Помоги проекту - поделись книгой:
Недоумение, однако, в скором времени объяснилось; объяснилось грустным образом: усиленная деятельность подорвала здоровье Николая Ивановича. Сначала появились признаки медленного паралича центрального мозга. Симптомы усиливались и усиливались, пока в 1884 г. не привезли Николая Ивановича к сестре и матери, в родную Ялту, на берега Черного моря, в состоянии психического расстройства.
С тех пор – за четыре года до кончины – его имя со страниц журналов исчезает навсегда, если не считать единственной статьи, попавшей после смерти, в 1886 г., в «Юридический вестник». Читателю, привыкшему к экономисту-публицисту, к его неизменной преданности взглядам молодости, к широкой терпимости к чужим, если они не шли вразрез с основными началами общественности, не хотелось верить, что разбилась эта интеллектуальная сила, что весь огромный запас знания, скопившийся в голове этого человека, жившего, казалось, исключительно своей умственной жизнью, становится ненужным, бесполезным… Но, так или иначе, пришлось убедиться в истине. Николай Иванович, безвозвратно потерянный для литературы, отдав четыре года своей мучительной бессмысленной болезни, стал потерян и для жизни. Недуг, обнаружившийся впервые в начале 1884 г., когда ему было всего сорок лет, был признан психиатрами неизлечимым, и в 1888 г. – как раз в тот год, когда в «Юридическом вестнике», под заглавием «Письмо Карла Маркса», было опубликовано известное письмо последнего о Михайловском, – Николай Иванович скончался сорока четырех (по некоторым данным даже сорока двух) лет от роду.
Заботы сестры и матери не спасли угасающей жизни ученого.
Личность
Из заметок и некрологов, какие появились после смерти Зибера, воспоминаний, – отрывочных и скудных – в удивительно симпатичных чертах выступает личность нашего экономиста, все заботы и помыслы которого были сосредоточены на любимой им науке.
Это – чистый тип ученого. «Признаюсь, – характеризует его Михайловский, из сочинений которого можно извлечь не меньше материала для истории русской экономической мысли, чем из произведений многих признанных специалистов, – есть специалисты и люди кафедры, к которым я отношусь несколько скептически, но Зибер был действительно серьезный ученый, и уж ни в коем случае не стал бы я меряться с ним знаниями – слишком бы это было для меня невыгодно»[55].
Михайловский характеризует Зибера как натуру спокойную, созерцательную и в качестве таковой противопоставляет его Белинскому. Романович-Славатинский, напротив, рисует его натурой нервозной, глубоко впечатлительной, с которой не всегда мог справиться его уравновешенный, довольно положительный ум. По его словам, он как-то трепетно и лихорадочно относился как к явлениям жизни, так и к вопросам жизни. Но, так или иначе, все личное отступало перед объектами его изучения и исследования: все его интересы были в его экономической науке.
«Ученый с умом обширным и глубоким, – рассказывает и Д. Н. Овсянико-Куликовский, – Зибер охотно делился своими знаниями и мыслями со всеми, кто обращался к нему». В числе таких, жаждавших почерпнуть из сокровищницы его эрудиции, был и покойный историк литературы. Читать книги и статьи Зибера было трудно, ибо они предполагали достаточную подготовку в экономических вопросах. Но зато «его устное изложение отличалось редкой ясностью, отчетливостью и даже художественностью». И говорил он с увлечением, с подъемом. Стоило только поднять вопрос из интересующей его области, чтобы он из собеседника превратился в профессора, читающего «живую, содержательную, увлекательную лекцию». Заметив эту черту, Овсянико-Куликовский при встречах с нашим экономистом не пропускал случая «задавать вопросы». И он прослушал, таким образом, ряд «превосходных импровизированных лекций», от которых уходил с таким же обаянием, как от самой личности «лектора». «Мне казалось, что я хорошо понял не только мысли и точки зрения Зибера, но и его самого, как человека глубокой и прекрасной души, великой искренности и правдивости»[56].
Таким сложился он еще на студенческой скамье. «В памяти воскресал образ студента Зибера, – пишет Романович-Славатинский, – мне ясно виделось его симпатичное лицо, его русая шевелюра и рыжеватая борода, его то вспыхивающий, то потухающий румянец, сообразно тому внутреннему интересу, который возбуждал в нем данный предмет. Долгое время я с ним не был знаком, но когда, входя в аудиторию, я примечал его милый образ, мне делалось легко и приятно: я видел нечто свое, родное, близкое. Познакомившись с ним, когда он пришел переговорить о литографировании моих лекций, я убедился, что недаром считал его таким мыслящим молодым человеком». И тому, что сложилось у него в молодые годы, остался верен он всю свою жизнь – в качестве профессора и в качестве писателя-экономиста.
Отсюда – те черты, которые так привлекали к Николаю Ивановичу и его слушателей, и товарищей по перу.
Материалист по мировоззрению, он был чистокровный идеалист в жизни, не способный ни к какой сделке, ни к какому компромиссу.
Д. Н. Овсянико-Куликовский определяет его как «натуру этико-нормативного уклада», основная черта которой – неуклонная моральная требовательность, психологическая невозможность воздержаться от высказывания «правды в глаза». В таких случаях он бывал резок и горяч. Однажды на вопрос Овсянико-Куликовского: «Что за человек такой-то?» он ответил: «Да он даже и не человек!» Смягчающих обстоятельств, законных – в психологическом смысле – прав человеческой слабости он не признавал. В бытность доцентом университета он однажды счел нужным выразить свое осуждение ректору, всеми уважаемому учителю и общественному деятелю. Речь, произнесенная им, была столь резка, что ректор совсем опешил и лепетал: «Ради бога, успокойтесь! Успокойтесь, Николай Иванович!»
Но резкость и суровость трогательно совмещались у Зибера с исключительной добротой и гуманностью души. Однажды самому Овсянико-Куликовскому пришлось выслушать гневные упреки Зибера. Он рассказал ему о своем знакомстве (в Праге) с известным Дьяковым-Незлобиным, автором нашумевших тогда «пасквильных» рассказов о нигилистах и революционерах. Зибер резко, негодующе возмущался тем, что он мог общаться с таким человеком. Неужели, мол, не противно ему было подать руку Дьякову-Незлобину. В свое оправдание Овсянико-Куликовский пробовал указать, что Дьяков не предатель, не шпион, что он сам эмигрант и живет в бедности, пробиваясь скудным заработком, но его объяснения еще пуще возмущали Зибера. Овсянико-Куликовский смутился, попрощался и ушел. Едва успел он прийти в гостиницу и снять пальто, как послышался стук в дверь. Вошел Николай Иванович, расстроенный, обеспокоенный мыслью, что, может быть, он его обидел.
Лучшая иллюстрация того, как брезгливо и нетерпимо он относился ко всему, что не подходило под его «чисто пуританские требования» (выражение Романовича-Славатинского), – его отставка. Университет в то время являлся ареной постоянных раздоров между профессорами; объясняется это атмосферой, которая в то время царила в его стенах и которая так сразу не пришлась по вкусу молодому доценту. Научные интересы бледнели, потому что совместительство и нажива царили в среде профессоров, и самые ценные качества составляли хитрость и изворотливость. Завелась даже газета в Киеве, отстаивавшая такую практичность и деловитость. В противовес этой газете Зибер со своими единомышленниками стали издавать «Киевский телеграф», но, как ни пытался он оживить свою газету – успеха она не имела. Разумеется, сам по себе Зибер стоял в стороне от этих интриг: дрязги не были в его натуре. Но все же невольным свидетелем он не мог не являться. И вот этого-то обстоятельства достаточно было для того, чтобы он выбивался из того равновесия духа, без которого отдаваться научной работе невозможно. Выход был в уходе из университета…
На события русской жизни он реагировал всей душой. Реакция тех лет, особенно репрессии и казни 1879–1881 гг., возмущали его до глубины души. Овсянико-Куликовский видел его плачущим, когда зашла речь о казни С. Перовской, Желябова и др. Террористических актов он не одобрял, хотя и допускал их психологическую неизбежность.
Последний раз Овсянико-Куликовский виделся с ним в 1882 г. в Париже. Зибер имел вид удрученный: его нервы мучительно содрогались под ударами вестей, шедших из России. Он преувеличенно рисовал себе ужасы белого террора после события 1 марта 1881 г. и боялся ехать в Россию.
«– Хоть я и швейцарский гражданин, – говорил он, – но это ничуть не помешает русскому правительству посадить меня в тюрьму, а то, пожалуй, и повесить.
– За что, помилуйте! – возражал Овсянико-Куликовский. – Ведь вы не революционер, не эмигрант.
– Да просто за направление, за образ мыслей, за дружбу с Драгомановым, за знакомство с эмигрантами».
Характерна любовь Николая Ивановича. Выбор его был обусловлен той преданностью науке и жаждой послужить ей, которую он подметил в своей избраннице. Как известно, Надежда Осиповна – правда, уже тогда, когда Николая Ивановича не было в живых, – более чем оправдала те ожидания, которые он возлагал на нее. После смерти Зибера она стояла во главе химического отделения Института экспериментальной медицины, получив права действительного члена института (единственная женщина). Наряду с этим множество работ Зибер-Шумовой выпущено самостоятельно по физиологической химии, шестьдесят же работ вышло под ее руководством[57].
О таких людях говорят, что их биография в их книгах, в их делах, но все же жаль, что не сохранилось такого документа, из которого бы личность Зибера выступала бы перед нами во весь рост. Когда Николай Иванович умер, один из журналов, в которых покойный принимал участие, обещал дать такую характеристику. Исходя от людей, близких к писателю, к эпохе, в которую он жил и умер, такая характеристика была бы для нас находкой. Но, к сожалению, она не появилась.
Над могилой Николая Ивановича на Ялтинском кладбище супруга его поставила памятник, изображающий усеченную мраморную колонну – символ усеченной жизни покойного ученого. И, глядя на него, думаешь о том, как недолговечны хорошие люди в России, такие как Белинский, Писарев, Добролюбов, Зайцев, Константин Аксаков, Аполлон Григорьев и сам… Николай Иванович Зибер.
Н. И. Зибер в Киеве (1864–1876)
Н. Ткаченко, 1928[58]
Фигура Николая Ивановича Зибера в последнее время вполне справедливо привлекает к себе значительное внимание. Отчетливо проявляется потребность осветить деятельность этого человека, малоизвестного ранее широким слоям общества, но оставившего глубокий след в истории развития идеологических течений Украины и России. Под его влиянием формировались взгляды М. Драгоманова, С. Подолинского. Влияние Н. Зибера – этого первого украинского марксиста – распространилось и на Г. Плеханова. Н. И. Зибер приобрел известность не только в сфере общественной жизни, а и в области научной, особенно в экономических науках, в которых он так авторитетно заявил о себе и в которые внес выдающийся вклад. Содержание двух томов, которые, правда, включают неполный корпус произведений Н. И. Зибера, свидетельствует о глубоких и разнообразных интересах автора[59]. Отмечу здесь труд Н. И. Зибера о потребительских товариществах, на который почти не обращали внимания исследователи истории украинских товариществ, а также работы Н. И., посвященные истории первобытной культуры.
Но эта научная деятельность не отвлекала Н. И. Зибера от общественной работы. В более поздних сведениях царских времен о политических поднадзорных жандармы характеризуют его вполне недвусмысленно: «Зибер (Николай Иванович), б. профессор Киевского университета, принадлежит к числу видных деятелей социальной революционной партии за границей»[60]. Он полностью связан с теми идеологическими течениями, которые существовали в Киеве, а позже в эмигрантских кружках за рубежом.
В этой нашей статье мы кратко остановимся на характеристике деятельности Н. И. Зибера в Киеве – чрезвычайно важного периода жизни Н. И., – которая повлияла на его взгляды в более поздние годы пребывания за рубежом.
Время, к которому относится пребывание Н. И. Зибера в Киеве, чрезвычайно бурное и насыщенное яркими событиями, еще не полностью изучено. Также малоизучен и не полон материал, касающийся самого Зибера. Возможно даже, что для каких-то лет его жизни и не удастся найти соответствующего материала, хотя само это время, вторая половина XIX ст., не так и далеко отстоит от нас. Поэтому мы не знаем, был ли в Киеве Н. И. Зибер до своего обучения в университете, или нет. Не знаем также, по чьему совету поехал он учиться в Киев: по совету отца-швейцарца[61] или матери-украинки. <…> Н. И. Зибер учился в Киевском университете во времена преподавания экономических наук (политэкономии и статистики) Н. X. Бунге, известного финансиста и общественного деятеля; он позже стал министром финансов (1881 г.). Н. X. Бунге увлекался преподаванием политэкономии и статистики[62]; ему было известно состояние европейской науки, интересовался он также крестьянской реформой. Несколько лет был ректором Киевского университета. Н. X. Бунге принадлежал к исторически-статистическому направлению в политэкономии, хоть и с некоторыми оговорками. В своих взглядах он был эклектиком, ближе склонялся к Мальтусу и Миллю, признавал конкуренцию главным фактором экономики. Бунге был против ограничения частной собственности, не ясны были его взгляды в отношении наемного труда, в котором он не находил ничего унижающего.
Н. И. Зиберу довелось учиться у Н. X. Бунге; последний позже выступил как оппонент, когда Н. И. защищал свою работу[63]. Еще в студенческие годы Н. И. обратил на себя внимание своим интересом к политэкономии и статистике. Об этом имеются сведения в «Голосе старого профессора» Романовича-Славатинского[64]. По окончании университета Н. И. оставили профессорским стипендиатом на кафедре политэкономии, но он эту подготовку осуществил позднее, неизвестно почему – или потому, что, как и другая молодежь, был увлечен крестьянской реформой, или потому, что не было вакантной стипендии[65]. Н. И. работал некоторое время в должности мирового посредника на Волыни, потом вернулся в Киев[66].
Зибер принимает деятельное участие в общественной жизни Киева; известно, что в 1868 г. он увлечен организацией «потребиловки». Вместе с тем Зибер не оставляет научную работу. Во время подготовки к экзаменам Н. И. познакомился с «Капиталом» Маркса, которым он очень увлекся; позже Н. И. стал первым популяризатором и пропагандистом марксизма[67]. Сохранилось свидетельство М. Драгоманова о реферате Зибера (1870) в одном из тех кружков, которые существовали в Киеве. «Из других рефератов в кружке помню перевод Марксового „Капитала“, сделанный недавно окончившим студентом, впоследствии моим близким приятелем Н. Зибером»[68]. В этих кружках М. Драгоманов встретил также С. Подолинского, который сформировал свои взгляды, безусловно, под воздействием Зибера[69].
Таким образом, из этих сведений ясно, что Зибера вполне справедливо можно считать основоположником марксизма на Украине и в России[70]. Его труд до появления произведений Бельтова (Плеханова), а затем Ленина имел огромное значение для распространения идей марксистской социологии.
Всю эту работу Н. И. начал еще до своих магистрантских экзаменов. Когда эти экзамены проводились, <…> Н. X. Бунге предложил Н. И. во время экзаменов изложить теорию Маркса. «Я помню, – рассказывает Романович-Славатинский, – как разгорелись щеки Зибера, когда он стал излагать теорию, которой он сделался таким горячим последователем»[71]. Вместе с этим Н. И. Зибер начал публиковать научные исследования. В 1870 г. вышел его труд «К учению о ренте» (Унив. изв. 1870, май, июнь. К., 1870), в 1871 г. была напечатана его диссертация «Теория ценности и капитала Рикардо» (Унив. изв. К., 1871), которую в ноябре 1871 г. он защитил[72]; эта работа Н. И. сразу привлекла к себе внимание[73]. Карл Маркс определил позитивные черты труда Н. И. Зибера «Еще в 1871 году Н. Зибер, профессор политической экономии в Киевском университете, доказал, что моя теория ценности, денег и капитала в основных началах является необходимым развитием учений Смита и Рикардо. Что является неожиданным для западного европейца при чтении его ценного труда – это последовательная выдержанность теоретической точки зрения»[74].
После защиты диссертации Н. И. получил степень магистра, был командирован в 1871 г. за границу на два года. Вместе с Зибером поехал С. Подолинский, который только что окончил университет; оба они имели рекомендательные письма Антоновича и Русова к львовским украинцам. Во Львове они были у Бучинского, потом с соответствующими рекомендациями переехали в Вену[75]. Н. И. Зибер в дальнейшем оказался в Гейдельберге, потом в Цюрихе. В последнем он слушал лекции по статистике, участвовал в экскурсиях проф. Бемерта на фабрики (машинную, шелковую, бумажную) и газовый завод. Внимание Н. И. здесь сосредотачивается на положении рабочих – количестве их, заработной плате, длине рабочего дня[76]. Вместе с этим Зибер интересовался «потребительскими» обществами. Он писал: «Из учреждений, имеющих целью улучшение положения рабочего класса, мне удалось посетить Цюрихское потребительское общество». Оно возникло в 1852 г. и было организовано наподобие рочдейлского. Зибер дал также характеристику Лозаннского и ряда других потребительских обществ[77]. Кроме того, Н. И. интересует швейцарское фабричное законодательство[78]; обращает он внимание и на литературу по рабочему вопросу. «По мере все возрастающего в Западной Европе рабочего движения литература рабочего вопроса понемногу отодвинула на задний план всю прочую экономическую литературу»[79]. Эти сведения о работе Зибера в Цюрихе ясно очерчивают интересы Н. И. за рубежом. Кроме Цюриха, Зибер побывал в Лейпциге, потом в Бельгии, Франции, Англии[80], затем во Флоренции, где он встретился с Драгомановым, который тогда находился за рубежом[81]. Повсюду Н. И. использует возможность послушать интересные для него лекции, побывать на заводах, посетить статистические учреждения и т. д. Надо полагать, что в это время он познакомился также с различными течениями в русской эмиграции – с лавристами, бакунистами. Они были известны как Драгоманову[82], так и Зиберу[83]. Можно также полагать, что на время пребывания Зибера за границей приходится распространение и более глубокое изучение произведений Маркса[84].
В 1873 г. Зибер вернулся из заграничной командировки и начал работать в Киевском университете – проводить лекции по политэкономии и статистике. В это же время начал читать лекции М. П. Драгоманов[85]. Как и Драгоманов, Н. Зибер преподавал недолго – в 1873, 1874, 1875 гг. Из трудов Н. Зибера, которые были напечатаны в «Унив. изв.», следует назвать его перевод на русский язык «Начал политической экономии» Д. Рикардо (Унив. изв., 1873, с. I–X), «Жизнь и труды Д. Рикардо» (Унив. изв., 1873, с. XII); рецензию на кн. Dr. Engel «Der Preis der Arbeit» (Унив. изв., 1875, с. 11).
Эта научная работа шла параллельно с деятельным участием Н. Зибера в общественной жизни г. Киева.
Мы уже видели, что еще до путешествия за границу Н. Зибер имел близкие связи с украинцами в Киеве. В 1873 г. эти связи не прерываются и приобретают интересные формы; Н. Зибер теснее контактирует с левыми направлениями украинских группировок. В 70-х годах в Киеве оживает разнообразная общественная жизнь: <…> был образован Юго-Западный отдел Императорского Русского географического общества во главе с проф. В. Б. Антоновичем. При непосредственном участии Драгоманова, Чубинского, Русова, Лысенко, Вовка, Михальчука, Зибера и других эта организация развила интенсивную научную деятельность[86]. Н. Зибер и Чубинский среди Киевского общества считались за «присяжных статистиков-экономистов»[87]. Из работ, которые выполнил Н. Зибер по заданию Юго-Зап. отдела Р. геогр. общ-ва, назовем «Опыт программы для собирания статистико-экономических сведений». А. Русов справедливо указывает на влияние, которое, возможно, оказал Зибер на развитие экономических наук и статистики; на деятельности самого Русова и черниговских статистиков это влияние отразилось с полной определенностью[88].
Сказанным деятельность Зибера не ограничивалась. Среди скупых сведений, которыми мы располагаем относительно этого интересного времени, сохранились указания еще на несколько фактов, с которыми связано имя Зибера. Это его участие в «Киевском телеграфе» и второе – деятельность, относящаяся к проведению переписи населения г. Киева 1874 г., организованной при тесном участии Киевского общества.
В «Киевском телеграфе» Н. И. Зибер принимал деятельное участие с 1871 г. вместе с Драгомановим, Вовком и другими. Это было время, когда украинцам посчастливилось взять на некоторое время редактирование указанной газеты в свои руки[89]. На его страницах начинается борьба с реакционным «Киевлянином». Эта газета, объединившая вокруг себя патриотов – правобережных аграриев, занимала вполне определенную позицию в отношении украинцев. Напомним для примера примечание редакции к статье Н. Иван-ко «Шевченко, Максимович и Костомаров перед историческим судом Кулиша»[90]: «Относясь с порицанием к смешным и диким украинофильским увлечениям, мы всегда относились с полным сочувствием к произведениям южноруссов, которых поэтическими и научными трудами может гордиться вся Россия». «Киевский телеграф» ответил на несправедливые характеристики Шевченко, Костомарова и искаженное освещение ряда других явлений. В «Киевлянине» незамедлительно появилась снова статья (предисловие) «Хитроумному Одиссею „Киевского телеграфа“», в которой развенчивается Шевченко, об украинском движении говорится как о «шалости взрослых людей»: «Украинофильство едва ли создано и руководилось талантливыми и хоть сколько-нибудь серьезными людьми»[91]. Драгоманов подвергается осуждению за его статью «Литература русская, великорусская, украинская и галицкая» («Правда», 1873); эти взгляды он развивал в «Киевском телеграфе»[92]. На страницах «Киевлянина» проводилась также полемика по поводу ряду других вопросов, напр. по поводу проведения однодневной переписи в Киеве в 1874 г. <…>
Благодаря активному участию в борьбе с реакционными кругами г. Киева Зибер занял выдающееся место в общественной жизни города вместе с Антоновичем, Драгомановым, Вовком и другими. Известно его участие в организации частных высших женских курсов; на своих лекциях он отмечал важность классовой борьбы, роль пролетариата в общественном движении, значение коллективизма. Есть сведения, что Н. И. близко был связан с работой в железнодорожных мастерских. Можно думать, что пути русского революционного движения были ему известны, потому что члены Киевского общества имели связь, напр., с «бунтарями»[93]. Возможно, что он был посвящен в дела Киевской громады 1873–74 гг., о которой в своих мемуарах упоминает Дебогорий-Мокриевич. Дальнейшие исследования описываемого времени, очевидно, позволят дополнить и детализировать конкретные факты участия Н. Зибера в общественной жизни Киева.
С именем Зибера связывается, как мы отметили, проведение в Киеве 2 марта 1874 г. однодневной переписи. Мы уже указывали, что она проводилась по инициативе членов Киевского общества, но, к сожалению, неизвестно, кто из членов Общества выдвинул вопрос о проведении самой переписи. Юго-Западный отдел Р. геогр. общества также принимал здесь деятельное участие. Из позднейших сведений видно, что в осуществлении переписи значительное место принадлежало Н. Зиберу. В «Журнале обыкновенного собрания Юго-Западного отдела Русского географического общества» от 3/Х 1875 г. есть такое постановление: «Ввиду же несправедливых нападок в газете „Киевлянин“ на вышедший в свет труд „Киев и его предместья по однодневной переписи, произведенной 2 марта 1874 года“, поручить бюро Отдела с участием члена Н. И. Зибера составить от имени Отдела опровержение и напечатать его в ответ на означенные несправедливые нападки газеты „Киевлянин“»[94]. Это постановление «Собрание» могло вынести в связи с тем, что Н. И. Зибер был близко знаком с делом переписи.
Перепись в Киеве была не каким-то исключительным явлением; переписи городов проводились и раньше, напр., в Петербурге (теперь Ленинграде), потом на Украине – в Житомире, Одессе, Николаеве. В Киеве она проводилась при тесном участии ряда выдающихся украинских деятелей – В. Антоновича, М. Драгоманова, П. Чубинского, А. Русова, М. Лысенко, В. Беренштама, М. Ковалевского, Ф. Вовка и других[95]; указаний на участие Зибера не встречаем. Перепись вызвала большой интерес к себе; к ней была сделана соответствующая подготовка, составлена программа, план и т. д. 2 марта 1874 г. она была проведена. В конце марта П. Чубинский и Завойко подали короткие сведения о результатах переписи на заседании Юго-Зап. отд. Р. геогр. общества. Позже Юго-Зап. отдел издал материалы переписи отдельной книгой. Планом и результатами переписи консервативные русские круги были недовольны. Началась критика, которая перешла в наскоки «Киевлянина» на Юго-Зап. отд. и обвинение его в отсутствии научного подхода к проведению переписи. Эти нападки ощущались уже в примечании от редакции к статье Новицкого («Киевлянин», 1874 г., № 139). В 1875 г. за подписью «Ф. П. Ш.» появилась большая статья «Киевская однодневная перепись», которая печаталась в № 116, 117, 120, 122 «Киевлянина». Автор, называя себя марксистом, то ли благосклонным к марксизму, хотя очень сомнительно, чтобы таковым он был, подверг критике книгу с материалами о переписи, которую напечатал Юго-Зап. отдел. Эта статья вызвала ответ Юго-Зап. отдела, который составил Н. И. Зибер по поручению Бюро, которое, в свою очередь, выполняло постановление «обыкновенного Собрания»[96]. <…> Ответ под заголовком «По поводу рецензии „Киевлянина“ на перепись 2 марта 1874 г.» вышел отдельной брошюрой. Он вызвал большое неудовольствие со стороны «Киевлянина», в котором появилась статья того же Ф. П. Ш. «Разгневанная декоративная ученость» (№ 133 от 8/XI 1875 г.); в ней автор пытается парировать упреки Зибера. Эта статья не может рассматриваться как научная; она рассчитана на вкус тех кругов, интересы которых представлял «Киевлянин»[97].
Мы кратко остановились на полемике по поводу переписи в Киеве потому, что она выявила ярко два течения общественных групп – консервативной русской, которая еще раньше очертила свою враждебность к украинскому движению, и – революционной украинской. Последняя при подготовке переписи обратила большое внимание на характеристику экономических отношений, социальных и национальных элементов. Консервативному течению это не понравилось, и оно воспользовалось случаем для нападок на Юго-Зап. отдел Р. геогр. общества, где были сосредоточены выдающиеся научные украинские силы, и на отдельных лиц. Эта борьба была начата раньше и продолжилась позже, приобретая разные формы[98].
В связи с проведением однодневной переписи необходимо упомянуть к тому же труд самого Зибера «Материалы для наблюдения над общественно-экономической жизнью русского народа»[99]. Работа состоит из шести глав; в ней сравниваются материалы Киевской переписи с Петербургской 1869 г. В первой главе автор очертил свои задачи так: «Настоящая статья имеет целью представить сравнительную картину важнейших общественно-экономических явлений Киева и Петербурга, насколько это дозволяют упомянутые в заголовке статьи статистические издания»[100]. Первая глава посвящена проблемам демографии; во второй, третьей, четвертой, пятой рассматриваются вопросы, касающиеся занятий, промыслов и вообще средств существования жителей в Киеве; в шестой главе автор характеризует главным образом жилые строения. Статья заканчивается краткими замечаниями общего характера. Статья Н. Зибера интересна потому, что написана лицом, которое было на высоте требований тогдашнего знания; она имеет важное значение также для истории Киева второй половины XIX ст., поскольку написана современником.
Эта работа Н. И. Зибера уже вышла в свет, когда его собственная ситуация изменилась. В 1875 г. ему пришлось оставить Киевский университет следом за Драгомановым, а затем покинуть Киев и выехать за границу на несколько недель раньше Драгоманова. Причины отъезда в известной литературе освещаются неодинаково. Михаил Павлик подчеркивает, что Зибер покинул университет и выехал за границу, «манифестируя свою солидарность с Драгомановым»[101]. Это утверждает и Русов[102], признают Л. Клейнборт[103] и Д. Заславский[104]. М. Слабченко связывает его отъезд с тяжелыми социальными условиями: «Выезд его не представлял собой нарочитого протеста по поводу изгнания Драгоманова, но высылка последнего показала невозможность вести даже чисто культурную работу»[105]. Высказывается также взгляд, что Драгоманову и Зиберу предложили подать просьбу об отставке, а когда они отказались, их освободили «по 3-му пункту»[106].
Упомянутые взгляды отдельных исследователей будут окончательно уточнены, когда удастся прояснить обсуждаемый вопрос с привлечением архивных материалов из Киева и Ленинграда. Несмотря на различия этих интерпретаций, все они так или иначе отражают наступление реакции на новые явления в жизни общества.
Так, в мае 1876 г. был подписан Александром II т. наз. Эмский указ. Согласно этому документу, запрещались украинские издания, выставки, концерты, упразднялся Киевский отдел Географического общества, который, как известно, проявил масштабную научную деятельность, запрещено было находиться в украинских губерниях и столицах Драгоманову и Чубинскому и др.[107]
Деятельность Н. И. Зибера в Киеве имеет выдающееся значение для изучения идеологических течений на Украине. В нашем небольшом исследовании мы осветили ряд явлений, которые ярко подчеркнули, что Н. И. Зибер работал в Киеве, находясь в ближайшем контакте с украинцами, и особенно с их левыми группировками. Дальнейшее изучение истории революционного движения на Украине второй половины XIX ст. при лучшем упорядочении архивных материалов дополнит эти наши сведения, но не опровергнет факта этого контакта Зибера с левыми украинскими силами. В Киеве, можно сказать, родился украинский социалистический кружок, в котором деятельное участие принимали, кроме Зибера, М. Драгоманов, С. Подолинский до своего отъезда и другие; этот кружок позже продолжил свою деятельность в Женеве. С ним связывается новое течение, представители которого начали борьбу с народнической идеологией, потому что новые экономические условия сформировали новые общественные отношения. Зибер играл ведущую роль в возникновении этого нового социалистического течения, благодаря которому углубилось изучение социальных явлений с учетом важного значения экономических факторов. Научная и общественная деятельность Н. И. Зибера дает возможность по праву считать его основоположником украинского марксизма.
Теория денег… в трактовке Зибера
Зибер о Рикардо
Николай Зибер – первый русский марксист
Н. И. Зибер – Микола Зiбер – Niclaus Sieber
Место Зибера в истории марксизма…
Н. Зибер и К. Маркс…
Зибер как первый русский марксист и рикардианец
Н. Зибер и К. Маркс в истории дореволюционной российской экономической мысли
Л. Широкорад[108]
Николай Иванович Зибер родился в 1844 г. в Судаке (Таврическая губерния). Он был сыном швейцарского подданного родом из немецкой Швейцарии, но родился и получил воспитание в России (в Крыму и в Киеве) (Мих-въ, 1995, с. 369)[109]. В то же время, по словам Д. Овсянико-Куликовского[110], он «был, можно смело сказать, психологически и по национальности коренной и типичный русский человек. Для него все русское было родной стихией. Россию он считал своим отечеством и любил мучительною любовью русского интеллигента» (Овсянико-Куликовский, 1923, с. 147).
После окончания Симферопольской гимназии в 1864 г. Зибер поступил на юридический факультет Университета Cв. Владимира в Киеве. Здесь на его выдающиеся способности обратили внимание ведущие профессора, в частности Н. Бунге, А. Романович-Славатинский и Г. Цехановецкий. Как отмечал профессор Романович-Славатинский, в первой половине 1860-х гг. читавший в Университете Св. Владимира курс государственного права, «политической экономии у нас тогда было у кого поучиться: ее преподавали такие экономисты, как Н. Х. Бунге и его талантливый ученик Г. М. Цехановецкий. Воспитанные в классической школе Адама Смита, они чужды были научного догматизма и новые веяния в науке не считали еретичеством, достойным кары… В их школе начал свое экономическое воспитание и Н. И. Зибер, к которому с таким вниманием и заботливостью отнесся профессор Бунге, наметивший его в свои стипендиаты» (Романович-Славатинский, 1903, с. 39). Бунге, принимавший у Зибера в начале 1870-х гг. магистерский экзамен, по словам Романовича-Славатинского, «предложил ему изложить теорию Маркса, которая была тогда большою новинкой. Я помню, как разгорелись щеки Зибера, когда он стал излагать теорию, которой он сделался горячим последователем» (Романович-Славатинский, 1903, с. 38).
Сам Бунге считал эту теорию совершенно не выдерживающей научной критики. «Как самая теория Маркса, так и практические заключения, к которым она приводит, ничего не дают», – писал он в конце жизни (Бунге, 1895, с. 153). В то же время он признавал ее определенное научное значение. Обращаясь «к читателям» своей итоговой теоретической работы, он подчеркивал: «Я… далек от мысли, что ошибочные и эфемерные теории имеют одно лишь отрицательное значение – в них всегда есть если не доля истины, то нечто заслуживающее изучения; затем в них воплощаются господствующие стремления и идеалы, а потому они способствуют пониманию данной эпохи» (Бунге, 1895, с. II). Заслуга Бунге, таким образом, состоит в том, что он предоставил своему любимому ученику полную свободу теоретического выбора и фактически поддержал его увлечение Марксом, несмотря на свое неприятие марксизма. В то же время прежде всего благодаря Бунге Зибер сформировался как ученый, в совершенстве владеющий методикой научного исследования. «Развить… в своих слушателях дух исследования и критики, а равно… научить других собирать и обрабатывать материалы я всегда считал своею задачею», – отметил Бунге, подводя итоги своей научной и педагогической деятельности (Бунге, 1895, с. III).
Что касается профессора Цехановецкого, лекции которого по политической экономии слушал Зибер, то, по-видимому, именно он возбудил у него интерес к этой науке. По словам профессора П. Мигулина, «Цехановецкий не издал своего курса политической экономии, редким знатоком которой он являлся, неизменно возбуждая высокий интерес к своим лекциям… „Краткий обзор политической экономии“ Цехановецкий напечатал еще в 1866 г. в „Университетских известиях“… Здесь многие страницы представляют живейший интерес; особенно тщательно изложено учение о ценности, которому Цехановецкий придавал долгое время первенствующее значение в политической экономии и только в последнее время своей ученой деятельности начал приходить к заключению, что в этих учениях гораздо более схоластики, нежели серьезного дела… Цехановецкий обладал обширными познаниями в области политической экономии, был широко и разносторонне образован и очень начитан. Благодаря этому Цехановецкий пользовался очень большой известностью не только в узком кругу специалистов, но и среди большой публики, получавшей свои сведения от многочисленных слушателей и учеников популярного профессора. Действительно, лекции Цехановецкого отличались глубиною мысли, прекрасным изложением, обширностью сообщаемых фактов. Многие из учеников Цехановецкого увлекались политической экономией, этой труднейшей наукой, и приступали к более детальному ознакомлению с ней» (Мигулин, 1908, с. 285–286)[111]. Одним из таких учеников был Зибер.
В 1880-е гг. Цехановецкий находился под следствием, которое проводило Министерство народного просвещения в связи с обвинением его в пропаганде марксизма. В ходе этого следствия студенты Харьковского университета заявили, что «теорию Маркса они принимают на веру как лучший вывод не только науки, но и жизни» (Слюсарский и др., 1955, с. 108).
Зибер о критике Маркса Ю. Жуковским и Б. Чичериным
Как известно, среди переводов первого тома «Капитала» на иностранный язык первым был перевод на русский язык в 1872 г. Цензоры дали разрешение на этот перевод, так как были уверены, что это сложное для восприятия теоретическое произведение окажется недоступным для российского читателя, и не разглядели в нем опасности политического характера. Однако в действительности это издание вызвало очень большой читательский интерес, что побуждало газеты и журналы публиковать сначала краткие рецензии, а затем и обстоятельные теоретические разборы этой фундаментальной работы. Такие аналитические статьи, естественно, были написаны с разных теоретических позиций. Сугубо отрицательные оценки «Капитала» Маркса были даны в статьях Ю. Жуковского «Карл Маркс и его книга о капитале» (Вестник Европы. 1877. № 9) и Б. Чичерина «Немецкие социалисты. II. Карл Маркс» (Сборник государственных знаний. Т. VI. СПб., 1878).
Жуковский (1822–1907) – публицист и экономист, в 1870–1880-х гг. публиковал статьи по экономическим вопросам в журнале «Вестник Европы». Он был воспитан на работах представителей классической школы политэкономии и больше всего писал о них. Главная его работа – книга «История политической литературы XIX столетия. От преддверия до середины XIX века» (1871). Особое внимание в ней уделено характеристике экономических взглядов Д. Рикардо. В литературе отмечался его дар популяризатора и комментатора и в то же время указывалось на то, что это «талант не яркий» (Брокгауз, Ефрон, 1914, с. 10–11).
В отличие от Зибера Жуковский не смог уловить преемственность марксистской и классической политэкономии. Более того, он не смог адекватно воспринять важнейшие особенности марксистского экономического учения. Так, он писал, что «Маркс… ограничивает свое исследование… одной формальной стороной, а другая, материальная сторона оставляется им… без серьезного рассмотрения» (Жуковский, 1877, с. 67). Для Зибера не составило никакого труда опровергнуть это утверждение: он просто ссылается на марксистскую концепцию базиса и надстройки, напоминает, что в соответствии с учением Маркса «общественные задачи возникают только тогда и там, когда и где более или менее подготовлены материальные условия их осуществления» (Зибер, 1959, с. 559).
По мнению Жуковского, диалектический метод исследования, используемый Марксом, ненаучен и лишь затрудняет восприятие его теории. Последствием влияния на него гегелевской школы «является утомительное перекладывание одного и того же простого и понятного самого по себе содержания в различные диалектические формы, которое напрасно удлиняет изложение, утомляет внимание, а для читателя, непривычного к подобной метафизической игре, делает самое изложение местами вовсе непонятным… все это имеет важность только разве в кружке дилетантов диалектики, к которому принадлежит Маркс» (Жуковский, 1877, с. 72). Это обвинение в метафизике и схоластике Жуковский направлял прежде всего против учения Маркса о двойственном характере труда. Зибер в ответ на эту критику доказывает, что двойственность труда – это реальность, а не вымысел. «Труд людей, ведущих капиталистическое хозяйство или хозяйство с
Выше речь шла о защите Зибером методологических основ экономического учения Маркса. Основным пунктом теоретических разногласий между Жуковским и Марксом (соответственно Зибером) был вопрос об источнике стоимости, прибавочной стоимости и капитала. В отличие от Маркса Жуковский полагал, что «источником прибавочной стоимости, а следовательно, и капитала может быть всякий товар, дающий приплод, способный увеличиваться независимо от влияния на него труда человека; таким источником может быть дерево, земля, скот – словом, все, что способно само собой порождать сумму новых полезных потребительных стоимостей, могущих обратиться в меновые… начало капиталу дает не исключительно человеческий труд, а совместная деятельность самой природы и человека» (Жуковский, 1877, с. 76–77). По Жуковскому, даже лошадь может произвести прибавочную стоимость. Зибер называет это утверждение курьезным. «В примере, предложенном г. Жуковским, – пишет он, – оценивается не работа лошади… а работа погонщика, извозчика, конюшего, работа на прокормление лошади и работа на погашение той, которая расходуется употреблением экипажа. Вот первые два вида именно этой-то работы и могут принести добавочную ценность… В противном же случае можно было бы подумать, как это почти и утверждает г. Жуковский, что силы природы сами имеют ценность или даже меновую, отплачиваемую в обмен, – ценность не только в виде ренты, но также и как труд (?) природы. Но эта точка зрения не стоит упоминания» (Зибер, 1959, с. 568–569). В связи с этим Зибер напоминает, что в предыдущих своих научных работах, в частности в статье «Смитовское направление и позитивизм в экономической науке», Жуковский «неоднократно заявлял, что труд есть единственный источник ценности и что самый капитал есть только прошлый труд» (Зибер, 1959, с. 566). В целом представление Жуковского о том, что источником стоимости могут быть «даровые силы природы», Зибер характеризует как «ту же самую физиократию, только выраженную еще более абстрактно и формально… это… оказывается одним из величайших заблуждений, притом давно уже отвергнутым теорией ренты Рикардо» (Зибер, 1959, с. 566).
В 1878 г. с критикой Маркса выступил один из идеологов русского либерализма, выдающийся русский историк, правовед, общественный деятель Чичерин. В отличие от Жуковского он хорошо понимал научную ценность гегелевской философии и, соответственно, диалектического метода. «Без диалектики, – писал он, – нет философии. Кто отвергает диалектику, тот не принимает первых оснований философского мышления. Ничто так не свидетельствует о современном упадке философии, как то пренебрежение, в которое диалектика впала в настоящее время» (Чичерин, 1897, с. 385). В то же время он, как и Жуковский, в росте популярности социалистических идей видел огромную опасность для будущего России. Сами эти идеи он называл «социал-демократическими бреднями». С тревогой он отмечал, что после Крымской войны «социалистическая пропаганда шла на всех парах, измышления Лассаля и Карла Маркса, равно как и самые крайние теории материалистов, беспрепятственно распространялись в русской публике» (Чичерин, 1890, с. 12–14). Через десять лет, в 1900 г., он пишет: «Многие доселе причисляют Чернышевского, Добролюбова и K°. к деятелям эпохи преобразований. Их можно считать деятелями разве только наподобие мух, которые гадят картину великого художника. Но следы мух смываются легко, тогда как социалистическая пропаганда, ведущая свое начало от петербургской журналистики, отравила и доселе отравляет значительную часть русского юношества. Она породила явления, которые сдвинули Россию с пути правильного развития, и открыла широкие двери реакции» (Русский патриот, 1900, с. 20–21). С этих позиций он и приступает к критическому разбору «Капитала» Маркса, который, как он отмечает, «служит высшим выражением немецкого ученого социализма» (Чичерин, 1878, с. 1). В таком издевательском стиле написана вся статья Чичерина. Ответ Зибера на нее поэтому также весьма далек от академизма и очень резок по тону.
Как и Жуковский, Чичерин начинает с утверждения о том, что «в выводе основных положений нет у него [Маркса] и тени фактического доказательства; затем, когда теория построена, на этом основании воздвигается фактическое здание, которое, разумеется, получает тот вид, какой автору угодно ему придать» (Чичерин, 1878, с. 3). Опровергая это обвинение, Зибер, в частности, пишет: «Маркс… на основании точнейших официальных и иных данных показывает, что капиталы все более и более сосредоточиваются в одних руках, что труд сосредоточивается вместе с ними и объединяется все более и более, что введение машин все более и более эмансипирует громадную долю человечества от пожизненной и следственной принадлежности к определенным функциям, показывает все это и многое другое и в целом приходит к заключению, что капиталистическому производству предвидится со временем конец. Тогда является г. Чичерин и… голословно заявляет, что идеалы Маркса обретаются только в его голове» (Зибер, 1959, с. 88).
Чичерин считает ошибочным утверждение Маркса о том, что для отыскания общего в обмениваемых товарах нужно отвлечься от их потребительных стоимостей. С его точки зрения, «если мы сделаем отвлечение от их пользы, то останется общий элемент полезности, потребительная стоимость вообще… Простое же отвлечение от полезности не только не приведет нас к какому-либо результату, но, напротив, уничтожит самое основание решения. Если мы сделаем отвлечение от всякой полезности, то исчезнет и ценность, ибо не будет и мены» (Чичерин, 1878, с. 5). Отсюда сделан вывод, что основанием для количественного сравнения двух товаров служит не труд, а общая для них полезность. Зибер отвечает на это возражение: во-первых, «все то, что не добывается трудом, общим правилом совсем не меняется, а берется… даром», а во-вторых, нередко покупатели платят гораздо больше за менее полезный товар (например, шампанское стоит гораздо дороже хлеба) (Зибер, 1959, с. 691).
В полемике с Чичериным Зибер отстаивает позицию Маркса и по таким проблемам, как редукция труда, участие естественных факторов в создании стоимости, понятие общественно необходимого труда, диалектика относительной и эквивалентной форм стоимости, превращение денег в капитал и др. В ходе этой дискуссии Зибер весьма искусно, проявляя глубокое знание «Капитала» Маркса и незаурядное полемическое мастерство, защищает марксистское экономическое учение. Для того времени эта антикритика была очень убедительна и совсем не случайно заслужила очень высокую оценку Плеханова. В 1959 г. статьи Зибера с критикой Жуковского и Чичерина были опубликованы в сборнике его избранных экономических произведений, но статьи самих этих авторов ни в этом сборнике, ни где-либо еще после 1877–1878 гг. не публиковались.
Интересно, что статьи Жуковского и Чичерина читал Маркс (их ему прислал Н. Даниельсон). До их критического анализа он не снизошел, ограничившись, по своему обыкновению, пренебрежительными замечаниями в адрес их авторов. Жуковского он назвал «чудаком, мнящим себя энциклопедистом» (Маркс, Энгельс, 1964, с. 277). По поводу Чичерина он написал в одном из писем к Даниельсону: «Некоторые из моих русских друзей уже подготовили меня к тому, что от г-на Чичерина следует ждать весьма слабого произведения, но действительность превзошла мои ожидания. Он, очевидно, не знаком с элементарными понятиями политической экономии и воображает, что тривиальности школы Бастиа, будучи напечатаны от его, Чичерина, имени, превращаются в оригинальные и непререкаемые истины» (Маркс, Энгельс, 1964, с. 279–280).
Зибер, народники, «легальные марксисты»
Будучи убежденным марксистом, Зибер критически относился к народническим идеям. По словам хорошо знавшего его Овсянико-Куликовского, Зибер «последовательно отрицал спасительность так называемых коренных „начал“ или „устоев“ русской жизни. Народничество он отвергал всецело; крестьянская община была в его глазах лишь жалким пережитком прошлого, обреченным на гибель. Прогресс России, экономический, политический и всяческий, он связывал с развитием капитализма по европейскому образцу. В этом смысле он был последовательным западником: и статьи В. В. [В. П. Воронцова в „Отечественных записках“], где проводилась та мысль, что у нас капитализма нет и нет почвы для его развития, приводили Николая Ивановича в… состояние полемической раздражительности… Но вот что для него характерно: он сознательно и систематически воздерживался от полемики с народниками – по чувству деликатности, по правилу „лежачего не бьют“, а также из опасения „сыграть на руку реакции“. По тем же основаниям никогда не выступал он печатно против наших социалистов и революционеров» (Овсянико-Куликовский, 1923, с. 147).
Утверждение Овсянико-Куликовского о том, что Зибер «систематически воздерживался от полемики с народниками», представляется не совсем точным. В начале 1880-х гг., например, он выступил с критикой книги Воронцова «Судьбы капитализма в России» в эмигрантской газете «Вольное слово», издававшейся в Женеве под редакцией его друга М. Драгоманова. (Последний, как и Зибер, не подозревал, что эта газета издавалась на средства монархической организации «Священная дружина», чтобы использовать ее для контроля над русской эмиграцией.) Правда, критика эта действительно была весьма сдержанной по форме, но все же принципиальной по существу. Так, он писал: «Мы ни в коем случае… не можем разделить мнение автора, что русское правительство желает искренно бороться с кулаками, когда оно то самое и есть архи-кулак» (П. С.[112], 1882, с. 15). Серьезным было и другое критическое замечание Зибера: «Противодействовать вредным последствиям капитализма следует, но думать о полном его упразднении, пока он не упразднится сам, значит думать поднять самого себя за волосы» (П. С., 1882, с. 15). В целом он дал положительную оценку книге Воронцова, назвал ее интересной. Нельзя не отметить, что и Воронцов в своих работах в ряде случаев опирался на книги и статьи Зибера для подтверждения своих выводов, отдельные его критические замечания были весьма корректны.
В письме Мальшинскому, написанном весной 1882 г., то есть за несколько месяцев до публикации этой статьи, Драгоманов очень выразительно описывает психологическое состояние Зибера в это время: «Вот с Зибером беда! Писать-то он обещал, да так неопределенно. Первое – что он-таки боится (он вообще ужасно мнителен), боится скомпрометироваться перед правительством, а второе – он вообще ужасно субъективен, – никак не может войти сразу в положение, которое сложилось не под его глазами, а третье – теперь он как-то совсем расстроен нервами, так что все эти пороки дошли до максимума. Иногда я его не ругаю резко только из жалости, а иногда даже думаю писать его жене, чтобы она серьезно его взяла в руки да полечила. И эта неопределенность разглаголий З-ра тем более досадна, что если б он взялся толком за работу при „В. Сл.“, то это бы имело на него и полезное нравственное влияние в смысле прекращения той изолированности, в какой он живет столько времени и какая его самого так тяготит. Ну, да человека не переделаешь! Некоторую работу все-таки от З-ра ожидать можно» (цит. по: Заславский, 1924, с. 105–106). Действительно, в газете «Вольное слово» летом и осенью 1882 г. Зибер опубликовал три статьи, включая указанную выше.
Другие народники проявляли к Зиберу еще больше симпатии. Идеолог народничества Н. Михайловский писал: «Зибер был действительно серьезный ученый, и уж ни в коем случае не стал бы я меряться с ним знаниями, – слишком бы это было для меня невыгодно» (Михайловский, 1909, с. 319). В некрологе он отметил, что Зибер «принадлежал к числу самых выдающихся и сведущих экономистов наших» (Северный вестник, 1888, с. 152). В 1873 г. он назвал диссертацию Зибера «Теория ценности и капитала Рикардо в связи с позднейшими дополнениями и разъяснениями» «замечательным явлением в нашей школьной литературе» (Михайловский, 1896, с. 814). Правда, в 1890-х гг. он выступил с критикой российских марксистов за их односторонность и отрицание субъективного фактора в истории.
Один из идеологов либерального народничества, выдающийся русский экономист второй половины XIX – начала XX в., профессор А. И. Чупров называл Зибера «одним из лучших русских специалистов по политической экономии» (Чупров, 2009, с. 323).
Учитывая, сколь различными были теоретические основы марксизма и народничества, может показаться странным столь уважительное отношение ведущих теоретиков народничества к российским марксистам. Не следует забывать, однако, что тех и других объединяло неприятие капитализма. Сам Маркс более четверти века поддерживал тесные дружеские контакты с Даниельсоном и именно через него получал большую часть информации о России, в том числе интересовавшие его книги и журналы на русском языке. Именно Даниельсон познакомил его и с Зибером, выслал ему диссертацию последнего (после смерти Маркса в 1885 г. подарил Ф. Энгельсу книгу Зибера «Давид Рикардо и Карл Маркс в их общественно-экономических исследованиях»), а также статьи против критиков Маркса – Жуковского и Чичерина (вместе со статьями последних). Но главное – он потратил 30 лет своей жизни на перевод и издание «Капитала». И все это при условии, что Даниельсон был убежденным народником. В 1890-е гг., когда борьба между марксистами и народниками обострилась, позиция Энгельса по отношению к народникам, и в частности к Даниельсону, стала весьма жесткой. Так, в письме Плеханову менее чем за полгода до смерти он писал: «Что касается Даниельсона, боюсь, что с ним ничего не поделаешь… Совершенно невозможно полемизировать с тем поколением русских, к которому он принадлежит и которое все еще верит в стихийно коммунистическую миссию, якобы отличающую Россию, истинную Святую Русь, от других неверных народов… В самом деле, народник, бывший террорист, вполне может кончить тем, что станет приверженцем царизма» (Энгельс, 1966, с. 344).
Интересно, что Зибер критиковал народников с тех же западнических позиций, что и «легальные марксисты». Его крылатая фраза «Пока мужик не выварится в фабричном котле, ничего у нас путного не будет» перекликалась с призывом П. Струве: «Признаем нашу некультурность и пойдем на выучку к капитализму», которым он завершил свою знаменитую книгу «Критические заметки об экономическом развитии России. Выпуск 1». (Струве, 1894, с. 288). На тех же позициях долгое время стоял и Маркс. Но в конечном счете, как полагают некоторые специалисты, он все же изменил свои взгляды по этому вопросу. «Сам Маркс, однако, – отметил проф. А. Кравченко во вступительной статье к сборнику работ Воронцова, – к концу жизни отрекся от этой эволюционистской точки зрения и, к большой досаде плехановской группы, фактически стал сторонником народнической теории» (Кравченко, 2008, с. 4).
В отличие от народников «легальные марксисты» были далеки от восторженного отношения к Зиберу. Струве, например, писал в 1894 г.: «Покойный Н. И. Зибер, несмотря на свою изумительную эрудицию, не сделал существенных дополнений к теории Маркса» (Струве, 1894, с. 210). По мнению М. Туган-Барановского, «даровитый экономист 70-х и 80-х гг.» Зибер был предшественником «неомарксизма». К этому течению он отнес Струве, Бельтова, Ильина, Булгакова, Скворцова, И. Гурвича (Туган-Барановский, 1898, с. 854). Отсутствие у Туган-Барановского и других «легальных марксистов» интереса к Зиберу было связано с тем, что они сами все больше отходили от Маркса.
Зибер и Плеханов
В 1875 г., когда ему было всего 19 лет, Плеханов вступил в ряды революционеров-народников. В 1876 г. он был включен в тайную организацию народников второй половины 1870-х гг. «Земля и воля». В этот период он увлекается Бакуниным, из работ которого он «вынес великое уважение к материалистическому объяснению истории» (Плеханов, 1925e, с. 19). Во второй половине 1870-х гг. Плеханов ведет активную работу в рабочих кружках и даже руководит стачками. Этот опыт приводит его к выводу, что «к началу 1879 года рабочее движение переросло народническое учение на целую голову» (Плеханов, 1902, с. 44). Поиски новых стратегий и методов политической борьбы приводят его к Зиберу. «Именно потому, что так высоки были теоретические запросы Плеханова, так многообразны и сложны были практикой (разрядка В. Ваганяна. –
Плеханов неоднократно ссылался на Зибера в одной из лучших своих работ «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1895) и в статье «Несколько слов нашим противникам» (1895), где он отвечает на критику указанной работы Михайловским. В частности, он опирается на Зибера, когда доказывает беспочвенность широко распространенных в русской литературе последней трети XX в. обвинений Маркса в том, что в «Капитале» он использовал для доказательства своей правоты в основном схоластические ссылки на «гегелевскую триаду», а не научное исследование материальных условий формирования и развития капиталистического способа производства. При этом он утверждает, что Зибер «все-таки остался в неизвестности насчет значения Гегеля в развитии новейшей экономии и даже вообще насчет годности диалектики в применении к различным областям знания» (Плеханов, 1956, с. 747–748).
В. Ленин ссылался на Зибера в своей ранней работе «К характеристике экономического романтизма» (1897) (Ленин, 1959, с. 156, 168, 172 и др.), но в основном, как он сам признался в своем предисловии к переизданию этой работы в 1908 г., это было сделано «по цензурным соображениям». По словам Ленина, Зибер «пересказывал» «Капитал», поэтому, чтобы изложить точку зрения Маркса по тому или другому вопросу, очень удобно было делать ссылку не на него, а на Зибера (Ленин, 1959, с. 181). Ничего ценного или интересного о Зибере Ленин не написал, что свидетельствует о его явной недооценке этого выдающегося русского экономиста.
В начале XX в. определенные элементы марксистской экономической теории (например, концепция абсолютного обнищания и др.) перестали соответствовать новейшему уровню развития науки. Возникла объективная необходимость провести модернизацию «защитного пояса» марксистской экономической теории, чтобы сохранить ее «жесткое ядро». Решением этой задачи занялись так называемые ревизионисты, в том числе и отечественные. Предпринимавшиеся ими усилия по интегрированию марксистской экономической теории в общенаучный контекст начала XX в. были необходимы для сохранения ее жизненности в новых условиях. Особенно важно это было для России, где доминирование марксистской экономической теории, с ее нетерпимостью ко всем другим альтернативным теориям, еще на рубеже XIX–XX вв. приводило к усиливающейся изоляции, к отрыву российской экономической науки от европейской. Один из русских «ревизионистов» С. Франк писал по этому поводу в 1900 г.: «Вплоть до самого последнего времени вся наша оригинальная литература по теории политической экономии сводилась к популяризации учения Маркса. Мало того: несмотря на поток переводной литературы по всем отраслям общественных наук, наводнивший за последние годы наш книжный рынок, мы не имеем переводов трудов лучших современных теоретиков-экономистов. Все развитие теории политической экономии за последние 20–30 лет прошло незамеченным для нас, потому что не укладывалось в раз принятую схему теории Маркса; учения Книса, Менгера, Бём-Баверка, Джевонса, Маршалла и многих других остались до сих пор китайской грамотой для огромнейшей части нашей образованной публики, и если имена эти упоминаются в нашей журнальной литературе, то только для того, чтобы послать по их адресу резкие упреки в „отсталости“ и „буржуазности“, – эпитеты, которые до последнего времени прилагались, впрочем, у нас ко всем, кто имел смелость не ограничиваться выражением своего согласия с учением трех томов „Капитала“, а заниматься самостоятельным исследованием тех же вопросов. Вряд ли нужно прибавлять, что европейская наука очень мало беспокоилась о нашей русской оценке ее и продолжала быстро продвигаться вперед по раз намеченному пути. И так как… ортодоксальное осуждение никогда еще не могло задержать развития и распространения новых учений, если в них содержалось зерно истины, то в конце концов не европейской науке, а нам самим придется стыдиться нашей оценки» (Франк, 1900, с. II–III). Действительно, монополия марксизма в советский период, как и всякая монополия, привела к загниванию и отставанию экономической науки в СССР. Преодоление этой монополии происходило медленно и трудно.
Попытку «содействовать укреплению трудовой теории ценности в более скромной, но зато и более твердой позиции, с высоты которой она может, сохраняя дружественный нейтралитет, спокойно смотреть на рост и развитие других научных теорий» (Франк, 1900, с. 369–370), на рубеже XIX–XX вв. предпринял ряд видных русских ученых, среди них Франк и Туган-Барановский, взгляды которых по этому вопросу подверг жесткой критике Плеханов.
Еще в 1903 г. Туган-Барановский «величайшей задачей социальной мысли нашего времени» провозгласил «критическое преодоление марксизма». Важно, что это критическое преодоление он понимал как конструктивный процесс «создания новой социальной системы, в которую войдет много элементов марксизма, но в переработанном, очищенном и преобразованном виде» (Туган-Барановский, 1903, с. VI). Представляя ставшую вскоре знаменитой свою книгу «Основы политической экономии», Туган-Барановский писал: «Задача моя заключалась, между прочим, в том, чтобы показать на деле возможность синтеза между теорией предельной полезности и социальной точкой зрения марксизма» (Туган-Барановский, 1910, с. 101)[113].
На рубеже XIX–XX вв. марксистская экономическая теория, в частности трудовая теория стоимости, подверглась серьезному критическому пересмотру. Далеко не на все возражения критиков удалось получить убедительный ответ даже от очень известных марксистов, включая Гильфердинга и Бухарина. В свое время Бём-Баверк писал, что марксистский закон стоимости «неоднократно уже опровергался с таким успехом, что кроме партии социалистов, – которая руководствуется в данном случае далеко не одними лишь чисто теоретическими соображениями, – у него едва ли еще найдутся теперь приверженцы» (Бём-Баверк, 1929, с. 110). Разумеется, это очень сильное преувеличение, особенно если учесть огромную популярность марксизма в России, да и не только в России, в конце XIX и в XX в. Но доля истины в этом утверждении есть. В конечном счете марксистская экономическая теория оказалась потесненной с лидирующих позиций в мировой экономической мысли. Не в последнюю очередь это произошло потому, что, как заметил еще Франк, «последователи Маркса… вообще больше удивлялись его учению, чем разрабатывали его» (Франк, 1900, с. 356). Способность отвечать на запросы времени, то есть сохранять свою жизнеспособность, марксистская экономическая наука может лишь тогда и постольку, когда и поскольку она перестает представлять себя как единственно верное учение, по отношению к которому все другие теории достойны лишь более или менее острой критики; когда она сама идет навстречу другим научным направлениям.
Хотя в конце XIX – начале XX в. тенденция к «органическому синтезу» между теорией предельной полезности и социальной точкой зрения марксизма получала все более широкую поддержку российских экономистов, все же она наталкивалась и на все более острую критику, в частности со стороны ортодоксальных марксистов. Одним из наиболее непримиримых противников этой позиции был Плеханов. Правда, столь развернутого анализа теории предельной полезности, как, например, взглядов Чернышевского или Родбертуса, он не дал, ограничившись лишь хлесткими характеристиками этой теории: «Теоретическое значение австрийской школы… равно нулю», «попятное движение в области мысли» (Плеханов, 1925a, с. 133), «бессодержательные рассуждения на „субъективные“ темы» (там же, с. 134), «софисты низшей пробы» (Плеханов, 1925b, с. 90), «Бастиа наших дней» (Плеханов, 1925c, с. 269), «беспредельная бесполезность того критического похода против Маркса, который был предпринят Бём-Баверком» (Плеханов, 1925d, с. 352), «сплошная путаница понятий» (Плеханов, 1925d, с. 357). Единственной работой, где он не ограничивается беглыми замечаниями по адресу этой концепции, стала десятистраничная рецензия на книгу Франка объемом 370 страниц. Здесь он дает критику широко распространенного в конце XIX – начале XX в. представления о противоречии между I и III томами «Капитала». Критике подвергается и утверждение Франка о том, что «субъективная ценность продуктов труда совпадает… с их трудовой ценностью» (Франк, 1900, с. 234). В предисловии к своей монографии о Чернышевском Плеханов указывает на глубокую ошибочность отвлечения австрийской школы от всех общественных отношений производства: «Все категории политической экономии являются не чем иным, как выражением производственных отношений: отвлечься от этих отношений – значит закрыть себе путь к пониманию этих категорий» (Плеханов, 1925a, с. 133–134).
В ходе этой борьбы, однако, марксисты почти не использовали работы Зибера. Правда, в ряде учебников по политэкономии, изданных в начале XX в., в библиографии к отдельным темам его работы указывались. Но действительно широкий интерес и внимание к нему начали проявлять лишь в советский период.
Можно сказать, что в течение 10–15 лет после издания первого тома «Капитала» именно Зибер был в России главным пропагандистом идей, получивших отражение в этом сочинении, как никто другой умело отражавшим все критические нападки на Маркса. Не последнюю роль в этом играла удивлявшая всех эрудиция Зибера. Как известно, Маркс был лучшим знатоком истории экономической мысли своего времени. В России 1870-х – первой половины 1880-х гг. лучшим специалистом в этой области был Зибер, который не просто прекрасно знал работы старых экономистов, но и умело использовал их в полемике с противниками Маркса. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с уникальным научным аппаратом, представленным в работах Зибера. С середины 1880-х гг. эту эстафету подхватывает Плеханов, который сформировался как идеолог и теоретик марксизма не в последнюю очередь под влиянием Зибера.
Начиная с 1890-х гг. в России все более широкое распространение получает теория предельной полезности, а рассматриваемая с позиций маржинализма теория трудовой стоимости уже не представлялась столь убедительной, как раньше. В начале XX в. начались попытки примирения этих двух теорий, встретившие мощное противодействие противников трудовой теории стоимости. Дискуссии между представителями этих двух течений были прерваны в 1917 г., когда в условиях триумфального шествия марксизма в России работы Зибера вновь оказались в центре внимания советских экономистов.
Место Зибера в истории марксизма и революционного движения на Украине и в России
Д. Наумов[114]
Наша характеристика Зибера как марксиста, вытекающая из критического рассмотрения его работ, в основном совпадает с той оценкой, которая давалась до недавнего времени Зиберу в марксистской литературе по истории марксизма и рабочего революционного движения в бывшей России и на Украине.
В этой литературе до недавнего времени Зибер рассматривался как предтеча легального марксизма или как легальный марксист. Все исследователи-марксисты, писавшие о Зибере, подчеркивали его огромное значение как последователя и популяризатора экономического учения Маркса. Но в то же время они отмечали, что Зибер не понял революционной сути и содержания Марксовой теории, что он был эволюционистом. Так, Плеханов еще в 1897 г. в своей брошюре «Новый поход против русской социал-демократии» писал: «Зибер был восторженным последователем и нередко вполне верным истолкователем Маркса. Но если бы какой-нибудь литературный молодец стал вследствие этого называть его социал-демократом, то подобного молодца просто обозвали бы пустым и вздорным доносчиком»[115].
Эту характеристику, данную Плехановым, нужно понимать, конечно, не в том смысле, что Зибер не был формально членом социал-демократической партии; не об этом речь идет у Плеханова, a, как видно из всего контекста, Плеханов под социал-демократом в данном случае понимает революционного марксиста, такого марксиста, который понял революционную сущность учения Маркса. В этом именно смысле Плеханов противопоставляет социал-демократов легальным марксистам, то есть тем, которые «не выходят за пределы
Аналогичную с Плехановым характеристику Зибера дает П. Орловский в статье, написанной им в 1908 г., утверждая, что Зибер «не понял критической и революционной стороны учения Maркса»[116]. Такую же характеристику Зибера дает в целом ряде своих работ и Л. Дейч[117].
Подобным же образом характеризуют Зибера Ваганян и Товстуха[118].
Наряду с характеристикой Зибера как легального марксиста, мы встречаем в литературе также и другие характеристики, изображающие Н. И. Зибера правоверным и последовательным революционным марксистом, являющимся основоположником революционного марксизма в России и на Украине. Такая оценка давалась раньше преимущественно исследователями-немарксистами. В последнее время такая характеристика Зиберу дается на Украине и некоторыми марксистами.
Насколько нам известно, первым провозгласившим Зибера правоверным (то есть ортодоксальным. –
Поделиться книгой: