Неотения

– Интересно? – снова спрашивает он.

– Да.

– А ты почитаешь мне?

– Ты ещё маленький, вот подрастёшь, научишься читать, тогда сам и прочитаешь.

– Правда?

– Правда, но чем больше ты задаёшь вопросов, тем дольше я буду читать, так что порисуй ещё немного, и скоро мы пойдём домой.

Просыпается он от крика.

– Я умираю, вызывай скорую!

– Мама, успокойся, я рядом, сейчас я сделаю тебе укол.

– Да на хрена мне твой укол, я умираю, вызывай скорую, дурак. Мне врач нужен. Когда я буду ходить?

Всё это повторяется уже не первый раз, и Максим точно знает, что если сделать укол, всё пройдёт. Она успокоится, только продолжится её и без того уже затянувшийся путь к смерти. Неожиданно его охватывает странное чувство освобождения: освобождения себя, мамы. Он медленно садится в кресло и ждёт. Крик потихоньку прекращается, вернее, даже не крик, а звук голоса становится тише. Мать трясёт, и слюна капает изо рта. А он сидит, как заворожённый, и с ужасом смотрит на неё. Через пять минут дыхания уже не слышно…

Всё кончено.

На кухне он заваривает чай, горький, как одиночество, обжигающий горло. И только после этого набирает милицию, сообщая деревянным голосом о смерти мамы.

В зале, по экрану телевизора бежит черно-белый снег. Максим выключает телевизор, и вместе с этим, таким простым и обыденным действием, до него наконец-то доходит смысл содеянного. Он точно также отключил маму…

Проходит неделя. Он сидит в маминой квартире. Теперь его квартире. Мысли разбросанные и разрозненные собираются медленно, и он, чтобы ускорить этот процесс, начинает убираться. В шкафу обнаруживается не распакованная пачка подгузников для тяжелобольных. За полгода мама похудела так, что ей пришлось покупать меньший размер, а эти не пригодились. «Что же мне с ними теперь делать? Оставить себе?» – думает он. И ему представляется, как он когда-нибудь будет лежать, так же как и мама, так же хотеть жить, осознавая, а может, и нет, что всё уже кончено и это только вопрос времени…

ГЛАВА 3

Жара. Не просто жара, а пекло, несмотря на конец лета. Максим уверен, что когда строили ад, если, конечно, строили вообще, стройка была точно такая же, как и эта, на которой он работает уже вторую неделю. Работает потому, что нужны деньги, а здесь их платят.

Зачем нужны деньги? Разве здоровье, угробленное здесь, не дороже? Мысли об этом не сильно тревожат его, они проплывают мимо, задевая то хвостом, то своим скользким рылом. Зачем нужны деньги? Чтобы потратить их, зачем же ещё?! Максим уже полгода живёт один. Ему надо как-то выживать: работать и учиться, платить за квартиру, а ещё деньги на еду и одежду.

Жара, цементная пыль и запахи стройки – непередаваемые, но запоминающиеся надолго. Они словно въедаются в кожу, заполняя все её поры. Все его мысли только о том, когда же всё это закончится, и он сможет оказаться в ванной. Каждый день Максим загорает дочерна, но загар, который он заработал за день, остаётся в мыльной воде, а на следующий день всё повторяется. Первые несколько дней горло забивалось пылью так, что он то и дело сплёвывал, но потом привык. В какие бы условия ни поставили человека, в конечном счёте, время решает всё. Вот и Максим, незаметно для самого себя, с каждым днём всё лучше и лучше приспосабливается к чужеродной среде, в которой правит глупость. Зачастую ему становится смешно от разговоров рабочих, но всё это меркнет по сравнению с тем, как бесполезно растрачиваются силы, а с ними и деньги, которые платят за работу. Позавчера с ребятами они полностью вымыли трёхкомнатную квартиру.

– Молодцы!.. А сейчас здесь будут белить, – сообщил прораб, радостно потирая руки…

– Максим! – слышится знакомый голос, за спиной долетающий до него сквозь звуки стройки.

Он поворачивается и на лестнице видит Сашку, который нервно достаёт папиросу и прикуривает у одного из рабочих. Максим подходит ближе, чтобы можно было не кричать, но это не помогает.

– Чего тебе? – громко, так что бы Сашка его услышал, спрашивает он.

– Перерыв. Пошли, пройдёмся.

Максим бросает лопату и рукавицы в угол. Ему кажется, что Сашка сегодня взбудоражен сильнее обычного.

Выглядит Сашка, как сущий скелет, ни грамма жира, но жилистый и выносливый до безобразия.

– Куда? – спрашивает Максим

– Подальше отсюда.

– Что-то случилось?

– Да, фигня, как обычно.

– Чё за фигня?

– Тупые кретины, идиоты и уроды, – ругается Сашка, который так и не привык к стройке, к рабочим и постоянным матам вокруг. – Нет, ты прикинь, четыре часа я парился, клал кафель, и тут приходит какой-то урод с тремя баранами и говорит, что всё надо разбить! Я так устал от того, что делаешь всё время что-то бесполезное. Знаешь, что обиднее всего? Столько труда и времени…

– Забей.

– Да пошёл ты, – отвечает Сашка.

Стройка многому учит. Максим достаёт из кармана «Приму» и закуривает, пустая пачка летит в кучу мусора.

– Нет, не могу я больше так. Пошли, оттянемся что ли? – предлагает Сашка.

– Тогда в магазин?

– Магазин нам на фиг не нужен, я тут вчера такой классный план достал, рубит на раз.

– Не, мне как-то неохота.

– Да чё ты, как девочка? От него привыкания нет, да и в жизни всё ведь надо попробовать?!

– Ну, не знаю.

– Как хочешь. Но учти, потом жалеть будешь. Ты знаешь, одна моя знакомая в наркологическом центре работает, так вот она говорит, что когда нарики рассказывают, что они под кайфом чувствуют, ей самой попробовать хочется. Прикинь, а?

– А ты чё, косяк прямо здесь забивать будешь?

– А чё? Щас табак из беломорины вытряхну.

– Ты гонишь?

– Сам ты гонишь.

– А если…

– Да никто нас не попалит, потому что это на фиг никому не надо. Всем до фонаря, даже если мы прям тут ширяться начнём.

Выйдя со стройки, ребята заходят в расположившийся рядом обычный дворик: лавочки около каждого подъезда пятиэтажных хрущёвок, заасфальтированная площадка для белья, окружённая деревянными клетками забора и, конечно же, мусорные баки, испускающие обычное зловоние. Чуть подальше от площадки и баков – песочница с металлическим грибком. Рядом с ней – беседка, а точнее – только её каркас, где они и разместились. Сашка умело выбивает табак из последней, как оказалось, папиросы и забивает её «планом». Когда этот процесс заканчивается, он лезет в карман за спичками, но их там почему-то нет.

– Дай огонька.

Максим шарит по карманам, но ничего кроме пустой коробки из-под спичек не находит.

– Вот чёрт! И чё делать? – спрашивает Сашка, но тут же отвечает, – А, пофиг-нафиг, посиди, я щас кого-нибудь выловлю.

– Ты что? У тебя же план.

– Да я же тебе говорю, что всем насрать на это.

Через пять минут он возвращается с довольной улыбкой и раскуренным косяком.

– Ты пробовать будешь? – спрашивает Сашка, делая затяжку.

– Но только одну тяжку, – неуверенно соглашается Максим.

– А тебе никто больше и не даст, – отвечает Сашка, протягивая косяк.

Максим затягивается. Всё окружающее застывает, сердце просыпается, а голова отключается. Максим выдыхает, и расслабляющая пустота течет по его венам и нервам.

– Ну, как? – вырывает Максима из этого состояния голос Сашки.

– Можно ещё разок?

Сашка кивает, словно в замедленной съёмке.

В горле Максима першит, но это даже приятно, при той расслабленности, которая волнами непостоянства расходится по его телу. Ему хочется говорить, но Сашка, который затянулся первым, начинает раньше.

– Скажи мне, вот зачем мы с тобой косяк курим? – и, не дождавшись ответа, сам же отвечает на свой вопрос, – Ты знаешь, что чем сложнее организован мозг, тем больше тенденция к его временному физиологическому выключению?

– Ты это сейчас вот чего сказал? – спрашивает Максим.

– Да ты затянись поглубже и все сразу поймёшь, – протягивая косяк Максиму, продолжает Сашка. – Так вот, высокоинтеллектуальные люди энергетически, эмоционально и метаболически зависят от нервной системы. Постоянная активность мозга грозит им возникновением различного рода неврозов, что вызывает у них поиск способов временного торможения процессов возбуждения. А сделать это можно только с помощью алкоголя и наркоты. Так что мы, дорогой мой друг, просто снимаем напряжение, вот и всё. Но самое смешное, что все это делают, только каждый по-своему…

– Что правда? – перебивает Максим.

– Люди всегда были наркоманами в той или иной степени. Наркота – это ведь не только какие-то там примитивные органические соединения, влияющие на нервные клетки. Это всё то, что не является необходимым для жизни, то, без чего человек может обойтись, и в то же время от этого он получает удовольствие.

– Например?

– Например, секс, музыка, жратва. Если хочешь, культура, общение. Короче – всё, от чего можно балдеть.

– И каким это образом можно балдеть от культуры? – удивлённо спрашивает Максим.

– Ты, наверное, просто не догоняешь, что я понимаю под культурой? – спрашивает Сашка.

– Наверное, да.

– Культура – это ведь не только набор кодов, которые предписывают человеку определённое поведение с присущими ему переживаниями и мыслями, оказывая на него тем самым управленческое воздействие. Под культурой я имел в виду человеческую деятельность в её самых разных проявлениях, включая все формы и способы человеческого самовыражения и самопознания, накопление человеком и социумом в целом навыков и умений. То есть, без культуры люди так бы и остались на ступени обезьян, способных прятаться, делать примитивные орудия труда, и, возможно, выживать в меняющихся климатических условиях.

– Ну?

– Гну! Идём дальше. Хорошо, человек обладает определённым минимумом культурных ценностей для того, чтобы передавать их и называться человеком. И он на этом останавливается? Нет, конечно. Потому что он уже втянулся, он не может без театра, искусственной красоты, созданной его сородичами. А те, кто создают эту культуру, ещё большие наркоманы, не способные перестать творить, потому что они получают от этого удовольствие. Вот, например, я курю от того, что скучно и делать нечего. Но когда появляется какое-то дело, я ведь не бросаю курить? Потому что получаю кайф, как, например, от секса или от еды. Ты знаешь, что я курю пачку в день, а ни от секса, ни от еды я двадцать раз в день удовольствие получить не могу.

– Тогда получается, что каждый по-своему… – на лице Максима проскальзывает тень озарения, но Сашка перебивает мысль, которая уже почти сформировалась.

– Да, именно. Вот представь, кто-то занимается пчёлами, но сам не замечает, что уже давно наркоман, и не может без этого, то есть по-своему подсел на свою иглу. Так что нет разницы между тем, кто, как мы с тобой, косяк курит, и тем, кто марки собирает…

– Эй, ты чё? – спрашивает Максим, видя, как Сашка, всхлипывая и заходясь истеричным смехом, медленно сползает на пол беседки.

– А ты посмотри вокруг и поймёшь…

Вместо травы из земли иглами вверх тянутся одноразовые шприцы, которые ласково покачивает лёгкий летний ветер. За домом видна громадная капельница. Люди вокруг, все как один, вгоняют в себя всё новые и новые дозы. Пожилой мужчина с чёрными седоватыми усами с наслаждением потягивает сигаретку на лавочке, не задумываясь о том, что никотин медленно заполняет кровяное русло, снимая напряжение с всеощущающих рецепторов. Другой, немного грузный, с зализанной лысиной, смачно жуёт хот-дог, не подозревая, что удовлетворяет не свой организм, который был вполне насыщен, а стимулирует выработку гормона удовольствия, вводя себя в состояние эйфории…

На заднем фоне слышится голос Сашки, а Максим все глубже погружается в наркотический бред.

Сегодня он начал по-настоящему чувствовать, видеть и слышать после того, что случилось зимой. Сознание отрывается от тела, и он поднимается над городом, в который возвращаются с каникул студенты и школьники, загоревшие и отдохнувшие. Он видит занятые в парке лавочки и чувствует тепло уходящего лета, но внутри него всеохватывающий холод и мрак.

Существует всего три зимних месяца: декабрь, январь и февраль. Но он уже знает, что зимние месяцы могут продолжаться так долго, что это становится невыносимым.

Небо залито серой краской, и солнца нет. Дни короткие, и кажется, что есть только ночь. Будущее не видно за стеной снега, который постоянно сыплет. Хочется спать, и усталость накрывает его своим таким знакомым и тёплым клетчатым пледом, таким же, каким он укрывал маму. В мире не остаётся ничего. Только он и снег. Такой белый и пушистый, что в нём хочется заснуть и не проснуться.

Чёрные деревья, почему-то особенно чёрные на фоне белого одиночества, смотрят на него с высоты, наверное, не понимая, куда и зачем он идёт. Правда, он и сам не понимает. Просто идёт, оставляя за своей спиной тут же исчезающие следы. Дома черны. В городе никого не осталось. Или просто он никого не видит. В году стало слишком много зимних месяцев. А он ждёт, просто ждёт. Но ничего не меняется. Вокруг только снег. И ему кажется, что зима будет вечно. И в этом белом безмолвии он неожиданно замечает лицо матери. Он летит к нему, но начинает куда-то проваливаться, а лицо матери засыпает белый снег, превращающийся в белый порошок.

Яркий закатный луч солнца, отразившийся от стёкол дома напротив беседки, разрезает белый мрак, и Максим понимает, что хочет снова увидеть маму и сказать ей последние слова…

ГЛАВА 4

Холодный пол. Он лежит на спине.

Больше всего ему нравится именно этот момент, когда можно лежать и думать о том, почему получилось именно так. Именно так, а не как-то иначе. И он лежит и думает.

Сашка уехал за границу, а он остался, остался совсем один, и ему захотелось увидеть маму, поговорить с ней. Несмотря на то, что именно Сашка предложил ему первый в его жизни косяк, он не то чтобы бросил, а, скорее, не подсел на травку, а он подсел. Подсел потому, что рядом не оказалось никого, кто мог бы его поддержать. В общем, как всегда были виноваты все, только не он.

Максим ждёт, когда приедет Сашка. Он четко помнит, почему ему захотелось попробовать чего-то более сильного, потому что с каждым разом лицо мамы становилось все более далеким и прозрачным. И он попробовал.

Сейчас перед приёмом очередной дозы сознание его ещё не затуманено ни самим наркотиком, ни ломкой, но этот момент ясности быстро проходит, и тонкая игла привычно входит в вену. Он ослабляет жгут и движением, доведённым до автоматизма, надавливает на поршень. Прохладная жидкость от локтевого сгиба течёт к плечу.

Максим подходит к окну. Солнце почему-то превратилось в бублик, а деревья и всё остальное стали расти вниз, как и его тело, только голова превращается в воздушный шарик. И он понимает, что если не найдёт какую-нибудь верёвку, то голова оторвётся от туловища и улетит.