Художник. Изображая иллюзию

– У вас и так предостаточно остросюжетных снов наяву. – успокоил его детектив. – Которые нам с этой минуты предстоит раз и навсегда развеять. Пойдемте, я провожу вас до вашего дома.

– Но как же преступление, Эмма, и этот негодяй Художник! Нужно скорее действовать, а не сидеть на месте. – громко протестуя воскликнул воспламеняющийся Эрнест.

– Сегодня вы мне не понадобитесь. Не переживайте понапрасну, а полностью доверьтесь мне. – детектив ободряюще приподнял подбородок, сглотнул, отчего его адамово яблоко чуть сдвинулось. – В дальнейшем я планирую тщательным обыском осмотреть квартиру леди Эммы. Затем хорошенько огляжу цветочный магазинчик, в котором она служила, и может быть, мне посчастливиться обнаружить новые подсказки для взлома сей замысловатой головоломки. Мне предстоит отыскать непредвиденные улики и, в конечном счете, заполучить ответ на главнейший вопрос – где скрывается виновный зверь и его неповинная жертва, где находится злодейское логово, если конечно не она сама придумала всё эти мистические освидетельствования, которые на данный момент также не стоит исключать. В общем, открыв место обитания Художника, мы сломаем его безумный замысел, ведь мастерская для творца не только дом, но и своеобразная творческая кухня, если хотите это своеобразный родильный дом, в коем появляются на свет дети искусства.

Эрнест нисколько не смутился, он с первой минуты их благотворного знакомства, полностью доверился опытному детективу.

– Припрятанный запасной ключик находится в узком проеме между стеной и резным обрамлением двери, только найдя ключ, вы сможете войти в квартиру Эммы. Почему вы так насмешливо смотрите на меня? – уверенно смутился юноша. – Я всего лишь несколько раз бывал в гостях у Эммы, а так как она, когда особо нервничает, бывает растерянно по-девичьи забывчива, предусмотрительно задумала план “б” на случай утери главного ключа. И поведала мне о его местонахождение ради не излишней предосторожности.

– Значит, она в последнее время перед непосредственно самим похищением изрядно нервничала, интуитивно ощущая приближающуюся опасность, может быть, она предчувствовала слежку, столь явную и близкую. – Чарльз Одри слегка одобрительно кивнул. – Благодарю, это крайне полезная информация. Но, запомните раз и навсегда, случай не имеет места в этом или в других мирах. Ибо всё изначально предопределенно, каждая песчинка лежит на своем личном индивидуально отведенном только ей месте, каждая крупица мироздания осмыслена величием и сосчитана в меру своей бесценности, что же говорить о венцах творения, о несравненных людях. Нет, определенно поступать случайно мы не будем, не станем уповать на несуществующий случай, но предадимся мудрому Провидению. Всегда и везде нас ожидает путеводный выбор, подсказчики нам наши чувства, и, конечно же, богоугодная совесть. Отсюда следует, что похищение Эммы неслучайно, оно спланировано и воплощено в жизнь грандиозно, но, увы, трагично.

– Вижу наглядно, что вы Чарльз Одри в этом здраво разбираетесь, значит, я по воле благоприятной судьбы наткнулся на ваше полезное общество. Вот только, к сожалению, я по-прежнему мало что понимаю из преподанных вами слов. – в конце речи юноша широко зевнул, позабыв в знак этического сокрытия физического неудобства прикрыться ладонью.

Детектив в ответ лишь лениво отмахнулся.

– Потому я вправе ошибаться. Если дело по сути своей зиждется простейшими индульгенциями, то нет никакой должной необходимости запудривать его сложными бестолковыми выдумками. – здесь Чарльз Одри взглянул на часы и твердо произнес следующее приказание. – Нам пора. Не хотелось бы тратить незаслуженный обет впустую.

Наскоро тепло одевшись, детектив нахлобучил на свои кудри-раковины небольшую байховую шляпу, изрядно изменившую их привычную закрученную форму и пружинистую гибкость. Отныне его волосы походили на засохшие темные макароны придавленные чем-то увесистым. Также он натянул на широкие плечи каштановое пальто, обулся в видавшие невозможные виды ботинки с загадочно переплетенной шнуровкой, ибо те узоры походили на отражающие сигилы или древние печати. В его глазах играло нестерпимое нетерпение, смешанное с душевным удовлетворением. Он хотел поскорее высвободить свои заглушенные служебные желания сыскного таланта, дабы раскрывая импровизированную тайну, помочь опечаленному человеку и в очередной раз шокировано удивиться тому, насколько бездонна человеческая душа, сколько в ней заковыристых причуд и своенравной тяги к абстрагированию.

Сколько времени минуло с мгновения сотворения Творцом всего сущего на земле и на небе, всего лишь какой-то десяток тысячелетий с сотворения мира? Или миллионы. А мы всё лукаво изощряемся, противостоим своему доброму светлому естеству, пытаемся исправить внутреннее и внешнее бытие, диктуя аморальные кодексы канувших в Лету эпох. Но неужели не созидать мы призваны? Ответ утвердительно непреложен.

Глубже и бездонно погружаясь в созидательные размышления, детектив невольно по привычке затворил входную дверь кабинета, однако не позабыл перед тем выпустить Эрнеста. Уже внизу, сославшись на неотложные дела, Чарльз Одри, остановив сумятицу, сообщил удивленному секретарю о своем неминуемом уходе в компании вот этого молодого человека. Хранилище не пользовалось особым спросом, да и к тому же с давних времен бывшего детектива считали некой устаревшей реликвией, именовали архетипом, или контуженым ветераном, потому спускали все его старческие капризы. В общем ракурсе истории, никто не огорчился о временном бездействии картотеки.

Незамедлительно двинемся дальше, следуя за всплывающими образами в плодовитом лоне воображения, бесшумно зашагаем позади двух пасмурных фигур. Такова нынче чернеющая серость тонов, контрастирующая с монаршим золотом осени, которая притягивает монохромными слияниями всякое не отягченное грезами внимание. Их одинокая прогулка вдоль усеянных позолотой улиц сопровождается разумным молчанием. Даже детектив внешне тишайше безмолвствует, не выражая никакого участия в происходящем променаде. Восставший из закоченелого праха скорби, делая метровые шаги, он расчищает движениями своих ног тротуар от сухих листьев и веток не хуже метлы усердного дворника или ветра игривой осени.

Вблизи следом за детективом чуть соприкасаясь с поверхностью асфальтной земли, волочится молодой человек истощенного вида с бледным с зеленоватым оттенком лицом. Казалось, он вот-вот башенной неуклюжестью покосится, медленно плавно ляжет где-нибудь в укромном уголке, и захрапит еле слышно, чуть дыша, чуть шевелясь, предастся иллюзии забвения, если, конечно, ему не предвидятся нежелательные метаморфозы сопричастного элизиума.

– Чарльз, поговорите со мной, а не то я засну. – попросил Эрнест не сбавляя скорость своего монотонного движения.

Высвободившись из цепких когтей аналитических прений творящихся в неумолчной душе, Чарльз Одри начал рассказ.

– И вправду, нынешняя погода навивает запредельную тоску. – он негромко вздохнул. – Я недавно слышал о том, как некий чудаковатый человек, обладающий немалым количеством свободного времени, задавался вопросом насчет сновидений. Только подумайте, в чем состояла его работа – спать, затем просыпаться и описывать свои ночные и дневные видения в блокноте. Мне кажется, я также на это способен. Его волновало то параллельное пространство, в коем находится душа. Здесь нужно уточнить, что я являюсь сторонником того мнения, что эфирная душа в человеке есть разум, а не телесный мозг, как думают черствые материалисты. Но вы можете со мною не согласиться. И скорее всего так и поступите, к сожалению и вас ввели в заблуждение. Итак, вернемся к сновидениям. Покуда тело расслаблено и практически бездействует, когда внутренние органы замедляются. Но не путайте глубокий сон с беспробудным анабиозом. Так вот, тот ученый человек решает геометрически измерить, составить достоверную карту иной вселенной. И поговаривают, будто ему удалось очертить доступную для всех относительную комнату сна. Записав нечеткие воспоминания спящих людей, в итоге он пришел к некоторому занимательному выводу. Он утверждает, будто реальность настолько условна, что укореняет в нас некоторые рамки дозволенного, неподвластные даже воображению. Например – якобы полет невозможен и во сне трудновато достичь таких невообразимых чудес. Однако я помнится, летал во сне и вполне успешно, никаких затруднительных неудобств при этом я не ощущал или неопределимых преград не испытывал, может быть потому что я, и в реальности верю, что каждый человек умеет летать. Хотя с моим грузным весом сейчас это практически невозможно, но в мечтательной юности казалось, я то и дело парил в прозрачной дымке небес. – здесь детектив усмехнулся, отчего запнулся, вспомнив отрывок из своего прошлого. – Томас Свит однажды поделился со мной одной простой фразой – “Жить без Бога, значит жить в безвыходной пустоте, и таких одиноких людей можно только пожалеть”. И он всегда искренне сожалел обо мне, потому что мне очень трудно меняться в столь поздние лета. Но с Божьей помощью, я верую, невозможное возможно. Вразумление как всякое действенное лекарство, весьма неприятно на вкус. Но чувствую самим бескровным нутром, раны на обезвоженной душе моей постепенно излечиваются. – он пристально воззрился на юношу. – Вы сделались удивленными, познав мою многогранность. Ваш взгляд красноречиво говорит о том. И вы правы, я нетипичный детектив.

– Это мне в вас и нравится, то, что вы веруете в Бога. – Эрнест быстренько придумал новую тему для монолога детектива. – Но верите ли вы в конец света? – спросил он. – Сейчас эта предопределенная стезя как-никак актуальна и востребована в СМИ. Сколько всяческих вредных страхов, рекламы, спекуляций и разоблачений создано за считанные годы, всех не перечислить, и тот разъяренный рой бесчинствует всюду и везде. Невольно не можешь не заметить паническую массовую истерию.

На что Чарльз Одри мудро ответил.

– Я не верю в конец света. Я верю в конец тьмы. Наступят благодатные времена, когда мы преобразимся, воссияем в первозданном добре. Как тогда в Раю, когда Адам еще не вкусил от древа познания, посему в Эдеме и по всей Земле царствовало добро, но оно не имело сей именования, а было естественностью, нормой, живительной силой всего живого. Однако познав зло, Адам, сопоставив соделанный грех и глас совести, обнаружил добро, и мир разделился в его очах. Некогда он и его жена беззаботно жили в Раю, но познали они изгнание, раньше не было наготы, а теперь явился стыд, некогда они вкушали плоды Древа Жизни и не имели нужды, но отныне им необходима одежда и труд. Адам познал, и то знание не сталось во благо. Смерть это зло, зло это смерть, и всякий кто праведно ненавидит зло, не познает смерти добра. И конец существует только в книгах, вернее в малом символе точки.

Эрнест был весьма поражен.

– И, следуя вашему мнению, наш отъявленный Художник каким образом поступает? Я лично, вижу в нем лишь наклонности взбешенного маньяка, но в то же время, мне понятны его душевные предпочтения, терзания, и сердечные чувства, если они у него имеются в наличии. Эмма действительно неоценимо неописуемо красива, увлеченье ею уже принуждает на всяческие невообразимые безумства.

– Например, можно назвать безумством ваше трехдневное бодрствование, ради бесполезного поиска, к тому же без должных знаний для раскрытия этого преступления. Это чревато полной потерей телесных сил и умственных способностей. – детектив грозно ответил. – Вы оба, насколько я полагаю, влюблены в одну прекрасную особу. Вы, Эрнест, в меру сдержанны, он, Художник, весьма вспыльчив. Или скорее всё наоборот. – вслух задумался детектив. – Любовь творит с людьми непостижимые реверансы. Порою безумие питается от любви, а любовь живет из-за безумия. Но, об этом еще рано рассуждать, покуда нет полной картины случившегося. Я сейчас лишь сотрясаю воздух согласными звуками, не имеющими явственного смысла и твердой основы. И вы воистину правы, красота властвует над всеми примирительными душами, ибо восхищаться синим небом могут как запыленный нищий, так и озолоченный король. Но кто окажется там, на Небесах? Лишь тот, кто искренно мечтал, у кого меньше багаж на челе и на плечах, тому лететь гораздо легче. Потому довольно трудно различить величие в простом, важность в несерьезном, гениальность в наивном, значимость в неприглядном. Запаситесь терпением, и может быть тогда, Эрнест, мы с вами увидим куда больше, чем предлагает зримое окружение.

– Звучит заманчиво, но голословно. – выпалил пылкий но сонный юноша. – Жаль, но я теперь каждый день, словно лицезрю миражи, нескончаемые подтексты, намеки, и странные подсказки, кои сводят меня с ума.

– Посему вам стоит покойно отдохнуть. А я как человек, повидавший многие заграничные виды, не буду скупиться на свободное время и на уходящие силы. Вот говорят что у стариков мало времени, но мне кажется, что вовсе наоборот, его слишком много, такого песочного, ускользающего. – детектив улыбнулся. – И об оплате не беспокойтесь. Разве помощь человеку нуждается в вознаграждении. Тут скорее вы пробудили меня своею горячностью, и это пробуждение дорогого стоит.

Чарльз Одри быстротечно процедил важную последнюю реплику, поправив на голове шляпу с короткими загнутыми полями. Ему явно не шел сей головной убор, этот декоративный аксессуар, ибо торчащие кудри постоянно выталкивали шляпу вверх, отчего казалось, будто детектив столь неудобным предметом одежды прячет свою пышную прическу от людских пересудов. Белесая щетина коснулась его округлых щек и массивной челюсти, а в его руки словно въелась черная канцелярская тушь. Ведя служебные записи произошедших за его долгую карьеру изрядно нашумевших преступлений, в которых ему заблагорассудилось участвовать, нередко в порыве недоуменного высвобождения воспоминаний, он ранил свои ладони пером, и потому неминуемо чернеющие разводы расходились по огрубевшей коже детектива, словно проникая в вены и капилляры. Те нештатские узоры по причине лености писца хранились отпечатками многие дни на его руках, а бывало даже и на его лице.

Юноша теме временем перестал слушать детектива, почувствовав нарастающее облегчение, завидев остроконечную с пологими отворотами крышу своего дома. Вот скоро его воздающие потуги сохранения бодрости потеряют всякую актуальность, вот скоро он кинется на кровать подобно мешку с картофелем и в мягкости подушки объемлет чертог прозорливой снеди, перину потусторонней крипты. Внимая симфоническому завыванию Зефира, убаюканный седелкой осенью, юноша позабудет все прошлые свои треволнения, если конечно, его не посетят кошмарные зимние сны. И двояко думая о том мнимом блаженстве, Эрнест поднял руку и указал негнущимися перстами на соседний дом. Теперь трехэтажное монохромное здание вычурно и блекло возвысилось над деревьями, заслоняя потерянные лучи ускользающего в долину тени солнца.

– Три окна слева и есть квартира Эммы. Вы, кажется, не только вызвались проводить меня, но и пожелали проверить всё ли там на месте. – Эрнест понуро отстранился. – Я скажу честно, не решаюсь более заходить туда, тамошняя атмосфера опустошенности навивает на меня недобрые тоскливые мысли. Словно при переезде, когда бесстыжие комнаты наги, все вещи вывезены, прежние хозяева безвозвратно уехали, и словно вместе с ними улетучилось нечто уютное неосязаемое. Словно пустой дом это символ смерти, потому-то страшно находиться там. Становится нестерпимо грустно. Взираешь на голые, кое-где пораненные стены, и удрученные воззвания давят со всех сторон удушливым вакуумным пространством одиночества.

Выслушав плетеную речь юноши, и бросив внимательный взгляд на наскоро продемонстрированный им вид каменного жилища, Чарльз Одри остановился и без смущения произнес командным голосом, с властной, но дружелюбной интонацией прощальную речь.

– Предполагаю, что здесь нам необходимо разойтись. Вы последуете к временному покою, а я в свою очередь окунусь в темные воды детективной повести, и видимо не на один месяц. Помимо главной задачи по обнаружению места заключения вашей возлюбленной, мне в дальнейшем следует выяснить место непосредственного похищения леди Эммы. Уясните, это очень важно, это точка отсчета всех злоключений. Однако на данный момент подробностей очень мало, поэтому попытаюсь найти общие недостающие связи среди всех участников дела. – детектив небрезгливо пожал кисть руки юноши и сказал. – Помните, вы скоро мне понадобитесь, ибо лишь вместе, сложив совместные усилия двух заинтересованных джентльменом, мы разгадаем эту живописную тайну.

Развернувшись вполоборота, Чарльз Одри мерно двинулся навстречу розоватому дому, а позади неслышно послышались шаги удаляющегося Эрнеста, тот передвигался неспешно, будто заведомо предвидя будущие вовлеченные потрясения. Ощущение подавленности окончательно не покинуло детектива, его уныние заглушалось работой, но находясь на вторых ролях, оно как бы по-прежнему колыхалось пульсирующими корнями, готовое пуститься в душу страдальца, дабы создать новые пагубные самоубийственные желания. Но отгоняя зловещее недоброжелательство, Чарльз Одри одной весомой добродетелью готов был излечиться от всех душевных напастей раз и навсегда.

Чарльз Одри желал уподобиться радостному покою, посему неукоснительно мысленным планом он заключил, что сей дело о похищенной девушке, будет заключительным в его карьере, в его полной мистических передряг жизни.

Перед его искушенными глазами мелькали входные двери, бетонные лестницы, детские коляски, оставленные на сохранность дому. Словно по знакомой проложенной колее он двигался к заветной квартире. Механически не возлагая лишних усилий, он пересек несколько однотипных этажей и вот, необходимо только отыскать припрятанный ключик, повернуть его несколько раз в замке и войти в пустынное помещение. Что детектив и проделывает с искренней точностью. Действительно, то нехитрое действо вышло куда удачней, чем он изначально планировал, оказывается, полицейские вовсе не опечатали квартиру, не поставили охрану на случай явления обвиняемого, или загулявшей хозяйки. Полицейские вовсе решили не участвовать в этой истории.

Уже внутри помещения, в общем обхвате изучающего взора, детективу оказался виден весь здешний приют одиночества, источающий смертное молчание. Прикрыв безразличные веки, невостребованные вещи гнездятся на своих законных местах, изредка самочинно отряхиваясь от залежавшейся пыльной руды. В комнату Эммы проникает голубоватый свет различимый сквозь блистательную повисшую в воздухе разрозненным облаком пыльцу. Дивный аромат женских духов не выветрился вместе с исчезновением госпожи, либо это стоящий на туалетном столике рельефный флакон с благовониями, горюя, источает капли изведшего духа, чтобы создать иллюзию романтического неуловимого девического образа.

Детектив не снял заштопанное пальто, но деликатно разувшись, дабы не оставить грязных намеков на свое несанкционированное присутствие, оглядываясь по сторонам, временами морща лоб неглубокими бороздками, покручивал нетерпеливые кисти рук затевая нечто противоправное с точки зрения этики. С чего бы начать – возбужденно решался он, покорно любуясь всевозможными женскими “штучками”, вроде зеркальца из алебастра или косметички со стразами в виде бабочки. Видимо именно здесь девушка некогда прихорашивалась, определенно причесывалась – это пленительное зрелище, оно завораживает подобно трепыханию пламени костра. Несколько смутившись, детектив, однако, не торопился начинать замышленный обыск, ведь рыться в девичьих вещах, значит поступать неподобающе дерзко, неуважительно экспрессивно. Только вандализма ему не хватало для полной уголовной статьи, хотя и до него другие сторонники светского закона не хвалились безупречной нравственностью. Кстати и Эрнест не отличился, это было явственно видно по неаккуратному сдвигу некоторых ящичков стола, чуть опасливо выдвинутых вперед. Если хорошенько приглядеться, то в них может показаться кружевными бретельками зардевшееся стыдливостью женское нижнее белье, амбразурные фотоальбомы, и неужели они самые, вскрытые любовные письма. “Нет и еще раз нет!” – мысленно твердо заявил себе Чарльз Одри. – “Я не позволю своему деловитому интересу и своей непосредственной любознательности нисходить до потери морали (он вскоре успокоился, поняв, что это должно быть проделки отчаявшегося Эрнеста, а не кого-то другого). Да и к чему мне девичьи безделицы, ведь настоящий преступник по обыкновению прячет орудие своих злых деяний в самом обыденном видном месте. Например, отравленная бутылка вина стоящая в центре стола, она находится там, где, ее скорей всего не удосужатся заметить, ожидая более изощренных сокрытых тайников. Надо будет как-нибудь в дальнейшем составить некоторую хронологию возможных событий”.

Далее детектив уверенно встал посреди комнаты и улыбнулся одними обветренными краешками губ в знак разъяснения своих внезапно всплывших догадок.

“Похищение могло произойти именно здесь, в этой квартире, но каким изощренным образом? Художник, мог бы с помощью медицинских тонкостей усыпить доверчивую бедняжку, затем вынести обмякшее тело на улицу, что весьма проблематично, ведь снаружи сторожат общественное спокойствие чуткие старушки, плюс соседи несвоевременно решившие вынести мусор, могут всерьез проявить наблюдательную мнительность…. Нет, эта версия не подходит”. – Чарльз Одри махнул рукой, как бы машинально отметая всё лишнее и начал новое пристойное рассуждение, строя в рассудочной душе своей водовороты других мест и лиц. Далее воображаемо пред ним предстал цветочный магазин, который со всей определенностью не соответствует месту преступления, ибо там еще больше нечаянных или отчаянных зрителей. – “Думай старик, думай! Значит эти пустяшные намеки на убийство подкинуты для того чтобы малодушный Эрнест лихорадочно отчаялся и более не мешал злоумышленнику, или для того, чтобы запутать слаженное следствие или…. Боже, как же мы глупы!” – Чарльз Одри от последних своих мыслей содрогнулся всем своим полувековым телом, ободрившись от внезапного прозрения. – “Может быть, здесь имеют место лишь само собой разумеющиеся неслучайные случайности. Ведь мнимая лужа крови это акриловая краска, а тот цветок оказался испачканным той же янтарно-алой краской, потому что девушка не слишком тщательно умыла руки, либо она решила изменить изначальный цвет розы на более привлекательный оттенок, но вышло неудачно. Итак, торопясь на работу, и опаздывая из-за щепетильного ухаживания за своей внешней красотой (судя по обширному набору косметики), она не успела вытереть пролитую краску, и, не подозревая о том, сотворила многочисленное число заблуждений на свой счет. А мой нездоровый рассудок впоследствии воссоздал необузданную череду пародий на логику. Придумал этого апатичного злодея и броско назвал его – Художником. Как же глупо! На самом деле, Эмма просто молода, потому непостоянна. Она просто искала счастье, и вот, наконец, нашла его вдали от нашей заботливой суеты, а мы норовим разрушить ее новую жизнь. Старый, обезумевший в конец сыщик – тебе бы уйти на заслуженную пенсию, но ты, не расследуя настоящие преступления, начинаешь придумывать несуразные всяческие небылицы” – заключил детектив, уверяясь в правоте своих по-взрослому черствых доводов.

Однако нечто фантомное, нечто заведомо потаенное мешало детективу сосредоточиться, сконцентрироваться в разложении проблемы на основополагающие составные части. Прав ли он, облегчая себе участь, заведомо ища в сложных поступках и вещах нечто простое и незатейливое, столь охотно подменяя таинственное мироощущение прагматичной обыденностью? Томасу Свиту это явно бы не понравилось. Видимо испугавшись поперечных сложностей, им овладел костный страх под личиной циничного последовательно рационального анализа. Но поборов свою неуравновешенную тревогу, Чарльз Одри вновь с нуля начал свои раздумья, взвешивая исследовательские теории, столь нелегко полученные мыслительным трудом.

Бесчувственные предубеждения, замкнутые круги, не сходящиеся параллели бытия лишь дурманили его разум, поэтому их необходимо было немедленно отбросить в сторону. В данный момент ему нужно было предопределенно действовать, а не попросту перегружаться скоромными вымыслами. Таким заключением определил для себя детектив первостатейную эманацию, проявив принцип принятия мудрого решения, основанного на плодотворных действиях. По сей незамысловатой причине в скором времени им было обнаружено немалое количество бумаг, кои мирно покоились в письменном столе девушки (это единственное, что он соизволил отворить). То были бесчисленные счета и чеки, видимо Эмма любила возвращать купленные платья и туфли обратно в магазин, неловко найдя на шитье бракованный шов, или неработающую застежку. Личные письма хозяйки квартиры, трогать, тем более читать содержание оных, сыщик не стал, ведь переписка исключительно дело интимное, тщательно скрываемое. Однако частенько творения чернильного пера после нашумевшей кончины их автора, зазорно выставляются на всеобщее обозрение, якобы ради познания черных пятен на белой репутации писателя, либо ради заполнения пустых мест его биографии. Увы, легкомысленный читатель или фанатичный почитатель не может понять, что вся душа творца уже достоверно достаточно красноречиво изложена в сохранных его сочинениях. Что же более того надобно? Напрашивается вопрос – любопытство то или нечто иное притягивает людей к нелюдимой литературной тайне? Доподлинно неизвестно, но одно явно благотворно успокаивает разгоряченные сердца, оно есть робкий стыд, свойственный живым натурам, являющийся неотъемлемой чертой характера гения. Только ушедшие в горний мир пращуры, заняты куда более важными делами, чем суетные розыски неизвестных авторских строф. Подобно сему и Чарльз Одри не отыскал в шкафу что-либо занимательное. Покуситься на телеграммы он не решился, посему опустился на корточки, дабы осмотреть нижнее отделение шкафчика. Подолом пальто, изрядно подметая пол, невзирая на неудобства, ведь сидеть в таком положении нецелесообразно, ему стало невыносимо жалко то время, израсходованное им на полицейский многотомный архив. Сегодня он буквально позабыл, насколько ущербна и безынтересна была его жизнь в последние месяцы. Все же детектив, воодушевившись, не отступился от намеченной им розыскной цели. Сделав продольное движение рукой, он помог шкафчику выехать вперед и явить разноцветное содержимое.

Внутри оказались гуашевые краски, аккуратные пластмассовые баночки выстроенные рядком по цветовому спектру от светлых тонов до темных. Вот по нескольким запекшимся каплям по краям, можно сделать немаловажный вывод, что их открывали лишь один раз в году, судя по чистоте ободков и податливости крышечек. Он взял одну из малых торб и сфокусированным взором присмотрелся к ней. Кажется что это обычная краска, ничего необычного в ней нет, однако сей предмет творчества, несомненно, таит в себе первый ключ к разгадке этой тайны. Поверх крышки микро шрифтом выпукло выведено – “Красочные составы мистера Флориса. Торговые ряды, седьмой отдел. Всегда низкие цены и бесценное настроение во всех цветах радуги”. Реклама, грубо говоря, не из числа достойных бурных аплодисментов. Но следом, отметав всё лишнее, детективу отворились логическими вратами некоторые нюансы судьбы: Художник предположительно пришел за художественными принадлежностями в канцелярскую лавку, увидел леди Эмму покупающую гуашь и …, тут кажется, всё предельно ясно. Чарльз Одри мечтательно улыбнулся и вернул баночку обратно на запыленное место.

Заметно за окном озорной весенней капелью прыснул залихватский дождь, либо осенние осадки никогда не прекращаются, ставши настолько привычными, что уже не вызывают неодобрительные чувства. Скоро начнет холодать изморозью, скоро выпадет белым пухом первый снег. Крохотные снежинки польются с неба ватным звездопадом, дабы опуститься на влажную землю, чтобы за мгновение краткой жизни растаять, но им хватит отведенного им времени на один влажный последний и единственный поцелуй. И осень, обронив последнюю позолоченную сухую монету, подаст ее нищей оголенной земле, и вскоре уйдет с миром в далекие заграничные края противоположного полушария.

О насколько мечтательно одиноко в эту печальную осень.

Рисунок третий. Душа от души моей

Творчество – велико,

когда являемо оно не ради почета или благ земных,

но оно есть безвыгодный души порыв.

Почему ты жалобно плачешь, когда другие вокруг тебя жизнелюбиво веселятся, всюду льется непрестанный смех, а ты грустишь? Ну же, оживись, встрепенись! – повелела ему девочка, обдувая нежной прохладой своей пышной копны белокурых волос. И мальчик, роняя на ее колени звонкие слезы, ответил. – Потому что вы все умрете, тогда как я, вечно буду жить.

Солнце, отворяя недосягаемые предельные слои атмосферы, плавно пробивалось сквозь серый непроницаемый щит крепостных туч, ища уязвимые места в грозовой несокрушимой эгиде. Оно просачивалось сквозь плотную дымку дождливого тумана, оно задыхалось, словно находясь в курильне, где в табачном дыму вспыхивают угольками наконечники отравляющих сигар.

Проблески солнечной надежды смущенно бередят чувства безнадежных горожан. Полюбившие лето, они нынче не торопятся с ним прощаться, потому, закрывая мокрые зонты, смотрят вверх, поглощая побледневшей в мурашках кожей последние крохи ультрафиолета. Отчего кислород чуть нагревается и уста людей более не воспроизводят пар.

Иной незнакомец вдыхает чуждое ему отогретое тепло, высвобождая из легких промерзлый холод, ибо жалкое сердце господина настолько измучено безответностью, что в непродолжительных сокращениях хранит оно еле треплющуюся не убиваемую любовь. Неужели из этой хладной тюремной решетки, некогда создавая, Творец позаимствовал ребро и сотворил самое прекрасное, заключительное, самое слабое Свое творение? Ведь дева настолько трепетно хрупка, насколько жизнь царского цветка слишком коротка. Так размышлял джентльмен, опираясь плечом на чернеющий фонарный столб, когда как взор его был устремлен внутрь витрины цветочного магазина, внутреннее помещение которого интриговало его приглядное воображение, а если быть дословно точным, то одна молодая девушка привлекла его пытливый взор столь сокрушительно и бесповоротно. Одетый в классический костюм черного покроя он походит на отутюженного лакея или занудного дворецкого. Имея невысокий средний рост, он имеет в облике своем стройную худощавость, которая зрительно вытягивает весь ровный абрис его телосложения, зрительно удлиненного в пропорциях. Лицо его не отличается располагающей миловидностью, скорее отталкивает небрежностью. Серые его глаза наивно велики, но прищурены по причине ослабленного усталостью зрения, поэтому у слезников его очей постоянно появляются белые комочки. Нос его вовсе не аристократический орлиный, а в меру обычен. Широкий лоб кичится признаком мудрости, а кисти его рук сегодня особенно выделяются длинными пальцами изначально кривыми и недавно обветренными. Долго и мучительно и не раз сей джентльмен взирал на завораживающую не запечатленную картину, нарисованную пред его раболепными очами, однако, навечно сохраненную в памятном его сердце. Много раз он являлся на это самое уличное место, дабы понаблюдать за восхитительным образом, запоминая каждую деталь ускользающего фрагмента временной жизни. Он мыслит безмолвной уединенностью, чтобы продумать следующий шаг своенравной изменчивой судьбы, зависящей от одного его верного выбора.

Он видит, как в цветочном магазинчике мягко светлеет тепло. Там везде: на плиточном мраморном полу, на увесистых пластиковых полках, подвешены гирляндами на стенах, целостные искусно составленные букеты или керамические расписные горшочки, либо кашпо. Здесь всюду разбросаны охапками цветы всех видов и подвидов, сотни национальностей уживаются тесно на этом космополитическом островке, равные по красоте, они лишь отдаленно блекнут в несравненной красоте продающей их юной леди. Изящная блондинка сходная с фарфоровой куклой, о чем-то незатейливо беседует с продавцом из соседней сувенирной лавки. Она добросердечно улыбается, питаемая, насыщаемая своею радужной жизнью, она не ведает что такое боль неразделенности, ее чистое сердце без незаживающих шрамов радуется новому утру, ее добродетельный темперамент направляет всякие отношения в добросовестное дружеское русло. Девушка по-взрослому взирает на интригующее будущее, оценивая и планируя, и по-детски провожает незабываемое полное радостей прошлое, вспоминая и прощая.

Джентльмен с разбитым сердцем в палой своей груди, стоящий одиноко на траурной улице, даже немного позавидовал своему объекту приятной слежки, восхитился ее живительному взгляду на само существование. Но он, давным-давно окрестившись от суетливой реальности, душевно и телесно погряз в титанических потугах достучаться до третьего неба, ибо атмосфера и космос летательными аппаратами изведаны людьми, осталось только вернуться в божественный ампир, где воистину обретут свободу все его замыслы. Однако если его головокружительные грезы столь далеки от мирской суеты, почему же тогда он обременительно скован плененным взором? Почему хладная его десница ныне покоится вблизи гаснущего уголька сердца, будто бы то неласковое касание поможет успокоить любовную боль? Почему его седеющие волосы прилизанные назад, тонкими прядками ниспадают на лицо, игриво мешают ему созерцать невысказанный никем ранее неповторимый шедевр Творца? Столько вечных вопросов без смертных ответов.

Подобно всякому секрету, ответ на вопрос кроется в недалеком детстве. Будучи маленьким ребенком, представленный незнакомец, всегда трудоемко приобретал ту вещь, которую тайно от всех желал, но то были простые игрушки. А сейчас, может ли он посягнуть на чужое творение? Однако вопреки здравому смыслу, диковинным ликованием джентльмен тянется своей мятежной душой к святой девушке, которая неукоснительно привлекла его с первого взгляда. Всем своим чистым естеством она притягивает и будоражит его неспокойный созидательный ум. Наслаждаясь прекрасным видением, он не пресыщается наслаждением. Ибо время для него течет быстротечно. Скоропостижно приходят часы обеда, и вот уже на дверь магазинчика вешается табличка “закрыто”, и белокурая белая роза удаляется. Джентльмен просыпается опьяненный духовной эйфорией, и покров летаргического сна разрывается, будто кто-то хлопнул в ладоши, оканчивая сладостный гипноз. И ему вновь нужно продумывать планы предстоящих безумных свершений. Однако корнем всех его замыслов всегда будет невоздержанная спонтанность.

В этот день, он, изнемогая плачевно скорбел, славно благоговел, и учтиво сдерживаясь в аскезе непогрешимости, невинно вдохновлялся той нимфой музой, которая тем временем не ведает о своем возвышенном воздействии на сего странного человека. Содрогаясь от порыва хладного ветра и греясь редкой лаской солнца, он, по-прежнему застывши в позе усталого путника в скованных путах размышлений, выбирает – а двинутся ли ему дальше или жить воспоминанием о былом величии, ступать ли по той проторенной дороге воображения?

Временами он посматривает на костлявую кисть своей руки, кожа которой химически огрубела, нынче напоминает неаккуратно загрунтованный холст, покрасневший и потрескавшийся. Оказывается, такие же кривые пальцы и у его отца. Эти цирковые фаланги явственно не предназначались для каллиграфического письма или художественного рисования. А эти три зерновые вмятины на лбу, что они означают, каким роком он отмечен, какое недосягаемое созвездие запечатлелось на его немудром челе. Он видимо нечто нечеловеческое, нечто тайно божественное. Порою то, что мы жизненно творим, мы в силах объяснить, доказать либо оправдать, но вот данное с рождения нашего дарование Творца, не под силу нам осмыслить. Почему, будучи фальшиво тусклыми, люди стремятся к софитному свету, не имея миловидной красоты, видят ее изобилие в каждом встречном человеке. Человеческая жизнь, словно постоянно трепетно соприкасается с тем, чего столь повседневно не хватает, чего порою недостает, о чем дыхательным сердцебиением только мечтают. И почему джентльмен видит девушку как нечто безвозвратно оторванное, насильно несправедливо позаимствованное от себя самого?

Сглотнув поступившую окисленную слюну, прочистив тем самым сухую гортань, некоторое время он приготавливался к будущему важному разговору. Если конечно на то у него окажется достаточно решительных сил, то успех в реализации его желания не заставит себя долго ждать. Не брезгуя врожденным волнением, охваченный почти паническим страхом, джентльмен протяжно вдохнул задымленный запах улицы после насыщенного испарениями дождя и неуверенной поступью направился к неприглядному цветочному магазинчику

Несколько сконфуженных неудачных секунд миновали незаметно.

И вот, он, одетый в презентабельный фрак, смирно стоит прямо перед миловидным личиком юной продавщицы цветов. Поначалу та мирная бунтарка занималась более насущными поливными делами, можно сказать обыденными для флористики, однако вскоре мягко на цыпочках девушка обернулась, приметив боковым всевидящим зрением нового покупателя, этого очередного расторопного посетителя.

Внутри помещения витает мягкосердечное летнее настроение. Но немного угрюмый джентльмен, словно впитавший самой бледной своей кожей крики затухания красок природы, заключив в свои очи тождественный сумрак осени. С каждым очередным вдохом, он жадно поглощает плеяды ароматов цветов, постепенно смягчаясь душой и открываясь сердцем. Или столь близкое причастие к ранее неведомому ему созданию парализовало его незлобивые коренные отчуждения.

Незаметно озираясь по четырем сторонам света, заведомо глухо кашлянув, он вкрадчиво вопросил.

– Подскажите, милостиво будьте добры; какие цветы самые прелестные на ваш ценный взгляд? Простите мою бесцеремонность и мою неосведомленность в подобных эфемерных вещах.

И девушка, нисколько не смущаясь, скоро ответила.

– Те выбирайте цветы, которые вам нравятся. Те, которые ближе к вашей душе. Те цветы, которые точно обрадуют вашу возлюбленную избранницу или просто дорогого вам человека.

– Безусловно, это так. – удовлетворенно согласился он. – Но скажите мне по секрету, лично вам приятны цветы? Предположу, что их некогда пряный аромат, вдыхаемый вами ежедневно, категорически приелся вам, и розы более не счастливят вас своим райским духом. Должно быть, ваш венценосный избранник лишился весомого предмета, способствующего ухаживанию за столь прелестной девушкой.

– Что вы такое говорите, это определенно неверное наблюдение, даже всеобщее заблуждение. – нежно открещивалась девушка. – Разве нам надоедает видеть, слушать или осязать, то, что столь любимо нами; нисколько; но вы, кажется, пришли не для беспредметного восхищения, а ради вполне естественного приобретения.

– Приобретения… – конфузясь, пробормотал джентльмен, вспомнив угасшую в ослепительном обаянии леди цель нынешнего своего визита, отчего у него на душе стало вдруг нестерпимо горестно и несколько угрюмо меланхолично. Леди тем временем вопросительно смотрела на застывшего человека, столь нерешительного и непревзойденно скрытного.

Подняв величественный взор бесславного гения, он огласил.

– Я явился сюда, для того, чтобы заполучить вас. – сказал он, и за мимолетную долю секунды округлые глаза его приобрели трогательную отзывчивость бездомного животного.

– Меня? – то ли испуганно спросила, то ли ответила девушка.

– Я искал вас: как падший грешник ищет очищения покаяния, как преступник взывает к совести в страшные минуты выбора, как безответный страдалец, ожидающий избавления от страданий смертью, как страдающий мотылек жаждущий сгореть в огне любви раз и навсегда. И вот, наконец-то я отыскал, среди благоуханных цветов, более прекрасное творение, нежели чем само мироздание.

Джентльмен внезапно вздрогнул трепещущим сердцем, излив пылкость поэтики непогрешимости словес безответной лирикой.

– Вы говорите приятными загадками, пугая меня всё сильнее и беспощаднее. – Эмма вела себя кротко, но осторожничала своею речью, дабы вернее выведать истинные мотивы странного посетителя.

– Простите. Сравнения – моя невольная слабость, потому пространны порою бывают мои изречения. Однако цель моего визита к вам проста и легковесна. Я страстно желаю приобрести ваше драгоценное внимание на несколько недолгих часов. Но не вздумайте помышлять о дурном, потому что поручение, завещанное мне, обстоит необычным образом. Мне необходимо любыми угодными совести путями уговорить вас последовать вслед за мною к одному не слишком известному и не особо талантливому художнику. Понимаю. У вас сразу возник логический вопрос – для чего? – тут джентльмен приметил любопытствующее недоумение в светлых радужках глаз девушки, продолжая изъяснять пространную суть. – Художник, он же мой поручитель, сердечно настаивает на платоническом созерцании вашей красоты. Мечтая о вашем понимающем обхождении, мечтая о прекрасной молодой особе, он сносно изобразит вас на полотне в средневековом прерафаэлитском антураже. Вам нужно будет лишь застыть в определенной изящной позе, вспоминая в процессе написания что-нибудь хорошее ради неизменной благовидности вашего лика. Обещаю, после написания картины вы получите щедрое вознаграждение, полностью зависящее от вашего нескромного желания. – затем незнакомец смекнул. – Вижу, что вы намереваетесь спросить – почему именно вы подходите на роль натурщицы? Позвольте кратко вам ответить – однажды, я увидел вас, и с того блаженного мгновения я не в силах более оторваться душой и телом от вашей неземной красоты.

Выслушав речь незнакомца, Эмма, удерживая театральную паузу, усерднее пригляделась к лицу странного посетителя.

– Кажется, я припоминаю уникальные черты вашего лица, мы несколько раз виделись в отделе художественных принадлежностей. Не так ли?

– Вы совершенно правы, я часто закупаю там тюбики масляной краски и щетинные, либо синтетические кисти. Но ответьте на мой главный вопрос, пожалуйста, напрасно не сгущайте сумерки, не томите меня. Даруйте мне обнадеживающее согласие, либо безнадежный отказ.

– Вы предлагаете работу или это дружеская просьба? – учтиво спросила девушка.

– Любовная милость. – мелодично огласил джентльмен, в дальнейшем вкрадчиво отнекиваясь. – Вы не обязаны уделять мне более внимания, чем я того заслуживаю.

– Тогда я не совсем хорошо понимаю ваши истинные намерения. – ласково ответила Эмма.

Дворецкий-перевертыш засомневался в выбранной методической системе своей речи, ведь он пытался изложить помыслы не в затяжных морфологических деталях, а преподать их фабулы как можно быстрее в общих косноязычных чертах, не вдаваясь в рассудительные лишние по надобности подробности. Но на практической стороне жизни, предвидя непоправимую неудачу в столь неудобной просьбе, он поник неспокойным духом, изрядно побледнев ланитами, изрек надменно следующую прямую речь.

– Вышеописанный мною художник мечтает запечатлеть ваш несравненный образ не только в своей убогой памяти, но и на великосветской картине, дабы потомки кусали завистливо ногти правосудия, коря вероломную судьбу за то, что она не позволила им родиться в благодатные времена, в коих вы добродетельно жили и благостно творили. Любым настоящим или будущим творцом овладеет зависть, я уверен в этом, ведь они не напишут ваш точный портрет, а мой господин желает быть покорнейшим слугой великой чести сохранить вашу неувядающую красоту, почитая себя недостойным сего созерцания, но одаренным уникальным видением с сохранной детской непосредственностью. У него нет художественного образования, ибо он не академический раб, и не безвольная марионетка искусства, он воистину свободен, и та свобода бесценна, она неподкупна. Взрослые ограничивают стереотипными рамками душу, ссужают свое точечное воображение, а вот дети, наоборот, расширяют границы дозволенного мира, обогащают себя всё новыми и новыми невозможными для разума безумствами. Позвольте привести пример гениальной личности Леонардо. Сейчас его рисунки-чертежи кажутся пресловутой обыденностью, но в те просветительские времена возрождения, он определенно претерпевал балаганные нападки и смешки в свою сторону, он чувствовал спиной завистливые тычки пальцем или даже познал нетерпимые гонения. – джентльмен выдвинулся вперед, отчего туманность в его очах стала куда гуще и непроглядней. – Встаньте обожествленной музой на пьедестале почета. И продемонстрировав себя перед художником, вы, по истечении несколько кратких часов обретете почитание достопамятных веков, всех величественных творцов, возвышенных поэтов и виртуозных музыкантов. С этой самой картины будут делать многочисленные списки, сотни вздыхающих подражателей будут искать подобную женщину по всему свету, но не найдут ее, потому что нет и не будет подобной вам, Эмма.

Девушка слушала дифирамбы незнакомца, поспешно призадумываясь: он откуда-то знает мое имя, но эта новость нисколько меня не пугает, ведь меня часто кличут по имени коллеги, страшит вовсе иное, собственно говоря, пугает томная холодная пылкость его юности, которая прямо-таки кричит подавленной экспрессией, принуждает к расточению столь докучливой окружающей обыденности интригующим экспериментом. Но врожденный защитный механизм женской чести, и чувство девственной неприкосновенности, вторили иные соображения на этот счет, ибо идти куда-то с незнакомым мужчиной безнравственно, непомерно столь дикое поведение, опрометчивое надругательство над девичьим благородством. Однако много косвенной поддержки замыслу незнакомца имелось со стороны предпринимательского окружения. Во-первых, на улице стоит ясный день, поэтому многие воочию увидят их временный союз, к тому же знакомые продавцы из соседних лавок сразу заподозрят нечто неладное, если на то будут веские основания. Во-вторых, сам джентльмен внешне не смахивает на закоренелого преступника, ну, если только самую малость. Вдобавок ко всему прочему он был замечен в покупке красок, значит и вправду он знает толк в искусстве. Но кто этот тайный художник вознамерившийся изобразить меня, застенчивый ценитель женской красоты отретушированной мечтами, не соизволивший самолично сделать мне предложение? – мысленно спрашивала Эмма. – Кто он? – ей стало крайне любопытно.

И тут, странный человек, словно телепатически прочел ее пытливые раздумья.

– Не поймите меня превратно, но я понимаю, что ваша внешность видится вам вполне обыкновенной. Потому вы охотно смотритесь в зеркало каждый прожитый день, привыкши и смирившись с этой данностью. Однако другие видят иначе чем вы. – он томно понизил голос. – Я вижу вас такой, какой не видит никто другой.

В осиянных очах Эммы блеснула завуалированная интрига. Неужели она собралась совершить необдуманный поступок, поначалу отвергнутый курьезный шаг?

– К сожалению, это будет весьма затруднительно исполнить. – в итоге мыслительных дебатов девушка не проявила слабость характера, а нашла моральные силы сопротивляться соблазну. – Насколько хорошо видно, я работаю и мне не положено отлучаться с положенного поприща без уважительной веской причины, только лишь по физиологическим потребностям, либо важным звонкам. Меня уволят, если я своевольно уйду, или если меня не застанут на рабочем месте.

– Не извольте беспокоиться. – с успокоительной грустью в голосе продолжил джентльмен свои уговоры. – У вас, мне по случайности это стало известно, скоро намечается обеденный перерыв. И за это недолгое время мы благополучно доберемся прогулочным шагом до квартиры художника. Здесь неподалеку, совсем близко от станции метрополитена, располагается его тайная мастерская. Он в считанные минуты сделает несколько легких карандашных набросков. А я тем временем приготовлю вам что-нибудь поесть. Затем вы вернетесь обратно в свою цветочную оранжерею в безусловной целости и сохранности. В дальнейшем, постепенно, примерно за месяц творения, напишется полноценное бесценное полотно, произведение лучшее, из всех когда-либо созданных дланью человека. И всё это сбудется, если вы согласитесь принять мое предложение.

Жужжащие сомнения по-прежнему обуревали юную леди. На первый неточный взгляд всё кажется покладисто гладким, второсортные углы и второстепенные изъяны отсутствуют, нет видимых и невидимых преград, осталось только пуститься в доселе неизведанное странствие по закоулкам творческой безгранной вселенной. Однако вскоре джентльмен произнес довольно замысловатую непредсказуемую речь с точки зрения построения диалога, заспорил, с отчуждением отвращая неверный взгляд, словно совестливое внутреннее напряжение сдавливало карающими тисками его распевные побуждения.

– Вижу прозорливой душой, что вы сейчас же готовы согласиться уйти вместе со мною, но прошу, даже умоляю, повремените с окончательным ответом. Ведь идти с незнакомцем неведомо куда, это крайне наивный поступок, несносно будет с моей стороны, не предупредить вас об этом. – тут он несколько смутился, и ту юношескую робость наглядно продемонстрировали покрасневшие щеки. – Я странно повествую против своих же воззрений, доверяясь сердечно одной важной причине. Вы благоразумно симпатичны мне, и я бы не хотел лукаво показаться вам тем, кем не являюсь. Порою правдивые возражения против самого себя помогают в поиске единоутробной истины, воздвигнутый суд над своим поведением укоряет в малодушной безответственности. Я многое желаю поведать вам, но выскажу лишь одно. Слушайте свое кроткое сердце, тяготеет ли оно к запредельному волшебству или приемлет лишь явственно досягаемое мерило суеты, столь зрелищное жизненное шоу, в котором вам предстоит осознать и прочувствовать таинство творения и воплощения всех совершенных совершенств в идеале на сугубо плоской поверхности. Однако вашу неподвластную восхищенью и расхищенью красоту преувеличить нельзя, можно лишь составить некоторую недосказанность. И не обольщайтесь моею сладкой речью. Вам должно быть известно, как авторы рассказов активно хитроумно пользуются неведением читателя, дабы что-то отворить, нечто утаить в сюжете повествования, кукловодами играют, иллюзорно создавая ощущения, эмоции, даже слезы ими начертаны на бумаге, рожденные фрагментами из вымышленной или реальной жизни, вестниками судьбы освященные. Я ненавязчиво клоню к тому, что нужно не поддаваться обману, авторы не всесильны, они не в силах создать в человеке романтические настроения и чувства, если те счастливые побуждения не знакомы читателю, если они чужды внимающему. Или все-таки возможно? – странный человек печально улыбнулся. – Сирены не поют, они призывают. Песня способна литься без причины, но зов всегда несет в себе некую корыстную подоплеку.

– Значит, вы остерегаете меня. – посветлела недоумением девушка. Великодушно с вашей стороны не ограничивать мои решения. Теперь я еще сильнее уверилась в правдивости сказанных вами слов. – она повела хрупкими плечиками. – Разве коварный злодей стал бы отговаривать глупенькую жертву поступить иначе, наперекор его злоумышленной жажде?

Джентльмен, согласившись, кивнул головой, поправив левой рукой высвободившиеся длинные пряди волос.

– Помните всегда, что я необычный человек. И необыкновенность моя красуется ветхозаветным бенефисом каждый день, отчего многие льстиво полагают, будто меня не вовсе существует. Однако, однажды, я вспыхну подобно кратеру на солнце, и весь мир ослепнет в тот карающий миг. – шептал незнакомец, а после вовсе беззвучно прошелестел одними своими сухими губами. – Но никто не увидит меня, и никто более не пожелает видеть меня.

Эмма оказалась пленительно заинтригованной особой. В последние деньки, кичась неистовым молодцеватым темпераментом, за нею бурно напористо ухаживал молодой человек с именем Эрнест, с жаром побуждая ее к взаимности сердечных чувств. Однако тот эмоциональный поклонник контрастирует с этим меланхоличным человеком неопределенного возраста и сана. Они подобны солнцу и луне, огненное светило дарует тепло земле, но пустынная луна ближе земле. Незнакомец видимо, молод, но познавши некоторые запретные тайны мироздания, склонился пред их неукоснительным величием, отчего его волосы на висках поседели, кончики его век опухли, и кажется, что глаза его всегда несказанно грустны, вне зависимости от душевного настроения. В то время как речь Эрнеста проста, временами даже резка, а у сего джентльмена речь тягучая и временами вовсе малопонятная, словно он призрак безвременной осени, заплутавший в серых дебрях городских построек. Одним словом, ее несказанно привлек сей незнакомец, неизвестно чем именно и какими хитрыми способами смог он вызвать в ней столь положительный интерес, неизвестно, то сталось загадкой для всех, особенно для самой доверчивой девушки.

– Я вполне обыкновенна, и если моя простота вызывает у вас такие возвышенные умозрения, то ваши комплименты лишь гладят по мягкой шерстке мое самолюбие. – тут Эмма сверкнула округлившимися глазками, пытаясь поразить незащищенное сердце джентльмена. – И я согласна пойти с вами к художнику. Но при одном условии.

Сердце незнакомца покрыла непробиваемая корка льда, и чары девушки метались бессильно, либо она уже давным-давно завладела его израненной душой.

– Всё что угодно. – незамедлительно выпалил он.

И Эмма не растерялась на полуслове.