться может каждый, даже лауреат нобелевской премии. Но не кажется ли вам, что под апокалипсисом подразумевается личная смерть, неминуемая для каждого человека. Вот только отмеренное нам время жизни неведомо, потому мы так боимся, прогнозируя объективные и субъективные опасности.

– Я так не думаю. С рождения Спасителя, Сына Божия, началась новая эра человечества, посему в прошлое канул ветхий человек, однако много мудрых поучений есть и в Ветхом Завете, всё же многие поступки, описанные там, нам уже не видятся должными и снисходительными. Иисус Христос есть второй Адам, и мы буквально заново родились, мы, словно воскресаем, изведав Его учение. Посему я думаю, что апокалипсис это конец всего греховного. Но к тому страшному времени необходимо готовиться с малых лет, дабы вместить в свою чистую душу благодать веры и дабы восставшее тело смогло вновь вместить возвеличенную душу, ведь оскверненное тело не вытерпит столь яркое свечение, насколько и душа не в силах находиться в испещренном пороком теле. Больше всего на свете я боюсь одиночества. Ведь я вижу будто наяву: вот все люди подходят к Христу под благословление и они все в белых одеждах идут жить в Райский Храм, а я, ощущая свое горестное падение, не вижу себя среди них. Сколь оказывается я низок. Обрести бы мне в тот миг надежду. – Адриан говорил спокойно, но нервно, чувствуя, как произносит нечто сокровенное. – Вот таким образом написана картина страшного суда на моей душе. Таким образом я представляю.

– Вы так ничего и не ответили на мой вопрос о смерти. – пояснила Эмма немного ошеломленная его уважительно продолжительной речью.

– Смерть? Иногда мне чудится будто я один скоропостижно умру, а все остальные люди будут жить, и иногда мне воображается словно люди уходят, а я никогда не умру. – своею речью он хотел выразить насколько всесильно девушка поддерживает в нем жизнь, побеждая погибель одним лишь кратким своим взглядом. Но не посмел, ибо необходимо было сохранить непреклонность проницательности своих дум склоненных на оба колена правды.

Девушка жаждала выведать у провожатого как можно больше интригующей информации, сразу приметив его каноническую религиозность, тщедушную наивность и неприступность взглядов на жизнь. А он, тем временем, заметив свои ошибки в искренности, начал оправдываться.

– Простите, я много рассуждаю о вере, потому что далек от истинной веры. И я изображаю красоту, потому что лишен ее дарований. Я не красив, потому настолько притягательна красота для меня. Всё прекрасное будто насмехается надо мною, словно над гадким утенком. Пусть так, мое бремя не располагать, а создавать.

– Так вы художник? – спросила Эмма, просиявши и уверившись в своих косноязычных предположениях.

– В какой-то мере. Может быть…. – уклончиво ответил тот.

Джентльмен казался ей открытым и в то же время закрытым. Тайны лишь показывали себя мельком и вновь ускользали, завидев опасность, почуяв угрозу.

Вот они уже миновали еще несколько узких проулков, и тут внезапно остановились у возвышающегося здания, внешне походящего на маяк, так как смотровая башня с конусообразными колоннами придавала архитектуре достопамятную необычайность.

Трудно определить, кто из них более боязливо трепетал в те созерцательные минуты, ибо они вместе воодушевленно взирали на трехмерную декорацию, на фоне которой должна была разыграться развязка всего задуманного. В то мгновение несколько шагов отделяли их от сотворения великого предвиденного трагизма.

– Единственное что мы сами создаем – это помыслы. Всё остальное создано не нами, мы создаем дом, но камни не наших рук дело. Лишь мысли, кои мы направили в верное русло или в неверное изволение, способны черпать вдохновение у высших или низших сил. Пройдемте, Эмма, вас ждет увлекательное времяпровождение, я вам искренне обещаю.

И девушка последовала за указующим движением Адриана, который походил на кроткого голубя и мудрого змея, посему она беспрекословно повиновалась его детской воле, не отдавая себе должного отчета в выборе последующих действий. Ею двигал неподдельный девичий интерес, ибо завороженная живописным миром искусства, ранее для нее неведомым, она многое могла поведать о живых осязаемых цветах, а писанные маслом букеты ее ранее вовсе не волновали. Однако сейчас, ступая по каменным ступеням, она поднимается, преодолевая этаж за этажом. Вот дланью дворецкого отворяется дверь и… Яркий бьющий из всех окон свет ослепляет Эмму на несколько головокружительных секунд. Вскоре зрение девушки возвращается и ей становится видна просторная комната, освещенная большими оконными рамами. Словно поглощая последние лучи засыпающего солнца, сохраняя в светлой и прозрачной сокровищнице эфирные сгустки тепла, обитель художника слывет райским местом. Здесь ограничивающие стены не давят усредненностью, а притворный запах краски и испарения лака не мутят рассудок.

– Художник, который вознамерился вас изобразить, не использует растворители при письме, его масляные краски выжимаются из тюбиков и он наносит такой простой беспримесный состав на холст. Такова его уникальная техника и таковы его художественные предпочтения. Посему не беспокойтесь о вредных химических зловониях, здесь ничто не нарушит ваше мирное существование.

Пройдя немного по комнате, Эмма ребячески балетным волчком закружилась и, приостановившись, спросила у дворецкого, когда тот, затворив входную дверь, вернулся.

– Признайтесь, не томите меня. Ведь вы и есть тот пресловутый художник, о котором столь рьяно живописуете? Вы наглым самолюбивым образом твердите мне о самом себе.

Адриан, ничего не отвечая, перевел свой угрюмый взор на огромный мольберт со стоящим на нем холстом на подрамнике, внизу которого у самых ножек высовывались кончики старомодных ботинок, а рядом на полу стояли всевозможные цветные баночки и кисти.

– Насколько видите, художник желает писать вас прямо сейчас, поэтому, пожалуйста, сядьте на этот стул, и замрите. Лишь добрыми мыслями наполните свою душу, а тело умерьте благочинным покоем. – сказал дворецкий.

Тут девушка впервые засомневалась в своих догадках. Неужели он и вправду простой дворецкий, а настоящий живописец в данную минуту находится за мольбертом? “Вообразила себе не бог весть что, как же глупо, и опрометчиво было с моей стороны думать о подлоге, о смене ролей” – не переставая смущаться, подумала она. Ежесекундно проявляя слабость характера, Эмма твердым убеждением принудила себя не волноваться. Она села на предложенный ей стул, но дрожащие колени выдали ее явное душевное недомогание.

Дворецкий Адриан таинственным образом куда-то отлучился.



Поделиться книгой:

На главную
Назад